Кролики. Он снова почувствовал этот запах. Запах крови, когда отец собирал липкие ошметки пушистых шкурок. У него перед глазами встала картина: отец достает нож и уверенной рукой начинает разделывать самого маленького кролика, с серым мехом, совсем еще детеныша. Он видел мясо, красное, теплое, чувствовал, как его выворачивает наизнанку, слышал издевательский хохот отца. «Ты как девчонка. Ты никогда не станешь настоящим мужиком. Не верю, что у меня мог родиться такой сын».
Всегда сын, мальчик или пацан. Никогда Фредерик. Нет имени — нет души. Только существо на двух ногах. Как заключенные в концлагере с номером вместо имени, хотя, конечно, такие вещи нельзя сравнивать.
Фредерик ответил Эльсе под влиянием этих воспоминаний. И только прочитав реакцию на лицах подруг, понял, что произнес эти слова. Он практически ответил согласием на просьбу Эльсы убить ее мужа. И поставил Мари и Анну в неловкое положение. Мари сделала вид, что ищет что-то на полке, а Анна бросилась убирать чашки, от волнения уронив одну на пол. Фредерик прокашлялся и сказал, что готов на все, чтобы спасти несчастную от мужа-садиста. Ханс Карлстен. Так его зовут. Эльса за время разговора почти ни разу не назвала его по имени. И этим напомнила Фредерику его отца. Имя для нее означало близость. Которая ей была не нужна.
Фредерик знал, что такое издевательства. Уничижительные комментарии по поводу всего — начиная от одежды и увлечений и кончая друзьями. Рассказ Эльсы взволновал его куда сильнее, чем он готов был признать. Он хотел помочь ей. Только не знал как.
Эльса ушла, пообещав позвонить младшему сыну и прийти снова через неделю. Трое друзей дождались, пока за ней захлопнется дверь. Потом Анна резко повернулась к Фредерику.
— Как ты мог? — прошептала она. — Как ты мог сказать, что мы готовы убить ее мужа? Как ты мог договариваться о месте, времени и… Фредерик, ты же не можешь…
— Прости, — поспешил извиниться он, искренне раскаиваясь. — Но это так ужасно. Господи, то, что она рассказала… Ее пальцы… Моя мама была учительницей музыки. Я помню, как она играла. Ее пальцы порхали по клавишам. И эти плоскогубцы… Если бы я не дал слово помочь Эльсе, мне было бы стыдно смотреть на себя в зеркало. Я не хочу сказать, что мы должны действительно сделать то, о чем она просит… хотя признаюсь, мне очень хочется отправить это чудовище на тот свет…
Анна запустила пальцы в волосы, нащупала колтун и начала его нервно распутывать.
— Я испугалась, Фредерик. Мне стало страшно за тебя. Страшно за Эльсу. За себя. За ту ненависть, что пожирает нас изнутри. Не понимаю, что с нами происходит. Мы сидим тут, в кафе, пьем какао и запросто обсуждаем, как совершить убийство. Убить пенсионера. Это чудовищно.
Анна замолчала и начала массировать виски. Мари сидела с непроницаемым видом.
— Ты меня напугал, — снова заговорила Анна. — Я и так была в ужасе от ее рассказа. И тут эти твои слова… Нам нужно обратиться в полицию. Рассказать о насилии, о планируемом убийстве… Пусть они с этим разберутся.
Фредерик попытался улыбнуться.
— Прости, что я тебя напугал. Конечно, я не собираюсь убивать Ханса Карлстена. У меня это вырвалось случайно. Но я не считаю, что надо обращаться в полицию. Может быть, Эльса и помешалась на почве издевательств, но ее надо пожалеть, а не сдавать в полицию. Вы меня понимаете? Я на ее стороне.
— Я тоже, — быстро добавила Мари. — И поэтому считаю, что мы должны предотвратить несчастье. Кто-то же может помочь в такой ситуации — социальные службы, врачи, церковь… Мы должны все разузнать.
