I. До образования кабинета (1 мая – 4 июня 1932 года)

По всей Франции на стенах расклеены желтые афиши, предупреждающие, что, если к власти придут левые, стоимость франка упадет до одного су. Г-н Тардье подтвердил эту угрозу всем своим авторитетом министра. Как отнесутся к этому французские избиратели?

В результате первого тура выборов (1 мая) были избраны 63 радикал-социалиста с улицы Валуа и 40 объединенных социалистов. Баллотировка была благоприятной для левых. Но начиная с понедельника 2 мая биржа ответила на призывы г-на Тардье соответствующими махинациями. Стоимость некоторых французских рент упала на 1 – — 1,5 пункта, в то время как большинство французских ценных бумаг, наоборот, проявляли, выражаясь языком биржевиков, благоприятную ориентацию. Отмечалось понижение стоимости бумаг Французского банка (минус 660 франков), акций Суэцкого канала (минус 225), «Креди Фонсье» (минус 155), «Лионнэз дез'О» (минус 120) и «Креди Лионнэ» (минус 71). Г-н Эжен Лотье в «Ом либр» настаивал на угрожающем характере этих симптомов. Печать, расположенная к правительству Тардье, более или менее тактично использовала их. «Ла Кот дефоссе» (в номере от 2 мая) писала: «Кажется даже, что не обошлось без преднамеренного давления».

Чтобы пресечь эти по-разному тенденциозные и все более множащиеся сообщения, бюро улицы Валуа, «полное решимости сохранить за партией свободу суждений впредь до решений, которые будут приняты после второго тура голосования, и особенно во время заседания парламентской группы и комитета, решило воздержаться до тех пор от всяких преждевременных заявлений, которые могли бы быть различно истолкованы в связи с формированием правительства».

4 мая г-н Андре Тардье выступил снова. Он вновь попытался посеять панику, рисуя опасность воскрешения «Левого блока»; он заклинал победителей-радикалов присоединиться к прежнему большинству. В пятницу, 6 мая, я только что закончил в Лионе свой ответ для печати, когда узнал об ужасном покушении, жертвой которого стал президент Думер. Мои друзья и я тотчас отказались от наших политических собраний, чтобы присоединиться к населению Лиона, выражавшему особенно глубокую скорбь.

Наш огромный успех 8 мая был омрачен национальным трауром. Я питал по отношению к г-ну президенту Думеру те же чувства уважения, которые выказывали ему все французы. Более того, он удостоил меня чести быть его другом, и я сохранил к нему глубокую признательность за его неизменно дружеское отношение. Он не питал к левым злобы за тот неуклюжий маневр, в результате которого ему противопоставили Бриана. В качестве председателя палаты мне приходилось поддерживать с ним самые доверительные отношения, в частности когда ему было поручено сформирование правительства. После катастрофы в Фурвьере он оказал самую действенную поддержку моим согражданам. Во вторник 3 мая он передал мне свои поздравления и выражения радости по поводу нашего первого успеха.

9 мая я присутствовал в больнице Божон при снятии маски с бедного дорогого Альбера Тома, после чего отправился в Елисейский дворец. Генеральный секретарь провел меня по узким коридорам и лестницам дворца в комнату на первом этаже, где лежал президент. Никакой пышности, все очень скромно. Возле кровати всего несколько цветков. Красное пятно на щеке указывало на одну из ран. На лице печать спокойствия. У смертного одра г-жа Думер, стоя на коленях, держала руку того, кого она поддерживала в стольких испытаниях. Она была так добра, что вспомнила о привязанности президента к своему бывшему коллеге в сенате и поблагодарила меня за телеграмму, посланную от имени Лиона. Гюисман жаловался мне на плохую организацию полиции в Елисейском дворце и на то, как отвратительно работает Сюртэ Женераль.

Некоторые сенаторы и депутаты, обсуждая вопрос о замещении президента Думера, решили выдвинуть кандидатуру Поля Пенлеве. Они были намерены на следующий же день после победы на выборах продемонстрировать волю республиканцев не капитулировать без боя перед видами покойного кабинета и умершего большинства. Демократическая левая сената была противоположного мнения, и г-н Пенлеве снял свою кандидатуру. 633 голосами из 826 был избран г-н Альбер Лебрен. Г-н Леон Блюм не замедлил заявить 11 мая в «Попюлер», что радикал-социалисты уже предали социалистов и восстановили «Национальный блок». Между тем г-н Андре Тардье вручил новому президенту отставку своего кабинета. В его письме, не страдающем недостатком похвал по адресу уходящего в отставку кабинета, содержались едва прикрытые угрозы. «Новая политическая ситуация, – писал он, – может иметь последствия, не зависящие от воли правительства», и он отказывался брать на себя за это ответственность. То был, несомненно, намек на прежние предсказания во время выборной кампании; действительно, на бирже царило беспокойство, несмотря на благоразумие радикалов, объединившихся вокруг кандидатуры г-на Альбера Лебрена.

Председатель ушедшего в отставку совета министров выдал своему правительству свидетельство о достигнутых успехах. «Уходя, наше правительство, – заявил он, – может с гордостью сказать, что оно оставило здоровое положение, спокойную Францию, в которой восстановлен порядок; обеспеченную безопасность; производство, защищенное от мирового кризиса; безработицу, в двадцать раз меньшую, чем у наших соседей; стабильную и незатронутую валюту; бюджет, утвержденный в надлежащее время; уменьшенный на 20 миллиардов государственный долг; политику мира и репараций, одобренную почти единогласно всеми партиями. Пусть эти гарантии всегда будут у нашей дорогой родины! Таково пожелание, которое диктует нам наш патриотизм. Где бы мы ни находились, мы сделаем все, чтобы оно осуществилось». Мне показалось, что в речи, произнесенной г-ном Тардье в Пантеоне, содержалось несколько выпадов. По окончании похоронных церемоний я сделался предметом нескольких манифестаций разного характера. По возвращении я получил довольно тревожные вести относительно казначейства.

Новости касались внутреннего и внешнего положения. 10 мая посол Флёрио сигнализировал мне из Лондона о риске, связанном с импортом капиталов во Францию, ссылаясь на факты, на которые мы часто указывали во время выборной кампании. «В мире существует, – говорил он мне, – большое количество свободных капиталов, которые кочуют из одной страны в другую в зависимости от вознаграждения и безопасности, которые им предоставляют. Значительная часть этих денег нашла в начале прошлого года употребление в Германии и в Англии; именно бегство этих денег, владельцы которых опасались за их судьбу, и вызвало сначала германский кризис, а затем английский. Нынче в связи с неустойчивостью фунта стерлингов и опасениями по поводу доллара эти капиталы осели частично во Франции. Собственники этих денег принадлежат к самым разным национальностям и доверяют нам свои капиталы как солидному банкиру, но намерены их изъять, когда восстановится доверие к другим рынкам. Некоторые из них хранят свои деньги в билетах Французского банка, несколько миллиардов которых теперь припрятано в чулках иностранцев, что говорит о временном характере иностранных капиталовложений во Франции… Публика не знает о положении, которое я вам только что изложил. Французский банк может подтвердить вам то, что я пишу. Я не думаю, чтобы мы стремились сохранить и тем более привлечь иностранные капиталы; но для нас, конечно, очень важно не вызывать их бегства. Доминирующим фактором современного мира является общее бедственное экономическое положение…»

Со своей стороны г-н Мальви сообщил мне 11 мая свои опасения по поводу декларации министра Фландена перед группой радикалов.

Несмотря на раздававшиеся со всех сторон требования, я продолжал молчать. Г-н Жан Жиромский заявил 13 мая в «Попюлер», что моя позиция «чрезвычайно шокирует», и требовал, чтобы я дал «ясные ответы» по некоторым пунктам. Леон Блюм со своим всегдашним талантом засыпал меня советами. Поль Фор угрожал. Я должен признаться, что в середине мая меня больше заботили основные проблемы, чем споры относительно политической формы будущего кабинета. В субботу 14 мая мне нанес визит в Лионской ратуше г-н Залесский, министр иностранных дел Польши. После этой дружественной встречи он направил мне длинную ноту о финансовом положении своей страны, также страдавшей от значительной утечки краткосрочных капиталовложений. Иностранные заимодавцы, чьи капиталы были заморожены в соседних странах, мобилизовали свои фонды в Польше, которая из уважения к своей подписи не препятствовала переводу валюты. Так был исчерпан фонд валюты польского банка, и Польша вынуждена была экспортировать золото, что уменьшило обеспечение злотого. Чтобы облегчить финансовое положение этой страны в ожидании результатов конференции по репарациям, необходимо было предоставить ей 300 миллионов франков. Польское правительство рассчитывало на некоторые возможности в результате быстрой реализации займа для железной дороги Силезия – Балтика (вторая очередь). Поскольку эта операция не оправдала надежд, Польша опасалась, что будет вынуждена приостановить свои платежи за границей.

Речь, произнесенная 11 мая в рейхстаге канцлером, не могла содействовать облегчению положения. Г-н Брюнинг изложил германский тезис о разоружении; он напомнил о времени, когда с его страной обошлись «с беспримерной грубостью», и требовал «восстановления равноправия». Он требовал также аннулирования политических долгов в качестве первоочередного условия спасения мира и протестовал против мысли, что Германия снова сможет платить после моратория. 15 мая в Дижоне г-н Поль Бонкур ответил на эту декларацию в своем обращении к бывшим фронтовикам. Оратор развивал следующие идеи: 1) нужно организовать мир в национальном и международном масштабе как в области политической, так и экономической; 2) может быть, придется просить бывших фронтовиков пойти на жертвы, но лишь после того, «как будет осуществлена возможная экономия во всех других областях, кроме той, которая отмечена кровью мучеников и вдовьими слезами»; 3) нужно поощрять Дунайскую организацию; 4) что касается разоружения, то мы должны твердо стоять на наших позициях, которых придерживались все французские правительства начиная с 1924 года и которые непосредственно вытекают из протокола, связывающего разоружение с арбитражем и безопасностью. Так как организовать международную безопасность посредством взаимопомощи и международной силы еще невозможно, мы должны, дабы воспрепятствовать перевооружению Германии, «хладнокровно и без демагогии взвесить, на какое сокращение вооружений можно пойти при данном положении вещей и при существующих международных гарантиях, чтобы осуществить первый этап, который лишил бы Германию предлога, ожидаемого частью ее общественного мнения (увы! все возрастающей), и который дал бы, напротив, ее демократическим элементам, борющимся в трудных условиях, возможность сопротивляться этому перевооружению»; 5) что касается репараций, то мы должны примирить наше чувство европейской солидарности с нашей решимостью не допустить отмены наших неоспоримых прав и, во всяком случае, не допустить нарушения равновесия между нашими кредитами и долгами, поскольку было бы несправедливо возложить все убытки только на французского налогоплательщика».

Съезд Федерального союза партии дополнил 17 мая эти пять предложений пожеланием, согласно которому должна быть усилена власть Лиги наций, произведено «существенное, всеобщее, одновременное и строго контролируемое сокращение национальных вооружений»; в распоряжение Лиги наций предоставлены интернационализированная гражданская авиация и другие силы, необходимые для создания автономной международной полиции, а сама Лига наций получила бы авторитетную власть и право принимать быстрые решения, основывающиеся на уважении к договорам и международному праву. Кроме того, съезд провозгласил срочную необходимость морального разоружения. Следует отметить, что в это же время бюджет рейхсвера предусматривал кредит на постройку линкора типа С, третьего из новой морской серии.

Затруднения г-на Тардье и г-на Фландена стали более понятными, когда узнали, что правительство было вынуждено выпустить 3 миллиарда бон казначейства. Эту операцию представили публике в самом безобидном виде: эти боны – объяснялось ей – должны были попросту заменить эмиссию облигаций для финансирования программы национальной технической реконструкции. Об этом и некоторых других вопросах я беседовал с президентом республики 18 мая, когда он оказал мне честь, пригласив к себе. У него возникла мысль, которой он продолжал придерживаться, поручить мне без промедления формирование кабинета. Однако после некоторого размышления он счел, что будет лучше подождать созыва новой палаты и выбора председателей обеих палат. Я охотно согласился на его предложение присутствовать на совещаниях, на которых он собирался поставить на обсуждение самые серьезные современные проблемы. Биржа ответила на эту беседу значительным повышением курса. В результате размышлений после второго тура голосования среди всевозможных противоречивых слухов и мнений я пришел к мысли, что мой долг пойти на сотрудничество с социалистами в будущем правительстве без каких-либо условий; в том же случае, если бы этого не удалось достичь, я решил предстать перед обеими палатами, не вступая ни в какие переговоры с группой Тардье; я собирался выработать ограниченную, но вполне конкретную программу, по которой и будут обо мне судить.

20 числа состоялось заседание бюро партии радикалов. Социалисты – сторонники сотрудничества – хотели, чтобы мы приняли на себя инициативу резолюций, которые они обсудили сами. Я сказал своим друзьям, что подобная процедура кажется мне опасной для нас; что это приведет к тому, что на нас возложат ответственность за решение социалистов; что социалисты, не согласовавшие с нами свою позицию, будут совершенно свободны и что я опасаюсь неискренности, неизбежной в любой полемике. Моя точка зрения была одобрена бюро единодушно, за исключением двух человек. Мы назначили на 31 мая собрание нашей группы и исполнительного комитета и продолжали упорно придерживаться своей сдержанной позиции; несмотря на настояния прессы. 22 мая в Лионе я имел продолжительную беседу с г-ном Норманом Дэвисом. Я нашел в нем собеседника, наделенного чувством справедливости, стремящегося устранить столь многочисленные политические и моральные трудности в отношениях между Соединенными Штатами и Францией. Он высказал мне свой взгляд на причины этого недоразумения. Мы долго говорили о Германии; я изложил ему свои опасения, свое мнение о политике дальнего прицела, которой придерживались после перемирия наши соседи, и особенно г-н Штреземан. Несмотря на уважение моего собеседника к канцлеру Брюнингу, он согласился со мной относительно опасного характера немцев и целей, преследуемых их дипломатами. Он пожелал, в частности, чтобы были урегулированы несущественные, по его мнению, затруднения между Францией и Италией. Беседа, весьма любезная с самого начала, приобрела очень скоро, как мне показалось, дружественный характер, может быть, благодаря нашей общей привязанности к Макдональду, чьи сердечные пожелания он мне передал.

Социалисты готовили свой съезд; одно за другим следовали собрания их федераций. Статья Поля Фора, в которой он вновь обрушился на нас с бранью, столь обычной для него, вызвала даже внутри социалистической партии ожесточенные споры.

Меня гораздо больше беспокоило происходящее в Германии, чем то, что могло взбрести на ум Полю Фору. Утром 24 мая меня навестил г-н Франсуа-Понсэ, французский посол в Берлине. Он изложил мне с подчеркнутым пессимизмом политическое положение в Германии, почти монархическую власть президента Гинденбурга, вероятный образ мыслей канцлера Брюнинга и сделал очень интересный анализ характера гитлеровского движения как реакции протестантского пиетизма против католицизма центра и, в более общем порядке, против духовной анархии в стране. Что касается проблемы репараций, то он, как мне показалось, не мог предложить конкретного решения.

Его сведения совпадали с теми, которые мне сообщил Пьер Вьено об очень шатком социальном положении в Германии, о большом количестве безработных, вынужденных нищенствовать и готовых вступить в отряды неистовых штурмовиков. Молодежь воодушевляется идеализмом без идеалов. На службе у национал-социализма офицеры генерального штаба умело организуют голытьбу.

Во второй половине того же дня, в 15 часов 45 минут, меня принял президент республики. Он подтвердил мне свое намерение подождать с образованием кабинета до созыва новой палаты и попросил меня действовать быстро, как только она соберется. В 4 часа вошли гг. Тардье и Фланден. С самого начала беседы г-н Тардье, несмотря на внешнюю вежливость, выказал явную неприязнь и нетерпимость. Тем не менее он дал ясный и глубокий анализ переговоров в Женеве, различных вопросов репарационной проблемы и данных дунайской проблемы. Когда он закончил свое сообщение, а г-н Фланден изложил два срочных дела – о помощи Австрии и о возобновлении кредитов, предоставленных Германии Французским банком, – произошел инцидент, который можно было предвидеть. Упомянув с большой резкостью о критике, которой он подвергся за предоставление займов иностранным государствам, г-н Тардье наотрез отказался принять какое-либо решение по поводу этих двух вопросов. Тогда я заявил, что ни о чем не прошу и готов удалиться. Г-н Фланден не высказал своего мнения, а лишь присоединился к мнению своего председателя, но в гораздо более сдержанном тоне. По рассмотрении вопроса было признано, что нет надобности усугублять затруднение, возникшее в связи с предоставлением частных кредитов, ответственность за которые Французский банк не должен был возлагать на правительство. Спокойствие президента республики помогло восстановить мирную обстановку, которая позволила г-ну Фландену изложить положение казначейства. Министр финансов мимоходом указал на то, что, по его мнению, придется пересмотреть бюджет 1932 года. В ответ на мою просьбу мне обещали предоставить для ознакомления документы, касающиеся обсуждаемых вопросов. Довольно краткое коммюнике было составлено сравнительно легко. Беседа позволила мне хорошо познакомиться с характером обоих министров: один из них, председатель, – вспыльчивый, горячий, агрессивный; другой – хладнокровный, сдержанный, вполне владеющий собой и скрытный.

Гораздо более отрадное впечатление произвело на меня свидание с представителями Национальной конфедерации бывших фронтовиков во главе с г-ном Риволле, состоявшееся 25 мая. Достойные люди! Когда я говорил им о тех жертвах, которые мне, может быть, придется потребовать от них во имя Франции, какая преданность была в их добрых глазах! Такое же хорошее впечатление осталось у меня и от беседы с лордом Тиреллом, превосходным послом Англии. В ходе долгой и вполне дружественной беседы он посоветовал мне воспользоваться моим первым выступлением в палате, чтобы ознакомить его страну с подлинной точкой зрения Франции и моей программой: работать над организацией международного порядка, обеспечивая этот выгодный для всех порядок и для Франции. Он как будто хотел услышать формулировку, подобную той, которой воспользовался президент республики на приеме дипломатического корпуса. Он удивлялся, что правительство Тардье не захотело ответить на заявление, сделанное Невилем Чемберленом, министром финансов, в палате общин 2 февраля. Последний заявил следующее:

«Политика британского правительства Его Величества имеет целью полное и окончательное урегулирование вопроса репараций в возможно более короткий срок. Мы полагаем, как и некоторые правительства этой страны в прошлом, что смогли бы достичь этой цели путем всеобщего аннулирования репараций и военных долгов. Я хочу сделать еще одно замечание. Законные обязательства Германии установлены Гаагскими соглашениями; односторонние действия, исходящие от Германии, не могут ни изменить их, ни аннулировать. Это очевидно; насколько я знаю, никто никогда не оспаривал этого положения; но из отчета Базельского комитета точно так же ясно, что Германия не в состоянии возобновить выполнение своих обязательств. Поэтому, когда государства-кредиторы начинают рассматривать возможные в будущем соглашения, необходимо, конечно, учитывать этот факт».

«Я хочу, – прибавил лорд Тирелл, – помочь вам и позволить, если это возможно, наверстать часть потерянного времени. Если вы можете сообщить мне имя вашего будущего министра финансов, я приглашу г-на Лейт-Росса работать с ним». Я принял это предложение, выразив свою признательность, и попросил г-на Жермена Мартена связаться с английским посольством. Во время нашей беседы лорд Тирелл не раз доказывал мне свою проницательность. Он набросал мне портреты некоторых английских политических деятелей и привел фразу, сказанную им сэру Джону Саймону: «Факты для меня ничего не значат; впечатление, произведенное фактами, – для меня все».

26 мая Генеральная федерация служащих с улицы Пуатье вручила мне записку по поводу интересующих ее проблем: жалованье, пенсии, сотрудничество с профсоюзами. Я ответил, что не могу взять на себя никаких обязательств в отношении денежных вопросов; зато я обещал сделать все от меня зависящее, чтобы улучшить в демократическом отношении и в соответствии с современными идеями отношения между государством и его служащими. Сведения, получаемые о поступлении налогов, не располагают к щедрости. За один апрель 1932 года налог с оборота дал на 132 миллиона франков меньше, чем ожидали и на 104 миллиона меньше, чем поступило за соответствующий период 1931 года, иначе говоря, на 18 процентов меньше ожидаемых налоговых поступлений. Все поступления от косвенных налогов уменьшились в целом на 5 процентов.

Я думал об урегулировании вопроса возобновления кредитов Французского банка Рейхсбанку; но Тардье в письме от 25 мая вновь отказался высказать свое мнение. Тогда Французский банк обратился ко мне. Посоветовавшись с Кайо и сделав оговорки, которых требовало мое положение, я высказался за возобновление кредитов. 26 мая я поздравил себя с тем, что оказался одного мнения с Кайо и Жермен Мартеном относительно той процедуры, которую я наметил для обсуждения в Лозанне проблемы репараций. Мы согласились также с тем, что необходимо изучить европейский план лишь при одном решающем условии – если Соединенные Штаты не пойдут ни на какие жертвы, и требовать созыва самостоятельной международной валютной конференции.

27 мая мне нанесли визит два эфиопских министра – Блатен Гэта Сале Седалу (Blaten Ghèta Sahlé Sedalou) и Деджазмач Насибан (Dedjazmatch Nassiban), заявившие мне о своем намерении предложить Франции соглашение от имени своей страны. Беди эль Муейяд, уполномоченный округов Сирии, жаловался на чрезмерные расходы, возложенные на его правительство.

Во всех областях возникали серьезные проблемы. Общий дефицит железных дорог составил к концу 1932 отчетного года 9 миллиардов, из которых 4 миллиарда приходилось на текущий год; эти сведения мне сообщил г-н Пешо. Компании требовали общего снижения транспортных налогов, достигающих 1700 миллионов. В связи с различными дефицитами бюджет 1933 года должен будет нести расходы в сумме 800 миллионов без покрытия. Я заявил представителям железных дорог, что их проблема имеет, на мой взгляд, главным образом технический характер и что надо приспособить железнодорожные перевозки к требованиям времени.

В тот же день к вечеру полковник Фабри пришел побеседовать со мной по поводу взглядов армейской комиссии на организацию национальной обороны и на необходимость централизованного предоставления и расходования кредитов; он рекомендовал моему вниманию мнение нашего коллеги Рюкара. Я считал целесообразным поручить Высшему совету национальной обороны изучить необходимые изменения. Рюкар передал мне заметки, составленные, по его словам, на основании моих выступлений.

