Анна сидела на скамье и теребила в руках букет белых роз под монотонное бормотание священника. Церковь была красивая — белые стены, цветные витражи со сценами из жизни Иисуса, скромный алтарь с изящным подсвечником. Тут на всех нисходило умиротворение. Папе здесь бы понравилось, тогда как мама предпочла бы более аскетичную церковь на холме. «Тяжелыми трудами и тяжкими страданиями дается пропуск в рай», — примерно так она бы выразилась. А папа вздохнул бы и сказал, что неприлично уходить из храма сразу после начала проповеди.

Перед алтарем стоял простой гроб из темного дерева, украшенный скромным венком. Народу было мало. Анна перевела взгляд на передние ряды. Там сидели Эльса Карлстен и трое молодых мужчин, наверное, ее сыновья. Рядом — две женщины, видимо, их жены или подружки. Дети беспокойно ерзали на соседней скамье. Слева расположились несколько пожилых мужчин, возможно, коллеги покойного или соседи, а в самом последнем ряду — одинокий господин, который поздоровался с Анной еще во дворе.

«Да покоится Ханс Карлстен с миром, — подумала она и невольно добавила: — Эта церковь слишком красива для такого мерзавца, как ты». Священник говорил о покойном, стараясь выставить его как можно в более выгодном свете. А это было непросто. Если не упоминать про издевательства над женой и детьми, должностные преступления, приставание к секретаршам, алкоголизм и таблетки, оставался стандартный набор данных: место рождения, образование, брак, дети, работа и смерть.

Над алтарем были изображены Отец, Сын и Святой Дух. Анна заерзала на скамейке и задела Мари, сидевшую слева от нее, и Фредерика справа. Они тоже представляли собой триединство, только триединство вины, а не божественности. Вины не за то, что сделали, а за то, чего не сделали. За то, что не отказались от гонорара в полмиллиона каждому. Ее доля по-прежнему лежала в конверте.

Это мать приучила Анну, как и всех остальных членов семьи, постоянно чувствовать себя в чем-то виноватыми. Достаточно было полунамека, расстроенной мины или печального вздоха, чтобы все поняли, как маме плохо, и осознали, что именно они — тому причина, хотя и не могли припомнить за собой никаких проступков. «В доме такой бардак, у меня больше нет сил убирать, а вы мне не помогаете. Мне нужна домработница». — «Замечательная идея, я подыщу тебе кого-нибудь». — «Вас что, не устраивает, как я убираю?! Вы считаете, что я недостаточно занимаюсь домом?!» Анна слишком поздно поняла, что все это — лишь игра. Сестра догадалась раньше, но не обсуждала это с Анной. А потом было уже поздно.

Анне вспомнилось, как однажды они всей семьей пошли в церковь, а потом встретились с соседями, вышедшими покататься на коньках солнечным февральским днем. «Мы так замечательно провели время!», — радостно сообщили соседи. Мать отвела взгляд, поджала губы и процедила: «А мы были в церкви. Все вместе». С ударением на «все». Радость на лицах соседей померкла, плечи поникли под тяжестью вины. «Нам тоже следовало бы…» — читалось у них в глазах. И тогда мать гордо выпрямилась и удалилась со счастливой улыбкой на губах. Горе других всегда приносило ей радость.

Папа совсем не такой. Анна снова посмотрела на гроб. Священник говорил что-то про вечную жизнь, и на Анну вдруг нахлынули воспоминания о других похоронах, на которых она присутствовала тридцать лет назад. В сельскую церковь набилось много народу — всем любопытно было услышать, что пастор скажет о самоубийце, который повесился, не спросив разрешения ни у Бога, ни у прихода. Впереди сидела вдова с застывшей маской горя на лице, дети отчаянно рыдали во время всей церемонии отпевания. Мать Анны, напротив, с триумфом оглядывала людей, пришедших на похороны. Перед тем как гроб опустили в землю, пастор воздел к небу руки и сказал несколько слов о том, что, к сожалению, грех покойника закрыл тому путь в рай. Анна с ужасом смотрела, как гроб опускают в могилу, и представляла, как он проваливается вниз, вниз, вниз — в самую бездну, пока не окажется в горящем аду. И тут раздался голос ее отца.

