Ни разу в жизни не впадала в ступор. До сегодняшнего дня. А мне двадцать шесть, как-никак.

Хотя… ступор — это, наверное, очень цензурное слово. Гораздо позже, уже когда я стояла на улице и нервно курила сигарету за сигаретой, мне вдруг подумалось, что надо заниматься не скучной и банальной рекламой, как я, а организацией тренингов. Да-да, тренингов на тему: «Что делать, если вы застали своего благоверного в процессе измены».

Ключевое слово — в процессе.

Я ведь раньше такого никогда не видела. Ну вот не доводилось, да. Привыкла наблюдать изнутри процесса, а не извне. А тут — классика анекдотического жанра, только наоборот — жена вернулась из командировки на день раньше. Очень радостная жена, да. Купила по дороге сёмгу, шампанское, торт — всё как положено, отметить возвращение себя любимой. Андрею я ничего не сказала, хотела сделать сюрприз.

Ну… в общем, сюрприз был. Только для меня.

Когда я взбежала по лестнице и открыла квартиру, то даже улыбнулась, услышав громкую ритмичную музыку, доносившуюся из большой комнаты. Пять вечера, а Андрей дома — как замечательно!

Замечательно, ага…

Я никогда не смотрела порнофильмов, поэтому не представляла, что процесс совокупления со стороны выглядит так… непривлекательно. А уж когда партнёрами по сексу являются твой любимый муж и младшая сестрёнка, этот процесс становится не просто непривлекательным, а по-настоящему тошнотворным.

Они, естественно, меня не видели, полностью увлечённые друг другом. И не слышали — музыка грохотала на полную мощность. А я застыла на пороге, не представляя, что делать дальше. Глупая радостная улыбка сползла с моих губ, как капля воды сползает по стеклу во время дождя.

Да уж… к такому меня жизнь не готовила…

Закричать? Подойти и постучать мужа по спине? Мол, дорогой, хватит уже, твоя жинка пришла, молочка принесла. То есть, сёмги и шампанского…

Или развернуться и уйти?

Ага. Из собственной квартиры? И куда?!

Жаль, но я совершенно не представляла, что полагается делать в подобных случаях. Не знала, так сказать, правил этикета. Когда видишь старушку в автобусе, надо уступить ей место. А если видишь, как твой собственный муж занимается сексом с другой женщиной?

Что, нет идей? Кто там говорит «прибить»? Нет уж, никаких трупов в моей квартире…

Но дело не только в «другой женщине». Женщина-то эта — Сашка, сестра моя родная. Младшенькая, любимая и обожаемая.

Я обессилено прислонилась к дверному косяку и решила дождаться конца представления, мысленно поблагодарив участников сего действия за то, что включили музыку. Если судить по сестринским губам, она не стеснялась кричать от удовольствия. Не хотела бы я услышать эти крики… И так тошно.

Наконец Андрей затрясся и секундой позже упал на Сашку, чмокнув её в щёку. Вот милахи. Прям умру сейчас от умиления.

Сама же Сашка, раскрасневшаяся и счастливая, открыла глаза, улыбнулась… и вдруг заметила меня.

С лица сестры разом схлынули все краски, будто кто-то провёл губкой по ещё не высохшей картине. Она что-то сказала, и Андрей, тут же распахнув глаза, вскочил с неё, зачем-то прикрывая руками причинное место. И чего я там не видела?

Метнулся к музыкальному центру и одним резким движением вырубил его. А потом тут же воскликнул:

— Свет, это не то, что ты…

Ну я же говорю — классика жанра.

Я глупо хихикнула и захлопала в ладоши, чувствуя, как на губах вновь расцветает улыбка. Только вот она была уже совсем не той улыбкой, с которой я входила в квартиру.

— Браво! — сказала я, и удивительно — даже голос не дрожал! — Это было великолепно. Мне понравилось. Почти порнофильм, только с эффектом присутствия. Непередаваемые ощущения. Потрясающе. Очень мило. Восхитительно.

Кажется, меня понесло… Все синонимы подобрала, какие могла.

Хотя… скорее, антонимы. Какое уж тут «мило» и «восхитительно», если на твоих глазах за тридцать секунд двое самых дорогих и любимых тобой людей полностью и целиком разрушили твою жизнь?

— Свет… — Сашка начала вставать с дивана, но я замахала на неё руками.

— Нет-нет, что ты! Лежи-лежи. Ты, наверное, утомилась. А я пойду, пожалуй. Не буду вам мешать.

Я метнулась в коридор. Сумки с праздничными продуктами сиротливо стояли возле двери, и я пнула их ногой со злости, нацепила сапоги, куртку, загремела ключами.

И тут из комнаты, на ходу натягивая штаны, пропрыгал Андрей.

— Стой, Света! — голос его звучал так жалко и умоляюще, что мне стало ещё хуже и захотелось кого-нибудь ударить. Хотя… почему это — кого-нибудь?

Я усмехнулась, повернулась к своему теперь уже почти бывшему мужу, замахнулась — и со всей дури влепила кулак ему прямо в нос.

Раздался хруст и дикий вопль. Андрей отлетел от меня примерно на метр, а я, продолжая ухмыляться, потрясла ноющей рукой и вышла из квартиры.

Улица встретила меня легким морозцем и небольшим снежком. Какой милый и безмятежный мир. Странно, что он не рухнул за эти пять минут.

Я-то вся порушилась. Покосилась, как Пизанская башня.

Хотя… покосилась — это всё-таки слишком слабое слово.

Зря я ушла, наверное. Надо было их выгнать, квартира-то моя. Но ёлки зелёные, лимоны жёлтые… Честно, ещё немного — и правда бы убила. Обоих.

Я задумчиво зашагала вниз по улице, раздумывая, чего теперь делать. Даже напевать начала с растерянности.

— Куда пойти, куда податься… Кого найти, кому отдаться…

На третьем разе я поперхнулась и закашлялась, подумав: а почему бы и нет? Андрей мне изменил, найду себе мужика — и тоже изменю. Нет, после этого я всё равно разведусь, конечно. Но вдруг не так тошно будет?

Да ну тебя, Светка. Ещё тошнее. Все твои знакомые и более-менее симпатичные мужики давно и прочно женаты, а трахаться с незнакомцами ты не могла даже в лучшие годы своей жизни. Это высший пилотаж, а ты пилот-любитель, сама знаешь.

Я вздохнула и посмотрела по сторонам. Магазин «Продукты». Зайдём, купим что-нибудь. Такое… гадостное. Шоколадку, от которой потом будешь чесаться даже в самых неожиданных местах. Или чипсы. В общем-то это неважно — в любом случае ты, Светка, будешь чесаться.

Ты всегда чешешься, когда нервничаешь. Хотя сейчас-то чего нервничать? Всё уже случилось. У них, по-видимому, это не в первый раз.

Любоф, ага. Как говорила героиня фильма «Любовь и голуби»: «Кака така любоф?»

Вот така…

Телефон в сумке пронзительно зазвонил. Кто бы ты ни был, неведомый абонент — иди в баню. Не до тебя сейчас.

В магазине два мужика покупали водку и кильку, тётка за ними — курицу, картошку и помидоры. Мда. Сразу видно, кто чем планирует заниматься в пятницу вечером.

А ты, Светка, чем будешь заниматься?

— Дайте-ка мне вон тот коньяк, — кивнула я на бутылку повыше и подороже. — И сигареты.

— Паспорт покажите, — пробубнила кассирша и уставилась на меня рентгеновским взглядом супермена. Точнее, супервуменши.

В нашей стране это нормально — когда на кассе у тебя спрашивают возраст практически до пенсии. Меня это уже даже почти не раздражает.

Я показала паспорт, кассирша кивнула и подняла свой величественный зад со стула, чтобы достать мне коньяк. Вернулась и задала резонный вопрос:

— Сигареты-то какие?

— Э-э-э… — я задумалась. — Какие-нибудь покрепче.

— «Парламент» пойдёт? — лениво спросила тётка.

Да хоть «Конгресс», лишь бы вштырило. Так что я кивнула, забрала свои гадости и вышла на улицу.

Ну и чего теперь?

Кому отдаться мы отмели из списка дел, а куда пойти, куда податься — нет.

Близких подруг у меня две. Но одна в затяжном отпуске на другом конце планеты, а вторая три недели назад родила и ей мягко говоря сейчас не до подруг.

Остаётся последний вариант. Топай ты, Светка, в офис. Там в пятницу темно, тихо и мухи не кусают. Сядешь тихонько в своём уголочке, надерёшься, а потом ляжешь спать в переговорной. Там как раз удобный такой диванчик недавно поставили…

А утро вечера мудренее. Утром надо будет подумать, что дальше делать и как жить. А пока — в офис.

Как там… В любой непонятной ситуации иди на работу? Вот точно.

* * *

Только в метро я поняла, что рука у меня не просто ноет — она, кажется, сейчас отвалится на фиг. Это как же я Андрею в нос заехала? Может, у него и нос того… отвалился?

А хорошо бы…

Я зашла в аптеку рядом с офисом, прикупила мазь от ушибов и синяков. Приду на своё родное местечко — помажу руку. Рабочий инструмент, как-никак.

Охранники смотрели на меня, вытаращив глаза, когда я вся такая важная (и старательно прижимающая к себе пакетик с коньяком, чтобы не бряцал) прошла в офис. На часах было начало восьмого. Вечера, естественно.

Вы когда-нибудь приходили на работу в семь вечера? Вот. Я тоже не приходила. Ну ничего, всё когда-нибудь бывает в первый раз.

Выйдя из лифта на нашем родном шестнадцатом этаже, я невольно задумалась. Ты, конечно, Светка, молодец. Коньяк купила, сигареты тоже (полпачки на улице выкурила подряд — башка теперь раскалывается…)

А закуска, закуска-то?!

Что там к коньяку полагается? Лимоны?

Я протопала к автомату с шоколадками и прочей мутью. Пятница, вечер… За рабочую неделю автоматный ассортимент изрядно поредел. Так что на меня грустно глядела жвачка, баунти и чипсы «Лэйс» с луком и сметаной. Бяка какая. Не люблю лук.

Лимонов, понятное дело, автомат офисным работникам не предлагал. Так что пришлось довольствоваться баунти.

Офис был безжалостно пуст. Конечно, пятница всё-таки… Дураков нет, торчать тут сверхурочно, рабочий день-то до шести.

Эх, даже айтишников нет. А я-то надеялась с ними коньячком поделиться. Значит, не судьба.

Телефон в очередной раз начал разрываться, и я раздражённо покосилась на сумку, вынула его, посмотрела на экран — ну точно, Андрей. Наверное, хочет узнать, утопилась я уже или только собираюсь.

Нет, милый, не дождёшься.

Я тихонько юркнула на своё рабочее место. Было оно в укромном закутке, недалеко от кабинета генерального. Но там, понятное дело, уже нет никакого генерального — наш Максим Иванович обычно в пять вечера уходит.

Сначала я помазала повреждённую носом Андрея руку, затем открыла коньяк, налила чуточку в давно заныканный пластиковый стаканчик, зашуршала шоколадкой. Живём.

Честно говоря, алконавт из меня всегда был не очень. С моим-то гастритом… Примерно на третьем стаканчике я поняла, что мне срочно нужна ещё одна шоколадка. А лучше две. Или три. А может, пять. В общем, все, что есть — все будут мои.

Ой и здорово меня шатало… Спасибо опен офисам — повсюду столы, есть на что опереться. Правда, я порушила несколько папок с документами и стаканчиков с ручками, но ничего. Будем считать, это такой офисный полтергейст. Или домовой.

Хм. Офисвой? Офисовой? Во, точно! Офисовой.

Пьяно хрюкнув, я таки добралась до выхода в коридор. Толкнула дверь… и чуть не пропахала лбом пол, начав заваливаться то ли вниз, то ли вбок.

Но позорно рухнуть срубленным во цвете лет дубом мне не дали.

— Что вы здесь делаете? — прозвучал над ухом грозный голос, а сильные руки схватили меня за плечи. Не за талию — увы. Я всё же слишком мелкая, редкий мужик достанет до моей талии.

— Пью… — ответила я честно, уже постфактум подумав, что честность не всегда бывает к месту.

Особенно в моём случае…

— Что-что? — голос, кажется, подумал, что он ослышался.

Ы-ы-ы! Голос ослышался.

Колобок повесился.

Негр загорает.

Я начала трястись и опять захрюкала.

— Да в чём дело?! — вновь возмутился голос. — Вы чего, пьяны?!

И тут мне резко стало не до смеха.

Ма-м-ма дор-рогая! Это же никакой не голос. В смысле, голос, но не просто голос, а голос генерального директора!

Всё, Светка, допилась ты… только не до зелёных чёртиков, а до Юрьевского Максима Ивановича.

Чёртики… эй… где вы там? Честное слово, я бы вас выбрала…

Ну, или на крайний случай — белочку…

— Й-а-а-а, — проблеяла я невнятно и подняла голову. — Йа-а-а…

Генеральный смотрел на меня с брезгливым презрением, и на одно мгновение внутри яркой вспышкой полыхнуло раздражение.

На себя. На него. На весь мужской род.

Гады!

— А вы на меня так не смотрите! — заявила я вдруг твёрдо и даже почти не запинаясь. — Ну, пьяна! Подумаешь! С кем не бывает?

Он, кажется, опешил. Думал, я виниться буду? Ага, конечно!

— Вот вы, — я ткнула Юрьевского пальцем в грудь, и он даже чуть вздрогнул, — неужели вам никогда не хочется… как это там… выпить, да! Бывает же… ик!.. так плохо! Хоть, блин, умирай…

Я впилась пальцами в его пиджак, и генеральный вновь брезгливо поморщился, пытаясь отцепить мои коготки.

— Блин умирай это замечательно, — процедил он, всё же отодрав от себя мои руки. Сделал шаг назад, оглядел меня с ног до головы. — Но я не понимаю, почему подобными вещами вы занимаетесь на работе.

— А где ещё? — спросила я, и Юрьевский на мгновение завис. Я воспользовалась этим и продолжила: — И потом, не на работе, а после работы!

— Это неважно, в офисе же…

— Ва-ажно, — протянула я и вновь попыталась ткнуть его пальцем, но он не дался. — Рабочий день окончен! И тут никого нет! Никто не увидит.

— А я, значит — никто? — генеральный чуть дёрнул уголком рта.

— Нет! То есть, да! То есть, нет! Блин… Я запуталась.

— Рад, что у вас хватило смелости это признать, — сказал Юрьевский холодно. — Думаю, что нет смысла продолжать дискуссию. Вы уволены.

Вот это номер!

Я даже протрезвела.

А потом разозлилась.

— Ну и пожалуйста, — заявила я обиженно и даже носом шмыгнула. — Вам же хуже будет.

Развернулась и потопала к своему рабочему месту, забыв про шоколадку. Генеральный шагал следом.

— Вещи будете собирать? — показалось, или в его голосе прозвучало ехидство?

— Неа, — гордо вздёрнула нос я — и из-за этого чуть покачнулась. Пришлось позорно схватиться за стол, чтобы не упасть. — У меня тут и нет никаких особенных вещей. Я хочу коньяк допить.

— Чего-о-о?!

— Коньяк допить хочу! — рявкнула я, думая, что Юрьевский не расслышал. — Зря я его купила, что ли? Кстати, хотите, и вам налью? Он хороший, пять звёздочек. Только у меня лишнего пластикового стаканчика нет.

— Стаканчика… — эхом повторил генеральный. Я в этот момент дошла до своего рабочего места, налила себе ещё коньяка — и одним махом выпила, пытаясь заглушить досаду и рвущую меня изнутри боль.

Стало чуть легче, только голова закружилась и в глазах потемнело.

— Такой наглости я на своём веку не припомню… — пробормотал Юрьевский, и я не удержалась от ехидного вопроса:

— А вам, чего, уже век стукнуло?

Он будто бы не слышал.

— Может, мне охрану позвать?

— Зовите, — милостиво кивнула я. — У меня коньяка и на них хватит. Но лучше не надо. Меньше народу — больше кислороду… То есть, коньяка. О! Всё-таки есть ещё один стаканчик. Вам налить?

Юрьевский вдруг подошёл ближе, отобрал у меня бутылку. Я думала, с концами. Но нет — налил себе во второй стаканчик немного коньяка и чуть пригубил, внимательно меня разглядывая.

— У вас что-то случилось.

Я даже не поняла, вопрос это или утверждение.

Отсалютовала боссу пластиковой посудиной, ухмыльнулась и ответила:

— Кэп! Это, как говорится, и ежу ясно. А у вас-то мозгов должно быть побольше, чем у ежа.

Генеральный поперхнулся, и я совсем неделикатно хлопнула его ладонью по спине.

— Осторожнее! А то я искусственное дыхание делать не умею.

— Зато вы умеете хамить.

— Поклёп, причём наглый. Я просто не совсем в трезвом уме. И потом, вы меня всё равно уже уволили. Так что могу делать, чего мне вздумается. Хочу халву ем, хочу коньяк пью*.

(*Искажённая цитата из фильма «Девчата»: «Хочу халву ем, хочу пряники».)

— Халву? — Юрьевский оглядел мой образцово-показательный чистый стол. Если не считать бутылки, конечно. — А у вас есть халва?

— Нету. У меня ничего нету. Только коньяк. Ещё налить?

— Ну налейте.

Я налила себе и ему. Выпили, не чокаясь.

— И чего у вас случилось?

Я дёрнула губой.

— Командировка у меня на день раньше кончилась. Знаете, как в анекдоте. Пришёл муж, а у жены любовник. В шкафу или на балконе. Вот у меня почти то же самое. Только не на балконе, а на диване… и моя родная сестра.

Я налила и выпила опять. Юрьевский молчал, и я продолжила:

— Мы ведь пять лет с ним вместе. Я даже не думала… А Сашка раньше с нами жила. Три года назад я ей квартиру… Да, квартиру. И почему они туда не поехали, зачем у нас?

— Не планировали. Сорвались, — сказал генеральный каким-то бесцветным голосом.

— Может быть. Не знаю, чего теперь делать.

— Ну конкретно сейчас вы занимаетесь тем, что гробите свою печень.

— Да, — вздохнула я. — Но разве о печени думаешь, когда тебе сердце разбили и душу вынули? Какая уж тут печень. Вы ещё скажите — селезёнка. Или желчный пузырь. Или вообще кишечник.

Юрьевский невнятно хмыкнул.

— У меня и нет никого, кроме них. А теперь получается, что и их тоже нет.

Я налила ещё. Себе и ему. Босс слушал молча.

— Выбежала из дома и подумала — может, мне тоже… изменить ему? Представляете, всерьёз о таком думала.

— Представляю.

— Ну вот. А потом поняла, что мне это совсем непросто. И раньше было нелегко, а сейчас подавно. Поэтому купила коньяк… и сюда приехала. Некуда больше. — Я сделала ещё глоток, поморщилась. — Нет, не выйдет из меня алконавта. Треть бутылки даже не уговорила, слабачка.

— Больше и не надо. А то вы потом ничего не вспомните.

— Так может, и хорошо? — я повернулась к боссу и чуть не расплескала оставшийся коньяк из стаканчика. — Выпил и забыл. Как лекарство.

— Увы, — он вдруг улыбнулся, и я поймала себя на не очень трезвой мысли, что у нашего генерального очень милая улыбка. — От лекарств не бывает похмелья.

И вообще Юрьевский красивый мужик. Правда, ему уже за сорок, но зато какой статный… И волосы эти тёмные, до плеч, и глаза — серые, как сталь… И седая прядь… Ах, романтично.

— Вы чего на меня так смотрите? — спросил генеральный с подозрением, и я засмеялась.

Мне даже неловко не было, когда я ответила:

— Просто поняла, что с вами, пожалуй, изменила бы мужу. Вы такой… как из книжки. Романтичный злодей. Плохой мальчик. Девочки таких всегда любят.

— Боюсь, изменять со мной — не очень удачная идея, — сказал Юрьевский бесстрастно.

— Идея как идея, — я пожала плечами. — Не хуже и не лучше любой другой идеи, которая может прийти в пьяную голову. Тут дело в вас.

— Во мне? — он недоуменно нахмурился.

— В вас, ага. Хрен вы на меня польститесь.

— Это ещё почему?

Я задумалась.

— Ну… я пьяная.

— Я тоже сейчас не особо трезвый.

— Ну… я ваш сотрудник.

— Я вас только что уволил.

— Ну… я мелкая.

Он на секунду задумался.

— Приподниму. Или на стол посажу. Поправимо.

— Ну… я вряд ли покажусь вам симпатичной настолько, чтобы…

— Вы вполне симпатичная, — сказал Юрьевский, ещё раз оглядев меня всю. — Не вижу никакого криминала. Руки, ноги, голова. Думаю, что хвоста у вас нет и между ног всё как положено.

Тут уже задумалась я.

— Так вы… это… ну…

— Чего?

Мне показалось, или он издевается?

— Ну вы… это… предлагаете…

— Да-да?

— Ну… того самого… с вами?

— Так вы же сами хотели, — пожал плечами генеральный. — И мужу измените, и не противно. Но я ведь говорил — это плохая идея. Только вот не потому, что вы перечислили.

— Да? А почему? Вы женаты?

— Нет.

— Вы гей?

Юрьевский даже вздрогнул.

— Упаси боже. Нет.

— Хм. — Я задумалась. — У вас есть какие-то особенные пристрастия? Ремни, плётки, фаллоим…

— Так, стоп. Дело не в этом. Я просто не нежный любовник. И не могу гарантировать, что вы получите удовольствие от секса со мной. Поэтому… лучше поискать кого-то другого.

Господи, Светка.

Девять вечера, в офисе темно хоть глаз выколи, и ты стоишь возле своего письменного стола и всерьёз обсуждаешь с генеральным директором вопрос о совместном интиме.

Сегодня магнитные бури, не иначе…

— И где искать-то? Тут больше нет никого. Поэтому… я согласна.

— Согласны? — повторил Юрьевский будто бы по слогам.

— Ну… да. Если вы, конечно, не шутили. Можете меня… э-э-э… поиметь. Трахнуть. Или как вы там это называете.

Он слегка нахмурился.

— Слушайте, я же объяснил… вам вряд ли это будет приятно.

— Да почему? Вы насилуете женщин?

— Нет.

— Тогда почему?

Генеральный вздохнул, закатил глаза.

— Ладно, проще показать. Пойдёмте.

И зашагал к своему кабинету.

— Коньяк брать? — крикнула я ему вслед.

Юрьевский остановился, немного подумал.

— Берите. И стаканчики тоже.

— Это само собой.

* * *

В кабинете было темно, ещё темнее, чем в остальном офисе. Генеральный, кажется, собрался зажечь свет, но я рявкнула:

— Вы что, с ума сошли? Шестнадцатый этаж и напротив куча домов. Нас же увидят!

— Стесняетесь? — он, кажется, улыбнулся.

— Нет. Но в таких случаях — да.

Он кивнул, подошёл ко мне вплотную, отобрал коньяк и стаканчики, поставил их на свой стол.

Где-то глубоко внутри меня — наверное, в печени или селезёнке — билась трезвая Света. Она истошно вопила, что нужно срочно уносить ноги.

Но пьяным, как известно, все океаны по колено…

— Раздевайтесь.

Я глупо захлопала глазами.

— Э-э-э… Не поняла…

— Чего тут непонятного? Раздевайтесь полностью. Я люблю брать голых женщин.

Я на миг опешила от подобного требования.

— Что, уже передумали? — в его голосе слышалось ехидство.

— Не дождётесь, — покачала головой я… и начала раздеваться.

Может быть, это случилось, потому что я была пьяная. Не знаю. Но когда я постепенно снимала с себя каждый элемент одежды, а Юрьевский просто стоял рядом и смотрел… в общем, я никогда в жизни так не возбуждалась.

Хотя он ничего не говорил. Не трогал. Просто смотрел.

— Неплохо, — кивнул, когда я сняла с себя последнее, что оставалось — трусы. — Повернитесь.

Повернулась.

Не знала, что взгляд можно чувствовать, как прикосновение…

— Симпатичная попка. Идите ближе к столу.

Я сделала несколько шагов вперёд, пока столешница не упёрлась мне в живот.

— Нагнитесь.

Нагнулась. Юрьевский подошёл ближе и прижал меня ладонью к столу так, что я почти размазалась по поверхности. Она была прохладная — я особенно чувствовала это грудью и сосками — и я возбудилась ещё больше…

Как он это делает?! Или это не он, а коньяк?

— Раздвиньте ноги, — голос генерального слегка охрип. — Сильнее.

Я услышала звук разрываемой упаковки от презерватива, потом расстегиваемой молнии брюк. Секунда, другая… и тёплая, даже горячая ладонь коснулась моего клитора. Провела по половым губам, потрогала вход в меня…

— Ничего себе… Какая мокрая… — прошептал Юрьевский, а секундой позже я вскрикнула от резкого и даже почти мучительного наслаждения, когда он заполнил меня полностью.

Вновь вжал ладонью в стол и задвигался. Быстро, размашисто и сильно.

Теперь я поняла, что он имел в виду. Это был не секс и даже не трах. Он просто драл меня, как шлюху. Пользовал, как вещь.

Но почему тогда с каждым его движением я чувствовала обжигающее наслаждение? Кожа моя будто бы горела, и прохладная поверхность стола, в которую Юрьевский так грубо меня вжимал, оказалась настоящим удовольствием для разгорячённого желанием тела.

Он ничего не говорил больше, просто толкался в меня очень быстро и глубоко, хрипло постанывая и иногда сильно сжимая то одну, то другую ягодицу. Потом вдруг вышел, перевернул, как куклу, задрал мне ноги выше некуда, вновь прижал к столу — и вошёл в меня ещё резче и глубже, чем раньше.

— А-а-а! — завопила я от яркого, ослепительного оргазма, дёргая ногами и руками, как пришпиленная к столу бабочка. — О-о-ох…

Но Юрьевский, скорее всего, не обратил бы внимание, даже если бы я стала вдруг декламировать ему стихи Пушкина. Я видела это по его глазам и сосредоточенному лицу — он был весь в себе, в своих ощущениях. Мой оргазм был только моим оргазмом.

Перед тем, как кончить, он настолько ускорился, что я не выдержала темпа и, заорав, впилась генеральному в плечо всеми зубами. Юрьевский хрипло застонал и, застыв во мне на максимальной глубине, затрясся от собственного удовольствия.

Вот так я и изменила мужу, да. Пьяная, на столе, с генеральным директором, который полчаса назад меня уволил.

Ну просто мечта, правда?

А всё-таки жаль, что я не уговорила всю бутылку… Значит, буду помнить и этот секс, и выражение лица Юрьевского, когда он выходил из меня, поправлял штаны и благодарил за приятно проведённое время, как будто речь шла не о сексе, а о светском рауте. Или о походе за грибами.

Странный он, конечно.

Впрочем, Светка… кто бы говорил, а?..

* * *

— Вас подвезти? — спросил генеральный, застегивая штаны, пока я пыталась натянуть на себя одну вещь за другой. Удобно ему — молнию расстегнул и погнал, а мне, видишь ли, полностью раздевайся. А теперь полностью одевайся. Честно говоря, это не очень удобно, когда ты настолько нетрезв.

— Да я как-то не стремлюсь домой. Я бы лучше тут переночевала. А завтра с утра уж…

Юрьевский с интересом проводил взглядом мои руки, которые я завела за спину, чтобы застегнуть лифчик. Внизу живота моментально что-то сжалось.

Удивительно, я ведь никогда не считала себя испорченной девочкой. А тут… теку от одного его взгляда.

Бред какой-то. Это точно коньяк мне особенный попался. С виагрой, видимо.

— Знаете, вы можете, конечно, меня не слушать. Но… возвращайтесь лучше сейчас. Тянуть с подобными вещами — только себя мучить. Все равно ведь вы сегодня спать не будете.

— Думаете, если я поеду домой, то я буду спать? — спросила иронично, пытаясь найти у свитера ворот, чтобы натянуть на себя.

— Разумеется, не будете. Но дома всё же лучше, чем где-то ещё. Поверьте моему опыту.

Я не поняла, про какой опыт идёт речь, и только хотела спросить, как Юрьевский продолжил:

— Ну, или я могу предложить вам поехать ко мне. — Я вытаращила глаза. — Только не ждите особенного обращения. И вообще каких-либо отношений.

— Я похожа на дуру? — хмыкнула я, поднимая с пола джинсы. Чуть покачнулась, но удержалась на ногах. — Я уже поняла, что вам от женщины нужна только, я извиняюсь, её дырка. Но! — я застегнула джинсы, выпрямилась. — В этом и есть разница между нами. Мне от вас вообще ничего не нужно, в том числе даже ваш член. Я могу и обойтись диваном в переговорной.

Генеральный ненадолго замолчал, оглядел меня всю с головы до ног. Даже жарко стало…

— Вы правы. Я действительно хочу трахнуть вас ещё раз.

Нет, я просто обалдеваю. Он так откровенно и грубо признаётся в подобных вещах…

— Но если вы не хотите, я оставлю вас в офисе или отвезу домой. Выбирайте сами.

Я вздохнула.

Нет, Юрьевский, конечно, мужик классный. Но я более чем уверена, что когда пары коньяка рассеются, мне будет неловко и стыдно. Одно дело — изменить мужу по пьяни, а совсем другое — по трезвости…

— Нет, простите. Я лучше домой. Действительно не стоит откладывать этот разговор с мужем… Быстрее отмучаюсь. Всё равно ведь уже ничего не изменить.

Генеральный, кажется, нисколько не расстроился.

— Хорошо. Тогда пойдёмте.

И направился к выходу из своего кабинета.

* * *

Уже в машине, когда я немного протрезвела под кондиционером, мне пришла в голову одна прекрасная мысль. А знает ли Юрьевский, как меня вообще зовут?

Хм. Вряд ли. С чего ему это знать? Не может генеральный всех своих сотрудников помнить по именам.

Впрочем, для него это, скорее всего, в порядке вещей. Что называется — секс не повод для знакомства.

Я задумчиво оглядела салон машины. Что ж, по крайней мере потрахаться с ним стоило только ради того, чтобы сюда попасть. Никогда подобной роскоши не видела. Сразу видно — свою машину (в отличие от женщин) Юрьевский любит, ласкает и лелеет. Всё кожаное, чистенькое, нигде не пылинки.

Прям как на моём рабочем столе… уже бывшем, впрочем.

— Прошу прощения за глупый вопрос, — любопытство всё же заело. — Вы… не знаете, как меня зовут?

Генеральный покосился на меня с откровенным удивлением. Он, конечно, сильно рисковал, когда садился за руль после коньяка… правда, я подозревала, что ему эти два выпитых глотка — как слону дробинка.

— А вы чего, уже и имя своё забыли? — спросил с ехидством. — Настолько хорошо я вас обработал? Или это коньяк виноват?

Пошляк.

— Нет. Мне просто интересно, знаете ли вы, как зовут женщину, которую вы только что… обрабатывали.

— А, — кивнул Юрьевский. — В этом смысле. Нет, не знаю.

Я ухмыльнулась.

— Понятно.

Он немного помолчал.

— Не хотите представиться?

— Неа. Зачем?

— Секс не повод для знакомства? — повторил генеральный мою собственную мысль, и я кивнула.

Настаивать он не стал, поэтому дальше ехали молча.

Мы были возле моего дома примерно через полчаса. Юрьевский высадил меня возле подъезда, сказал «Удачи» — и отчалил.

Почему-то мне всего на одно мгновение стало обидно. Хотя я абсолютно не имела права на него обижаться.

Но… попробуйте объяснить это моему самолюбию.

* * *

Странно, но страх перед предстоящим разговором с Андреем — а может, и с Сашкой — куда-то отступил. Словно я забыла его у Юрьевского в машине.

Я поднялась на наш этаж, открыла дверь ключом и вошла в коридор.

Сумки, которые я принесла несколько часов назад, так и валялись у порога. Эх, Андрей… Да и Сашка тоже.

Вы всегда и во всём надеялись только на меня одну. Света не сделала — значит, и вам не надо.

Я щёлкнула выключателем, начала раздеваться. В комнате что-то грохнулось, а потом затопало по полу в коридор.

Это, конечно, был Андрей. Уже в одних трусах, с залепленным пластырем носом. Даже сквозь пластырь мне было видно, насколько он у него распух.

Молодец я. Хотя всё же надо было бить в пах.

— Светка… — прошептал муж и сделал шаг вперёд, ко мне.

— Стой где стоишь, — сказала я холодно, продолжая снимать с себя верхнюю одежду. Андрей застыл на месте, но молчать, по-видимому, не собирался.

— Ты где была? Мы… я так волновался…

Я хмыкнула. Да уж, волновались они. Если о ком-то они с сестрой и волновались, то точно не обо мне.

— На работу ездила. — Я сняла последнюю деталь — шарф — и повернулась к муженьку. — Я буду краткой. Видеть я тебя больше не желаю. Собирай вещи и выметайся. У Сашки своя квартира, она тебя приютит.

Андрей помрачнел.

— Свет… давай поговорим, а?

— Говори, — я пожала плечами.

— Пошли тогда… на кухню. Я чаю сделаю…

Честно говоря, я бы хотела не чаю, а банально пожрать. После выпитого практически на голодный желудок коньяка и бешеного секса с генеральным директором очень хотелось кушать. Просто зверски.

Но пусть будет чай.

Я села за стол, Андрей взял две кружки, положил туда по пакетику, залил кипятком.

На кухне сладко пахло Сашкиными духами. Раньше я не обратила бы внимание на этот запах, ведь она бывала у нас довольно часто. Раньше… но не теперь.

— Саша ушла уже, — сказал Андрей тихо. — Она решила, что ты придёшь только утром…

Он замолчал, словно ожидал моего ответа. Но я не собиралась ничего объяснять.

— Я давно хотел тебе рассказать. Всё год назад началось…

Год! Целый год они мне голову дурили.

— Ты тогда тоже уехала в командировку… А я был после корпоратива, сильно выпил… Саша пришла в гости, и я даже не заметил, как… Мы решили, что это случайность и что будем молчать. Два месяца держались, а потом опять…

Честно, Свет, я хотел это прекратить. Но Саша как специально меня соблазняла. А сегодня… Свет, она сказала, что беременна. От меня.

Мда.

Я даже не знаю, с чем это можно сравнить.

Они меня не просто обидели и ударили. Они меня убили…

— Свет…

— Замолчи, я тебя прошу, — сказала я тихо и как-то бесцветно. — Пожалуйста. Просто уходи. Развод я тебе дам, вещи тоже, и машину забирай. Мне она всё равно не нужна. Только уходи и никогда не возвращайся.

Я встала с табуретки, вылила чай в раковину. Андрей, так и не сделавший глоток из своей чашки, смотрел на меня раненым диким зверем.

Он опять открыл рот, и я поспешила сказать:

— Уходи. Если в тебе есть хоть капля уважения ко мне — уходи.

Он кивнул, вздохнул, поднялся и пошёл в комнату.

Собирался Андрей минут двадцать. А потом я услышала, как негромко хлопнула входная дверь.

Только тогда я опустила голову на руки и наконец заплакала.

* * *

Наши с Сашей родители погибли, когда мне было двадцать, а ей пятнадцать. И я потратила дикое количество сил и времени, оформляя на сестру опеку.

Устроилась на хорошую работу — вот в эту самую компанию, где директором был Максим Иванович Юрьевский. Компания занималась различной рекламой, и я быстро выросла — и в должности, и в зарплате. Стала откладывать Сашке на квартиру, продала старую дачу, на содержание которой у нас всё равно не было денег и времени…

Потом встретила Андрея. Он был другом моего однокурсника, и мы вместе встречали Новый год.

Я его действительно любила. Безоговорочно и сильно. Я всегда так люблю.

Познакомила их с Сашкой… И увидела, что она в него втюрилась. Очень нелепо и по-детски. Я тогда сказала ей, что это пройдёт…

Но видимо, не прошло. И она хранила в себе это чувство до сих пор. А в нужный момент достала со старой пыльной полки — и ринулась в бой, решив бороться за мужчину, которого любила целых пять лет.

Если бы дело было только в этом… Но, к сожалению, всё гораздо сложнее.

Мы с Андреем мечтали о ребёнке последние три года. И все эти три года я лечилась от бесплодия. Пока безуспешно.

Что ж… хотела через две недели в очередной раз сходить к врачу, но теперь уже не надо. У них с Сашей будет своя семья, свой ребёнок.

Можно ли это простить?.. Я не знаю. Я не святая.

Если Саша действительно его любила и любит… впрочем, я знаю свою сестру — она любит, не обманывает.

Но зачем было обманывать меня?

Я вытерла слёзы и подошла к холодильнику.

Так, коньяка нет, водки тоже. Вино какое-то, но открыто так давно, что пить я его не рискну.

Значит, не судьба. Будем жрать.

Что тут у нас? Ага, пюре. Курочка. Идите ко мне, мои хорошие, вы одни меня любите. И я вас тоже очень люблю.

И съем…

* * *

В понедельник утром Макс проснулся в отвратительном настроении. Оно таким оставалось все выходные, начиная с вечера пятницы. А всё из-за той девчонки, которую он трахнул.

Своими словами про мужа и сестру она всколыхнула старые и казалось, давно забытые воспоминания. Поэтому все выходные Юрьевский изо всех сил удерживал себя от того, чтобы не надраться.

Но в понедельник железно нужно было на работу, бухать некогда, поэтому Макс заменял алкоголь сигаретами. По полторы пачки в день. Так и помереть недолго, надо бы это прекратить, но как?

Вот поэтому, приехав в офис, Юрьевский и начал рычать на всех. Сбрасывал негатив. И рычал он до сих пор, пока в его кабинет не ворвался директор по креативу и по совместительству гений рекламы и хороший друг Макса.

— Ты чего курил в пятницу, а?! — завопил Сергей с порога настолько громко, что генеральный даже ручку уронил.

— Ты знаешь, что я курю, — ответил Юрьевский спокойно. — Данхилл.

— Значит, перешёл на что-то покрепче! — продолжал орать Сергей. — Ты нах** уволил моего лучшего рекламщика???

Макс нахмурился.

— Я никого не увольнял.

— Да неужели?! Крылова с утра на работу не явилась, ей коллеги позвонили — а она дома дрыхнет. Заявила, что никуда не поедет, потому что ты её уволил в пятницу! Ты чего, совсем охренел?!

— Крылова?

— Да. Света Крылова. Она у нас уже шесть лет работает. Лучшая у меня в отделе. Скажи мне, что она сделала, иначе я тебя сейчас задушу.

Света Крылова. Значит, вот как зовут эту девицу. Маленькая, худенькая, с тёмными волосами и обалденной задницей.

Больше он ничего не запомнил.

— А она тебе так нужна?

Рассказывать про то, что Крылова пила на рабочем месте, Юрьевскому совсем не хотелось.

— Безумно! Только что говорил с америкосами, помнишь, холдинг этот косметический? Стоило только заикнуться, что проект, возможно, перейдёт к другому менеджеру, так они мне такой скандал закатили! Пока я отбрехался, но если ты правда её уволил…

Макс чуть поморщился.

С одной стороны, если она хороший специалист, то на первый раз можно и простить. Если бы не секс, Юрьевский бы даже не сомневался в этом. Однако теперь, после того, как он её у себя в кабинете поимел… Пьяную…

Сама, небось, возвращаться не захочет.

И правильно сделает. Ему тоже не улыбается с ней рядом находиться. Ещё возомнит, что имеет право на особые привилегии или шантажировать начнёт.

— Вообще да, я Крылову уволил. За что — не скажу, извини. Если она тебе так нужна, позвони, скажи, что генеральный передумал.

Сергей хмыкнул, сел за стол прямо перед ним, сложил руки перед собой, как школьник.

— При всём моём уважении, Макс… Ты увольнял — ты и звони. Во-первых, она мне может и не поверить, подумает, что я очную ставку собираюсь организовать. А во-вторых — если ты, как ты говоришь, передумал, то тебе нужно извиниться.

Юрьевский поднял брови.

— Да-да, и не надо смотреть на меня, как большой дог на маленькую шавку. Напортачил — извинись.

— Я её за дело уволил.

— Да за какое дело?! Под горячую руку тебе наверняка попалась. Признавайся, уронила тебе на ногу цветочный горшок? Или, может, забыла почтительно поздороваться?

«Нет, всего лишь бухала на работе».

— Ладно, я позвоню.

— Ну спасибо, — Сергей усмехнулся. — Только чтобы она завтра на работу пришла. А то я всем её недовольным клиентам дам твой мобильный телефон. Сам будешь с ними объясняться, раз такой умный.

Был бы на месте Сергея кто другой — Макс бы его урыл. Но этому можно.

— Договорились.

* * *

Чуть позже выяснилось, что позвонить Крыловой — задачка не из простых. С утра её, видимо, достали, и она вырубила телефон. «Абонент временно недоступен, попробуйте позвонить позднее» — весь день до самого вечера говорила Юрьевскому женщина с металлическим голосом.

Впрочем, возможно, коллеги были и ни при чём. Может быть, Крылова не хочет разговаривать с мужем или с сестрой.

И Макс её понимал.

В пять вечера к нему в кабинет вновь заглянул Сергей.

— Ну чего, дозвонился?

— Нет.

— Так. И чего делать?

— Съезжу к ней, — признался Юрьевский с неохотой. — Адрес взял в отделе кадров. Может, застану дома.

— Ну-ну, — недовольно буркнул Сергей и вышел из кабинета.

Ехать к этой девице, конечно, не хотелось. Но расстраивать друга не хотелось тоже.

— Ладно тебе, Макс, — хмыкнул Юрьевский, выходя из офиса и на ходу вытаскивая из кармана пачку сигарет. — Признайся уж, что дело не только в этом. Ты хочешь проверить, не залезла ли Крылова в петлю. Учитывая обстоятельства, вероятность весьма велика…

Макс сел в машину и завёлся. Так, какой там у неё адрес…

* * *

Выходные я провела восхитительно. Ела, пила и спала. Почти овощ, с одной только разницей — овощи не плачут.

В ночь с воскресенья на понедельник вместо того, чтобы спать, я врубила подряд сразу три мелодрамы. «Сладкий ноябрь» (отвратительно сладкий фильм), «Спеши любить» (так мило и трогательно, что я чуть не утонула в собственных соплях) и «P.S. Я люблю тебя» (натяжно и пафосно). Под последний фильм я и задремала ближе к шести утра.

В одиннадцать меня разбудил звонок из офиса. Невнятно буркнув что-то про увольнение, я вырубила телефон и продолжила спать.

Снился мне Юрьевский. Он почему-то сидел в кресле напротив моей кровати, курил и качал головой.

Кстати, о сигаретах. Ещё в субботу я поняла — всё-таки это не моё. Так что полпачки «Конгресса» — или как там их — отправились в мусорку.

Старый добрый коньяк лучше вштыривает. А про водку я вообще молчу. И с солёненьким огурчиком…

В общем, да — кажется, я начинаю превращаться в заправскую алкоголичку. Жру, пью и плачу под мелодрамы.

Проснулась я около шести вечера. Ужас какой, не день, а какое-то первое января. Просыпаешься — а уже темнеет. И голова раскалывается…

Встала с постели, оглядела собственную квартиру и ужаснулась. Ну ты, Светка, даёшь. Никогда даже не подозревала в тебе такой талант хрюнделя. Повсюду чашки, стаканы, баночки из-под йогуртов, крошки из-под бутербродов. Собственно недоеденные бутерброды. Открытая банка шпрот, откушенный солёный огурец. Конфетные фантики повсюду, даже на полу.

