Анна сидела за столом и пыталась сообразить, зачем выражать связи между продажей и покупкой товаров математическими формулами, если достаточно всего пары логичных фраз. «Продавай то, что люди хотят купить. Ставь ту цену, которую люди готовы заплатить». Делай то, что ты умеешь делать хорошо. Анна думала над аргументами Фандиты, но не видела в них никакого смысла. На бумаге рассуждения о конкурентоспособности малых стран на мировом рынке выглядели компетентными и вполне обоснованными, но какая от них польза на практике? Людям куда понятнее простые фразы, которые вертятся сейчас у Анны в голове. Или она снова завидует дочери, потому что та умнее и талантливее? Может, Анна просто слишком глупа, чтобы понять пользу всех этих исследований. Такое тоже весьма вероятно.

Пол под ней закачался, напомнив Анне о том, что это — одно из преимуществ жизни на воде. Ритмичное успокаивающее покачивание на волнах компенсировало отсутствие всех других удобств. Неудивительно, что люди охотно отправляются в кругосветные путешествия. Вокруг только вода, с собой — лишь самое необходимое, и ты как будто снова оказываешься в материнской утробе, вдали от всех стрессов цивилизации.

Зевнув, Анна откинулась на спинку кресла. Послышались шаги на лестнице. Вскоре в дверях показался Грег, в потертых джинсах и рубахе, несмотря на холод, и босиком. Светлые волосы завивались от влажности.

— Без обуви? Ты простудишься! Сейчас же декабрь!

Грег засмеялся, подошел к ней и коснулся ее щеки. Рука его была теплой, как всегда.

— Я вообще-то зашел спросить, не хочешь ли ты стаканчик холодного пива, но, наверное, ты предпочтешь кофе.

Анна плотнее запахнула шерстяную кофту, которую одолжила у него.

— Это было бы чудесно. Если ты приготовишь такой, как я люблю.

— Я приготовлю мой кофе. Уверен, он тебе понравится. Ты забыла, ведь это я научил тебя готовить настоящий кофе.

— Я умела и раньше!

Вскочив, Анна шутливо ткнула его кулачком в живот, но он ловко поймал ее запястья и с улыбкой смотрел, как она пытается высвободиться. Потом отпустил ее и сжал в объятиях. Анна обвила руками его талию и уронила голову ему на грудь. Она слушала его ровное сердцебиение и думала о том, как давно не чувствовала себя в безопасности. Грег ласково погладил ее по голове.

— Так ты будешь кофе?

Она высвободилась из его объятий. Увидела веселые искорки в глазах.

— Оставьте меню. Может, попозже мне захочется чего-нибудь еще.

Грег исчез и вернулся с двумя дымящимися кружками. Протянул Анне одну, она обхватила ее руками и сделала глоток.

— Годится?

— Еще как.

Грег присел напротив. Анна пила кофе и рассматривала простую мебель, ящики и мокрую одежду на крючках на стене. Заметила цветы на окне и улыбнулась. С тех пор, как пару недель назад она вернулась в Амстердам, Грег окружил ее заботой. Для него было неважно, что это она разорвала отношения и исчезла. Он готов был принять ее без извинений и объяснений. Только один Грег во всем мире умел жить настоящим… быть свободным… парить в невесомости на морской глубине, а потом легко взмывать на поверхность, не повредив легкие.

Он смотрел на нее с такой нежностью, что Анна невольно покраснела.

— Ты снова на меня так смотришь!

— Как?

— Разглядываешь меня! Когда я читаю, мою посуду или принимаю душ, ты все время на меня смотришь!

— Мне нравится смотреть на тебя, Анна. Это мой дом, но ты — его душа. Без тебя он пуст, и я ничего не могу с этим поделать.

Ей так хотелось произнести эти слова. «Я остаюсь, Грег. Навсегда». Но мысли о Фредерике не давали ей покоя. Сможет ли Грег понять, простить? Она сменила тему.