Он вышел вперед, сложил руки, как для молитвы, и произнес слова, которые Анна никогда не забудет:

«Это Богу решать, куда отправится душа покойного после смерти. А наш дорогой пастор почему-то предпочел взять решение на себя».

Тогда отец был сильным. Прямая спина. Открытое лицо. Он ничего не боялся. Анна вспомнила свой последний визит к отцу. Как тот сидел в гостиной с выражением полной безысходности на лице. Ничего, скоро все изменится. Чувство вины исчезнет, папа будет здоров и доволен жизнью.

Анна снова задела Мари бедром. Речь священника подходила к концу. Он подал знак Эльсе и ее сыновьям, они встали, подошли к гробу и молча положили на крышку цветы. Остальные гости тоже начали прощаться с покойным, а орган заиграл псалом о бренности жизни. У Анны разболелась голова. К счастью, все закончилась, и можно было выйти на свежий воздух. Церемония в церкви показалась ей плохим спектаклем. Анна упрекнула себя за эти мысли: да кто она такая, чтобы судить об этом?

— Можно уже уйти? — тихо спросила Мари.

— Не знаю, — шепнула Анна в ответ.

К ним подошла Эльса.

— В соседнем помещении накрыт стол, — сказала она. — Я постаралась устроить так, чтобы те, кто отважится прийти на похороны, вдоволь поели и выпили на поминках. Как все прошло? Мне все это напомнило спектакль. Похоже, никто из здесь присутствующих не скорбит о покойном. Печально, но это так. Да и я сама прощалась скорее не с мужем, а со своей старой жизнью, и приветствовала новую. Вот почему я хотела, чтобы вы присутствовали. И на поминках тоже. Я хочу познакомить вас с моими сыновьями.

Анна в панике огляделась по сторонам.

— Вообще-то у нас много дел… — начала она, но Эльса ее перебила:

— Пожалуйста. Я на вас рассчитывала. И ради вас устроила такое пиршество. И я вовсе не так спокойна, как кажется. Я выпила кучу таблеток. Без вас мне не справиться.

— Мы идем, — заявила Мари и последовала за Эльсой, не дожидаясь друзей.

Анна затылком чувствовала учащенное дыхание Фредерика. Она обернулась и взяла его под руку.

— Успокойся, — прошептала она и прижалась к нему. Эльса расслышала ее слова, но приняла их на свой счет.

— Я постараюсь, — сказала она и огляделась по сторонам. — Я поклялась себе, что теперь всегда буду спокойна.

Анна пошла вслед за Мари. Эльса рассказала, что дети хотят ей помочь, и младший задержится тут, чтобы продать дом и решить остальные проблемы.

Нагнав остальных, они сняли верхнюю одежду и присели за красиво накрытый стол: там были салат, хлеб, мясная нарезка и хорошее вино. Мари оказалась рядом с сыновьями Карлстенов, Фредерик — напротив Эльсы, а Анне досталось место в конце стола рядом с пожилым господином, который с ней здоровался. Теперь он повернулся к ней и представился:

— Мартин Данелиус. А вы, вероятно, Анна. Красивое имя. Мою жену тоже зовут Анной. Когда-то она была стройной, как и вы. И волосы у нее были такие же красивые. И та же радость в глазах. Простите старика, мне очень приятно смотреть на такую очаровательную женщину, как вы. Это дает мне силы жить.

Анна подумала, что комплимент несколько двусмысленный, но в устах старичка он прозвучал вполне безобидно. Она улыбнулась и хотела его поблагодарить, но тут Эльса постучала о бокал вилкой, призывая всех к вниманию. Она была в ярко-синем платье с отделанным белой лентой воротничком. Совсем не траурный наряд. Анна подумала: как быстро эта женщина преобразилась.

— Я не буду долго говорить, — начала Эльса. — Желаю всем приятного аппетита. Здесь присутствуют мои дети и их семьи. Большое им спасибо за поддержку. А еще я хочу поблагодарить друзей, протянувших мне руку помощи в тяжелую минуту.