И венец сего творения — бутылка водки рядом с «Алмагелем».

Убойное сочетание.

Неужели это всё я сделала?!

Ты, Светка, ты. Даже не надейся, ни один домовой на подобное не способен.

Протопав к холодильнику, я заглянула внутрь. Он оказался почти девственно пуст. На двери сиротливо белели несколько яиц, и с нижней полки укоризненно смотрела на меня банка «Нутеллы». Почему-то без крышки.

Есть хотелось сильно, поэтому я доскребла остатки шоколадно-ореховой пасты, выпила пару глотков минералки, найденной в холодильном ящике для овощей, и пошла в ванную. Любоваться на себя в зеркало.

Зеркало отразило… нечто. С всклокоченными волосами, синяками под глазами и сухими губами. Сразу вспомнился мультик «Труп невесты». Не знаю как насчёт невест, но труп тут точно имеется…

Расчесав свои космы, я скинула уже довольно вонючую ночнушку и полезла мыться. Плескалась минут двадцать, тёрла себя мочалкой во всех местах, пытаясь смыть непонятную гадливость, которую я испытывала к собственному телу.

Но даже когда я вылезла из ванны — ароматная, розовенькая и чистенькая — гадливость всё равно осталась.

Я надела новую ночнушку, повязала поверх короткий — чуть ниже попы — халат. Обмотала волосы свежим полотенцем, а всё старое — и вещи, и бельё, и полотенца отовсюду, даже с кухни — бросила в стирку.

Потом я ещё раз посмотрелась в зеркало. Выглядела я, конечно, бледновато, но в целом уже лучше. Может, и не получится из меня алкоголички…

И только я вышла из ванной и начала прибираться в загаженной комнате, как в дверь позвонили.

Открывать я не собиралась, но звонивший был настойчив. Не уходил, наверное, минут пятнадцать. Я даже испугалась, что он мне звонок сломает — неведомый гость жал на него непрерывно.

Может, Андрей?

Я, как маленькая девочка, подкралась к двери и посмотрела в глазок. И тут же в шоке схватилась за дверной косяк.

Юрьевский?! Чего он тут делает?!

Запустить мыслительный процесс никак не получалось, и я решила пискнуть:

— Вам кого?

За дверью задумались, а потом усталым голосом произнесли:

— Света, откройте.

Ого! Это чего, он моё имя всё-таки знает?

— Зачем?

Опять недолгое молчание.

— Надо поговорить.

Я хотела брякнуть: «Кому надо?», но решила не хамить.

— У меня не убрано.

— Я переживу, — в голосе уже слышалось раздражение. — Света, откройте мне наконец.

Открывать не хотелось. Вот совсем. Но кажется, придётся.

Сначала я сняла тюрбан с головы, подумав, что встречать генерального директора с подобной конструкцией на голове всё-таки не совсем прилично. Распушила влажные волосы, погляделась в зеркало.

Ужас.

Вздохнула, щёлкнула задвижкой и сделала шаг назад, впуская в собственную квартиру бывшего начальника. Начальник застыл на пороге, оглядел меня всю, от влажных распущенных волос до голых ног — и опять мне стало жарко от его взгляда.

Наверное, коньяк ещё не совсем выветрился.

— Добрый вечер, — сказал Юрьевский, закончив осмотр моего тельца. — Тапочки дадите или мне в ботинках в комнату проходить?

— А может, не надо? — спросила я почти жалобно. — Говорю же, там не убрано.

— Тогда на кухню?

Зашибись. Там дофига грязной посуды и воняет не вынесенным мусором. Просто рай для любого генерального директора.

— Лучше не надо. Давайте в комнату…

Я вытащила гостевые тапочки, бросила их перед боссом. Он снял пальто и шарф, повесил всё на вешалку, переобулся, выпрямился и кивнул.

— Я готов. Пойдёмте.

Угу, спасибо за разрешение…

В комнате мне стало дико стыдно. И за неубранную постель, и за хаос на столе, который я толком не успела убрать.

Юрьевский оглядел это всё каким-то до странности понимающим взглядом, а потом спросил:

— Куда можно сесть?

— Вон стул у окна. Туда можно.

Это был единственный стул без следов моего на нём пребывания. На двух других что-то валялось. На одном — о ужас! — лифчик с трусами, а на другом — джинсы и свитер, в которых я была в пятницу.

— Вы тоже садитесь, — разрешил мне босс, и я, вздохнув, опустилась на свою разобранную постель. Далековато от окна, ну и хорошо. Я так Юрьевского хуже вижу. А он меня, соответственно.

— Вы когда моё имя успели узнать? — брякнула я, видя, что начинать разговор генеральный не спешит.

— Сегодня утром. Сергей Мишин приходил, чуть не убил меня за ваше увольнение.

Я улыбнулась. Мы в нашем отделе называли Сергея папой, а папа, как известно, может.

— Я потом вам звонил, но вы отключили телефон. И я решил к вам съездить. Во-первых, я прошу прощения за это увольнение. Погорячился. А во-вторых, предлагаю вам выйти на работу завтра.

Я неловко кашлянула.

Нет, конечно, мне вовсе не хотелось терять работу. Она была родная и самая любимая. Но ёлки зелёные, лимоны жёлтые…

— Вы уверены? — спросила я тихо, и Юрьевский кивнул.

— Уверен.

— И вас… ничего не смущает?

— Нет.

Я вновь кашлянула. И кажется, начала краснеть.

— Я не думаю, что это возможно.

Босс так страдальчески вздохнул, что мне даже стыдно стало. Словно я ему не разумные вещи говорила, а капризничала, желая, чтобы он купил мне новую шубу.

— Света, не нужно придавать тому, что случилось в пятницу, такое значение. Это был просто секс.

Ага, ну конечно. Просто секс. С генеральным директором. На столе в его кабинете.

Что может быть проще этого, да?

— Поверьте, я уже об этом забыл.

А вот это было обидно.

— И вам советую. Прекращайте тут… пить и выходите на работу. Работа — лучший лекарь.

Дура я, наверное. Но вместо того, чтобы сказать что-нибудь глубокомысленное, я вдруг выпалила:

— Неужели это было настолько плохо?

Юрьевский даже не сразу понял.

— Что?

— Секс. Настолько плох был? Вы поэтому о нём уже забыли?

У босса почему-то дёрнулась щека.

— Вам честно?

— Конечно, — я кивнула и даже сглотнула от волнения.

— Потрясающий он был. Я ведь вам даже предлагал повторить. А вы отказались. А забыл я, потому что надо жить дальше. И вам надо тоже кое о чём забыть.

— О сексе?

— Да. Только не о нашем с вами. Хотя о нём тоже можно забыть. Но я говорю в первую очередь о том, что вы видели в пятницу.

Юрьевский, конечно, был прав. Но о таком хрен забудешь за два дня.

Я сказала это вслух, и он едва заметно усмехнулся.

— О таком даже за десять лет хрен забудешь. Но работа вам точно поможет, Света. Так что прекращайте тут страдать. Завтра чтобы были в офисе. Поняли меня?

Ему бы армией командовать…

— Поняла.

— Отлично. Тогда я поехал. — Юрьевский хлопнул себя по коленям и поднялся. — До завтра.

— До завтра, — согласилась я и проводила его до двери. Проследила за тем, как он оделся и обулся, попрощалась.

А когда генеральный ушёл, я всерьёз задумалась над собственными чувствами.

Никогда в жизни такого не было, чтобы я видела мужика — и хотела задрать перед ним юбку. Может, на меня так действует то, что случилось? Андрей, Саша… я не ожидала предательства, и теперь мой организм ищет возможность… э-э-э… оттянуться?

Надо сходить к психологу. Или к психотерапевту. Вдруг это лечится?..

* * *

Весь вечер и часть ночи я убиралась в квартире. Потом зверски захотела есть и сходила в магазин. Поела, ещё раз помылась — и легла спать примерно полтретьего ночи.

Вставать утром было тяжело, но, как ни странно, я даже почувствовала облегчение от того, что можно чем-то себя занять, кроме самобичеваний. А потом вспомнила, что у меня на сегодня назначена встреча с американцами, и идти на работу резко расхотелось.

Честное слово, появляться перед одними из самых важных клиентов фирмы в виде жеваного башмака — сомнительное удовольствие. А выглядела я, несмотря на усилия, действительно неважно.

Значит, будем подключать тяжёлую артиллерию. Платье красное, в обтяжку, туфли на каблуках. Шампунь для придания объёма моим космам. Тональный крем, немного макияжа… Вот так. Уже вполне себе женщина-вамп.

К своей внешности я отношусь весьма критично. Рост у меня небольшой, телосложение субтильное, хотя грудь и попа всё же есть, не прям доска. Волосы тёмные и самые обычные, чуть-чуть вьющиеся. И совершенно не запоминающаяся мордашка. Черты лица мелкие, невыразительные, глаза какого-то непонятного оттенка — каре-зелёные, что ли. Только нос чуть выдаётся — кончик вздёрнутый, словно я вечно чем-то горжусь.

В общем, я понимала Андрея. Сашка была и выше, и фигуристее, и личико — загляденье. Волосы с медовым оттенком, а глаза карие, глубокие, большие. Я на её фоне совсем моль бледная.

Но ничего — красное платье, туфли и косметика скрыли почти все внешние огрехи. Действительно неплохо получилось. Эх, жаль, что я ненавижу платья и вечно разгуливаю в джинсах и свитерах.

Может, Андрею этого и не хватало? Женственности, мягкости…

Отражение в зеркале резко помрачнело, и я дала себе слово больше не думать о нём.

Лучше, Светка, думай о том, что ты сегодня америкосам будешь рассказывать. Это куда важнее. Если они останутся довольны, тебе выпишут премию. Тогда возьмёшь отпуск и рванешь в какие-нибудь Европы. Или на юга, пузо греть.

Отражение в зеркале чуть повеселело, и я довольно кивнула. Правильно, детка!

Думай о море.

* * *

Юрьевский был прав — на работе легче. Я совершенно забыла об Андрее, и о Сашке, обо всём забыла. Доделывала проект для америкосов и отбивалась от коллег, которые пытались вызнать, за что меня уволил генеральный.

Я всё-таки дура безмозглая. Оправданием мне может служить только тот факт, что я в тот момент спала. Но на кой чёрт я брякнула, что это именно он меня уволил? Сказала бы — уволилась, и дело с концами. Так нет же, теперь все собаки знают, что это именно Юрьевский, а не я сама. И очень хотят знать, почему. И смотрят на меня с жадным любопытством.

Что тут можно было ответить?..

И я решила ответить… почти правду.

— С мужем я поссорилась. Так поссорилась, что разводиться теперь будем. В гневе приехала сюда вечером, столкнулась с генеральным и нахамила ему. Сильно. Вот он разозлился и уволил.

Да уж, почти правда. Примерно так… одна четвёртая часть. Нахамила ты ему конкретно, конечно, но ещё в наличии была измена мужа, коньяк и трах на столе. Но про это коллегам знать точно не обязательно.

В двенадцать дня ко мне подошёл Сергей Мишин, напомнил о том, что в три встреча с американцами в переговорной. Быстро проглядел мой проект, кивнул и удалился, перед этим только хлопнул по плечу и заявил:

— Я рад, что ты опять с нами.

Я тоже была рада. И радовалась я до тех пор, пока мы с Сергеем не пошли на встречу с америкосами. И вместе с нами туда за каким-то хреном намылился Юрьевский. Мишин его присутствию почему-то не удивился, а вот я — очень.

Генеральный крайне редко ходил на подобные мероприятия. Это ведь обычная презентация будущей рекламной компании. Всё пока на уровне очень слабых намёток, которые предстоит обсуждать нам с Мишиным. Мне — творческую составляющую, ему — финансовую.

Конечно, если бы не случившееся в пятницу, мне было бы наплевать на присутствие генерального. Но теперь, когда Юрьевский долго задерживал на мне взгляд, мне становилось жарко и в горле пересыхало. А он его на мне не просто задерживал — он меня им сверлил.

Может, дело в платье?.. Оно, конечно, откровенное, но вполне приличное. Грудь не вываливается, спина закрытая. И юбка почти до колена…

А меня от этих его взглядов прям колбасило. В голове всякие неприличные картинки вспыхивали, и я почти чувствовала опять его большую горячую ладонь на своей спине.

Светка, ты нимфоманка.

Американцы в количестве двух штук, правда, на меня тоже пялились, но они на всех пялятся. И улыбаются ещё, как безумные. Выполняют заветы Дейла Карнеги.

Одному только Сергею любые платья нипочём. Мне кажется, даже если я разденусь, он и глазом не моргнёт. Он в этом плане невозмутимый до ужаса. Перед ним, помню, одна наша бухгалтерша так сиськами трясла, хотела соблазнить и женить на себе, а ему хоть бы хны. Буркнул только: «Не стойте между мной и солнцем» — и передвинул стул, чтобы её тень ему на важные бумаги не падала.

Мы тогда с девчонками чуть со смеха не сдохли…

Но я отвлеклась. А мужчины между тем расселись и приготовились внимать.

Я загрузила свою презентацию на ноутбук, и проектор сразу спроецировал её на белую доску. Кашлянула и начала рассказывать.

Америкосы представляли компанию под названием «Эдельвейс» — крупного производителя косметики, — и мечтали выйти на российский рынок. Всё было очень серьёзно — несколько фирменных магазинов, приличный бюджет на рекламу, в том числе и на телевизионную. Действительно уникальный заказ для нашей фирмы. Как оказалось, они обратились сюда из-за меня, и это было очень лестно. Их директор дружил с владельцем фирмы-производителя шоколадных конфет, которым я разрабатывала рекламную компанию год назад. Масштаб там был не такой, но владелец впечатлился, как он выразился, «креативности».

Да уж, креативности у меня всегда было хоть отбавляй.

— Итак, в наличии у нас прекрасная девушка, — вещала я, обворожительно улыбаясь и делая вид, что именно я и есть та самая прекрасная девушка. — Картинка черно-белая, — я щёлкнула слайдом. — Девушка идёт, достаёт вашу замечательную помаду и начинает чувственно красить губы… — Я достала помаду, запрокинула голову и сделала вид, что крашусь. — Дальше камера показывает нам мужчину в костюме на серой машине. Он хмурится и тут вдруг видит нашу героиню. Она садится к нему в машину, улыбается своими сексуальными красными губами. — Я улыбнулась. — Можно сделать вариант для ночного показа — девушка садится в машину, достаёт тюбик помады и снимает с тюбика крышку губами… вот так…

Я только начала стягивать с помады крышку, как мой взгляд неожиданно переметнулся с обалдевших американцев на Юрьевского.

Я поперхнулась этой самой крышкой, выплюнула её, и она со звоном покатилась по полу.

Чёрт бы его подрал! Но зачем смотреть на меня так, как будто я не рекламу рассказываю, а делаю ему минет!

— Прошу прощения, — я поставила тюбик с помадой обратно на стол и обворожительно — ещё обворожительнее, чем раньше — улыбнулась клиентам. — Всё же из меня плохая актриса. Но вы меня поняли, да? Добавляем немного откровенности и чувственности для ночного эфира. Герой смотрит на героиню, точнее, они смотрят друг на друга — и серый невзрачный мир постепенно начинает раскрашиваться в яркие цвета. Рекламный слоган: «Будь ярче!»

Это будет очень эффектно, господа. Серость и скучность сменится буйством красок и чувственности.

Американцы восторженно закивали, показывая мне свои отбеленные зубы. Потом один из них спросил, не нужно ли сделать акцент на натуральности косметики, и я пустилась в рассуждения о том, что у нас сейчас каждая первая косметика натуральная и этим уже никого не удивишь, а нам нужно привлечь внимание, шокировать, сделать бренд узнаваемым…

Мишин смотрел одобрительно, американцы восхищённо, и я изо всех сил старалась смотреть только на них, не обращая внимания на жаркие взгляды Юрьевского.

Забыть, значит, да? Забудешь тут, когда с тебя мысленно давно уже всё сняли.

Весь ужас в том, что ты, Светка, как бы даже и не очень против.

Что же за коньяк мне такой попался, а?..

* * *

После моего выступления настала очередь Мишина, и тот довольно быстро расправился с финансовой частью. Американцы покивали и решили пойти на обед, хотя как по мне, так это был уже скорее ужин — время подваливало к пяти вечера.

Сергей вызвался с ними, а я осталась в переговорной — собирать бумаги и искать колпачок от тюбика. Можно было забить, но в таких вещах я, увы, педант.

Я как раз наклонилась и заглядывала под стол, когда вдруг услышала над собой бесстрастный голос Юрьевского:

— Это ищете?

Резко выпрямилась и вздохнула, глядя в его лицо.

Какой же он красивый, сволочь. Высокий, статный, глаза серые, как будто стальные, и лицо волевое. И волосы тёмные, до плеч, даже на вид мягкие. А уж по единственной седой прядке у нас пол конторы вздыхает. Романтично же.

А ещё от генерального так пахло… У меня даже голова немного закружилась. Мужской и очень свежий аромат.

Я вдохнула поглубже и блаженно улыбнулась.

— Света? Что с вами?

Чёрт.

— Извините, — я попыталась убрать улыбку, но не смогла. Юрьевский смотрел на неё с подозрением.

— Вы опять пили?

— Нет, — я взяла у него из руки крышку от тюбика. — Просто вы хорошо пахнете.

На секунду генеральный утратил свою невозмутимость.

— Что?..

— Пахнете хорошо, — я пожала плечами. — Туалетная вода или что там у вас. Вкусно.

Он вдруг ухмыльнулся и сказал:

— А вы хорошо снимаете губами колпачок с помады. Очень эротично.

— Старалась, — согласилась я, пытаясь скрыть смущение. — Визуализация всегда помогает во время презентации.

— Особенно такая, — он хитро улыбнулся. — Тут и у статуи бы что-нибудь в штанах зашевелилось.

— А вы всегда думаете только о сексе?

— Не всегда. Но когда красивая девушка в вызывающем платье губами снимает крышку с помады — да, думаю.

— В вызывающем? — опешила я. — Чем это оно вызывающее?

— Например, цветом.

— Ну и всё, — сказала я недовольно. — Или на вас красный цвет действует, как на быка?

Юрьевский нахмурился.

— Договоритесь, Крылова.

— С америкосами? — я сделала вид, что не понимаю его. — Конечно, договорюсь, даже не волнуйтесь.

Он ухмыльнулся и покачал головой.

— Мало я вас обрабатывал, Света. Надо ещё.

Блин. Ну почему, почему в этот момент, когда он сказал это, я до ужаса возбудилась? Да к тому же и губы облизнула.

Юрьевский проводил взглядом мой язычок и сказал так спокойно, будто говорил не ужасную пошлость, а сводку погоды зачитывал:

— Думаю, ваши губки умеют работать не только с помадой, но и с членом. Я прав?

Да что же это такое, Света. Что с тобой?! Ты всегда была приличной девочкой, а тут вдруг… Стоишь и представляешь, каково это — делать ему минет.

С ума сошла.

Точно к психологу надо. А лучше сразу к психиатру…

— Не ваше дело, — буркнула я, опустила глаза, подхватила папку с бумагами и выскочила из переговорной.

И те несколько секунд, что я шлёпала до двери, я чувствовала взгляд Юрьевского на своей заднице.

Проклятье!

* * *

Пришедший после ужино-обеда с америкосами Мишин рассказал мне по секрету, что они в восторге и готовы чуть ли не ноги мне целовать. Попросил дорабатывать проект вместе с дизайнерами и удалился в кабинет генерального. А я под шумок сбежала с работы, благо рабочий день уже закончился.

Дома на меня опять накатила тоска. Вроде говорят — дома и стены помогают, но оказывается, не всегда. Иногда очень хочется сбежать от этих самых стен. И не видеть ничего, что напоминало бы о случившемся.

Резко захотелось выпить, и я решила, что оставаться дома больше нельзя. Оделась потеплее и выскочила на улицу.

Воздух сразу охладил щёки, чуть заморозил мою тоску. Хотя мороза на улице не было — плюс один, не меньше. Унылый серый ноябрь. Хотя теперь уже чёрный — стемнело довольно давно.

Я решительно направилась куда глаза глядят — погуляю по району, авось легче станет. Но меня вдруг окликнули:

— Света!

Видимо, идея с прогулкой всё же была неудачной.

Неподалеку от подъезда, переминаясь с ноги на ногу, стоял Андрей. Увидев его, я отвернулась и зашагала в противоположную сторону, не говоря ни слова.

— Света! — он метнулся за мной, попытался взять за руку, но я выдернула свою ладонь. Кожа у моего почти бывшего мужа была холодная, видимо, долго ждал и замёрз. — Пожалуйста, давай поговорим!

— Отстань, бога ради, — сказала я усталым голосом. — Я вышла прогуляться, только чтобы не думать. А ты сейчас опять меня собьёшь с пути к успокоению. Потом хрен уснёшь. А мне завтра на работу.

— Света…

Я всё-таки остановилась, уставилась на Андрея.

Выглядел он плохо. Глубокие карие глаза, которые я когда-то так любила, лихорадочно блестели, под ними залегли тени. И он будто бы похудел.

И нос до сих пор чуть опухший…

— Ну что тебе от меня надо? — вздохнула я. — Вещи хочешь забрать?

Андрей покачал головой.

— Нет. Я вернуться хочу.

— Чего? — я даже сделала шаг назад. — Ты чего говоришь такое? Совсем сдурел?!

— Свет… — он приблизился ко мне, вновь попытался взять за руку, я опять не далась. — Я тебя люблю. Не Сашку. Ты меня тогда не дослушала…

— Я и сейчас не хочу слушать, — перебила я Андрея. — Мне до этого дела нет. У Сашки будет ребёнок, твой ребёнок. Вы меня год обманывали. По-твоему, это можно забыть и простить?!

Кажется, я начала плакать.

— Я понимаю, Свет, понимаю…

— Да ни хрена ты не понимаешь! — завопила я, подошла ближе и треснула его по щеке. Сильно. — Ни чёртового ё***ого хрена ты не понимаешь! Я тебя ни видеть, ни слышать не хочу. А ты — вернуться! Тошнит меня от тебя!! Так понятнее?! Тошнит!

Андрей перехватил мою руку, которой я только что его била, притянул к себе и обнял — сильно-сильно.

Раньше я так любила его объятия. С них ведь всё и началось. Я рассказывала ему про родителей, и он меня обнял. Молча слушал, гладил по спине и обнимал.

— Уходи, — прошептала я в его пальто, глотая слёзы. — Думаешь, я такая глупая? Я знаю, что ты её не любишь. Но Сашка-то тебя любит. И ты теперь за неё в ответе. За неё и за ребёнка.

— Я не хотел причинять тебе боль, Свет, — шепнул Андрей мне в волосы. — Правда, не хотел. В первый раз это по пьяни случилось, а потом Сашка как специально…

— Она и специально, — я засмеялась. — Она же тебя любит с пятнадцати лет. Вот и решила завоевать. А на войне все средства хороши.

— Пожалуйста, прости, — он приподнял мою голову, заглянул в глаза. — Пожалуйста, Свет.

— Я тебя прощу, — сказала я спокойно. — И Сашку тоже. Но не сейчас, а просто… когда-нибудь. Может быть, через год. Или через десять лет. Я не знаю. Но не сейчас. А сейчас… просто уходи.

Андрей хотел поцеловать меня, но я не далась. Отвернулась, и его губы только коснулись щеки.

— Я люблю тебя, Свет.

— Теперь это уже не важно, — ответила я глухо, вывернулась из его рук и зашагала обратно к подъезду.

Прогулки точно не получится. Поэтому… будем пить. И смотреть мелодрамы.

* * *

Пить я всё же не стала. Надо бороться с этой пагубной привычкой. Зато нажралась шоколада так, что живот опух и изжога началась.

Вставать утром было сложно. Голова раскалывалась, но уже не от похмелья, а от слёз. Конечно, когда полночи ревёшь в подушку, выглядеть утром королевой красоты и грации — это, как говорится, фантастика.

Сегодня никаких америкосов и вообще встреч, поэтому долой красные платья. Наденем джинсы и красный свитер. Красные глаза, красный нос, красный свитер — полная цветовая гармония.

Первая половина дня в офисе прошла относительно спокойно. Я доделывала проект для «Эдельвейса», про то, почему Юрьевский меня уволил, коллеги больше не спрашивали. Почти рай.

В час дня я почувствовала, что хочу есть. Из-за сожранного накануне шоколада я не стала завтракать, и мой желудок теперь бунтовал и выводил дикие укоризненные трели.

Я взяла кошелёк, тихонько выскользнула из-за стола и, предупредив соседку о том, что отлучусь на обед, потопала к лифтам.

Очутившись в холле с лифтами, я мысленно чертыхнулась. Ну почему я решила пойти на обед именно сейчас… Подождала бы хоть пару минут!

Может, сделать вид, будто я что-то забыла в офисе? Развернуться и уйти, сказав глубокомысленное «Ах, да»?

Поздно. Он уже меня заметил.

— Добрый день, Света, — сказал Юрьевский, внимательно глядя на меня. Очень внимательно. Пожалуй, даже слишком.

— Добрый, Максим Иванович, — ответила я бесстрастно и встала рядом.

— На обед? — спросил он так же безэмоционально.

— Да.

Лифт запищал, открыл двери. Пустой. Чёрт… Были бы ещё люди, мне было бы спокойнее. Хотя ничего случиться не может, но всё равно.

Мы вошли внутрь, двери медленно закрылись, и лифт пошёл вниз. Секунды две он шёл, да… А потом бац — и остановился. И замер.

— Разве уже приехали? — удивилась я. Лифты у нас тут, конечно, космической скорости, но не до такой же степени.

Юрьевский нахмурился.

— Не думаю. Видимо, мы застряли.

— Чего? — перепугалась я.

— Застряли, говорю. — Генеральный шагнул к панели с кнопками, нажал на одну с микрофончиком, чуть наклонился и сказал: — Добрый день, уважаемые. Лифт «Ц» застрял. И мы вместе с ним.

— Знаем, — буркнули оттуда мужским голосом. — Уже исправляем.

— Спасибо, — поблагодарил босс. Ишь ты, каким он умеет быть вежливым.

Отвернулся и отошёл на прежнее место, только вместо того, чтобы смотреть на дверь, уставился на меня. Я занервничала.

И в полной лифтовой тишине вдруг раздалась душераздирающая трель моего многострадального желудка…

Да уж, Света. Очень сексуально.

Юрьевский чуть усмехнулся и спросил:

— Голодны?

— А не слышно? — я попыталась быть язвительно-ироничной, чтобы он не понял, насколько я смутилась.

— Да. Это было громко. Но кричите вы всё же громче.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду, а когда поняла, почувствовала, что начинаю краснеть. Не знаю даже, от злости или от смущения.

— А вы молчите. Только сопите в ухо.

— Да, я не очень разговорчивый, — согласился Юрьевский. — И совсем не люблю разные нежности. Но вам всё равно понравилось.

От возмущения я надулась, как рыба-мяч.

— Максим Иванович, — процедила я, косясь на панель с кнопками. — А вы понимаете, что нас могут услышать?!

— Могут, — он пожал плечами. — Ну и что? Я не женат, вы теперь тоже почти не замужем. Чего стесняться?

Офигеть. Я даже с ответом не нашлась.

Попыхтела немного, а потом сказала:

— Совести у вас нет.

— Нет, — согласился Юрьевский. — И я по ней даже не скучаю. Лишняя деталь. А вы всегда носите красное? Красное платье, теперь красный свитер…

— Не всегда. Но часто. Красный цвет… делает меня ярче. Я по жизни бледновата, а как одену красное — так вроде и ничего.

— Бледноваты? — переспросил он, изучая моё лицо, и я пояснила:

— Не в смысле цвета кожи. У меня не запоминающаяся внешность. Не яркая, не вызывающая. Понимаете?

Юрьевский помолчал немного, глядя на мою мордашку. Потом взгляд его пополз вниз — к груди, животу, бёдрам… весьма откровенный взгляд.

Как он умудряется быть таким пошляком, даже ничего не говоря?! Как?!

— Это полный бред, — вдруг заключил генеральный, и я даже кашлянула. — Вы очень привлекательны. А задница у вас так вообще обалденная.

Я вновь кашлянула, посмотрела на панель с кнопками. Панель молчала.

Хоть бы этого никто не слышал…

— И грудки аппетитные. Я такие как раз и люблю. Небольшие, остренькие.

Всё. Цветом я сравнялась со свитером.

— Прекратите, я вас умоляю!

— Я предпочитаю, чтобы меня умоляли в другом месте, — сказал Юрьевский насмешливо. — И не шипели, как змея, а кричали.

— Вы специально?!

— Как вы догадливы, — теперь в его голосе насмешка чувствовалась ещё больше. — Иначе вас не расшевелишь. Лицо невозмутимое, глаза заплаканные. Вы чего, ревели полночи?

— Не ваше дело, — буркнула я.

— Моё-моё. Доведёте себя, кто будет доделывать проект для американцев?

— Дед Пихто и бабка с пистолетом, — огрызнулась я.

— Дед Пихто — это вы, как я понимаю, про меня, — выдал генеральный очередную пошлость. — А бабка с пистолетом — это кто? Мишин, что ли? Он, скорее, папка. И не с пистолетом, а с целым ружьём.

— А вы видели?

Он не понял. Жаааль. Ничего, сейчас я объясню.

— Что видел?

— Ружьё его. Он, чего, снимал штаны и показывал его вам?

Юрьевский несколько секунд смотрел на меня, а потом фыркнул.

— А вы умеете пошлить. Надо же.

— А с вами по-другому нельзя. Знаете, как со строителями надо матом разговаривать, так и с вами — пошлостями. Иначе вы зачахнете, как цветок без компоста.

Генеральный, кажется, хотел что-то ответить, но не успел.

Лифт вдруг рухнул вниз.

Именно так — рухнул. Не поехал, а сорвался.

Я взвизгнула… и почти запрыгнула на Юрьевского. Обхватила руками всего-всего, прижалась… хорошо хоть ногами не стала обхватывать.

— Что за **аная х**ня? — завопил он, обнимая меня крепче.

И тут лифт резко остановился. Настолько резко, что у меня закружилась голова и зашумело в ушах. И мы с генеральным упали на пол, как бутерброд с маслом падает со стола — то бишь, маслом вниз. Маслом, разумеется, оказалась я.

А Юрьевский грохнулся сверху, зашипел — явно ушиб себе что-то, — поднял голову…

Конечно, по закону подлости двери лифта разъехались именно в этот момент. И мы с генеральным смогли лицезреть толпу совершенно охреневших людей, которые пялились на нас так, будто увидели внутри кабинки слона. Розового.

— Э-э-э… — протянул какой-то парень из толпы. Кто-то хихикнул, и я уже ждала пошлого комментария, но не дождалась — Юрьевский подхватил меня под руки, поставил на ноги и буквально вынес прочь из этого взбесившегося лифта.

— Так и клаустрофобию недолго подхватить, — пробурчал он, останавливаясь неподалеку и отряхивая брюки. — Вы в порядке?

— Кажется, — ответила я чуть охрипшим голосом. — Только попу отшибла немного. И голос сорвала.

— Да, визжали вы знатно, — согласился генеральный. — Я почти оглох.

— Почти не считается.

Он усмехнулся.

— Согласен. Вы куда пойдёте обедать?

— В столовую нашу, которая внизу, где вход в парковку, — сказала я удивлённо. — А что?

— Я с вами. Что-то после этих застреваний и падений мне резко расхотелось есть. Может, посмотрю на вас — и захочу.

Я нахмурилась.

— Лучше не надо. Будете пошлости говорить, испортите аппетит уже мне.

— Не буду. На сегодня пошлостей достаточно. И не спорьте. Нам с вами предстоит ещё один лифт на пути в столовую, и кто будет вас спасать, если он застрянет?

Я подумала и предположила:

— Дед Пихто и бабка с пистолетом?

Юрьевский засмеялся вполне по-доброму.

Вот умеет же быть нормальным, когда захочет…

* * *

Чуть позже, в столовой, генеральный тоже вёл себя нормально. Не пошлил, спокойно ел, спрашивал что-то по текущим и прошлым проектам. И лифты больше не застревали, так что в офис мы вернулись сытые и спокойные.

Странно, но вечером в этот день мне было действительно чуть легче. То ли на меня так подействовали издевки Юрьевского, то ли я просто начала отходить. Не знаю. Но на выпивку не тянуло. Я накачала себе книжек в читалку и уселась на диван, вдруг ощутив кайф от того, что никого не нужно кормить и обхаживать после тяжёлого рабочего дня. Пусть этим теперь Сашка занимается.

Сашка. Надо же, как всё обернулось. Когда наши родители погибли в авиакатастрофе, я все пороги оббегала, чтобы на сестру опеку оформить. И работала как вол, лишь бы у неё всё было.

У неё всё и было. Абсолютно всё… кроме Андрея. А вот у меня, наоборот, ничего не было. Только он. И Сашка решила, что и быть не должно… Всё ей, всё. И его тоже.

Глупая ты, сестрёнка. Впрочем, я тоже не особо умная. Надо было тебя по-другому воспитывать… А я любила и баловала. Лишь бы тебе не было так же тяжело, как и мне.

Никогда не понимала фразу «благими намерениями вымощена дорога в ад». Теперь понимаю. Хочешь как лучше, а получаешь… нечто совсем другое.

Странно, что Саша до сих пор мне не позвонила и не пришла. Настолько мучает совесть? Или не совесть, а ранний токсикоз?

Впрочем… чем дольше она не приходит — тем лучше. По правде говоря, я совсем не хотела её видеть…

* * *

Ревность — великая сила.

Я никогда не ревновала Андрея. Ни разу в жизни. Он, конечно, и повода не давал…

Тогда с какого рожна я ревную Юрьевского?!

Да ещё и до звёздочек в глазах и шума в ушах.

И даже не говори мне, Светка, что это коньяк виноват! Хватит уже оправдываться!

А началось всё с того, что по офису примерно в двенадцать часов дня прошагала девушка, которую раньше я у нас никогда не видела. Остановилась возле моего стола в явной растерянности, улыбнулась и спросила:

— Простите, а где здесь приёмная генерального директора? Была же у вас, но так давно, что никак не могу вспомнить…

Мне сразу же захотелось улыбнуться ей в ответ. Бывают такие люди — со светлой, лёгкой аурой. Видишь и понимаешь — хороший человек.

— А вон, — я махнула рукой. — А вам… назначено?

— Неа, — девушка стащила с головы смешную шапку с ушами по бокам и пригладила выбившиеся пряди волос. — Но ничего, прорвусь.

Я только хотела сказать, что если ей не назначено, то вряд ли, но не успела — незнакомка потопала к приёмной Юрьевского. А я даже привстала — решила посмотреть, что будет дальше.

Девушка была невысокой и пухленькой, но с чёткой талией, крепкими бёдрами и большой грудью. Прям секс-бомба. И волосы очень густые, коса толстенная…

Красивая.

Тут меня кольнуло ревностью в первый раз.

А потом дверь приёмной вдруг открылась, и оттуда вышел сам Юрьевский. Остановился, удивлённо рассматривая незнакомку… и улыбнулся.

Я даже не знала, что он умеет так улыбаться…

— Ты чего это тут делаешь? — спросил мягким тёплым голосом, и меня вновь кольнуло ревностью.

У него, что, есть девушка?! Вот эта?!

С ней мне точно не тягаться…

— Привет, Макс, — сказала она не менее тепло и радостно, взмахнув небольшим пакетиком, который держала в руках. — Влад просил тебе документы какие-то передать. Он вторую неделю гриппует и сходит с ума от безделья.

— Тебя не заразил ещё? — Юрьевский шагнул ближе, смотря на неё с беспокойством.

— Как видишь, — фыркнула девушка. — Зараза к заразе не пристаёт!

— Ты сейчас куда? В институт?

— Ага.

— Пошли, я тебя обедом покормлю, — генеральный подхватил её под локоток и повёл по направлению к выходу. — А то ты опять, небось, не завтракала.

— Завтракала, — снова фырканье. — И между прочим, я на диете.

— Глупости. Если ты похудеешь, Влад этого не переживёт. Уложит в постель и будет кормить булочками.

Это была последняя реплика, которую я слышала. После Юрьевский и его очаровательная знакомая вышли в коридор, и я больше не могла подслушивать. Поэтому решила провести разведку боем.

Секретаря Максима Ивановича звали Викой. Работала она с ним уже давно и наверняка должна была знать эту девушку…

— Слушай, Вик… — протянула я, останавливаясь возле секретарской стойки. — Тут к Юрьевскому пришли…

Вика, увлечённо красящая ногти прямо за рабочим столом, вздрогнула и чуть не уронила тюбик с лаком.

— Что, уже?!

— Да нет, — я поморщилась: запах в приёмной был так себе. — Он там, в коридоре, девушку какую-то встретил. Ты не знаешь, кто это?

— У меня, по-твоему, не глаза, а рентгеновский аппарат? — съязвила Вика. — Я же сквозь стены не вижу. Как она выглядела-то?

Я описала.

— А-а-а… — протянула секретарь генерального. — Это, наверное, Олеся Разумовская. Похожа по описанию.

— А она кто?

— Да жена Влада Разумовского. Его ты точно должна помнить. Он друг и партнёр Юрьевского. И таааакой шикарный, — Вика томно вздохнула и закатила глаза.

Влада я помнила. Я делала рекламу для его фармацевтической компании. Только он тогда точно был не женат.

— Странно, правда? Шикарный мужик, а женился на лахудре.

Я вытаращилась на Вику и глупо захлопала глазами.

— Почему на лахудре?

— Ты же её видела?

— Ну… да.

— Разве не лахудра? Маленькая, толстая. Из красоты только волосы.

Я улыбнулась.

Вика, конечно, девушка неплохая, но, как говорила моя мама — «с параллельно-перпендикулярным строением извилин головного мозга». Для неё существовал только один стандарт красоты — из журналов типа «Гламур» и «Космополитэн». Всё остальное она тихо осуждала.

Мне же всегда казалось, что красота не может быть обычной. Всё обычное скучно, а скучное априори некрасиво.

Эта Олеся была необычной. И судя по всему, Юрьевский немножко влюблён в жену своего друга.

Вот чёрт.

Ой. Светка. Ты чего вообще?!

Позорище…

* * *

Генеральный вернулся через полтора часа. Полтора часа! Как можно так долго обедать?!

В общем, моя ревность продолжала цвести и пахнуть. Я мрачно смотрела на его счастливое лицо и думала о том, как несправедлива жизнь.

Так что этим вечером я была надутой и сердитой. И пыталась проанализировать собственное поведение. Почему я вообще думаю об этом мужике, а? Что это за стокгольмский синдром такой?!

Меня тянуло к Юрьевскому. Глупо и совершенно необоснованно, но тянуло. Здравый смысл подсказывал, что добром это не кончится, но кто и когда слушает свой здравый смысл?..

В пятницу я не видела генерального почти весь день. Специально высматривала, да.

Он явился только в четыре дня, уставший — явно после каких-то встреч. Прошёл к себе в кабинет и затих там.

А вечером я решила не засиживаться и пойти домой в шесть вечера. Всё же пятница, впереди выходные… Нет, бухать я больше не собиралась. Я просто хотела выспаться. И, наверное, посмотреть ещё одну мелодраму.

Я так задумалась о своей несчастной доле, что совершенно забыла про гололёд. Хожу я всегда быстро, бывает даже, что слишком быстро… Наверное, поэтому меня и занесло на очередном повороте.

Взвизгнув, я позорно брякнулась на асфальт. В щиколотке правой ноги что-то неприятно щёлкнуло.

Больно!

— Света! — раздался надо мной озабоченный голос Юрьевского. — Вы не ушиблись?

— Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебя, красная, — пробурчала я, пытаясь подняться. — Дурацкий вопрос, Максим Иванович.

Он наклонился, подхватил меня под мышками и поставил на ноги. Я запыхтела от боли, когда наступила на правую ногу.

— Что, неужели сломали? — генеральный наклонился и стал расстегивать молнию на моём сапоге, в процессе ещё и прощупывая щиколотку.

— Перестаньте! — я попыталась выдернуть свою ногу из его рук. — Только хуже сделаете! Вы же наверняка в этом ни хрена не разбираетесь!

— Разбираюсь, — ответил Юрьевский бесстрастно. — На перелом не похоже, но думаю, надо вас отвезти в травмпункт.

— Сама доберусь, — возразила я, но он даже слушать не стал. Подхватил меня на руки, как будто я вообще ничего не весила, и понёс к своей машине.

— А сапог, сапог-то! — забеспокоилась я, озираясь по сторонам.

— Здесь ваш сапог, — сказал Юрьевский чуть напряжённым голосом. — Не переживайте, без обуви не останетесь.

Он усадил меня на переднее сиденье, отдал мне сапог. Забрался на водительское место и завёл машину.

— Ну вы прям терминатор, — буркнула я, когда генеральный уже выруливал с парковки. — Так легко меня подняли и дотащили…

— Вы лёгкая. — Он немного помолчал, а потом вдруг усмехнулся и добавил: — С вашим телосложением особенно хорошо заниматься сексом на весу.

Я фыркнула.

— Где бы что ни говорили — все одно сведет на баб! — процитировала я своего любимого Леонида Филатова. — Хотя в вашем случае не столько на баб, сколько на секс.

— Есть такое.

— Может, вам каких-нибудь витаминов не хватает? Или, наоборот, спермотоксикоз?

Юрьевский покосился на меня немного иронично.

— Договоритесь, Света.

— С кем?

— Со мной. Знаете, никогда не поздно помочь мне избавиться от спермотоксикоза… Хотите? Это легко устроить.

— Нет, — ответила я, пожалуй, чересчур поспешно, и генеральный хмыкнул. — Без меня, пожалуйста.

— Без вас, значит. Предлагаете заниматься рукоблудием?

Я кашлянула.

— Зачем же? Вокруг полно женщин. Вот Вика, к примеру. Она по вам давно вздыхает.

— Прекрасная идея — трахать собственную секретаршу.

— А что? Совместить приятное с полезным.

— И чем же это полезно?

— Избавлением от спермотоксикоза.

— Тогда спермотоксикоз будет уже у Вики, — просветил меня Юрьевский. — Он, знаете ли, передаётся половым путём. И действует в первую очередь на мозг. Мне совершенно не нужен секретарь, который будет путать документы и время встреч.

Интересно, его вообще возможно смутить? Ну хотя бы чем-то?

Кажется, нет.

— А менеджер, который протрахает выгодный контракт с американцами, значит, вам нужен?

Генеральный на секунду застыл, словно пытаясь осознать сказанное.

— Уели, — рассмеялся в конце концов. — Действительно — уели. Мои вам аплодисменты.

— Как поведёшься с вами — научишься говорить всякие пошлости, — ответила я голосом Карлсона. — Боюсь представить, каких детей вы можете воспитать.

Юрьевский вдруг напрягся и замолчал. Да так мрачно, словно я сказала нечто чудовищное.

И я тоже молчала, потому что не знала, как у него спросить, в чём дело. Да и стоит ли спрашивать?

У меня ведь и своих тараканов полно. Зачем мне чужие?..

* * *

В травмпункте сказали, что это не перелом, а просто вывих. Выписали мазь и перевязки. И всё то время, пока я была на приёме у врача, Юрьевский терпеливо ожидал меня в холле. А когда я спросила, зачем, просто пожал плечами. Он явно не собирался ничего объяснять.