— Что ты думаешь о работе Фандиты?

— А ты что думаешь?

— Она умнее меня. Я восхищаюсь ее талантом и компетентностью. Но вынуждена признаться, ничего не понимаю в том, чем она занимается.

— Я тоже. Но ей это нравится, и тут ничего не поделаешь.

Анна рассмеялась:

— Вот мы сидим тут, два тупых родителя, а наша дочь занимается тем, чем хочет. Не сомневаюсь, Фандита сделает отличную карьеру и будет зарабатывать кучу денег. А ведь как-то раз она сказала мне: не хочу успеха, потому что успешные люди всегда одиноки. А я… неудивительно, что она меня презирает.

— Не принимай это так близко к сердцу, Анна. Фандита тебя любит. И восхищается тобой. Просто ей трудно выразить свои чувства. Они слишком противоречивы. Дай ей время. Ты в это не веришь, но ей нужны твои поддержка и одобрение. Тебя не так легко любить, Анна.

Она боялась встретиться с ним глазами. Грег рассмеялся и нежно потерся щекой об ее щеку. Кофе, крепкий и сладкий, согревал ее изнутри, и Анна вспомнила, как они вчера сидели за этим же столом втроем с Фандитой и ужинали. Перед приездом матери Фандита переехала к подруге, но объяснила, что это не из-за Анны, просто ей нужна тишина для занятий. Анна не стала выспрашивать, к какой подруге она переехала. Фандита выразила искренние соболезнования по поводу смерти Фредерика, и Анна верила, что та действительно переживает.

— Он был одним из твоих самых близких друзей, мама, — сказала Фандита, словно и не она совсем недавно заявляла, что у Анны нет друзей. Они мирно поговорили о настоящей дружбе и о том, зачем нужны друзья. Когда Фандита ушла, Анна подумала, что, может быть, у них есть шанс помириться. Она, со своей стороны, сделает для этого все возможное.

— Фандита придет вечером на ужин, — радостно сообщил Грег.

— Ты приготовишь? Я не…

— Я все сделаю сам.

Анна кивнула, радуясь, что не надо ничего объяснять. Она не понимала, почему с тех пор как передала ключи от кафе Юханне и пожелала ей удачи, не может заставить себя подойти к плите. Продукты смеялись над ней в пакетах, банках и коробках, словно дразня: «Сделай из нас что-нибудь! Приготовь что хочешь!» Но она не могла. Одна мысль о готовке вызывала воспоминания о смерти Фредерика, и Анне становилось страшно. Во рту чувствовался привкус смерти. Грег ее не расспрашивал, и она была ему за это благодарна. Чуткий и тактичный, он понял: она еще не готова рассказать о том, что ей пришлось пережить.

Да и что рассказывать? Анна и сама до конца не понимала, что произошло. «Гребень Клеопатры». Решать проблемы людей. Потом абсурдный заказ Эльсы Карлстен. Неожиданная смерть ее мужа. Как это произошло? Все указывало на Фредерика. Фредерика, который и мухи не мог обидеть. Фредерика, который всегда мечтал помогать людям. Когда она рассказала Эльсе и Мартину о его самоубийстве, Эльса повторила то, что уже говорила раньше: она видела ангела мести с подушкой в руках, которой «она» задушила Ханса Карлстена. Да, это мог быть Фредерик в женском платье и парике. Но где доказательства? Анна не хотела верить, что это был он. Куда легче было считать, что Эльса сама убила мужа или он умер от инфаркта. Но Фредерик… Нет, эта мысль казалась немыслимой, невероятной…