Эльса сделала паузу, и на ее лице появилась такая грусть, словно она вот-вот разрыдается. Анна оглядела собравшихся. Интересно, хоть кто-то из них знал, что творится дома у Карлстенов? Сыновья должны были знать. Их жены тоже. Но коллеги? Соседи? Приятный пожилой господин, сидящий рядом с ней? Или все они видели лишь аккуратный фасад и даже не подозревали о том, что творится за стенами этого обычного шведского дома? Наверное, Эльса из страха перед мужем-садистом не отваживалась рассказать о своей «семейной жизни» друзьям. Теперь ей больше нет нужды притворяться, что все было хорошо, теперь она, как сама выразилась, свободна!

Свободна. Странно, что смерть одного человека может означать свободу для другого. Впрочем, наверное, Анна слишком наивна. Одни искренне оплакивают своих близких, другие радуются их кончине. Нередко наследники, пока священник говорит о вечной жизни, подсчитывают, сколько им достанется. Вечная жизнь их интересует гораздо меньше, чем земная, да еще и при деньгах. Человек во многих отношениях — существо примитивное.

Ей вспомнился Грег. Он обожал море и был опытным дайвером. Побывал во всех уголках света, изучал подводный мир и часто говорил Анне, что это придает жизни остроту ощущений. Для Грега дайвинг был не спортом, а скорее мироощущением. Оказавшись под водой, он забывал о существовании цивилизации. И именно благодаря этому жил настоящим и на суше тоже.

Анна знала, что ей никогда больше не удастся встретить человека, настолько независимого от общественных устоев, правил поведения и других людей. Грег с мокрыми кудрями до плеч. Вечно загорелый, с ожерельем из ракушек на шее. Грег, которого она так мечтала снова увидеть. Грег, который радовался скорому приезду Фандиты. Может, она уже уехала к нему, и сейчас они на барже в Амстердаме отмечают ее приезд.

Анна сглотнула и заставила себя прислушаться к словам Эльсы.

— …Как я уже сказала, то, что случилось с моим мужем… заставило меня еще раз вспомнить, как важно жить настоящим, не заглядывая в будущее и не вспоминая о прошлом. Это главное — не думать о прошлом. Свеча нашей жизни горит, пока кто-то ее не задует. И никому неведомо, когда именно это произойдет. Нам известно только настоящее. Вот почему я желаю всем вам на время забыть, почему мы здесь собрались, и насладиться угощением. Приятного аппетита.

Эльса всхлипнула и высморкалась. Сидящие за столом оживились. Блюда стали передавать по кругу, бокалы наполнились вином и водой. Анна попыталась отвлечься от мыслей о Греге. Сосед протянул ей блюдо с канапе, и она подумала: «Хорошо, что Эльса не попросила организовать поминки в моем кафе, — это было бы уж слишком». Рука ее сама потянулась к бутылке. Анна наполнила бокал и чокнулась с соседом, который любезно подставил свой. Они принялись за еду. Через какое-то время Мартин Данелиус вытер рот салфеткой и повернулся к ней.

— Какая хорошая идея пришла Эльсе в голову. Она разумная женщина, я всегда это знал. Мы с ней старые друзья. Познакомились в поездке много лет назад и с тех пор поддерживали связь. Даже встречались иногда. Я имею в виду, мы втроем — Эльса, я и моя жена. С Хансом мы почти не общались.