На пути к моему дому мы практически не разговаривали. Генеральный по-прежнему мрачно молчал, и даже радио включил — видимо, чтобы я к нему не приставала.

А потом мне стало не до приставаний. Когда Юрьевский выруливал к моему дому, я увидела, что на скамейке возле подъезда сидит Сашка.

Вы нас не ждали? А мы припёрлись…

Хотя вру — ждали, конечно…

Услышав мой горестный вздох, генеральный посмотрел на меня вопросительно и поинтересовался:

— Что-то случилось?

И я почему-то решила поделиться:

— Вон, видите, девушка в красном пальто? Сестра это моя.

Взгляд Юрьевского потяжелел.

— Та самая?

— Угу.

— И зачем…

— Зачем она пришла? Не знаю. Поговорить, наверное.

Он усмехнулся, и в этой усмешке мне почудилось какое-то странное мрачное понимание.

— Да уж, хорошая тема для разговоров. Не прогоните?

Я покачала головой.

— Нет. Всё равно ведь придётся поговорить. И чем раньше, тем быстрее отмучаюсь.

Он кивнул, остановился возле подъезда.

— До понедельника, — сказал бесстрастно, открывая мне дверь.

Выходить отчаянно не хотелось…

— До понедельника, — вздохнула я, всё же выныривая из машины.

Ну что ж, привет, сестрёнка…

* * *

Макс какое-то время сидел, не шевелясь, и немигающим взглядом смотрел на дверь подъезда, за которой скрылись такие непохожие друг на друга женщины.

Потом осознал, что парковаться здесь нельзя, и чуть отъехал в сторону. Заглушил двигатель и вновь застыл, гипнотизируя взглядом подъезд.

Чего тебе здесь надо, придурок? Уматывай. Не твоё это дело. Не твоё.

Юрьевский достал из бардачка пачку сигарет, вытащил одну и закурил. Так почему-то легче было справляться с воспоминаниями.

У него была не жена, а невеста. И, конечно, не сестра, а брат. Но сути это не меняло.

И брат тоже пришёл поговорить спустя неделю. Хотя Максу на хрен не нужны были его дурацкие объяснения и извинения. Но он выслушал.

А потом набухался так, что до сих пор ничего не помнит — что тогда делал, где был. Пришёл в себя аж в подмосковном Королёве. Как он туда попал — тайна за семью печатями.

Света только начала отходить от случившегося, оттаивать. Даже вон пошлит. А сейчас эта б***ь опять её с панталыку собьёт.

Надо уезжать, да. Не его это дело, не его…

Но почему тогда душу ломает и в узел скручивает? Почему?..

Хлопнула подъездная дверь, выпуская на улицу Светкину сестру. Цвет её лица практически сравнялся с цветом пальто. Или с помидором.

Когда эта дура повернула за угол, Юрьевский затушил сигарету, вышел из машины и пошёл по направлению к дому Светы.

Не его дело… Но он просто проверит — и всё. В конце концов, если со Светкой чего случится, кто с американцами будет работать?

* * *

Всю дорогу до дома Сашка молчала, просто шла за мной. Я впустила её в квартиру, помогла снять пальто, дала тапочки, провела на кухню, усадила на табурет и включила чайник.

А сестра всё молчала и глаза отводила.

Ладно. Мы не гордые — поможем.

— Ты чего пришла-то, Саш? — спросила я спокойно, садясь напротив.

Сзади медленно закипал чайник. А мне казалось, что это вовсе не чайник, а в ушах у меня шумит. От боли, горечи и разочарования.

— Поговорить хотела, — тихо ответила сестра, так и не поднимая глаз.

— Говори, раз хотела.

Она усмехнулась, на секунду посмотрела на меня, но потом опять опустила голову.

— Я не буду извиняться.

— И не надо.

— Ты ведь знаешь, я в Андрея влюбилась ещё тогда… когда ты меня с ним познакомила. И это не прошло, Свет. Ты говорила, что пройдёт, но не прошло.

Я сидела напротив своей сестры, которую любила намного больше себя самой, и думала: когда я ошиблась? Когда забыла объяснить ей, что в любви важно совсем другое? Если любишь, думаешь о том, кого любишь, а не о том, что у тебя «не прошло».

Мам, пап… Простите меня. Плохая из меня воспитательница получилась.

Может, поэтому я так и не забеременела?..

— Какой чай хочешь?

— А? — Саша словно не поняла, о чём я спрашиваю.

— Чаю какого хочешь? Есть обычный, с бергамотом, с барбарисом. Какой?

Она вздохнула.

— Любой. Я тут… слова пытаюсь подобрать, а ты… про чай…

Я улыбнулась, встала с табуретки и налила нам чаю в две кружки. Себе обычного, а Сашке с бергамотом. Это был её любимый.

— Всё случайно получилось… в первый раз. Помнишь, ты тогда уезжала на пару дней, а у Андрея корпоратив был на работе? Я зашла к вам за одной книгой, ну и…

Я помнила. Андрей мне тогда по возращению такие серьги подарил… Целовал, обнимал, говорил, что соскучился.

Понятно теперь. Чувство вины…

— А потом я подумала, что… не могу так. Что раз он смог тебе изменить, то у меня получится его…

Сашка мучительно запнулась.

— Отбить, — подсказала я сестре, и она вздрогнула.

— Да, — прошептала, кивнув. — Грубо, но верно… И я начала соблазнять Андрея. Он сопротивлялся, Свет, честно… Бегал от меня… И даже когда вновь сорвался, сказал, что ему это не нужно, попросил прекратить… Я не могла. Понимаешь?

— Понимаю, — усмехнулась я, делая глоток чая. Обожгла губы. Но какая же это ерунда по сравнению с обожженной душой…

— А неделю назад я узнала, что беременна. Я пришла сюда, чтобы рассказать Андрею, но не успела… Мы немного… сорвались…

Да уж.

— А потом увидели тебя. Когда ты убежала, Андрей заявил, что это нужно прекращать, что я должна отстать от него, а он постарается вымолить прощение… И тогда я сказала про ребёнка.

Сашка наконец подняла голову, и я увидела, что она плачет.

— Он не хочет его, Свет. Ни меня, ни ребёнка. Он хочет вернуться к тебе. Что мне делать?

Как бы мне хотелось ничего не отвечать. Швырнуть в неё чашку с обжигающе горячим чаем, а потом выгнать.

Дура, какая же ты дура, Саша…

— Ждать, — ответила я с усилием. — Просто ждать. Андрей успокоится. Потом ты родишь. И ему станет не до меня. Стройте свою собственную семью.

— Я думала, он будет счастлив, — сестра шмыгнула носом. — Ты за пять лет так и не смогла забеременеть…

Я изо всех сил сжала чашку руками, боясь не выдержать и всё-таки выплеснуть кипяток в Сашку.

Что за чудовище я вырастила…

— И тем не менее, — сказала я странным, будто бы мёртвым голосом, — Андрей любил меня даже несмотря на этот маленький недостаток. Поэтому он так сопротивлялся твоему соблазнению. И поэтому он не хочет ребёнка от тебя, Саш. Просто он хотел нашего ребёнка, а не ребёнка от другой женщины.

Сестра смотрела на меня так, будто я действительно могла выдать ей инструкцию по приручению Андрея. Глупая…

— Когда ты соблазняла моего мужа, ты ещё не знала, что семья — это большой труд. Каждодневный. Ты разрушила нашу семью. Строй теперь собственную.

— Он хочет вернуться к тебе, — Сашка будто бы не слышала меня. — Ты… простишь его?

— Прощу, — ответила я, и сестра вздрогнула. Посмотрела умоляюще… глупая. — И тебя, и его. Когда-нибудь. Но обратно не приму.

Как же она обрадовалась. Совсем не обратила внимания на мои слова…

И тебя, и его. Обоих не приму обратно.

Обоих…

— Спасибо! — прошептала она, пытаясь схватить мою руку, но я не дала. — Спасибо тебе, Света!

— Не за что. Иди, Саш. Я очень устала. Ужасно хочу поесть и отдохнуть.

— Да-да… конечно…

Она заёрзала, поставила на стол почти не выпитый чай, вышла в коридор.

И уже когда оделась и обулась, вдруг спросила:

— Скажи, Свет… А если бы ты была на моём месте… Разве ты не сделала бы то же самое? Ну… я имею в виду… разве не стала бы бороться за свою любовь?

Я не удержалась от смешка.

— Нет, Саш.

— Почему? Ведь…

Я не дала ей договорить.

— Потому что мы были счастливы, сестрёнка.

— Но я-то нет!

— Да. Ты — нет. Но разве сейчас ты счастлива? Тоже нет. Только теперь ты такая не одна. Теперь мы все трое несчастны.

Она начала заливаться краской.

— Но…

— Иди, Саш. Пожалуйста. Уходи. Я сказала всё, что ты хотела услышать. Я не приму Андрея обратно, даже если он будет ползать передо мной на коленях. Он твой. Только уходи.

У сестры задрожали губы. Кажется, она хотела ещё что-то сказать, но я не могла больше слушать.

Распахнула дверь и вытолкнула Сашку на лестничную клетку. Дождалась, пока её шаги полностью стихнут, села на пол и позорно разревелась.

Последний раз я так ревела шесть лет назад, когда поняла, что больше никогда не увижу родителей.

Мам, пап… Как же мне вас не хватает.

* * *

Плакала я недолго. Растерев слёзы по щекам, встала с пола и направилась в ванную. Скинула с себя всю одежду, залезла под душ и врубила ледяную воду.

Не знаю, сколько я так стояла. Когда зубы начали отстукивать барабанную дробь, я выключила кран — и почти сразу услышала, что в дверь кто-то истошно звонит.

Сашка? Если это она, не открою.

Я накинула на мокрое голое тело халат, вышла из ванной и, подойдя к входной двери, заглянула в глазок.

Юрьевский?!

— И чего вам тут надо?! — завопила я, распахивая дверь. Зубы сразу застучали ещё сильнее — в подъезде не май месяц…

Генеральный оглядел меня с ног до головы, нахмурился и спросил:

— Вы в прорубь, что ли, ныряли?

— Почти, — процедила я, пытаясь закрыть дверь, но он не дал. Вошёл в мою квартиру, как хозяин положения, осмотрелся. — Чего вам тут надо-то?!

Дверь я всё же закрыла — холодно.

Да ещё и с намоченных ледяной водой волос нещадно текло. Халат со спины уже весь промок…

— Чаю хочу, — заявил Юрьевский нагло, и я сощурилась.

— Ах, чаю?! Ну пойдёмте, будет вам… чай.

Я метнулась на кухню, генеральный пошёл за мной. Добравшись до стола, я схватила Сашкину чашку, развернулась и швырнула её — вместе с чаем — прямо Юрьевскому в голову.

Он пригнулся, и фарфоровое изделие смачно впечаталось в стену. Разбилось и разлетелось на сотни осколков, а чай… чай вылился ещё в процессе полёта. И на меня, и на пол, и на босса.

— Добавки?! — завопила я, схватила вторую кружку — со своим недопитым чаем — и опять зашвырнула в генерального.

Но вновь не попала… у него оказалась хорошая реакция.

А у меня кончились кружки.

Юрьевский, мрачно покосившись на залитый чаем и засыпанный фарфоровыми осколками пол, сделал шаг вперёд и попытался схватить меня за плечи, но я отпрыгнула в сторону — и зашипела, наткнувшись попой на столешницу.

— Света, — генеральный всё же смог вцепиться в мои плечи, — что вы, мать вашу, тут устроили?

— Чего хочу, то и строю! — заявила я дрожащим от сдерживаемых слёз голосом. — Не ваше, бл***, дело! Мои кружки, мой чай! Хочу пить буду, хочу — швыряться!

Юрьевский смотрел на меня каким-то очень странным взглядом, от которого почему-то было неловко и хотелось кричать ещё сильнее.

— Вы только чай пить будете, Света? — спросил он вкрадчивым голосом, — или чего покрепче?

— А вам какая разница?

— Мне? Никакой.

— Тогда какого хрена вы здесь делаете?

— Понятия не имею.

Я задумалась, и генеральный словно решил воспользоваться моим замешательством. Он вдруг дёрнул за пояс халата — и я даже охнуть не успела, как Юрьевский сбросил с меня единственную надетую вещь.

— Вы… — я только начала говорить, но задохнулась, потому что обе ладони он положил мне на грудь, сжал соски и потянул… сильно. Почти больно… Но по телу от этой наглости и резкости, от чернеющего взгляда мужчины и неласковых движений его пальцев мгновенно покатилась горячая, жадная волна возбуждения, превращая меня в пылающий, скулящий комок нервов. Я застонала, закусив губу от боли и удовольствия, а между ног моментально запульсировало и стало очень влажно.

Я выгнулась, то ли стремясь уйти от его жестких рук, то ли прижаться к нему, прошептала что-то невнятное, а он всё продолжал грубо мять мою грудь, сжимать соски… И всматривался в глаза, словно проверяя меня и ожидая, когда я оттолкну. Не дождался. Мне так нужно было его почувствовать, что болезненность только усиливала возбуждение. Юрьевский прерывисто выдохнул, схватил меня за затылок, а второй рукой проник между моих складочек и коснулся пальцем клитора… У меня задрожали ноги от желания, а он нажал на мой бугорок так резко и сильно, что в глазах потемнело. Я вскрикнула, схватилась руками за его плечи, опустив лоб на одно из них.

— Трахнуть тебя? — сказал Юрьевский спокойно, наклонившись к моему уху. — Хочешь?

— Да, — выдохнула я, и он вдруг перестал мучить меня внизу — поднял руку и вновь схватился за грудь обеими ладонями. Да так сильно, что я сразу поняла — точно синяки будут…

— Ты уже поняла, как я обращаюсь со своими женщинами, Света. Я буду груб. Ты действительно хочешь?

Я чуть усмехнулась и посмотрела в его потемневшие глаза.

— Да мне сейчас насрать на это. Я не желаю чувствовать. Вообще. Больше никогда. Просто… трахни меня.

— Хорошо, — ответил Юрьевский, отпустил мою грудь, подхватил под бёдра — и понёс в комнату.

На меня напал полнейший эмоциональный ступор. Я будто бы со стороны наблюдала, как он кладёт меня на диван — на тот самый диван, где Андрей изменял мне с Сашей — как расстегивает штаны и спускает их вместе с трусами. На одну секунду меня кольнуло удивлением, когда я увидела большой — нет, просто огромный — член Юрьевского, но потом и это удивление куда-то ушло.

— У меня нет презерватива, — сказал он странно напряжённым голосом. — Но…

— Плевать, — перебила его я. — Я не могу иметь детей. И никаких болезней у меня нет. Если у тебя тоже — забудь об этой проблеме.

Генеральный несколько секунд нависал надо мной, словно раздумывая, поверить или нет.

Поверил. Развёл мне ноги в стороны — и вонзился так резко, что у меня слёзы из глаз брызнули.

Внутри моментально стало горячо и больно. Как он вообще поместился там весь?..

— Ты огромный… Я в прошлый раз не поняла…

— Пьяная была. Расслабилась. — Юрьевский толкнулся ещё дальше, и я застонала. — Зря сдерживаешься. Я люблю, когда кричат.

— А ещё… что… ты любишь? — я едва выдавила из себя этот вопрос, потому что он начал двигаться. И как всегда — сразу на полной скорости.

— Я покажу. Попозже.

У меня буквально искры из глаз сыпались, настолько тесно и жарко было внизу живота от его движений. И удержаться от криков и стонов оказалось невозможно. Особенно когда Юрьевский вновь начал сжимать мне грудь…

Никогда в жизни я не царапала спину своему мужу. Но с ним я и не орала так громко…

— Какая ты кошечка, — засмеялся генеральный, когда я впилась ногтями ему в спину под рубашкой. — Пожалуй, стоит тебя перевернуть…

Юрьевский вышел из меня на несколько секунд, потом подхватил под попу, перевернул, поставил на колени — и вновь ворвался в моё лоно одним стремительным движением. Да так глубоко, что мне показалось — сейчас он выйдет из меня где-то в районе пупка…

Я не могла больше царапать его спину — поэтому вцепилась в обивку дивана. И продолжала кричать… и ловила одну горячую волну удовольствия за другой, пока окончательно не свалилась без сил на диван. Тогда Юрьевский, хрипло застонав, сделал несколько быстрых диких движений — и тоже свалился, вжимая меня в себя и кончая где-то глубоко внутри…

— Кайф, — прошептал он, поглаживая мои ягодицы. — Чуть в космос не улетел.

— А я улетела, — пробурчала я, закрывая глаза. — Не прерывай, пожалуйста, мой полёт.

— Не буду, — хмыкнул он, кажется, и не собираясь покидать моё тело. — Ты сказала правду про детей?

— Угу. Лечилась, лечилась, так и не вылечилась.

Юрьевский помолчал.

— Света… у тебя еда есть?

— Какая еда?

— Обычная.

— Угу. И коньяк есть.

— Коньяка не надо, а вот просто пожрать я бы не отказался.

Я подумала, зевнула и ответила:

— Иди в жопу. Я ещё в космосе.

Ответ этого негодяя я уже не расслышала. Отрубилась.

* * *

Дремала я минут десять. Хотя не очень правильно называть дрёмой моё тогдашнее состояние. Мне реально показалось, будто кто-то подошёл и выключил моё сознание, как выключают электрический рубильник.

Видимо, слишком много переживаний для меня одной…

Юрьевского было не видно, но зато прекрасно слышно. Он копошился и чем-то гремел на кухне.

Я встала с дивана и недовольно поморщилась, почувствовав, как по бёдрам моментально потекло. Так много…

Хм, интересно, количество спермы зависит от размеров члена или нет? Надо будет загуглить.

Сначала я решила заглянуть на кухню. Юрьевский, в одной рубашке и без штанов, собирал с пола осколки в мусорное ведро. Пол, кстати, был уже сухим… вытер он его, что ли?

Услышав мои шаги, генеральный поднял голову… и я сразу вспомнила, что до сих пор голая. И смутилась.

Наверное, именно поэтому я брякнула:

— Вы в меня целый литр, что ли, накончали? Льётся и льётся.

Юрьевский чуть усмехнулся, посмотрел на меня иронично.

— Все претензии к генеральному директору — в письменном виде, — ответил спокойно, вновь опустил голову и продолжил собирать осколки.

Я недовольно попыхтела, переминаясь с ноги на ногу, а потом всё же решилась.

— Я в душ, — сказала я, дождалась кивка босса, развернулась и потопала в ванную.

Там-то на меня и накатило опять. Я врубила воду, вновь встала под ледяную струю и тихонько заплакала.

Нет, я совершенно не стыдилась того, что случилось между мной и Юрьевским. Мне было мерзко только из-за разговора с Сашей. Особенно из-за её очередного напоминания о том, что я так и не смогла забеременеть.

— Ну, всё. Водопад.

Я всхлипнула и не удержалась от смешка даже несмотря на слёзы.

— Ты что, тоже любишь этот фильм?

Я не заметила, как он вошёл. И не почувствовала сквозняка. Впрочем, это не удивительно — я всё же стояла под ледяной водой.

— «Любовь и голуби»? Люблю.

— А по тебе этого и не скажешь.

Он тихо хмыкнул.

— Так ты долго собираешься рыдать, Света?

— Сколько хочу, столько и буду рыдать, — я открыла глаза и хмуро посмотрела на Юрьевского.

Он был такой смешной в одной только рубашке без штанов. Особенно нелепо при этом смотрелся элегантный серебряный галстук. А от серых льняных носков у меня вообще началась истерика…

Я забилась в приступе неудержимого хохота, скрючилась, схватившись за живот, и плюхнулась на попу. И даже не заметила, как смех перешёл в плач. Я зажала пальцами виски и начала раскачиваться, тихонько подвывая себе под нос.

И вдруг что-то будто подбросило меня вверх. Это, конечно, был Юрьевский. Полностью раздевшись, он тоже залез в ванну, подкрутил воду, превратив её из ледяной в настоящий кипяток, и поставил меня на ноги.

— Хватит уже реветь, — сказал генеральный спокойно, как будто я совершенно не бесила его этим истеричным поведением. — Слезами ничему не поможешь, только голова потом разболится. Давай-ка мыться.

Юрьевский задёрнул шторку, включил воду сильнее, и ванную комнату начал заполнять пар. Потом он взял в руки мыло, намочил его и стал меня намыливать.

— Ай! Отстань! — я поморщилась и замахала на него руками. — Я что, младенец! Я и сама могу!

— Я вижу, как ты можешь. Прекрати уже драться, Света. А то ещё в глаз мне заедешь, как я потом объясняться буду в понедельник, откуда у меня фингал?

— Скажешь, что вступился за честь какой-нибудь дамы!

— Вступаться за честь чьей-нибудь дамы совершенно не в моём стиле.

Юрьевский всё-таки оттеснил меня к стенке, прижал спиной к холодному кафелю и стал методично намыливать моё тело. И можно было бы подумать, что он совершенно спокоен, если бы не нечто очень твёрдое, что я ощущала своим животом.

Генеральный наклонился чуть ниже, и его серые глаза показались мне почти чёрными. Он отложил в сторону мыло, которым секундой ранее намыливал мою грудь, и схватился обеими ладонями за соски.

Я прикрыла глаза от удовольствия… А в следующую секунду вдруг потеряла опору.

Юрьевский подхватил меня руками под попой, приподнял повыше — и начал погружаться в моё тело. Я обняла его руками и ногами, желая, чтобы он был как можно глубже, и ощущая, как сильно он меня растягивает, как врывается в меня — резко, жарко и немного больно.

Горячая вода лилась на моё плечо, смывая мыло, касалась набухших от желания сосков.

— Ещё… пожалуйста…

Юрьевский ничего не ответил. Только сильнее сжал мою попу и ускорился.

Я зарылась пальцами в его влажные волосы на затылке, уткнулась носом в шею. От него шёл приятный, терпко-солёный аромат мужчины, и мне безумно хотелось ощутить его не только носом, но и языком. Губами.

Я осторожно поцеловала босса в районе ключицы. Он не отреагировал, продолжая шумно дышать и двигаться во мне, как безумный. Тогда я лизнула то же место. Юрьевский коротко и хрипло вздохнул, вжал меня в стену и поднял мои ноги, согнув меня совершенно невероятным образом…

И задвигался. Вновь на предельной скорости.

Удовольствие граничило с болью. У меня болели ноги от неудобной позы, болели мышцы живота и спины, болело лоно, в которое он вколачивался с упрямством бормашины. И при этом я ощущала такое наслаждение, что орала, срывая голос. Кусала генерального за плечо, плакала, о чём-то умоляла…

И завизжала, пытаясь выгнуться и задёргать зафиксированными ногами, когда почувствовала раскалывающее меня пополам удовольствие…

Юрьевский задержался ненадолго. Застонал, сжал изо всех сил мои бёдра, подался вперёд, заполнив меня полностью — и затрясся, хрипло рыча мне в ухо.

— Б***, - прошептал он через пару секунд. — Я уже не в том возрасте, чтобы заниматься секс-марафоном. Вообще ничего не соображаю.

— Надо пожрать, — сказала я. Юрьевский осторожно поставил меня в ванную, и я чуть не грохнулась — ноги как иголками закололо… — Ай!

— Что? — кажется, он слегка забеспокоился.

— Затекло всё, — проворчала я. — Ну ты и… выдумщик.

— Есть немного, — кивнул генеральный, вновь взял в руку мыло. — Надо вымыться. По-настоящему.

— Угу. Особенно мне. Ты же в меня двойную дозу влил! — Я отобрала у него мыло и стала намыливаться сама. Ещё не хватает, чтобы он опять возбудился! Между ног до сих пор горячо…

— Я уже говорил тебе, Света: все претензии генеральному директору в письменном виде.

Я фыркнула, закончила намыливать себя спереди и повернулась к Юрьевскому спиной, чтобы смыть пену.

— Какой из тебя генеральный директор сейчас? Ты голый и в ванной. В ванной генеральные директоры не водятся! Только водяные и кикиморы.

— Значит, я генеральный водяной, — ответил он, и я услышала в его голосе улыбку. И улыбнулась сама. — И свои претензии ты, кикимора болотная, будешь писать мне на листе кувшинки.

— Я не болотная. Я ванновая кикимора.

— Хорошо. Претензии на чём будешь писать?

— На мочалке, — сказала я и сунула в руку Юрьевского жёсткую старую мочалку. Мою любимую. — Вот. Намыль и спинку потри. Пожалуйста.

— Нахалка ты.

— Сам такой.

Я не знаю, как он это сделал. Но когда мы вышли из ванной распаренные и чистые, я вдруг осознала, что с моей души будто бы камень свалился.

Словно вместе с грязной водой с меня смылись обида, боль, разочарование и усталость.

И даже если это — мой последний вечер с Юрьевским, я всегда буду помнить и мысленно благодарить его за помощь. Грубую и прямолинейную, но помощь.

Я всё-таки поняла, зачем он вернулся.

И впервые в жизни по-настоящему осознала, чем жалость отличается от сочувствия.

* * *

Юрьевский безоговорочно принял от меня почти новый халат мужа. Чистый, конечно. Он был ему немного коротковат, но это явно лучше, чем ходить по квартире голым. И гораздо теплее.

Я приготовила ужин, как в старые добрые времена. Ну, почти. Без изысков — салат, макароны, жареная курица в сливочном соусе. Я никогда особенно не заморачивалась с блюдами, зато готовила вкусно.

Услышав слово «макароны», Юрьевский вдруг улыбнулся.

— У меня есть одна знакомая, которая даже итальянскую пасту в Италии называет макаронами. Ты тоже?

— Ну, мы ведь не в Италии, — я пожала плечами. — В Италии, может, и паста, а у нас точно макароны. Ты посмотри на них. Какая же это паста?

Он хмыкнул.

— Кстати, — сказала я, помешивая эти самые макароны, чтобы не прилипли ко дну кастрюли, — а как ты… как ты услышал, что я плачу? Я ведь воду включила…

Юрьевский ещё раз хмыкнул.

— У тебя что по физике в школе было, Света?

— Четыре. Но знала я её на ноль. Максимум на кол.

— Это чувствуется. Помехи надо создавать не там, где шумишь, а там, где слушают. Если твой сосед одновременно включит перфоратор и музыку на полную громкость, разве ты перестанешь слышать его перфоратор?

Я задумалась.

— Значит…

— Да. Я прекрасно разбирал и шум воды, и твои всхлипывания. Извини, что помешал, но я терпеть не могу плачущих женщин.

Так, всё, сварились. Сейчас сольём воду и…

— Давай помогу. — Не успела я оглянуться, как Юрьевский возник рядом. Взял у меня дуршлаг и кастрюлю и сам аккуратно слил воду.

Я проследила за движениями мышц на его руках, облизнула губы и спросила:

— Как мне теперь тебя называть?

Генеральный отдал мне дуршлаг с макаронами, вытер ладони о полотенце.

— Раз уж мы перешли на ты, можешь называть Максимом. Или Максом.

— Хорошо… Макс.

Я попробовала это имя на вкус и поняла, что оно мне нравится.

— Пить что будешь?

— Опять коньяк собираешься предложить?

— Нет, — я засмеялась. — Чай, кофе… сок ещё есть. Яблочный.

— Пусть будет сок.

Я положила ему макарон, курицы, залила всё соусом. Потом наполнила и свою тарелку, села рядом, и мы начали есть.

Прям как семья. А на самом деле — двое совершенно чужих друг другу людей, которых почему-то связал… наверное, коньяк.

— Ты сейчас домой поедешь? — спросила я тихо, когда увидела, что Юрьевский доел.

— Гонишь? — спросил он спокойно, наливая себе ещё сока.

— Нет. Просто подумала…

— Иногда думать вредно. Если у тебя нет возражений, я останусь.

Я смущённо поёрзала на табуретке.

— Понимаешь… я собиралась посмотреть какую-нибудь сопливую мелодраму…

— И что?

— Ну… очень сопливую…

— И?

— И тебя это наверняка будет раздражать…

— По-твоему, я не видел сопливых мелодрам? — Юрьевский фыркнул. — Напугала ёжика игольницей, тоже мне. Что смотреть-то собиралась?

Я глупо хихикнула и призналась:

— «Один день».

— А. Очень хороший фильм. Я видел.

Я чуть нахмурилась и с подозрением оглядела Макса с ног до головы.

— Слушай… а ты точно не гей?

— Странно, что у тебя ещё остались в этом сомнения, — он улыбнулся. — Но если тебя так удивляет моя осведомлённость в мелодрамах, то не переживай, в этом нет ничего странного. Я киноман. Смотрю всё подряд. Тупые комедии, ужастики, боевики… и даже мелодрамы, да.

Я задумалась, глотнула сока.

— Довольно безобидное извращение.

— Я бы так не сказал, — возразил Юрьевский. — Я ведь сказал, что смотрю всё подряд. Некоторые фильмы… выбешивают.

— Например?

— Например, «Эффект бабочки». «Самый лучший день». «Дивергент». «Сталинград». «Пятьдесят оттенков серого».

Я закашлялась.

— Ты и это смотрел?!

— Угу. Редкостная х**ня. — Макс посмотрел в моё офигевшее лицо и добавил: — Извини уж, если тебе она нравится…

— Не, — я помотала головой. — Я не смотрела. И не читала. — Я хитро прищурилась и предложила: — Но если хочешь, можем посмотреть это сейчас.

Он сразу понял, что я шучу.

— Можем, — улыбнулся и кивнул. — И даже можем поспорить. Ты выдержишь только первые двадцать минут, не дольше.

— Это почему?

— Потому что заснёшь от скуки. И никакой попкорн не спасёт. Есть такие фильмы, — генеральный вздохнул, — от которых не спасает даже попкорн.

— Значит, «Один день»?

— Да. Носовые платки есть?

— Ага. Заранее запаслась.

— Молодец. Точно понадобятся.

— Тебе тоже?

— Нет. Я же мужик. А мужики не плачут.

— Неправда. Плачут, если они геи.

— Тогда это не мужики. Не всё то золото, что блестит. И не всё то, что с членом — мужик.

Я так ржала, едва сок на себя не опрокинула…

Потом, по прошествии довольно большого времени, я, вспоминая этот момент, понимала — именно тогда мне впервые захотелось обнять Макса. Но я, конечно, не стала этого делать.

* * *

Это был очень странный вечер, плавно перешедший в странную ночь. Сначала мы сидели довольно далеко друг от друга и смотрели в монитор — фильм я включила на компе. А потом, ближе к середине показа, я как-то незаметно придвинулась ближе… а в конце и вовсе всхлипывала, уткнувшись Максу в плечо.

Через стираный халат мужа я чувствовала собственный запах Юрьевского. Он меня просто пьянил. Хотелось вцепиться в этого мужчину всеми пальцами и никогда не отпускать.

— Теперь ты уедешь? — спросила я тихо, когда фильм закончился.

— Тебе так хочется, чтобы я уехал?

— Нет. Наоборот. Я боюсь остаться одна.

— Тогда я не уеду. Но… Света, не жди от меня…

— Я знаю. — Я не дала Максу договорить. — Я уже всё поняла. Ты не ласкаешь женщин, тебе не нужны отношения. Я не юная наивная девочка. Меня это устраивает.

— Поначалу все так говорят, — Юрьевский иронично улыбнулся. — А потом выясняется…

— Не выяснится. Я правда понимаю. Но если ты мне не веришь — уезжай.

Несколько секунд он молчал, словно думал над моими словами.

— Наверное, это было бы правильнее, Свет. Вот только… что-то мне не хочется быть правильным.

— Разве ты хоть когда-то был правильным? — засмеялась я.

— Был. — Макс усмехнулся, но усмешка эта показалась мне горькой. — Когда-то очень давно. Пойдём спать?

— Пойдём.

* * *

Я ни разу в жизни не спала ни с кем, кроме Андрея. Он был моим единственным мужчиной не только в плане секса, но и просто сна.

Обнажённый Юрьевский рядом был чересчур большим. Он сильнее и ярче пах. Или я банально привыкла к Андрею?..

Он глубже дышал. Он казался горячее.

И мне вдруг захотелось повернуться к Максу лицом — и поцеловать его. Узнать, какие на вкус его губы. Ощутить их на своём теле. А ещё…

Но он точно не будет меня целовать. Даже если вместо воды ему коньяк подсунуть.

А раз он не будет…

— Макс?

— А?

— Могу я… приласкать тебя?

Он немного помолчал.

— Ты имеешь в виду минет?

— Не только. Просто. Можно? Я очень хочу.

— Ладно.

Я вылезла из-под одеяла, откинула его и с Макса. Подползла ближе, приподнялась на локтях… и начала осторожно и медленно целовать его грудь. Легко-легко, быстро-быстро. Чтобы не напрягся, не остановил…

Но он не останавливал. И я совсем осмелела, начала высовывать язычок и чуть-чуть лизать кожу Макса. Дыхание его изменилось, стало чаще и тяжелее. Я улыбнулась и спустилась ниже, покрывая поцелуями живот, бёдра и постепенно подбираясь к самому главному…

Это «главное» уже стояло, как Александрийский столп. Я мягко обхватила его рукой и провела языком по всей длине. Услышав невнятный стон Юрьевского, я ещё раз облизала его член, обводя языком набухшие вены, поласкала уздечку — и наконец взяла в рот.

Огромный какой… Я чуть привстала, коснувшись бедра Макса своими сосками, превратившимися в чувствительные пики, и постаралась принять его член глубже. С трудом…

— Света… — простонал Юрьевский, приподнялся, обхватил мою голову руками и начал толкаться в мой рот. — Шире открой, шире…

Да куда уж шире…

Макс протяжно и полубезумно хрипел с каждым своим движением, и я тоже начала сходить с ума. Опустила руку и стала ласкать клитор. Там оказалось столько смазки, словно Юрьевский уже в меня кончил…

Он, наверное, заметил мою отчаянную попытку получить собственное удовольствие. Вышел из моего рта, уложил на постель животом вниз, раздвинул мне ноги — и как всегда, оказался внутри одним стремительным движением.

— Какая ты узенькая девочка… Всё время боюсь что-нибудь порвать… Но очень мокренькая…

Я попыталась приподняться, но Макс не дал — прижал ладонью к простыне.

— Лежи… Я сам…

Я что-то невнятно простонала, и он ускорился, вбиваясь в меня со смачным влажным звуком. Опустил одну ладонь вниз, потрогал вход в меня, хмыкнул — и переместил руку мне на ягодицу. В следующую секунду я почувствовала, как он медленно вводит один палец… в попу.

Протестующе дёрнулась, но Юрьевский успокаивающе прошептал:

— Не волнуйся, я неглубоко… Больно не будет…

Больно и правда не было. Наоборот — безумно приятно. Макс нашёл там какую-то точку и начал массировать её в такт движениям своего члена внутри меня, и это оказалось так… сладко…

Внизу живота скручивался тугой горячий узел, и с каждым своим толчком Юрьевский словно развязывал этот узел. Тонкой нитью по моему телу скользило наслаждение, и в конце концов я не вынесла — закричала, чувствуя, как сжались мои мышцы вокруг его члена и пальца. В глазах засверкали звёзды, в ушах зашумело…

Кажется, я умираю. Или уже умерла.

Но Максу всё было мало. Он перевернул меня на спину и вновь ворвался в моё лоно, одной рукой упираясь в кровать, а другой изо всех сил сжимая грудь. До боли, до кругов в глазах…

— Я… не могу… — простонала жалобно, содрогаясь в очередном оргазме.

— Можешь, — сказал Юрьевский хриплым, как после перенесённой простуды, голосом. — Сейчас, детка, потерпи… Я уже почти…

Внутри меня всё горело, когда Макс наконец в последний раз буквально проткнул меня своим членом, стиснул грудь — и обессиленно упал на меня, трясясь, как в лихорадке.

Я подняла руки и осторожно погладила его по спине. Пальцами зарылась в волосы, перебирая каждую прядку, дотронулась до седой…

Он немедленно вышел из меня и откатился в сторону.

— Всё. До утра я не встану. Во всех смыслах этого слова, — простонал Юрьевский, закутался в одеяло, отвернулся от меня и почти сразу задышал глубоко и спокойно, как все спящие люди.

Я тихонько вытерла мокрые бёдра бумажными платочками, подползла к Максу и обняла его одной рукой. Улыбнулась, когда он ничего не сказал по этому поводу — значит, и правда спит.

Спи, спи. А я буду тебя обнимать. И нюхать.

Пусть хотя бы во сне у нас с тобой всё будет хорошо и правильно…

* * *

Мне приснилась мама.

За те шесть лет, что прошли с гибели родителей, она снилась мне всего раза два. Только в первый год, который был для меня самым сложным.

Я увидела парк, покрытый инеем, заснеженный и стылый. Воздух казался безумно холодным, и солнца не было — небо белое, как обычно бывает в ноябре или марте.

Деревья чуть блестели от тонкого слоя инея, ветки, казавшиеся слепленными из снега, едва заметно качались на ветру.

Мама сидела на скамейке и вязала что-то длинными спицами. Я присмотрелась: это были пинетки.

Наверное, для Саши.

Скамейка тоже была заледенелой, и я забеспокоилась.

— Мам…

Она подняла голову, улыбнулась мне.

— Ты не сиди тут… Холодно же…

— Ничего, Светик.

Она всегда называла меня так… Светик, Светик-цветик, Светоцветик…

— Ничего. За зимой обязательно будет весна. Просто нужно подождать.

Я усмехнулась.

— И тогда зацветёт сухое миндальное дерево?

Мама, конечно, прекрасно помнила, откуда эта фраза. «Кентервильское привидение» — один из моих самых любимых детских мультиков.

— Обязательно зацветёт, Светик. Оно не цвело, потому что рядом с ним не было тёплой, доброй и солнечной души. А когда появляется солнце — лёд тает и всё цветёт…

Я хотела спросить у мамы что-то, но не успела — сон растворился. Я открыла глаза и увидела, что по-прежнему нахожусь в своей комнате, рядом на спине спит Юрьевский, а на улице идёт снег.

Пушистые, как тополиный пух, снежинки кружились в воздухе, танцевали, и глядя на них, мне было почему-то очень легко дышать.

Я села на постели, улыбнулась и вдруг вспомнила…

Сзади зашевелился Макс, и я спросила у него, не оборачиваясь:

— Сегодня ведь пятнадцатое ноября, да?

— Да, — он зевнул. — А что?

— Просто. У моей мамы сегодня день рождения.

— А-а. Поедешь поздравлять? Или по телефону позвонишь?

— Нет. Я не могу её поздравить, как бы ни хотела. Они с папой погибли шесть лет назад.

Юрьевский молчал. Не знаю, почему, но я вдруг начала рассказывать… мне очень хотелось рассказать ему. Именно ему…

— Ты, наверное, не помнишь. Тогда самолёт упал с нашими туристами, возвращавшимися из Турции. Там все погибли, не только мои родители. Сашка с тех пор боится летать. Ей тогда пятнадцать было, она ревела белугой… А я страшно не хотела, чтобы её у меня забрали. Сам понимаешь — двадцать лет, я на последнем курсе института была. Начала срочно работу искать, никуда не брали без опыта-то. А потом я пришла на собеседование в твою компанию, и проводил его сам Мишин. Он-то меня и взял, не знаю уж, почему. Перспективу какую-то увидел… Я поэтому до сих пор считаю себя ему обязанной и берусь за любой заказ.

Макс опять зашевелился, сел рядом со мной. Я повернулась к нему лицом и улыбнулась, увидев, как внимательно он слушает.

И поймала себя на мысли, что мне очень нравятся его губы…

— Ты тоже боишься летать? — спросил он тихо, и я покачала головой.

— Нет. Знаешь… Я только в прошлую пятницу вдруг поняла, что Саша так и не выросла. Мне уже не двадцать, а двадцать шесть, я совсем другой человек. А сестра так и осталась пятнадцатилетней глупой девочкой, эгоисткой до мозга костей. И отчасти в этом виновата я.

— Глупости.

— Это не глупости, просто факт. Я ведь не говорю, что виновата целиком и полностью… Но отчасти — да. Слишком сильно дрожала над ней, берегла от всего. Нельзя так… Как она жить дальше будет?

— Прекрасно будет жить. Всё для себя — отличная философия. Очень удобная. А тебе её жалко? Даже после того, что она сделала?

— Да. Даже после этого…

— Добрая ты, Света, — Макс хмыкнул. — А…

Но договорить он не успел. У меня вдруг пронзительно и противно зазвонил телефон.

Я вскочила с постели, совершенно забыв про собственную наготу, на секунду смутилась — но тут же решила, что смущаться поздно, и решительным шагом направилась к столу, на котором и лежал мой телефон.

Звонил Андрей. Мелькнула глупая и малодушная мысль сбросить звонок, но…

Светка, может, хватит прятаться, а?

— Алло.

— Привет. Я… не разбудил тебя?

— Нет. Я уже проснулась, но пока валяюсь. Что ты хотел?

— Я не очень этого хочу, Свет. Скорее, этого хочешь ты… и Саша.

— О чём ты?

— О разводе.

— А, — я усмехнулась. — Действительно, я помню такое волшебное слово. Ну-ну, и что там насчёт развода?

— Предлагаю в понедельник сходить в ЗАГС.

— Я работаю. Могу вечером только, часов в пять. Пойдёт?

— Да. Света… — Андрей замялся. — Может, не будем? Я к тебе хочу вернуться.

— Угу. А Саше аборт предлагаешь сделать?

— Зачем же аборт? Пускай рожает. Я ей предложил ребёнка нам отдать… на усыновление. Саша сказала, что если ты согласишься — она не против.

От боли и ярости у меня даже в глазах потемнело.

— Совсем офонарел, — рявкнула я и бросила трубку.

Обернулась. Юрьевский сидел на краю кровати, свесив на пол голые ноги, и внимательно следил за мной. Словно ждал, что я, закончив разговор, выброшусь из окна.

— Иди сюда, — сказал Макс спокойно и похлопал ладонью по месту рядом с собой.

Я подошла ближе, но сесть не успела — он схватил меня за талию и усадил верхом на себя.

— У меня всё болит, — призналась я тихо, когда Юрьевский опустил руки ниже и сжал мои ягодицы. — Ты меня вчера… очень сильно и много имел. Если очень хочешь я, конечно, могу, но…

— Не переживай, — Макс хмыкнул, прижал меня к себе ближе и чуть наклонил — видимо, чтобы было удобнее хватать за интимные места. — У меня, знаешь, тоже болит. Я всё-таки уже не юноша, чтобы каждый день по три раза кончать. Я просто хочу кое-что сделать для тебя. Тебе нужно расслабиться.

— Я думала, ты не ласкаешь женщин.

— Ласкаю. Иногда. И без особой нежности. Так что если вдруг будет больно — скажи.

Одну руку Макс положил на моё лоно, а вторую — на попу. Я сразу напряглась.

— Крепче обними меня за шею, иначе можешь упасть.

Юрьевский поднёс к своему лицу ладонь, которая только что лежала на моей попе, облизал пальцы и вернул её на место.

— Кричи, если хочешь.

Я застонала почти сразу. Большим пальцем одной руки Макс начал ласкать мой клитор, обводя его круговыми движениями, а указательный и средний вонзил внутрь меня, как можно глубже. И в это же время я почувствовала, как он медленно вводит мне в попку средний палец второй руки…

Да, это действительно была не ласка, а какое-то безумие. Юрьевский обрабатывал сразу обе мои дырочки, не забывая про клитор, и я окончательно потеряла разум. Извивалась на нём, стараясь принять его пальцы как можно глубже, раздвигала и сдвигала ноги, пытаясь усилить ощущения, и стонала… и кричала…

Я чувствовала, как напряглась грудь, и сосками тёрлась о кожу Макса. Было так невероятно приятно и немного больно… особенно когда один палец в моей попке превратился в два…

— Ты… извращенец… — прошептала я Юрьевскому на ухо, мучительно долго и абсолютно мозговыносительно кончая в его руках.