— И как можно быстрее, пока ее муж не догадался, что с ней происходит, и не убил ее, — добавил Фредерик.
Они еще несколько часов обсуждали проблемы Эльсы, прерываясь только на то, чтобы отведать блюда, которые Юханна приготовила посетителям. Фредерик отважился допустить возможность устранения Ханса Карлстена. Так, гипотетически. Как в математике рассчитывают формулы. Он сказал, что полученные за эту услугу деньги они могут отдать на нужды благотворительности.
— Если абстрагироваться от того, что мы, разумеется, не собираемся никого убивать, у нас есть причины это сделать, причем организовать все не так уж и сложно. Ханс — человек пожилой, состояние здоровья у него неважное. Он может умереть в любой момент сам по себе. Убийство лишь избавит его от лишних страданий. А Эльсе принесет пользу. — Фредерик осторожно подбирал слова. В голове же постоянно вспыхивали картинки из прошлого. Особенно одна — отец с ружьем в руках. Прошлое перемешалось с настоящим. И вот уже рядом с отцом появилась рыдающая Эльса, которая прикрывает голову руками. Отец презрительно улыбался, взводя курок.
В какой-то момент Фредерик испугался, что зашел слишком далеко, но Мари поддержала его. С полумиллионом в кармане можно сделать немало добрых дел. Анна попыталась призвать их к моральной ответственности за свои поступки, но потом всплеснула руками и призналась, что никогда в жизни не забудет историю с мизинцем Эльсы Карлстен. И что теоретически убийство, конечно, возможно. Но только теоретически.
Они договорились, что постараются отказать Эльсе как можно тактичнее. Нет, они не пойдут на убийство, но сделают все возможное, чтобы ей помочь. Никому не хотелось ставить под сомнение психическое здоровье Эльсы, и друзья решили относиться к ней как к отчаявшейся несчастной женщине. Анна пообещала заняться вопросом жилья, Мари — пенсией, а Фредерик — законодательством.
На этом они распрощались, оставив Ю закрывать кафе. Фредерик обратил внимание на то, какой счастливой она выглядит за прилавком на фоне пирогов. Он отметил ее густые красивые волосы под платком и ослепительную улыбку. Ю не портили ни очки, врезавшиеся в переносицу, ни мокрая от пота кофта. У нее были длинные красивые ноги с изящными лодыжками. Фредерик создал ей в воображении новую прическу, линзы и облегающее платье, но потом рассердился на себя за неуместные фантазии, обнял Мари и Анну и попрощался с ними. Только дойдя до метро, он понял, что идет не домой. Он шел к Миранде.
Женщины всегда зачаровывали его. С самого детства. Он восхищался соседскими девочками в белых трусиках под розовыми кружевными платьицами, которые им надевали по праздникам. Такие же были бы и у его сестрички — верной подруги и союзницы. Сам же он вынужден был носить темные трусы, неудобные штаны, которые ему жали, и рубашки с жесткими воротничками, врезавшимися в шею.
Папа подшучивал над ним, говорил, что он не мужчина. А Фредерик был счастлив, когда ему удавалось ускользнуть в спальню родителей, пока те пили кофе и смотрели новости. Он прятался там в шкафу, зарывался лицом в женские платья, кофты и блузки. Они пахли потом и духами, сладким, завораживающим запахом, который так резко отличался от той вони, которую отец заставлял его выносить. Вонь на охоте. Запах пороха. У мамы были красивая, мягкая и душистая одежда. Он бросался в нее, как в мамины объятия.
Мама не была такой теплой, как ее платья. Фредерик это чувствовал, а еще слышал от гостей, сплетничавших за спинами хозяев. «Снежная королева. Холодная красота. Грейс Келли из шведских лесов» — так говорили о маме за глаза. Или еще хуже — «Холодная рыба, бездушное бревно, студень». А он всегда думал, что студень — это такое блюдо.