Анна оглядела своего случайного собеседника и решила, что его отличительное качество — заурядность. Среднего роста, лысоват, с широким лицом и самыми обыкновенными чертами лица. Фигура у него была крепкая, что наводило на мысли о том, что, вероятно, он занимается физическим трудом на свежем воздухе. От него веяло чем-то простым и уютным. «Любовью, — подумала Анна. — Этот мужчина умеет любить». Мартин Данелиус заговорил снова:

— Потом остались только мы с Эльсой. Моя любимая Анна несколько лет назад заболела и с тех пор не живет дома. Она… лежит в больнице… и не замечает ничего вокруг себя… — Его губы задрожали. Старик снова вытер их салфеткой, наверное, чтобы успокоиться. — Я знаю, что требую слишком многого. Нужно быть благодарным за те годы, которые мы с Анной провели вместе. Не всем выпадает такое счастье. Мы с ней познакомились еще в школе. Никогда не забуду ее косички с бантами и глаза, яркие, как драгоценные камни. Она была такой озорной и смешливой. Но не стану утомлять вас историей моей жизни. Я только хотел сказать, что она бегала по двору, когда другие девочки стояли, боясь испачкать платьица. Нет, моя Анна — особенная.

— Мне это знакомо, — вырвалось у Анны. Мартин рассмеялся.

— Я так и думал. Как увидел вас, сразу понял, что вы похожи на мою Анну, и дело не только в имени. Некоторых женщин — не сломить, как ни пытайся. Я никогда и не пытался. Влюбился в Анну с первого взгляда и люблю ее до сих пор. А вы верите в вечную любовь? В то, что двое людей могут быть созданы друг для друга? Как пробка для бутылки или крышка для кастрюли?

Улыбающийся Грег с мокрыми после купания волосами снова возник у Анны перед глазами. Это был словно удар. Она хотела что-то ответить, но смогла только еле слышно прошептать:

— Нельзя быть на сто процентов уверенным, что именно вы созданы друг для друга и только с этим человеком можете быть счастливы. Но, разумеется, когда двоим хорошо вместе, у них порой возникает такое ощущение…

Но Мартин Данелиус ее не слушал.

— Некоторые думают, что любить — значит быть счастливым всегда, каждый день. Но это не так. Любовь — нечто большее, чем просто быть вместе. Это тоже работа. Мне смешно, когда какие-то юнцы дают так называемые рецепты «как удержать любовь». Все это такая же глупость, как диеты, на которых сидят женщины, чтобы «встретить того самого, единственного». Посмотрите на меня. Я никогда не занимался спортом, но всегда много работал и правильно питался. И танцевал. Мы с Анной обожали танцы. И у нас было на них время, ведь мы не читали все эти глупости о том, что надо делать, чтобы найти свое счастье, а просто были счастливы, и все.

Анна подлила вина в бокал и, взяв блюдо, которое ей передали, положила в тарелки себе и соседям куски индейки. Попробовала кусочек. Мясо было превосходное, с привкусом чернослива, но почему-то ей стало трудно глотать.

— Вижу, вы действительно были счастливы.

Мартин Данелиус кивнул. Анна чувствовала, что слова старика о любви пробудили в ней то, о чем она старалась забыть. Похороны, мысли о церкви, воспоминания о детстве, переживания за Эльсу — все это вкупе с событиями прошедших нескольких недель встало в горле комом, который мешал дышать. Она нашла взглядом Мари, та болтала с одним из сыновей Эльсы, симпатичным брюнетом. Анна попыталась привлечь ее внимание, но Мари не замечала ее взгляда, полностью поглощенная трапезой и беседой. Фредерик ковырял вилкой у себя в тарелке, не поднимая глаз и ни с кем не разговаривая.

— У вас есть дети, Анна?

— Да, дочь. Ей двадцать два года. Ее имя Фандита, но она предпочитает, чтобы ее звали Фанни.

Мартин Данелиус улыбнулся:

— Никогда бы не подумал, что у вас такая взрослая дочь. Вы выглядите так молодо. А Фандита — очень красивое имя. Экзотическое. Мы тоже придумали красивые имена для наших детей. Дочку назвали бы Марианной, а сына — Андерсом.

Анна заметила, что лицо ее нового знакомого помрачнело, и догадалась, что детей у него нет. Она ничего о нем не знала, но чувствовала, что он очень честный и искренний человек, который никогда не играет чувствами других. То, что они с женой не могли иметь детей, было для него настоящим горем. Но даже это скорее только укрепило его в мысли, что жизнь надо принимать такой, какая она есть, без подсластителей и приправ.