— Зато ты забыла об этом придурке, — сказал он немного хриплым голосом. — Забыла ведь?

— Я даже имя своё забыла…

— Ничего. Имя я, если что, тебе напомню.

Он наконец вынул из меня все свои пальцы, напоследок легко похлопал по ягодице.

— Я хочу жрать. И если ты меня не накормишь, я тебя расчленю, зажарю и съем. Всю.

— С чесночком?

— Нет. Не очень люблю чеснок. С перцем чили.

Мне было так легко, будто из тела вынули все кости. Как он это делает? Теперь-то уж точно — он, а не коньяк…

— Блины будешь?

— Буду. Я всё буду. Только дай.

* * *

Я чувствовала себя странно, готовя завтрак другому мужчине. И вообще я чувствовала себя странно, потому что постоянно хотела его обнять. Мне ужасно не хватало этих обычных человеческих ласк, но я знала, что Юрьевскому это не понравится, и сдерживалась.

Но от вопроса всё же не удержалась…

— А почему ты не целуешься? — поинтересовалась, поставив перед Максом тарелку с блинчиками.

Он так любопытно начал есть. Завернул в блинчик кусок сыра и откусил.

А Андрей любит со сгущёнкой…

— Поцелуй — знак особенной близости и особого доверия, — ответил Юрьевский спокойно. — Поэтому и не целуюсь.

Стало обидно. Что за странная реакция, Света? Ты не имеешь права на него обижаться… Между вами ведь действительно нет особенной близости и особого доверия…

Я села за стол и тоже начала есть. Только со сметаной. Не люблю блины ни с чем, кроме сметаны.

— Андрей насчёт развода звонил, — мне вдруг захотелось поделиться с Максом подробностями беседы с почти бывшим мужем.

— Я так и понял.

— Да… Мне в понедельник пораньше надо уйти. В четыре где-то. Отпустишь? — я усмехнулась.

— Отпущу. Но начальник у тебя Мишин, так что у него тоже не забудь отпроситься. А то он опять прибежит ко мне и будет орать, тряся кулаками.

— Сергей хороший человек. Странно, что до сих пор не женат.

Юрьевский иронично поднял брови.

— Я тоже, знаешь ли, не женат. А я Сергея на шесть лет старше.

— С тобой как раз всё понятно. Помнишь «Остров сокровищ»? «Характер скверный, не женат». Вот это про тебя.

— Ну спасибо.

— Всегда пожалуйста.

Макс засунул себе в рот ещё один блинчик с сыром, а я вдруг вспомнила…

Я никогда не подтрунивала так над Андреем. Он всегда очень нервно реагировал на любые подкалывания, поэтому я старалась сдерживать свой острый язык — лишь бы он не обижался. Для меня это был совсем крошечный недостаток… По сравнению с его искренностью, заботливостью и любовью ко мне.

Я шмыгнула носом, и Макс сразу перестал жевать, посмотрел на меня с подозрением.

— Опять водопад?

— Нет, — я всхлипнула. — Просто… больно это всё. И Андрей развода не хочет, уговаривает меня не делать этого… И я…

— Ты ещё скажи, что ты его простишь, — раздражённо перебил меня Макс. Кажется, ему было неприятно слушать об Андрее.

— Прощу. Не сейчас, конечно, попозже… Когда смогу справиться…

Юрьевский мрачно молчал и хмурился, глядя на меня. Потом сделал глоток чаю, бросил на тарелку приборы, встал и процедил:

— Я поехал, — и метнулся в коридор.

— Что? — ничего не понимая, я побежала за ним. — Но ты даже не доел!

— Я больше не хочу.

Макс угрюмо надевал на себя ботинки. Он, в отличие от меня, давно оделся. Это я до сих пор разгуливала в халате и даже без белья…

— Простит она его, — проворчал Юрьевский, дёргая за шнурки так, что я удивлялась, как они не рвутся. — Долго думала-то? Прощательница… Не зря я всегда говорил: все бабы шлюхи.

— Что?..

— Что слышала.

Я помолчала. Глазам стало больно, так больно, как будто Макс ткнул мне туда иголкой.

— Значит, я, по-твоему, шлюха?

— А разве нет? — он усмехнулся, взял в руки своё пальто и начал одеваться. — Быстро ты утешилась. Вчера трахалась со мной, а сегодня уже мужа простить собираешься. Прекрасная идея. Действительно, какая разница, перед кем ноги раздвигать.

Глаза кололо всё сильнее.

— Уходи отсюда. Выметайся.

— С радостью, — он схватил свой шарф, открыл дверь — и вышел.

А я вновь осталась одна.

* * *

Макса всего трясло. Уже давно он так не злился.

С чего вдруг?

Расслабился. Даже поцеловать её захотел. А она такая же шлюха, как и остальные бабы.

Простит мужа, значит. И как после этого жить? С человеком, про которого ты знаешь, что он засовывал свой член в твою родную сестру? Более того — Света даже видела, как он это делал.

Прощать подобное могут только женщины.

Макс усмехнулся, открывая бардачок. С этой девицей он совершенно забыл о своей пагубной привычке смолить каждые два-три часа. И сейчас с наслаждением затянулся, глядя на то, как по пустому заснеженному тротуару ковыляет какая-то собачка.

Собачка была маленькая и грязненькая. Одну заднюю ногу она подволакивала, и Юрьевского кольнуло безотчетной жалостью.

Он вышел из машины, выбросил сигарету в снег и подошёл к собаке. Та подняла вверх испачканную чем-то морду, вгляделась в незнакомого человека.

Дворняжка. Мелкая, но не щенок. Глаза тёмные, шерсть непонятно какая — бежевая, что ли? Ошейника нет.

Макс сел на корточки, и собака заскулила, повалилась на бок, подставляя пузо. Только больная лапка лежала неестественно, безжизненно.

— Дурочка ты, — сказал Юрьевский беззлобно. — Если каждому пузо подставлять, кто угодно сможет ударить. Я предпочитаю сразу кусаться.

Но пузо Макс всё же почесал.

А потом взял псину на руки, прижал к себе и пошёл обратно к машине.

Он с детства не мог пройти мимо покалеченного животного, поэтому дома у них с мамой постоянно жили собаки, кошки и даже мыши. Мама думала, что Макс станет ветеринаром, но оказалось, что Юрьевский способен только жалеть и отвозить к специалистам — сам он даже уколы не мог делать.

Потом мамы не стало, и животные тоже постепенно поумирали. Новых Макс не заводил — когда ты постоянно на работе, заводить питомца — только мучить его.

Но пройти мимо несчастного голодного котёнка или раненой собаки по-прежнему не получалось. Словно внутри большого и циничного Юрьевского до сих пор жил маленький и очень добрый Макс, который учился на одни пятёрки и умел любить. По-настоящему умел — всем сердцем.

Пока это самое сердце ему не выдрали двое самых близких людей.

Его невеста… и родной брат.

* * *

Мне показалось, что Макс забрал с собой моё дыхание.

Я не могла вздохнуть. Стояла, хлопала ртом, как рыба, и не могла. Будто кто-то перетянул лёгкие железным обручем.

С чего он так взбесился? Почему вдруг начал называть меня шлюхой? Да, в последнее время я веду себя не слишком целомудренно, но кто он такой, чтобы меня осуждать?!

Я сама не понимала, что со мной. С одной стороны, меня разрывало на части от желания забыть обо всём, что случилось, и о Максе тоже. А с другой…

Мне не хотелось, чтобы он так обо мне думал. Не хотелось — и всё тут.

Глупое, до ужаса детское желание доказать, что я лучше, чем обо мне думают. Как будто мне не двадцать шесть, а шесть. Ну максимум шестнадцать.

Что тебе до его мнения, Света? Не надо вообще больше разговаривать с Юрьевским ни о чём, кроме работы. И уж тем более — трахаться.

Хватит. Пора жить дальше.

И никаких мужиков. Не знаю, как насчёт женщин-шлюх, а вот то, что все мужики — дебилы, это точно.

* * *

Моя злость и обида не утихли даже к понедельнику. Наоборот — разгорелись, как костёр, в который всё время подбрасывают дрова.

Поначалу я не поняла, но потом всё же сообразила: Юрьевский посчитал, что я не просто прощу мужа, а позволю ему вернуться. От осознания его образа мыслей стало ещё обиднее.

Совсем, что ли, сдурел? Как он мог вообще такое подумать?!

Хотелось орать и швыряться в Макса кружками. Что за странные выводы? Да ещё и сразу оскорбления! Можно ведь было сначала уточнить, а не называть сразу шлюхой!

В общем, все мысли в моей голове утром в понедельник заканчивались восклицательным знаком. Иногда даже не одним…

В результате на предобеденную встречу с америкосами я пришла дико злой. Утром надела шикарное чёрное платье, жемчужные бусы, накрасилась. Выглядела я великолепно, если бы не выражение глаз. Как выразилась Варя, моя соседка по рабочему месту: «У тебя сегодня взгляд серийного убийцы».

Не знаю насчёт серийного, но одного конкретного человека я бы укокошила…

На этот раз мы с Мишиным должны были представлять американцам всякие дизайнерские штучки. Русскоязычный логотип, макет сайта, отрисованную раскадровку рекламного ролика по утверждённому сценарию. Обычные рабочие моменты…

И опять на встречу припёрся Юрьевский. Я изо всех сил сжала папку с эскизами, когда он вошёл в переговорную в сопровождении улыбающихся американцев и с ног до головы толерантного Мишина.

Держись, Светка. Если ты сейчас запустишь эту папку Максу в голову, плакала твоя премия.

Но дело не только в ней. Я никогда в жизни не стала бы подставлять Сергея, которому была обязана своей карьерой и большой зарплатой.

Поэтому я предельно вежливо поздоровалась со всеми и начала презентацию.

Сперва показала раскадровку, америкосы глубокомысленно покивали, поохали. По макету сайта высказались, чуть покритиковали, но в пределах разумного. Макс всё это время смотрел на меня бесстрастным и совершенно чужим взглядом. Будто это не он два дня назад имел меня до потери сознания. А потом назвал шлюхой.

После макета сайта настала очередь русскоязычного логотипа «Эдельвейс»…

Наш дизайнер нарисовала пять вариантов, но все они были похожи один на другой и на мой скромный взгляд слабоваты. Мы с Мишиным долго думали, показывать ли их америкосам, но всё же решили показать. Вдруг им понравится?

Четыре из пяти логотипов по-разному обыгрывали название фирмы — цветочки, горы, солнце и чуть ли не козочки с лыжниками. И только пятый был графичным и очень современным, но… он скорее подходил для производителей мотоциклов, а не косметики.

Американцы задумчиво, но не гася своих улыбок, рассматривали эскизы. Я пыталась дипломатично подвести их мысли, что всё не так уж плохо, когда Сергей вдруг спросил у Юрьевского:

— А ты что думаешь, Макс?

У меня моментально пересохло в горле.

Генеральный взял в руки листок с эскизами логотипов, помолчал несколько секунд, разглядывая рисунки, поднял глаза на меня.

И меня вновь кольнуло обидой. Нет, даже не кольнуло — меня этой обидой шарахнуло, как дубиной по башке… Невыносимо было видеть эти стальные глаза, эту седую прядь, эти тонкие губы.

Почему я так на него обижена? Совершенно ведь чужой человек, совсем чужой. Какая разница, что он обо мне думает?

Света, тебе должно быть безразлично, всё равно.

Почему тебе не всё равно? Почему?!

— Логотипы неплохие. Но я вижу здесь проблему в несоответствии со всей остальной частью рекламной компании. Рекламный ролик чувственный, вызывающий, сайт яркий и острый. А логотипы по сравнению с вышеперечисленным смотрятся бледновато. Надо что-то такое же чувственное. Пусть будет неяркое, эдельвейс цветок нежный, и для контраста хорошо. Но чувственно и оригинально должно быть обязательно.

Сказал — как отрезал.

Стало ещё обиднее. И вроде всё правильно, и по делу, да я и сама так считаю — а обидно.

Словно он меня не только шлюхой, но и плохим специалистом считает, который его клиентам туфту подсовывает…

Света… ну что за детский сад?!

Сергей пытался сгладить углы после монолога Юрьевского, и я решила, что обижаться буду потом. Перехватила инициативу, уверила, что мы обязательно всё доработаем, даже предложила пару вариантов по улучшению дизайна, которые американцам понравились.

Но в итоге, когда клиенты засобирались, чтобы уходить, я чувствовала себя не только выжатой, как лимон, но и дико злой. Наверное, именно поэтому, как только американцы вышли из переговорной, я крикнула в спину уже почти вышедшему вслед за ними Юрьевскому:

— Максим Иванович, вы не могли бы задержаться?

Он обернулся, посмотрел на меня немного удивлённо, но кивнул. Закрыл дверь и подошёл ближе.

— Я слушаю.

— Вы специально? — спросила я, стискивая папку с эскизами. Только бы не треснуть… не треснуть… не треснуть!

— Что специально? — взгляд Юрьевского стал ещё более удивлённым.

— А вот это всё. Ваш монолог по поводу логотипов. Чего вы добивались? Хотели показать американцам, что им достался плохой менеджер, который готов втюхать им любое дерьмо?

— Света, — Макс перебил меня весьма раздражённым тоном, — ещё одно слово, и я тебя действительно уволю. И никакой Мишин не спасёт. Ты как со мной разговариваешь?

Я с силой захлопнула рот, клацнув зубами, как щелкунчик.

В глазах всё расплывалось…

— И даже не вздумай плакать. Вы, женщины, так всегда — чуть что, сразу в слёзы, чтобы мужики перед вами плясали и пылинки сдували. Хватит придумывать глупости. Сергей задал вопрос — я ответил то, что думал. Без всяких подводных камней. А теперь я, с твоего разрешения, пойду.

Он в последний раз посмотрел на меня недовольным взглядом, развернулся и вышел из переговорной.

Гад и негодяй.

А я идиотка.

Зачем вообще к нему полезла…

* * *

Когда я вышла из переговорной, меня поймал Мишин. Взял под локоток и сказал нечто удивительное:

— Ты на обед? Пойдём-ка вместе.

Я чуть на ровном месте не упала, так изумилась. За все шесть лет работы Сергей никогда не приглашал меня на обед. И вообще никого не приглашал, предпочитая ходить в кафе в одиночестве.

Видимо, мои мысли отразились у меня на лице, потому что Мишин улыбнулся и пояснил:

— Поговорить надо, Свет. А в офисе как-то не сподручно.

Я кивнула. Теперь понятно. Но о чём он собирается со мной говорить?

Мы пошли не в столовую, а в кафе на бизнес-ланч. Мне было безразлично, куда идти, а Сергей, как оказалось, терпеть не мог нашу столовую.

— Однажды мне попалась там недожаренная куриная котлета, — пояснил мне начальник. — С тех пор как-то нет желания там питаться.

— Категорично, — пробормотала я, и он усмехнулся.

Нам принесли бизнес-ланч, Сергей начал есть, а мне вот кусок в горло не лез…

— О чём ты хотел со мной поговорить?

Мишин зачерпнул вилкой побольше картофельного пюре, засунул его в рот, блаженно прикрыл глаза, проглотил — и только после этого ответил:

— Рассказать тебе хотел одну любопытную историю. Ты же знаешь, что нашу компанию Юрьевский организовал двенадцать лет назад? Так вот у него первые несколько лет вообще ничего не получалось, он чуть не прогорел. Как думаешь, почему?

— Понятия не имею, — покачала головой я.

— Из-за своей патологической честности. Ты же знаешь, реклама — это искусство профессионально и очень красиво врать. Юрьевский и враньё — вещи не совместимые. Так что да — он чуть в трубу не улетел. А потом, извини за нескромность, встретил меня. И я превратил его недостаток в достоинство.

Теперь каждый клиент знает, что наш генеральный директор — человек слова и мозги пудрить никому не будет. Но над созданием этого имиджа пришлось потрудиться. И то, что ты видела сейчас — часть нашего имиджа.

— Значит…

— Я специально позвал Макса на встречу. И на первую, и на вторую. И специально спросил про его мнение о логотипах. Без подобных вещей наш имидж растает, как снежок по весне. А нам нужно его поддерживать такими вот безобидными откровенными высказываниями. Понимаешь?

Я отпила немного сока из стакана и призналась:

— Понимаю. Но я не понимаю другого. Зачем ты всё это мне рассказываешь?

Мишин усмехнулся, увлечённо разрезая свой бифштекс. Поднял глаза, посмотрел на меня с лукавством и ответил:

— Я не слепой, Светка.

Стало неловко. Я даже голову в плечи вжала.

— Только ты помни — профессионализм прежде всего. Ладно? Разум не теряй. А то видел я, как ты сегодня на него обиделась. И совершенно зря.

Сегодня — да, зря. Но вот в субботу…

— Так что забудь свои заморочки и работай над проектом. Работа отдельно, личная жизнь отдельно. Договорились?

Кажется, я начала краснеть. Но ничего удивительного — от подобных-то наставлений.

— Я постараюсь.

— Ну вот и отлично. Ешь давай. А то всё остынет.

* * *

В четыре часа дня я свинтила с работы, чтобы встретиться с Андреем, и с удивлением заметила возле офиса садящегося в машину Юрьевского.

И прежде чем мой мозг успел включиться, мой рот заорал:

— Макси-им! — а мои ноги побежали к нему, не жалея сил и сверкая пятками.

Генеральный обернулся и хмуро уставился на меня. Наткнувшись на этот взгляд, я попыталась грохнуться, но Юрьевский успел среагировать и поймал меня на подлёте к асфальту.

— Удивляюсь, как ты до сих пор жива, — пробормотал он, помогая мне выпрямиться. — С твоим умением падать на ровном месте. Как нога?

— Почти прошла, — произнесла я смущённо. — Я… просто хотела сказать… Извини за сегодня, я вела себя глупо…

— Ничего страшного, — ответил Макс совершенно равнодушно. — Не буду предлагать подвезти, так как мне срочно нужно домой. До завтра, Света.

— До завтра, — прошептала я растерянно, не зная, что ещё сказать. А главное — надо ли говорить?

То, что случилось после презентации, на самом деле — сущая ерунда. Гораздо важнее — то, что произошло в субботу.

И мнение Юрьевского обо мне, кажется, никак не изменить.

Мне должно быть всё равно, да? Должно быть. Но мне не всё равно…

Но ведь так не бывает. Не бывает. Не может быть…

Откуда взялись эти чувства? Я не понимаю… Я никогда не была ветреной особой, я любила Андрея всем сердцем и душой.

Тогда почему сейчас я думаю совсем не об Андрее?..

Почему?!

* * *

Макс назвал собаку Жулькой — за вечное стремление что-нибудь стащить и сжевать.

Первым, до чего добралась Жулька, были его тапочки. Потом ремень, затем новые ботинки.

Будь Юрьевский другим человеком — он бы взбесился. Но Макс к подобным вещам относился философски. Собака была молодая, почти щенок — её нужно было воспитывать.

— Может, себе оставишь? — спросил у него Антон Любимов — ветеринар, к которому Макс привозил всех своих найденных животных последние лет двадцать.

— Да меня дома не бывает. А ей играть, гулять хочется.

— Ты меня поражаешь, — хмыкнул врач. — Ты же генеральный директор, а не хрен, извини, собачий. Приходи позже, уходи раньше… Это обычное дело для генеральных директоров.

— По вашему судишь? — хмыкнул Макс.

— Да и не только. У жены на работе генеральный ходит только два раза в неделю — документы подписывать. Во вторник и четверг. С двенадцати до четырёх. А ты чего?

— А я ничего, — развёл руками Юрьевский.

Но дома, когда Жулька развалилась на купленной специально для неё подстилке и стала увлечённо грызть сушеную баранью ногу, он всерьёз задумался над словами Антона.

Обычно Макс пристраивал найденных животных. Не всегда это получалось быстро, иногда приходилось ждать по 2–3 месяца, а то и по полгода, но ему везло. Впрочем, пристраивал он не сам, а через своих знакомых волонтёров, которые занимались тем же самым, что и он — забирали выброшенных животных с улицы, лечили и находили им хозяев.

Жулька была смешная. Небольшая, с рыже-палевой шерстью, тёмными глазами и ушами, которые то стояли торчком, то загибались вниз. И умная. Понимала команды так хорошо, как будто её им кто-то уже учил, но это не мешало ей шкодить в его квартире третий день подряд.

Макс знал — это нормально. Жулька испытывала его, хотела понять, годится ли он на роль хозяина и вожака. И Юрьевский терпеливо воспитывал её, так и не зная, отдавать свою новую подопечную другим хозяевам или нет.

Именно из-за Жульки Макс пораньше ушёл с работы в понедельник. Хоть у собачки и оказалась повреждена лапка — небольшой вывих — гулять ей всё же было необходимо.

— Похоже, ты будешь единственной постоянной женщиной в моей жизни, — пробормотал Юрьевский, заходя в квартиру и наблюдая за тем, как Жулька увлечённо виляет хвостом и пытается подпрыгивать, но из-за больной лапки только смешно дёргается. — Ну, чего? Не против остаться со мной?

Собачий хвост завилял ещё восторженнее.

Что ж, пусть живёт. Может быть, ему тогда будет не настолько тоскливо. Макс рассказал Свете про своё киноманство, но не стал упоминать, после чего оно началось.

Света…

Злость на неё ушла, сменившись усталостью.

Наверное, это нормально — прощать тех, кого любишь.

Просто у него за десять лет это так и не получилось.

* * *

Заявление мы подали. Правда, далось это мне эмоционально очень тяжело. Андрей опять пытался уговорить меня не разводиться, и я периодически хотела ему треснуть.

Но ещё сильнее мне хотелось треснуть Саше. Конечно, она с лёгкостью заявила Андрею, что может «отдать» нам своего ребёнка, ведь до этого сестра приходила ко мне и услышала то, что желала услышать. Что я не собираюсь прощать Андрея.

И от этого её предложения мне было так отвратительно и мерзко…

Наверное, именно поэтому я попросила своего почти бывшего мужа забрать вещи как можно скорее, а потом не звонить и не приходить.

— И Саши это тоже касается, — заключила я, и Андрей, горестно вздохнув, дал слово.

Домой я вернулась с чётким желанием как следует набухаться. А ещё лучше — утопиться. Можно даже в ванной.

Примерно так я и сделала — налила полную ванну воды, добавила побольше шампуня для пены, и завалилась туда по самую шею. Лежала, смотрела в потолок и старалась ни о чём не думать.

Даже о Максе.

И это почему-то оказалось самым сложным…

* * *

День, когда я вновь пойду на работу в хорошем настроении, можно будет раскрасить в календаре красным цветом. А пока — только чёрным.

Чтобы попасть к нам в офис, нужно пройти через холл огромного торгового центра, и моё настроение ухудшилось ещё больше, когда я увидела, что магазины уже начинают украшать витрины к Новому году.

Вообще-то я люблю Новый год. Но не сейчас, когда мне не с кем его встречать и вообще непонятно, что делать дальше.

— А-а-апчхи! — вдруг громко и смачно чихнула девушка, шедшая передо мной. Я вздрогнула, обратив на неё внимание, и нахмурилась: что-то в ней показалось мне знакомым…

Точно!

— Олеся! — воскликнула я и почти сразу смутилась. Светка, ну что ты как ребёнок! Вы же вроде как не представлены.

Она обернулась, удивлённо оглядела меня. И вдруг улыбнулась.

— А! Я вас помню. Вы у Макса работаете, да?

Я кивнула. Надо же — помнит…

— А я опять к нему по делу. А-а-апчхи! — снова чихнула Олеся, и уши её шапки смешно задрыгались.

— Простудились? — спросила я, и она покачала головой.

— Не. Я просто вышла из метро на другом конце торгового центра. Шла через длииииинный такой холл, и там какие-то люди заваривали прям в проходе чай с имбирём. А у меня на имбирь… а-а-ап-чхи! Аллергия, вот. Вы не знаете, тут аптека есть? Надо мне таблеточку выпить…

— Есть, конечно. Тут всё есть…

Я махнула рукой и повела Олесю в местную аптеку. Она почти каждую секунду шмыгала носом и так трогательно смущалась, что я не удержалась от улыбки.

— Спасибо! — поблагодарила она меня, когда мы вышли из аптеки. Проглотила таблетку от аллергии и спросила: — А как тебя… ой, то есть вас зовут?

— Можно на «ты». Я Света.

— Олеся. Да, давай на «ты». Отвыкла я от этих протоколов.

Она действительно была очень лёгкая и милая. Неудивительно, что Юрьевский к ней неравнодушен. Мне самой рядом с Олесей стало чуть веселее жить.

Я довела её до приёмной, про себя глупо и по-детски радуясь — наверняка Макса ещё нет на работе — но как только мы подошли к секретарской стойке, Вика, кивнув и раздвинув губы в профессиональной любезной улыбке, позвонила генеральному по телефону и махнула рукой на дверь.

— Входите, Олеся, он ждёт.

А я была вынуждена вернуться на своё рабочее место, изнывая от ревности, и поминутно глядеть на часы.

Сорок минут. Она вышла только через сорок минут. Улыбнулась, махнула мне рукой и поспешила к выходу.

Нет, я, разумеется, понимала, что ничего у них не было. Но всё равно внутри что-то сжималось от досады и ревности.

Эх, Светка, Светка…

* * *

А ближе к двенадцати часам в офисе появился человек, которого все наши дамы всегда очень ждали.

Фил Грин был моим любимым клиентом. И даже не по причине довольно-таки приличных денег, которые он платил мне за создание рекламы для его фитнес-центров, а просто потому что любое его появление в нашей конторе было отличным поводом поржать и постебаться.

Поржать над его прикольным акцентом, а постебаться над нашими дамочками, которые спали и видели Фила в своей постели и с кольцом на пальце.

— Света! — воскликнул он, разводя руками. У него это так смешно получалось — с ударением на «а». — Милайа. Как ты, детька?

Помню, в начале нашего общения Фил всё время повторял «бэйб», «бэйб*» (*англ. «детка»), пока я не призналась, что это прекрасное слово ассоциируется у меня только с поросёнком по имени Бэйб, и не может восприниматься без слегка истеричного хихиканья.

Фил надул губы и предложил вариант «бэби», который был мной категорично отвергнут. Потом последовали «малыска» и «крошка». От первого слова я начинала похрюкивать и почёсываться в районе возможной лысины, а второе показалось мне слишком пошлым. Хотя Фил говорил его лучше всего.

Поэтому мы остановились на «детьке». Это, по моему скромному мнению, намного лучше поросят и малысек.

— Я ничего, — ответила я, улыбнувшись. — А ты как, Фил?

Вообще я обычно против того, чтобы переходить с заказчиками на «ты», но с Филом это получилось легко и просто. Он и сам был такой — лёгкий и простой.

— Прекрасна! — воскликнул американец, то ли отвечая на мой вопрос, то ли делая мне комплимент. — А я к тебе с новым предложениям.

Фил начал оглядываться по сторонам. И я понимала, почему: на его глубокий и красивый голос уже начинало сбегаться всё женское население нашей конторы.

— Предложение! — воскликнула вдруг моя соседка по столу, и я даже вздрогнула от неожиданности. — Руки и сердца? — она сложила ладошки на груди и умильно взглянула на Фила.

— Нет, Варья, — сказал американец с улыбкой. Надо же: запомнил, как зовут! — И у Света есть муж. Да, Света?

— Нет! — радостно ответила вместо меня Варя. — Разводится она!

Вот блин. Нет, я её понимаю: мы всё-таки с ней целых шесть лет рядом сидим и общаемся, и теперь, после моей ссоры с мужем, Варя отчаянно желала сосватать меня за кого-нибудь ещё. Даже предлагала кандидатуру одного из наших бухгалтеров — неплохого, в сущности, мужика. Но… как наверняка спошлил бы Юрьевский: у меня на него не стояло.

— Водится? — переспросил Фил, почему-то проглотив приставку.

— Ни с кем я не вожусь, — вздохнула я, вставая из-за стола. — Пойдём-ка в переговорную. А то там сзади народ уже удочки мотает.

Американец нахмурился, но кивнул и последовал за мной.

Переговорных у нас две. Одна маленькая, для гостей вроде Фила, а другая — та самая, в которой я чуть не проглотила колпачок от губной помады.

— Света, — начал Фил, когда мы сели за стол напротив друг друга, — а почему «удочки мотает»? «Мотать удочки» — убегать, сматываться. Так мне мой преподаватель по русскому языку говорила. И куда они бежать собирались?

Как он вообще живёт в этой стране?..

— Я сказала про удочки в другом смысле. Наши женщины ловить тебя собирались. Как рыбку ловят, понимаешь? Отошёл бы от моего стола — и попал в сети коварных соблазнительниц.

— А-а-а! — протянул Фил. — Я понял, Света. Ловить рыбку, да. Интересный у вас язык. А почему ты… раз-водиться?

— Ну почему люди разводятся? Не сошлись характерами.

Он задумался.

— А… могу я за тобой… по-уха-жи-вать? — произнёс Фил по слогам. — Правильно я сказал?

— Правильно. Пятёрка. А поухаживать нельзя.

— Почему?

— Потому что ты клиент, а я твой менеджер по рекламе, — сказала я наставительно. — Такие правила. Усёк?

— Усёк, — кивнул Фил. — А что это значит? Усёк?

— Это значит — понял, осознал, больше не буду.

— А-а-а. Интересно. Два года тут живу, а всё новые слова…

Я не стала уточнять, что два года назад он, считай, практически не говорил по-русски. Половину слов заменял английскими. Мне даже было проще общаться с ним просто по-английски, чем расшифровывать ересь типа «Эта женщина со гуд для май реклам».

— Хочешь, научу тебя ещё одному слову? Если сможешь сказать с первой попытки — гарантирую пятнадцатипроцентную скидку на твой новый проект.

Фил загорелся. Наивный!

— Давай слово.

— Переподвыподверт! — выпалила я как на духу.

У американца сдулось лицо.

— Как?

— Переподвыподверт! — охотно и даже немного снисходительно повторила я.

Фил вздохнул, набрал воздуха в грудь и попытался повторить:

— Перепор… выпор… вер… Что это за фигня такая?

— Вот именно, что фигня. Это когда кто-то что-то делает или произносит, а ты не понимаешь ничего. Тогда говорят — с переподвыподвертом. Слишком вычурно, значит.

— Ужас. Можно ведь просто сказать: «это пи*дец» и не ломать язык.

Я кашлянула, чтобы не заржать.

— Можно. Но с переподвыподвертом интереснее.

— С перепод… перепо… Кажется, не видать мне скидки. Или ты мне ещё какое-нибудь слово дашь?

— Пожалуйста, — пожала плечами я. — Эйяфьядлайёкюдль.

Когда-то давно я по приколу научилась произносить название этого Исландского вулкана. Для меня это довольно просто — с детства дружу со скороговорками.

— Так нечестно. Это же не русское слово, — засмеялся Фил. — А русское?

— А русское — Сыктывкар. Ястржембский. Синхрофазотрон. Что выбираешь?

Он некоторое время задумчиво чмокал губами, словно пробовал эти слова на вкус. Но в итоге фыркнул и сказал:

— Пожалуй, ничего. Обойдусь без скидки.

— У тебя и так скидка, как у постоянного клиента. Только пятипроцентная. Ну давай, рассказывай, что там за новая идея…

* * *

Было забавно наблюдать, как Фил пробирается к выходу сквозь облепивших его женщин. Не теряя самообладания и вежливой улыбки, но быстро настолько, будто в попу он себе вставил свечку с перцем.

— Варя, — укоризненно сказала я, когда американец скрылся из моего поля зрения, — ну как тебе не стыдно?

— Чего это мне должно быть стыдно? — возмутилась соседка. — Как будто я тебя бомжу какому-то сватаю. Красивый мужик, молодой, богатый. И ты ему нравишься!

— Не придумывай.

— Я и не придумываю! Он мне сам это говорил, ещё когда говорить толком не умел. «Света прекрасный гёл, жаль, не май».

— И не июнь, — фыркнула я. — Варя, имей совесть! Я сама разберусь.

— Сама так сама, — она пожала плечами. — Я уже всё сделала. И если Фил не дурак, он активизируется. А если дурак — значит, он нам такой и даром не нужен!

Мне Фил любой был даром не нужен. Нет, он неплохой парень, но…

— Света, — услышала я прямо над собой голос Юрьевского — и резко перестала дышать, — что у вас там с проектом для «Эдельвейса»?

Я подняла голову и уставилась в его серые, холодные и явно очень недовольные глаза.

— Делаю.

— Вы занимались бы лучше тем, что действительно важно, — сказал генеральный раздражённо. — А не сидели целый час в переговорной с клиентом, на которого надо было выделить не больше тридцати минут.

Юрьевский развернулся и направился к выходу из офиса.

Мы с Варей проводили его взглядами и выдали одновременно, когда он шагнул за дверь:

— Гад. — Варя.

— Негодяй. — Я.

— Но красивый, сволочь, — вздохнула соседка, а мне почему-то пришло в голову…

Разве дело в красоте? Я ведь не поэтому думаю о нём, правда? Нет, не поэтому.

Я влюбилась в Андрея, потому что он мне посочувствовал. И в этот раз, кажется, происходит всё то же самое…

Но я не хочу в него влюбляться. Он гад и негодяй, который, к тому же, совершенно не желает целоваться и считает меня шлюхой.

Не хочу. Не хочу. Не хочу!

«Да мне плевать на то, что ты хочешь», — хмыкнуло резко забившееся у меня в груди сердце.

Эх, Светка…

* * *

А на следующий день, сразу после того, как я пришла на работу, мне принесли огромный букет из пятидесяти одной красной розы.

И я, приняв этот подарок и расписавшись за него, застыла в растерянности. Нет, мне, конечно, дарили цветы, в том числе и на работе — на день рождения. Но не пятьдесят одну розу за раз!

— Миллионы, миллионы алых роз, — запела Варя, размахивая кружкой с чаем так, что он едва не выливался ей на колени, — из окна, из окна видишь ты…

— Хорошо, что не миллионы, — вздохнула я. — Иначе мне пришлось бы выброситься из этого самого окна.

— Да ладно тебе! — фыркнула соседка. — Радуйся, дурочка. Ухаживает за тобой!

— Кто?

— Да Фил, кто же ещё!

Я удивлённо покосилась на розы. Фил?!

— Вот, тут и открыточка есть! Ты чего, Светка, ослепла? Читай давай!

Действительно — маленькая бархатная открыточка. Такая же красная, как сами розы, поэтому я её поначалу не заметила.

«Света, надеюсь, ты любишь розы. Но если нет, я исправлюсь. Фил».

Чёрт.

Пятьдесят один раз — чёрт!

— Как романтишно… — провыла Варя и завалилась на свой стол. Не иначе, от умиления.

— И куда это мне всё ставить?.. — пробормотала я, оглядывая свой стол. На нём, конечно, всегда порядок, но не до такой же степени, чтобы ещё вазоны с цветами разводить!

— Да сюда вот, на перегородку.

— Чтобы этот букет все видели?!

— Конечно! Пусть завидуют!

Я горестно вздохнула и отправилась к Вике — за вазой. Самой большой. Вика, меланхолично обрабатывающая ногти пилочкой, выделила мне вазу, даже не поинтересовавшись, зачем.

Добрая я налила туда ледяной воды из кулера и, вернувшись на своё место, попыталась засунуть вазу вместе с цветами себе под стол.

— Сдурела?! — немедленно завопила Варя. — Такую красоту под стол. Вынай! Вынай, я тебе говорю!

— Не вынай, а вынимай…

— Какая разница! Вытаскивай! В кои-то веки такая радость — а ты её под стол… Садистка!

— Скорее, мазохистка, — пробормотала я, представив, сколько людей подойдут и спросят, откуда у меня такой букет и кто его подарил. И вот чего я врать должна?

Я вообще вру не виртуозно. Даже я бы сказала — хреново я вру. А во вранье что самое главное? Правильно — верить в то, что ты говоришь. А мне это очень сложно. Проще научиться летать.

Правда, распространялось это только на личную жизнь. По работе врать я, конечно, умела. Иначе не работала бы рекламщиком…

В общем, да — так и случилось. Как только на нашей с Варей перегородке появился букет цветов, к нам тут же повалили любопытствующие. И так как я понятия не имела, что отвечать, кроме «не ваше дело, подите вон отсюда», говорила в основном Варя.

Вот уж кто всегда умел виртуозно врать.

А потом, часов в одиннадцать, в офис зашёл Юрьевский. Если честно, я надеялась, что он не придёт на работу. Но он, увы, пришёл.

Ещё я надеялась, что он протопает мимо моего букетика и не заметит его. Но он, увы, заметил.

Кроме того, я надеялась, что он хотя бы промолчит… Но он, увы, не промолчал.

— Это что? — спросил генеральный, удивлённо разглядывая мою клумбу. — У кого-то день рождения? Юбилей?

— Нет, Максим Иванович, — ответила Варя весело, и я мысленно застонала. — Это за Светой нашей ухаживают!

Я закатила глаза к потолку. Может, там где-нибудь торчит крюк, на котором можно повеситься?..

Юрьевский молчал, переводя взгляд с меня на букет. Долго так молчал.

А потом молча развернулся и пошёл к себе в кабинет, оставив меня с совершенно мерзким ощущением чего-то неправильного и очень, очень плохого.

* * *

Стационарный телефон зазвонил примерно через час.

— Свет, тебя Максим Иванович вызывает, — пропела Вика мне в трубку. — Просил взять всё по «Эдельвейсу».

Ясно. Сейчас будет бить.

Я распечатала несколько новых файлов, захватила папку со старыми — и отправилась на экзекуцию в кабинет генерального.

Как там в песенке поётся…

«Так весело, отчаянно шёл к виселице он!..» Вот точно про меня.

Ну ничего — прорвёмся.

Вика в кои-то веки не занималась своими ногтями, а разбирала бумаги. Я шмыгнула мимо неё в кабинет Юрьевского, закрыла дверь и застыла.

Да. Вот он, тот самый стол, на котором он меня имел полторы недели назад.

Чёрт, тут действительно жарко, или мне кажется?

— Садись, — Макс кивнул на стул возле себя. Я послушно на него опустилась, прижала к груди папку с бумагами по «Эдельвейсу» и вопросительно посмотрела на генерального.

Вид у него был мрачный. Если бы Юрьевский был тучкой — клянусь, из него бы в этот момент пошёл дождик…

— Ну давай, расскажи мне, чем ты занималась последние два дня, — сказал генеральный едко и даже как-то язвительно. — Кроме часовых посиделок в переговорной и букетиков от бывших мужей.

— Он не от бывшего мужа! — возмутилась я.

— Отлично, — Юрьевский сощурился. — Бывший муж, я, ещё кто-то. Ты мужиков коллекционируешь?

На секунду я остолбенела.

А потом, когда вновь приобрела способность двигаться и говорить, прошипела:

— Негодяй! — и треснула его папкой с документами по башке. Изо всех сил треснула. А затем всхлипнула и разрыдалась, опустив голову и закрыв лицо ладонями.

— Света! — Юрьевский сразу начал трясти меня за плечи. — Чёрт тебя дери. Я же говорил: ненавижу плачущих женщин. А ну, прекрати сейчас же!

— Отвали! — огрызнулась я. — Вот уволюсь… на фиг. Сами будете… Эдельвейс этот… доделывать!

— Не уволишься.

— Уволюсь!

— Нет.

— Да!

— Нет. Я должен заявление твоё подписать. А я не подпишу.

Я всхлипнула и вытерла мокрые щёки ладонями, но головы так и не подняла.

— Тогда я просто перестану ходить на работу. И подавитесь!

— Как скажешь. Только плакать прекрати. Сама подумай: выйдешь сейчас из моего кабинета вся зарёванная, как школьница, которую на второй год оставили. Стыдно же будет.

— Не будет! — я наконец подняла голову и с вызовом посмотрела Юрьевскому в лицо. — Я так и скажу, что это ты меня довёл. И пусть тебе будет стыдно!

— Будет, — согласился вдруг он, и я запнулась. — Мне уже стыдно. От кого букет, Свет?

— От Фила, — буркнула я недовольно. — Фил Грин, вчера приходил. А ты ревнуешь, да?

Макс усмехнулся.

— Не знаю. А что с твоим почти бывшим мужем?

— Заявление на развод вчера подали.

— Ты же хотела…

— Всё, что я хотела, ты себе сам придумал. Воображение у тебя хорошее, — съязвила я горько. — Богатое. Мне такое даже не снилось.

Он молчал несколько секунд.

— Хорошее воображение, да. Сейчас покажу, насколько, — подался вперёд и, обняв меня, перетащил к себе на колени. Я настолько не ожидала подобного действия, что на несколько секунд опешила.

И этих несколько секунд Юрьевскому хватило, чтобы задрать мне свитер до шеи и, сдвинув вниз тонкую ткань бюстгальтера, наклониться и впиться губами в мой сосок.

Но, несмотря на то, что между ног у меня моментально стало влажно, я хлопнула Макса ладонью по лбу и прошипела:

— Прекрати! Нашёл себе шлюху, да? Может, ты мне ещё денег за секс предложишь?!

Он замер, напрягся всем телом. Потом выпрямился — и я не успела ничего сказать, как Юрьевский вдруг поцеловал меня.

Я застыла в его объятьях, пытаясь осознать происходящее.

Почему?..

Сам же… говорил… что не целуется…

И от этого поцелуя я растеряла все мозги, настолько он был горячий и чувственный. Кажется, я не смогла бы сильнее возбудиться, даже если бы Макс вместо губ начал ласкать языком какие-нибудь другие места.

Я закрыла глаза, прижалась к нему всем телом — и растворилась в собственных ощущениях, сосредоточившись нa своих губах, которым было так сладко, тепло и хорошо, как никогда в жизни.

— Извини. Я был нe прав, — прошептал он, когда прекратил меня целовать. — Ты замечательный человек, Света. А я — негодяй.

— Угу, — подтвердила я, вновь потянувшись за поцелуем.

— Не надо, — он чуть отвернулся, и я только мазнула губами по щеке. — Я тебя не заслуживаю. Иди, Свет. Я верю, что с «Эдельвейсом» всё будет хорошо, пока он в твоих руках. И не плачь больше, не надо.

Макс ссадил меня со своих коленей обратно на стул, поправил бюстгальтер, одёрнул свитер. Я, всё ещё плохо соображающая, смотрела на него и молчала.

— Иди, — повторил он, кивнув на дверь.

И я ушла. Просто потому что не знала, что сказать и как пробиться сквозь те стены, которые Юрьевский выстроил вокруг себя.

Ну и ладно. Как там говорила Скарлетт о`Хара?

Я подумаю об этом завтра…

* * *

Плохая из меня Скарлетт о`Хара получилась. Не думать не вышло. Я весь день была рассеянной и растерянной, никак не могла сосредоточиться, путала всё на свете. Варя с подозрением на меня косилась и даже пошутила:

— Что с тобой такое Юрьевский делал, из-за чего ты такая пришибленная? Неужели ругал за букет?

— Нет, — ответила я немного нервно. — Так, по «Эдельвейсу» прошёлся.