Конечно, можно убедить себя, что никто из них троих не имел отношения к смерти Ханса Карлстена. Во всем виноваты деньги. Это деньги ослепили ее. Но Анна не могла не принять их. Они подарили ее отцу новую жизнь. Если бы она тогда знала, чем это может кончиться… Но теперь уже поздно. Фредерика не вернуть. В ночных кошмарах она видела себя лежащей в коме, пленницей в теле, которое ее не слушалось, старой и беспомощной. Видела, как умирает, как кожа слезает, обнажая кости и гниющую плоть, видела голый череп, чувствовала запах тления. Страх старости и смерти заставлял ее жить настоящим каждую секунду. Именно поэтому она переживала из-за отца. И согласилась принять деньги Эльсы, не задаваясь вопросом, кто же убийца. Она хотела дать папе возможность уйти достойно. И этот же страх заставил ее прийти той ночью в палату Анны Данелиус и нажать на кнопку.

Потом Анна много раз твердила себе: «Я не хотела! Я не хотела! Я считала его просьбу чудовищной. Я ответила ему „нет“. Сказала, что это невозможно. Я ничего не планировала. Я этого не хотела. Я не считала это убийством, потому что не верила, что первая смерть была насильственной. Я пошла туда, только чтобы посмотреть. Из уважения к женщине, носящей мое имя. Я хотела побороть свой страх. Думала, что это поможет мне примириться с мыслью о старении.

Но когда я пришла туда и увидела ее — Анну, мою тезку… Увидела, что она уже давно мертва… почувствовала этот запах… я перестала собой управлять… Я ничего не сделала. Только нажала на какую-то кнопку. Потом еще раз. Но крошечной паузы в работе аппарата оказалось достаточно. Я этого не знала. Не знала. Я думала, что делаю доброе дело, и что меня простят, если поймают».

Как могла она думать, что все забудется без следа? Разве могла она знать, что все дела, и добрые и злые, имеют последствия? И что цель не оправдывает средства. Теперь-то она это знает и никогда себя не простит. Но в ту минуту на нее нашло какое-то затмение. Словно кто-то другой сделал вместо нее то, на что она никогда бы не решилась. Теперь уже поздно. Только жизнь может простить ее. Жизнь и Грег. И, может быть, Фандита. Или Мари, если они когда-нибудь снова увидятся. Дорогая, чудесная, милая, беззащитная, хрупкая, невинная Мари.

Ей повезло. Она была в кафе одна, когда Мартин Данелиус пришел повторить свою просьбу. Потом под словами «разговор с Анной» все понимали их беседу на похоронах Ханса. Никто ничего не заподозрил. Мартин тоже не вспоминал про тот разговор. Он только выразил соболезнования по поводу смерти Фредерика. Если ему и захочется с кем-то поговорить об этом, то только с Эльсой. Полиция ничего никогда не узнает, потому что Эльсе Карлстен тоже есть что скрывать.

Пока что она в безопасности. И испытывает вину не перед Мартином или Анной, нет. Только перед Фредериком. Это она вызвала цепь событий, которые привели к его гибели. Перед Мари она тоже виновата, потому что та так же сильно горюет по Фредерику, как и сама Анна. Она вспомнила о письме, полученном из Ирландии пару недель назад. Мари написала всю правду о Дэвиде. Анна и предположить не могла, что он жив. Какой же ужас пережила Мари в Рэнвиль-Пойнт, когда он пытался убить ее.

Анне было безумно жаль подругу. Почему та не призналась ей раньше? Анна могла бы ей помочь. Ей стало обидно и горько оттого, что Мари ей не доверяла. Но потом она вспомнила слова Мишель о том, что горечь и обида — чувства бесполезные и бессмысленные. Она тоже не всегда была с Мари искренней, так что не ей осуждать подругу.