— У нас нет детей, — подтвердил ее догадку Мартин. — Мы пытались много раз, вероятно, кто-то из нас двоих бесплоден. В те времена еще не было тех методов, которые известны сегодня. Да и нам было стыдно рассказывать врачам о таких интимных вещах. Они задавали вопросы, на которые неловко отвечать, а мы не хотели, чтобы кто-то совал нос в нашу личную жизнь. А теперь мне иногда кажется, что мы были лишены возможности иметь детей не случайно. Наверное, каждому отмерено определенное количество счастья, и нашей с Анной дозы хватало только на нас двоих.

— Как поэтично.

— Поэтично? Да, возможно. Анне бы это понравилось. Если кто из нас двоих и был поэтом, так это она. Я — простой парень. Работал в саду, предпочитая растения книгам. Корни, почва, погода. Может, и в этом есть своя поэзия, но я ничего такого замечал. А вот Анна обожала читать. Она работала библиотекарем. Мне кажется, книги заменили ей детей. Но она не была замкнутой, напротив, очень открытым человеком. Мы много путешествовали. Когда не надо заботиться о детях, можно посмотреть весь мир. Мы поднимались в горы, жили в маленьких отелях, ездили на поездах, общались с местными жителями. И никогда не задерживались подолгу в одном месте.

Подошла официантка, чтобы убрать тарелки и принести кофе и десерт. Анна видела, что Мари смеется. В зале царила приятная атмосфера. Никто не вспоминал о Хансе Карлстене.

Словно прочитав ее мысли, Эльса приподняла бокал. Мартин накрыл руку Анны своей.

— Все началось постепенно, — он словно торопился закончить свой рассказ. — Мы собирались в Бразилию, и я попросил Анну достать разговорники, но она не помнила, куда их положила. Мы нашли их на обычном месте в книжном шкафу и вволю посмеялись. «Стареем», — констатировали мы, и Анна напомнила, что ей в прошлом году исполнилось семьдесят пять. В моих глазах она оставалась красавицей. Густые волосы, пусть и с проседью. Та же стройная фигура, что и прежде. Мы поехали в Бразилию. И все было чудесно, только Анна все время что-нибудь забывала. Однажды даже заблудилась по дороге к отелю, хотя всегда отличалась хорошей памятью. В другой раз захлопнула дверь и осталась в коридоре. Мелочи. Ничего серьезного. Так мы думали.

Мартин сделал паузу, словно подбирая слова.

— Я должен был обратить на это внимание, — продолжал он. — Должен был. Память отказывала ей все чаще и чаще, и мы больше не смеялись по этому поводу. Да и как посмеешься, когда пропадают деньги, или она забывает выключить плиту, или прожигает дырки в одежде утюгом. Или не может найти дорогу домой, возвращаясь из магазина за углом. Болезнь Альцгеймера поражает в этом возрасте многих, но у меня не укладывалось в голове, что это может случиться с моей Анной. Мы часто видим только то, что хотим видеть, не так ли?

Он вопросительно посмотрел на собеседницу. Его выцветшие серые глаза напоминали мутное стекло.

— Наверное, мы просто стараемся не замечать того, что может причинить нам боль, — предположила она.

В ушах у нее звенел голос Фандиты: «Знаешь, каково быть дочерью такой, как ты?» Анна запустила руку в волосы, пытаясь заглушить голос дочери, но не смогла. «Я хочу быть обыкновенной». «Я уеду к папе на баржу».

— Думаю, так оно и есть. Естественно, все мы боимся боли и страданий. Предпочитаем верить в хорошее, а не в плохое. Это в природе человека, — продолжила она, пробуя малиновый шербет, который поставили перед ней.

Мартин Данелиус вздохнул.