— Везёт тебе на америкосов, Свет, — вздохнула Варя. — Вот выйдешь замуж, махнёшь в Америку…

— Без меня меня женили, — пробормотала я себе под нос, и тут зазвонил мобильный телефон. У меня их вообще два — кондовый филлипс, который держит зарядку недели по две-три, и гламурный смартфончик. Беленький. Смартфончик — телефон «для своих», а филлипс — рабочий.

Фил звонил на филлипс. Такой вот каламбур…

— Алло.

— Привет, Света, — его голос звучал как всегда радостно. Эх… даже жаль знакомить такого хорошего человека с птичкой обломинго… — Тебе понравились цветы?

— Очень понравились, — ответила я честно. — Но понимаешь… Это лишнее.

— Почему? Света, ты мне правда нравится, — наверное, Фил начал коверкать слова от волнения. — И ошень. Я просто хочу поухоживать за тобой. Разве плохо?

— Хорошо. Но…

— Я тебе не нравлюсь?

— Ты прекрасный человек. Но я три дня назад подала заявление на развод. Я не готова.

Захотелось нервно хихикнуть. Конечно, как с хорошими мальчиками встречаться — так ты не готова. А как с плохими мальчиками трахаться — так очень даже.

Хотя… почему сразу с мальчиками? С одним конкретным мальчиком…

— А-а-а… — протянул Фил. — Я понял. Позже, да?

Я хотела сказать, что даже позже ничего не получится, но не смогла.

Да и, в конце концов, это неважно. Такой парень, как Фил, долго без девушки не останется. Пройдёт месяц — и он обо мне забудет.

— Позже. Но проект я тебе сделаю. И даже со скидкой.

— Спасибо, Света, — американец погрустнел. — А я хотел пригласить тебя в ресторан…

— Прости, — сказала я мягко. — И благодарю за букет. Самый красивый букет в моей жизни, честно.

Фил чуть повеселел, и мы распрощались.

А когда я положила трубку и подняла голову, то наткнулась на укоризненный взгляд Вари.

— Дура ты, Светка, — заключила коллега. — Сказочная идиотка.

— Я его не люблю, Варь.

— И что? Вот Андрея ты любила. И чем всё закончилось? Может, и не надо это — по любви-то?

Я пожала плечами.

— Может, и не надо. Но толку рассуждать? Я иначе просто не могу. Никогда не могла.

— Вот я и говорю — сказочная идиотка… Тебе уж больше четверти века, а ты принца ждёшь.

Я фыркнула.

— Угу, и на белом коне. И в короне. И со скипетром.

— С бооооольшим таким скипетром, — хихикнула Варя. — Сантиметров двадцать пять длиной.

— Пошлячка, — фыркнула я и задумалась. — А такое вообще бывает?

— Ну бывает, наверное. Загуглим?

— Сдурела? У айтишников глаза на лоб полезут, если мы начнём искать в инете размеры членов.

— Да ладно, они ребята с юмором. Поржут и забудут.

Я покачала головой… и вдруг вспомнила Юрьевского.

Не знаю, как насчёт белого коня, а скипетр у него точно мощный…

Эх, Светка… Кажется, пошлость — заразная болезнь, передающаяся половым путём.

И Макс тебе её щедро так отлил. Вместе со своим спермотоксикозом…

* * *

Он всегда гораздо больше любил собак, нежели людей.

Абсолютно искренние, преданные существа. Как их вообще можно обижать? Выбрасывать на улицу, отрезать хвосты и уши — а Макс на такое за всю свою жизнь насмотрелся — и даже убивать. За что, зачем? Ему это было недоступно.

Жулька смотрела на Юрьевского влюблённым взглядом и бешено виляла хвостиком. А ведь он ничего не сделал. Просто домой пришёл.

— Соскучилась, да? Понимаю, весь день в запертой квартире сидеть скучно. Пошли погуляем.

Хвост заходил ещё быстрее.

Макс надел на Жульку ошейник, прицепил поводок и вышел из квартиры.

От резкого ледяного ветра заслезились глаза, и он поморщился. Скоро декабрь, зима, Новый год… Отвратительный праздник.

В кармане зазвонил телефон. Юрьевский достал его, посмотрел на экран.

Брат.

— Да, Гриш.

— Привет, — брат всегда говорил с Максом нарочито бодрым голосом, — ты про пятницу помнишь? Придёшь к нам?

— Приду.

— Хорошо! К четырём сможешь?

— Постараюсь.

Юрьевский положил трубку и с некоторой брезгливостью покосился на телефон.

Они с Гришей больше никогда не обсуждали то, что случилось десять лет назад. Брат звал Макса на все праздники, и он почти всегда приезжал. Не ради Гриши и его жены — ради Ксюши, своей племянницы. Дети — это святое.

Ксюша была плодом той самой связи между Гришей и Кариной — бывшей невестой Юрьевского. Теперь же Карина вот уже десять с лишним лет являлась женой его младшего брата.

Никакой симпатии к ней Макс давно не чувствовал, да и с Гришей отношения так и не наладились. Но племяшку Юрьевский любил. Она была хорошей, искренней девочкой, обожала книжки и животных. И почему-то была похожа не на Карину — блондинку с голубыми глазами, и не на его брата — темноволосого и кареглазого, а на него. На Макса.

Сероглазое и серьёзное существо, ко дню рождения которого Юрьевский готовился уже третью неделю. Конечно, он приедет.

Удивительно, но Ксюша не унаследовала от Карины абсолютно ничего. Это была какая-то шутка природы — при яркой вызывающей красоте этой женщины её дочь была почти полной копией своей бабушки, которую не слишком помнила — мама Макса умерла шесть лет назад. И если Гриша был похож на их отца, то Макс, как и Ксюша, лицом и характером напоминал мать.

Именно после её смерти он ожесточился ещё больше. Она как-то умудрялась сглаживать «впечатления» после предательства брата и невесты, а вот когда её не стало…

Так получалось, что все женщины, которые попадались Максу на пути, были не похожи на его мать. До встречи с Кариной он по этому поводу и не заморачивался, просто плыл по течению, как любой мужик — считая, что у него ещё полно времени для того, чтобы завести семью. А потом познакомился с Кариной — и свихнулся.

Это не любовь была, одержимость какая-то. Он её хотел до дрожи в коленках, как подросток. А Карина нос воротила. Теперь понятно, почему — ждала принца побогаче. А у Макса тогда фирма трещала по швам и разваливалась — какой из него принц? Если только трубочист, как в «Старой, старой сказке».

А маме Карина сразу не понравилась. Макс отмахнулся от её предостережений, да она и не настаивала — верила в то, что он разберётся сам. Ага, разобрался…

— Всё к лучшему, — говорила тогда мама. — Значит, и не нужна она тебе. Встретишь другую.

Поначалу Юрьевский и не искал никого — были иные заботы. Какое-то время болел — и об этой болезни он предпочитал вообще не вспоминать — а потом бизнес вдруг попёр в гору. Помог ему в этом Сергей Мишин — случайный собутыльник в одном из баров Москвы оказался первоклассным специалистом по рекламе, которому поверил не только Макс, но и клиенты.

Юрьевский тогда решил построить матери дом за городом — шикарный тёплый дом, чтобы жила там круглый год и дышала воздухом. А когда построил, пригласил на новоселье Карину с Гришей. Какие у его бывшей невесты были глаза… завидущие. Она вдруг поняла, что прогадала. И хотя они жили в доме не менее шикарном, Карине хотелось большего. Она была как та старуха из сказки Пушкина — без чувства меры.

А Гриша ничего не замечал. Он всегда был наивнее Макса… Поэтому, наверное, пару лет назад у него и начались проблемы с бизнесом. Наивность — она рано или поздно даёт о себе знать…

А может, это была не наивность, а самообман? Теперь Юрьевский уже ни в чём не был уверен.

Мама прожила в своём доме только год. Сейчас он пустовал — Макс приезжал туда крайне редко, но щедро платил одной конторе за поддержание рабочего состояния коммуникаций, чистоты и порядка. Скорее всего, когда-нибудь мамин дом достанется в наследство Ксюше… но Карине Юрьевский этого, понятное дело, не говорил.

Именно тогда, после маминой смерти, Макс постепенно уверился в том, что все женщины шлюхи. Вокруг него крутилась куча «утешительниц», и эти утешительницы были готовы ради денег на что угодно, и даже больше. Поначалу это было даже забавно. Секс хорошо помогал забыться и ни о чём не думать. Но потом начало бесить.

Эти глупые молодые курицы почему-то считали, будто Макс не замечает их меркантильность. Хотя… пару раз он почти поверил в искренность двух девушек. Одну Юрьевский разоблачил, когда она заявила, что беременна от него, а у другой решил посмотреть личку в соцсети. Там она называла Макса «старым, но здоровенным хреном» и вовсю расписывала своим подружкам разные интимные подробности.

Юрьевскому это оказалось не столько неприятно, сколько до ужаса противно. И с тех пор он не давал женщинам ни малейшего шанса.

Только Света как-то умудрилась выбиться из этого графика недоверия. Макс очень старался разбудить в себе такую же брезгливость по отношению к ней, какую он испытывал к остальным женщинам, но не выходило.

Света была хорошая. Юрьевский видел это чётко — всё-таки идиотом он никогда не был. И его тянуло к этой её хорошести, как замёрзшего тянет к огню, но…

— Гав! — сказала Жулька, и Макс вдруг очнулся. Чёрт, как задумался-то…

— Действительно, ты права. Долго стоим на одном месте. Пошли дальше.

— Р-р-гав! — согласилась Жулька, и Юрьевский, усмехнувшись, продолжил прогулку, стараясь отключить лишние мысли.

Плохо тебе, хорошо, болен ты или устал — а с собакой всё равно надо гулять.

Как когда-то говорила его мама: «Хоть ты тресни»…

* * *

Иногда день рождения — грустный праздник. Особенно если ты женщина, тебе исполняется шестьдесят и тебя, по сути, выгоняют с работы на пенсию.

По этому поводу, как оказалось, в нашей фирме ходили слухи уже вторую неделю. Мол, Юрьевский гад, попросил Инну Васильевну из бухгалтерии «уйти по собственному желанию», потому что здоровье у неё уже не очень. То лапы ломит, то голова раскалывается. Неудобный, мол, сотрудник.

Мне всё это, размахивая руками и жестикулируя, поведала Варя в понедельник. До этого она почему-то мне сию сплетню не рассказывала, но в среду её уровень возмущения достиг точки кипения — и соседка взорвалась.

— Как так — ты не слышала?! Да там вся бухгалтерия гудит. Ну ты, Светка, даёшь!

— Ничего я не даю, — огрызнулась я, косясь на букетик от Фила. Цветы, простояв на работе сутки, начали распространять вокруг себя сладковатый запах, который меня изрядно раздражал. — Я сначала была в командировке, потом вообще чуть не уволилась, теперь развожусь. Может, я что-то и слышала краем уха.

— Угу, мочкой, — фыркнула Варя. — До слухового прохода не долетело. Ну, так вот. Погнал Инну Васильевну Юрьевский, по собственному попросил написать. Правильно мы вчера с тобой сказали — гад и негодяй!

Я решила промолчать. Начну защищать Макса — Варька ещё что-нибудь заподозрит… а оно мне надо? А возмущаться наравне с ней у меня сейчас вряд ли получится.

— Вика сказала — Макс попросил цветы заказать какие-то шикарные. И премию наверняка дадут. Но всё равно. Гад.

— Он же генеральный директор, — вырвалось-таки у меня. — А не благотворительный фонд. Что называется — ничего личного…

— А вот не надо его защищать. Скажешь, не гад?!

От ответа меня спас дикий шум за перегородкой. Тут же подскочила одна из коллег и, сделав большие глаза, заявила:

— Идём поздравлять Инну Васильевну! Общий сбор в переговорной.

Идём так идём…

Переговорная оказалась забита до отказа. Все сотрудники, старательно пытающиеся замаскировать неодобрительные взгляды в сторону Юрьевского, спрессовывались между собой в плотные человекопласты, дабы в помещении все поместились. Но общий дух недовольства витал над генеральным директором, как Карлсон над крышами Стокгольма.

В центре переговорной стояли Инна Васильевна и Макс. И если Юрьевский был спокоен, словно плывущее по реке полено, то Инна Васильевна цветом практически сравнялась с розами в руках генерального.

Они, кстати, действительно были шикарные. Бархатные, тёмно-алые, благородные. В красивой белой бумажке. Не хуже, чем Фил мне презентовал. А может, даже лучше…

Почему-то вспомнилась наша сказка про Морозко и легендарное: «Твоя коса дороже, она на ярмарке куплена!»

Я непроизвольно фыркнула, и Макс поднял на меня свой бесстрастный взгляд. Всё, любой Морозко отдыхает… Мороз по коже от подобного взгляда обеспечен.

Как он может быть таким… разным? И вот таким ледяным, и обжигающе горячим, опаляющим меня своей страстью, и равнодушным, и сочувствующим… Словно алмаз с тысячами граней.

Мда. Ну ты даёшь, Светка. Дорассуждалась. Скажешь тоже — алмаз…

И тут Макс начал говорить. И говорил он совсем даже не равнодушно, а очень тепло и хорошо. И таким ты тоже умеешь быть, мой негодяй…

— Сегодня мы с вами поздравляем прекрасного человека и специалиста — Инну Васильевну Горшкову, которая работает в нашем коллективе с момента создания фирмы. Инна Васильевна не раз доказывала, что она замечательный профессионал и мастер своего дела. Прошу принять наши самые сердечные поздравления и пожелания…

Я всегда удивлялась, как ему удаётся говорить так долго и складно совершенно ни о чём… Я могла вещать по своим проектам довольно приличное время, но там всегда было, о чём поговорить. А поздравления… это же тьфу, нечто эфемерное. Я обычно ограничивалась чем-то вроде: «Всего тебе, и побольше!» или «Пусть мечты сбываются!». А начальники так красиво говорят… Вот и Мишин тоже нас всегда не поздравлял, а просто елеем с тог до головы обливал.

Кстати, о Мишине. Как только Макс замолчал, переводя дух и протягивая Инне Васильевне её букет, Сергей вдруг заговорил:

— Максим Иванович поздравил вас, Инна Васильевна, с днём рождения. А я хочу поздравить ещё с одним праздником — с избавлением от тяжкого труда под названием «пятидневная рабочая неделя». А заодно сообщить остальным сотрудникам, что Инна Васильевна, как настоящий трудоголик, после пары месяцев заслуженного отдыха к нам вернётся, но уже на внештатном режиме. Так что мы с ней не прощаемся, а говорим «до свидания» и считаем выход на пенсию очередным отпуском и послаблением режима.

Все пораскрывали рты, а Юрьевский недовольно нахмурился и покосился на Мишина с явным раздражением.

— Да, — всхлипнула вдруг Инна Васильевна. — Спасибо большое Максиму Ивановичу за то, что пошёл навстречу… Только он запретил рассказывать… Я думала, что…

Что думала Инна Васильевна — что Юрьевский её кинет или что никто, кроме них двоих, ни о чём не ведает, — мы так и не узнали. Потому что Сергей вновь заговорил:

— Ну, Максим Иванович у нас человек скромный, а ещё суеверный. Побоялся сглазить. Вдруг вам, Инна Васильевна, так понравится отдыхать, что вы не захотите возвращаться?

Все засмеялись. Кроме меня.

Я ловила и считала восхищённые женские взгляды, направленные на Макса. Один, два, три, четыре, пять…

Нет уж. Не отдам.

Мой. Если не есть, то будет!

* * *

— Убить тебя, что ли, — протянул Макс, когда они зашли в его кабинет вместе с Мишиным.

— Убей, — милостиво кивнул Сергей. — Чем убивать будешь только? Клавиатурой по башке? Или мышкой по носу?

— Почему? У меня нож для бумаг есть. Он острый.

— Боюсь-боюсь-боюсь, — фыркнул Мишин. — Ты уж извини меня, Макс, но это уже чересчур. Клиенты должны считать тебя честным и справедливым, а на сотрудников что, плевать? Ты бы слышал, что там про тебя говорили. Сам знаешь, генеральный директор всегда для всех — бессердечный небожитель, но оно нам надо? Слухи такие? А всё из-за того, что кое-кто боится показаться мягкотелым.

Юрьевский закатил глаза.

— Нет, я тебя точно когда-нибудь убью.

— Убьёшь-убьёшь. Ты только не забудь меня заранее предупредить, когда именно, я парадный галстук завяжу и ботинки почищу. И оркестр закажу. Умирать — так с музыкой.

— Креативщик грёбаный.

— От креативщика слышу. Хватит рефлексировать, Макс! Инна Васильевна довольна, сотрудники тоже, один ты тут бухтишь. Обидели его, малыша. Ты ещё пузыри начни пускать и щёки надувать!

— Да пойми ты, дурак рекламный, — вздохнул Юрьевский. — Они бы пообсуждали и забыли, а теперь начнут по мне вздыхать. Не дай бог у Вики будет очередной приступ идиотизма, она и так-то умом не блещет…

— Уволь.

— Я к ней привык уже. Знаешь, как говорят — пусть сопливое, но моё. Да и жалко дурочку. Мать-одиночка всё-таки.

— Вечно тебе всех жалко. Кроме себя. Ты мне лучше вот что скажи, жалельщик. Что у тебя со Светкой моей?

— Почему с твоей? — нахмурился Макс, и Сергей фыркнул.

— Потому что из моего отдела. А ты думаешь, претендую?

— Да кто тебя знает…

— Ты знаешь. И знаешь, что на работе я евнух. У меня и вне офиса проблем хватает, чтобы ещё и тут…

— Ближе к делу, Серёж.

— А я максимально близок к делу, Макс. Что у тебя со Светкой?

— Ничего.

Мишин задумался на секунду.

— Врёшь. Гад ты генеральный. Если что, учти — я за неё горой. У девчонки талант при полном отсутствии капризов и претензий к обществу. Я таких людей люблю. Поэтому я к тебе тогда и пошёл… Но если Света уйдёт, я на тебя очень обижусь.

— Бить будешь?

— Угу. Возможно, даже ногами.

— Ладно, — вздохнул Юрьевский. — Хватит уже меня обрабатывать. Я всё понял, осознал, буду вести себя прилично.

— Прилично у тебя не получится, — просветил его Мишин. — Да мне это и не надо. Просто не обижай её.

— Да понял я, понял. Вали уже отсюда работать.

— Валю, — хмыкнул Сергей, дошёл до выхода, обернулся и добавил: — А ты всё-таки присмотрись. Хорошая девчонка. Уволиться я ей не позволю, а в декрет отпущу.

— Иди уже!! — рявкнул Макс, швыряя в Мишина ластиком. Но попал в закрывшуюся дверь.

Хорошая у этого рекламного гада реакция…

* * *

В этот и на следующий день я несколько раз пыталась поговорить с Максом, но он будто бы нарочно от меня скрывался. То он занят, то ушёл, то к нему пришли.

А когда в пятницу я подскочила к Юрьевскому прямо в коридоре, он меня честно и откровенно отбрил сам, заявив:

— Света, хватит страдать ерундой. На тебе куча проектов. Ими и занимайся.

Негодяй, короче, самый настоящий. И никакой не принц. Пусть со скипетром, но негодяй…

В пятницу Макс ушёл с работы в три часа дня, сказав всем «до понедельника» и даже не удостоив меня своим величественным взглядом. И я ужасно расстроилась, что всё так складывается…

В шесть вечера я честно собралась идти домой, но, спустившись вниз, поняла — если я сейчас уеду, то точно опять набухаюсь и начну смотреть сопливые мелодрамы, рыдая в собственную ночнушку и размазывая сопли по щекам.

Позорное окончание недели, правда?

Поэтому я купила себе коробку конфет «вишня в коньяке» и потопала обратно на работу. Этой самой работы у меня — кучи кучные, так что скучно не будет.

Наш местный автомат со всякой пищевой отравой порадовал меня по-настоящему шикарным ассортиментом — на этот раз в наличии у него были не только шоколадки «баунти», но даже бутылочки с соком, и банки с пепси, и даже дорогущие фисташки. Я купила орешков и пепси — надо же чем-то запивать, а коньяка у меня нет — и потопала на своё рабочее место.

Сотрудники постепенно расходились, и на меня никто не обращал внимания. Пара человек спросили, почему я ещё здесь, но, получив исчерпывающий ответ «надо», поспешили по своим делам.

А я нашла в интернете какую-то юмористическую дурь, открыла пакетик с фисташками, коробку конфет и банку с пепси — и стала предаваться разврату. То бишь, как говорил герой фильма «Один дома»: «Есть всякую дрянь и смотреть всякую чушь». Я не смотрела, а читала, глупо похрюкивая от смеха, но сути это не меняло.

Часа через два, когда закончились и фисташки, и пепси, и даже коробка с конфетами почти опустела, я осознала — мне нужен «Алмагель». Срочно. Желудок крутило так, словно я пенопласта нажралась. И сверху его газировкой залила, чтобы было повкуснее…

Я встала и потопала по направлению к выходу. Ну, утешает хотя бы то, что в этот раз я не заваливаюсь на столы и не рушу чужие папки с документами и стаканчики с карандашами. Доза коньяка в этих конфетах всё же слишком маленькая.

Хотя моему гастриту хватило и её.

Но дойти до выхода я не успела. Дверь распахнулась, и в офис на крыльях собственной злости влетел Юрьевский.

Почему злости? Да потому что выглядел он почти как огнедышащий дракон, которого кто-то ткнул копьём в бок. Только что огнём не пулялся и дым из носа не шёл. А в остальном — вылитый дракон.

Заметив меня, Макс остановился. И тут уже я заметила, что он пьян!

Не мертвецки, конечно, но существенно. И как его охрана пропустила? Впрочем, Юрьевского попробуй не пропусти… Они, наверное, даже вякнуть побоялись.

Увидев меня, генеральный остановился, слегка покачнувшись, и зло процедил:

— Ты что тут делаешь? Опять бухаешь?

— Нет, — ответила я. — Конфеты ем.

— Какие конфеты? — Макс, кажется, слегка опешил.

— Шоколадные. Там ещё примерно полкоробки осталось. Хочешь?

Он усмехнулся и пошёл дальше, почти грубо отодвинув меня с дороги. Пробубнил только:

— Да ничего я не хочу. Удавиться бы…

— Зачем давиться? — спросила я, шагая следом. — Это не очень эстетичный способ умереть. Ты разве не знаешь, что при удушении мышцы расслабляются и человек пис…

— Бога ради, замолчи, Света, — рявкнул на меня Юрьевский. — И так тошно, ещё ты тут со своим бредом.

— Почему с бредом? Это известный факт.

— Да мне пох***. Иди домой, Света.

— Размечтался, — пыхтела я, не отставая от Макса. — Чтобы ты тут повесился на ближайшей лампочке?

— Ни одна лампочка меня не выдержит.

В этот момент Юрьевский дошёл до своей приёмной, потом дошагал до кабинета и распахнул дверь. Обернулся и смерил меня недовольным взглядом.

— Что ты за мной тащишься, Света? Хочешь, чтобы трахнул? Извини, я не в настроении. — Отвернулся и подошёл к столу, начал рыться среди бумаг. И под одним из листочков обнаружил свой мобильный телефон. — Так и знал, что оставил его именно здесь…

Я по-прежнему стояла на пороге, немного оглушённая грубостью Макса.

Впрочем, чему я удивляюсь?..

А Юрьевский между тем смотрел на экран, как-то очень зло и насмешливо улыбаясь.

— Звонила она мне… Десять раз… Шлюха грёбаная… Все женщины — шлюхи…

— Кто звонил? — спросила я, и Макс перевёл на меня свой тяжёлый и совершенно мёртвый взгляд.

— Карина, — ответил, а потом вдруг скривился так, словно у него разом все зубы разболелись — и швырнул о стену свой мобильный телефон.

Мощно…

— Света, — сказал Юрьевский с видимым усилием, пока я ошеломлённо пялилась на то, что осталось от дорогущего смартфона, — ты же видишь, в каком я состоянии? Отвали. Я сейчас не только телефон могу расколотить, но и голову кому-нибудь. Иди домой.

Я шагнула вперёд, захлопнула за собой дверь и процедила:

— Сам иди. А я, пока ты тут мобильниками швыряешься, никуда не пойду. Если с тобой чего случится, кто мне зарплату будет платить?

— Деньги, — Юрьевский усмехнулся, подошёл ближе, посмотрел на меня со злостью, — всегда деньги. Для всех вас важны только деньги. И в стремлении хапнуть побольше вы на всё готовы.

— Да? — я сделала ещё один шаг вперёд. — Неужели? И на что, например?

— На всё, — ответил Макс, яростно сверкая глазами. — Вот представь — живут два брата, и у одного из них есть невеста. Но этот, который с невестой, кажется ей неперспективным, тогда как у второго брата своё дело, хороший бизнес. И она начинает его соблазнять… И тот, первый, однажды приходит к себе домой — а там его невеста и брат в недвусмысленной позе. Она сверху.

Я сглотнула.

— А ведь он её любил. И верил в то, что она его тоже. А оказалось, что ей были нужны только деньги. Деньги — счастье. Не любовь — деньги. — Юрьевский хрипло и как-то страшно рассмеялся. — А сегодня… знаешь, что она мне сказала сегодня? Что всегда меня любила, а та интрижка с Гришей была ошибкой. И что Ксюша, их дочь — на самом деле моя дочь. На святое замахнулась…

А всё почему? У брата сейчас проблемы с бизнесом, он собирается продавать дом. А Карине так хочется жить роскошно… Шлюха, бл***, гадина. Даже Ксюшу приплела…

В мозгу у меня будто молнии сверкали.

Я вдруг врубилась, почему Макс бросал на меня настолько понимающие взгляды с самого начала.

Врубилась, почему он на самом деле назвал меня шлюхой в то утро. Он не меня назвал… а эту… Карину. Женщину, которая убила в нём веру в любовь. И в женщин.

И тогда… «Я тебя не заслуживаю»… Всё понятно. Юрьевский считает себя негодяем.

Я еле заметно усмехнулась. Ну да, конечно. Изменили ему, а негодяй, значит, он.

Он — человек, который вытащил меня из депрессии и жалости к самой себе. Человек, который ни разу ещё мне не соврал.

Человек, который не умеет любить и не хочет целоваться…

Умеет и хочет, конечно. Просто боится.

Я сделала ещё один шаг вперёд, подходя к Максу почти вплотную, и стянула с себя свитер. Бросила на пол. Потом завела руки за спину, начала расстегивать лифчик…

— Что ты делаешь? — Юрьевский будто очнулся, переключившись из собственных переживаний на мои действия.

— Раздеваюсь, — ответила я, скидывая лифчик туда же. — Ты же говорил, что любишь брать голых женщин.

Макс молчал, разглядывая мою грудь, и от этого взгляда у меня по всему телу побежали мурашки…

Я быстро стянула джинсы вместе с колготками и трусами, положила их в ту же кучу вещей и выпрямилась.

— Как ты хочешь, Макс? Как в прошлый раз — на столе? Или как-то иначе?

Он шагнул ко мне, прижал к себе — и я сразу ощутила, насколько Юрьевский возбуждён.

Надо же. Я ведь просто разделась…

— Это будет жёстко, Света.

— Я знаю, — ответила я, поднимая голову. Глаза Макса блестели не только от желания, но и от злости. — Делай со мной всё, что хочешь.

Юрьевский усмехнулся, опустил ладони мне на попу, сжал ягодицы изо всех сил… А потом подхватил под ними и понёс к окну. Поставил к нему лицом, нажал мне на поясницу — и я практически распласталась по холодному стеклу. Вскрикнула от неожиданности — оно было холодным, как лёд, и от этого всё тело моментально загорелось, словно стремилось растопить этот лёд.

Руки Макса грубо терзали мои ягодицы, ласкали складочки, прикасались к клитору… Я опёрлась руками о стекло, чтобы не упасть, и чуть подалась бёдрами назад, потёрлась о бугор в штанах Юрьевского и застонала, когда он резко ударил меня ладонью по попе.

Шлепок. Ещё один. И ещё. Чёрт, больно!

Я закусила губу, чтобы не кричать. Пусть спустит пар, пусть… Это он не меня наказывает сейчас, не меня…

Погладив горевшие ягодицы, Макс на секунду ввёл внутрь меня палец, словно проверяя, насколько я возбудилась — и сразу вынул его.

— Влажная, — прошептал он, вновь шлёпнув меня по попе, но уже не так сильно. Потом на секунду отстранился — а через пару мгновений стал тереться между моими половинками своим членом. Огромным, бархатистым и горячим…

Это был такой невероятно возбуждающий контраст — между его плотью и оконным стеклом, которое холодило мои ладони и напрягшиеся от желания соски.

— Вставить тебе? — прохрипел Макс, продолжая тереться об меня. Внизу живота всё уже давно было настолько напряжено, что казалось, ещё немного — и я взорвусь к чёртовой матери… — А, Света? Вставить?

— Да-а-а, — простонала я невнятно и даже подалась бёдрами назад, навстречу движениям его члена.

— Куда? Может, сюда? — Юрьевский огладил вход в мою попу, и я испуганно вздрогнула. — Нет? А я бы хотел.

— Порвёшь… — прошептала я. — Ты же… огромный…

— Я буду осторожен, Света. Но в следующий раз. А сейчас…

— О-о-о-ох, — всхлипнула я, когда Макс стремительно оказался внутри меня, горячий и пульсирующий. Толкнулся вперёд резко и сильно, потом так же резко вышел, и вновь толкнулся, и ещё раз вышел… — Ах… Ох… О-о-о… — стонала я каждый раз. Член Юрьевского казался мне каким-то бесконечным и заходил настолько глубоко, что я чувствовала себя бабочкой, наколотой на булавку.

Все мои мысли и чувства сосредоточились внизу живота — там, где Макс абсолютно дико и безумно насаживал меня на себя до предела, растягивая так, словно действительно мечтал порвать. И я дрожала от потрясающе ярких оргазмов, которые вспыхивали у меня в зрачках яркими салютами, иголочками кололи каждый миллиметр моего тела и огнём обжигали лоно…

И когда мне уже казалось, что я сейчас потеряю сознание, Макс неожиданно сильнее нажал ладонями на мою поясницу, просто впечатывая меня в оконное стекло всем телом. Я вскрикнула, распахнула глаза, и ошалело посмотрела вниз, на вечерний город, мерцающий разноцветными огоньками и укрытый первым снегом. Куда-то спешили люди, мимо ехали машины, и никому не было дела до того, что маленькая и глупая Света вдруг окончательно и бесповоротно осознала одну вещь…

И даже Максу до этого не было дела. Он, постанывая, совершал последние движения внутри меня, сжимая мои ягодицы и касаясь горячими губами плеча…

— Света… — прохрипел он, останавливаясь, и я почувствовала, как его член запульсировал во мне, чуть увеличился — хотя, казалось, больше уже некуда — и выпустил долгую горячую струю, из-за которой я вновь вспыхнула, словно свечка — и сама затряслась в последнем и самом ярком оргазме.

* * *

Какое-то время мы так и стояли — стекло, я и Макс. Почти гамбургер. Или чизбургер…

Потом Юрьевский отлип от меня, а я — от стекла. Только тогда я вдруг осознала, насколько, во-первых, замёрзла, а во-вторых, затекла. Кажется, нормальной температуры моя кожа была только между ног — там, где минуту назад бешено двигался Макс. Всё остальное принадлежало трупу.

Постукивая зубами, я обхватила руками плечи, пытаясь согреться. Юрьевский, застегивавший в этот момент штаны, посмотрел на меня с беспокойством.

— Чёрт. Светик, холодно?

От этого обращения я вздрогнула. Ни Сашка, ни Андрей не называли меня так. Только мама и папа.

Как Максу это вообще в голову пришло? Он же не любит нежности, и тут вдруг — «Светик»…

— Нем-м-много, — ответила я, стуча зубами. — С-с-совсем чуть-чуть.

— Да уж, по тебе видно, — ворчливо ответил Юрьевский. — Одевайся скорее.

Я кивнула и пошла по направлению к своей одежде, валявшейся посреди кабинета генерального. По ногам моментально потекло с удвоенной скоростью, и я огляделась: чем бы вытереть?..

— Держи, — Макс протянул мне упаковку бумажных платочков, и я благодарно кивнула. Тщательно вытерлась, выкинула всё испачканное в мусорку и постаралась одеться как можно быстрее.

Юрьевский и тут меня удивил: он поднимал с пола и подавал мне то одну, то другую вещь. Хотя его самого страшно вело.

— Блин, жрать хочу до ужаса, — вздохнул он, когда я наконец полностью оделась.

— Где-то я это уже с-с-с-слышала, — усмехнулась я, по-прежнему стуча зубами: до сих пор не согрелась. — Мне кажетс-с-ся, ты говоришь это каждый раз после секса.

— Естественная физическая реакция, Светик, — Макс подошёл ближе, обнял меня и начал растирать мне спину. — Это же как спорт. Кучу калорий я с тобой сжёг.

Приятно-то как… Вечно бы так стояла.

Одного только не хватает.

— Поцелуй меня, — сказала я, поднимая голову. В кабинете Макса было очень темно, поэтому я плохо видела его выражение лица, но всё же мне показалось, будто он помрачнел.

— Свет… я же говорил…

— Тогда я сама, — прошептала я, резко приподнялась — и прижалась своими губами к его. И застонала от вспышки какого-то болезненного удовольствия внизу живота, когда Макс вдруг начал отвечать, перехватывая инициативу и погружаясь в мой рот с не меньшим упорством, чем несколькими минутами ранее погружался в моё тело.

И тут Юрьевский вдруг застыл. Отстранился и сказал:

— Я идиот, причём полный. Извини, мне надо домой. Срочно. Я тебя даже подвезти не смогу, Светик… Слишком пьян, а домой надо срочно…

— А с тобой можно? — брякнула я и сама поразилась своей смелости. Но Макс ни капли не удивился, только кивнул.

— Можно. Но давай быстрее. Чем скорее мы приедем ко мне, тем лучше. А я пока такси закажу.

Я метнулась к своему рабочему месту — собирать вещи. Возьму с собой недоеденные конфеты…

О, кстати. Надо же, встретила Макса — и живот прошёл. И гастрит забылся…

Воистину — любовь творит чудеса.

* * *

Юрьевский явно очень нервничал. Когда мы сели в машину и поехали, он всё продолжал хмуриться и гипнотизировать взглядом дорогу.

— Может, тебе конфетку съесть? — спросила я, пихая Максу под нос наполовину опорожнённую коробку.

Сначала он отказывался, но потом, хорошенько подумав, всё же съел несколько конфет. И сразу чуть повеселел.

— Опять коньяк, — усмехнулся он, хватая третью по счёту конфету. — Ты, я смотрю, прям пристрастилась к этому зелью. Смотри, осторожнее, а то будет как в сказке. Козлёночком станешь.

Поймав в зеркале заднего вида любопытный взгляд таксиста, я фыркнула.

— Кто бы говорил.

Юрьевский поперхнулся конфетой.

— Нахалка.

— Ну а что? Кто меня тут козлёночком обзывает? Я, можно сказать, ему от сердца эти конфеты оторвала, а он ещё тут и параллели проводит с русскими народными сказками…

У таксиста затряслись плечи.

— И не говори, Светик. Такой нехороший человек. Конфеты отобрал, обзывается… Негодяй.

Я улыбнулась.

Бывают плохие люди, которым безумно хочется казаться хорошими.

А бывают очень хорошие люди, которые почему-то считают себя плохими.

Но на самом деле твоя суть не меняется. Независимо от того, кем ты себя считаешь.

— А почему ты так домой торопишься? — спросила я, утягивая из коробки последнюю конфету.

— У меня там Жулька, — заметив мой непонимающий взгляд, Макс пояснил: — Собака. Я с этой… Кариной совсем про неё забыл. А скоро уж двенадцать часов, как она одна в квартире. Собакам лучше не терпеть больше двенадцати часов.

— Ух ты. У тебя есть собака! Я всегда мечтала о собаке, но мама с папой не хотели. У них были собаки, и они говорили, что больше не желают переживать смерть любимого существа и что я заведу себе сама, когда вырасту. А потом мне уже стало некогда. А какая порода?

Макс смотрел на меня с улыбкой.

— Дворняжка, Светик. Я её на улице нашёл. В то утро, когда столь позорно сбежал от тебя.

У таксиста, кажется, даже уши назад вывернулись. Понимаю… Мы с Юрьевским, конечно, персонажи интересные. Он слегка пьяненький, а потому добренький, а я после безудержного секса немного растрёпанная. И с коробкой конфет.

Теперь уже с пустой…

— Значит, это хорошо, что сбежал, — заключила я. — Не сбежал бы — не нашёл.

Макс посмотрел на меня с удивлением.

— Ну да. Не думал об этом с такой точки зрения.

«А если бы Андрей с Сашей не предали меня, я бы никогда не узнала, что ты за человек».

— И очень зря. Иногда плохое приводит к хорошему. Знаешь же поговорку: «Не было бы счастья, да несчастье помогло»?

— Философ ты мой, — ухмыльнулся Макс. — Протагор.

— Ни фига, — возразила я. — Протагор был скептик и материалист, который считал человека мерой всех вещей. Мне всегда больше нравился Сократ. «Я знаю, что я ни хрена не знаю» — это же гениально!

Юрьевский задумался.

— По-моему, он как-то иначе говорил. Без хрена. В Древней Греции его и не было, наверное.

— Да ты что! Хрен был всегда. Он вечен и вездесущ.

— Угу… как песец…

И в этот момент таксист не выдержал.

— Ребята… если вы будете продолжать в том же духе, я во что-нибудь врежусь на хрен!

— Извините, — покаялся Макс, а я добавила:

— Мы не специально. Честно-честно.

— Да я понимаю, — фыркнул таксист. — Но если вы хотите, чтобы я вас довёз, то либо без шуток, либо говорите потише, что ли…

Мы глубокомысленно покивали, а потом Юрьевский наклонился ко мне и прошептал:

— А ты хрен любишь?

Я прищурилась, с подозрением глядя на Макса.

— Твой?

Таксист хрюкнул. Гад, всё равно слышит.

— С моим понятно. Просто хрен. Который едят.

— Ну… так. С холодцом люблю. А что?

— Да мне просто захотелось вдруг. Надо будет купить…

— А я холодец могу сварить завтра! — обрадовалась я. — Хочешь?

— Хочу, — кивнул Макс. — Какой мужик от холодца откажется?

— Точно, — буркнул таксист.

— Или от борща… — мечтательно закатил глаза Юрьевский.

— Борщ я тоже могу сварить.

На этот раз таксист только мечтательно вздохнул.

Да уж. Мужики… Лишь бы пожрать…

И за что мы их любим, а?..

* * *

Жулька встретила нас громогласным лаем и почти сразу — укоризненным воем. Макс схватил ошейник и поводок, нацепил его на собаку и, протараторив:

— Не стесняйся, будь как дома, я через полчаса вернусь, — смылся вниз по лестнице.

Я разделась и разулась, поискала тапочки, но не нашла их, поэтому прошла в квартиру так, босиком (если не считать колготок).

Квартира у Макса оказалась огромная. Трёшка. Спальня, гостиная с телеком и что-то типа кабинета — книжные шкафы, стол с компом, диван и журнальный столик. Всё очень чистое и лаконичное — обои одноцветные, и во всех комнатах, кроме кабинета, мебели почти нет. Эдакий тоскливый модерн.

Но мне всё равно понравилось.

Потом я прошла на кухню — она тоже оказалась модерновой, в стиле «металлик», с барной стойкой и высокими стульчиками, — нашла там холодильник и заглянула внутрь.

Так-с. Сосиски. Ну, это понятно, а в морозилке небось пельмени… Типичный холостяцкий набор. Что ещё… Колбаса, сыр. О, сырки глазированные, какая прелесть. Сгущёнка, зелёный горошек, масло сливочное, яйца, молоко… Ага! Лук, фарш говяжий, помидоры, огурцы и укроп!

Хм, интересный какой у Макса холодильник… Неужели он сам себе это купил?

Я вытащила всё необходимое для котлет и салата из холодильника и пошла обратно на кухню. Поискала картошку, но не нашла. Зато нашла гречку. Ну, раз у него есть гречка, значит, он её любит. И это прекрасно — я тоже люблю.

В общем, когда Макс вместе с Жулькой вернулись, гречка уже почти сварилась, салат был готов, а котлеты в разгаре жарки.

Я на секунду высунулась из кухни и увидела, что Юрьевский принюхивается и закатывает глаза.

— Как пахнет-то…

— Еда обыкновенная, Светкой приготовленная, — заявила я, размахивая кулинарной лопаткой, которой переворачивала котлеты. — Раздевайся, мой руки и садись, будем кушать.

При слове «кушать» Жулька насторожилась.

— Ты тоже будешь кушать, — утешил её Макс. — Правда, совсем другую еду. Но тоже очень вкусную.

Дожаривая котлеты, краем уха я слышала, как Юрьевский мыл Жульке лапы в ванной, потом кормил её, опять протопал в ванную — видимо, мыть теперь уже свои лапы — и наконец появился на кухне, сверкая голодными глазами во все стороны.

Котлеты и гречка как раз доготовились, и я бухнула всё это в тарелки и поставила перед нами обоими.

Эх, молодец я!

— Вкусно, — кивнул Макс, засовывая в рот здоровенный кусок котлеты. — У меня так не получается. Хотя я люблю готовить.

— А, — я улыбнулась, накладывая себе салат. Моя мама называла такой салат «ленивым» — огурцы, помидоры, укроп и масло растительное. Ну и пусть ленивый, зато вкусный… — Понятно теперь, откуда у тебя в холодильнике столько всего. А я думала, будут только пельмени, сосиски и колбаса.

— Я не люблю пельмени.

Я поперхнулась огурцом.

— Да ладно?!

— Честное слово, не люблю. Даже домашние. А уж магазинные вообще гадость. Тесто похоже на клей для обоев, а мясо… Хрен знает, кого они туда порубили…

Я положила голову на кулачок, с удивлением разглядывая увлечённо поедающего гречку Макса.

— Первый раз в жизни вижу мужика, который не любит пельмени. Тебя надо заносить в Красную книгу, как вымирающий вид.

Жулька, до этого момента просто сидевшая возле меня, вдруг положила голову мне на колени. Точнее, даже не голову, а нос — Жулька была слишком маленького роста, чтобы достать до моих коленей чем-то ещё, кроме носа.

— Чего это она? — спросила я у Юрьевского, почесав собаку за ухом.

— Попрошайничает, — улыбнулся он. — Но ты ей не давай ничего, ей нельзя. Котлеты, сосиски — это всё нельзя собакам, хотя большинство хозяев дают. Ей яблоки можно, овощи некоторые, но не все.

— А у тебя были и раньше собаки?

— Были, конечно. И много. И собак, и кошек.

Я мечтательно вздохнула.

— А нам с Сашей родители не разрешали. Ни собак, ни кошек, ни даже попугайчиков. Я говорила — из-за того, что они умирают.

— Умирают, — Макс кивнул. — Но зато они никогда не предают, в отличие от людей.

Я поняла, о чём он говорит. Точнее, о ком. О своем брате, и о Карине, и о Сашке с Андреем.

— А расскажи мне о том, какие у тебя были собаки. И кошки тоже. Если можно…

Юрьевский посмотрел на меня удивлённо.

— Обо всех рассказывать? Их много было, так что это надолго.

— Обо всех. Если уж рассказывать, то обо всех, зачем кого-то обделять?

Он усмехнулся.

— Хорошо. Но потом не говори, что я тебя не предупреждал.