В разгар работы по сформированию кабинета я узнал, что г-на Франсуа-Марсаля привлекли к ответственности за нарушение закона об акционерных обществах. Как изменились времена! Посол Соединенных Штатов, отбывавший в Вашингтон и Чикаго, нанес мне визит вежливости; он сообщил мне о своем намерении представить на мое рассмотрение некоторые дела, связанные с применением моратория Гувера. 29 мая Стид, Шотуелл и Манту прибыли из Женевы в Лион, чтобы побеседовать со мной о международном положении. Стид настаивал на необходимости урегулировать Маньчжурский инцидент, иначе Соединенные Штаты начнут подготовку войны на Тихом океане и придется пересмотреть статью 16 Устава Лиги наций. Он передал мне текст резолюции, внесенной сенатором Каппером в американский конгресс; эта резолюция требовала изолировать нацию, которая нарушит Устав, отказав ей в военных материалах и в какой бы то ни было финансовой поддержке.

* * *

Вторник 31 мая оказался очень важным днем. Накануне подало в отставку правительство Брюнинга. Открылся съезд социалистов. Утром в 9 часов президент республики пригласил меня, чтобы узнать о ходе моей подготовительной работы. Состоялось заседание группы радикал-социалистов, насчитывающей теперь 159 человек, без какого-либо обсуждения вопросов общей политики. После обеда мы получили следующее письмо от социалистической партии, уполномочившей Венсана Ориоля, Леона Блюма, Леба и Пьера Реноделя вести с нами переговоры.

«Партия считает, что серьезность внешнего и внутреннего положения не позволяет ей пренебрегать предложением об участии в правительстве, которое ей могла бы сделать партия радикалов. Сотрудничество в правительстве различных партий предполагает наличие общей программы. Социалистическая партия следующим образом определяет программу действий, которую, как ей кажется, настоятельно диктует необходимость: 1) обеспечение мира с помощью соглашения между нациями и обязательного арбитража. Массовое сокращение военных расходов, доведение их до уровня кредитов 1928 года, и не позже чем через два бюджетных года и даже раньше, если это позволит инициатива, которую Франция проявит в Женеве в целях достижения разоруженного мира; 2) запрещение торговли оружием. Немедленное установление контроля и национализация предприятий, изготавливающих оружие; 3) обеспечение равновесия бюджета любыми мерами, за исключением сокращения социальных расходов или школьных и сельскохозяйственных кредитов, снижения зарплаты и жалованья и урезывания прав жертв войны и бывших фронтовиков; 4) защита трудовых сбережений и контроль над банками; 5) защита сельскохозяйственного производства от спекуляции и продажи за бесценок путем учреждения общественных контор корма и зерна; 6) упорядочение эксплуатации железнодорожной сети не путем увеличения тарифов или уменьшения зарплаты железнодорожников, но путем ликвидации компаний и организации единой национализированной сети железных дорог и общего управления всем транспортом; 7) учреждение единой системы страхования, призванной оградить рабочего от нищеты, порождаемой безработицей, а сельского хозяина от разорения в результате стихийных бедствий, что может быть достигнуто лишь путем передачи народу монополии на страхование, находящейся в частных руках; 8) введение узаконенной сорокачасовой рабочей недели без сокращения зарплаты и в соответствии с программой ВКТ; 9) общая политическая амнистия.

Эта программа предполагает наличие большинства, исключающего реакционные партии, осужденные всеобщим голосованием. Ее осуществление должно быть обеспечено смелыми методами, призванными защитить государство от посягательств денежных воротил. Съезд готов, если партия радикалов пожелает, назначить делегатов, которые представят ей эту программу и передадут съезду ее ответ. Именно этот ответ предопределит и ответ партии на предложения, которые могут быть ей сделаны».

Около 18 часов Кайо, Сарро, Рену и я приняли делегацию социалистов и обещали ей представить наш ответ в письменном виде после совещания нашего исполнительного комитета. Текст этого ответа тщательно вырабатывался путем обмена мнений, продолжавшегося несколько часов. Кайо, помогавший мне в течение всего кризиса, оказал мне огромную поддержку; я был поражен широтой его мыслей. Бюро одобрило составленный мною текст:

«На данной стадии развития событий каждый ожидает объяснений от председателя партии радикалов, главным образом в отношении резолюции, принятой сегодня съездом социалистов. Я готов дать эти объяснения, сделав две следующие оговорки: 1. Само собой разумеется, что я буду говорить только как рядовой член партии радикалов и не иначе. 2. В своих замечаниях я буду исходить из того факта, что наша партия не признает беспрекословного подчинения депутатов. Мы должны уважать принципы и дисциплину социалистической партии, которые нас нисколько не касаются. И наоборот, я не только имею право, но и обязан соблюдать традиционные правила нашей собственной партии. Она всегда разрешала своим членам входить в случае надобности, под свою ответственность и не нарушая наших принципов, в правительство. Мы не принимали на себя обязательств, которые заставили бы нас выйти за эти рамки. Подобная оговорка необходима для полной откровенности моих объяснений.

Теперь посмотрим, каковы те идеи резолюции социалистов, которые можно было бы примирить с нашими собственными идеями и которые, используя встречаемое там выражение, «настоятельно диктует необходимость»? Совершенно очевидно, что там есть идеи, совпадающие с нашими. Нужно ли призывать нас добиваться обеспечения мира с помощью соглашения между нациями и обязательного арбитража? Разве не мы инициаторы протокола 1924 года, и разве не мы, возможно первые, внесли в Лондонскую конвенцию пункт об арбитраже, что привело к миролюбивому и правильному применению плана Дауэса в нашей стране? Что касается этих основных пунктов, то наши действия являются доказательством того, что мы далеко превзошли свои обещания.

А защита сбережений, которая кажется нам столь необходимой после многочисленных инцидентов последних лет? Не наша ли партия разработала целую систему защиты, уточненную нашим почетным председателем Даладье, четко изложенную и глубоко продуманную? Что касается безработицы, не мы ли, пользуясь каждым случаем, заявляли, что, пока существует наемный труд, общество обязано по причинам скорее морального, чем политического порядка спасти от нищеты и отчаянья честного труженика, лишившегося средств к существованию в результате кризиса, за который он, совершенно очевидно, не несет никакой ответственности? Если бы нас призвали к власти, мы бы по собственной инициативе предложили в пользу тех, кто лишен работы свыше 180 дней в году, меры, продиктованные как мудростью, так и справедливостью. Точно так же во исполнение наших собственных принципов мы хотим добиться увеличения продолжительности учебного курса и бесплатного среднего образования. В этом вопросе мы не дожидались приглашения, чтобы проявить свою инициативу.

Что касается других вопросов, то, соблюдая честность, ту честность, которой должны руководствоваться как в общественной, так и в частной жизни, мы должны четко изложить наши взгляды, учитывая не только наши принципы, но и огромные трудности, с которыми, по общему признанию, придется столкнуться правительству, каково бы оно ни было, на следующий день после своего создания. Очень легко взять на себя обязательство постараться сократить расходы по военным и другим статьям бюджета. Но мы должны заявить, что наш предел – тот, который устанавливается в результате детального изучения фактов, а не в силу формулы, принятой априори, — будет зависеть от необходимости обеспечения национальной безопасности, пока существует возможность случайностей, которые внушают нам ужас и которые мы должны стараться устранить, что не вполне возможно при современном международном положении.

Размышляя над другими вопросами, затронутыми в резолюции социалистов, мы полагаем, что решать их следует в международном плане. Так, например, вопрос о запрещении производства и частной торговли оружием. К чему национализация этой промышленности во Франции, если любое государство, решившее начать войну, сможет купить оружие, в котором ему откажут у нас, в другой стране? Признавая вместе с некоторыми представителями работодателей и рабочих в Женеве, что сокращение рабочего времени может смягчить безработицу, разве можно узаконить сорокачасовую рабочую неделю иначе, чем в международных масштабах? В противном случае наша промышленность, оказавшись в неравных условиях, будет парализована и производство ее сократится до такой степени, что безработица от этого только увеличится. А разве нельзя сказать того же о страховании? Чего мы достигнем, если французские страховые компании, даже в ограниченной части, будут монополизированы государством, а иностранные частные компании станут развивать и учреждать в нашей стране свои предприятия, значение которых нам хорошо известно? И этот вопрос нужно решать в международном плане; те, кто хочет видеть, могут убедиться в этом хотя бы на примере работы учреждений по перестрахованию.

Я также хочу сказать, что финансовые соображения, основанные на изучении современного положения, дополняют эти принципиальные замечания аргументами, от которых не сможет отмахнуться правительство, которому завтра придется столкнуться с действительностью. Капиталы, вложенные в страховые общества, составляют огромную сумму; сейчас существует более 800 французских или иностранных акционерных обществ или обществ взаимного страхования, более 450 обществ по перестрахованию, не говоря уже о 10 тысячах сельскохозяйственных обществ взаимного страхования. Эти подсчеты по крайней мере свидетельствуют о том, что подлежащий экспроприации капитал достигает примерно 5 миллиардов. Стоимость акций страховых компаний на парижской бирже достигала 31 декабря прошлого года 3 миллиардов 700 миллионов. Как реализовать эту экспроприацию, если средства казначейства исчерпаны, а бюджет обременен огромным дефицитом? Как аннулировать договоры по страхованию или перестрахованию, компенсировать маклеров и их агентов, их служащих во Франции и за границей? Как можем мы отказаться ради реформы, чьи результаты скажутся много позднее, от миллиарда, который мы получаем от налогов со страховых компаний? Какого ответственного государственного деятеля не заставят задуматься эти соображения?

Проблема железных дорог сопряжена с еще большими трудностями. На сегодняшний день дефицит за один текущий год составляет примерно 4 миллиарда. Пытаться выкупить их в этих условиях – это значит прийти в противоречие с конвенцией от 28 июня 1921 года, с ее 21-й статьей, со статьей 37-й списка обязательств. Подсчитав сумму выкупа на основании данных этих документов, мы пришли к выводу, что для того, чтобы выкупить железные дороги, придется уплатить в трехмесячный срок 11 миллиардов. В таком случае, говорят нам, распустите компании. Но имеет ли государство право само осуществить подобное решение? Наши ученые коллеги – я говорю это с глубочайшим почтением – прекрасно знают роль, возложенную на Государственный совет. Разум, административная мудрость и обстоятельства – не советуют ли они прежде всего провести необходимую коренную техническую реформу, чтобы приспособить к существующим потребностям, в соответствии со всей системой транспорта, железные дороги, которым угрожает прогресс, обусловленный развитием дорог и автотранспорта? Не знаменателен ли тот факт, что даже сами английские социалисты не смогли осуществить в своей стране тех реформ, которые рекомендуют осуществить нам, радикалам, в нашей стране?

Как видите, я устраняю из этих замечаний всякую полемику: я становлюсь на почву действительности и фактов. Я ищу то, что возможно, и то, что невозможно. Я думаю и говорю, что трудности схватят за горло будущее правительство и не позволят ему довольствоваться решениями, о которых самое меньшее можно сказать, что они дальнего прицела. Я думаю и говорю, что обстоятельства, внутренние и внешние факты так ограничат свободу действий правительства, что оно не сможет, если оно сознает свою ответственность, отказаться от оставшейся у него возможности проявлять инициативу.

Возникают три проблемы, настолько неотложные, настолько грозные, что разум требует сосредоточить на них все внимание. Это прежде всего бюджет и его дефицит. Совершенно очевидно, что для восстановления необходимого равновесия придется вновь прибегнуть ко всем формам экономии. Не менее очевидно и то, что необходимые меры должны основываться на принципе равенства всех перед налогом и что мы не допустим мер, направленных против трудящихся классов. Что касается внешней политики, то нас ожидают Лозанна и Женева. Кто может сказать, в каких условиях мы начнем завтра конференцию по вопросу о репарациях? Кто может устранить грозную неизвестность, порожденную совсем недавними событиями и внушающую беспокойство некоторым демократиям, точно так же, как и нашей? Все знают, что мы сторонники мер одновременного и контролируемого разоружения при непременной оговорке, что они не причинят вреда безопасности Франции. Почему отказывать нам в нашей свободе в концерте наций, когда мы вовсе не собираемся обеспечивать нашей стране какие-то эгоистические привилегии. а отдаем все наши силы, как мы это делали и в прошлом, на благо нашей национальной безопасности? Мы хотели бы, чтобы Франция предприняла эти либеральные начинания, но как могли бы мы искренне провозгласить их, когда мы не знаем еще, что думают об этом те элементы мира, которые, как и мы, хотят того же высшего блага – мира? Мы никого не критикуем, мы лишь говорим, что для нас над всеми программами – и очень высоко над ними – возвышается та, которая даст стране бюджетное равновесие, а на внешнем фронте – ослабление политического напряжения и экономическое согласие. Мы думаем, может быть, несколько наивно, но искренне, что все демократы, все подлинные республиканцы должны бы объединиться во имя этой цели. Она может удовлетворить и даже превзойти любую жажду деятельности. Именно ради этого дела мы готовы сотрудничать в правительстве с социалистической партией. Она сможет найти в этом ответе доказательство серьезности наших мыслей и нашего желания честно объясниться».

* * *

Вечером 31 мая исполнительный комитет заслушал сначала г-на Бержери. Однако депутат от департамента Сены и Уазы столкнулся с самого начала с большим недовольством собрания, что заставило его значительно умерить свои выводы и придало его манифестации довольно туманный характер. После выступлений сенатора Тисье, Кюдене и Доминика комитет, за исключением пяти или шести человек, единогласно принял наш текст и следующую резолюцию:

«Исполнительный комитет Республиканской партии радикалов и радикал-социалистов приветствует победу, одержанную партией республиканцев и, в частности, партией радикалов на выборах 1 и 8 мая, и выражает свою благодарность всем, кто ее подготовил, своим активистам и своим кандидатам, как избранным, так и не избранным, а также своему вождю, председателю Эррио, сыгравшему в этом деле решающую роль.

Он констатирует, что этой победой мы обязаны главным образом тому единству между депутатами и активистами партии, которое мы сумели сохранить в течение деятельности парламента последнего созыва, той мощной и неустанной оппозиции нашей партии правительству правых, а также неизменному соблюдению республиканской дисциплины левыми партиями.

Исполнительный комитет, уверенный в том, что он выражает волю избирателей, отказывается от какой бы то ни было правительственной комбинации, которая объединила бы их избранников с теми людьми, чья политика внешней изоляции и финансового дефицита была только что так решительно осуждена страной.

В то же время он горячо желает объединения в составе правительства всех подлинных республиканцев, как социалистов, так и тех, которые в парламенте предыдущего созыва поддерживали своими голосами оппозицию партии блоку правых, и решил содействовать этому всеми силами.

Он одобряет заявления своего председателя и выражает ему, как и установленным партийным органам, доверие, уполномочивая их продолжать необходимые переговоры с другими левыми партиями с целью сформирования нового кабинета».

1 июня, после свидания с д-ром Отто Граутовым, председателем и основателем франко-германского общества (Berlin, Schoneberg, A. M. Park 18), я долго беседовал с германским послом. Он хотел успокоить меня насчет Данцига и Польши, уверяя, что в данном случае нет никакой опасности. Он охарактеризовал г-на фон Папена как решительного сторонника франко-германского согласия. В то же время он пытался узнать мои намерения в связи с конференцией в Лозанне. Его тезис известен: Германия никогда не сможет больше платить репараций. Она желает всего лишь представить на наше рассмотрение семь или восемь вопросов: разоружение, восточные границы, Саар, колонии и так далее; после этого она будет полностью удовлетворена. Я отлично понимаю, почему Германия хочет совершенно отказаться от своего долга по репарациям: она рассчитывает получить таким образом возможность заключить большие внешние займы для возрождения своей экономики. Я ответил послу, что, если новое правительство рейха требует моратория на неопределенный срок и не оговоренного никакими условиями, я буду рассматривать это требование Германии как пробу сил и попытку запугать нас.

На съезде социалистов Леон Блюм зачитал наше послание. Собрание единогласно приняло следующий текст, составленный Реноделем: «Съезд принимает к сведению речь, которой председатель Эдуард Эррио ответил на письмо социалистической партии, и резолюцию, которая одобрила эту речь. Он констатирует, что, таким образом, закончились переговоры, отправным пунктом которых послужила резолюция съезда». Во второй половине дня съезд принял следующий манифест:

«Граждане!

Французская социалистическая партия только что одержала на парламентских выборах победу, которой она может гордиться. За ее кандидатов было подано почти 2 миллиона голосов; 131 социалист вошел в палату депутатов. Мы выражаем нашу благодарность всем тем, кто дал этот ответ наглому вызову Тардье: «Социализм – вот наш враг». Эта победа тем более заслуживает быть отмеченной, что никогда еще сражение не приходилось вести в таких условиях. Социализм боролся одновременно с разнузданной клеветой правых, которую еще более усиливала пропаганда раскола и преступная тактика коммунистической партии, против кампании продажной печати, субсидируемой торговцами пушек, и против объединенного нажима предпринимателей и правительства, которое монополизировало радио, прибегло к выдвижению официальных кандидатов и пошло на финансовый шантаж, который в нормальных условиях должен был бы привести ответственных за это руководителей на скамью подсудимых Верховного суда.

Социалистическая партия успешно сыграла в этом трудном сражении свою роль – вдохновителя борьбы пролетариата и демократии против экономической нужды и за сохранение мира.

На следующий же день после выборов съезд партии сделал честное усилие претворить в жизнь волю к действию, так ясно выраженную миллионами граждан, тем более исполненных решимости сломить внутри страны сопротивление денежных воротил, а вне страны – злую волю сил реакции и войны, что экономическая разруха и политическое потрясение в таких странах, как Германия, угрожают осложнить международное положение.

Съезд должен констатировать, что ответ партии радикалов делает невозможным соглашение относительно неотложной необходимости совместных правительственных действий, способных привести к решению срочных проблем, которого ожидают трудящиеся и демократы нашей страны. Нигде в заявлении председателя партии радикалов не была высказана мысль, что присутствие социалистов в будущем правительстве внесло бы в его деятельность какой-то элемент энергии и необходимую смелость.

Единственное пожелание, которое социалистическая партия высказывает накануне созыва новой палаты депутатов, состоит в том, чтобы рабочий класс, демократия и мир не слишком страдали от этой чрезмерной осторожности и осмотрительности. Это уже не в ее власти, если выявившаяся невозможность сотрудничества в правительстве обеих партий повлияет на их отношения в парламенте. Парламентская группа социалистов обязана в соответствии с традициями партии защищать программу, выработанную съездом, и, сообразуясь с этой программой, определить свою позицию в отношении правительства. Как и в прошлом, голосование парламентской группы не будет обусловлено какой-либо взаимностью, и, так же как и на выборах, где партия выдвинула лозунг: «Преградить путь реакции», – так и теперь в парламенте она сделает все, что в ее власти, чтобы не допустить худшего для мира тружеников и вырвать у буржуазии максимум улучшений и реформ.

В этот знаменательный час социалистическая партия констатирует, что вся ее программа, все ее основные принципы находят в самих событиях самое трагическое подтверждение. Менее чем когда-либо она считает, что все могло бы или должно было бы быть решено в парламентских или правительственных рамках. Она взывает к стране. Она взывает ко всем людям доброй воли, верящим в идеи, которые она олицетворяет, и разделяющим ее надежды. Она призывает их теснее, чем когда-либо, сплотиться вокруг нее, вступать в ряды ее секций и федераций, объединяться в профсоюзах и быть готовыми отдать все свои силы совместной защите своей заработной платы, своих свобод и самого своего существования.

Граждане!

Начинается новая битва. Мы будем сражаться с вами в одних рядах. С нами вы победите».

В среду, 1 июня, биржа ответила на известие о восстановлении равновесия американского бюджета лихорадочным повышением курсов.

2 июня. Длинный разговор с Поль Бонкуром. Его точку зрения можно резюмировать следующим образом: партия в Женеве не проиграна, но очень трудная. Я пытался способствовать организации национальной обороны, устроив детальное обсуждение вопроса совместно с Пенлеве, Лейгом и Бонкуром. Мы, в частности, изучили трудности, связанные с установлением равенства Италии в области морских вооружений с Францией, что препятствовало нашему согласию с Англией и Соединенными Штатами по другим вопросам. Мы пришли к соглашению, по крайней мере относительно направления, которого необходимо придерживаться, чтобы добиться решения проблемы. Я был озабочен тем, как сочетать национальные интересы с нуждами международной политики. Другой вопрос: что следует взять из проекта создания единого министерства национальной обороны? Эту идею хотел осуществить Тардье, но преждевременно. К 19 часам мы пришли к соглашению: Пенлеве возьмет на себя министерство авиации, Бонкур – военное министерство и Лейг – морское.

3 июня. Г-н де Флёрио сообщил мне из Лондона, что Джон Саймон, министр иностранных дел, поручил ему устроить, по возможности до Лозаннской конференции, свидание между Макдональдом и мною. Я продолжал переговоры по составлению кабинета и закончил их в ночь с 3 на 4 июня.

В связи с этим мне пришлось убедиться, что посредственности требуют всегда больше всех. Достойный человек говорит: «Берите или не берите меня, я в вашем распоряжении. Во всяком случае, назначайте меня туда, куда хотите». Посредственность торгуется, ссылаясь на свои чины и «авторитет» в палате или сенате. Другое правило: как бы мало ни говорил, всегда говоришь слишком много.

Шляпа государственного деятеля никогда не должна бы знать, что думает его голова.

28 мая 1932 года в Елисейском дворце, под председательством г-на Альбера Лебрена и в присутствии вице-председателя генерала Вейгана, произведенного в генералиссимусы, Высший совет национальной обороны принял следующее решение: «Отложить до следующего заседания рассмотрение проекта кредита на сумму 240 миллионов, установленного военным министром г-ном Пьетри и предназначенного для укрепления Мобежа, Монмеди и особенно Валансьенна и установления непрерывной линии фронта». 4 июня 1932 года собрался Высший военный совет под председательством генерала Вейгана и при участии маршала Петена. «Снова рассмотрели проект кредита в 240 миллионов. Маршал Петен продолжал придерживаться противного мнения, и большинством голосов Высший военный совет отказался от этого кредита. На этом заседании маршал Петен высказал мнение, что если бельгийцы укрепят свою границу с Германией, то именно на эту границу и должна выйти французская армия. В противном случае оборона приграничной полосы будет организована средствами инженерных войск». Так военные отказались от сумм, которые им предложила гражданская власть.

 

II. Лозаннская конференция (4 июня – 22 июня 1932 года)

В состав правительства вошли: Эдуард Эррио – председатель совета министров и министр иностранных дел; Рене Рену – министр юстиции; Камилл Шотан – министр внутренних дел; Поль Бонкур – военный министр; Жорж Лейг – министр военно-морского флота; Поль Пенлеве – министр авиации; Жермен Мартен – министр финансов; Максим Пальмад – министр бюджета; Анатоль де Монзи – министр просвещения; Эдуард Даладье – министр общественных работ; Жюльен Дюран – министр торговли; Альбер Далимье – министр труда; Леон Мейер – министр торгового флота; Абель Гарде – министр сельского хозяйства; Жюстен Годар – министр здравоохранения; Анри Кей – министр связи; Альбер Сарро – министр по делам колоний; Эме Берто – министр пенсий. Маршандо – товарищ министра по совету министров и делам Эльзас-Лотарингии; Патенотр – товарищ министра экономики; Паганон – товарищ министра иностранных дел; Исраэль – товарищ министра внутренних дел; Митлер – товарищ министра искусств; Дюко – товарищ министра технического образования; Маркомб – товарищ министра физического образования; Бернье – товарищ министра авиации; Марген – товарищ министра общественных работ; Гурдо – товарищ министра туризма; Кандас – товарищ министра по делам колоний.