Она была очень красива. Блондинка с голубыми глазами, в которых не было ни доброты, ни наивности, и прозрачной кожей. Мама преподавала музыку в школе и больше интересовалась изящными искусствами, чем реальной жизнью. Румянец появлялся у нее на щеках, только когда она сидела за роялем, лаская пальцами клавиши и извлекая из них мелодии Шопена, Грига или Гершвина. Фредерик слушал, как мама играет, спрятавшись за диваном, — он знал, что она выставит его из комнаты, если увидит. Ей нужно было «сосредоточиться», а его болтовня «действовала ей на нервы». Поэтому мальчик рано научился молчать. Слова вертелись у него на языке, стремясь вырваться наружу, но Фредерик проглатывал их, они шлепались в живот и там ворочались, отзываясь такой резкой болью, что временами он не мог даже пошевелиться.
Еще больше Фредерик любил, когда мама пела. Он с наслаждением слушал, как она упражняется: горловые звуки, упражнения на согласные… Он знал, что так рождаются мелодии, открывавшие двери в другие миры. Классические арии ему не очень нравились, и он терпеливо ждал, когда дело дойдет до более «вульгарных» немецких куплетов и французского шансона. Марлен Дитрих. Эдит Пиаф. «Трехгрошовая опера». «Вестсайдская история». «Звуки музыки». «Кабаре». Даже сейчас, слыша эти мелодии, Фредерик чувствовал, как внутри у него все сжимается от сладкой боли и прорываются наружу подавленные, запретные чувства.
Иногда, когда родителей не было дома, от отваживался трогать мамины ноты и журналы, где были изображены женщины с длинными волнистыми волосами, гладкой прозрачной кожей, пушистыми длинными ресницами и выражением глаз, которое он видел у раненых животных на охоте. На них были кружева и золотые украшения, их плечи укутывали дорогие шали, руки были затянуты в модные перчатки. Эффектные шляпки, элегантные туфли на высоких каблуках. Фредерик воображал, как божественно пахнут эти женщины. Когда он был совсем маленьким, даже нюхал бумагу, надеясь уловить этот аромат. А став постарше, просто погружался в свои фантазии.
Напрасно он искал подобных женщин в реальной жизни. Сравниться с ними могла только его мама. Все остальные носили практичные штаны и рубахи, скрывавшие талию, а волосы собирали в небрежный пучок. И кожа у них была загорелая и обветренная, и губы не знали помады. Они ходили в лес по грибы в грубых сапогах, держали скотину, рожали одного ребенка за другим и по воскресеньям посещали церковь. Ему казалось, что мама, так же как и он, страдает от непонимания, но в тот единственный раз, когда он попытался с ней заговорить, она сказала ему странные слова.
— Ты не такая, как другие, мама, — повторил он.
— Но, милый, мне это нравится, — ответила она.
Позднее ему стало казаться, что он действительно ничего не понял. Ей нравилось одиночество, и она предпочитала быть «кем-то» в маленькой глухой деревеньке, чем «никем» в большом городе.
Фредерик же, напротив, обожал Париж, Берлин, Вену и другие столицы, куда приводили его одинокие странствия. В Берлине он слышал, как профессиональные артисты поют песни его детства на родном языке. Он восхищался ночными клубами Парижа и Венской оперой, любовался танцем живота в Египте и фламенко в Андалусии.
В Стокгольме трудно было найти что-то похожее. Происходящее там казалось жалким подобием увиденного в Европе, а театральные спектакли выглядели любительскими и бездарными. Пока Фредерик не зашел в «Фата-моргану» в Старом городе. И не встретил там Миранду…
Женщины поначалу не обращали на него внимания. Потом что-то изменилось, и он мог выбрать любую. Фредерик следил за собой и выглядел неплохо. Можно сказать, мужественно. Он хорошо одевался и умел найти тему для беседы, которая заинтересовала бы подругу на один вечер. Нет, он не собирался использовать женщин, просто хотел быть с ними. И не скрывал своих намерений, но, сам того не желая, нередко делал их несчастными. А потом страдал, видя, как его бывшие подружки в отчаянии бросаются в объятия подозрительных типов, которые наверняка тоже причинят им боль.