* * *

С кухни мы переместились в большую комнату. Сначала сидели на диване, а потом я переползла на ковёр и стала играть с Жулькой, слушая рассказы Макса.

Он говорил обо всех своих животных с удивительным теплом и лаской. О каждом. Вспоминал забавные истории, черты характера, привычки… Словно не о животных мне рассказывал, а о людях.

Как странно складывается жизнь… Люди, которые были бы идеальными мужьями и родителями, остаются одинокими. Людей, которые не способны на предательство, предают их родные и близкие. И они перестают верить… в себя, в других, в любовь и верность.

Почему? Я не понимаю…

Я задумчиво почесала Жульку за ухом, и она восторженно взвизгнула, завалилась на бок, показав мне пузо и дергая лапками.

— Удивительно, — сказала я тихо, наклоняясь и обнимая собаку, — ты её на улице подобрал, она должна относиться к людям настороженно, а она такая дружелюбная…

— Совсем не обязательно. Когда мне было шестнадцать, я притащил домой щенка, которому кто-то отрубил хвост и явно прижигал шерсть сигаретой. Я назвал его Винни — он немного косолапил. Так вот Винни совершенно не держал ни на кого зла, любил всех, как и Жулька. Выходил всегда к моим гостям со счастливым лаем, пытался вилять обрубком хвоста…

Я шмыгнула носом, и Макс улыбнулся.

— Не расстраивайся. У него была счастливая жизнь, Светик.

Жулька начала грызть мою ладонь, и я, поглядев на это безобразие, спросила:

— А ты их всех любил одинаково? Или кого-то больше всё-таки?

— Разве это можно измерить? — сказал Макс, встал с дивана и опустился на ковёр рядом со мной и Жулькой. — Весами, линейкой или безменом? Мне всегда казалось — либо любишь, либо нет. А всё остальное — для слабаков. Ну или для романтических барышень.

Я фыркнула.

— А ты максималист.

— Ну я же Макс. Так что всё правильно.

Я засмеялась… и вдруг почувствовала прикосновение к своей ладони, которая лежала на Жулькином пузе. Юрьевский словно случайно наткнулся на мою руку… и я бы непременно так и подумала, если бы он не сжал мои пальцы и не стал их поглаживать.

Я подняла голову и посмотрела Максу в глаза. Сердце на секунду замерло, и я вместе с ним.

— Свет, в то утро…

— Не надо, — сказала я очень тихо. — Не говори ничего. Я всё поняла… сегодня. Ты тогда… из-за них. За десять лет не зажило.

— Не зажило. Но я был не прав. И обидел тебя.

— Обидел. Потому что не так понял. Перепутал меня с этой… Кариной, — попыталась пошутить я, но Макс не улыбнулся.

— Я всех женщин с ней путаю.

— А вот и зря. На вкус и цвет все фломастеры разные, — наставительно произнесла я, и он всё-таки чуть развеселился.

— А ты какой фломастер, Свет?

— Я? Белый.

— Почему?

— Ну как белая ворона…

— Глупости, — фыркнул Макс. — Никакая ты не белая. И уж тем более не ворона.

— Р-р-р-гав! — громко подтвердила Жулька, и мы вздрогнули.

— Вот видишь. Даже Жулька знает, что ты не белая ворона, а Светик. Светик-цветик, семицветик…

— Замолчи. А то я сейчас разрыдаюсь от умиления.

— От умиления можно. Это даже полезно. Главное — по другим поводам не рыдать.

Я хитро прищурилась.

— Есть ещё один повод, по которому точно можно рыдать. Точнее, от которого.

— Это какой же? — озадачился Макс.

— Оргазм! — громко возвестила я, и Юрьевский засмеялся.

— Намёк понят…

* * *

Перед тем, как отправиться в ванную, я потребовала у Макса тапочки. В колготках по кафелю ходить можно — неприятно, но можно, — а вот босиком совсем противно, да и грохнуться недолго.

В качестве ночнушки он предложил мне свою рубашку, но я отказалась.

— Там же пуговицы. Они будут врезаться в моё нежное тельце, как горошина в принцессу. Так что придётся тебе терпеть рядом с собой до безобразия голую женщину.

— Переживу как-нибудь, — фыркнул Макс, а я засмеялась, вспомнив вдруг, как он говорил то же самое, когда я не хотела открывать ему дверь после своей грандиозной попойки.

Я так и вышла из ванной — в одних только тапках на голое тело. Юрьевский внимательно посмотрел на меня, но вместо того, чтобы возбудиться, вдруг нахмурился.

— Это что у тебя такое? — он подошёл ближе и стал разглядывать мою грудь. Надо же, углядел… А в спальне-то полумрак, я думала, не рассмотрит… Надо было всё же попросить рубашку… — Синяки?

— Ерунда, — ответила я, пытаясь прикрыться, но Макс не дал. Осторожно отвёл мои руки в стороны, потом перевернул спиной к себе, внимательно изучил попу и бёдра…

Я прекрасно знала, что он там увидит. У меня всегда была нежная кожа, а если учесть то, как он мощно меня лапал во время секса… синяки были неизбежны. Просто в прошлый раз он не успел их разглядеть — сбежал.

— Это что же — я? — спросил Макс тихо, осторожно проводя кончиками пальцев по особенно заметному синяку на груди.

— Не переживай, совсем не больно. Пройдёт.

Он вздохнул, покачал головой.

— Я дебил.

— Да нет, — я засмеялась. — Это я просто нежная очень. Пройдёт, — повторила я ещё раз.

Макс не ответил, молча отправился в ванную — умываться перед сном. А я, постояв несколько секунд в нерешительности перед большой и незнакомой кроватью, скинула тапочки и нырнула внутрь.

Бельё было свежим и пахло соответствующе, как положено любому свежестиранному белью. Даже жаль — мне хотелось ощутить запах Макса…

Ну ничего. Сейчас он вернётся — и понюхаю его самого.

Сама кровать была гораздо мягче нашей с Андреем, и шире. Интересно, зачем Юрьевскому такая широкая кровать, если он живёт один? Девочек сюда водит?

Меня кольнуло глупой ревностью, а потом стало до ужаса смешно.

Никого он не водит, Светка. Ты же понимаешь…

Вода в ванной перестала литься, а через пару секунд я увидела в дверях силуэт Макса. Он подошёл к напольной лампе, что стояла возле кровати, выключил её и залез под одеяло.

— Спишь? — спросил негромко, и его дыхание, пахнущее мятой, коснулось моей щеки.

— Нет.

А в следующее мгновение я почувствовала себя такой счастливой, что едва не умерла.

Макс поцеловал меня. Сам. Сначала очень мягко, почти нерешительно, а потом глубже и горячее…

Воспользовавшись случаем, я обвила его руками и ногами, прижалась всем телом, ощущая удивительное тепло, которое укутывало меня, словно мягкое одеяло. Вот только это тепло было не снаружи, а внутри.

— Светик, — прошептал Макс, на секунду отстраняясь, — скажи, если тебе будет больно, хорошо?

— Хорошо, — я даже слегка забеспокоилась. Синяки только почти перестали болеть…

Но оказалось, что Юрьевский не собирается делать всё то, что он обычно творил с моим телом. Спустившись ниже, Макс начал осторожно и очень легко целовать меня в шею, потом осыпал невесомыми поцелуями грудь, лизнул оба соска…

Я нетерпеливо поёрзала, повздыхала. Надо же, я умудрилась привыкнуть к бешеному темпу секса и малейшее промедление теперь вызывало у меня ощущение сосущей пустоты между ног…

А Макс между тем гладил ладонями мой живот, целовал его, спускаясь к бёдрам… и когда дыхание мужчины коснулось моего лона, я протяжно застонала, стараясь раскрыться как можно сильнее…

Горячий язык скользил по моей коже, уже влажной от возбуждения, ласкал клитор, проникал внутрь меня. Нежно, безумно нежно, и так неторопливо…

Я горела в огне, ничего не соображая, только впивалась пальцами в простыни, громко вздыхала, стонала и повторяла его имя.

— Ма-а-акс…

Но он по-прежнему не торопился, доводя меня до исступления только одним своим языком и ладонями, легко касающимися бедёр.

В какой-то момент мне показалось, что я лечу. Лечу по небу, а вокруг — одни только звёзды, которые горят и взрываются вокруг и внутри меня…

— Ма-а-акс…

Он наконец-то приподнялся, лёг сверху — и начал медленное погружение, настолько медленное, что я нетерпеливо подалась вперёд и охнула, когда наконец почувствовала его на полную глубину.

Но Макс удивил меня и дальше… Он поднял руки, обхватил ладонями моё лицо, погладил по щекам, заглянул в глаза — и мне почудился в них какой-то немой вопрос — а потом опять поцеловал.

И одновременно задвигался.

Это было потрясающе… Ничего особенного — медленные тягучие движения внутри меня и требовательные мужские губы на моих губах — но я сходила с ума от наслаждения.

Потому что Макс впервые не трахал меня. Нет. Он занимался со мной любовью. Впервые…

Впервые он поминутно, отрываясь от моих губ, смотрел мне в глаза. В те мгновения он ускорял движения, хрипло дыша и глядя на меня, словно изучая реакцию. А потом вновь наклонялся — и целовал… И стонал в унисон со мной, и ласково гладил мои бёдра, и легко сжимал ладони…

И пика наслаждения мы на этот раз достигли одновременно… впервые.

А потом уснули, так и не сказав друг другу ни слова. Не знаю, почему молчал Макс, а я просто боялась, что если открою рот — выдам то единственное, что вертелось у меня на языке последние несколько часов.

Люблю.

* * *

Мне ничего не снилось. Пару раз ночью я просыпалась, смотрела на спящего Макса, подползала к нему поближе, вдыхала его терпко-солёный запах — и вновь засыпала.

А утром я проснулась от незнакомого, но очень настойчивого звонка будильника. С трудом продрала глаза — и увидела, что Макс быстро натягивает на себя одежду, стоя возле кровати.

— Спи, Светик, — сказал он, когда заметил, что я смотрю на него, — мне просто надо Жульку вывести. Я скоро вернусь.

Я кивнула и даже повернулась на другой бок, но минут через пять, как хлопнула входная дверь, мне стало безумно стыдно. Валяюсь тут, а Макс там с собакой гуляет… Надо вставать, готовить завтрак. Интересно, он омлет любит?..

Я поднялась с постели и направилась в ванную. Умывшись, я накинула на себя халат Макса, сразу же почувствовав себя лилипутом в гостях у Гулливера, и только собиралась пойти на кухню, как в дверь позвонили.

Мой мозг ещё не совсем проснулся, поэтому я не колебалась, полагая, будто за дверью Макс. Ну конечно, он не стал бы звонить, сказав мне «спи» и захватив ключи.

Закрыл Юрьевский только на верхний замок, который изнутри открывался при помощи обыкновенной вертушки. И на третьем обороте в моей голове появилась невнятная полусонная мысль: я делаю что-то не так…

Я уверилась в этом, когда распахнула дверь и уставилась круглыми, как монеты, глазами на человека, стоявшего на пороге.

Это была Олеся. И она смотрела на меня с не меньшим удивлением.

— Доброе утро, — она отошла от ступора первой. — А где Макс?

— С Жулькой гуляет, — ответила я честно. Сглотнула и добавила: — А я тут это…

— Я поняла, — быстро сказала Олеся. — Я тогда подожду Макса возле подъезда, пожалуй…

— Нет-нет, что ты, зачем мёрзнуть… Заходи…

Она с сомнением покосилась на мой внешний вид.

— Ну… не знаю…

— Заходи-заходи. Я как раз завтрак собиралась готовить. Ты не знаешь, Макс омлет ест?

— Ест, — кивнула Олеся, и губы её чуть дрогнули. — Он вообще любит яйца. В любом виде.

— Даже сырые? — ужаснулась я.

— Хм, — она явно задумалась, — не помню. Сейчас он вернётся — спросим.

— Спросим, — подтвердила я, пропуская Олесю в квартиру.

Интересно, что ей понадобилось у Макса в субботу, да ещё и в девять тридцать утра?..

* * *

Я усадила Олесю на кухне, а сама извинилась и прошла в комнату, чтобы одеться. Разгуливать голой при Максе я уже могла, а вот её, конечно, стеснялась. Хотя вела она себя так, словно ничего особенного не происходит. Подумаешь, голая девица в халате Юрьевского… И вторая девица, полностью одетая, сидит на кухне полдесятого утра в субботу — при наличии собственного мужа.

Где-то глубоко внутри меня начал грызть настойчивый червячок ревности. Я шикала на него, как могла, но он был неумолим и продолжал терзать мои сердце и мозг, как взбесившийся перфоратор.

Не может у Макса ничего быть с Олесей, не может. Тогда бы она первым делом вцепилась мне в волосы.

А вдруг она просто хорошая актриса?..

Да нет. Зачем ему вообще было привозить тебя к себе домой, если утром он ожидал визита Олеси?

А вдруг не ожидал?

А вдруг она к нему равнодушна, а Макс к ней нет?

Вдруг он в неё влюблён?!!

— Заткнись, — прошипела я, стукнув самой себе по башке кулаком. Поправила свитер, вздохнула — и вернулась на кухню.

Олеся по-прежнему сидела на одном из высоких барных стульчиков и болтала ногами, как маленькая девочка.

— Может, тебе сделать что-нибудь? — спросила я. — Кофе, чай…

— Не, не надо, — она помотала головой. — Я дождусь Макса, сделаем с ним одну вещь и я пойду.

— Какую вещь? — опять этот ревнивый червячок начал меня грызть. Да чтоб тебе подавиться!

— Понимаешь, нас в одном месте ждут к десяти часам. Я бы позвонила, предупредила, что не приедем, но у меня телефонов этих людей нет. А Макс сам трубку не берёт.

— Нечего брать, — вспомнилось вдруг мне. — Он вчера свой мобильник разбил.

— А-а-а, — Олеся заулыбалась. — Случайно, не об стену?

Я вытаращилась на неё, как Дэвид Блейн на телезрителей.

— А ты откуда это?..

— Да так, — она захихикала. — Тогда понятно, чего мне со вчерашнего вечера говорят, что абонент не абонент. Пазл сложился.

Я растерянно моргнула.

— Я просто тоже телефон свой подобным образом разбила один раз, — всё-таки объяснила Олеся. — Сгоряча. А уж Максу горячиться вчера сам бог велел.

И только я хотела спросить, откуда она и это знает, как услышала шорох открываемой входной двери, топот ботинок и цокот собачьих лап.

Олеся округлила глаза и прижала палец к губам — не выдавай, мол. Пару секунд я сомневалась, но потом женская солидарность всё же победила.

Мы слышали, как Макс раздевается, негромко говорит что-то Жульке, потом проносит её в ванную, чтобы помыть лапы после прогулки.

— Жуль, стой спокойно, — разобрала я его бурчание. — Я тебе больно же не делаю, хватит вертеться. Всё равно лапы придётся вымыть, такими грязными разве можно ходить по чистой квартире?

— Тяф! — пожаловалась на жизнь Жулька. Мы с Олесей разом заулыбались.

Ещё минуту Макс потратил на собаку, а потом прошёл на кухню, и Жулька летела впереди. Залетела и сразу же направилась к Олесе — знакомиться.

Та протянула собаке ладонь, при этом хитро глядя на остолбеневшего Макса.

— Леся? — пробормотал он, а потом хлопнул себя по лбу и застонал. — Чёрт, я забыл.

— Спасибо, а я не догадалась! — сказала она весело. — Стояла там у метро, стояла, звонила тебе, звонила… А потом решила наведаться. Думаю, вдруг ты вчера в гостях убил кого-нибудь, теперь в тюрьме сидишь, а мы и не в курсе.

— Добрая ты, — усмехнулся Макс, расслабившись. Жулька между тем увлечённо вылизывала Олесины пальцы.

— Конечно, добрая. Была бы злая, швырялась бы в тебя сейчас чем-нибудь. Чего делать-то теперь? Телефон ты раскокал, а у меня никаких контактов нет. А люди ждут.

Юрьевский нахмурился, покосился на часы над дверью.

— Сейчас найду номер через планшет в соцсети. Позвоню, может, в одиннадцать им будет не поздно… Подожди пять минут, Лесь.

— А завтрак? — спросила я растерянно, глядя то на Макса, то на Олесю.

— Зависит от того, что мне скажут на том конце провода, — ответил Юрьевский. — Но Жульку надо покормить независимо от этого. Жуль, ко мне! Кушать!

Услышав эти две волшебных команды, собачка, радостно перебирая лапками, помчалась к Максу.

— Вот она — сила любви, — хмыкнула Олеся.

— К хозяину? — поинтересовалась я.

— Да прям. К еде, — ответила она, и я засмеялась.

* * *

Пока Макс искал в своём планшете телефоны неведомых мне личностей, Олеся рассказала, в чём, собственно, дело.

— У моего мужа через две недели день рождения. Тридцать четыре стукнет. И я хочу подарить ему… э-э-э… в общем, кота хочу подарить. Или кошку.

— Кота? — переспросила я удивлённо.

— Угу, — кивнула Олеся. — Когда я в последний раз к Максу приезжала, он мне показывал, какие сейчас коты и кошки есть в наличии у его знакомых волонтёров. И мне там один котейка понравился… Каспером зовут. Сегодня мы с Максом должны были поехать знакомиться, он обещал меня отвезти, это аж в Зеленограде…

— Отвезти точно не получится, — проорал Юрьевский из комнаты. — Машину я вчера кинул на стоянке возле дома брата, надо ехать забирать. Так что если поедем, то на такси… Алло, алло. Лена? Привет, это Максим. Я хотел спросить…

— Слушай, а можно мне с вами? — поинтересовалась я у Олеси, пока Макс выяснял, поедем мы куда-либо или нет. — Я…

Я старательно пыталась подобрать слова и объяснить, зачем мне ехать смотреть чужого кота, но придумать правдоподобное объяснение не получалось.

Но это и не понадобилось.

— Можно, конечно, — кивнула Олеся. — Если тебе не лень тащиться в Зеленоград…

— Это, кстати, хорошая проверка серьёзности намерений будущих хозяев, — хмыкнул Макс, заходя на кухню. — Если им лень ехать знакомиться с животным в Подмосковье, то вряд ли из такого союза получится хоть что-то путное. Значит, потом им будет лень делать прививки каждый год, наливать воду в миски, кормить хорошим кормом и так далее.

— Макс в этом разбирается, — важно кивнула Олеся. — Поэтому я к нему и обратилась. Я вообще думала купить котёнка, но кое-кто надавал мне по башке и сказал, что нефиг никого покупать, когда у нас дофига прекрасного совершенно бесплатно.

— Вот-вот. А дизайн… тьфу, то есть, порода — это для слабаков. Ну или для романтичных барышень.

— Макс, ты максималист, — повторила я вчерашнюю шутку.

— Имею право, — пожал плечами Юрьевский и повернулся к Олесе. — В общем, Лесь, мне сказали — приезжайте. К одиннадцати или двенадцати. Главное — не позже часа дня. Поедем?

— Конечно, — она аж подпрыгнула. — Я из-за этой поездки, между прочим, физкультуру прогуливаю!

— Какую физкультуру? — поразилась я.

— Да в институте у нас физра по субботам, мать её за ногу… Мы растим здоровое поколение, — явно передразнила кого-то Олеся. — Угу, может, и здоровое. Но злое настолько, шо пипец.

Я хихикнула. А ведь действительно, у нас тоже была физкультура по субботам… Правда, кажется, на третьем курсе…

— Тогда я вызываю такси, — вмешался в наше с Лесей хихиканье Юрьевский. — Свет, ты?..

— Я с вами, — кивнула я под жалобное завывание пустого желудка. Заткнись, я тебя потом покормлю! — В качестве моральной поддержки.

Макс не стал возражать, просто кивнул и уткнулся в свой планшет, заказывая такси.

— Чувствую себя садистом, — шепнула мне Леся. — Может, вы возьмёте с собой что-нибудь пожевать? Бутерброды, шоколадки…

— Хлеба нет, — невозмутимо отозвался Юрьевский. — А весь шоколад мы вчера ещё по дороге сюда съели.

Я фыркнула, вспомнив таксиста и его просьбу обойтись без шуток.

Что-то мне подсказывает: если бы в салоне вместе с нами сидела ещё и Леся, он точно бы во что-нибудь врезался…

* * *

До места назначения мы домчались за час с небольшим. Я за это время даже есть почти расхотела — желудок отчаялся и депрессивно затих.

Таксист на этот раз попался угрюмый и молчаливый, совсем не обращавший внимания на наши разговоры, и мы совсем обнаглели — болтали без умолку.

Особенно мы с Лесей. Макс всё больше просто слушал, загадочно улыбаясь, а мы трещали. Я рассказывала про свою учёбу, она — про свою. Я училась на рекламщика, а Олеся была на первом курсе медицинского — почти другой мир, поэтому я слушала с большим интересом.

И мой маленький ревнивый червячок тоже почти уснул, завороженный очарованием знакомой Макса. Червячок сам был готов в неё влюбиться и противненько подвывал где-то в груди — нам с тобой, Светка, никогда не быть такими очаровательными…

В Зеленограде мы попрощались с угрюмым таксистом, решив не терзать его ожиданием возле подъезда. Потом Макс позвонил по телефону, сообщил, что мы приехали, и повёл нас явно хорошо известной ему дорогой.

Нас встретила невысокая молодая девушка с длинной светло-русой косой. Выдала всем тапочки и провела в комнату, где на диване, свернувшись в клубочек, спал прекрасный котик. Персикового цвета, с белой грудкой и белыми «носочками» на лапках.

(Каспер: https://pp.userapi.com/c626421/v626421560/59253/mVo5n4ZDi-A.jpg

Дорогие читатели! Каспер действительно существует. И если вы ищете себе замечательного верного друга, вот здесь можно узнать о нём подробнее:

https://vk.com/album-41486040_232663633

Остальные иегвйг просто читают дальше))))

Леся отделилась от нас с Максом, прошла дальше, села перед Каспером на колени и осторожно погладила его по голове. Кот открыл глаза, оказавшиеся жёлтыми, и внимательно поглядел на девушку.

— Ну, привет, Каспер, — сказала Леся тихо. — Какой ты красивый малыш. А расскажете мне про него? — обратилась она к хозяйке квартиры. — А то у меня кошка была очень давно, в глубоком детстве, и я уже почти ничего не помню…

— Пойдём, — Макс аккуратно взял меня под локоть и вывел из комнаты. — Давай в коридоре подождём, чтобы не мешать. Сейчас Леську экзаменовать будут.

— Экзаменовать? — переспросила я.

— Да. Я это так называю. Она думает, что приехала знакомиться с котом, а на самом деле это с ней знакомятся. Смотрят, что за человек, подходит ли.

— В смысле — подходит?.. Коту?

— Конечно. И просто — годится ли в хозяева, это ведь большая ответственность. И подходит ли этому конкретному котику. Жила у Лены раньше кошка с жутким характером, запамятовал, как звали… Три года ей хозяина искали, потому как это не животное было, а монстр. И как-то раз приехала одна девушка знакомиться совершенно с другой кошкой, увидела эту — и всё. Взаимная любовь с первого взгляда.

— Прям как у людей, — протянула я, и Макс улыбнулся.

— Почти. У людей любовь может пройти. А вот у кошки или собаки — никогда.

Любовь может пройти… Он сказал это не специально, я знаю, просто к слову пришлось. Но меня кольнуло болью и чувством вины. И непониманием.

Три недели назад я любила Андрея больше жизни. А теперь стою рядом с Максом и осознаю ясно и чётко: я не хочу возвращаться к своему мужу. Совсем не хочу…

Как же так? Получается, я его не любила, что ли?

Или я настолько ветреная особа?..

— О чём ты столь напряжённо думаешь?

— Да так, ерунда, — я усмехнулась и отвела глаза. — Есть хочу ужасно.

— Сейчас с Олеськой там закончат — и сходим куда-нибудь.

— С Олеськой закончат… звучит жутко.

— Вот уж за кого я не переживаю, так это за Лесю, — фыркнул Макс. — Ответственнее неё человека я не знаю.

И опять червячок ревности поднял свою обожравшуюся за утро голову и начал тоскливо подвывать.

Да заткнись ты, гад!..

* * *

С Олеськой закончили минут через двадцать. Время уже начинало напоминать обеденное, и она тоже хотела есть. Поэтому мы быстренько вызнали у хозяйки квартиры, где здесь поблизости кормят, перешли дорогу — и оказались в большом (хотя по сравнению с Москвой — в небольшом…) торговом центре.

Всякие разные забегаловки были здесь на третьем этаже. Всё как обычно — большой зал, куча столов и стульев, народу дофига, особенно детей. Самая большая очередь, естественно, в «Макдоналдс», остальные пункты быстрого питания были более-менее пусты.

— Вы садитесь, — сказал Макс, подводя нас с Лесей к одному из столов, — а я возьму что-нибудь пожевать.

— Угу, угу, — закивала Олеся. — Картошечки, курочки в панировочке… Всё повреднее, пожирнее.

— Не-е-е, — я в ужасе замотала головой. — Мне бы салатика какого-нибудь, супчика… Мне нельзя панировку и фритюр! У меня гастрит.

Макс удивлённо поднял брови.

— Фритюр, значит, нельзя… А коньяк можно?

Я фыркнула.

— Можно. Коньяк как доместос — убивает все известные микробы наповал.

— Мне всегда было интересно, что он делает с неизвестными, — оживилась Леся, плюхаясь на стул. — Вот ты же рекламщица. Объясни мне!

Я задумалась, тоже села. Почесала затылок и выдала:

— Он их в карантин сажает. До тех пор, пока не станут известными. А потом выпускает — и убивает.

— Ужас какой. Бедные микробы.

— Ладно, я вас оставлю, — хмыкнул Макс, легко коснувшись ладонью моего плеча. — Скоро принесу еду. А вы лучше побеседуйте о чём-нибудь более аппетитном, чем микробы.

— Можно о вирусах! — воскликнула Олеся, и я услышала, как Юрьевский заржал, пробираясь через близко поставленные стулья возле соседнего стола. — Сейчас как раз грипп ходит. У меня муж недавно переболел.

Муж…

Я вновь задумалась о том, что меня действительно волновало. Поглядела на Олесю… и решилась.

В конце концов, ничего не случится, если я спрошу. Гром не грянет, планета пополам не расколется…

— Я тебя спросить хочу, Лесь, — сказала я медленно. — Только ты ответь, пожалуйста, серьёзно… И правду. Как думаешь, так и скажи. Ладно?

— Хорошо, — она выпрямилась на стуле, посмотрела на меня очень внимательно. — Постараюсь.

— Как ты считаешь… — я выдохнула, подбирая слова. — Может любовь пройти… ну не то чтобы за одно мгновение, но очень быстро? Вот живёт человек… девушка… и любит своего мужа… А потом узнаёт, что он ей изменял… Проходит две недели — и ей кажется, что она его больше не любит… Может такое быть?

Олеся молчала несколько секунд, задумчиво меня рассматривая.

— Интересный вопрос. А как ты думаешь, можно ли убить человека одним выстрелом? Бац — и труп.

— Да, — кивнула я, не понимая, при чём здесь это. — В голову если попасть…

— Вот любовь — как тот самый человек. Если метко выстрелить и угодить в голову, она скончается мгновенно. Так и здесь. Твоя… девушка. В неё просто попали — и она умерла.

Я на секунду отвернулась, пытаясь осмыслить сказанное.

Умерла. Да, наверное. И любовь моя, и я вместе с этой любовью. Я так себя тогда и чувствовала — словно в меня выстрелили.

— Но если ты умер… Разве можно полюбить опять? Да ещё и так скоро… Две недели всего…

— А почему нельзя? Если можно полезть в петлю или набухаться до потери сознания — почему нельзя полюбить? И кто вообще установил этот срок? Через год или три года — можно, а через две недели — нельзя? Ты ведь это сама придумала.

— Сама, — подтвердила я, и Олеся улыбнулась.

— Все люди разные. Кто-то оступится, упадёт — и дальше предпочтёт передвигаться ползком, чтобы больше не падать. А кто-то сгорит в огне до пепла, а потом возродится, как феникс.

Феникс… Ну наверное, да — я феникс.

— Сказать, что я ещё думаю? Только чур не обижаться.

— Скажи…

— По-моему, ты слишком заморачиваешься. Можно-нельзя… Любовь — это дар, который надо беречь и ценить. И если она возникла именно сейчас и именно к этому человеку — значит, так надо. Цени и люби. И забей на рассуждения.

Мне казалось, будто от этих Олесиных слов внутри меня что-то лопается, словно прорывались какие-то гнойные нарывы. И плакать захотелось просто ужасно…

— Слушай, ты что делаешь на неделе? — спросила она вдруг, и я, сморгнув с ресниц ненужную влагу и шмыгнув носом, растерялась.

— На неделе?..

— Ну да. По вечерам. В четверг, например. Давай в кино сходим? Или просто погуляем. Или по магазинам. Ты любишь ходить по магазинам?

— Ненавижу, — призналась я честно и абсолютно искренне, и Олеся рассмеялась.

— И я ненавижу. Давай как котёнок Гав и Шарик — будем ненавидеть вместе? А?

— Давай, — согласилась я, и стало чуть веселее. А когда через пару минут Макс принёс поднос с кучей разнообразной еды, то стало совсем хорошо.

Может, и правда?.. Забить на рассуждения и принять свершившийся факт?

Я больше не люблю Андрея — это раз.

И два — я люблю вот этого негодяя с обожжённой душой и большим, но закрытым сердцем.

А вот я ему, кажется, нужна пока весьма условно. Но ничего — мы ещё повоюем…

* * *

Домой мы приехали, когда день уже почти закончился. Лесю высадили возле какого-то метро, и она весело побежала вниз по лестнице, помахав нам ручкой.

— Я чувствую себя даже не лимоном, — вздохнул Юрьевский, когда мы наконец переступили порог его квартиры. — Соком от лимона.

Я села на корточки и погладила восторженно виляющую хвостом Жульку.

— А я тогда асфальт, который только что хорошенько укатали. Приготовить ужин? Кстати, я холодец так и не сварила… А ты хрена ни купил.

— Да какой тут хрен, — проворчал Макс. — Тут бы не сдохнуть на хрен. Пойдём, Жуль, выведу тебя пописать. А насчёт ужина… Было бы неплохо. Но может, закажем что-нибудь? Есть у тебя силы на готовку?

— Да не особо… А что заказывать?

— Что хочешь, — махнул рукой Юрьевский, нацепил поводок и скрылся за дверью вместе с Жулькой.

Я покосилась на планшет, который торчал из сумки Макса. Наверное, предполагается, что я закажу это самое «что хочешь» именно через планшет.

Честно говоря, ненавижу трогать чужие вещи. Даже если вещи эти принадлежат близким людям. Всегда напрягалась, когда Андрей просил меня что-нибудь найти в его рюкзаке. И не искала. Брала весь рюкзак целиком и приносила его мужу со словами: «Сам ищи».

Но есть хотелось, поэтому я, вздохнув, взяла планшет и направилась в гостиную.

Так. Пиццу мне лучше не есть — по той же причине, что и фритюр. Пироги… пироги я люблю, но, как говорил мой папа: «Пирог я съел, было вкусно, а когда обед?» В общем, понятно — не еда это, а баловство.

Роллы, суши… Вот это я люблю. Но вдруг Макс не любит? Он так сказал — «что хочешь» — а ведь эту японскую фигню не все понимают. Не могу сказать, что я понимаю, но съесть могу. Только без васаби. И почти без соуса. И уж тем более без маринованного имбиря — он на мыло похож.

Я так задумалась, что просидела на диване практически до возвращения Макса. Услышала в коридоре цоканье собачьих лапок и крикнула:

— А ты суши и роллы ешь?

— Ем, — отозвался Юрьевский. — А сейчас я их даже не съем, а сожру.

Я хмыкнула и решилась — будем жрать роллы.

* * *

Макс ничего не говорил по поводу того, что я вообще делаю в его квартире и почему не уезжаю домой. Вообще ничего. Будто так и надо.

Мы поедали роллы, врубив «Особое мнение» с Томом Крузом, но я больше думала, нежели смотрела.

Юрьевский, наверное, привык жить здесь и сейчас, но я так не могла. Я всегда старалась просчитать будущее, понять развитие событий и придумать запасной план. Иначе невозможно, когда на твоём попечении сестра, которой я хотела дать образование и купить квартиру.

Я честно пыталась не заморачиваться, но не получалось…

— Светик, я хотел тебя попросить, — сказал вдруг Макс, обмакивая в соевый соус очередной ролл. Он даже не обмакивал — он их там мочил. Хорошенько и со всех сторон. От некоторых ещё и кусочки отваливались из-за подобных усердий… — Если тебе не сложно… Общайся с Лесей побольше.

Я ужасно удивилась. Поперхнулась роллом и слегка закашлялась.

— Почему? — спросила, сделав глоток морса.

— Понимаешь… Олесе уж скоро двадцать четыре, а она на первом курсе. Насколько я знаю, подруг в институте она себе не нашла, только приятельниц. А со школьными Леся давно разошлась… Вот и общается в основном либо с мужем, либо с его друзьями.

— Типа тебя?

— Типа меня. Но где я — и где молодая девчонка.

— Ты не старый, — проворчала я недовольно, и Юрьевский хмыкнул.

— Я старше тебя на пятнадцать лет, Светик. А Леське так вообще, можно сказать, в отцы гожусь.

— Если только в очень молодые отцы, — фыркнула я. — Тоже мне, пенсионер нашёлся. Да ты любого парня за пояс заткнёшь.

— Это только с тобой. Ты на меня как виагра, видимо, действуешь.

— Странно… — пробормотала я задумчиво, откладывая в сторону палочки. Всё, местов нет, хата не резиновая. — Никогда не считала себя сексуальной…

Макс покосился на меня, улыбнулся, тоже положил японские приборы на тарелку — а в следующую секунду притянул к себе и посадил на колени.

— Такая большая девочка, а такие глупости говорит.

— Какая же я большая? На коленках твоих помещаюсь…

— Ты взрослая, Светик. А иногда говоришь глупости, как маленькая.

Я надулась.

— А ты тоже иногда глупости говоришь!

— Да, — кивнул Макс, по-прежнему улыбаясь, глядя мне в глаза. — Только я говорю глупости, как большой дурак. А твои глупости — глупости маленькой девочки.

Я надулась ещё сильнее.

— Щас обижусь!

— А я тебя тогда зацелую, и ты меня сразу простишь. Простишь же, да?

— Так нечестно, — возмутилась я, и Макс, засмеявшись, действительно меня поцеловал.

Ну и как тут обижаться?..

— Негодяй, — буркнула я, когда с губ он переключился на щёки. — И вообще, ты фильм смотреть будешь?

— Потом, — прошептал Юрьевский мне на ухо. — Сейчас у нас найдутся занятия поинтереснее.

— Я с тобой нимфоманкой стану, — простонала я, почувствовав его руки под свитером. Макс положил обе ладони на грудь и начал осторожно её поглаживать, уделяя особенное внимание соскам. — Хотя… уже стала…

Он фыркнул, завёл руки мне за спину, расстегнул лифчик — и снял его вместе со свитером. По коже сразу побежали мурашки от волнения и возбуждения…

И вновь эти поцелуи. Совсем не такие, как раньше — очень нежные и лёгкие, словно Макс по-прежнему боялся причинить мне боль.

— Ты… — мысли путались, но я всё же попыталась поймать одну за хвост. — Ты мне один раз… обещал… показать… о-о-ох… что тебе ещё нравится…

Юрьевский остановился на секунду, сжал ладони на моих бёдрах — и мне почудился в этом какой-то намёк…

— Светик, ты вряд ли получишь удовольствие.

— Ага, — я фыркнула, — я, кажется, знаю, о чём ты говоришь. Тут даже телепатом быть не надо. А смазка у тебя есть? Если есть, тогда я согласна.

— Светик… — протянул Макс неуверенно, и я почему-то вдруг почувствовала укол возбуждения внизу живота.

Никогда в жизни я бы не разрешила подобное Андрею. И вообще никому…

Я встала с колен Юрьевского и стянула с себя джинсы вместе с бельём. Макс всё это время продолжал сидеть на диване и смотреть на меня дико блестящими глазами.

Раздевшись полностью, я села на Макса верхом, взяла одну из его рук и облизала указательный палец. Положила ладонь на свою попу — и охнула, когда Юрьевский коснулся этим самым пальцем ануса.

— Зачем это тебе, Светик? — спросил он хрипло, массируя тугое колечко крепко сжатых мышц.

— Я хочу сделать тебе приятно, — ответила я и всхлипнула, почувствовав внутри его палец. — А тебе же… хочется…

— Очень хочется, — прошептал Макс, поцеловав меня в шею. — Но будет больно. В первый раз всегда… Да ещё и с учётом моих размеров…

— Ну и пусть. Зато у нас будет первый раз. Я бы хотела, чтобы мой первый раз был с тобой.

Конечно, я имела в виду совсем не анальный секс. Но я не знаю, понял ли это Макс.

Так или иначе — он снял меня с себя, положил на диван и, прошептав «Я сейчас всё принесу» — куда-то убежал.

Вернулся через пару мгновений — с баночкой массажного масла. Осыпал поцелуями мою спину и бёдра, провёл языком по попке…

— А-а-ах, — простонала я что-то нечленораздельное. — М-м-м…

— Не передумала, Светик?

— Не-е-ет…

Где-то далеко с экрана что-то вещал Том Круз, но мы про него давно забыли. Сначала Макс ласкал меня языком, потом пальцем… потом двумя пальцами… затем, кажется, тремя… второй рукой при этом не забывая массировать клитор…

В глазах у меня сверкали молнии. Два пальца — две молнии, три пальца — три… А уж когда Макс начал очень медленно и осторожно растягивать мою попку своим членом, у меня в глазах настоящая сверхновая взорвалась.

Не могу сказать, что было не больно… Но при этом я ощущала такое обжигающее и ослепительное удовольствие, что вся боль растворялась и терялась в нём, не имея никакого значения.

— Какая же ты горячая и узкая, — прошептал Макс, войдя в меня, кажется, до предела… Я дрожала от боли и наслаждения, чувствуя сосущую пустоту между ног. Там всё сходило с ума от желания, клитор дрожал, мышцы сжимались… И Юрьевский будто бы понял, что со мной происходит — одной рукой начал ласкать бугорок, а пальцы другой руки оказались внутри меня. — И тут тоже горячо и влажно…

— Хватит болтать, — взмолилась я. — Я сейчас с ума сойду…

— Я тоже… — сказал Макс — и наконец задвигался. А я закричала, потому что иначе было невозможно — мне казалось, что он меня убивает… и я почти умерла от этого убийственного удовольствия, разрываясь от нахлынувших ощущений. В глазах потемнело, внутри всё запульсировало, сжавшись вокруг члена и пальцев Макса — и я упала на диван, не в силах больше стоять на коленях. Юрьевский ускорился, постанывая, совершил несколько последних самых резких движений, из-за которых я закричала — так жарко стало в попе — и наконец затрясся, очень долго и горячо кончая внутри меня.

— Светик… — прошептал он через несколько секунд. — Ты живая?

— Нет, — буркнула я в обивку дивана. — Ты как-то, помнится, хотел меня расчленить? Вот на этот раз у тебя получилось.

— Не понравилось? — голос Макса наполнился беспокойством, и я даже нашла в себе силы улыбнуться.

— Понравилось. А теперь, будь добр, отнеси меня в ванную. Сама я не смогу.

И меня понесли в ванную.

По дороге туда я немножко задремала, так что когда Макс опустил меня голыми ногами на холодный кафель, начала весьма некрасиво на него ругаться. А он ржал.

Гад и негодяй, да.

* * *

Спали мы после подобной страсти как убитые. При этом Макс не отодвигался от меня на другой конец постели, как раньше, а обнял и уткнулся мне в плечо.

И даже поцеловал. Что ещё нужно для счастья глупой Свете?..

Проснулась я, конечно, первой. Я всегда просыпаюсь первой — натура у меня скорее жаворонковая, нежели совиная. Когда в моей жизни был Андрей, я вставала и начинала готовить завтрак, а потом шла его будить. Но теперь, лежа рядом с Максом, я совершенно не хотела вставать.

Смотрела на его расслабленное, как у всех спящих, лицо и думала.

Как так получилось, что я ощущаю к нему почти безграничную нежность? Она переполняет меня, и кажется, скоро начнёт переливаться через край…

Юрьевский вдруг открыл глаза, улыбнулся, зевнул и спросил:

— Ты чего не спишь, Светик? Ещё даже Жулька спит, а ты нет.

— Думаю, — прошептала я, протянула руку и коснулась кончиками пальцев седой пряди в волосах Макса. — Я шесть лет работала рядом с тобой, представляешь? Шесть лет… Видела тебя пять дней в неделю… И не замечала… Как же так?

Макс перехватил мою ладонь, поцеловал — стало немного щекотно — и ответил:

— Чего тут удивительного? Мы же не общались и не пересекались практически.

— Всё равно… — я помотала головой. — И если бы не предательство Андрея и Саши, я бы так и не узнала, какой ты. Так бы и продолжала просто… ходить рядом. И знаешь, что?

— Что?

— Только не сердись. Я рада, что так случилось. Что они меня предали. Рада, что узнала тебя.

— Светик…

— Нет-нет, — я придвинулась ближе, обняла Макса крепко-крепко, поцеловала в упрямо сжатые губы, — не говори ничего. Не говори. Позволь просто быть с тобой. Надоем — скажешь, и я уйду. А пока просто… позволь…

Меня никогда так не целовали. С каким-то отчаянием, словно в последний раз, и в то же время — с дикой надеждой и безумной страстью.

Бедный мой Макс…

— Только не в попу. Она у меня болит… — прошептала я, и Юрьевский засмеялся мне в губы.

— Нет, Светик. Я теперь твою попу недели две трогать не буду, чтобы там всё успокоилось. Хорошо, что ты её не видишь.

— В смысле? — я схватилась рукой за ягодицу, проверяя, всё ли на месте. — Там что-то сломалось?!

— Нет, — фыркнул Макс. — Просто сексуальное такое колечко… розовенькое… так бы и вставил…

— Пошля-я-як.

— Есть такое дело.

Но на этот раз Юрьевский вёл себя почти прилично. Не стал ничего и никуда вставлять, просто зацеловал до потери сознания, а потом положил на себя сверху и обнял.

— Давай ещё поспим. У меня есть полчаса до выгула Жульки, — вздохнул он, погладив меня по спине.

— Полчаса — это душу травить. Только заснёшь, и бац — будильник. Ты, кстати, новый мобильный телефон собираешься покупать?

— Да надо бы… — опять вздохнул Макс. — А то в понедельник коллапс начнётся. Поможешь мне выбрать?

— Я в мобильниках не секу совершенно. Звонит — и ладно…

Рука Юрьевского сползла чуть ниже и начала поглаживать мою попу. Вот неугомонный! Как магнитом она его притягивает…

— Ты очень испугалась, когда я его об стену швырнул?

— Нет, не очень. Ты же не в меня швырнул.

— А мог бы…

— Нет, не мог. — Я чуть улыбнулась и подвинула ногу, чтобы Максу было удобнее гладить меня теперь уже по интимным частям тела. — Ты так только говоришь. Но ударить женщину никогда не сможешь.

Он помолчал.

— Да. Наверное, ты права, Светик.

— А… — я резко выдохнула, почувствовав внутри себя палец Макса. — А Ксюша… она… не может быть твоей дочерью?