Г-н Пенлеве, уполномоченный председателем совета министров, возглавил высокий комитет, ведавший координацией нужд и вопросов национальной обороны.

* * *

В субботу, 4 июня, г-н де Флёрио направил мне довольно туманное сообщение об американском участии в международной экономической конференции по стабилизации цен на сырье. Британский премьер и сэр Джон Саймон выразили желание встретиться со мной. Сэр Джон Саймон – превосходный знаток древних, уединяющийся каждый год в Оксфорде, – прислал мне свои стихи по поводу смерти президента Думера, навеянные «Хоэфорами» Эсхила. По мнению Флёрио, мы не можем и не должны отказывать немцам в моратории, который становится неизбежным. Фон Нейрат, по его словам, чрезвычайно воспитанный человек, слабого здоровья, совершенный тип вестфальского дворянина.

Я имел длительное свидание с Тардье по поводу передачи дел. Он ввел меня в курс различных дел скорее административного, чем политического характера и сообщил мне о болезни Филиппа Бертело, заставляющей его взять отпуск; затем беседа коснулась вопросов политики и парламентских дел, нисколько не утратив своего приятного характера. Вошел Филипп: я увидел человека, искренне расстроенного тем, что он не может доказать мне работой свою привязанность, в которую я верил. «Тан» от 5 июня вполне дружелюбно отзывалась о новом кабинете: «Новое министерство, – писала она, – было встречено республиканцами прежнего большинства без предубеждения и враждебности и с бескорыстным желанием плодотворно сотрудничать в смысле преемственности национальной политики». Устраиваюсь в министерстве. Обнаружил на столе всякие канцелярские мелочи, оставленные мною в 1925 году и промелькнувшие передо мной на мгновение в 1926 году. Они послужили Бриану. Я вновь обнаруживаю гобелен, изображающий бракосочетание Генриха IV с Марией Медичи в Лионе.

Воскресенье, 5 июня. Заседание кабинета. Жермен Мартен сообщил нам, что казначейство располагает всего лишь 56 миллионами. Он изложил те серьезные меры, которые необходимо будет принять, чтобы восстановить наше финансовое положение и успокоить владельцев «замороженных» сбережений, говорил о необходимости жертв, на которые вынуждены были пойти и другие нации. По сравнению с 1930 годом наше промышленное производство сократилось на 24 процента по всем видам. Внутренняя торговля сократилась за год на 25 процентов. Что касается объема внешней торговли, то его уменьшение достигло за два года 50 процентов; экспорт готовых изделий сократился на 40 процентов.

7 июня я зачитал правительственную декларацию: «Господа, правительство, которое представляется вам, создано, чтобы служить интересам Франции в соответствии с благородными традициями нашей демократии, которую оно намерено защищать всеми средствами и в духе международного порядка, чье развитие оно считает необходимым для обеспечения высшего блага – мира.

У нас ограниченная, но четкая программа. Что касается внутренней политики, то наша преданность родине ставит перед нами неотложные задачи. Мы находимся перед лицом серьезного финансового положения. В условиях непрерывных бюджетных дефицитов и стесненного положения казначейства метод оттяжек приведет к тяжелым последствиям для всех граждан. И, наоборот, желание восстановить положение, подкрепленное делами, должно быстро оздоровить наши финансы и нашу экономику в целом. В связи с этим мы представим вам в кратчайший срок полный и подробный отчет о ситуации. Затем, перед закрытием очередной сессии, мы предложим вам принять законопроект, включающий ряд мер по сокращеник расходов и финансовому оздоровлению.

Это немедленное восстановление, которого мы надеемся достигнуть, зная, что вы готовы всем пожертвовать во имя общественного блага, должно вновь возродить доверие в стране, столь необходимое для здоровой финансовой политики и все более активного обращения капиталов. Таким образом, вы позволите нам разработать программу общественных работ, которые мы считаем лучшим лекарством от безработицы и решающим фактором оживления деловой жизни. Мы предоставим владельцам сбережений, которых так часто разочаровывали или обманывали, возможность надежно поместить свои средства; одной из наших главных забот является их поощрение и защита, поскольку они представляют самую могущественную силу нашей страны.

Неизбежные жертвы, которые всякий разумный человек должен предпочесть опасному самотеку, будут намечены в соответствии с духом равенства и справедливости, свойственным законам демократии. Та же забота о нормальном и длительном равновесии заставит нас реорганизовать всю систему транспорта, координировать его работу и провести реформы, ставшие необходимыми как вследствие развития современной техники, так и в силу неотложных экономических нужд. Мы потребуем усилий от каждого, но и будем ко всем справедливы. Так, например, для упорядочения фискальной системы, которую мы собираемся предложить вам, мы проведем дальнейшую реформу налога с оборота не только в смысле его изменения для некоторых видов дохода, но и для того, чтобы постепенно освободить от существующих ныне формальностей известные категории налогоплательщиков.

Мы хотим верить, что эти меры смягчат последствия экономического кризиса, от которого Франция страдает так же, как и другие нации. Для защиты различных отраслей национального производства был принят ряд охранительных мер. Эти вводимые постепенно полезные предохранительные меры, не препятствуя более совершенной организации производства и обмена, должны, как нам кажется, согласовываться с общим расширением международного обмена и соглашений. Наша политика приобретет, таким образом, характер единства, который мы хотим ей придать с вашего одобрения. С экономической точки зрения, а также в международном плане законы современной цивилизации диктуют нам международное сотрудничество. Как можно изолировать нашу национальную экономику от наших великолепных заморских владений, на которых также сказались последствия мирового кризиса? Правительство республики приложит все усилия для защиты производства в наших колониях, не допустит прекращения разработки их природных богатств и таким образом сделает возможным на благо туземного населения осуществление братского дела социального прогресса, высокий пример которого должна дать демократическая Франция.

Господа, вы будете судить нашу программу в целом, тем не менее нам хотелось бы представить ее вам во всех ее взаимосвязях. Создать прежде всего экономические и финансовые условия, которые обеспечат нормальную и здоровую жизнь для всей нации. Гарантировать труду его права. Питая глубокое уважение ко всем профсоюзным свободам и к делу, предпринятому некогда благодаря смелой и мудрой инициативе Вальдека-Руссо, мы полагаем, что и в этой области, как и во всех других, республика должна содействовать и руководить всеми усилиями, направленными на создание более совершенной международной организации труда. Законодательство о социальном страховании применяется в стране уже в течение двух лет. Имелась возможность оценить как благотворные последствия этой великой реформы, так и критику, которой она подверглась. Мы не допустим посягательств на основные принципы закона. Учитывая уроки практики, мы попытаемся усовершенствовать и упростить его на основании этого опыта. Руководствуясь скорее моральными мотивами, чем политическими, мы придем на помощь труженику, лишенному прожиточного минимума. Мы решили уже теперь отменить предел (180 рабочих дней в году), в случае превышения которого помощь уже не оказывалась. Мы считаем своим долгом обеспечить ремесленникам, полностью безработным, где бы они ни проживали, и частичным безработным, занятым не более трех дней в неделю, выплату необходимых пособий. Общественный порядок должен основываться, по нашему мнению, на справедливости и солидарности. Мы встанем на защиту здравоохранения, проводя политику создания гигиенических жилищных условий и стараясь принести их в скромное деревенское жилище, приют незаметного труда. Мы окружим заботой старость, то есть всех тех, кто был творцом настоящего нашей страны, и детство, являющееся ее будущим. Выражая волю всей нации, мы уделим жертвам войны львиную долю того внимания, которого заслуживают все бывшие фронтовики.

Наряду с материальной жизнью следует развивать жизнь духовную, развивать все духовные богатства народа, призванного завоевать свое место качеством своей работы. Верные принципу светскости, чуждому каких бы то ни было агрессивных намерений, но гарантирующему личную свободу и национальное единение, полные решимости переделать всю нашу систему образования по рациональному плану, мы решили уже теперь ввести бесплатное среднее образование, чтобы открыть всем детям Франции одинаковый доступ к знаниям. Такова, господа, наша программа внутренней политики. Мы прибавим к ней, руководствуясь духом примирения, проект политической амнистии, с оговоркой, что это никоим образом не затронет ни жизненных принципов республиканского порядка, ни наказаний, все более и более необходимых для преступлений и нарушений общего права.

В своей внешней политике наше правительство, помнящее об оказанных услугах и верной дружбе, будет руководствоваться неотложной необходимостью установить мир с помощью всеобщей европейской и мировой организации. Оно сделает все от него зависящее, чтобы содействовать ослаблению политического напряжения, экономическому согласию и моральному разоружению.

Что касается репараций, Франция не может допустить, чтобы оспаривали права, вытекающие не только из договоров, но и из договорных соглашений, соблюдение которых гарантируют поставленные под ними подписи. Если бы мир отрекся от прерогатив права, он был бы очень скоро подчинен власти насилия. Утверждая эти принципы, правительство республики уверено, что защищает не эгоистические привилегии, а интересы всего мира. Оно, впрочем, готово обсудить любой проект и взять на себя любую инициативу, которые могли бы привести к большей устойчивости в мире и к чистосердечному примирению в духе мира.

В соответствии с Уставом Лиги наций – основной хартией будущего – и в духе Парижского пакта мы будем стремиться к безопасности, и не только для одних нас, но для всех государств, малых или больших, имеющих, на наш взгляд, равные права. Мы будем руководствоваться в наших действиях принципами, завещанными нам Леоном Буржуа, которые мы защищали начиная с 1924 года и которые стали, особенно в результате благородной деятельности Аристида Бриана, основным и постоянным фактором французской политики. Учитывая все это, правительство республики объявляет о своем благожелательном отношении к любым решениям, даже частичным, которые в свете женевских дискуссий и после лояльного сопоставления мнений позволили бы, не подвергая угрозе национальную безопасность, облегчить бремя военных расходов и явились бы шагом к прогрессивному, одновременному и контролируемому разоружению. Чтобы внести вклад в это дело, правительство уже сейчас осторожно приступит к осуществлению всех возможных мер экономии.

Многие народы страдают, и мы не можем оставаться равнодушными к их бедствиям. Мир в смятении. Если бы объединить энергичные усилия и волю, можно было бы по крайней мере прекратить царящий повсюду страх и тем самым уменьшить кризис, смягчив недоверие и опасения. Мы предлагаем нашу помощь в этом деле. Спокойствие должно возродиться, если учесть, что существуют правительства, которые, как наше, страстно стремятся восстановить мир в мыслях и делах, которые обращаются с искренним призывом ко всем людям с совестью и стараются объединить тех, кто вместе с ними считает войну преступлением против закона и человеческого права.

Наш дорогой народ только что проявил с волнующим спокойствием свою волю, с которой мы сообразуем свои действия. В это неспокойное время он сохранил свои традиционные качества, любовь к труду, страсть к бережливости, привязанность к семье. Мы призываем его верить в свои силы, не ослаблять своей деятельности и продолжать мирно трудиться и торговать. Мы будем на страже его интересов. Но, чтобы исполнить этот долг, нам необходимо, господа, ваше доверие.

Мы имеем честь просить вас об этом».

В ходе прений, развернувшихся по этой декларации, выступление г-на Тардье было самым главным. Будучи настроен весьма агрессивно, он привел все доводы, которыми пользовался во время выборов и которые были осуждены всеобщим голосованием, он допустил скрытые и злобные намеки на так называемые финансовые скандалы; казалось, он задыхался от досады. Палата за ним не последовала; его порицали его собственные друзья.

За вотум доверия проголосовали 384 депутата, против 115, 110 воздержалось.

* * *

8 июня. Визит русского посла, которому я сообщил о своем разочаровании в том, что касалось его страны. Он сообщил мне о переговорах по поводу пакта о ненападении, начатых с г-ном Бертело, и передал мне текст ноты Советского правительства от 1 мая 1931 года:

« Париж, 1 мая 1931 года »

1. Советское правительство соглашается на предложение, сделанное г-ном Бертело 24 апреля, а именно начать немедленно в Париже переговоры по поводу пакта о ненападении с согласительной конвенцией и временного торгового соглашения.

2. Советское правительство не возражает против упоминания в тексте пакта взаимного обязательства в отношении подписания в установленный срок конвенции относительно процедуры соглашения.

3. В соответствии с соглашением, достигнутым с г-ном Бертело, декреты, ограничивающие торговлю между СССР и Францией (французский декрет от 3 октября и применение советского декрета в отношении Франции), будут аннулированы после первых двух или трех заседаний с момента начала переговоров о торговом соглашении.

4. Советское правительство согласно также предпринять параллельно с переговорами по поводу временного торгового соглашения переговоры с представителями французской промышленности и правительства в отношении заказов и кредитов, как это имело место между СССР, с одной стороны, и Германией и Италией – с другой. Переговоры будут начаты, как только аннулирование декретов вернет свободу торговле между обеими странами.

5. Советское правительство согласно начать после заключения пакта о ненападении и временного торгового соглашения переговоры по поводу: 1) торгового договора, 2) вопроса о долгах».

Г-н де Вьенн, наш посланник в Будапеште, сообщил мне, что его кузен фон Папен держит на своем столе в своем доме в Сааре портрет Вильгельма II в Дорне. Италия и Венгрия будто бы заключили между собой военные конвенции; он заявил мне, что наша роль международного жандарма в Женеве очень вредит нам в Центральной Европе. По мнению г-на де Пейеримгофа, Папен – это министр морального порядка, некий Рошбуэ. Баварцы называют его правительство кабинетом моноклей.

9 июня. Правительственное заседание. Я сообщил своим коллегам о ходе переговоров, которые я вел по поводу займа Австрии, и об обязательствах насчет аншлюса, содержащихся в письме австрийского посланника от 9 июня 1932 года, которых я добился.

Заседание совета министров 10 июня. Мы начинаем вносить ясность в проблему репараций. Я предлагаю остановиться на плане, выработанном накануне. «I. Никакого аннулирования. В основе должно лежать американское мнение, подкрепляющее французский тезис (беседа Клодель-Стимсон от 1 июня). II. Нечто большее, чем простой мораторий плана Юнга. Придерживаться плана экспертов от декабря 1931 года. Следовательно, рабочий мораторий (короткий или продолжительный). Назначение двух комиссий: 1) поиски окончательного урегулирования в Европе, которое не обременило бы мировую экономику. Окончательный платеж путем передачи мобилизованных облигаций (система Рюэфа). Реконструкция европейской экономики (Центральная Европа, цены на продукты сельского хозяйства); 2) изучение валютной проблемы с оговоркой, что а) нам дадут достаточные сроки для работы и что б) европейское урегулирование будет достигнуто при непременном условии последующего соглашения с Соединенными Штатами». Совет министров единогласно одобрил этот план работы.

Поль Бонкур изложил нам положение в Женеве и неотложную проблему, возникшую в связи с перевооружением Германии, требующей заменить часть V Версальского договора международной конвенцией. Равенство в правах, которого добивается рейх, является для него, очевидно, средством добиться фактического равенства. Мой план состоял в том, чтобы попытаться избегнуть дискуссии и проявить нашу добрую волю и даже продемонстрировать ее, но, если бы нас заставили сделать принципиальное заявление, сказать нет, возложив ответственность на тех, кто заставил бы нас изложить свою позицию. Мы не отказываемся работать над конвенцией, но отклоняем всякое предварительное условие. Даже если нас разобьют по принципиальным вопросам, мы будем продолжать свою работу. Леон Блюм придерживается такой же точки зрения; он изложил ее 13 июня в «Попюлер». Совет министров единогласно одобрил мое мнение.

10 июня, вторая половина дня. Очень интересное свидание с генералом Вейганом. Я заявил ему, что, отозвав его из Сирии, я отнюдь не желал показать своего нерасположения к нему, но лишь хотел воздать должное генералу Сарайлю за ту роль, которую он сыграл в победе на Марне и в Восточной экспедиции. Вейган изложил мне свой взгляд на то, как будет обеспечена безопасность Франции в 1934 году.

Визит германского посла. Он сообщил мне следующие цифры: выплата загранице процентов по государственным и частным займам достигает полутора миллиардов золотых марок, в то время как в 1932 году доходы от расширения экспорта составили лишь 1200 миллионов. Следовательно, дефицит в 300 миллионов может быть пополнен лишь при наличии доверия. Иначе необходимо прибегнуть к мораторию. Он предполагает рассмотреть на дальнейших заседаниях конференции следующие вопросы: стабилизация валюты, приспособление долгов к золотому и товарному исчислению, меры для регулирования валютных ограничений.

11 июня. Заявления Жермен Мартена вызвали волнение, которое нашло выражение в кампании, поднятой в печати, и в статье Леона Блюма в «Попюлер» против бюджетной дефляции, а также в падении курса на бирже. Поистине оружие министров – молчание.

Я ознакомился с бумагами капитана фон Папена, военного атташе в Вашингтоне во время последней войны; эти бумаги были захвачены в Фалмуте Британским адмиралтейством. Воспроизведение чеков превращает эти документы в подлинный альбом (Miscellaneous, № 6 (1916). Selection from papers found in the possession of Captain Von Papen, London, 1916 (Cd., 8174). Были представлены обеим палатам парламента в феврале 1916 года). Я нашел случай показать эти документы генералу Першингу; они его очень развлекли, так как чеки выписаны на банк, председателем которого он стал. Энар, столь ратовавший в свое время за франко-германское сближение, теперь усиленно предостерегает нас против Папена и Шлейхера. Он требует, чтобы мы держались с ними «сухо, корректно и холодно». По его мнению, Папен – «мошенник и фанатик», а Шлейхер – «солдафон». Бизо настаивал на преимуществах соглашения с Англией относительно финансовой акции в Европе.

9 июня 1932 года Флёрио писал мне из Лондона:

«Я позволю себе изложить вам свое личное мнение о нашей позиции в отношении англичан накануне ваших бесед с г-ном Макдональдом и Лозаннской конференции.

Ваш приход к власти вызвал у англичан чрезмерные надежды на возможность склонить французское правительство принять их тезис о немецких репарациях, и возможно, что в Париже в свою очередь возникли надежды добиться согласия англичан с нашей точкой зрения. На самом деле обе стороны занимают совершенно определенные позиции. Говоря об англичанах, нужно признать, что здесь не скрывают желания отмены репараций и надеются добиться нашего согласия на эту меру, как мне это высказал сэр Джон Саймон во время нашей беседы в прошлый понедельник 6 июня. Он был поражен моим категорическим заявлением, что ни вы и никакой другой министр не смогли бы в настоящее время согласиться на отмену германских репараций без всяких условий.

С тех пор казначейство воздействовало в этом же смысле на г-на Рюэфа, финансового атташе. Очевидно, что в обоих случаях подготавливаются к переговорам с вами, защищая и укрепляя позицию, которую с некоторых пор проповедуют в своих выступлениях английские министры.

Эта позиция объясняется несколькими причинами: главное намерение англичан – отказаться от достигнутого (как они сделали, например, в Китае) при наличии существующих трудностей и исходя из английских интересов, противных прежнему положению вещей; нажим кредиторов (краткосрочные кредиты) в Германии; беспокойство (главным образом казначейства) по поводу бремени военных долгов Соединенным Штатам, от которых, как полагают, будет легче освободиться, если в Европе будет ликвидирован вопрос о репарациях, и, наконец, мировое экономическое положение.

Мое сугубо личное мнение, что экономический кризис, усиливающийся с каждым днем, делает весьма сомнительным возобновление репарационных платежей, даже сведенных к минимуму. Однако простой и безусловный отказ от них противоречил бы международным приличиям и общим интересам. Надо дать времени совершить свое дело и позволить нам следовать за эволюцией, приостановить или направлять которую у нас нет средств. Я не приводил англичанам общих соображений подобного рода, так как они их не понимают. Я главным образом отстаивал перед сэром Джоном Саймоном занятую вами позицию как факт, с которым надо было считаться.

Затем я рекомендовал ему поиски временных решений, напомнив о конъюнктурной политике, которой так долго придерживалась Англия; мы даже обменялись по этому поводу личными записками; приложенная здесь копия телеграммы покажет вам, как сдержанно отнесся сэр Джон Саймон к этим предложениям. Он не отвергает их, и я думаю, что в конечном счете, повоевав и поспорив, вы придете к чему-то среднему по вопросу о репарациях.

Позвольте заметить вам, что в этой общей дискуссии побочные вопросы не будут играть важной роли и что мы не добьемся отказа англичан от полной отмены германских репараций, уступив им в вопросе Австрии. Подобная уступка в настоящий момент создаст у них впечатление, что мы слабы, и они потребуют еще большего; эти люди из британского казначейства упорно торгуются, и наилучший способ вести с ними переговоры – это обсуждать вопросы объективно, после внимательного изучения затронутых вопросов.

Я констатировал у сэра Джона Саймона странное желание помочь германскому правительству Папена, несмотря на его происхождение и авторитарные принципы. Это желание разделяет также Макдональд. Это еще одно подтверждение стремления англичан идти по линии наименьшего сопротивления. Г-н фон Нейрат держался со мной очень миролюбиво; он склонен признать желательность временных решений, но, конечно, не стал расхолаживать англичан относительно их плана отмены репараций».

11 июня. Японский посол сообщил мне, что в вопросах разоружения его страна будет поддерживать Францию. Турецкий посол жаловался на осложнения, мешающие установлению отношений между его страной и нашей: задетое самолюбие, недостаточное внимание к Турции в дунайских делах.

11 июня. Макдональд и сэр Джон Саймон прибыли на Северный вокзал в 17 часов 40 минут. Публика оказала им радушный прием, раздавались выкрики: «Да здравствует мир!» Чай в английском посольстве. Затем до 20 часов 15 минут предварительная беседа в самом дружеском тоне.

Макдональд изложил мне свою точку зрения; ему бы хотелось заключить между Англией и Францией прелиминарное соглашение, подобное соглашению 1924 года. Нужно о многом позабыть. Я со смехом прервал его: кто же заплатит за это? Он сторонник полной отмены репараций во имя восстановления европейской экономики; но с самого начала он заявляет и уточняет, что европейское соглашение до своей ратификации должно быть подчинено соглашению с Америкой. Нужно нечто большее, чем мораторий. С другой стороны, он склонен требовать от Германии обязательств, которые гарантировали бы приблизительно на 15 лет восточные границы. Таким образом, он устанавливает связь между Женевой и Лозанной.

Я ответил, что расположен согласиться на большее, чем мораторий на план Юнга, но не хочу отмены репараций; что я не возражаю против окончательного урегулирования при условии, что оно будет считаться недействительным без Соединенных Штатов; что не следует позволять Германии укрепляться за наш счет и нарушать экономическое равновесие для своей выгоды. Пример с железными дорогами и каменным углем произвел сильное впечатление на Макдональда. Я доказал ему, что Германия может продолжать платить. Не отвергая идеи об отсрочке, я заметил, что эта отсрочка ограничила бы пакты и Локарнские соглашения и что ее исход был бы чреват опасностью. Другая проблема: с кем вести переговоры?