Все эти отношения не были серьезными: они никогда не затягивались настолько, чтобы девушку можно было представить Анне или Мари. Фредерик начал понимать, что с ним что-то не так, и в последние годы сторонился женщин, довольствуясь дружбой Мари и Анны. До встречи с Мирандой.
Еще за несколько дней до открытия «Фата-морганы» он знал, что новый клуб в Старом городе даст ему то, что он ищет, и первый же вечер оправдал его ожидания. Женщины, выступавшие на сцене, напоминали его маму, а мужчины, танцевавшие с ними, не имели ничего общего с его мужланом-отцом. Который пытался сделать из сына настоящего мужчину. И добился своего. Там, в лесу, среди мхов, душа Фредерика умерла, чтобы вернуться к жизни в новом обличье.
На следующий вечер Фредерик снова пришел в «Фата-моргану». Сел в красное бархатное кресло с бокалом в руке и наслаждался музыкой, цветами и запахами. Он не общался ни с кем, кроме хозяина.
В четвертый вечер он увидел на сцене Миранду.
У нее была стройная, но соблазнительно округлая фигура, та самая, «песочные часы», о какой мечтали все женщины, и длинные, до талии, рыжие волосы. Мама тоже была красивой, но слишком холодной. И Фредерик всегда предпочитал безупречной Грейс Келли ярких Аниту Экберг, Риту Хейворт и Аву Гарднер.
Облегающее золотистое платье подчеркивало грудь и бедра Миранды, на ногах у нее были золотистые босоножки на высоких каблуках. В тот вечер она пела песни Зары Леандер, и Фредерик сразу понял: именно такую женщину он всегда искал.
Он сидел в темном зале и смотрел на нее с твердым намерением подойти к ней после выступления. Он не постучал в дверь, а просто вошел, еще не зная, что собирается сказать.
— Меня зовут Миранда, — ответила она на незаданный вопрос и стала показывать ему свои костюмы, украшения и парики.
Ему показалось совершенно естественным то, что она не стала расспрашивать его о цели прихода. Казалось, они знали друг друга всю жизнь. Детство, случайная работа, старые связи не имели для них никакого значения. Важно было только настоящее и то, что они наконец нашли друг друга. Все остальное могло подождать. Он понял, что рыжий — не натуральный цвет ее волос, и ему захотелось узнать, какой же настоящий. Она рассказывала ему о своих любимых исполнителях — Барбре Стрейзанд, Джуди Гарланд, Уте Лемпер, пока ее снова не вызвали на сцену.
— Я не видела тебя в зале, — сказала она ему.
— Но ты чувствовала, что я там, — ответил он и вернулся на свое место.
Через пару минут она вышла на сцену и запела песенку из «Кабаре». Он знал, что каждое слово песни обращено именно к нему и никому иному.
— It’s got to happen, happen sometime. Maybe this time I’ll win.
Она словно обещала ему будущие встречи. Так и случилось. Фредерик узнавал, когда она выступает, и приходил пораньше, чтобы занять место. Она стала его мечтой и его реальностью. Его шансом в жизни. Идя к метро, Фредерик знал: с ней он может поговорить обо всем, даже об убийстве. Он пройдет к ней в гримерку, спросит, как у нее дела, о чем она думала днем и что будет петь вечером. Поможет выбрать парик. Потом сядет в глубине зала и будет слушать, как она поет.
Миранда не увидит его, но будет знать, что он там, и ждать его в гримерке после выступления. Они выпьют шампанского, отмечая ее успех. Он расскажет ей о Хансе и Эльсе Карлстен. Она выслушает его и поймет.
«Фредерик, — скажет она. — Фредерик… Я никогда тебя не брошу. Мы принадлежим друг другу. Ты знаешь, кто я, и я знаю, кто ты».
И честно ответит на его вопрос.