— Я не знаю. — Он так спокойно говорил, будто не совершал в этот момент внутри меня быстрых и безумных движений. — Карина, как потом выяснилось, достаточно долгое время спала с нами обоими. Чисто теоретически Ксюша может быть моим ребёнком. Но сама понимаешь — говорить об этом сейчас, спустя десять лет?

— Не злись… Ах… О-о-о…

— Если бы я растаял, уверен, Карина в тот же день ушла бы от Гриши, причём не факт, что вместе с Ксюшей. Мать из неё так себе.

— А ты… А-а-а…

Я уже почти ничего не соображала, в реальности меня удерживал только спокойный голос Макса…

— Я её послал. Уехал и набухался. Ну, ты видела. А потом поехал в офис за телефоном и встретил там тебя.

Юрьевский вдруг схватил меня за бёдра, приподнял — и усадил верхом на свой уже давно готовый к бою член.

— Господи, — простонала я, дрожа от пронзившего тело оргазма. — О-о-о…

— Какая ты красивая, Светик, — восхищённо произнёс этот пошляк. — Давай, поскачи на мне немного…

И я начала скакать, крича и постанывая. Правда, почти сразу повалилась на Макса без сил, и ему пришлось доделывать всё самому, вонзаясь в моё податливое тело.

Поэтому, когда звонко и пронзительно зазвонил будильник, Юрьевский вырубил его, прерывисто дыша и продолжая терзать моё бедное лоно.

— А как же… — прошептала я, но на середине фразы забыла, что хочу сказать…

— Пять минут, — прорычал Макс, застывая во мне на максимальной глубине. Я взвизгнула от наслаждения — и забилась в руках Юрьевского, кончая одновременно с ним…

— Всё, — сказал Макс через несколько секунд, осторожно ссаживая меня с себя и откатываясь в сторону. — Сегодня больше никакого секса.

— Да ну?! — съязвила я, попыталась засмеяться, но схватилась за живот: внутри всё будто огнём горело.

— Да! — фыркнул Юрьевский. — Иначе у меня всё ссохнется и отвалится, как хвостик у арбуза. Пойду выведу Жульку, а ты полежи ещё, Светик.

— Угу-у-у, — пробурчала я, понимая, что действительно не встану. И не могу, и не хочу…

Садист… а я мазохистка…

Видимо, мы нашли друг друга…

* * *

После завтрака мы ходили в торговый центр — выбирали Максу телефон. Потом гуляли с Жулькой, вместе варили борщ и холодец… И наверное, этот день был бы идеальным, если бы в пять часов вечера мне не позвонил Андрей.

Ужасно не хотелось брать трубку. Я была близка к тому, чтобы зашвырнуть мобильник в стену, как это сделал в пятницу Юрьевский. Возможно, я бы так и сделала…

Но Макс, посмотрев на экран телефона, улыбнулся и сказал:

— Ладно тебе, Светик. Ответь.

И сразу стало легче.

— Алло.

— Ты где, Свет? — Андрей на том конце провода недовольно бурчал. — Я тут решил заехать за вещами, а ты дверь не открываешь…

Я даже оторопела.

— А с чего ты взял, что я дома?

— Так… — он запнулся. — А где ты ещё можешь быть?

Не, ну нормально?!

— Где угодно, — съязвила я. — В любом случае дома меня нет. И когда я там буду, я пока не знаю.

— Но ты сама просила вещи забрать!

— Просила, — я начала звереть. — Но обычно люди звонят перед приездом, а не приходят без предупреждения.

— Да ты сроду никуда не уходила в воскресенье вечером! — возмутился Андрей. — Ты чего, в магазин отошла? Так и скажи! Я подожду тут, у подъезда.

— Нет, не надо ждать. Я не в магазине. Я сегодня… не приду домой.

Строго говоря, мы с Максом этот вопрос не обсуждали. Но… вряд ли он будет меня гнать после сваренного борща с холодцом.

Я вопросительно уставилась на Юрьевского — и он кивнул, придвинулся чуть ближе и обнял меня.

Хорошо-то как, господи…

— Света! Света-а-а! Алло, ты слышишь меня?!

— Угу, — вздохнула я, утыкаясь носом Максу в грудь и вдыхая ставший безумно родным запах. — Слышу.

Хотела добавить: «век бы тебя не слышать» — но сдержалась.

— Что значит — не приду домой?! Как это? Ты в командировке, что ли?

— Нет, — врать не хотелось. — Где я, тебя вообще не касается, Андрей. Приходи завтра… часов в пять. Можешь?

— Могу.

— Хорошо. Только позвони, точно ли придёшь, чтобы я не тратила на тебя своё время.

Он, кажется, говорил что-то ещё — но я уже положила трубку.

— А говорила, простишь, — фыркнул Макс мне в макушку.

— А ты так и не понял разве? — я улыбнулась, кинула телефон на стол и обняла Юрьевского обеими руками.

— Понял-понял. Ты в глобальном смысле говорила. В космическом, так сказать. Я сейчас про него и спрашиваю.

Я задумалась.

— А я не знаю. Чем это вообще измерить? Я не сержусь на него больше — ни на него, ни на Сашку. А когда вспоминаю… неприятно, но не больно, и всё так… далеко. Будто бы и не со мной было. И вообще — было ли?

Макс ласково гладил меня по спине, и я хотела сказать — это всё благодаря тебе… но сдержалась.

— А ты? — я подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Ты простил?

— Я знаю, что я ни хрена не знаю, — Юрьевский усмехнулся, наклонился и чмокнул меня в нос. — Давай лучше борща поедим. А то у меня скоро слюни пол закапают.

— «Какой такой павлин-мавлин? — процитировала я, ехидно прищуриваясь. — Не видишь — мы кушаем!»

— Вот именно, — подтвердил Макс, выпустил меня из объятий, развернул спиной к себе и хлопнул по попе. — Кушать!

Из-под стола высунулась заинтересованная мордочка Жульки.

— Да не ты, — фыркнул Юрьевский. — Ты уже кушала. Теперь наша очередь.

Жулька вздохнула и полезла обратно под стол.

— Надо же… Как будто понимает…

— Она и понимает, — усмехнулся Макс. — И поверь мне, намного больше, чем большинство людей. Просто разговаривать, увы, не умеет… Но я не понял. Где мой борщ?!

— Уже наливаю, наливаю… Ты лучше сметану из холодильника достань, а то стоит тут, понимаешь… Команды отдаёт… Командир!

— Цыц, козявка! — пригрозил мне пальцем Юрьевский, залезая в холодильник, и загремел там баночками.

А я отвернулась к плите и схватила половник, чувствуя себя почему-то до ужаса счастливой.

Даже страшно немного…

* * *

В понедельник перед работой я быстро заскочила домой — переодеться. Все выходные ходила в одном и том же и не парилась. Пора постираться… А вечером, когда придёт Андрей, соберу и себе небольшую сумку.

Я была в шоке, когда Макс за завтраком предложил переехать к нему. Точнее, звучало это так:

— Возьми себе вещей, что ли. Не будешь же ты каждый день туда-сюда мотаться?

Да уж, не буду… Я так онемела, что смогла только кивнуть. И даже не обрадовалась — настолько удивилась…

Очень хотелось спросить у Макса, что он ко мне чувствует. Ну, кроме желания иметь во все дырки. Но я… да, наверное, боялась. Глупо и по-детски боялась натолкнуть Макса на мысль, что ему это на самом деле нафиг не надо.

Поэтому промолчала, кивнув. Я обязательно спрошу… но позже. Не сейчас…

С Лесей мы, кстати, в воскресенье созвонились и договорились сходить в кафешку вечером в четверг. Оказалось, что у неё по четвергам меньше всего занятий и она будет не настолько уставшей. Про себя я так сказать не могла — в четверг намечалась очередная встреча с америкосами. С другой стороны — зато я буду при полном параде…

В общем, так и получилось, что мы с Максом пришли на работу не вместе, а по отдельности. Я заезжала домой, а он ехал как обычно — от себя. И немного позже — возил Жульку в ветеринарку, смотреть, как там поживает её лапка.

А когда Юрьевский явился на работу и прошёл мимо моего стола… меня так кольнуло… Захотелось встать и броситься ему на шею.

Ужас.

А сам Макс посмотрел на меня и едва заметно улыбнулся. И я не выдержала — расплылась в счастливой улыбке, как малолетняя дура, прости господи…

— Све-е-етка, — протянула где-то рядом Варя, — Све-е-етка… Чё это с тобой? Ты не заболела? Я у тебя такого выражения лица никогда не видела…

Угу, я у себя такого выражения лица тоже никогда не видела, чего уж там.

— Не, — я попыталась загасить улыбку, но она вновь появлялась на моих губах, как кровавое пятно на полу в мультике про Кентервильское привидение. — Я здорова.

— Свет, — Варя подвинула стул вплотную к моему и зашептала: — Ты чё, в Юрьевского втюрилась?

Угу… по уши…

— Нет. С чего ты взяла?

— Ну ты на него щас смотрела-то. Или там кто-то другой над нашим генеральным под потолком болтался?

— Ага, — я наконец справилась со своим лицом и повернулась к Варе. — Карлсон. Ты не заметила? Мужчина в полном расцвете сил!

— Ну да, ну да, — протянула моя соседка по столу. — Ты, кстати, Киру Виноградову не помнишь?

— Э-э… смутно.

— Она у нас недолго продержалась. Втюрилась в Юрьевского, бегать за ним начала. Он её быстренько уволил. Он же сволочь бессердечная. Забудь его. Забу-у-удь!

Я вздохнула, и Варя, поглядев на меня внимательно-внимательно, протянула:

— Так, понятно… Фил ей, значит, не нужон. А этот… козёл в галстуке — нужон.

— У Фила тоже галстук, — возразила я.

— Галстук, — подтвердила Варя. — Но зато он не козёл. Он америкос.

— А среди америкосов козлов не бывает?

— Неа. Там эти… лохи, вот. А козлы — это только у нас, у славян.

— Получается, лох лучше козла? — я вконец развеселилась.

— Ну естественно, — Варя посмотрела на меня с жалостью. — Лохи — они же безобидные. А у козлов есть рога. И этот конкретный козёл может тебя ими забодать… Понимаешь, Светка?

— Понимаю, — я кивнула. — Но ты не волнуйся, Варь. Всё равно уже поздно.

— Ой дура-а-а… — протянула моя соседка по столу, и я мысленно с ней согласилась.

* * *

А ближе к обеду пришёл Фил. Я страшно удивилась, увидев его в дверях нашего офиса с букетиком в руках и дежурной улыбкой на лице.

Нет, только не говорите, что букетик мне…

— Привет, Света! — воскликнул американец на весь офис, протягивая мне свой веник. Красивый, конечно… Из тюльпанов. Люблю тюльпаны. — А я к тебе.

Варя рядом замерла, расплывшись почти в такой же глупой улыбке, как я парой часов ранее.

Эх. Конечно, американские лохи могут дарить букетики цветов, а вот русским козлам это тяжело. И даже намекнуть будет стыдно… Выклянчивать цветы — процесс неблагодарный и унизительный.

— Хочу пригласить тебя в кафе. На обед. Пойдём? — и улыбается так типично по-американски. — Ты же не откажешь своему любимый клиенту?

Вот противный. Намёк ещё сделал на то, что клиент. Действительно, как откажешь клиенту, от которого зависит часть твоей зарплаты.

— Пойдём, — вздохнула я. — Погоди, только цветы поставлю…

— Я сама! — подскочила со своего места Варя. — А вы идите, идите!..

И всё было бы хорошо… для Фила с Варей. Но в этот момент дверь в приёмную Юрьевского начала открываться… и оттуда спустя мгновение вышел Макс собственной персоной.

Оглядел немую картину под названием «не ждали», чуть нахмурился, узрев букет в моих руках, и перевёл свой фирменный тяжелый, как металлоконструкция, взгляд на Фила.

Краем уха я слышала, как Варя сглотнула. Хотя ей-то что…

— Добрый день, Филлип. — Хорошо хоть не «мистер Грин». — Чем обязаны?

— О, — воскликнул американец, — ничем особенным. Хочу вот сводить Свету в кафе на обед, обсудить… свой новый проект.

Мне стало смешно, когда я увидела, как скривился Макс. Чисто формально Фил, как клиент фирмы, имел право обсуждать со мной любые рабочие вопросы. А уж в обед или нет — решать мне.

Но это формально…

— Обед — личное время сотрудника, — сказал Юрьевский, опять неодобрительно покосившись на тюльпаны. — Вряд ли Светлана хочет жертвовать…

— Почему же, — я улыбнулась сначала Максу, потом Филу. — Я с удовольствием. Желание клиента — закон. Варь, поставишь?..

— Конечно-конечно, — затараторила Варя, забирая у меня цветы. — И поставлю, и полью… Всё, что хочешь. Приятного аппетита.

— Спасибо, — ответила я, выходя из-за стола, обогнула перегородку — и взяла Фила под локоток. — Пойдём скорее.

И мы пошли. И я с трудом погасила в себе желание обернуться и показать Максу язык.

Вот так ему, да. Пусть поревнует. Может, благодаря этому он тоже сообразит, что я нужна ему не меньше, чем он мне?

* * *

Минут через десять после начала обеда мне захотелось сбежать от Фила куда подальше, закопаться в землю, засыпаться песком и посадить сверху цветочки. Это же надо — быть таким… громким.

Я давно заметила, что наши люди по поведению гораздо тише иностранцев. В общественных местах это как-то особенно чувствовалось. Ржущие во весь голос итальянки или американцы, обсуждающие какой-нибудь архи важный вопрос на полный децибел — это для них нормально. Но когда эти люди попадают в Россию…

Мне было неловко. Фил так громко, искренне и непосредственно пытался меня развеселить, рассказывая какую-то историю и размахивая руками, словно ветряная мельница, но я не развеселилась. Я, как Урри, искала у этого Электроника кнопку. Кнопку, чтобы уменьшить звук и яркость улыбки…

В общем, да — я абсолютно испорченное нашим обществом существо. И даже вид чистенького американца в галстуке и при полном параде меня не радовал.

Особенно эти улыбки. Как они так улыбаются? Будто их кто-то за уши дёргает.

То ли дело Макс. Он почти никогда не улыбается. Но если уж улыбнётся, то по крайней мере искренне…

— Слушай, Фил, — перебила я очередной монолог американца, — я очень ценю твою настойчивость, но правда, не стоит. Я не для тебя.

Он вздохнул.

— Почему у вас, у русских, всё так сложно? Особенно у женщин.

— Что же ты тогда здесь третий год торчишь? — фыркнула я.

— А я всегда любил сложные задачки… Простые в сторону откладывал, а сложные решал.

— Понимаешь, Фил… — я повертела в руке стакан с соком и ухмыльнулась. — У нас с вами разная школьная программа. То, что в Америке проходят в девятом классе, в России изучают в пятом, а то и в третьем.

— Тогда почему вы от нас отстаёте? — нахмурился Фил. — По технологиям и вообще…

— А давай я вместо ответа тебе лучше сказку расскажу. А ты сам выводы сделаешь… Жили-были заяц и черепаха. Черепаха была тихая, медлительная, всё сидела и книжки читала под своим кустом. А заяц носился по полянке да везде свой нос совал, всё-то ему надо было. Ты, крот, почему тут тоннель роешь? Ты не там роешь, надо вот здесь. Ты, бабочка, почему над этим цветком летаешь? Ты над другим летай, а этот не тронь. Ты, птичка, почему по утрам так громко поёшь? Ну и так далее. И раз пристал заяц к черепахе: говорят, мол, ты — медлительная да отсталая, а давай проверим, кто из нас быстрее добежит до опушки на краю леса? Черепаха поправила на носу свои очки, подумала и согласилась. И вот, в назначенный час пришли на полянку все звери лесные — смотреть, как заяц с черепахой будут соревноваться. Медведь махнул флажком, скомандовал старт — и черепаха спокойно пошла, не оглядываясь по сторонам и ни на кого не обращая внимания. А заяц запрыгал, обогнал её намного — и тут вдруг видит: белка. Ты, говорит заяц, белка, почему орех грызёшь? Ты свой орех грызёшь или чужой?.. Часа два заяц с белкой разбирался, чей орех. Потом опомнился, говорит — некогда мне, и дальше побежал. А тут вдруг — лягушка посреди дороги. Заяц и возмутился: ты, говорит, лягушка, чего тут делаешь? Ты должна в пруду сидеть. А лягушка смеётся и противно так квакает: не твоё заячье дело, где я должна сидеть… Полдня заяц с ней ругался! А когда опомнился, уже вечерело, луна на небо вышла. Увидел заяц луну, поднял голову и спрашивает у неё: слышишь, говорит, луна, а ты почему только в одну сторону всегда двигаешься? Надо в разные! Для разнообразия! А луна молчит, смотрит только на зайца своим сияющим ликом, как на дурака. И молчит. И опомнился в третий раз заяц, и побежал со всех ног… Добежал до финиша, а там глядит — нет уже никого. Ни одного зрителя. Только черепаха сидит, в очках и с книжкой. Оказалось, пока заяц выяснял, кто в лесу главный, черепаха давно к финишу пришла… Неспешненько так. Даже не запыхалась.

Ух, как Фил ржал… Чуть в суп мордой не свалился.

— Х-хыхы-хы… Креат-тивщица…

— У нас таких полстраны. А ты говоришь — Америка, Америка… Нас и тут неплохо кормят.

Мы ещё немного посмеялись, а потом я всё же отговорила Фила за мной ухаживать. Он даже поклялся. Американским флагом.

Для них это, оказывается, святое.

Смешные люди, право слово…

* * *

Какая-то ерунда. Разве так можно? Стоять и смотреть на часы, считая минуты. Пять, десять, двадцать, тридцать… Долго.

И внутри что-то грызёт. Нет, даже не грызёт, а выгрызает, как червяк яблоко.

А ты дарил ей цветы?

А ты приглашал её в кафе?

Да ты… да ты её только трахал! Трахал до умопомрачения, до вытекания мозгов, до полной отключки. И если поначалу так было правильно, то теперь… что теперь?

Утром ты сказал ей про вещи, потому что представил — сейчас она уйдёт, и вы до пятницы будете видеться только на работе. Ерунда полная, ведь целых десять с лишним лет это срабатывало. «Отношения», точнее, секс по выходным — и никаких обязательств. А сейчас почему не срабатывает?

Света ведь ничего не требовала. Но Макс видел её глаза, направленные на букет, и вдруг осознал — ей хочется. Вот этого всего, что любят женщины. Цветочков, подарочков, розовых соплей… Тьфу.

Да он уже забыл, как это делается.

А главное — зачем? Трахай и наслаждайся. Надоест — скажешь «адьос» и попрощаешься.

Но откуда тогда червячок-то этот? И тошно, душно даже… Будто ему целых десять лет что-то сжимало горло, а теперь разжало — но он, кажется, всё равно больше не может дышать полной грудью.

Не получается. Не получится.

Резко и неприятно зазвенел телефон, и Макс вздрогнул, очнувшись от своих мыслей, поднял трубку.

— Максим Иванович, вы просили сказать, когда Крылова вернётся с обеда.

— Да, спасибо, Вика. Позови её ко мне.

Юрьевский положил трубку и едва заметно усмехнулся.

Да… кажется, он вспомнил, как называется всё то, что с ним происходит сейчас. Как говорил герой фильма «Чародеи»: «Что влюблённый, что сумасшедший — для медицины это одно и то же».

М-да. Леська с Владом будут ржать…

* * *

Не могу сказать, что я готовилась к смерти, но да — думала, что Макс придумает очередную хрень из разряда «все бабы шлюхи». Но он меня удивил.

Притянул к себе, заглянул в глаза и спросил:

— Он тебе нравится?

— Кто? — я даже не поняла.

— Фил.

Вот не знаю, чего мне хочется больше — заржать или заплакать?

— Он хороший клиент, — ответила я честно, стараясь обойтись без улыбок. — Щедрый. Ты и сам знаешь.

— Я в другом смысле, — продолжил Юрьевский с той же серьёзностью. — Второй букет за неделю дарит. И сейчас пришёл, в кафе позвал. Он тебе нравится?

— Макс, — я всё-таки улыбнулась, — нет никаких других смыслов. Клиент — он и есть клиент. А остальное — личные заморочки Фила.

Он чуть расслабился, тоже улыбнулся, поднял руку и погладил меня по щеке.

— Ревнуешь? — фыркнула я и потёрлась о ладонь Макса.

— Не знаю.

Сердце радостно зашлось. Ну конечно, не знает он… А я вот знаю!

— Я тут подумал… Давай в выходные за город поедем? У меня там дом есть. Возьмём Жульку и поедем.

— С радостью. Я давно не была за городом. Я ведь продала родительскую дачу, чтобы Сашке квартиру купить. Жалко было ужасно, я её любила.

— Но сестру ты любишь больше.

— Ага. Это ты правильно сказал.

— Хорошо, — Макс наклонился, быстро чмокнул меня в губы, хлопнул по попе. — Всё, хватит филонить, пора работать.

— Слушаюсь, ваше генеральное генеральшество, — фыркнула я и пошла к себе, совершенно забыв погасить глупую счастливую улыбку. Вика, наткнувшись на неё взглядом, вытаращилась на меня во все глаза и свеженакрашенные ногти.

Да уж. Кажется, сплетням быть…

* * *

Вечером мне пришлось несладко. Андрей тянул время, собирая свои вещи с черепашьей скоростью, и пытался выведать у меня, куда это я так тороплюсь и почему не была дома в воскресенье вечером.

Чуть не убила его.

Но зато он наконец действительно всё собрал — и наша совместная квартира превратилась в мою личную. Из которой я уехала спустя примерно полчаса после ухода Андрея, взяв с собой самое необходимое. И глубоко вздохнула от облегчения — хорошо, что я не буду видеть ни эту квартиру, ни привычную обстановку…

А с Максом мы продолжали сексотерапию. И ещё он меня заразил своим киноманством. Так что теперь по вечерам я с удовольствием смотрела фильмы вместе с ним, а потом… осваивала новые позы из Камасутры. Или отрабатывала старые…

В четверг мы с Мишиным наконец полностью закрыли проект по «Эдельвейсу», оставалось сделать только самые мелкие мелочи. Он сразу заявил, что потребует у генерального премию, и я задумалась, на что бы её потратить?..

— Хочешь купить что-нибудь Максу? — усмехнулась Олеся, когда я поделилась с ней своими затруднениями. — У него день рождения весной, в мае. Но скоро Новый год, так что можно. Правда, он этот праздник терпеть не может.

— Почему? — удивилась я. — Хороший праздник. Особенно для детей.

— Вот именно, — кивнула Олеся, и я всё поняла. Действительно — глупый вопрос… Для такого человека, каким является Макс, отсутствие семьи (настоящей, а не пародии на семью в виде брата и Карины) и детей — аргумент для того, чтобы не любить Новый год.

Интересно, смогу ли я это изменить?

Я бы хотела…

* * *

Впоследствии оказалось, что именно Олеся заметила это первой. Ещё тогда, в четверг, она спросила у меня, что со мной такое.

Я действительно чувствовала себя как-то странно — меня мутило. Списала это на стресс и подозрительную котлету в столовой, выпила свой любимый «Алмагель» — и потопала на встречу с Олесей.

К ночи почти всё прошло, но с утра в пятницу началось опять. Жутко мутило, есть не хотелось совершенно. Выпила чай — и чуть не вернула его обратно в кружку.

— Что это с тобой, Светик? — спросил Макс, хмурясь.

— Ерунда, — отмахнулась я. — Со вчерашнего дня прилипла какая-то зараза. «Эдельвейс», наверное, доконал. Не обращай внимания, я справлюсь.

Юрьевский продолжал меня как-то странно разглядывать. Будто просканировать пытался.

— Может, тебе на работу не ходить?

— Да ну, что ты. Ерунда, скоро пройдёт.

И действительно — прошло примерно к полудню. Более того, я даже почувствовала прилив сил, захотелось бегать, прыгать и творить всякие безумства. В туалет только постоянно тянуло, но я списала это на очищение организма от непонятной заразы.

А вечером мы с Максом, захватив Жульку, поехали за город, на его дачу. Честно признаюсь — меня в машинах сроду не тошнило, а тут вдруг настолько дурно стало, что я даже попросила срочно остановиться, выскочила наружу и выплеснула на обочину весь свой обед.

Макс в это время стоял возле автомобиля и мрачно курил. Унюхав его сигарету, я попыталась упасть в обморок, но Юрьевский подхватил меня под руки и водрузил обратно на заднее сиденье.

Постанывая, я лежала там, обнимая Жульку, пока Макс звонил по телефону.

— Слушай, что нужно давать от тошноты? Да Светку в машине затошнило и вырвало. Что значит, не знаешь? Ты же врач, Леся. Ну и что, что первый курс! Да не ору я, я слушаю. Ну? Да, хорошо. Да. Нет. Не знаю. Ладно, позвоню.

Макс какое-то время ещё ворчал, положив трубку, а потом начал сдавать назад.

— Сейчас, Светик, потерпи. Ехать не так долго. Леся сказала, купить тебе лимон и жвачки… Сейчас, заедем в магазин, купим.

Лимон и жвачка действительно помогли. Не абсолютно, конечно — когда Юрьевский тормозил или поворачивал, у меня чуть мозг через нос и рот не вытекал, но всё же стало полегче. Особенно если набить жвачкой весь рот и прижимать разрезанный лимон к носу вплотную, вдыхая кислый запах цитруса.

Жулька косилась на меня с удивлением. Узрев лимон, она поначалу обрадовалась — вкусняшку несут! — но запах отбил у неё всякий аппетит. Поэтому теперь она смотрела на меня, как на извращенку.

На дачу Макса мы приехали ближе к ночи. Юрьевский на руках отнёс меня в дом, который я почти не рассмотрела сквозь щёлки в практически закрытых глазах, раздел, уложил в жутко холодную постель, укрыл двумя одеялами и пледом — и ушёл. Наверное, прогревать дом. Там оказалось дико холодно…

Но это не помешало мне уснуть, как убитой. И даже увидеть светлый и до ужаса сладкий сон, в котором Макс сидел возле речки и показывал, как нужно обращаться с удочкой, очень милому мальчику с серыми, как сталь, глазами.

* * *

Проснулась я посреди ночи с ощущением дикого голода. Настолько дикого, что мне даже захотелось укусить Макса, лежавшего рядом.

Я встала, огляделась — и поняла, что из моей затеи пожрать ночью ничего не выйдет, потому что я понятия не имею, куда идти.

Остаётся только кусать Макса…

И я уже задумалась, за какую часть тела его будет вкуснее укусить, как вдруг он вздохнул и хрипло прошептал:

— Ты чего не спишь, Светик?

— Кушать хочу, — призналась я. Услышав слово «кушать», встрепенулась и подняла голову Жулька — она лежала в кресле рядом с кроватью. — Очень хочу. Готова даже тебя слопать.

— Меня не надо, я невкусный, — Макс, кажется, улыбался. — Особенно если сырой и не жареный.

Он встал, подхватил меня на руки — я охнула от неожиданности — и куда-то понёс.

— Я и сама могла бы…

— Нет уж. Сама ты будешь только кушать, а всё остальное сегодня делаю я.

И я сразу растаяла…

А мы между тем пришли… кажется, да — на кухню. Точнее, это Макс пришёл, а меня туда принесли. Посадили на стул, включили неяркий ночник и полезли в холодильник.

— Ты что хочешь? Есть йогурты, колбаса, сыр, варенье… фрукты и овощи разные. Или, может, яичницу пожарить?

Я с любопытством оглядывалась по сторонам. Какая красивая и большая кухня… Всегда хотела такую. Мебель деревянная, светлая, с резными дверцами в шкафах, очень душевная. И по стилю совсем не похоже на модерновую квартиру Макса.

— Давай сыр. А какое варенье?

— Вишневое.

Я оживилась.

— Это я люблю. Давай.

— Будешь есть сыр с вареньем? — поразился Макс.

— Почему? Сначала сыр, потом варенье. А хлеб есть?

— Есть. И чёрный, и белый.

Я потребовала белый, а когда передо мной появились несколько кусков хлеба, сыр и банка с вареньем, растаяла окончательно.

Положила на хлеб сыр, откусила, прожевала, проглотила и решила поинтересоваться:

— А ты сам тут не живёшь, получается?

— Практически не живу, да. — Макс сел на стул рядом со мной, открыл баночку с йогуртом и начал его есть. — Приезжаю иногда на выходные. На девятое мая, например. В мае здесь вообще отлично.

Я проследила взглядом за тем, как в его рту исчезает ложечка с йогуртом, облизнулась и спросила:

— А ещё у тебя есть?

— Чего? — не понял Макс.

— Йогурт.

— Ну да. Полный холодильник. Дать?

— Ага.

Юрьевский сходил к холодильнику, достал йогурт и протянул его мне.

— Держи. Но я всё же думаю, что тебе надо сходить к врачу, Светик.

— Не, — я поморщилась. — Я прекрасно себя чувствую. Просто переутомилась, наверное. Сейчас поем, посплю… а может, ещё что-то будет? А?

Макс улыбнулся.

— У тебя есть на это силы?

— Главное, чтобы силы были у тебя, — фыркнула я. — А они у тебя есть. Да?

— Да, — он кивнул. — Но ты сначала поешь. А там поглядим.

Я даже глядеть ничего не собиралась. Просто когда Макс положил меня обратно в постель, начала гладить его пах поверх трусов. И удовлетворенно улыбнулась, почувствовав, как его член постепенно твердеет.

— И кто из нас извращенец? — спросил Юрьевский тихо, сдергивая с меня трусики и стаскивая майку, в которых я спала.

— Ты, — прошептала я, чуть приподнялась и поцеловала Макса в губы. — Я просто заразилась.

— Ах, вот как. Понятно…

Он сбросил теперь уже свои трусы, развёл мои ноги в стороны и начал ласкать своим членом. Обводил им чувствительный бугорок, оглаживал вход в меня, спускался ниже, к попке…

Я постанывала абсолютно порочным голосом, раздвигала ноги как можно шире, а потом и вовсе положила их на его плечи. А он всё не торопился, всё терся об меня своей горячей и бархатистой плотью, и я нетерпеливо поводила бёдрами, стремясь нанизаться на Макса самостоятельно. В такие моменты он чуть погружался в меня — но потом вновь выходил.

Я чувствовала, что ужасно мокрая. Безумно мокрая. И Юрьевский подтвердил это, прошептав:

— Столько смазки, Светик… Какая же ты…

— Какая? — спросила я, но он не ответил — вдруг резко опустился на меня, пронзив моё тело своим, и я охнула от острых и почти болезненных ощущений. Макс вжался в меня, прижал мои ноги к своим плечам и моей груди, и начал двигаться.

Обычно он сразу стартовал с полной скорости, но теперь почему-то сдерживался, медленно выходя из меня, а затем вновь медленно возвращаясь обратно.

Это была настоящая пытка. Но такая сладкая, что я и помыслить не могла о том, чтобы поторопить его…

А Макс между тем просунул руку между нашими телами и пальцем начал ласкать клитор.

— Нравится, Светик? — шепнул он, вдруг застыв во мне на полной глубине.

— Да, — выдохнула я резко и как-то полузадушенно. — Ты… не останавливайся…

— Не буду, милая.

«Милая»… От одного этого слова меня уже пронзил оргазм, а когда Макс ещё и ускорился, наконец набирая привычную себе скорость, и хрипло застонал мне в ухо — вот тут я и увидела звёзды. Много-много звёзд…

И мне почему-то показалось, что он тоже.

* * *

А утром я проснулась от очередного приступа тошноты. Вся еда, которую я в экстазе проглотила ночью, просилась наружу и ворочалась в моём желудке, словно живая змея.

Макс спал, и я не стала его будить. Выскользнула из кровати и тихонько прошла в ванную.

Там я поглядела на свою бледную физиономию в зеркале и вдруг задумалась.

Нет, не может быть. Это просто нелепо.

Я ведь так и не вылечилась.

Я совершенно не помнила, когда у меня прошли последние месячные, поэтому мне было сложно сказать, есть задержка или нет. Но это и не важно.

Желудок вновь закрутило, и я склонилась над унитазом. Примерно три года назад, когда я ещё не знала, насколько у меня всё печально по женской части, один раз я думала, что беременна. Была задержка, меня тошнило, я стала больше есть, даже грудь болела и увеличилась. А потом оказалось, что это ложные симптомы и никакой беременности нет. И быть не может.

Но тогда я страшно хотела ребёнка, очень хотела. А сейчас-то что?!

Кстати. Я пощупала грудь. Чуть-чуть побаливает, да, но может, это от не прошедших синяков?..

Я включила воду, умыла лицо — стало чуть легче. Нет, это ерунда, Светка. Не стоит того, чтобы переживать или просить Макса срочно ехать в аптеку. Сколько раз за эти годы ты покупала себе тесты на беременность, ты хоть помнишь? На беременность, на овуляцию. Они всегда были отрицательными. Всегда.

И сейчас тоже так будет. Не стоит напрасно надеяться, с замиранием сердца прислушиваясь к своему организму. Чудес не бывает.

Это просто усталость и пережитый стресс. Всё пройдёт, Светик…

* * *

Чуть позже, когда мне стало намного лучше и проснулся Макс, я попросила у него планшет. Свой смартфон я оставила дома, опасаясь звонка Андрея или Саши, и совершенно зря — я вдруг вспомнила, что накануне из Австралии вернулась моя подруга Оля, и мне захотелось ей написать в одной из соцсетей.

С Олей мы дружили ещё со школы. Она всегда была до ужаса меркантильной девочкой, мечтала выйти замуж за миллионера и уехать жить куда-нибудь, где вместо ёлок растут пальмы с кокосами и круглый год лето.

Миллионер Ольке не попался, зато попался художник, и она выскочила замуж в восемнадцать лет, а в девятнадцать уже развелась. Через два года подруга вновь вышла замуж — за абсолютно неизвестного музыканта, который, к тому же, после свадьбы решил жить за Олькин счёт. Она опять развелась и заявила мне тогда, что больше никаких мужей.

Олька работала в банке, деньги у неё водились, и довольно-таки приличные. Поэтому она если путешествовала, то долго и упорно, да и вообще жила в своё удовольствие. Постоянных отношений не заводила, но любовников у неё была целая куча.

Андрей никогда не понимал, почему я общаюсь с Олькой. Я и сама толком не понимала. И только теперь, узнав Макса, я врубилась, почему.

Она была как Юрьевский — честная и прямолинейная. Никогда не скрывала своих намерений, не обманывала, не врала. Говорила то, что думает — не всегда приятное, но правдивое. И мне это нравилось.

И теперь я ценила Ольку ещё больше, чем раньше…

Мы переписывались с ней, наверное, целый час. И я даже рассказала ей про Макса. Получила, как всегда, честный и не слишком приятный совет, посмеялась и ушла завтракать.

Я даже не вспомнила, что забыла выйти из своего аккаунта.

* * *

После завтрака Макс решил показать Свете дом. Он привозил сюда только двух женщин, если не считать Карину, и обе они во время этой экскурсии выглядели так, будто он подарил им дворец с сокровищницей.

Света выглядела по-другому. Осматривалась с любопытством, поохала на огромный бассейн, вытаращила глаза на стильный японский сад, с удовольствием покачалась на качелях. Она напоминала скорее маленькую восторженную девочку. И совсем не спрашивала, сколько это всё стоит.

На этих самых качелях Макс её и оставил. Ему нужно было ненадолго отлучиться в магазин, купить батарейки для пульта. Он привык смотреть по вечерам фильмы, и ему совсем не хотелось бегать каждую минуту к телевизору, чтобы сделать потише, погромче или поставить на паузу. А пульт, который месяц валявшийся без дела, как выяснилось, разрядился.

Когда Макс подъехал к магазину, невнятно буркнул планшет. Он достал его из сумки, посмотрел пришедшее сообщение — как обычно, спам. А закрыв окно с смс-сообщениями, застыл, случайно наткнувшись взглядом на такие понятные и знакомые слова…

Не глупи, Свет. Богатый мужик, на руках тебя носит. Что называется — хватай и беги. И забеременеть от него постарайся. Если твой муж тебе ребёнка не сделал, это не значит, что все такие мазилы. Короче, удачи))) Я в тебя верю)))

Макс скривился, вышел из чужого аккаунта и закрыл браузер.

Хватай и беги, значит. Да ещё и постарайся забеременеть. Ну-ну… Знаем мы таких, плавали уже.

Он усмехнулся и закинул планшет обратно в сумку.

Что ж, всё как всегда… Чудес не бывает. И даже очень милые и хорошие девушки оказываются расчётливыми до мозга костей.

Хорошо, что она хотя бы не называла его «старым, но здоровенным хреном». Впрочем, может, и называла… он ведь только последнее сообщение прочёл.

И ладно. И не надо больше ничего читать. Меньше знаешь, крепче спишь.

Но как же тошно, господи…

* * *

Мне было так хорошо качаться на качелях в заснеженном японском саду. Я никогда не видела ничего подобного — маленькие деревца, камушки, искусственные прудики и, конечно, сакура. Когда, интересно, она цветёт? Хотелось бы мне посмотреть…

И тошнота совсем прошла. Так и должно быть, Светик. Конечно, ты не беременна… И не грусти. Помнишь, как говорила мама? Всё к лучшему.

У меня изо рта вырывался парок, и воздух вокруг был такой чудесный — им хотелось дышать полной грудью, выдыхая из себя застоявшуюся боль, и не думать, не чувствовать… только дышать.

Я почти познала дзен на этих качелях. А потом пришёл Макс.

Он был мрачен и нарушал хрустальную чистоту окружающего воздуха своей сигаретой. Сжимал её в зубах и пыхтел, а следом за ним летел дым, как от паровоза.

Мне всегда были безразличны курящие люди, но теперь, глядя на Макса, я вдруг поняла — я не хочу, чтобы он курил. Не хочу, чтобы он портил своё здоровье. Я хочу, чтобы он мог так же, как я, наслаждаться этим воздухом и дышать полной грудью, освободившись от всей своей боли. И от всех тараканов.

— Что-то случилось? — спросила я, когда Макс подошёл ближе и встал рядом с качелями.

— Угу, — буркнул он, выбрасывая сигарету в урну. — Случилось.

И замолчал. Тяжело так замолчал.

— Только не говори, что ты увольнять меня собираешься, — попыталась пошутить я, но Юрьевский не оценил. Вздохнул и пробормотал:

— Пошли в дом. Холодно.

— Нормально, — возразила я упрямо. — Ты просто легко одет. А я, вон, как укуталась. Мне тепло.

— Ну как хочешь, — процедил он раздражённо и пошёл по направлению ко входу в дом. Я проводила Макса удивлённым взглядом, резко встала с качелей, чтобы его догнать — и чуть не упала носом в дорожку из камешков, настолько вдруг закружилась голова…

Что же это за ерунда ко мне пристала?!

А Юрьевский даже не заметил. Вошёл в дом, хлопнул дверью, и я, сглотнув внезапно накатившую к горлу тошноту, поковыляла за ним.

Войдя внутрь, я сразу заметила свою сумку, стоявшую на банкетке в прихожей. И вспомнила про жвачку, которую Макс покупал мне по наущению Олеси, когда мы ехали сюда. Может, зажую, и легче станет?

Я запустила руку в сумку и стала там рыться.

У любой женщины в сумке содержится склад самого необходимого и нужного. Но при этом склад этот пребывает в абсолютно хаотическом состоянии. И не надо говорить, что у вас иначе. Я всё равно не поверю.

Вот и у меня в сумке валялось чёрт знает что и в диких количествах. Я запустила руку поглубже и наткнулась на какую-то коробочку в упаковке. Нахмурилась, вытащила её наружу и оторопело уставилась на… тест на беременность.

Точно. Я же покупала три месяца назад два теста. Один тогда использовала, а второй вот — до сих пор в сумке валяется.

Я задумчиво повертела в руках розовую коробочку… и решилась. Тестом больше, тестом меньше — какая разница? Зато я точно буду знать, что мои опасения, как всегда, напрасны.

И я тихонько проскользнула в туалет мимо Макса, гремевшего чем-то на кухне.

* * *

Через пять минут я сидела на унитазе и ошеломлённо пялилась на две полоски. Макс по-прежнему чем-то шумел на кухне. А я всё сидела и пялилась.

Это ошибка. Или у меня с глазами что-то не так.

Надо съездить в аптеку, купить ещё один тест. Или два. Или даже три… Не могут же три теста ошибаться? Наверное, не могут.

Я вывалилась из туалета в полном ошеломлении, сжимая в руке тест, на котором светились ярко-синим две полоски. Опомнилась, вернулась, выбросила его в мусорку и отправилась на кухню.

Макс сидел за столом, и прямо перед ним красовались стакан и бутылка коньяка.

— Ты чего это… бухаешь? — спросила я поражённо. — Что случилось-то?

— Да так, — ответил Юрьевский угрюмо. — Очередное разочарование.

Я вздохнула и тоже села за стол, поглядела на коньяк и призналась:

— Я бы тоже выпила, но мне нельзя.

— Почему?

Скрывать от Макса правду мне совсем не хотелось, да и… разве можно такое скрывать?..

— Я тест сделала. Только что. Я беременна.

Он изменился в лице. Сначала побледнел, потом побагровел.

— О, — сказал и усмехнулся. — Бесплодие, значит, у неё… Хорошенькое такое бесплодие. В нужный момент включается, а в ненужный — выключается. И чего ты мне сейчас это выпалила? Надо было через пару-тройку недель!

— Что? — я помотала головой и нахмурилась. — О чём ты вообще гово…

— Да видел я, что вы с подружкой в соцсети обсуждали. Из аккаунта выходить надо вообще-то, — фыркнул Макс. — Постарайся от него забеременеть… Вот ты и постаралась, да? Хороший способ удержать одного мужика, если другой отвалился.

— Что за бред ты мелешь? — воскликнула я. — Это не твой ребёнок!

— Вот именно, — кивнул Юрьевский. — Не мой. А ты бы подождала пару неделек и сказала, что мой, верно?

Я оторопела.

— Ты с ума, что ли, сошёл? Или это опять твои тараканы тебе покоя не дают?! Ты представляешь, какая там разница в сроках? С тобой мы впервые занимались сексом без презерватива две недели назад. А с Андреем я была… — я задумалась. — Да уж месяца полтора прошло… Такие вещи не скроешь. Как ты себе представляешь подобное враньё?

— Хорошо представляю. Даже в деталях. Была у меня одна такая дурочка, решила соврать, что от меня забеременела. Тестом крутила перед глазами, прыгала от радости — мол, ура, Максик, у нас будет ребёнок. Я её быстро на место поставил.

— А что, — съязвила я, — от тебя она забеременеть не могла? Ты прям это вот точно определил? Анализ крови ей на дому сделал?

— Нет. Мне это и не надо. У меня не может быть детей.

На меня в этот момент будто бы потолок рухнул.

— Как это?..

— Вот так, — ответил Макс зло. — Не может, и всё. И не как у тебя — то может, то не может — а совершенно точно. Никаких разночтений.

Он одним махом выпил оставшийся коньяк и налил себе ещё.

— Так что ребёнком ты меня не удержишь, — засмеялся он как-то горько и безнадёжно. — Я слишком хорошо знаю, что сперма у меня абсолютно мёртвая. И даже если бы ты ещё подождала и выпалила мне эту новость не сейчас, а попозже, всё равно ничего бы не получилось.

Я сглотнула, молча глядя на Макса.