В конце беседы Макдональд любезно выразил свое удовольствие по поводу встречи со мной. Обед прошел в очень дружественной обстановке. Мы еще не обсуждали вопросов, относящихся к Центральной Европе.

Мы возобновили беседу в воскресенье в 10 часов 30 минут утра. На ней присутствовал Жермен Мартен. Англия утверждала, что она не намерена отказываться от прав; по ее мнению, было бы опасно ссылаться на платежеспособность. Труднее всего уточнить окончательные условия урегулирования. Я предложил следующий текст: «Мы прибыли в Лозанну, чтобы найти способ урегулировать европейскую проблему при условии всемирного урегулирования». Вопрос в том, как будет сформулирован факт неуплаты 1 июля, – нужно, чтобы эта формулировка не содержала никаких обязательств на будущее. Мы пришли к согласию в следующем: необходимо так сформулировать факт неуплаты 1 июля, чтобы он имел характер простой отсрочки.

Что касается Центральной Европы, то мы решили с сэром Джоном Саймоном попытаться достичь предварительного соглашения между Францией и Великобританией. По мнению английских министров, недавний провал Лондонской конференции объясняется как раз тем, что не сговорились с нами.

* * *

13 июня. Прибытие в Женеву. Конференция на мертвой точке. Первые беседы с нашими экспертами для уточнения. Присутствовал Бонкур.

14 июня. Г-н Гибсон передал мне американскую памятную записку по поводу контингентов, инициатива которой принадлежала Гуверу. Прения открыл несколькими словами Макдональд. Сэр Джон предложил провести предварительное совещание пяти держав: Франции, Великобритании, Италии, Соединенных Штатов и Японии, чтобы установить, какие виды вооружения можно отменить или ограничить, например танки. Он предложил, чтобы количественному ограничению предшествовало качественное ограничение. Немцев лишь предупредят об этом совещании, но не пригласят. Бонкур доказывал на примере германских линкоров, что качественного ограничения недостаточно. Он настаивал на необходимости бюджетного контроля. Я предложил урегулировать сначала вопросы химической и бактериологической войны.

Перед заседанием бюро г-н Надольный, представитель Германии, вручил мне и Бонкуру свой проект, однако воздержался его комментировать. В своей ноте германская делегация предлагала осуществить качественное разоружение в отношении артиллерийских снарядов калибром свыше 100 мм, танков и броневиков, подвижных бронированных башенок, в отношении крепостей, линейных кораблей тоннажем свыше 10 тысяч тонн, авианосцев и подводных лодок, мин, военно-воздушных кораблей, а также запретить химическое и бактериологическое оружие.

Я составил следующий ответ:

«Французская делегация изучит документ, который ей только что передал г-н германский делегат. В надлежащее время она выскажется по поводу принципов, лежащих в основе этих предложений, и относительно возможности их применения. Но уже сейчас она вновь подтверждает, поскольку это необходимо, все оговорки, которые Франция сочла нужным сделать по этому вопросу».

Заседание бюро. Гендерсон заявил, что мы достигли той стадии обсуждения, когда необходимо начать переговоры. Мы потребовали немедленно принять текст относительно химической и бактериологической войны. По мнению Гендерсона, сами эти выводы должны стать предметом переговоров. Надольный зачитал свой проект, которому был предпослан комментарий. Я зачитал свою декларацию; возвращаясь на свое место, я заметил, как Гранди и Луначарский обменялись улыбками со своими делегациями. Дело в том, что Италия и Россия поддерживают предложение Германии. Сэр Джон Саймон одобрил предложение о переговорах и настаивал на качественном разоружении. Был принят тезис Гендерсона. Мы поддержали испанское предложение относительно контроля над частной торговлей оружием и предложение Португалии о бюджетных ограничениях.

Меня сразила перемена, которая произошла в Женеве с 1924 года. Во всех отношениях в эти грозовые июньские дни воздух насыщен электричеством. Повсюду ощущается, не только сдержанность, но и двуличие. Попытки наладить международную жизнь ничуть не изменили традиционные нравы дипломатии. У меня был с продолжительным визитом г-н Гранди, и хотя он был чрезвычайно вежлив, я чувствовал, что ждать от него нечего. Он выражался как реалист, который намерен сознательно пренебречь воспоминаниями о том, что называют латинским братством. Мне не удалось найти путь к сердцу Италии; он объяснял мне причины своей позиции в отношении морского соглашения; уверял, что фашисты намерены прийти к соглашению с левыми партиями, но все это лишь формула вежливости. Гранди заявил мне, что он – единственный человек в Италии, возражающий против Аншлюса. К глубокому сожалению, я пришел к следующему убеждению: отныне со стороны Италии надо всего опасаться и ни на что не надеяться. Впоследствии я часто повторял эту формулировку, за которую меня неоднократно упрекали, но которая была мне подсказана здравым смыслом.

Как раз тогда, 15 июня 1932 года, я получил письмо от Гульельмо Ферреро, написанное в Женеве же:

«Вы, вероятно, не знаете, что я живу теперь в Женеве. При всеобщей трусости лишь эта маленькая республика и ее университет имели мужество предложить мне убежище. Я преподаю новую историю в университете и в Институте международных исследований и переехал сюда со всей семьей, захватив часть моих книг.

Я не забыл любезный прием, который вы оказали г-же Ферреро и мне в 1930 году, когда, мы приехали в Лион, после того как нас первый раз выпустили из тюрьмы. Мы были бы счастливы засвидетельствовать вам нашу признательность. Но я не смею надеяться увидеть вас в этом вихре дел, от которых вы, вероятно, не сможете избавиться до окончания обеих конференций.

Мне хочется, по крайней мере письменно, дружески напомнить вам о себе и пожелать, чтобы ваши усилия увенчались успехом. Европа переживает сейчас самый тяжелый период со времени страшных испытаний 1810-1815 годов. На этот раз страдает не только она, но весь мир. Нужно, чтобы люди с сердцем и разумом, такие люди, как вы, посвятили все свои усилия спасению того, что еще может быть спасено».

15 июня. Австрийский канцлер выступил с подтверждением принятых обязательств. Беседа с англичанами об австрийском займе. Сэр Джон Саймон предложил следующее: Англия поможет Австрии, но в отношении других стран Центральной Европы она отвергает всякую мысль о гарантии.

17 часов 30 минут. В Лозанне в целях подготовки конференции состоялось заседание держав-инициаторов: Германии, Бельгии, Франции, Великобритании, Италии и Японии. Я и Гранди предложили избрать председателем Макдональда. Генеральным секретарем был избран сэр Морис Хэнки. Были обсуждены формальности: вопросы радиовещания, кино и фотографии; было решено создать комиссию по выработке программы; никаких речей, кроме речи председателя, не будет.

После нашей утренней беседы сэр Джон Саймон набросал проект, согласно которому платежи по репарациям должны быть приостановлены в течение июля; ему очень хотелось, чтобы его текст был принят без промедления, против чего я возражал; он пригласил меня к обеду с Невилем Чемберленом, убеждая меня согласиться по крайней мере с тем, чтобы голосование было назначено на утро 16 июня. Я сослался на отсутствие Жермен Мартена и Дюрана, которые еще не прибыли, и оговорил их права. 16 июня состоялось свидание с сэром Джоном Саймоном и Невилем Чемберленом; мы включили в проект оговорку, что принятые в Лозанне решения должны будут «осуществляться в рамках всеобщего урегулирования». При прощании Невиль Чемберлен не скрывал своего разочарования, я старался его подбодрить.

16 июня 1932 года. Г-н Мотта, президент Швейцарской конфедерации, произнес речь в очень приподнятом тоне. Присутствовали следующие делегаты:

от Франции – Жермен Мартен, Дюран, Паганон, Жорж Бонне и я;

от Великобритании – Макдональд, Невиль Чемберлен, сэр Герберт Семюэл, сэр Джон Саймон и Ренсимен;

от Италии – Гранди, Москони, Бенедуче и Пирелли;

от Германии – фон Папен, фон Нейрат, Шверин фон Крозиг и Вармбольд;

от Бельгии – Ранкэн, Гиманс и Франки;

от Чехословакии – Бенеш, Поспишил, Осусский;

от Новой Зеландии – сэр Томас Уилфорд;

от Польши – Залесский и Мрозовский;

от Южно-Африканского Союза – Те Уотерс;

от Японии – Иосида, Курияма и Цусима;

от Австралии – Латам и сэр Грэнвил Райри;

от Канады – Говард Фергюсон;

от Португалии – Бранко, Казиро де Мата и Фернандес;

от Югославии – Маринкович и Фотич.

Представитель Румынии еще не прибыл.

Макдональд взял слово в качестве председателя конференции.

Он напомнил, что совещание должно было состояться в январе и что оно собралось «под знаком самого тяжелого экономического кризиса, который когда-либо испытывал мир в мирное время». Мировая торговля сократилась наполовину или даже несколько больше по сравнению с первым кварталом 1929 года. Количество безработных составляет от 20 до 25 миллионов человек. «Мир тесен, и никто из нас не может устраниться от дела восстановления и реконструкции». Вопрос уплаты военных долгов изучался двумя комитетами экономических экспертов, из которых один был учрежден после Лондонской конференции в июле; другой был создан в декабре по просьбе германского правительства. Второй комитет заявил:

«Приспособление вопроса межправительственных долгов в целом к нынешнему критическому мировому положению, приспособление, которое должно быть осуществлено без промедления во избежание новых катастроф, является единственным надежным средством, способным восстановить доверие, которое само по себе представляет условие экономической стабильности и подлинного мира… Мы обращаемся с призывом к правительствам, которым надлежит действовать. Мы надеемся, что они без промедления примут решения, которые позволят надеяться на смягчение кризиса, причиняющего столь тяжкие страдания всем народам».

Макдональд потребовал быстрых действий. Нельзя отказаться от обязательств путем одностороннего акта; необходимо совместно пересмотреть договоры, которые, как выяснилось, не могут быть выполнены. Европа, впрочем, не может действовать одна; мы нуждаемся в сотрудничестве Соединенных Штатов. Работа в Лозанне связана с работой в Женеве.

С 12 до часа дня я совещался с канцлером фон Папеном; он торжественно заверял меня в своей лояльности, держался не только вежливо, но даже дружественно и описал мне положение своего правительства, которое намерено включить в свой состав известное количество гитлеровских элементов. Брюнинг всегда обещал, но постоянно оттягивал момент осуществления этой сделки, что и привело к его падению. Канцлер высказался против изменения режима, хотя и считал, что для современного положения Германии нынешняя конституция слишком либеральна; ему хотелось бы «возложить ответственность» на гитлеровцев, включив их в правительство; июльские выборы назначены, чтобы предупредить движение, слишком ярко проявившееся в марте. Фон Папен подчеркивал бедственное положение германского народа и указывал на волнения среди населения. Я заверил его, что готов ему помочь в разумных пределах. Он даже говорил мне о возможности прямого соглашения между Францией и Германией (соглашения, направленного против коммунизма, а на самом деле против России), об относительных политических гарантиях, например в отношении восточных границ, о контактах между генеральными штабами. Он просил аннулировать репарации, против чего я возражал, однако заявил, что готов искать выхода в рамках плана экспертов. Мы пришли к соглашению свести наших министров финансов и работать над Annaherung.

Завтрак с английскими министрами прошел в очень искренней и дружественной обстановке; мы открыто говорили о наших расхождениях.

16 июня. Дневное заседание. Было решено, что завтрашнее заседание, на котором выступит фон Папен, будет закрытым. Был установлен список выступающих на завтрашний день. Я нанес ответный визит канцлеру.

Пятница, 17 июня. Состоялось расширенное заседание, в присутствии всех делегатов, но закрытое. Макдональд зачитал декларацию, которую мы выработали и в которую я смог ввести формулу «должно быть осуществлено в рамках всеобщего урегулирования».

«Глубоко озабоченные возрастающей серьезностью экономических и финансовых опасностей, угрожающих миру, и неотложностью проблем, рассмотрение которых является задачей Лозаннской конференции; твердо убежденные, что эти проблемы требуют окончательного и ясного решения с целью улучшения условий в Европе и что это решение должно быть изыскано без промедления и отсрочки и осуществлено в рамках всеобщего урегулирования, и констатируя, что срок некоторых платежей по репарациям и военным долгам наступает 1 июля 1932 года.

Нижеподписавшиеся правительства в целях обеспечения непрерывной работы конференции и не предрешая решений, которые могут быть приняты впоследствии, пришли к выводу, что платежи по репарациям или военным долгам, причитающиеся правительствам, участвующим в конференции, должны быть приостановлены на время работы конференции, которая, согласно желанию нижеподписавшихся правительств, должна достигнуть результатов в кратчайший срок.

Установлено, что эти решения не будут касаться уплаты процентов по займам, имеющим хождение на рынке.

Нижеподписавшиеся правительства заявляют, что со своей стороны они готовы руководствоваться в своих действиях настоящим соглашением, и приглашают все другие правительства-кредиторы, участвующие в конференции, занять аналогичную позицию.

Подписано в Лозанне 16 июня 1932 года.

За правительство Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии Н. Чемберлен

Франции – Эррио

Италии – Москони

Бельгии – Ж. Ранкэн

Японии – С. Иосида»

Затем зачитали бельгийскую оговорку по поводу соглашения, заключенного между Германией и Бельгией 13 июля 1929 года. Германский канцлер огласил коротенькую декларацию, в которой выразил свои надежды в выражениях, вполне приемлемых. Маринкович хотел было выступить с замечаниями от имени Югославии, но не получил разрешения председателя. Как и в 1924 году в Лондоне, я вновь был неприятно поражен тем, как Англия обращается с малыми и средними нациями.

Канцлер фон Папен изложил германскую точку зрения, начав с замечания: «Ни в памятной записке от 19 ноября 1931 года, предлагающей созыв специального консультативного комитета, ни в настоящее время не было речи о том, чтобы обсудить юридический аспект репарационного вопроса или поставить под сомнение законность немецких подписей под предыдущими соглашениями. Никто не оспаривает того, что подписанные в Гааге в августе 1929 года и в январе 1930 года соглашения были заключены законным образом. Поэтому нет надобности это подтверждать». Канцлер хотел исследовать лишь фактическое положение; он сравнивал состояние мировой экономики в 1929 и 1932 годах. В 1929 году «существовала система международного кредита, работавшая, казалось, без всяких помех, между странами происходил активный и плодотворный обмен капиталов». Вполне конкретные торговые договоры, никакой изоляции, промышленность, работающая с прибылью, процветающее сельское хозяйство, банки и частные лица охотно ссужали капиталы за границу, безработица была неведома – таково было положение вещей, отвечавшее духу плана Юнга. В 1932 году – 25 миллионов безработных, капиталистическая система подвергается в Германии сильной критике, некоторые государства приостановили свои внешние платежи, международное обращение кредитов сведено к нулю. «У стран-кредиторов золото стало непроизводительным, а в Германии отсутствие золота вызвало прогрессивный паралич экономики». По мнению канцлера, «германская проблема является центральной проблемой среди тех трудностей, которые переживает весь мир. Положение Германии характеризуется: 1) высоким учетным процентом, который обременяет сельское хозяйство и промышленность; 2) давлением налогового бремени, которое, по мнению специального консультативного комитета, нельзя больше увеличивать, но которое пришлось все же за последние дни дополнить новыми налогами, дабы обеспечить само существование государства; 3) внешним долгом, уплата которого становится все затруднительнее по причине прогрессивного сокращения активного внешнеторгового баланса; 4) безработицей, относительно большей, чем в какой-либо другой стране, в силу которой от 20 до 25 процентов населения состоит на иждивении касс общественной помощи. Число молодых людей, не имеющих ни возможности, ни надежды найти себе место или заработать на жизнь, все возрастает. Это приводит их в отчаяние и способствует их политической радикализации». Уже с середины 1931 года Германия не в состоянии платить по частным иностранным кредитам. Платежи по процентам и в счет погашения нынешних долгов достигают в текущем году примерно 1 3/4 миллиарда марок. Прежние резервы Рейхсбанка исчерпаны. Запас золота и девизов Рейхсбанка не превышает 390 миллионов марок, в то время как в обращении находится бумажных денег на 3800 миллионов марок – иными словами, законное покрытие денежного обращения, которое должно достигать 40 процентов, на самом деле составляет лишь 10 процентов. Между тем активный баланс внешней торговли Германии за 1931 год составил 3 миллиарда марок. Однако, по мнению канцлера, это превышение ненормально; он заявил, что Версальский договор и соглашения о репарациях повинны в конфискации состояний, в инфляции, в повышении учетного процента, в увеличении налогового бремени, в социальных бедствиях. «Один шаг отделяет нас от бездны. Настал момент, когда надо действовать».

В свою очередь я взял слово. Несомненно, франко-германское согласие является существенным элементом европейской безопасности. Мы будем говорить не как требовательные заимодавцы, но как люди, старающиеся понять точку зрения других народов. Я напомнил, в каких условиях был решен и подготовлен созыв Лозаннской конференции: она возникла в результате обращения Германии 19 ноября 1931 года к Банку международных расчетов с просьбой совместно исследовать ее положение. Доклад базельского комитета экспертов должен быть для нас правилом и законом; мы принимаем его выводы; мы допускаем, что размах кризиса превысил «сравнительно короткий период депрессии, предусмотренный планом Юнга»; мы также допускаем, что финансовые трудности Германии делают необходимым совместные действия. Мы также рады констатировать, что Лозаннская конференция уже провозгласила принцип, согласно которому европейское урегулирование может быть достигнуто только в рамках всеобщего урегулирования, – принцип, включенный в Вашингтонское коммюнике от 25 октября 1931 года.

Однако доклад базельского комитета экспертов констатировал, что Германия создала экономическое оборудование большой мощности, позволяющее достигнуть высокой производительности. «Таким образом, – сказал я, – у Германии большие трудности, но и большие надежды». За всяким кризисом наступает период равновесия и процветания. Аннулирование репараций уменьшило бы бремя, лежащее на германской экономике в виде государственного долга, в условиях, которые могли бы создать для нее значительные привилегии. Таблица, составленная английским экономистом сэром Уолтером Лейтоном, дает разоблачающие цифры. Если сравнить задолженность Германии, Франции и Великобритании, то в рейхсмарках она составляет: Германия – 12 миллиардов, Франция – 51 миллиард, Великобритания – 130 миллиардов, которые могут в 1932 году соответствовать 105 миллиардам. Инфляция, о которой говорил канцлер, не пощадила и Францию. В результате применения моратория Гувера только в течение одного года дефицит французского бюджета достиг примерно 1800 миллионов, который мое правительство вынуждено будет покрывать с помощью чрезвычайно суровых мер. Сошлемся и на другой пример, на железные дороги. Доля репараций, падающая на немецкую железнодорожную сеть, составляет 660 миллионов марок в год, что не является чрезмерным; согласно докладу базельских экспертов, с 1925 по 1929 год доходы железных дорог превышали их расходы ежегодно в среднем на 833 миллиона марок, то есть очень широко покрывали расходы по репарациям. В 1930 году, несмотря на экономический кризис, прибыль снова позволила покрыть ежегодный взнос по репарациям, причем запасы предыдущих лет были использованы лишь частично. Начиная с 1 июля 1931 года, согласно плану Гувера, уплата репараций растягивалась фактически на десять лет начиная с 1 июля 1933 года. Если же отменить на будущее все платежи по репарациям, то обязательства немецких железных дорог (акции и займы) составят примерно 10 миллиардов франков, тогда как обязательства французских железных дорог составляют 65 миллиардов франков, а английских – 100 миллиардов франков. Подобное исключительно привилегированное положение германских железных дорог позволило бы им провести значительные сокращения тарифов. Это позволило бы им снизить продажные цены на товары низкой стоимости, продающиеся на вес, вроде угля, на 15-25 процентов по сравнению с существующими ценами, и дало бы таким образом Германии огромное преимущество в той жестокой конкурентной борьбе, которая идет сейчас на внешних рынках. «В рамках плана Юнга и Гаагских соглашений превышение доходов Франции над платежами по ее собственным долгам, за вычетом уплаты процентов по займу Юнга, достигает примерно 360 миллионов марок в год. Достаточно сравнить эту цифру с другими сальдо, чтобы оценить крайнюю несправедливость жертвы, которую потребовала бы от Франции, по сравнению с другими странами, отмена репараций. Впрочем, от последствий отмены репараций пострадают многие другие страны. Имеется даже такая страна, которая была записана в Гаагских соглашениях как располагающая сальдо около 70 миллионов рейхсмарок и которая смогла выдержать мораторий Гувера лишь благодаря значительной помощи Франции. Чтобы восстановление Германии стало окончательным, необходимо, чтобы и другие нации вернулись к удовлетворительным условиям финансового и экономического существования и им также была бы дана возможность участвовать в нормальном торговом обмене, от которого зависит всеобщее процветание. Отмена репараций отнюдь не представляет, по мнению самих экспертов, справедливого и действенного решения проблемы, поставленной Лозаннской конференцией. Франция полагает, что улучшение безопасности создало бы с помощью гораздо более надежных средств то доверие, которое придало бы обращению капиталов необходимую подвижность. Не может быть политического мира без мира экономического, но нет и экономического мира без мира политического. Поэтому мы будем просить для Французской республики долю той справедливости, которой она желает для всех наций».

После меня выступил Невиль Чемберлен, подтвердивший заявление Макдональда о торжественном характере международных обязательств и о необходимости внести в них с общего согласия необходимые изменения. По мнению громадного большинства народов Соединенного Королевства, во избежание гибельных последствий необходимо отказаться от огромных межправительственных обязательств, затрудняющих товарообмен или обмен услуг. Великобритания возражает против односторонних платежей. Она является кредитором не только Германии, но и других государств. Сумма, которую должны были Великобритании по этим статьям, достигала вначале 2 миллиардов фунтов стерлингов; заключенные конвенции аннулировали две трети или даже более этой суммы. «Мы не получили, – заявил Невиль Чемберлен, – от наших должников суммы, способной компенсировать произведенные нами платежи. Фактически общая сумма наших платежей превысила на сегодняшний день наши поступления на 200 миллионов фунтов стерлингов за вычетом процентов… И все же мы настолько глубоко убеждены в том, что только радикальные меры способны восстановить доверие, без которого механизм кредитов никогда не сможет свободно действовать, что вполне готовы внести наш вклад в дело всеобщего забвения прошлого (Wiping of the slate), лишь бы другие заинтересованные государства сделали то же самое».

Во время заседания сэр Джон Саймон переслал мне любезную записку: «Позвольте мне выразить вам почтительную признательность за ваше выступление, столь разумное по духу и столь ценное для нашего всеобщего сотрудничества».