— Если бы вы только знали, как я боролся за жену. Заставлял ее все запоминать. Тащил на улицу, когда ей хотелось полежать. Но тело ее больше не слушалось. Она все время чувствовала усталость. Исхудала. Не могла о себе позаботиться. И я вынужден был сдаться. После пяти лет тяжелой борьбы я позволил ей переехать в дом престарелых. Это был самый тяжелый день в моей жизни. По-моему, это учреждение называется как-то по-другому. Оно и правильно. Как такое место может быть «домом»? Мы с Анной до этого ни разу не расставались надолго. Первые месяцы она пыталась вернуться домой. Бродила по коридорам. Однажды зимой, когда медсестра забыла запереть дверь, вышла на улицу и чуть там не замерзла. Потом наступила апатия. Теперь она только сидела на стуле, отказывалась разговаривать и принимать пищу.

Слеза поползла по дряблой щеке старика. Анна накрыла его руку своей, и он ответил ей слабым пожатием.

— Уже три года она лежит в больнице без сознания. У нее случился удар, и теперь ее кормят физраствором из капельницы и несколько раз в день переворачивают, чтобы не появились пролежни. Анна всегда была такой бодрой и самостоятельной, а теперь лежит там на попечении чужих равнодушных людей. Конечно, я часто навещаю ее: сижу рядом, держу за руку, глажу по голове и шепчу, что буду любить ее вечно. Но она меня не слышит. Я всегда верил в Бога и благодарил Его за то, что Он подарил мне мою любимую Анну и нашу прекрасную жизнь, но сейчас, сейчас я не знаю, во что верить… За что Он наказал нас, Анна? Почему разлучил? Тело, лежащее на больничной койке, не имеет ничего общего с моей Анной. Если бы это была она, то ответила бы мне. Но она не отвечает. Не пожимает мне руку, не вздыхает. Только ресницы подрагивают иногда. Ее душа улетела. Исчезла. И ждет мою. Я рассказываю вам все это, Анна, потому что думаю, вы можете мне помочь.

Он придвинулся к ней и понизил голос. Анна оглянулась по сторонам, но никто не обращал на них внимания.

— У нас с Анной не было запретных тем, и мы обсуждали все на свете, в том числе и смерть. И хотя мне всегда неприятно было думать о неизбежном конце — я обожаю жизнь во всех ее проявлениях, мы все равно говорили о том, кто из нас уйдет раньше. Я не представлял себе жизни без Анны, но у нее было другое мнение. Она говорила, что если умрет первой, то будет ждать меня на берегу, чтобы вместе отправиться на ту сторону. Не правда ли, красивая мысль? Мою жену никогда не пугала «неизбежность конца», как она сама это называла. Она боялась только болезни. Не хотела стать зависимой от других людей, беспомощной и несчастной. Считала самым большим позором оказаться у кого-то на шее, быть не в состоянии позаботиться о себе. А больше всего — лежать без сознания и не понимать, что происходит вокруг. По иронии судьбы именно это с ней и случилось. Однажды она взяла с меня обещание: если она когда-нибудь утратит рассудок, я должен помочь ей умереть. «Обещай мне это, Мартин, — потребовала она. — Положи руку на Библию и поклянись».

Мартин еще больше понизил голос, теперь он говорил почти шепотом:

— Не самое приятное обещание в жизни, фрекен Анна, — поклясться перед Богом, что поможешь любимой женщине уйти из жизни. Мне было страшно, когда я произносил это, но я не верил, что все это серьезно. Анна не раз напоминала мне об этом обещании, повторяя, что больше всего на свете боится старости и болезни. Разумеется, она заметила, что у нее начались проблемы со здоровьем. Потому и заставила меня поклясться на Библии в том, что я помогу ей переправиться на ту сторону, когда она больше не захочет жить. Когда я произносил слова этой клятвы, ладонь у меня горела. Ведь я глубоко верующий человек. Вы меня понимаете?

«Чей Бог обжег ему руку? Мамин или папин?» — мысленно спрашивала себя Анна. Она знала, что может выбрать любой ответ на этот вопрос, в зависимости от того, какие чувства вызвал в ней рассказ старика. Это мог быть как Бог мести, говорящий, что не человеку решать судьбу других, так и Бог любви, который хотел его поддержать.

— Это, конечно, очень нелегко для вас обоих, — сказала она, стараясь не думать о том, что за вопрос он хочет ей задать.