Обида… обида жглась в груди, словно крапива.

— Знаешь, я думала, у меня получится растопить весь твой лёд, — сказала я хрипло. — Но теперь я вижу, что ни хрена не выйдет. Если ты так обо мне думаешь… Купайся и дальше в собственных иллюзиях, а я пойду.

Я встала из-за стола и направилась к выходу с кухни. Макс тоже вскочил с места, подбежал ко мне и схватил за руку.

— Ты куда собралась?! — взревел он, как бешеный, и я вырвала свой локоть из его захвата, а потом подняла ладонь и треснула Юрьевскому по лицу. Хорошо так треснула.

— Иди ты на х*** — сообщила я ему, задыхаясь от обиды, выскочила в коридор, нацепила куртку, взяла сумку — и выскочила наружу. Пробежала до калитки, открыла её и оказалась на совершенно незнакомой заснеженной улице.

И только тут я вдруг поняла, что забыла переобуться. Но я была такая злая, что решила не возвращаться…

* * *

Наверное, Макс догнал бы меня, но мне как-то фантастически повезло. На противоположной стороне улицы я увидела жёлтое такси. Собственно таксист стоял рядом, жрал какой-то пирожок и одновременно курил.

Меня чуть не стошнило, но я взяла себя в руки и направилась к нему. Остановилась шагах в пяти и сказала:

— Здравствуйте, уважаемый. До Москвы не довезёте?

— Довезу, — ответил таксист, не прекращая жевать и курить. — Только это вам в копеечку влетит.

— Ничего, — быстро согласилась я, попой ощущая: скоро Макс выбежит из дома и начнёт меня разыскивать. — Но… вы могли бы не курить, пока будем ехать?

Мужчина фыркнул.

— Да пожалуйста. Любой каприз за ваши деньги. Садитесь.

Я расположилась на заднем сиденье, отрыла в сумке жвачку и засунула её себе в рот почти всю. Хоть бы не вырвало…

— Куда вам? — спросил таксист, садясь за руль. Сразу неприятно запахло незнакомым человеком и сигаретным дымом, отчего меня моментально замутило.

Я назвала адрес, и только мы начали выруливать с улицы, как из дома выскочил Макс — тоже, как я, полураздетый, — и стал ошалело озираться по сторонам. Я вжалась в сиденье, облегченно выдохнула и пробормотала:

— Кажется, успела…

Таксист задумчиво покосился сначала на меня, потом на Юрьевского. Хмыкнул и спросил:

— От мужа, что ли, сбегаете?

Где-то внизу живота что-то кольнуло…

— Да, от мужа. И от себя заодно. Знаете, что… Отвезите-ка меня лучше в больницу…

* * *

Оказалось, что это была самая правильная идея. Обследовав меня с ног до головы, врачи поставили мне угрозу выкидыша и немедленно положили в стационар.

— Нервничать меньше надо, — пробурчала одна из медсестёр, разглядывая мои назначения. — У вас же на лбу написано: стресс. Ну ничего. Сейчас мы вам укольчиков… Капельничку… А потом пустырничка… А на все проблемы наплюйте. Прям скажите: тьфу! — и забудьте. Вам сейчас надо ребёнка сохранить! Это главное.

Я мысленно согласилась с этой сердобольной женщиной, пообещав самой себе, что больше не буду ни нервничать, ни думать о плохом. Пела вполголоса весёлые песенки, преимущественно новогодние, поглаживая живот и глядя в окно на очередной снегопад.

Макс звонил раз пятнадцать. Потом прислал смс с требованием перезвонить, но я даже не стала отвечать. Просто выключила телефон.

Мне было абсолютно безразлично, чей этот ребёнок. Главное, что он мой, а я никому не позволю убить в себе неожиданно зародившуюся жизнь.

— Мы с тобой обязательно выздоровеем, — шептала я, ласково поглаживая свой пока ещё плоский животик. — Выздоровеем и всем им покажем, где раки зимуют. А пока — отдыхать.

И мы отдыхали. И ни о чём не думали.

Только где-то в сердце у меня что-то неприятно кололо. То ли обида, то ли жалость к себе, то ли… любовь.

А может, всё сразу…

* * *

Сначала он просто злился, как сумасшедший. Вернулся к столу, хряпнул ещё коньяка, поднял голову — и поймал укоризненный взгляд Жульки.

До этого она спала в гостиной, но видимо, услышав шум и крики, решила навестить хозяина. И теперь смотрела на него так, будто хотела сказать: «Извини, Макс, но ты дебил».

— Да, Жуль, — признал Юрьевский. — Я дебил.

Осознание собственной дебильности накатывало, как волны во время прибоя.

Ты как всегда, Макс. Сначала с обвинениями полез, даже не задумался. Хотела бы Света использовать свою беременность, чтобы тебя к себе привязать — сказала бы позже, через пару недель, не сейчас. Сейчас-то зачем?

Она просто честной быть решила. И про то, что ребёнок не его, сказала сразу. Да и… не стала бы Света врать о таком. Ты же её знаешь…

Эта мысль пронзила Макса, как стрела Амура пронзает свою жертву. Знает… да. Он её знает.

И тогда чего… чего ты, дурак, взбесился?!

Юрьевский вскочил и, как был, в тапочках и без верхней одежды, метнулся на улицу. Но там уже никого не было, только за угол заворачивала какая-то машина.

Такси. Наверное, Света уехала на нём.

Чёрт, он не может поехать за ней. По крайней мере на своём автомобиле… Не после трети бутылки коньяка. И не в таком состоянии.

Остаётся тоже вызывать такси. И Жульку надо взять с собой обязательно, кто её тут кормить будет?

Пока он ждал такси, несколько раз пытался дозвониться до Светы, но она упрямо не брала трубку. А потом за Максом приехали, и он решил не звонить — поговорить лично, добравшись до её дома.

Но дома у Светы никого не оказалось. Сначала он подумал — она просто не открывает, но нет… За дверью стояла полнейшая тишина, и он посмотрел с улицы — окна были закрыты. А Света терпеть не могла закрытые окна, она бы обязательно открыла, если бы вернулась…

Где же она?

Макс начал звонить снова. Даже смс написал. Сообщение дошло, и гудки какое-то время были… но потом абонент стал недоступен.

У Юрьевского чуть окончательно крыша не слетела. Нет, Светка, конечно, ничего с собой не сделала бы… Но вдруг ей стало плохо?! Или того хуже — водитель машины, на которой она уехала, оказался каким-нибудь маньяком?

Глаза Макса словно кровавой пеленой затянуло. Рядом тихонько захныкала Жулька.

Это всё ты, ты виноват. Дебил, идиот, придурок и негодяй. Зачем наорал? Почему позволил уйти?

Что же теперь делать?..

* * *

Тогда, десять с лишним лет назад, когда Макс застал Карину и брата в недвусмысленной позе, он долго и упорно пил. И непонятно где шлялся. Там же и подхватил эпидемический паротит, а по-простому — свинку.

Болезнь протекала очень тяжело и долго. Честно говоря, Макс тогда даже подумал, что не жилец, но пронесло. Однако возможности иметь детей он решился окончательно и бесповоротно.

Сначала он не осознал, насколько это ужасно. Только потом, увидев маленькую Ксюшу и подержав её на руках, Юрьевский понял, что хуже наказания за собственную глупость не придумаешь.

Ещё и поэтому он не слишком стремился к отношениям. Ну кому нужен мужик, который способен только трахать, и больше ничего? Любая женщина — нормальная женщина — мечтает стать матерью. И когда Макс представлял, как заявит своей избраннице: «Извини, дорогая, но детей у нас с тобой не будет» — у него внутри всё переворачивалось.

Об этой тайне никто не знал. Даже маме Юрьевский ничего не рассказал, боясь расстроить. Хотя теперь ему казалось, что она понимала. Но никогда не говорила с ним об этом.

Думал ли он о том, что Ксюша действительно может быть его дочерью? Чего греха таить — думал. Ведь когда Макс хотел жениться на Карине, он ещё не был бесплоден. И да — чисто теоретически Ксюша могла быть его ребёнком, а не Гриши.

Но эти мысли не приносили облегчения, даже наоборот — было стыдно. Макс желал племяннице только счастья и не собирался тревожить её нежную детскую душу. Поэтому он так взбесился, когда Карина на дне рождения своей дочери попыталась внушить ему мысль, будто он отец Ксюши. Это было хуже её заверений в вечной любви и преданности. То просто ложь, а ребёнок — святое…

Жулька укоризненно ткнулась в ногу Максу, и он очнулся.

— Прости, малышка, — пробормотал Юрьевский, отставляя в сторону уже почти початую бутылку. — Знаю, тебе пора в туалет. А мне… пора заканчивать бухать. Ага? Ага. А то я так ещё какую-нибудь болезнь подхвачу… и совсем все мозги растеряю.

— Тяф! — согласилась Жулька и метнулась в коридор. Схватила зубами ошейник и изо всех сил завиляла хвостиком.

Макс нацепил на собаку ошейник, прицепил поводок — и вышел на улицу, слегка пошатываясь от изрядного количества выпитого.

Он полдня обзванивал все московские больницы. И нашёл-таки Светку. В гинекологическом отделении.

Диагноз ему, конечно, не сказали, но Макс всё понял и так. Тут не нужно быть гением…

И теперь Юрьевский методично пил, чтобы заглушить боль и чувство вины.

Что же он за человек-то такой? Света ведь не виновата в том, что случилось десять лет назад. Подумаешь, сообщение в соцсети… Он же не её сообщение прочёл, а чужое. И сделал выводы на основании слов человека, которого не знал.

И обвинения его эти… нелепые. Если бы Света, как Карина, спала одновременно с двумя мужиками, ещё можно понять, но она ведь этого не делала. Подогнать двухнедельную беременность под полуторамесячную невозможно. Впрочем, даже думать об этом — бессмысленно.

Дело ведь не в том, что это невозможно. Свете подобное и в голову бы не пришло.

А теперь…

Она его, конечно, не простит. Он и сам себя не простит… Но извиниться всё же надо. А прощать или не прощать — дело её. В любом случае он Свете больше не нужен. У неё будут другие заботы.

Наверное, к мужу вернётся…

Грудь Макса будто бы тисками сжало, стало трудно дышать. К мужу вернётся… Это её право, да и ребёнок всё-таки…

Больно. Удивительно, но даже у таких придурков, как он, есть сердце.

* * *

Мобильный телефон я включила только в понедельник утром. Включила — и сразу позвонила Мишину.

Он ответил тут же, будто бы ждал моего звонка.

— Привет, — я почему-то смутилась, услышав его голос, — я хотела сказать, что в больнице и сегодня на работу не явлюсь. Меня обещают в четверг выписать, но это ещё не точно…

— Я понял, — сказал Сергей спокойно. — Когда сможешь, тогда и выйдешь на работу.

— Хорошо, — я вздохнула. — Но, понимаешь, я…

Чёрт. Оказывается, это сложно.

— Я…

— Ты хочешь уволиться, — подсказал мне Мишин так же спокойно. И я сразу выдохнула.

— Да. Спасибо.

— Не за что. Пойду убью Макса.

— Не надо, — перепугалась я. — Он тут ни при чём! Почти. Я просто… беременна.

— От Макса? — в голосе Мишина наконец появилась эмоция. Удивление.

— Эм… Нет.

Сергей немного помолчал.

— Понятно. Свет, я в ваши отношения лезть не буду, хотя очень хочется. Я как Шерлок Холмс — люблю совать нос в чужие дела. Но насчёт увольнения ты подумай. Доработаешь положенное и уйдёшь в декрет, хоть какие-то деньги. А беременную тебя кто возьмёт?

— Так пока не видно… А мне давно уже предлагают хорошую должность и зарплату… Наши конкуренты со второго этажа. Я бы пришла, поработала чуток — и уволилась.

— Я тебе дам конкуренты, — возмутился Сергей. — Ты смерти моей хочешь? Лучший менеджер ушёл к конкурентам. Да надо мной все партнеры будут ржать!

— Я потом и оттуда уйду. В декрет.

— А вот это ещё хуже, — фыркнул Сергей. — Не зря говорят, что беременные плохо соображают. Ты уж извини, Свет, но представляешь, какие пойдут слухи? Беременный лучший менеджер убегает к конкурентам, чтобы уйти в декрет оттуда, а не из родной конторы, где проработал шесть с лишним лет.

Я задумалась.

— Да, ты прав.

— Я всегда прав, — просветил меня Мишин. — А если я не прав, смотри пункт первый. Короче говоря, подумай. А я пошёл убивать Макса.

— Не надо, — почти заорала я, но он уже положил трубку.

* * *

Телефон зазвонил ещё спустя час. Я посмотрела на экран и, увидев, что это Юрьевский, не стала отвечать.

Опять доведёт до белого каления, а мне надо выздоравливать.

А через полчаса позвонила Леся, и трубку я взяла.

— Привет, — голос у неё был очень-очень тёплый, — как у тебя дела?

— Да так… средне. Я в больнице сейчас.

— Я знаю. Макс уже сказал.

У Леськи был такой мягкий и обволакивающий голос в тот момент, что я даже не смогла рассердиться на Юрьевского.

— И попросил поиграть в шпиона. Узнать, как ты себя чувствуешь.

— Лучше. Гораздо. И тошноты почти нет…

— Это хорошо, — она явно обрадовалась. — Просто замечательно. А какой срок?

— Шесть недель. От зачатия. Мне тут УЗИ делали, — я хихикнула. — Там пятнышко такое. Крошечное. Удивительно…

— Ага, — оживилась Леся. — А ты знаешь, что…

Минут пятнадцать она мне рассказывала, что происходит с ребёнком на шестой неделе внутри мамы. И так увлечённо… Сразу видно человека, который очень любит свою будущую профессию.

— Свет, — закончив свой рассказ, Леся вдруг понизила голос и спросила: — Ты на него очень сердишься?

— На кого? — я даже не поняла поначалу.

— На Макса.

— Не знаю, — ответила я честно. — Я просто стараюсь не думать. А что, ты знаешь, как…

— Нет. Я ничего не знаю. Я просто знаю Макса. Он может наломать дров. Но… Свет, он хороший человек.

Странно, но почему-то никакие ревнивые червячки больше не грызли мой мозг. Ну и хорошо. Я ведь всегда понимала, что эта ревность очень глупая…

— Я знаю, что хороший. Но Лесь… понимаешь, беременна-то я не от него.

— А… от кого? — спросила она, запнувшись.

— От мужа. Почти бывшего. Но тогда он бывшим не был.

Леся немного помолчала, громко вздохнула мне в трубку.

— Господи, как всё сложно.

Я улыбнулась. Да нет, почему же сложно? Всё предельно просто.

Какому мужчине нужен чужой ребёнок? Ещё и от нелюбимой женщины.

— Ладно, Лесь. Мне на уколы пора. Я позвоню, как выпишут.

— Хорошо, — вздохнула она ещё раз и отключилась.

* * *

Выписали меня не в четверг, как обещали, а в пятницу. Я вызвала такси и поехала домой. В пути страшно боялась, что меня вновь затошнит, но обошлось.

Накануне выписки лечащий врач провела со мной целую разъяснительную беседу, объяснив, что я должна выполнять все назначения и ни в коем случае не нервничать.

— Если кто начнёт вам нервы трепать, сразу шлите лесом, и всё, — посоветовала она, и я пообещала так и делать.

А вернувшись домой, я позволила себе немножко подумать о том, что меня беспокоило ещё в больнице, но что я старательно гнала прочь, пока не выздоровею.

Я должна была сказать Андрею. Это ведь его ребёнок…

Именно поэтому, после того как я сходила в магазин, наполнила холодильник едой, поела и помылась в родной ванне, я позвонила своему почти бывшему мужу.

— Алло, — голос его звучал обеспокоенно. — Свет, я тебя разыскивал на неделе… Ты где была?

— Болела.

— Что-то серьёзное?

Нет, ну не по телефону же…

— Да так. Слушай, я бы хотела с тобой встретиться. Ты можешь завтра? Скажем, в двенадцать?

— Могу.

— Тогда приезжай ко мне, пожалуйста, а то я сейчас не слишком выездная.

— Хорошо. Договорились.

Я положила трубку и глубоко вздохнула. Так, не нервничать. Всё хорошо, нормально, офигенно и замечательно. А будет ещё лучше.

И вообще… пойду-ка я посплю. А то после этих походов по магазинам так устала, ужас…

С этой мыслью я и направилась в спальню. Посмотрела на часы — шесть вечера. А, ну и пофиг.

Как говорил мой папа: «Больше спишь — меньше нарушений»…

* * *

Разбудил меня настойчивый звонок в дверь. Я застонала, открыла один глаз, нашла под подушкой мобильник и убедилась, что спала всего час.

Так. И какой гад меня разбудил? Убью!

Нет-нет, Светка, спокойнее. Всё офигенно, хорошо, замечательно… Вдох-выдох. Вот, молодец.

Я накинула халат поверх ночнушки и пошла ко входной двери. Посмотрела в глазок — и сразу весь мой аутотренинг полетел в бездну.

Макс.

Я начала легонько биться лбом об дверь. Что делать, что делать… Открывать или нет?!

— Света, — сказал вдруг Юрьевский, — я слышал, как ты протопала к двери. Открой, пожалуйста. Честное слово, я с миром.

Я потопталась нерешительно на одном месте, вздохнула, попытавшись успокоиться. Хрен мне!

— Ладно, — пробормотала и открыла дверь.

И сразу же застыла в изумлении. А потом чуть покачнулась, словно попытавшись упасть в обморок… И Макс шагнул вперёд, аккуратно обнимая меня и заглядывая в глаза.

— Ну что ты? Цветов никогда не видела?

— От тебя не видела, — ответила я хрипло.

Он улыбнулся и, наклонившись, легко поцеловал меня в щёку.

— Прости, — прошептал так искренне и горько, что я чуть не расплакалась, — я такой дурак. Обвинял тебя чёрт-те в чём. Это моё прошлое, Светик. И ты в нём не виновата.

Я не знала, что сказать. Просто стояла и смотрела на один-единственный цветок, который принёс Макс.

Гербера. Я всегда любила герберы.

— Светик… Прости… — шептал между тем Юрьевский. — Я правда всё понял…

— Что ты понял?

— Что ты не стала бы врать. Дело даже не в том, что это враньё невозможно и нелепо… Ты просто не стала бы врать.

— Дошло-таки, — пробурчала я, надувшись. — И долго доходило?

— Да нет… Минут пять…

— Может, надо было пересидеть эти пять минут где-нибудь? — съязвила я, надувшись ещё больше. — А потом уже орать?

— Может быть, Светик. Я знаю, что придурок и дебил… Цветочек возьмёшь?

— Возьму, — я шмыгнула носом и забрала у Макса герберу. — Раз уж принёс… А ты чаю хочешь?

— Хочу, — ответил он как-то неуверенно, и я сразу поняла, почему.

— Ага. Чаю и жрать. Да?

— Да, — кивнул Юрьевский, улыбнувшись. — Но я не буду тебя обременять.

— Ты не обременишь. Я всё равно себе уже еды наготовила. Пойдём, покормлю.

Он явно обрадовался. Эх, мужики… Ну лишь бы покушать!

* * *

В дверях кухни мы с Максом как-то неудачно (или наоборот, удачно…) столкнулись плечами, и я ощутила, как меня вдруг будто бы кипятком с ног до головы окатило. Услышала тихий вздох Юрьевского — и задрожала…

Но виду не подала. Прошла на кухню, налила в вазу воды, поставила туда герберу… и задумалась.

— А почему он… один? — спросила как-то глупо и невпопад, но Макс понял. Сел на табуретку и ответил:

— Знаешь, наверное, это бред… Мне все и всегда говорили, что женщинам надо букеты дарить. А мне кажется, что один цветок гораздо красивее букета. В букете они все как-то теряются. А один цветок — он как картина. Смотришь и изучаешь каждый лепесток…

— Да ты философ, — я засмеялась, залезая в холодильник. — Протагор.

— Я скорее Кант. Это же у него была «вещь в себе»?

— У него.

— Вот. Это я. Вещь в себе.

— Ты хоть помнишь, что это? — фыркнула я, доставая кастрюлю с пловом. Макс помотал головой.

— Нет, конечно. Просто словосочетание помню. Красивое. А ты помнишь?

— Помню. Я в подростковом возрасте философией увлекалась… Знаю, странное увлечение для подростка, но я вообще была странной… Так вот. — Я поставила кастрюлю на стол, взяла сковородку и начала накладывать туда плов. — Мы — то есть люди — воспринимаем всё окружающее нас через призму собственных чувств. Но при этом мы не можем знать, каковы эти вещи, которые мы воспринимаем, сами для себя. Вот этот цветок — какой он сам для себя?

Макс задумался, поглядел на герберу.

— Знаешь… по-моему, это очень похоже на Протагора и его «Человек есть мера всех вещей».

— Конечно, похоже. Все философы рассуждали об одном и том же, только разными словами. А иногда и слова те же использовали…

Я добавила в сковородку с пловом немного воды, чтобы не пригорал, и включила плиту. Потом поставила перед Максом тарелку, положила приборы, налила в стакан воды.

Он всё это время смотрел на меня, и я ощущала его взгляд всем телом. Хоть бы не уронить ничего…

— А ты?..

— Я уже поела и пока не хочу. Чуть попозже кефирчика выпью. Или ряженки… — протянула я мечтательно и улыбнулась.

— Как твоё… здоровье? — спросил Юрьевский, запнувшись. Я видела по его глазам, что он считает себя виноватым в том, что случилось. И отчасти, конечно, так и было…

Но он ведь не специально.

— Ну видишь — выписали. Значит, уже лучше. — Я отвернулась к плите, открыла крышку и стала помешивать шипящий плов. — А ты тогда… сказал, что не можешь иметь детей.

— Сказал.

— А… почему?

Он говорил о своей болезни так спокойно и бесстрастно… И я вдруг осознала, что Макс всегда так делает: отключает чувства полностью, если не может с ними справиться. Нечто вроде анестезии…

Очень хотелось плакать, так жалко его стало. И обернуться, и обнять, и поцеловать…

Но я не решилась. Зачем ему женщина, которая ждёт чужого ребёнка? Он ведь просто извиниться пришёл, не больше. И я Макса за это не осуждала.

Это было нормально, логично. Так на его месте поступил бы каждый мужчина.

Но в горле всё равно почему-то стояла горечь, будто я наглоталась дыма от сгоревшего костра…

— Что ты будешь делать… теперь? — спросил Макс, пока я выкладывала ему в тарелку разогревшийся плов.

— Я Андрею звонила. Завтра встречаемся… расскажу ему.

— Хочешь… вернуться? — сказал Макс осторожно, начиная есть плов.

— Нет, — я помотала головой. — Никаких возвращений. Но он должен знать, отец всё-таки.

— Да, — Юрьевский мрачно жевал. — Согласен. Должен.

Я села на табуретку рядом с Максом. Мы немного помолчали, а потом я вдруг вспомнила про Жульку.

— Слушай, а тебе домой не надо?

Он обиделся. Я сразу поняла — обиделся…

Положил приборы, начал вставать, и я испуганно затараторила:

— Да я в другом смысле. Ну что ты… как маленький. Я про Жульку! Ты же всегда торопился, чтобы выгулять её! А сейчас уже больше семи вечера…

Он опустился обратно на табуретку, расслабился и посмотрел на меня виновато.

— Я дурак, да?

— Да! — рявкнула я. — Полный идиот. Но…

Я чуть не сказала «но я тебя люблю». Сдержалась.

— Но зато честный и прямолинейный.

— Да уж, — фыркнул Макс, опять принимаясь за плов. — Даже не знаю, точно ли это достоинство.

— Для меня да. А на всех остальных лично мне пофиг.

Он улыбнулся. Помолчал немного, явно увлекшись пловом. Я видела, что ему нравится, и сама растекалась по табуретке от удовольствия, глядя, как он ест.

Как бы я хотела смотреть на это каждый день…

— Я к Жульке сначала съездил, выгулял её, — ответил вдруг Макс. — А потом к тебе. Светик, я хотел узнать. Ты… насчёт увольнения… подумала?

— А-а-а, — я хихикнула. — Мишин тебя убить грозился, но ты выжил.

— Выжил, — кивнул Макс. — Но с трудом. Так ты…

— Не уволюсь. Если ты, конечно, не против.

— Я не против. Я ещё жить хочу.

— Что, — я прищурилась, — Сергей страшен в гневе?

— Угу. Аки бешеный хомячок. Не убьёт, но покусает. — Макс доел плов, положил приборы и отодвинул тарелку. — Честно говоря, не понимаю, почему он до сих пор со мной работает… Ему уже раза три такие предложения делали, которым я ничего противопоставить не мог. Ни по должности, ни по зарплате — ну нет таких ресурсов. А он со мной остался. Почему?

Я фыркнула.

— Тебя устроит ответ «потому что»? Другой я вряд ли придумаю. А вообще… — я вздохнула и решила ляпнуть, пока не передумала: — Не все люди такие, как твоя бывшая невеста. Есть хорошие и верные. Которые не предают друзей и любимых. Вот Сергей как раз такой. И Леся такая.

— Да, я знаю. Ты тоже такая, Светик.

Стало тяжело дышать. Ох, и вроде не сказал ничего особенного, а так приятно…

— Я сейчас тебе посуду помою и поеду, — между тем продолжал Макс. — А ты отдыхай. В понедельник выйдешь? Или ещё на больничном?

— Выйду, — я кивнула и грозно сдвинула брови. — Но нервы мне не трепать! Кто будет трепать мне нервы — получит по голове кружкой. Ибо здоровье дороже!

— Согласен.

* * *

Вот вроде же извинился. Тогда почему так плохо?

Он ведь и не собирался предлагать Свете дальнейшее продолжение отношений. Какой из него муж? Да и… чужой ребёнок. Ребёнок другого мужчины. Как это вообще можно пережить?

А жаль.

От этой мысли Макс застыл в дверях собственной машины. Выдохнул, сел всё-таки, достал сигареты и затянулся.

Да, жаль. А почему ему жаль? Что ребёнок чужой? А какой ещё? Другого у него и быть не может, только чужой. Тогда почему?..

Додумать эту мысль Макс не успел. В кармане завибрировал телефон.

Звонила Ксюша, и в сердце у Юрьевского неприятно ёкнуло. Пятница, почти девять вечера… Что-то случилось?..

— Алло, Ксюш?..

— Дядь Макс, — она явно плакала, — я тут… у тебя… а ты где?

— У меня? — он оторопел. — Как это… у меня?

— Тут… возле подъезда… звоню в домофон, а ты не открываешь…

— Ты одна?!

Как Гриша её отпустил одну?!

— Одна… Дядь Макс, мне поговорить надо… очень…

— Так, — он лихорадочно пытался сообразить, — стой там, никуда не уходи. Ни с кем не заговаривай, если какие-нибудь люди начнут приставать, кричи громко «Пожар!»

— Да я знаю, — племяшка всхлипнула. — Я большая уже, дядь Макс…

— Большая она… — пробурчал он, заводя машину. — Я приеду сейчас, минут через сорок. И не плачь! Простудишься.

— Хорошо, — Ксюша шмыгнула носом и отключилась.

Он убьёт Карину и Гришу. Задушит. Зарежет. Девчонке одиннадцать лет, а она слоняется по городу одна! Да чудо, что она вообще до него доехала!

Юрьевский похолодел и прибавил газу. Не волнуйся, малыш, сейчас дядя Макс приедет и всем покажет…

* * *

По пути Макс пытался дозвониться до Гриши, но не смог. Карина тоже не отвечала. Сволочи.

А Ксюшка мерзла там, у подъезда, и Юрьевский сразу, как выскочил из машины и увидел племяшку, прижал её к себе, начал растирать спину.

— Дядь Макс, — всхлипнула Ксюша. Нос у неё был красный. То ли замёрз, то ли много плакала.

— Всё-всё, я тут. Пойдём скорее домой, в тепло. Выпьешь чаю, согреешься.

Она вся дрожала и поминутно шмыгала носом. Бедный ребёнок. Что же случилось?

Он узнал об этом минут через двадцать, когда Ксюша отогрелась, выпила полкружки чаю, съела несколько печенюшек и почти перестала плакать.

— Мама с папой, — заговорила она медленно, рассматривая жидкость в собственной чашке, — они сегодня ссорились… Они последнее время часто ссорятся, дядь Макс, но сегодня особенно громко как-то было… Мама сказала, что ей надоело и она уходит… Я не поняла, куда…

«Мужика себе нашла, значит, — подумал Макс и мысленно скривился. — Интересно, где… Хотя, нет — не интересно».

— А потом она закричала, что я — твоя дочь. Не… папина, а твоя…

Вот же стерва. Нет, он её точно прибьёт. С особой жестокостью.

— Это… правда?

— Ксюш, — Макс взял её маленькие ручки в свои и чуть сжал ладони, — твоя мама, ты же знаешь, часто говорит глупости. И это тоже глупость. У тебя есть папа. И он — не я.

Племяшка закусила губу, глядя на него с отчаянием.

— Она сказала, что была беременна от тебя… и соврала вам обоим… — прошептала Ксюша еле слышно, всхлипнула и вновь заплакала.

Макс встал со стула, подхватил девочку на руки и понёс в комнату. Там сел на диван и усадил племянницу к себе на колени. Ксюша всё плакала, уткнувшись ему в рубашку, и Макс обнял её, погладил по волосам.

На ощупь они были точно такими же, как у его мамы. Один в один.

— Помнишь «Маленького принца», котёнок? Мы в ответе за тех, кого приручили. И ты в ответе за своего папу. А он — за тебя.

Она затихла, прислушиваясь.

— Не нужно плакать. Иногда люди говорят не только глупые, но и злые слова. И таким словам не следует верить. Они никогда не бывают правдивыми.

— Никогда? — прошептала Ксюша, поднимая голову.

— Нет, — ответил Макс твёрдо. — Никогда.

* * *

Он уложил племяшку спать у себя и вновь попытался дозвониться Грише. Карине больше не пытался — понял, что бесполезно.

— Алло, — ответил брат совершенно пьяным голосом, когда время уже подваливало к двенадцати.

— Ты где?

— Д-д-дома, — икнул Гриша.

— Угу. А до этого где был?

— Пил. В б-баре. Карина… ушла.

— Да и х** с ней, — рявкнул Юрьевский. — Дочь твоя где?!

Брат задумался. И думал он долго. А потом брякнул:

— Д-д-дома.

— Неужели?! А ты проверь! А потом перезвони.

Макс бросил трубку и закурил. Небось, спать завалится, даже не перезвонит…

Но он ошибся. Через десять минут Гриша перезвонил и завопил ему прямо в ухо:

— А где Ксюша?!

— Не ори, б***. А то я тоже начну. У меня твоя дочь. Завтра привезу к десяти. Дома будь. Понял?

— Да. А…

— Всё остальное завтра. Иди, проспись. Если застану бухим — начищу тебе **альник так, что ты потом век в зеркало смотреться не будешь. Понял?

Брат что-то невнятно булькнул, и Макс, приняв это за согласие, отключился.

Что же за день-то сегодня такой…

* * *

Утром следующего дня Ксюша молчала и много думала. О чём, Макс решил не спрашивать. Захочет — сама расскажет. Он верил в то, что племяшка всё поняла правильно. И даже если не сейчас, то со временем она осознает — неважно, от кого была беременна Карина. Настоящий папа — тот, кто вырастил…

От этой мысли Макса что-то кольнуло в сердце, но думать было некогда.

— Поехали? — спросил он у Ксюши, и племяшка кивнула.

— Поехали…

В пути девочка почти всё время молчала, и Макс её не тревожил. Только ближе к концу вдруг поинтересовалась:

— Дядь Макс… а ты хотел бы, чтобы я была твоей дочкой?

— Конечно, — он улыбнулся и подмигнул ей, сведя всё в шутку. — Кто же от такой замечательной дочки откажется?

Ксюша вновь задумалась.

— Знаешь… а я бы тоже хотела, чтобы ты был моим папой.

— Ксюш…

— Да я в другом смысле. Просто ты был бы хорошим папой. И всё.

— Ладно, — фыркнул Макс. — Я учту.

— А ты женись, — посоветовала ему племяшка. — Женись и роди мне братика или сестричку. А может, и того, и другого…

Юрьевский не стал отвечать. Вырастет — всё поймёт сама. А пока… пусть мечтает.

* * *

Брату он всё же вмазал. Разумеется, когда Ксюша не видела, и не сильно, чтобы она потом не пугалась расквашенного носа. Вмазал и объяснил, что бухать надо, когда ты чётко знаешь, где и с кем твоя дочь.

— А она, может, и не моя, — усмехнулся Гриша, и Макс вмазал ему ещё раз, но уже сильнее. И опять объяснил. Что Ксюша считает его папой, и если он вздумает её переубеждать, то Макс его уроет.

Садясь в машину, чтобы ехать назад, Юрьевский задумался. Как же они получились такими разными у одних и тех же родителей? Гриша всегда был мягкотелым, хотя и намного более удачливым, чем старший брат. А сам Макс обладал твёрдым характером, но абсолютно не дружил с госпожой удачей. Ему за всю жизнь только один раз и повезло — когда он сел в баре рядом с Сергеем Мишиным.

Хотя… нет. Ещё ему повезло в тот день, когда Света приехала с бутылкой коньяка на работу. Если бы не это, он бы так и не узнал её.

Не узнал бы, каково это — быть с женщиной, которую любишь. По-настоящему.

Макс поднял глаза и в одном из окон дома брата увидел Ксюшин силуэт. И улыбнулся.

Если можно отказаться от собственного ребёнка, почему нельзя принять и полюбить чужого?

Можно. Конечно, можно.

А ещё надо бросить курить. Беременным это вредно.

* * *

Выглядел Андрей не очень. Похудел, осунулся. Но я не стала ему этого говорить.

Готовила Сашка всегда так себе, и видимо, он теперь питается в основном в столовке на работе. А там, прямо скажем, не для гурманов еда.

— Как ты? — спросила я, когда мы оба заказали себе по чаю и салату. Я вытащила Андрея в кафе, не захотела вести домой. Только отвыкла от его там присутствия…

— Честно? — он усмехнулся. — Не очень. Но лучше, чем раньше. С Сашей сложно…

— Сложнее, чем со мной?

— Намного. Свет, ты… лёгкая. А Саша нет. Я этого не замечал… Теперь вижу и чувствую. И что я в ней нашёл?

Я пожала плечами и предположила:

— Грудь и попу?

— Да, наверное… Но сейчас нам стало чуть проще общаться. Поначалу всё время ругались. Теперь получше, хотя я бы предпочёл, чтобы этого не было. — Андрей посмотрел на меня внимательно и испытующе. — Что ты хотела со мной обсудить?

Я даже открыла рот. Открыла — и закрыла.

Поняла вдруг, что не могу.

Вот он сидит тут передо мной… Человек, который меня предал. Человек, которого я любила. А сейчас этот человек живёт с моей сестрой, которая беременна, и у них только-только начали складываться отношения. Они даже ещё не в зародыше… в зачатке.

А я скажу ему про собственную беременность — и всё разрушу.

Андрей не сможет быть с Сашей после такого. А мне он не нужен. Зато ей — нужен.

— Я просто хотела узнать, как у вас с сестрой дела. И пожелать счастья. Я больше не злюсь. Простила.

— Простила? — переспросил Андрей удивлённо, и я кивнула.

— Да. И ты… постарайся сделать её счастливой. Она тебя правда очень любила и любит. Возможно, даже больше, чем я.

Мы сидели в кафе ещё около получаса, разговаривая вполне мирно. А потом я пошла домой, почему-то ощущая в душе и во всём теле какую-то странную лёгкость.

И только завернув за угол, я поняла, что это была за лёгкость.

Я действительно их простила…

* * *

А возле подъезда меня ждал Макс. С букетом красных роз.

И вообще он был какой-то взъерошенный…

— Э-э-э… — протянула я, заметив его. — А как же твоя теория об одном цветке?

— Случай неподходящий, — ответил он совершенно серьёзно и так на меня посмотрел, что жарко стало. — Пригласишь?

— Ну пошли…

Я не очень понимала, зачем он пришёл. Точнее, я не понимала этого совершенно. Да ещё и с букетом.

Когда мы вошли в квартиру и я поставила цветы в вазу, примостив их на кухне рядом со вчерашней герберой, Макс вдруг взъерошил волосы ладонью, как мальчишка, и выпалил:

— Свет… Ты выйдешь за меня замуж?

Я не то, что села. Я рухнула с диким грохотом.

Хорошо, что на табуретку…

— Чё?

— Ты выйдешь за меня замуж? — повторил Макс, опускаясь на колени передо мной.

Блин, и в кафе я вроде чай пила, а не коньяк…

— Я вообще-то пока не развелась, — ответила осторожно, косясь на то, как он достаёт из кармана бархатную коробочку. — То есть, документы не получила…

— Ну получишь же?

— Э-э… да, через неделю-две…

— Вот и хорошо. И выйдешь за меня замуж.

Я задумалась.

— Я не поняла… это вопрос был или что?

Макс тоже задумался.

— Первые два раза да. А теперь нет. А что, ты против?

Он открыл коробочку и протянул её мне. Внутри, конечно, было кольцо. Красивое такое, золотое, с камушками…

Видимо, Макс считает, что кольцо тоже аргумент. Да, в этом есть доля истины…

— Понимаешь… У меня ведь будет ребёнок…

— И?

— Ну… он же не твой…

— Светик, — Макс улыбнулся, — ну честное слово, что за глупости ты говоришь? Я же его любить буду. Воспитывать. Растить. Как это — не мой?

— А ты… сможешь?

— Конечно. Я его очень любить буду. Может быть, даже больше, чем тебя.

— А…

Кажется, я хотела что-то сказать. Но что? Все мысли растеряла.

— Повтори.

— Что повторить? — Макс явно издевался.

— Да ты про любовь что-то брякнул…

— Ах, про любовь, — протянул он, подался вперёд и поцеловал меня в губы. Быстро, но очень жарко. — Я тебя люблю и хочу на тебе жениться, — прошептал и вновь поцеловал. И ещё раз, и ещё…

Ох, сладко-то как…

— Светик, — он вдруг нахмурился, оторвавшись от меня, и посмотрел в глаза, — только… Ты же поняла, что я сам никогда не смогу… Я тебе такой нужен? Ты честно скажи, я не обижусь.

— Дурак ты, Макс, — вздохнула я, обнимая его изо всех сил. Выхватила кольцо и нацепила себе на палец. — Ты будешь мне нужен даже без рук и без ног. В любом виде.

— В любом?

— В любом. Я, видишь ли, тоже максималистка оказалась.

Он засмеялся, опять меня поцеловал, подхватил на руки и понёс в комнату.

Наверное, любить.

* * *

Я оказалась права. Меня положили на диван, раздели, зацеловали с ног до головы — и этот человек мне когда-то говорил, что не целуется! — и затискали до умопомрачения.

А потом заявили:

— А тебе, наверное, сейчас нельзя сексом заниматься? — и посмотрели на меня глазами кота из Шрека.

Я только тогда вспомнила, что Макс прав. И расстроилась до ужаса.

— Да… нельзя…

— Ничего, Светик. Ты же знаешь, какое у меня хорошее воображение. Сейчас я его задействую…

Он поставил меня на четвереньки, сам встал сзади… а в следующую секунду я вздрогнула, потому что Макс буквально зарылся в меня лицом и начал лизать. Сначала попку, потом обвёл языком вход в меня, и через мгновение я ощутила там его горячий язык.

Рукой Макс нащупал клитор и начал ласкать его круговыми движениями, из-за чего у меня дрожали ноги и руки, а по телу словно электрические разряды проходили…

— Сладкая… моя девочка… — шептал он, и от этого горячего шёпота я возбуждалась ещё больше.

Но доводить меня до края Макс не стал, наверное, опасаясь последствий. В последний раз провёл языком по влажным складочкам, поцеловал ягодицы — и отстранился.

— Всё. Когда врачи разрешат, тогда и будем дальше, — сказал, переворачивая меня на спину, лицом к себе.

— А может… — протянула я, нащупывая рукой его совершенно каменный член, который уже почти разрывал трусы. — Может, мне тебе сделать…

— Нет, — ответил Макс твёрдо, убирая мою руку. — Это будет нечестно.

— Честный ты мой, — умилилась я, целуя его в губы. — А я вот у тебя нечестная.

— В смысле?

— Я Андрею про ребёнка не сказала. Не смогла. Они с Сашей только начинают строить отношения, не хочется их разрушать. И от этой правды никому лучше не станет…

Макс явно обрадовался.

— Вот и хорошо. А то ещё вернуть тебя захочет…

— Я не хочу возвращаться. Я давно это поняла. Я хочу быть с тобой.

У него был такой счастливый вид. И глаза казались не стальными, а очень-очень тёплыми.

Я никогда не думала, что серый цвет может быть тёплым… Оказывается — может.

* * *

Развод я получила через две недели. Мы с Максом договорились, что он приедет к окончанию процедуры, чтобы отвезти меня домой.

Увидев Юрьевского, мой бывший муж помрачнел, а потом усмехнулся и процедил:

— Уже и мужика себе нашла. А я считал тебя приличной. А ты cу…

Договорить он нe успел. А я не успела и рта раскрыть. Макс метнулся вперёд — и Андрей отлетел назад, проехав задницей по асфальту пару метров.

— Уx, — только и сказала я, а Макс уже аккуратно за локоток уводил меня прочь и сажал в машину.

Минут пять я переваривала случившееся, а потом съязвила:

— Ты же мне когда-то говорил, что вступаться за какую-то там женщину совершенно не в твоём стиле?

Макс улыбнулся, посмотрел на меня иронично.

— Ты не какая-то там. Ты моя женщина.

И я растаяла. Целиком и полностью.

* * *

Ваня родился через семь месяцев. Здоровый, крепкий малыш.

Я никогда не видела настолько сумасшедших папаш, каким стал Макс. Сына он просто обожает, на руках готов носить круглые сутки. И тот отвечает ему абсолютной взаимностью.

Через некоторое время после рождения Ваньки я заметила одну удивительную странность. Глаза у него вдруг начали превращаться в серые… Сейчас они немного светлее, чем у Макса, но всё-таки похожи.

Я знаю, что это просто совпадение. Но иногда, когда я смотрю на них обоих, мне почему-то кажется, что это божий промысел.

А потом у Вани появилась сестра. Мы взяли трёхлетнюю девочку из детского дома, когда сыну исполнился год. Макс увидел про неё пост в одной из соцсетей, позвал меня, ткнул в монитор и сказал:

— А давай, она будет нашей дочкой?

Так что в настоящее время любимое занятие моего мужа — качать обоих наших детей на руках. Ванька хватается за одну руку, Оля — за другую, и оба взмывают в воздух. И визжат.

А Жулька и Боня скачут рядом и радостно лают.

Да-да, у нас теперь две собаки. Макс привёл с улицы ещё одну, когда я была на седьмом месяце. Мы с неё столько клещей сняли — жуть… Зато теперь наша Бонька — красавица.

— Слушай, Светик, — сказал однажды Макс, наблюдая за тем, как Ваня и Оля вместе играют, — а давай возьмём ещё одного ребёнка?

Я кашлянула.

— Макс… тебе мало, что ли? У нас двое детей, две собаки, две кошки, рыбки, попугайчик и черепашка. Мало?

Он засмеялся.

— Светик, ну ты же знаешь. Любви никогда не бывает достаточно.

Я только вздохнула.

Конечно, я соглашусь

Я ведь тоже… максималистка.