Во второй половине дня были заслушаны выступления бельгийского премьер-министра, послов Японии, Португалии и Югославии и Микалакопуло. Маринкович потребовал не обрекать некоторые государства на непреодолимые трудности во имя помощи Германии. По плану Юнга в результате получения репараций Югославия имела сальдо примерно 70 миллионов золотых марок. Эту сумму она использовала для покрытия ежегодных платежей по займам восстановления. Югославия была сильно задета экономическим кризисом: как сельскохозяйственная страна, она сильно страдала от значительного падения цен на сельскохозяйственные продукты и от сокращения своего экспорта. Румынский делегат сообщил, что в результате сокращения ежегодных платежей, предусмотренных планом Дауэса, в его стране наблюдается пассивный баланс в том, что касается ее обязательств по политическим долгам. Ежегодный платеж по плану Юнга перекладывает восстановление разоренных областей и компенсацию частных убытков на румынскую экономику, которая сама страдает от обесценивания сельскохозяйственных продуктов и сырья.

* * *

Суббота, 18 июня. Заседание совета министров. Все мои коллеги единогласно одобрили мои действия. Леон Блюм в «Попюлер» отметил важное значение того, что произошло 17 июня. «Общая декларация, – писал он, – проникнута желанием достигнуть результатов. Она одновременно утверждает серьезность, срочность и тесную связь вопросов, внесенных в ее программу. Тем самым она отвечает чаяниям народов». В «Актюалитэ» от 18 июня сенатор Анри Беранже назвал большой день Лозанны прекрасным «как с международной, так и с французской точки зрения».

Заседание кабинета. Мои коллеги допускали мысль о финансовом, экономическом или политическом соглашении.

Вместе с Пальмадом, Шотаном, Лейгом и Бонкуром (Пенлеве отсутствовал по болезни) мы приступили к обсуждению вопроса о сокращениях. Пальмад изыскивал возможность сэкономить 4300 миллионов. Он предложил разложить 1500 миллионов на военные министерства (800 миллионов на военное министерство, 400 миллионов на министерство морского флота и 300 миллионов на министерство авиации), 1700 миллионов сократить за счет других расходов и 1 миллиард за счет финансовых мероприятий (700 миллионов даст сокращение штатов).

Воскресенье, 19 июня. Первый акт Лозаннской конференции получил одобрение; теперь надо было думать о последующих. Анри Беранже в «Ревю де Пари» от 1 июня высказал превосходные мысли. Не следует ли в самом деле в первую очередь составить таблицу сальдо для каждой страны?

Беседа с Жозефом Кайо. Что касается причитающихся остатков, то он предусматривал справедливое распределение тягот, созданных аннулированием; он советовал выпустить для восстановления Европы международный заем, связанный с Европейским таможенным союзом. Беседовавший со мной Беранже безоговорочно одобрял декларацию. Он вручил мне свою очень важную статью для «Ревю де виван» (июнь 1932 года), с таким выводом: сокращение – да, аннулирование – нет.

Понедельник, 20 июня. После моего возвращения в Лозанну Жермен Мартен информировал меня о ходе дел. Накануне было два рабочих заседания. Приглашающие нации наметили рамки, установив дату 11 февраля 1932 года. «По их мнению, целью конференции будет решающее урегулирование вопросов, затронутых в докладе базельского комитета экспертов, а также разработка мероприятий, необходимых для разрешения прочих экономических и финансовых вопросов, вызвавших или могущих продлить кризис, от которого страдает мир». Англия подчеркнула, что она не может существовать, если международная торговля будет и дальше разваливаться; она приписывала перемещениям капиталов, которые не могут быть оправданы перемещением товаров, расстройство мировой кредитной системы и обращения капиталов. Она требовала, чтобы Германии позволили снова стать страной с высокой покупательной способностью. Она не смела признаться, что ее желание всеобщего аннулирования долгов отвечало запросам банкиров Сити, которые требуют финансовых мероприятий, способных защитить замороженные кредиты Соединенного Королевства в Германии и сделать возможным их выплату.

Согласно плану Юнга, Германия должна ежегодно выплачивать Франции около 2 миллиардов рейхсмарок, из которых 612 миллионов по разделу репараций, признанных эквивалентными коммерческому долгу. Эта сумма в 612 миллионов была установлена по оценке экспертов, в том числе д-ра Шахта, как соответствующая платежеспособности Германии, по самой низкой оценке. Представляется вполне справедливым, несмотря на кризис, требовать уплаты этих бесспорных ежегодных взносов; их пересмотр мог бы быть оправдан лишь при переоценке золотого эквивалента.

Г-н де Лабуле встретился с фон Бюловым, немецким Бертело, статс-секретарем по иностранным делам, племянником бывшего канцлера, который ссылался на свою принадлежность к демократической партии, а сейчас как будто примкнул к левому крылу консерваторов. Фон Бюлов заявил, что он желал бы урегулирования вопроса безопасности. Он также предполагает переговоры между генеральными штабами, но не с генералом фон Шлейхером, более политиком, чем военным, а с генералами фон Хаммерштейном и фон Бломбергом.

Понедельник, 20 июня [134] , с 10 утра до часу дня. Беседа с Макдональдом и Ренсименом (Чемберлен болен). Я вновь отклонил аргументы, выдвинутые Макдональдом в пользу аннулирования долгов. По его мнению, проблему нужно рассматривать не с точки зрения платежеспособности, а с точки зрения трансферта. Ренсимен настаивал в том же смысле; трансферты отразились на финансах, промышленности и торговле Великобритании; уплата репараций препятствовала предоставлению займов Центральной Европе. Жермен Мартен доказывал, что передача железнодорожных облигаций никак не повлияла бы на трансферты.

Визит Титулеску. Маринкович жаловался на недостаток девиз у Югославии; страна находится накануне провозглашения моратория на трансферты. Мой сербский коллега уведомил меня, что Бенеш, который бы выиграл от аннулирования, возражает против него из чувства солидарности. Мне кажется, что мое свидание с японским послом не было бесполезным: я обрисовал ему, как осуществляется германский демпинг на Дальнем Востоке; он одобрил французский тезис, и я хочу верить, что это не простая вежливость.

19 часов. Позвонил Поль Бонкур и сообщил, что г-н Гибсон хочет сделать мне срочное сообщение. После визита бельгийского премьер-министра, заявившего о своем согласии с французской точкой зрения, я встретился с Бонкуром, Гибсоном и Норманом Дэвисом в Морже, в гостинице Монблан. Американцы сообщили нам, что накануне, в воскресенье, звонил президент Гувер; он работает над «радикальным» предложением о разоружении, по поводу которого хотел бы сговориться с нами. Я сделал оговорки, объяснив сложность и затруднительность нашего положения. В ходе беседы я узнал, что Соединенные Штаты продолжают возражать против аннулирования репараций и что в английском правительстве мнения по этому вопросу разделились. Соединенные Штаты опасались, как бы во время выборной кампании против них не образовалось Европейской коалиции.

20 июня мы вручили британской делегации ноту, в которой уточняли нашу позицию. «Чистые сальдо» разных наций в рамках Гаагских соглашений достигают, за вычетом процентов по займу Юнга, следующих сумм: Франция – 359,5 миллиона рейхсмарок, Великобритания – 66,9, Италия – 35,7, Бельгия – 68,2, Румыния – 5, Югославия – 68,9, Греция – 3, Португалия – 5,9, Япония – 12,5. Эти цифры показывают неравенство вклада, который аннулирование потребовало бы от каждого, если только не согласятся справедливо их распределить согласно какому-нибудь новому методу, который надлежит выработать. С другой стороны, аннулирование привело бы к тому, что невозмещенный еще остаток расходов, на которые прежние кредиторы должны были пойти для ликвидации всех разрушительных последствий войны, окончательно лег бы на их плечи. Аннулирование поставит Германию в привилегированное экономическое положение, как только будет преодолен нынешний период острого кризиса; оно создаст благоприятные условия для практики демпинга, и Германия сможет употребить значительную часть своих бюджетных ресурсов на производительные расходы. Франция готова обсудить формы платежей, которые не вызывали бы никаких возражений с точки зрения трансфертов, поскольку решение проблемы следует искать в той связи, которая существует между платежами Германии и ее экономическим восстановлением. И, наконец, ни одно из соглашений, достигнутых в Лозанне, не должно выходить за рамки общего урегулирования вопроса межправительственных долгов. Соединенные Штаты довели до сведения, что они категорически против какой бы то ни было формы аннулирования репараций как военных долгов.

21-го, во вторник, в 10 часов, мы возобновили нашу дискуссию с Макдональдом и Ренсименом. Макдональд с явным смущением заявил, что он разочарован нашей нотой, утверждал, что со времени доклада базельского комитета экспертов положение еще ухудшилось, и настаивал на «аннулировании». Я вновь перечислил все наши аргументы. Жермен Мартен заметил, что видные британские специалисты (Лейтон, Кейнс и Сэлтер) одобряют тенденции французского проекта; он привел высказывания из «Файненшел Таймс», которые одобряют тезис моего доклада. В течение всей дискуссии Лейт-Росс забрасывал записочками невозмутимого Ренсймена. Жермен Мартен опирался на повторные заявления Соединенных Штатов и учитывал их страх перед созданием против них единого фронта аннулирования. Сенатор Бора высказался категорическим образом и примкнул к плану Левинсона. Таким образом, точку зрения Франции разделяла значительная часть мирового общественного мнения; кроме того, она соответствовала мнению всех ее наиболее компетентных политических деятелей. Наш план позволяет считаться с положением Европы; он безупречен с точки зрения трансфертов и учитывает как настоящее, так и будущее. Что касается настоящего времени, то он предусматривает полную приостановку платежей, за исключением некоторых пунктов, вроде завершения работ, связанных с товаропоставками. Это первое решение, приобретающее окончательную силу лишь с согласия Соединенных Штатов, позволило бы изучить эффективность проекта аннулирования. Впрочем, эта мера приведет к положительному результату лишь в том случае, если мы в Лозанне сумеем наладить дело экономического восстановления и обеспечим финансовую безопасность в Центральной Европе. Такова первая часть нашей программы. Нам могут задать вопрос: не мораторий ли это, с последующим возмещением? Мы мыслим это не как мораторий, но как опыт аннулирования. Каковы пределы этого опыта? На это ответить труднее. Продолжительность этого эксперимента, поскольку проблема трансфертов поставлена, предполагает возвращение к значительно улучшенной германской экономике в том, что касается числа безработных и торгового баланса. Сформулировать вторую часть нашего плана гораздо труднее. Каковы наши политические, моральные, экономические и практические основания?

1. Политические основания. Ни одно французское правительство не может пренебречь национальным общественным мнением, считающим, что Германия должна нести разумное бремя. Рейх сознательно влез в долги. 2. Основания моральные. Фактически, если не юридически, Германия нарушила свою подпись. Неуважение принятых на себя обязательств может сделаться всемирным явлением и даже распространиться на частные отношения. 3. Основания экономические. Если над германской экономикой останется тяготеть лишь бремя частных долгов, тем самым мы предоставим ей громадные возможности для демпинга. Промышленные нации подобного же типа – как Бельгия, Великобритания и Соединенные Штаты – понесут еще большие потери, чем сама Франция. 4. Основания практические. Мы уверены, что полное аннулирование репараций вызовет большое волнение в Соединенных Штатах, особенно в период предвыборной кампании; нужно бережно относиться к американскому самолюбию и предусмотреть некоторый остаток долга.

Англичане хорошо приняли это энергичное выступление. Макдональд как будто одобрил его. Труднее всего, продолжал Жермен Мартен, установить такой остаток долга, который бы не поставил Германию в затруднительное положение и не привел к раздражающему контролю. При установлении этого остатка долга необходимо, по мнению г-на Анри Беранже, учитывать нынешнюю слабость Германии. Мы заявили о своей готовности изучить вопрос о сведении этой суммы к разумному пределу; точно установить его в настоящий момент невозможно; так как немцы будут торговаться, надо сделать накидку. Как можно обеспечить эту сумму? Мы подумали о железнодорожных облигациях; известный контроль возможен, как, например, британский контроль в Бразилии. Другой вопрос: когда этот взнос окажется производительным? Можно спорить о степени процветания. И, наконец, как использовать сумму, выплаченную Германией? Ее можно передать Банку международных расчетов, который распределит ее в соответствии с расчетами по долгам после соглашения с Америкой.

Как мне кажется, Ренсимен сопротивляется гораздо больше Макдональда; он использовал заметки Лейт-Росса, являющегося, по-видимому, истинным руководителем английского общественного мнения. По его словам, Лейтон изменил свое мнение; Англия хочет «четкого сокращения», «всеобщей чистки», восстановления кредита и промышленности Германии.

В 16 часов дискуссия возобновилась. Макдональд прокомментировал статью, опубликованную Лейтоном в «Экономист» 18 июня 1932 года; он оспаривал эффективность плана Жермен Мартена. Англичане совещались между собой. Казначейство втихомолку как будто сопротивлялось. Макдональд перечислил четыре важных пункта, по которым достигнуто соглашение: 1) необходимо окончательное урегулирование; 2) чтобы ни решили, одним из результатов должно быть восстановление доверия, необходимого для торговли и кредита; 3) Германия не может ничего платить ни сейчас, ни в течение всего периода, необходимого для ее восстановления (for his recovery), и 4) когда платежи будут произведены, они должны явиться результатом товарооборота и не вызвать трансфертов, осуществляемых силой.

Мы встретились с новыми трудностями, когда захотели подчинить окончательное урегулирование соглашению с Соединенными Штатами. Макдональду, по-видимому, нужна была некоторая свобода для обсуждения этих вопросов со своими министрами. Мы уточнили, что если Германия восстановит свое хозяйство, то платежи, соответствующие девидендам ценных бумаг, будут рассматриваться как нормальные трансферты, поскольку они не затронут расчетного баланса. Британская делегация удалилась для подготовки меморандума и предложила французской делегации последовать ее примеру.

Дело нисколько не прояснялось. Мы все еще топтались на одном месте, когда в 19 часов 45 минут Поль Бонкур позвонил мне из Женевы. Гибсон только что сообщил ему, не без некоторого замешательства, что президент Гувер не может долее сопротивляться требованиям печати и общественного мнения. Вследствие этого он передаст завтра конференции по разоружению послание, которое будет зачитано перед генеральной комиссией, созванной для этого по просьбе Гибсона. Поль Бонкур указал своему собеседнику, что это вмешательство не облегчит переговоров, начатых по поводу численности сухопутных войск. Совершенно очевидно, что президент Гувер хочет предпринять этот шаг накануне предстоящего в скором времени собрания демократической партии, на котором будет намечен кандидат.

Среда, 22 июня. Мне нанес визит федеральный канцлер Австрийской республики Энгельберт Дольфус, чье приятное обращение я уже имел случай оценить при встрече в Лионе. Он изложил мне все преимущества предоставления займа Австрии, который должен будет привести к восстановлению доверия, к урегулированию дела «Кредит Анштальт» и восстановлению торговых отношений с заграницей. Австрийский Национальный банк оказался в очень тяжелом положении. Между австрийцами существует сильное расхождение во мнениях, но влиятельная группа, к которой примыкает канцлер, полагает, что страна может жить, если ей помогут и если удастся избежать моратория на трансферты.

Мы согласовали с ним текст следующего коммюнике:

«Федеральный канцлер Австрийской республики имел в среду, 22 июня, беседу с председателем совета министров Франции. Канцлер изложил положение своей страны и указал на необходимость срочной финансовой помощи. Г-н Эррио детально проанализировал возникшие трудности и посоветовал прибегнуть к помощи экспертов, собравшихся в настоящее время в Лозанне. Он заявил, что сделает все возможное, чтобы благоприятствовать этим консультациям, и предоставляет себя в распоряжение канцлера для продолжения изучения этого вопроса».

Визит федерального советника Жан-Мари Мюзи, директора финансового департамента Швейцарской конфедерации. Мы обсудили вопрос австрийского займа в том виде, в каком он стоит перед финансовой комиссией Лиги наций. По мнению г-на Мюзи, Великобритания не заинтересована в этом деле. «Европа, – сказал он мне, – представляет собой лестницу, на которую она – Великобритания – не опирается». Швейцария, как и мы, опасается Аншлюса. Италия не может не интересоваться вопросом Бреннера. Австрийский заем составит 300 миллионов шиллингов, из которых на 100 миллионов подпишется Англия, 100 миллионов – Франция, 30 миллионов – Италия, а остаток будет распределен между другими государствами. Нужно опасаться runs в австрийских банках, поскольку это усилит прогитлеровское движение. Я испытывал подлинную симпатию к канцлеру Дольфусу – он мне казался честным и мужественным патриотом. Я считал, что для Франции было бы разумно и правильно его поддержать.

Среда, 22 июня. 16 часов. Предстояло свидание с англичанами, но так как Макдональд плохо себя чувствовал, мы отложили это свидание на следующий день. Я воспользовался этой отсрочкой, чтобы встретиться с Жермен Мартеном и нашими экспертами, которые вновь изучили представленные проекты и высказались за уплату Франции окончательного платежа (lumpsum). Англичане вновь вручили нам длинную памятную записку; они хотят окончательного урегулирования, не подлежащего дальнейшему пересмотру. Они выдвинули следующий основной тезис: «Нельзя отделять торговлю от финансов, и мировая торговля будет самым серьезным образом расстроена не только действительными платежами по репарациям, но даже возможностью их возобновления в будущем. Пока немецкий народ не займет должного места среди мировых потребителей, не может быть никакой надежды поднять цены на мировом рынке и восстановить международное благосостояние».

Я советовался с нашими экспертами по поводу арбитражного решения. Конфликт между Францией и Великобританией очевиден; он касался вопроса возможностей для Германии. Я не соглашался на аннулирование; это означало бы пожертвовать правами Франции и других наций, не достигнув никаких результатов. Если Великобритания не откажется от своего меморандума, я откажусь следовать за ней. Если она будет угрожать мне как кредитор, я не уступлю. Безоговорочное аннулирование представлялось мне невозможным по пяти причинам:

1) потому что оно узаконило бы фактическое положение, угрожающее Франции;

2) потому что оно предполагало значительное неравенство жертв, требуемых от разных наций, как это видно из таблицы сальдо;

3) потому что, соглашаясь на него, Франция не только пожертвовала бы своими интересами, но и интересами других наций, чье положение может от этого еще ухудшиться;

4) потому что этим она одновременно лишит себя всех аргументов в отношении Соединенных Штатов и рискует тем, что ежегодно к убытку в 2 миллиарда, вызванному отказом от ее чистого сальдо с Германии, прибавится тяжесть ее долга Соединенным Штатам и таким образом на нее падет вся тяжесть трансферта, испрашиваемого для Германии;

5) потому что те финансовые затруднения, которые возникнут для Франции, будут тяготеть над ней не только завтра, но и в будущем, в период, когда Германия, полностью освобожденная от своего бремени, добьется привилегированного экономического положения.

У нас создалось впечатление, что конференция потерпела провал.

 

III. Послание Гувера

Новое обстоятельство еще более усугубило наши и без того серьезные трудности.

22 июня в Женеве на открытии заседаний Генеральной комиссии Гибсон зачитал послание Гувера, который предлагал сократить мировые вооружения примерно на одну треть. Что касается вооружения сухопутных войск, то он предлагал запретить танки, тяжелую артиллерию на механической тяге, а также средства химической войны. В отношении численного состава он возобновил прежнее предложение американской делегации, разграничивающее полицейские и оборонительные силы и предусматривающее сокращение последних на одну треть. В области авиации он предлагал полный отказ от бомбардировочной авиации и запрещение воздушных бомбардировок. По линии военно-морского флота предложения президента предусматривали сокращение числа и общего тоннажа броненосцев на одну треть, числа всех других надводных кораблей – на одну четверть и числа подводных лодок – на одну треть, причем максимальный общий тоннаж этой последней категории кораблей для любого государства не должен был превышать 35 тысяч тонн. В послании уточнялось, что коэффициент сокращения для флотов Франции и Италии по классу крейсеров и контрминоносцев должен исчисляться, исходя из предположения, что соглашение, выработанное 1 марта 1931 года, вошло в силу.

В своих комментариях Гибсон особо подчеркнул, что эти предложения в свою очередь обязывают США провести сокращение своих вооружений. Выступивший первым сэр Джон Саймон не стал скрывать, что предложения президента Гувера, сделанные в момент, когда ведутся переговоры, кажутся ему несвоевременными; он подверг критике метод внезапного представления конференции импровизированного проекта вместо продолжения совместной работы по достижению соглашения. Заявив, что его делегация готова тем не менее рассмотреть послание Гувера, сэр Джон Саймон подверг резкой критике предложения, касающиеся военно-морских сил. Он напомнил, что по ряду пунктов, особенно в отношении подводных лодок, американская и британская делегации предлагали провести более существенное сокращение, и отметил, что в послании ничего не говорится о сокращении общего водоизмещения линейных кораблей.

Поль Бонкур указал на недостатки такого сокращения вооружений, которое распространяется на все государства по принципу математических формул, не учитывая ни специфики их положения, ни одностороннего сокращения, уже проведенного некоторыми из них; он напомнил и о том, что Франция сократила срок военной службы до одного года. Американские предложения, добавил Поль Бонкур, предусматривают массовое сокращение, однако это должно сопровождаться улучшением организации международной безопасности, о чем президент Гувер совершенно не упоминает. Мы остаемся верными французскому предложению, которое увязывает оба эти тезиса: разоружение и безопасность.

Выступление представителя Японии отличалось большой осторожностью, особенно по вопросу о морских вооружениях. Литвинов, Надольный и Гранди приветствовали американскую инициативу. В частности, Гранди от имени своего правительства, с которым он смог проконсультироваться, полностью ее поддержал. Мадариага сделал ряд оговорок относительно малых наций. С согласия американской делегации Гендерсон объявил, что послание будет включено в план работы конференции.

То обстоятельство, что Италия с энтузиазмом встретила предложение исходить при сокращении военного флота из соглашения, выработанного 1 марта 1931 года, вполне понятно. В действительности принципы этого соглашения были отвергнуты французским правительством. Соглашение предусматривало, что Франция и Италия могут выстроить каждая по два судна водоизмещением в 23 тысячи тонн; предложения Гувера устанавливали максимальное водоизмещение в 35 тысяч тонн. Для достижения предусмотренного уровня в 116 тысяч тонн (две трети от 175 тысяч) Франция должна была бы уничтожить 69 тысяч тонн, оставив только старые корабли, в то время как Италия получила бы возможность построить новые корабли общим водоизмещением в 43 тысячи тонн. Поскольку основы соглашения предусматривали равный объем строительства авианосцев, предложения Гувера давали Италии возможность построить новые корабли водоизмещением в 45 тысяч тонн; Франция же, имевшая на вооружении переоборудованный в авианосец старый линкор «Беарн», имела бы право только на 18 тысяч нового тоннажа. В отношении легких надводных кораблей превосходство Франции, исчислявшееся в 54 тысячи тонн, было бы снижено до 40 тысяч тонн. Сокращение до 35 тысяч тонн общего тоннажа нашего подводного флота (построенный или разрешенный тоннаж был равен 98 тысячам тонн) привело бы к тому, что без существенного увеличения числа легких надводных кораблей наши военно-морские силы не смогли бы обеспечить выполнение возложенной на них охранной миссии. В целом разница в тоннаже французского и итальянского военного флота составляла 231 тысячу тонн в пользу Франции. Основы соглашения устанавливали эту разницу в 229 тысяч тонн, что было признано делегациями Великобритании и США на Лондонской конференции, предложения же Гувера сокращали разрыв до 40 тысяч тонн. Согласиться с ними я не мог уже потому, что, входя в состав различных правительств, я всегда стремился защищать интересы французского флота.