Главным утешением для Анны было состояние здоровья отца. В последнем письме он написал, что уже совсем освоился в доме престарелых. Вместе с другими пенсионерами гуляет по утрам и играет в карты после обеда. Пару дней назад они слушали концерт в деревне, а потом ходили в церковь. «Здесь Господь кажется мне щедрым и милостивым», — писал он, а потом сообщал, что собирается пойти на курсы по пользованию Интернетом, чтобы они «могли переписываться по электронной почте». Со здоровьем у него все в порядке: сердце его не беспокоит. Медицинский уход и регулярные осмотры явно пошли ему на пользу. Но больше всего Анну радовало то, что папа обзавелся подругой в лице некой Уллы, которая, как он рассказывал в письмах, всю жизнь проработала в страховой компании. «Самая обычная, очень милая женщина» — характеризовал он ее и добавлял, что в этом нет ничего негативного: ему всегда больше нравились будни, чем праздники. В конце письма он кратко приписал, что Ирис собирается его навестить. Он знал, что Анну поразят слова «Ирис» и «навестит» в одном предложении.

Ирис. После долгих размышлений Анна, как и обещала Мари, позвонила сестре. Сообщила, что собирается вернуться в Амстердам, что хочет попрощаться и кое-что обсудить. Сестра неохотно пригласила ее к себе. Ирис встретила Анну в одежде для верховой езды, потная после скачки. Сидя в машине, Анна разглядывала ее мускулистые ноги, сильные руки и грубое лицо. Ирис совсем не изменилась, хотя они виделись в последний раз лет восемь назад. И снова Анна поразилась тому, как хрупкое и беспомощное создание, над которым тряслись все детство, могло превратиться в эту мужеподобную бабу. Воистину пути Господни неисповедимы. Ирис — лучшее тому подтверждение.

Ирис повела сестру в конюшню показать лошадей. Она с энтузиазмом рассказывала о своих любимцах, и суровые черты ее лица смягчились, когда Анна похвалила конюшню. Анна всячески старалась скрыть жалость к этим бедным животным, утратившим свободу много тысячелетий назад. Ей казалось, что их большие грустные глаза полны тоски по вольным зеленым лугам. Она осторожно погладила гнедую кобылу по крупу. Лошадь удивленно посмотрела на нее и положила голову ей на плечо. Ирис пробормотала что-то о «природном даре» Анны: дети и животные так и тянутся к ней. Потом начала рассказывать о психологии животных.

Анна считала, что лошади давно смирились со своей судьбой, но Ирис утверждала: они всегда готовы сбежать от хозяина. «Лошади — дети степей, а степь — открытое, незащищенное пространство, — пояснила Ирис. — Вот почему нужно быть осторожным, когда седлаешь лошадь. У них в генах заложено, что опасность приходит сверху». Анна тут же представила, как хищный леопард вонзает когти в мягкую спину лошади. Она прекрасно понимала этих сильных, но робких животных. Она и сама собиралась сбежать.

Потом Ирис пригласила ее в дом. Анна не помнила, когда последний раз видела такое грязное жилище, но постаралась скрыть удивление. А ведь Ирис всегда была аккуратисткой. Она одевалась принцессой и любила танцевать. Всегда сидела тихо и помогала маме убирать со стола. Тогда как Анна в детстве чувствовала себя чужой в семье, словно ее подкинули в колыбельку тролли, утащив настоящую Анну.

Теперь ей пришлось сгрести со стула газеты, чтобы присесть за стол, заваленный бумагами, остатками еды и какими-то деталями упряжи. Ирис протянула ей кружку кофе. Анна осторожно пригубила, стараясь не обращать внимания на то, что кружка плохо вымыта. Слава богу, кофе оказался нормальным. Домашний хлеб с ветчиной тоже можно было есть. Ирис, конечно, опустилась, но скупой ее не назовешь. В детстве за ней такой щедрости не водилось.

Анна вспомнила, какое гипнотическое влияние оказывала на семью Ирис. Сначала родители бурно радовались ее рождению, потом столь же сильно горевали, узнав о ее врожденном недуге. Сколько они с ней носились! К счастью, через десять лет бригаде талантливых кардиохирургов удалось ее излечить. А в двадцать лет Ирис сбежала из дома с фермером из Айовы и сообщила в письме, что, наверное, задержится в Америке на пару лет, потому что они поженились. Только тогда мама поняла, что ее маленький умирающий лебедь, возможно, доживет до следующего Рождества.