— Нелегко? Можно и так сказать. Кто-то решит, что эгоистично брать такую клятву с того, кто тебя любит. Я бы не стал требовать того же от Анны. Не хотел, чтобы ей пришлось когда-нибудь принимать решение, жить мне или умереть. Но я был здоров, когда давал обещание, а Анна — уже нет. С тех пор я ношу в себе эту клятву. Я думал об этом вчера, когда навещал жену в больнице. Буду думать сегодня и завтра. Пока это не случится.

У Анны все сжалось внутри. Она подняла глаза на Мари, и на мгновение их взгляды встретились. «Помоги мне!» — хотелось ей крикнуть подруге, но та ответила безразличным взглядом и тут же отвернулась к своему соседу. А Фредерик уже ушел.

Мартин допил кофе, но не притронулся к шербету. Розовая масса колыхалась на тарелке, и Анна вдруг представила, как она темнеет на глазах, набухает, переваливается через край и заливает стол. Она покачала головой и сделала глубокий вдох. Инструкции Грега звучали у нее в голове: «Сделай глубокий вдох, если захочешь вынырнуть на поверхность».

— Я не понимаю… — начала она, но Мартин ее перебил:

— Я сказал, что мы с Эльсой старые друзья. Живем в одном городе и знаем, что происходит в наших семьях. К сожалению, нам удавалось встречаться, только когда ее муж был в отъезде. Мы обедали вместе или работали в саду. Ее муж был страшный человек. Вам это известно, Анна. Поэтому я к вам и обращаюсь. Ханс пил и издевался над Эльсой. Мы с женой поддерживали ее, как могли. У нее чудесные дети. — Мартин вздохнул и перевел взгляд на сыновей Эльсы. — Особенно младший, Лукас. Старшие, как только достигли совершеннолетия, сбежали из дома, оставив Эльсу страдать от издевательств мужа-тирана. И я не могу их осуждать: редко кто наделен терпимостью к окружающим, да и самим им тоже доставалось от отца. Они почти не навещают мать, а вот Лукас никогда о ней не забывает.

— Это он сидит рядом с моей подругой?

Мартин кивнул.

— Да, это Лукас. Похоже, они с вашей подругой поладили. Это было бы хорошо. Он ведь так и не женился. И мне кажется, не потому, что нет желающих, а потому что сам не хочет. Лукас симпатичный и очень умный. Он адвокат.

Лукас и Мари смеялись. Анна повернулась к соседу, чтобы спросить, какими именно делами занимается младший сын Эльсы, гражданскими или уголовными, но не успела. Мартин снова заговорил:

— Последние годы Эльса тоже меня поддерживала. Она единственная, кому я мог довериться. Она все знает о ситуации с Анной и о моей клятве. Ходила со мной в больницу и видела, в каком состоянии находится моя жена. Это ее очень расстраивает. Я в свое время предлагал Эльсе уйти от мужа, но она не решилась переехать к нам, потому что боялась его гнева. Она не осмеливалась заявить на него в полицию или попросить развода. Но потом она нашла решение…

Анна встретилась с Мартином взглядом. Она смотрела на него не моргая, чтобы не показать, что ей стало страшно от этих слов. Но понимала, что Мартин видит ее насквозь. И, как ни странно, на его лице не было ни гнева, ни обвинения, только мольба. Она видела перед собой старого человека, отчаявшегося, нуждающегося в ее помощи, умоляющего… Мартин взял ее руки в свои:

— Эльса пригласила меня к себе домой пару дней назад и угостила потрясающими пирожными, которые купила в вашем кафе, Анна. И рассказала о «Гребне Клеопатры». О том, что вы помогаете людям решать проблемы. И ваша работа приносит ощутимые результаты, один из которых мы сегодня и наблюдаем, если можно так выразиться. И я хочу спросить. Я не миллионер, но у меня есть деньги, точнее, земля, которую можно продать… то есть я могу заплатить вам столько же, сколько Эльса, или даже больше. Принимая во внимание специфику ситуации и двойное вознаграждение… я спрашиваю… не поможете ли вы и мне тоже?