* * *

Четверг, 23 июня. Мы возобновили дискуссию с Макдональдом и Ренсименом; они заявили о невозможности дальнейшего ожидания, так как их вызывают в Лондон. Они обсудили наш меморандум и наше требование об определении твердой суммы в счет репарационной задолженности Германии. Жермен Мартен разъяснил техническую сторону вопроса. Ренсимен не согласен с принципом ежегодных платежей. Кризис в полном разгаре; кажется, что порваны решительно все связи. Макдональд заявил, что, по мнению английских банкиров и финансистов, появление в обращении бон вызовет крах на основных рынках. Мы настаивали на возможностях, заложенных в германских железных дорогах. Я почувствовал, что наши английские коллеги колеблются. Макдональд вопросительно посмотрел на Ренсимена, но тот остался непримиримым. Он предложил отложить обсуждение и попросил нас письменно изложить наше предложение об установлении твердой суммы. Он не скрывал своего намерения переговорить с германским канцлером. Мы резервировали за собой право запросить мнение Парижа, так же как наши партнеры резервировали право запросить мнение Лондона.

Мы вновь сформулировали ноту, которую вручили в тот же день, в четверг 23-го, в 16 часов. С нашей точки зрения, определение твердой суммы означает прекращение спора путем установления определенного платежа, не подлежащего дальнейшему обсуждению. Платеж может быть осуществлен в трех формах, Во-первых, в форме капитала. Так, если бы Германия передала облигации железных дорог на сумму 10 миллиардов рейхсмарок с уплатой процентов на сумму 5 миллиардов рейхсмарок, взамен чего она была бы в дальнейшем освобождена от всех других платежей, за исключением выплаты по процентам и в счет погашения этих облигаций, то это означало бы выплату по принципу твердой суммы в форме капитала.

Если же было бы решено, что Германия должна освободиться от своих обязательств, выплачивая один раз в году в течение определенного периода раз и навсегда установленную сумму, то это означало бы применение принципа выплаты твердой суммы в форме ежегодных платежей. Наконец, можно предусмотреть такой порядок, при котором выплачивается наличными (in cash) окончательно обусловленная твердая сумма, после чего прекращаются все дальнейшие платежи. Однако в данном случае это означало бы либо банкротство германского кредита, чего опасалась британская делегация, либо установление настолько незначительной суммы, что это было бы равноценно полному аннулированию задолженности.

Теперь Макдональд держится гораздо приветливее. Сегодня утром Лейт-Росс уверял, что ничего не имеет против нас. Англичане изучили ситуацию. По их мнению, следует выделить два факта:

1) Каким бы ни было решение, окончательное его принятие необходимо отложить до выяснения позиции США; с этим мы согласны. Я усматриваю в этом заявлении влияние послания Гувера.

2) Что будет делать Германия? Она ждет за дверью. Если бы наши французские друзья, заявляет Макдональд, могли заключить с ней временное частное соглашение в любой форме, мы приняли бы его; мы изучили бы возможность согласовать предложения, которые были бы нам сделаны, с планом финансового и торгового оздоровления Европы; мы не можем предлагать такое соглашение, но мы были бы готовы пойти на него.

Было выработано следующее коммюнике: «Сегодня, 23 июня, были продолжены дружественные переговоры между британской и французской делегациями, проходившие успешно. Они были прерваны с тем, чтобы дать возможность французской делегации войти в контакт с немецкой делегацией».

18 часов. Визит графа Аппоньи, потребовавшего применения к его стране статьи 8 Устава Лиги наций, равноправия, а также свободы выбора военного режима. Как много слов!

Пятница, 24 июня, 10 часов. Встреча с германским канцлером. Он хотел бы увязать вопрос о репарациях с широкой программой европейского восстановления, особенно Южной Европы. Я положительно думаю, что обычная тактика Германии заключается в том, чтобы отклонять то, что от нее требуют, предлагая то, чего у нее не просят. «Англия, – сказал мне г-н фон Папен, – продолжает свою политику обесценивания золота, к которой Европа не может присоединиться». Он предложил помочь нам в деле разоружения, заключив франко-германское соглашение. Он требовал равноправия, хотя бы формально, на бумаге, что позволило бы ему заключить соглашение в рамках, приемлемых для генеральных штабов обеих стран. Он затронул также вопрос о восточных границах и вручил мне подробную памятную записку, сущность которой сводилась к следующему:

«Было бы ошибкой считать, что неэквивалентные платежи менее тяжелы, когда их источником является не все народное хозяйство в целом, а одна из его отраслей. Как бы ни происходило изъятие капиталов и иностранной валюты из германской экономики, путем ли взыскания контрибуции с отдельных предприятий или же за счет государственного бюджета, последствия будут одни и те же. Любое увеличение обязательств Германии принуждает ее к усилению экспорта и сокращению импорта. Иностранный долг Германии достигает в настоящее время 20 миллиардов рейхсмарок. Выплаты по этому долгу в 1932 году составят примерно 1,8 миллиарда рейхсмарок. Рейх сможет выплатить свой долг лишь в том случае, если он увеличит в несколько раз нынешний объем своей внешней торговли. К тому же в стране насчитывается 6 миллионов безработных. Требование возвращения вкладов (run) вызвало необходимость срочной выплаты иностранных капиталов на сумму 5 миллиардов рейхсмарок. Резервы золота и иностранной валюты Рейхсбанка практически исчерпаны.

Доверие – это основа капиталистической системы хозяйства; необходимо восстановить его с помощью международного разделения труда, которое является основой духовной и общественной жизни всех народов».

К документу было приложено письмо, адресованное делегации Англии. Что касается Востока, то канцлер не может пойти на заключение договора типа Локарнского, так как это вызвало бы возмущение националистов, однако он мог бы обещать не ставить этой проблемы, как и проблемы Аншлюса без предварительного обсуждения с нами. Он называет это франко-германским консультативным пактом. Вопрос о репарациях не будет решен до выборов в Америке. По мнению г-на фон Папена, провал Лозаннской конференции может привести в Германии к развитию радикализма. В этот исторический момент мы не должны оставаться на негативных позициях; необходимо «похоронить» трудности, которые так долго отравляли атмосферу в Европе.

В 11 часов собрались делегаты. Было решено, что первая дискуссия не будет связана с какими бы то ни было обязательствами и гласностью.

Германский министр финансов, граф Шверин фон Крозиг, рассказал об изменениях, происшедших в Германии со времени Базельского решения. Импорт. В 1930 году он составил 10,4 миллиарда рейхсмарок; в 1931 году – 6,7 миллиарда; с января по май 1932 года – 2 миллиарда рейхсмарок. Экспорт. В 1930 году – 12 миллиардов рейхсмарок; в 1931 году – 9,6 миллиарда; в 1932 году, за первые пять месяцев, – 2,5 миллиарда рейхсмарок. Активное сальдо торгового баланса выглядит следующим образом: в 1930 году – 1,6 миллиарда рейхсмарок; в 1931 году – 3 миллиарда; за первые пять месяцев 1932 года – 500 миллионов рейхсмарок. Нельзя рассчитывать на увеличение активного сальдо, пока не устранены препятствия, мешающие развитию торговли. Еще в базельском докладе указывалось, что нельзя будет удержать активное сальдо на уровне 1931 года, но невозможно было предположить, что спад окажется таким резким. Между тем в 1932 году Германия должна уплатить 1700 миллионов рейхсмарок в счет своего частного и государственного долгов. Кроме того, ей предстоят платежи по покрытию краткосрочных кредитов на сумму 900 миллионов, лишь 10 процентов которой она собирается уплатить. Итого, Германии необходимо изыскать валюту для уплаты 1800 миллионов рейхсмарок. В 1930-1931 годы для покрытия краткосрочных кредитов на сумму 5 миллиардов рейхсмарок должны были быть реализованы наличный резерв капиталов, золотой запас Рейхсбанка и авуары за границей. Для покрытия необходимых 1800 миллионов рейхсмарок рейх может использовать: 1) активное сальдо баланса услуг (100 миллионов в 1932 году и 150 миллионов в 1931 году); 2) поступления по процентам с германских активов за границей (в 1931 году это даст, возможно, 250 миллионов рейхсмарок). С другой стороны, потребуется 100 миллионов на уплату процентов по германским процентным бумагам, принадлежащим иностранцам, в связи с чем чистое сальдо по активам составит лишь 150 миллионов рейхсмарок.

«Чтобы осуществить в 1932 году платежи в счет нашего внешнего долга, – заявил граф Шверин, – нам следовало бы иметь активное сальдо в 1500-1600 миллионов рейхсмарок, что невозможно при нынешних обстоятельствах. Если позволят обстоятельства, Германия хотела бы обеспечить выплату своего частного долга, однако эти обстоятельства зависят не только от нас. Возможно, что в отношении долгосрочных кредитов Германии придется поступить так же, как она поступила в отношении краткосрочных кредитов в соглашениях об отсрочке: она будет вынуждена договориться со своими кредиторами. Положение Рейхсбанка представляет особый интерес: к концу 1930 года его золотое и валютное покрытие составляло 2,7 миллиарда рейхсмарок; к концу 1931 года – 1160 миллионов; в настоящее время оно составляет 990 миллионов, что на 15 процентов ниже цифр базельского доклада; по последним сведениям, это уменьшение еще более существенно. В золотое и валютное покрытие входят также краткосрочные кредиты, предоставленные Рейхсбанку иностранными банками. За вычетом этих сумм золотое и валютное покрытие составляет всего лишь 390 миллионов; этого резерва недостаточно для платежей, назначенных на 1 и 15 июля».

«Внутреннее положение Германии, – продолжал граф Шверин, – также ухудшилось со времени Базельского доклада экспертов. Индекс производства, если принять уровень 1928 года за 100, упал в 1931 году до 71, а в первые пять месяцев 1932 года до 60. Число безработных (Arbeitslosen)достигает приблизительно 6 миллионов. Объем торговых операций внутри страны сокращается, если судить по поступлениям в счет налога с оборота. Состояние государственного бюджета ухудшилось. С 1929 по 1932 год поступления по налогам сократились примерно на 4 миллиарда рейхсмарок, несмотря на то, что государством были введены новые налоги. Помощь безработным все более тяжелым бременем ложится на бюджет; правительству пришлось понизить на 10-23 процента размеры пособий; постоянный безработный получает в месяц 45 марок (270 франков), что не обеспечивает прожиточного минимума; следствием этого является серьезное социальное напряжение. Общая сумма средств, необходимых для выплаты пособий по безработице, составляет 3 миллиарда марок; для ее покрытия пришлось провести новое снижение заработной платы; за два года оклады государственных чиновников были понижены на 20-25 процентов; по ряду категорий служащих коммунальных учреждений снижение достигало иногда 50 процентов. Я хотел, – заявил в заключение граф Шверин, – дать вам точное представление о положении в Германии». Канцлер фон Папен указывает на трудности, которые представляет сохранение неприкосновенным государственного аппарата.

Дискуссия возобновляется в 17 часов 30 минут. Слово предоставляется Жермен Мартену. «Мы признаем, что положение рейха ухудшилось, однако то же самое произошло во всем мире. Мы не хотим быть бессердечными кредиторами; мы стремимся быть благоразумными. Граф Шверин описал, например, положение безработных. Но ведь во Франции безработный получает меньше, чем в Германии, – 210 франков в месяц. Что касается государственных чиновников, то подвергшиеся снижению первоначальные оклады превышают соответствующие оклады во Франции. Почтальон получает в Германии 12 тысяч франков, а у нас – 9-10 тысяч франков. Пенсии в Германии выше, чем во Франции.

Объем нашей внешней торговли сократился на 60 процентов. Ваш же коэффициент сокращения, – заявил Жермен Мартен, – равен мировому; мы переживаем сейчас не циклический, а особый кризис; вы же скользите в той же плоскости, что и другие государства. По налоговым поступлениям наш дефицит достигает 6-7 миллиардов франков. Мы поражены слепотой и параличом. Ваши долгосрочные кредиты действительно заставили вас обратиться к резервам; однако такого рода изъятие является исключительным событием; ни один эмиссионный банк не мог бы с этим справиться. Но если мы договоримся в Лозанне, подобные инциденты с вами не повторятся. В Лозанне заложена основа восстановления германского кредита. Если Германия поправит свои дела, если она избавится от трехмиллиардного бремени пособий по безработице, если приостановление платежей даст ей возможность восстановить свое хозяйство, то что она будет делать? Аннулирование долгов невозможно; мы не можем пожертвовать своими правами; но давайте ваши предложения, и мы рассмотрим их в духе самого широкого понимания».

Я изложил свои пять аргументов против аннулирования.

Затем опять выступил граф Шверин: «Проводить сравнения между странами весьма трудно. Так, итальянский безработный испытывает меньше страданий, чем немецкий. Кризис, переживаемый рейхом, имеет специфические черты: нехватка капиталов, закрытие кредита, инфляция. Мы согласны с тем, что основа восстановления германского кредита заложена в Лозанне. Каким образом? Мы согласны если не со средствами, то, во всяком случае, с целью. Речь должна идти не только о репарациях, но и о европейском восстановлении. Мы готовы сотрудничать в этом деле с самыми лучшими намерениями».

Германский канцлер отбыл в Берлин 23 июня в 16 часов. Он передал представителям прессы довольно оптимистическое заявление: «Я первый готов признать, что в вопросе, который принято называть ликвидацией репараций, Франция имеет право на компенсацию. Если бы я имел материальную возможность предложить эту компенсацию в денежной форме, я бы сделал это с большой охотой. Но, поскольку это для меня невозможно, я хотел бы, чтобы мы совместно искали эту возможность в другой области, в области экономической – в рамках экономической реорганизации Центральной Европы… Добавлю, что в настоящее время я представляю все национальные силы Германии, чего не могли сказать мои предшественники. Таким образом, при заключении франко-германского соглашения Франция имела бы ту гарантию, что в моем лице этот документ подписала бы вся Германия. До сих пор в наших взаимных попытках к сближению Франция могла рассчитывать только на «левых»; разве она не заинтересована в привлечении на свою сторону «правых», иными словами, всей Германии?» Не преувеличивает ли канцлер своего авторитета?

Я выехал в Париж.

Суббота, 25 июня. Заседание совета министров. Поль Бонкур представил отчет о ходе работ в Женеве и о результатах начатых переговоров о химической и бактериологической войне. Я подвел итог переговоров в Лозанне. Оживленные дебаты развернулись вокруг австрийского вопроса. Было принято следующее решение: «Правительство согласно внести на рассмотрение палат проект об участии Франции в международном займе, который будет предоставлен Австрии Лигой наций; условия и объем этого участия будут установлены позднее. Французское правительство должно резервировать за парламентом право ратификации». 24 июня федеральный канцлер Австрии прислал мне новую, весьма настойчивую ноту.

В телеграмме из Вашингтона нам сообщили, что президент США готов согласиться с тем, что в случае напряженного положения в Европе Соединенные Штаты не будут признавать прав воюющей стороны за той державой, которая, по их мнению, нарушит статью 2 пакта Келлога. США могли бы участвовать в консультативной конференции. Они возражают против аннулирования репараций (телеграмма № 404).

Пальмад изложил свои финансовые проекты. Рост расходов за последние годы представляет следующую картину: 1927 год – 39,5 миллиарда; 1928 год – 42,5 миллиарда; 1929 год – 45 366 миллионов; 1930 год – 50 398 миллионов; 1931 год – 50 145 миллионов по проекту правительства и 50 340 миллионов по проекту комиссии. Следует отметить, что 1800 миллионов франков были перечислены из бюджета в Автономную кассу; без этой операции мы имели бы в 1931 году дополнительное увеличение бюджетной массы примерно на 2 миллиарда.

Итальянская пресса ведет себя крайне вызывающе. 25 июня в «Пополо ди Рома» была опубликована чудовищная заметка против Франции и лично против меня. «Послевоенная Франция, – писалось в ней, – представляет гораздо большую опасность, чем довоенная Германия. Германия 1914 года стремилась развязать конфликт, Франция 1932 года идет гораздо дальше: она хочет не только посягнуть на мир, но и обречь народы на голод». Что касается меня, то меня отсылали на суд моих избирателей. Разве «Пополо ди Рома» действительно известно, что такое избиратель?

В понедельник, 27 июня, я встретился с Гранди. Он вручил мне меморандум, в котором итальянское правительство высказывалось за аннулирование репараций. Я пожаловался ему на «Пополо ди Рома». Он согласился со мной и заявил, что ему опротивели такого рода приемы и он даже намерен выйти из правительства. Держится он, во всяком случае внешне, весьма примирительно; последними его словами было: «Помогите мне».

* * *

Понедельник, 27 июня 1932 года. Новое заседание в 16 часов 30 минут. Какова будет позиция Германии после поездки фон Папена в Берлин, где ему, по-видимому, основательно досталось за предложение о сближении и особенно за ряд примирительных деклараций, сделанных им Стефану Лозанну. Председательствовал фон Папен; он предоставил слово германскому министру финансов. «Германская делегация тщательно изучила французские аргументы о невозможности аннулирования репараций. Мы признаем трудности французской делегации и проявленный ею дух понимания; мы тронуты участием, проявленным г-ном Эррио к судьбе 6 миллионов безработных. Мы далеки от того, чтобы требовать разрешения только наших трудностей, хотя и считаем выплату репараций нереальной. Тяжесть политических долгов стала невыносимой для всего мира. Прошлогодняя инициатива Гувера не привела к желаемым результатам, потому что не было уверенности в будущем, и пока этой уверенности нет, приостановление платежей может дать должный эффект только в том случае, если оно будет оформлено де-юре после того, как осуществится де-факто. Хотя Германии и удалось вследствие инфляции ликвидировать значительную часть своего внутреннего военного долга, однако ее экономика не преодолела своих затруднений. Германия лишь перераспределила бремя этих трудностей, причем это было сделано грубым и опасным путем, путем налога на состояние. Вследствие полной анемии своей экономики, вызванной инфляцией и версальскими обязательствами, Германия вынуждена была привлечь иностранные капиталы для восстановления своего оборотного фонда и технического оборудования. В результате этой операции образовался огромный внешний долг; то, что кажется облегчением трудностей, является на самом деле разрушением ценностей; и если Германии в течение нескольких десятилетий все еще приходится расплачиваться по своим частным иностранным долгам, то это является следствием общего ослабления ее экономики и выплаты репараций».

«Часто говорят, – добавил граф Шверин, – что Германия обладает высококачественным промышленным оборудованием. Однако образование капиталов происходило в совершенно недостаточном объеме. Нам не удалось модернизировать все пострадавшие от войны отрасли производства; основная масса мелких и средних предприятий работает на устарелом оборудовании. Немецкий народ, которому даже не известно, когда наступит улучшение его безысходного положения, единодушно осудил бы результаты Лозаннской конференции, если бы ее итогом были новые цепи, сковывающие его жизненные возможности. Часто думают, что Германия располагает значительными иностранными активами: до войны они действительно превышали 25 миллиардов рейхсмарок, теперь же они не достигают и 8 миллиардов». Министр снова подчеркнул необходимость аннулирования репараций. При этом он высказался в поддержку конструктивного плана развития европейской экономики, а также за повышение цен на хлеб путем предоставления таможенных преференций дунайским государствам, за оздоровление национальных валют, за учреждение общего фонда для предоставления кредита отдельным странам, за введение твердого соотношения между национальными валютами и золотом.

Пространное выступление графа Шверина было весьма интересным. Затем с рядом заявлений довольно общего характера выступил канцлер фон Папен. Я в нескольких словах констатировал, что данное заседание не сблизило нас. В общем мы вплотную подошли к разрыву с Германией. После поездки в Берлин позиция германской делегации полностью изменилась. Вечером, в 22 часа 30 минут, я встретился с Макдональдом, чтобы информировать его об этом обстоятельстве. По его мнению, здесь кроется германо-итальянская интрига. Он был возмущен, узнав от меня, что фон Папен предложил мне заключить военный союз. Вслед за мной он принял канцлера.

Вторник, 28 июня. Перечитал отчет о беседе, состоявшейся 4 июня между нашим атташе г-ном Моником и министром финансов США г-ном Огденом Миллсом, который заявил, что Германия «может выплатить определенную часть репараций» и что «ее нынешнее положение не может служить предлогом для освобождения ее от всех дальнейших платежей». Макдональд высказал свою озабоченность в связи с создавшимся положением; он должен быть в Лондоне 6 июля и опасается, что здесь за это время произойдет разрыв. Он попросил меня прийти к нему в 12 часов дня с Жермен Мартеном для встречи с фон Папеном и графом Шверином. В официозной заметке, опубликованной в германской прессе 28 июня, рейхсканцлер «категорически заявил, что ни на одной из своих встреч с французскими политическими деятелями и журналистами он никогда не признавал права Франции на репарации или на компенсацию».

В полдень я и Жермен Мартен встретились с фон Папеном и фон Нейратом у английских министров. Макдональд обратился к канцлеру в весьма суровом тоне. У него сложилось впечатление, что поездка в Берлин во многом изменила их позиции и что теперь мы просто теряем время. С присущими ему спокойствием и умеренной твердостью Чемберлен высказался в том же смысле. Фон Папен атаковал меня: необходимо пожертвовать репарациями, так как они в любом случае не будут выплачены; необходимо спасти Европу, разоружиться; он предложил нам заключить консультативный пакт. Он обвинил меня в желании оказать на Германию экономическое давление, а также в том, что я не доверяю ему, так как он является «правым». Я ответил, что если нас собрали в Лозанне для того, чтобы заявить нам только о том, что нам не будут платить, то это просто уведомление о решении, а не урегулирование вопроса. Нельзя решить проблему, сняв ее. Нам предлагают создать для Европы общий фонд, быть может необходимый, но, конечно, более выгодный для Германии; проблема разоружения должна быть рассмотрена отдельно; я охотно рассмотрел бы вопрос о заключении пакта, если б он только не был еще одной бумажкой. Я не оказываю экономического давления на Германию, так как требую платежей лишь в том случае, если Германия может платить; в соответствии со своими республиканскими убеждениями я предоставляю самим странам, и только им, судить о своих правительствах. Я резюмировал нашу точку зрения – или полная выплата всей оставшейся суммы, или экономическая компенсация, или политическая компенсация, или сочетание того и другого.