Мама восприняла это как измену. Ей непременно хотелось найти виноватых и выместить на них обиду. Естественно, ее гнев пал на головы Анны и мужа. Мама призывала в свидетели Бога, который почему-то всегда оказывался на ее стороне.

С побегом Ирис семья окончательно развалилась. Анна раньше не задумывалась, почему Ирис сбежала из дому. А теперь ей показалось, что поняла.

— Почему ты тогда сбежала в США?

Ирис сидела за столом, широко расставив ноги, и откусывала от бутерброда большие куски. Доев, она оперлась локтями о стол и уставилась в окно. Анна не видела ее лица, только жирные волосы, которые всегда были тоньше, чем у нее самой.

— Что ты имеешь в виду под словом «сбежала»?

— Ты не попрощалась, просто собрала сумку и уехала. Родители чуть с ума не сошли, когда узнали о твоей свадьбе, о которой их даже не известили. Мама звонила мне и вопила в трубку. Разумеется, она решила, что виновата в твоем побеге я, хотя я уже давно жила отдельно.

Ирис расхохоталась, показав желтые зубы. «Она и сама похожа на лошадь», — подумала Анна.

— Меня достали все эти ограничения. Черт возьми, да я и пальцем не могла пошевелить без мамочкиного разрешения. Она мне шагу не давала ступить. А я хотела жить нормальной жизнью, быть такой же, как все.

— Да ладно, Ирис. Ты всегда была ее любимицей, и тебе это нравилось. Вот почему я сбежала. Я никогда и ни в чем не могла сравниться с тобой. Ты всегда была лучше.

— Сбежала. Ты сама это сказала, Анна. Видишь, ты была первой. Не я. И я тобой восхищалась. Ты осмелилась на поступок, и это вызывало у меня уважение. Родители не сильно переживали по поводу тебя. Они знали, ты справишься. А меня не отпускали даже в магазин за молоком. Боялись, что я умру по дороге. Никто не верил, что я способна жить самостоятельно. Наверное, потому я и сбежала. Чтобы доказать, что я ничем не хуже тебя. А еще потому, что мне понравились лошади того парня. Больше от него никакой пользы не было, так что вы ничего не потеряли, не приехав на нашу свадьбу.

Анна растерялась. Все детство, когда ее постоянно сравнивали с сестрой, вдруг превратилось в какой-то нелепый фарс. Маскарад. Оказывается, Ирис всегда завидовала ей, красивой и здоровой, которая, не спросив разрешения, сбежала из дому, чтобы жить так, как ей хочется. Ирис призналась, что пыталась стать такой, как Анна. А еще завидовала близости Анны с отцом.

— Это ведь я отняла у него маму, — сказала она. — Я требовала к себе повышенного внимания, и у нее не оставалось времени на папу.

Ирис чувствовала себя виноватой в том, что отношения между родителями ухудшились и они развелись. Ей казалось, что отец не хочет с ней общаться, и она перестала ему звонить.

Анна рассказала сестре, каково ей было чувствовать себя сорняком рядом с нежным и благоухающим ирисом. Та заявила, что всегда ненавидела свое имя и этот невзрачный цветок. Она любила только лошадей. Они большие, красивые, сильные… Они умеют отвечать любовью на любовь.

Потом они заговорили об отце. Анна упрекала Ирис в том, что та совсем забыла о нем, и этому нет оправдания. Ирис защищалась, утверждая, что не представляла, насколько серьезно он болен, ведь единственным источником информации для нее была мама. К тому же она считала, что отец не хочет ее видеть. Анна потеряла терпение и перечислила, сколько раз дежурила у его постели, когда он попадал в больницу. Ирис спросила, чем она может помочь. Анна подумала, что хотя та спохватилась поздновато, лучше так, чем никогда.

Она рассказала о доме престарелых, и Ирис обещала навестить отца, когда у нее «будет время». Видимо, в ее мире на первом месте всегда будут лошади, а папа — на одном из последних, но, по крайней мере, она не забыла, что у нее вообще есть отец.

Они обсудили события последних лет. Ирис рассказала о конюшне, о новом муже и о детях, которых они учат верховой езде. Потом сестры снова вернулись в конюшню. По просьбе Анны Ирис оседлала одну из лошадей и проскакала галопом по двору. Анна поняла, что здесь ее сестра в своей стихии. Как Грег в воде. Как она сама с ним рядом.

Когда они прощались, Ирис повторила, что обязательно позвонит папе. Они вспомнили и о маме, и на долю секунды Анна даже ощутила с Ирис какую-то невидимую связь, доказывающую, что они — сестры. Похоже, та тоже это почувствовала, потому что улыбнулась, и Анна ответила ей улыбкой. Она понимала, что не сможет забыть детство, но готова была попытаться понять сестру, посмотреть на все ее глазами. Это как в калейдоскопе, который стоит тряхнуть — и увидишь новую комбинацию цветов и узоров. На прощание сестры даже тепло обнялись. Анна почувствовала в объятии Ирис если не нежность, то хотя бы уважение.

Уважение. Пока она вспоминала, откинувшись на спинку стула, Грег не сводил с нее глаз. Она протянула ему руку, и он взял ее в свою.

— Ирис собирается навестить папу.

— Черт возьми! Не верю своим ушам. Я думал, они давно не общаются.

— Я тоже. Но мы с ней встречались, помнишь, я рассказывала тебе, и, видимо, она пересмотрела свои взгляды на некоторые вещи. Наверное, я тоже. Мне кажется, теперь я понимаю ее намного лучше.

— Все мы люди, Анна. И в каждом есть что-то хорошее, надо только потрудиться это увидеть. Все дело в любви. И в счастье. Стать счастливым нетрудно. Нужны всего лишь талант и желание.

— У тебя есть и то и другое.

— Не всегда.

У Грега такая теплая рука. Скоро они будут отмечать Рождество, — наверное, прямо тут, на барже, и очень скромно. Она подумала о рождественской лихорадке, которая охватит Стокгольм и Амстердам, и о том, как будет праздновать рождение Иисуса Мари в Ирландии. Она могла бы написать ей и пригласить в гости, но знала: та все равно откажется. Потом Анна подумала о воде, на которой покачивалась их баржа, и о море, которое Мари видит сейчас из окна своего ресторана. Море, которое чуть не поглотило саму Мари у Рэнвиль-Пойнт.

— Грег… когда ты нырял… ты слышал что-нибудь о рыбах, которые называются Ceratias holboelli?

— Ceratias holboelli? Что-то не припомню. Но ты же знаешь, я не дружу с латынью. Могу посмотреть в книгах. Это важно?

— Не очень. Мари рассказывала о них. Они живут на самой глубине. Когда самец встречает самку, он прижимается к ней так тесно, что их тела сливаются и через какое-то время даже кровообращение становится общим, как будто они один организм.

Грег улыбнулся:

— Сюрреализм какой-то. Но почему бы и нет? Мир там, на глубине, намного разнообразнее нашего. Но здесь нет рыб такого вида. Можешь быть спокойна.

Анна заметила седые пряди в его светлых волосах, морщинки в уголках глаз. Она протянула руку и потрогала ракушку, висящую на бечевке у него на шее. Сможет ли она когда-нибудь рассказать ему все и обрести покой? Или ей придется провести оставшуюся жизнь в страхе? Она должна каким-то образом искупить свою вину перед Фредериком, замолить грехи. Если бы только Мари тоже могла простить ее. Если бы она приехала сюда на Рождество…

— Я рада, Грег, — осторожно произнесла она. — Ты не представляешь, как я рада, что я здесь с тобой.