Чемберлен, видимо, склоняется на нашу сторону. Макдональд предложил свои услуги в качестве председателя на совещании, которое можно было бы посвятить основательному изучению возможностей урегулировать вопрос либо путем установления твердой суммы, либо предоставлением экономических льгот, либо, наконец, путем укрепления безопасности. Решено провести совещание по этой программе во второй половине дня.

* * *

Вторник, 28 июня, 16 часов 30 минут. Снова начинаем вертеть свои жернова. Фон Нейрат согласен рассмотреть вопрос о выплате ликвидационного платежа независимо от репараций при условии: 1) полного аннулирования репараций; 2) общей стабилизации национальных валют; 3) разоружения на равноправной основе. Отныне вся дискуссия проходит под влиянием послания Гувера. Макдональд уточняет, что мы не можем заключить соглашения, не зная намерений американцев. Несмотря на протест фон Папена, он возвращается к базельскому докладу. Я всячески его поддерживаю. Как я говорил Андре Моруа, репарации являются для немцев вопросом желания, а не возможностей, или, вернее, возможности являются вопросом желания; это субъективный фактор. Затем перешли к обсуждению вопроса об установлении твердой суммы. Я заявил, что позиция немцев, мне непонятна: если им уступят в вопросе разоружения, то они будут платить, а если нет, то не будут. Следовательно, они могут платить. Фон Папен ссылается на психологические трудности. «Этот аргумент, – заявил я, – является для меня разоблачением и подтверждением, ибо он показывает, что немцы могут, но не хотят платить». Англичане оставались невозмутимыми. Фон Папен противопоставил нам силу инерции, в то время как славный сэр Морис добродушно покуривал свою трубку. Чемберлен отказался связывать вопрос о разоружении с вопросом о репарациях. Напряжение достигло предела. Канцлер продолжал настаивать на своем, и тогда я объяснил ему, что тревожит наш народ. «Сейчас, когда я выступаю, – добавил я, – я думаю не столько о деньгах, сколько о жизни нашего народа». Прийти к соглашению было невозможно. Я чувствовал, что фон Папен связан внутриполитическими соображениями. Тем временем мне сообщили об инциденте, происшедшем сегодня в палате депутатов: члены парламентской группы партии радикалов Бержери и Ногаро выступили с нападками на участников Лозаннской конференции.

Среда, 29 июня. Информационное собрание французской делегации. В 10 часов 30 минут я вновь встретился с фон Папеном. Еще раз отмечаю характерную черту немецкой тактики: отказываться от того, что им предлагают, предлагать то, чего у них не просят. Теперь канцлер предложил мне в обмен на равноправие создать таможенный союз, а также заключить если не союз, то хотя бы военное соглашение между генеральными штабами. По его словам, это не выдвижение условий, а выяснение предпосылок (Voraussetzungen). Осторожно, но достаточно определенно он затронул вопрос о России и предложил мне заключить тайное соглашение о закрытии кредитов Советам. Я заметил, что в разговоре он обронил следующую фразу: «Имеются договоры». Это заслуживает внимания.

Жермен Мартену также не удалось добиться от графа Шверина никакого определенного обязательства. Не более удачлив был и Жюльен Дюран, обсуждавший экономические проблемы с фон Вармбольдом. Макдональд предложил мне вновь встретиться у него с фон Папеном в 16 часов. Следует ли говорить, что для подобных переговоров нужно действительно иметь определенное терпение?

Матч возобновился. Макдональд: «Необходимо сегодня же вечером или завтра договориться о репарациях, иначе конференция окончится провалом. Я говорил со своими британскими коллегами; их точка зрения такова: 1) в настоящее время Германия платить не может; 2) если мы пойдем на простое аннулирование репараций и этим ограничимся, то народы, и особенно американцы, скажут, что государства-кредиторы хотят взвалить на их плечи всю финансовую ответственность и что Соединенные Штаты не могут принять на себя наши трудности и компенсировать неуплаченный Германией долг». Британская делегация не хотела класть в основу урегулирования вопрос о финансовой платежеспособности Германии, так как это было бы слишком неопределенно. Однако она не видит, почему бы Германии после того, как она восстановит свой кредит, не согласиться на ликвидацию путем выплаты твердой суммы, размеры которой были бы установлены в Лозанне без возможности дальнейших поправок. Британская делегация не разделяет того мнения, что соглашение о платежах должно быть обусловлено соглашением о разоружении или о политических вопросах.

Чемберлен в дискуссии не участвовал. Он собирался в Лондон и готовил большую речь для выступления в палате общин. Канцлер фон Папен снова высказался за ликвидацию репараций независимо от позиции США. Макдональд не скрывал, что неожиданное вмешательство президента Гувера усложнило и запутало и без того тяжелое положение. На этом он закрыл заседание.

В среду, 29 июня, в 17 часов делегаты шести приглашающих держав собрались в «Отель-дю-Шато». Испытывая законное затруднение, Макдональд с понятным смущением попытался оптимистически резюмировать общие принципы достигнутого соглашения. Он предложил образовать бюро в составе представителей всех государств. Жалкий результат! Жюльен Дюран информировал меня о своих переговорах с Вармбольдом, который также держал себя весьма уклончиво. На совещании министров торговли г-н Гиманс преуспел не больше нашего. Если бы мир был возможен, его бы давно изобрели, – говорю я себе.

30 июня. Тем не менее мы продолжаем переговоры. Я снова встречаюсь с фон Папеном. Теперь он согласен на установление твердой суммы, однако отказывается резервировать позицию Америки и требует отсрочки мартовского платежа. Фон Папен впервые затронул вопрос о Сааре.

1 июля. Заседание совета министров. Единогласно решено, что, если Англия до конца останется на нашей стороне, мы совместно пойдем на объявление неплатежеспособности Германии. Если же в какой-либо момент мы окажемся в одиночестве, мы потребуем, чтобы вопрос был передан на международный арбитраж. Объяснения, с которыми я выступил на заседании финансовой комиссии по поводу работы Лозаннской конференции, были восприняты, кажется, довольно хорошо.

Понедельник, 2 июля. Жермен Мартен и Жорж Бонне информировали меня о работе, проделанной ими накануне. В 9 часов 30 минут состоялась беседа с англичанами – Макдональдом, Ренсименом и Чемберленом. Обсуждение началось с вопроса о твердой сумме. Жермен Мартен предложил 4 миллиарда плюс облигации Гувера. Чемберлен предпочитает 5 миллиардов без ежегодных взносов, предлагаемых Гувером. Я поставил вопрос о французском долге Англии и США.

Чемберлен: «Оба вопроса связаны. Мы предпочли бы полное аннулирование репараций и долгов; мы были готовы подписать соответствующий документ. Это оказалось невозможным. Пришлось пойти на менее удовлетворительное соглашение, которое мы честно поддерживаем. Это соглашение предусматривает ряд платежей. Немцы спрашивают, что произойдет, если США потребуют с нас сумму, намного превосходящую ту, которую предстоит получить с Германии. Г-н Бонне сказал: «Франция не желает возобновлять дискуссию». Я бы предложил следующее. Считаясь с мнением английского народа, мы не можем отказаться от того, что нам причитается, пока не урегулирован вопрос о наших платежах. Между тем нам известно, что Соединенные Штаты против установления зависимости между репарациями и долгами. Если мы пригласим их участвовать в Лозаннском соглашении, они предложат нам договориться между собой, но присоединиться к нам в настоящее время откажутся.

По-моему, имеется одно простое решение. Мы парафируем или же подпишем здесь соглашение и временно введем его в силу, однако окончательным оно станет лишь после ратификации. Между собой мы решим, не предавая это гласности, что ратификация будет отложена до тех пор, пока мы не выясним позицию США. По имеющимся у меня сведениям, немцы не сочтут такое решение неразумным. Впрочем, можно было бы информировать парламенты.

Примерно такой же позиции можно было бы придерживаться и в отношении французского долга Англии. В случае аннулирования мне было бы легко заявить: «Если США пойдут на аннулирование, мы сделаем то же самое, если же аннулирование не будет принято, нам придется вести переговоры о соглашении Кайо – Черчилль. До достижения договоренности платежи вноситься не будут».

Выступил и я: «В общем мы бы оказались по отношению к нашим английским друзьям в таком же положении, в каком немцы находятся по отношению ко всем своим кредиторам».

Чемберлен: «Мы не можем в настоящее время брать на себя обязательств относительно тех сумм, которые должны Великобритании. Но мы совершенно не стремимся к выгоде. Мы должны только считаться с общественным мнением Англии; оно полагает, что мы принесли большие жертвы, знает, что у нас имеется долг в 200 миллионов фунтов, считает, что правительство слишком склонно к преподношению подарков, и не согласится с отказом от того, что нам причитается, прежде чем не будет твердо знать, как обстоит дело с уплатой наших собственных долгов. Мы охотно присоединились бы к общему обязательству о ликвидации всех претензий как в счет военных долгов, так и по репарациям, за исключением того, что необходимо для уплаты Соединенным Штатам.

Необходимо считаться с реальными фактами. Главное и основное – заставить Германию пойти на соглашение, обеспечивающее восстановление ее кредита. Сумма, которую мы устанавливаем сегодня, является для нее максимальной».

Я заявил, что если предложение Чемберлена будет принято, то положение Германии станет определенным, в то время как положение Франции по отношению к США и Великобритании окажется вдвойне неопределенным. Риск должен быть одинаков с обеих сторон.

Чемберлен: «Это логично. Я согласен с вами. Я всегда считал, что риск должен быть с обеих сторон; если ратификация невозможна, то соглашение будет аннулировано».

* * *

Я был поражен пространной статьей Гитлера в «Фёлькишер беобахтер» от 21 октября 1932 года, направленной против политики правительства фон Папена. Особое внимание я обратил на раздел, посвященный внешней политике. Статья написана в крайне резких тонах. Она обвиняет фон Папена в том, что на Лозаннской конференции он «попался на удочку и дал себя завлечь на почву компромисса между репарациями и компенсацией». «В конечном счете, – говорил Гитлер фон Папену, – вы согласились с новым признанием репараций, в то время как никакой компенсации, разумеется, не получено. Г-н Эррио может вернуться в Париж и включиться в предвыборную борьбу, увенчанный легко добытыми лаврами». Гитлер требует возрождения германского народа силами новой партии, партии национал-социалистов, выступающей против буржуазного и марксистского государств и против политики «покорности, унижения и выполнения». Он не верит в действенность конференций, потому что «силы, преобразующие жизнь, не были представлены на этих конференциях. Франция не разоружится, если только ее к этому не принудят. Если германская делегация отправлялась в Женеву с мыслью склонить Францию к добровольному разоружению, то нужно как можно скорее отозвать эту делегацию назад, ибо она составлена из бездарных людей. Точно так же совершенно неправильно считать, что Франция когда-нибудь добровольно согласится на перевооружение Германии… В конечном счете перевооружение будет осуществлено не в Женеве и не в Лозанне, а в Германии… Нет никакого сомнения в том, что Германия тысячу раз права, требуя уравнения своих вооружений с вооружениями других наций. Однако, поскольку речь идет при этом об изменении соотношения сил в жизни народов, право это не получит международной ратификации до тех пор, пока перевооружение Германии не станет совершившимся фактом».

Таким образом, уже в октябре 1932 года Гитлер выступал за «совершившийся факт», против «женевской комедии разоружения». «Равноправие народов, – продолжал он, – определяется не столько их участием в голосовании на международных конференциях, сколько той силой, которую они могут бросить на чашу весов истории; сила же эта является внутренним фактором; она воплощена не в правительствах, а в сплоченности всего народа». Впрочем, Гитлер полагает, что наибольшая опасность угрожает Германии с Востока, и рекомендует установить «доверительные отношения с Англией», а также с Италией для совместной борьбы против французской гегемонии, ибо Италия, говорит он, «является единственной страной, которая не только признает, что ее интересы противоречат интересам Франции, но и откровенно и мужественно защищает их… Сейчас наиболее подходящий случай для того, чтобы установить с этой страной отношения искренней дружбы». Предсказывая успех национал-социализма, Гитлер писал: «С его приходом к власти эпоха слабости будет преодолена раз и навсегда… Трезво мысля, он будет использовать любую возможность, способную обеспечить осуществление его заветных целей, учитывая при этом реальные факты внешнеполитической обстановки».

3, 4, 5 и 6 ноября 1932 года в Тулузе состоялся XXIX съезд партии радикалов и радикал-социалистов. Я прибыл на съезд, только что вернувшись из Испании, куда я ездил для вручения президенту Испанской республики большой ленты ордена Почетного легиона. Должен сказать, что по прибытии в Мадрид я был весьма удивлен многочисленностью полицейской охраны, выставленной на всем пути моего следования от вокзала до посольства. К полудню мне стало известно, что мои приезд дал повод к беспорядкам среди студентов. На одной из стен я прочитал надпись, угрожавшую мне смертью. По-видимому, мое присутствие вызвало ряд осложнений. Я убедился в этом, увидев, с какой тщательностью испанское правительство организовывало в мою честь интересные археологические экскурсии в Толедо, Алькала и в другие места. Мой друг посол Мадариага чувствовал себя весьма стесненно. Я понял, что определенная пропаганда иностранного происхождения представила мой приезд как маневр, рассчитанный на вовлечение Испании в военный союз с Францией. Вознагражден я был шумными проводами. В вечер моего отъезда на вокзале собралось много народу со знаменами, плакатами и музыкой. Наши вагоны буквально осаждали. Нас засыпали подарками и цветами, а когда тронулся поезд, раздалась могучая «Марсельеза», от звуков которой задрожали стекла.

Прибыв в Тулузу днем 3 ноября, я смог присутствовать при атаке на правительство по всем правилам военного искусства. Г-н Гастон Бержери не принадлежит к тем вульгарным существам, которые сгибаются под бременем оказанных им благодеяний. Он заставил меня жестоко искупить ошибку, допущенную в 1924 году, когда по поручительству Луи Барту я взял его на борт своего корабля, не проверив как следует его документы. О его уме нельзя быть слишком высокого мнения, и в моральном отношении ожидать от него нечего. Своей талантливостью он мог бы увлечь любую аудиторию, однако этому мешал свойственный ему развязный цинизм. На Гренобльском съезде партии радикалов в 1930 году он заявил, что ему принадлежит честь свержения на Анжерском съезде правительства «национального единения» Пуанкаре. Он упрекал нас в том, что мы не поддержали на Лозаннской конференции британское предложение о полном аннулировании долгов и репараций, и высказал свое мнение относительно нашего долга Америке. «Ни в Англии, ни во Франции, – заявил он, – ни один депутат никогда не проголосует за уплату долга Америке, если эти платежи не будут соответствовать суммам, получаемым от Германии». Г-н Бержери обвинил меня также в том, что я не принял в Женеве американский план разоружения, так называемый план Гувера. «Вопрос о разоружении, – сказал он, – ставят в зависимость от вопроса о безопасности, то есть от образования международной армии». По мнению Бержери, необходимо было начать с принятия плана разоружения Гувера, потому что всеобщее разоружение предполагает установление арбитража, а установление арбитража и согласие на это Германии предполагают ревизию договоров. В этом тезисе арбитраж и безопасность ставились в зависимость от пересмотра всех дипломатических итогов прошлой войны. В заключение Бержери обрушился на наши финансовые проекты, охарактеризовав их как антидемократические, и попутно подверг меня критике за то, что я отстаивал решение о проведении учебных сборов резервистов и строительство крейсера «Дюнкерк». По его словам, я стремился умаслить оппозицию. «Ваш конструктивный план, – заявил он мне, – опять связывает проблему разоружения с вопросом о новой системе безопасности». Критика Бержери по вопросам финансов носила демагогический характер и не указывала никакого выхода. В общем и целом он защищал взгляды крайне левых и говорил их языком.

Впрочем, атака велась довольно искусно, энергично и открыто. Партия радикалов ждала ответа своего председателя. Я напомнил, что пришел к власти в тот момент, когда бюджетный дефицит составлял 12 миллиардов франков, и что мне пришлось изыскивать средства для покрытия этого дефицита за счет сокращения ряда бюджетных расходов. Я не ограничился легкими заверениями. Еще до утверждения бюджета 1933 года, несмотря на опасность конфликта с парламентом, я предпринял первые мероприятия по оздоровлению финансов, частично за счет подоходного налога. Благодаря этим мерам, а также конверсии мы сэкономили более 4 миллиардов франков. В своих планах на будущее я обязался уважать людей труда. «А вы? – обратился я к Бержери. – Что предлагаете вы? Не на будущее, не исходя из предположения о победе революции, о которой все говорят, но которой никто не хочет, а на сегодняшний день? Какие немедленные решения предлагаете вы?»

Перейдя к вопросу внешней политики, я остановился на Лозаннской конференции, на плане Гувера и на вопросе о разоружении. Лозанна. Я заявил, что ко мне перешли обязательства предшествующих правительств и что я считал необходимым сохранение обязательств, взятых на себя Германией, так как убежден, что соблюдение договоров является основой сохранения мира. При этом Соединенные Штаты предупредили нас, что, если Германия не выплатит нам свой долг, наш отказ не будет принят во внимание. План Гувера. Я не отклонял его. Я лишь оговорил право Франции изучить этот план. Я отказался высказываться на основании информации, полученной по телефону. К тому же план Гувера предусматривает запрещение всей тяжелой артиллерии и всех танков. В нем имеется следующая фраза: «Я предлагаю одобрить все представленные Женевской конференции проекты, предусматривающие полное изъятие танков и тяжелой артиллерии».

«Я не являюсь фанатиком войны, – сказал я, – но дело в том, что надо знать, в какой мере можно отказаться от так называемой политики техники, которая является политикой экономии живой силы… Нас волнует вопрос о том, можно ли вообще отказываться от политики техники, необходимость которой была доказана в прошлом. Вспомните, что произошло в Моранже и в Шарлеруа, когда наши несчастные солдаты были вынуждены буквально грудью встречать удар врага, потому что в свое время никто не позаботился об их защите… Тревога, которую я испытал в Лозанне, несравнима с тем, что было пережито мною в период, когда решалась судьба не денег, а человеческих жизней; в этом деле одна ошибка может привести к гибели множества людей». По плану Гувера Франция с ее 40 миллионами жителей должна иметь армию в 62 тысячи человек. Было предложено сократить эту цифру еще на одну треть. Было бы легкомыслием немедленно взять на себя такое обязательство; я предложил американцам работать вместе с ними. От имени Франции я выдвинул свой план обеспечения мира. « Я заявляю вам со всей определенностью,  – сказал я, – что не соглашусь отрывать вопрос о разоружении от вопроса о безопасности». Кстати, это совпадает с содержанием статьи 8 Устава Лиги наций. Я горячо защищал Францию от обвинения в нежелании разоружаться, и это в то время, как она заменила трехлетний срок воинской службы полуторагодичным, а затем годичным сроком.

В заключение я сказал; «Я стою за международную организацию безопасности, но хочу, чтобы были обеспечены справедливые интересы Французской республики, и я не мог покорно согласиться с рядом возражений и предвзятых мнений; я оставил за собой право обсудить их, исходя при этом не из каких-либо эгоистических соображений, а из требований разума… Я призываю вас идти за мной по тяжелому и мучительному пути долга». В этом месте своего выступления я напомнил слова английского поэта; «Мы долго жили в счастливых долинах. Пусть же и наши дети поживут в них хоть несколько дней. А сами мы должны взбираться вверх, пока не достигнем вздымающейся в небо вершины жертв».

В ходе работы съезда мне пришлось вновь подтвердить наше желание уважать внутренний строй всех иностранных государств и рассеять все недоразумения между Францией и Италией. Я выразил сожаление по поводу ряда неосторожных высказываний, сделанных в адрес этой соседней с нами страны. Позднее г-н Тамбурини, бывший тогда консулом Италии в Тулузе, а затем генеральным консулом в Лионе, сказал мне, что мое выступление не оказало тогда полезного воздействия по тому, что он полагал, что съезд не поддержал меня в этом вопросе, в то время как официальный отчет о съезде свидетельствовал об обратном. Позднее, 20 марта 1933 года, наш посол в Риме г-н Анри де Жувенель писал мне: «Итальянцы помнят ваше выступление в Тулузе, хотя они и не доказали вам этого. Они считают, что это выступление возродило перспективу дружбы. Не проходит и дня, чтобы мне об этом не повторяли. Они сознают ошибки, которые совершили по отношению к вам, и будут счастливы случаю исправить эти ошибки». Я дал также объяснения относительно переговоров с Россией о заключении пакта о ненападении, говорил об Англии, похвалив ее за верность своей подписи, о составленном Поль Бонкуром и мною проекте, о политике Лиги наций и высказался против соглашений между группами держав. Моя внешняя политика была всегда неизменной: требовать обеспечения законных интересов Франции в системе всеобщей безопасности, в рамках которой я соглашался на равноправие Германии; причем я всегда выступал против ее скрытого перевооружения. Я продолжал придерживаться своей формулы: арбитраж, разоружение, безопасность. Эта же формула легла в основу плана, предложенного мною в Женеве, плана, который поддерживал Поль Бонкур.

* * *

29 ноября 1932 года я и посол СССР в Париже Довгалевский подписали Пакт о ненападении между Францией и СССР, основные положения которого сводились к следующему:

Статья 1

Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон обязуется перед другою не прибегать ни в коем случае против нее, ни отдельно, ни совместно с одной или несколькими третьими державами, ни к войне, ни к какому-либо нападению на суше, на море или в воздухе и уважать неприкосновенность территорий, находящихся под ее суверенитетом, или тех, в отношении которых ею приняты на себя внешнее представительство и контроль администрации.

Статья 2

Если одна из Высоких Договаривающихся Сторон явится предметом нападения со стороны одной или нескольких третьих Держав, то другая Высокая Договаривающаяся Сторона обязуется не оказывать в течение конфликта, ни прямо, ни косвенно, помощи и поддержки нападающему или нападающим.

Если одна из Высоких Договаривающихся Сторон прибегнет к нападению против третьей Державы, то другая Высокая Договаривающаяся Сторона будет иметь возможность денонсировать без предупреждения настоящий Договор.

Статья 5

Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон обязуется уважать во всех отношениях суверенитет или господство другой Стороны на совокупности ее территорий, определенных в статье I настоящего Договора, никаким образом не вмешиваться в ее внутренние дела, в частности, воздерживаться от всякого действия, клонящегося к возбуждению или поощрению какой-либо агитации, пропаганды или попытки интервенции, имеющей целью нарушение территориальной целостности другой Стороны или изменение силой политического или социального строя всех или части ее территорий» [137] .

К пакту была приложена конвенция о согласительной процедуре.

8 декабря 1932 года государственный секретарь Соединенных Штатов сообщил нашему послу в Вашингтоне, что правительство США тщательно изучило ноту французского правительства с предложением о новом рассмотрении всего вопроса межправительственных военных долгов и с просьбой об отсрочке платежа, назначенного на 15 декабря. «Президент Соединенных Штатов, – писал он, – готов через посредство любого органа, который окажется в данном случае целесообразным, рассмотреть совместно с французским правительством всю ситуацию в целом и обсудить возможные мероприятия, имеющие целью восстановление устойчивости валют и курсов, оживление торговли и подъем цен… При всем том, мое правительство не считает, что отсрочка платежа… предстоящего 15 декабря, является необходимой, по причине своего влияния на проблему экономического восстановления. Хотя мы признаем серьезные бюджетные трудности, переживаемые ныне французским правительством, как и всеми другими правительствами, сумма, о которой идет речь в данном случае, и ее трансферт не является, по мнению моего правительства, слишком тяжелой и трудной с точки зрения мировой экономики и восстановления процветания…»

13 декабря 1932 года совет министров принял следующее решение: «1. Правительство Французской республики принимает к сведению ответ г-на государственного секретаря от 8 декабря 1932 года, которым правительство США признает возможность «всестороннего рассмотрения предложения Франции о пересмотре долгов и принятия во внимание ее просьбы конгрессом и американским народом». 2. В связи с этим оно предлагает немедленно начать переговоры с целью пересмотра режима платежей, который отныне является несовместимым с юридическим и фактическим положением, созданным мораторием президента Гувера, а также последовавшими за ним актами, приведшими к приостановлению выплат по репарациям. 3. 15 декабря 1932 года французское правительство внесет 19 261 432 доллара 50 центов. Оно просит, чтобы этот взнос был учтен в новом соглашении, которое предстоит заключить. 4. Правительство Франции имеет честь сообщить правительству США, что отныне, пока существует положение, созданное мораторием, и не достигнуто новое общее урегулирование вопроса о международных долгах, Франция фактически и юридически не сможет выносить тяготы режима платежей, который может быть признан справедливым лишь в случае уплаты репараций».

Анализируя наш план 1932 года, г-н Бенуа Мешен пишет в своей «Истории германской армии» (том II, стр. 511):

«Этот план, предусматривающий замену рейхсвера милицией с кратким сроком службы (которая менее пригодна для нападения, чем профессиональная армия), является превосходным со всех точек зрения. Он напоминает первоначальный проект маршала Фоша на Парижской конференции и, возможно, принес бы миру мир, если бы был включен в Версальский договор в 1919 году. Однако, предложенный в 1933 году, он имел только один недостаток: он запоздал на 14 лет. В то время, когда государства стремились прийти к соглашению, он откладывал конкретные шаги на неопределенное будущее и поднимал трудный вопрос о международном контроле».

16 июня 1933 года г-н Жозеф Кайо писал мне из Руайя: «Прошу вас верить, что я глубоко тронут теми чувствами, которые вы выразили мне в вашем письме от 4 июня и о которых свидетельствует статья, помещенная за вашей подписью в последнем номере «Марианны». Вы слишком снисходительны к этим сделанным наспех ежедневным записям, единственным достоинством которых является то, что они определенно свидетельствуют о несомненной честности ума. Дело в том, что нас объединяет именно безукоризненная честность ума. Эта черта является для нас общей, она всегда нас увлекала, должна была увлекать и будет увлекать ввысь, ставя нас над болотом презираемых нами аппетитов.

Вы пишете, что «несчастье политики состоит в том, что искренность и лукавство пользуются в ней одним языком». Вы правы, вы совершенно правы, предостерегая таких людей, как я, слишком доверчивых, слишком непосредственных, как и слишком склонных к стихийному выражению впечатлений момента от, двуличия. Но разве вы, прочитавший все, что можно прочитать, вы, чьей неистощимой чудесной эрудицией я восхищаюсь в такой мере, что мне трудно это выразить, разве вы забыли слова Сент-Эвремона о духе суетности и о страсти первенства, царящих в республиках и овладевающих «самыми порядочными людьми».

Пользуясь выражением друга Нинон Ланкло, «самые порядочные люди» должны всеми силами стремиться к обузданию этого зла, постоянно добиваться, презрев мелкие выгоды, единства, необходимого для здоровья их страны и прогресса человечества. Нам случалось, как вы справедливо указываете, расходиться во взглядах. Это может случиться и в дальнейшем. В нашем мышлении и натурах имеются различия, стереть которые не в нашей власти. Но разве разнообразие не является богатством свободных характеров? Разве оно не благотворно даже для людей, не похожих один на другого, но уважающих друг друга и одинаково стремящихся к общественному благу, к взаимному откровению сердец? Дорогой председатель, вы обладаете не только превосходным умом, но печетесь об общественном благе и имеете то сердце, о котором Вальдек-Руссо сказал мне, что оно должно быть отличительной чертой государственных деятелей. «Вести за собой людей может только человек с сердцем», – говорил мой учитель. В своем письме, написанном с предельной искренностью, я счел приятным долгом выразить вам не только свою глубокую благодарность, но и заверить вас в высоком уважении, которое внушают мне ваши великолепные качества, а также в своем желании сохранить с вами прочную дружбу, которую, я надеюсь, вы не отвергнете».

Выступив в палате депутатов, я изложил итоги Лозаннской конференции, о которой сенатор Бора заявил, что она является «предвестником мира, надеждой человечества и важнейшим этапом на пути длительных усилий, предпринимаемых после окончания войны для восстановления доверия не только в политической жизни, но вообще». Я объяснил палате также мотивы, которые побудили меня принять решение об уплате нашего долга США. «Я не хочу быть человеком, отказывающимся уважать подпись Франции», – заявил я. Наш военный долг США не был простым займом казначейства казначейству. Речь шла об облигациях стоимостью в 100 долларов каждая, распространенных среди 61 миллиона американцев. По этому трудному вопросу, в котором моральные принципы были затронуты в такой же степени, как и политические, Леон Блюм выступил, к сожалению, против меня. 12 декабря 1932 года мое правительство было свергнуто весьма значительным большинством. Это нисколько не огорчило меня. Я считаю и по сей час, что падение моего правительства, вызванное моей верностью подписи Франции, было самым прекрасным моментом в моей жизни государственного деятеля.

 

6 февраля 1934 года

Мое выступление в палате депутатов в защиту Австрии принесло мне трогательные изъявления благодарности. 10 января 1933 года венское правительство выразило мне свою благодарность. Венское музыкальное общество также выразило мне свою признательность за то, что я подчеркнул самобытность австрийской культуры и ее роль в европейской цивилизации. Это общество обладало для этого должным авторитетом: со времени своего создания в 1812 году оно объединяло цвет интеллигенции страны. Почетный член этого общества Бетховен написал для него свою Торжественную мессу, Франц Шуберт входил в его правление. Обществом была основана всемирно известная Венская консерватория. В его архивах хранятся исключительные ценности: дары эрцгерцога Рудольфа, переписанное от руки первое полное издание сочинений Бетховена, дарственное завещание Иоганна Брамса. В знак благодарности Венское музыкальное общество прислало мне рукопись великого композитора, чья славная и скорбная жизнь была описана мною: это был черновик скерцо до минор Пятой симфонии. Музыкальные темы выступают в этой бесценной реликвии в почти законченной форме, причем мелодическая линия произведения легко прослеживается, несмотря на поспешность и порывистость записи. Увлеченный вдохновением композитор записывает в фа диез только диез, но везде ощущается первоначальная идея скерцо, которая сверкает, как молния.

11 февраля 1933 года наш посол в США Поль Клодель писал мне:

«Вчера я имел дружескую беседу с сенатором Бора, которому я сказал, что вы были глубоко тронуты его высокой оценкой Лозаннских соглашений и его мужественным выступлением в защиту Франции в ходе недавних дебатов в сенате. Я сказал ему, что в трудных условиях настоящего момента все сторонники мира и свободы должны помогать друг другу; я обрисовал ему все трудности, против которых вы вели героическую борьбу, и добавил, что, по вашему мнению, спасение мира может быть обеспечено только путем тесного союза трех великих демократических держав: Франции, Англии и Америки. Таков основной принцип вашей политики. Г-н Бора отнесся к моим словам с самым сердечным и горячим одобрением. Он поручил мне передать вам выражение своей искренней симпатии и подлинного восхищения. Я чувствовал, что его слова были проникнуты глубокой искренностью.

В связи с этим позвольте мне, дорогой председатель, сказать вам все, что я думаю по вопросу о долгах, который в ближайшее время вновь встанет в повестку дня. Имеется два вопроса о долгах – малый и большой. Малый вопрос – это вопрос о платеже 15 декабря, от взноса которого мы столь бестактно отказались. Большой вопрос – это вопрос окончательного урегулирования, и именно этот вопрос будет вскоре поднят. Он настолько важен, что поглощает и лишает интереса все предшествующие разногласия. Поговорив с людьми, близко стоящими к г-ну Рузвельту, я пришел в этих условиях к заключению, что если бы вы вновь пришли к власти, даже не добившись предварительного урегулирования, а вы, по-видимому, выдвигаете это требование в качестве условия sine qua non, то это отнюдь не вызовет недовольства в Америке. Напротив, усиление вашего авторитета было бы выгодно и для Америки и для Франции; это позволило бы вам с большим успехом выступить в роли посредника и, возможно, арбитра, которую придется играть Франции. В самом деле, если по вопросу о долгах мы солидарны с Англией, то по вопросу о валюте, без конца подрываемой операциями Обменного фонда для уравнения валютных курсов («Exchange Equalization Fund»), мы солидарны с Америкой.

Что касается вопроса о международной безопасности, то за последнее время в Америке наблюдается огромный сдвиг. Идея консультативного пакта фигурирует теперь в программах обеих партий. Законопроект, уже принятый в сенате и ныне представленный г-ном Стимсоном [139] конгрессу, включает пункт об эмбарго на торговлю оружием с агрессором. В связи с событиями в Маньчжурии Стимсон лично сказал мне, что он сторонник финансового эмбарго в отношении «государства-агрессора». Он допускает теперь (без сомнения, в связи с событиями на Дальнем Востоке), что можно дать юридическое определение понятия государства-агрессора. Америка готова сотрудничать с европейскими государствами в международных комиссиях и координировать свою политику с их политикой (на Дальнем Востоке и в Южной Америке). Все это является большим достижением по сравнению с тем, что было два года тому назад. Действия Японии изменили американскую точку зрения, и позиция, занятая Лигой наций, способствует укреплению авторитета и престижа этой организации в США.

Крупные пацифистские ассоциации США, которые многое сделали для осуществления Парижского пакта, ставят перед собой в качестве основной задачи добиться вступления США в Международный суд, причем этот пункт включен в платформу обеих партий. Если это будет осуществлено, любое государство, считающее, что ему угрожает опасность скрытой или явной агрессии, сможет обратиться в суд с просьбой о расследовании. Если государство, на которое указывает жалобщик, согласится на такое расследование, то в действие вступит положение о гарантии; если нет, то это создаст против него презумпцию. По мнению моих собеседников, эта процедура является более осуществимой, чем создание Постоянной международной контрольной комиссии.

Искренне поздравляю вас с тем, что вы возглавили Комиссию по иностранным делам, и мечтаю о том дне, когда смогу вновь работать вместе с вами».

17 февраля 1933 года. Г-н Поль Клодель снова пишет мне:

«… Через несколько дней начнутся переговоры с г-ном Рузвельтом по вопросу о долгах. Мне пишут, что впредь до возможного прибытия в США одного из «политических деятелей», ведение переговоров будет поручено моему атташе по финансовым вопросам г-ну Монику. Следует ли считать, что речь идет о вас? Если да, то, говоря со всей откровенностью, мое мнение о целесообразности вашей поездки основывается на следующих двух соображениях.

Вопрос долгов остается крайне трудным вопросом. Позиции Франции и Америки еще очень далеки друг от друга и в настоящий момент кажутся мне непримиримыми. Даже с Англией дискуссия будет весьма тяжелой, так как ее валютная политика вызывает недовольство. Во время недавней беседы с полковником Хаузом, о которой я вам писал, я старался объяснить ему, что в настоящее время единственным желанием США должно быть ваше возвращение к власти и что решение вопроса о долгах, как и всех других вопросов, может явиться успешным следствием этого факта.

Но с точки зрения общей политики ваша встреча с г-ном Рузвельтом будет, безусловно, весьма желательна. Ваши характеры сходны, и вы как бы созданы для того, чтобы договориться с ним. Соглашение Франции с Америкой, обусловливающее соглашение с Англией, является непременным условием возрождения мира. Око явится необходимым предупреждением для империалистических держав. Только вы, дорогой председатель, имеете должный авторитет для обсуждения этого вопроса.

В этом деле вам поможет огромная популярность, которую вы снискали себе в США. В этом конверте вы найдете отчет о моем визите сенатору Бора. Он поручил мне в очень теплых выражениях передать вам его чувства симпатии, уважения и восхищения вами. Обращение этого государственного деятеля в сторонника Франции, огромная польза, которую представляет это для нашей политики, – все это ваша заслуга. Как публично заявил Бора, именно Лозаннская конференция помогла ему понять, вопреки тому, что он думал раньше, что соглашение с Европой возможно.

Как видите, благодаря вашему вмешательству, позволившему предотвратить самые тяжелые последствия совершенной ошибки, имеются все возможности для франко-американского сотрудничества. Вам предстоит ныне использовать их».

* * *

20 марта 1933 года посол Франции в Риме Анри де Жувенель писал мне:

«Позвольте мне сказать вам, что вы должны быть удовлетворены результатами вашего дипломатического маневра в отношении Италии – относительно нерешенных вопросов, как вы сами говорили. Надеюсь, что и я со своей стороны способствовал этому успеху. Во всяком случае, в настоящее время фашизм и его вожди в глубине души весьма недовольны той политикой, которую они проводили по отношению к вам. Г-н Муссолини заметил прежде всего, что он был исключительно плохо информирован, в связи с чем собирается принести вам в жертву руководителя своего отдела печати. Он отнюдь не менее разгневан и на своего парижского посла, что весьма забавно, так как на деле он сам не хотел иметь полноценного посла в Париже, поскольку в его намерения входило проводить все переговоры в Риме, и Гранди сумел дать понять это Макдональду. Но теперь он видит, что никчемность также имеет свои опасные стороны, и упрекает своего бедного представителя в Париже за «антипатию» по отношению к вам (я взял это слово в кавычки, так как оно принадлежит самому г-ну Муссолини). Эти сожаления и угрызения совести во многом объясняют то действительное старание, с которым он стремится в настоящее время угодить нам.

С другой стороны, он упрекает Гитлера за проявление слабости в отношении Гугенберга; он против Аншлюса; он чувствует, что экономическая экспансия Италии неизбежно натолкнется на Востоке на сопротивление Германии, промышленность которой оснащена неизмеримо выше итальянской. Г-н Макдональд недавно продемонстрировал ему выгодность союза с западными державами. Мне кажется, что Муссолини действительно хотел бы иметь некоторое доверие к послу Франции, во всяком случае, он по любому поводу публично оказывает мне это доверие; и, наконец – позвольте мне высказать до конца свою мысль, – это единственный итальянец, с которым вы могли бы легко договориться при личной встрече, так как он не похож на остальных своих соотечественников.

Я счел полезным информировать вас о всех благоприятных изменениях, происшедших за последние две недели в настроении г-на Муссолини. Быстрота, с которой произошла эта эволюция, может, конечно, вызвать у нас сомнение относительно ее длительности. Но отъезжая в эту страну, я имел основания опасаться, и вы сами опасались, что уже слишком поздно и что Италия имеет обязательства перед другими странами. Между тем представляется вполне очевидным, и британские дипломаты вновь подтвердили мне это вчера вечером, что Италия не связана никакими определенными обязательствами с Германией и Венгрией. Именно Венгрия делает непрестанные авансы, стремясь связать Италию обязательствами, но это совсем иное дело. В настоящий момент Италия свободна. Она склоняется к нам постольку, поскольку чашу весов перетягивает Англия, а также, надо сказать, из-за давней симпатии к Франции. Конечно, ни один более или менее влиятельный итальянец никогда не преминет упомянуть в беседе об обиде, полученной им от того или иного француза, приведет то или иное высказывание Клемансо или Пуанкаре, сошлется на ту или иную статью адмирала Доктера или Пертинакса; однако подобная обидчивость также свидетельствует об особом отношении к Франции.

Итальянцы помнят ваше выступление в Тулузе, хотя они и не доказали вам этого. Они считают, что это выступление возродило перспективу дружбы. Не проходит и дня, чтобы мне об этом не повторяли. Они сознают ошибки, которые совершили по отношению к вам, и будут счастливы случаю исправить эти ошибки.

Я счел полезным рассказать вам об этих настроениях и повторить еще раз: «Нет, вы не потерпели поражения, и только время помешало вам использовать до конца ваш успех. И если в настоящее время отношения между Францией и Италией не столь напряженные, то это в большой степени является вашей заслугой, и вполне естественно, что посол Франции в Риме особенно благодарен вам за это».

Весной 1933 года я узнал, что президент Рузвельт пригласил меня в Вашингтон вместе с премьер-министром Англии Макдональдом. У меня сложилось впечатление, что во французских политических кругах не особенно торопились с вручением мне этого приглашения. Информация, переданная в прессу, была туманной, и в ней даже проскальзывало чувство некоторой неловкости. Но в конце концов приглашение было сделано, и 17 апреля 1933 года я выехал из Гавра. По прибытии в Вашингтон я был глубоко тронут, увидев президента Рузвельта, который, несмотря на свою болезнь, вышел встретить меня у входа в Белый дом. Мне была оказана честь быть принятым в семье Рузвельта. После обеда нам показали небольшой кинофильм. Затем мы перешли для беседы в просторный кабинет, стены которого были увешаны моделями различных кораблей, что свидетельствовало о пристрастии хозяина дома к морскому делу. В один из вечеров, встретившись на приеме с членами американского сената, я смог убедиться в том, что все они, даже наиболее расположенные к Франции, возмущены нашей позицией, справедливо считая ее нечестной. В другой раз г-жа Рузвельт устроила концерт негров – учеников одного из флоридских колледжей, концерт, явившийся свидетельством ее бесконечной доброты. Робкие, сдержанные, и как бы охваченные скорбью, эти юноши поразили меня не только безупречностью своих голосов, но и грустной поэзией своих песен, в которых, казалось, нашли отражение долгие страдания этой расы. Я не улавливал нюансов, но ощущал эту скорбь.

В беседах с президентом затрагивались самые разнообразные вопросы. Однажды целый вечер он обсуждал с Макдональдом и мною положение на Дальнем Востоке, которое глубоко его тревожило. Я рассказал ему о наших трудностях с Германией. Он проявил такое понимание наших тревог и опасений, которое оказало бы честь любому французу. Из сотрудничества с нами в период войны он вынес искреннюю и прочную привязанность к нашей стране.

Как-то днем, к концу моего пребывания в США, когда я сидел напротив него, за его рабочим столом, он вдруг неожиданно предложил: «А что, если мы поговорим о долгах!» Прибыв в США именно для того, чтобы обсудить этот вопрос, я старался облегчить ему при его деликатности этот разговор. Тогда терпеливо и мягко он объяснил мне, почему наш отказ от платежей нанес Франции такой ущерб в США. «Долг, который вы взяли на себя по отношению к нам и который мы сократили до минимума, оставив только ваши займы на восстановление и отказавшись от собственно военных долгов, не является межгосударственным, межказначейским долгом. Франция получила возможность свободно выступить на американском рынке. Она осуществила свой заем так, как если бы он был проведен ею у себя дома. 60 миллионов наших соотечественников с энтузиазмом подписались на этот заем. Разумеется, среди заимодавцев были и банкиры и богатые капиталисты, но вы воспользовались также плодами экономии служащих, рабочих, фермеров. Отказавшись платить, вы подорвали веру во Францию у всех тех, кто подписался на заем. Нам пришлось покрыть хотя бы материальные потери этих простых людей и взять на себя выплату вашей задолженности. Поэтому мы были вынуждены изыскивать необходимые средства по линии налогов, национального бюджета, что обременительно для американских граждан. Представьте себе настроение выборных лиц, депутатов конгресса и сенаторов, которым пришлось взять на себя эту ответственность».

Я пытался найти извинение для своей страны или хотя бы объяснить недоразумение. На самом же деле я был унижен, оскорблен до глубины души в своих понятиях о чести. Было ли известно французской общественности, что мы, например, бесплатно получали американские товары, а затем с выгодой перепродавали их, что на специальном языке называется барышничеством (carambouille)? Я получил от одного гражданина письмо, в котором говорилось: «Я потерял сына на полях сражения во Франции. До сих пор я гордился этим, теперь же мне стыдно». Я был возмущен не только демагогией, толкнувшей палату депутатов на этот пагубный путь, но и теми, с позволения сказать, юристами, которые старались найти правовое оправдание нашему бесчестию, как позднее они пытались оправдать циничное нарушение нашего договора с Чехословакией. Будь проклято право, лишенное всего того, что сделало его великим, и превращенное в арсенал мошеннических уловок на службе у недобросовестности!

Между тем президент Рузвельт не примешивал к своим объяснениям никаких упреков. Он излагал мне факты, только факты. «Вы не можете ссылаться даже на мораторий Гувера; предлагая вам ратифицировать его, мы заявили, что он не должен наносить никакого ущерба расчету по долгам, и когда ваш посол от имени Франции подписал ныне отвергаемое соглашение, он полностью отдавал себе в этом отчет, о чем свидетельствуют его собственные заверения».

Внезапно президент изменил тон. «Но оставим эти рассуждения и поговорим как друзья. Я расскажу вам один факт, о котором мне поведал президент Вильсон. Во время последней войны маршал Жоффр и г-н Вивиани были направлены к нему с просьбой немедленно послать американские войска на помощь обессиленной Франции. «Я глубоко взволнован вашим демаршем, – ответил Вильсон, – но если я пошлю вам наших людей, которые сейчас ведут обучение формируемых нами больших армий, то как смогу я сдержать данное вам обещание: высадить на французской земле столько миллионов солдат, сколько потребуется для вашей победы. Мне тяжело отвечать вам отказом, но я вынужден это сделать». Маршал ушел. Через некоторое время, к концу своего пребывания в США, он прислал Вильсону телеграмму из Чикаго с просьбой снова принять его, на что тотчас же получил согласие. И вот однажды в эту же дверь снова вошел победитель битвы на Марне. На глазах у него были слезы. Он направился к Вильсону. «Я хочу пожать вам руку, г-н президент». – «Это самое лучшее, что вы можете сделать, – ответил Вильсон. – Спокойно возвращайтесь к себе на родину. Будет сделано все возможное и невозможное». И Вильсон не только сдержал слово, но и намного перевыполнил свои обещания».

Президент Рузвельт закончил свой рассказ. Тогда я встал и сказал ему: «Позвольте и мне пожать вам руку за Францию». – «Вы правы, – ответил он мне, – пусть Франция сделает усилие и рассчитывает на меня!» Вернувшись в Париж, я подробно рассказал о своей поездке и о ее завершении, но, к сожалению, не смог добиться изменения решения, которое причинило нам столько зла и тяжелые последствия которого мы ощущали в течение столь длительного времени, что с моей стороны было бы слишком жестоко снова говорить об этом.

29 апреля 1933 года президент Пуанкаре, проведший зиму на Лазурном берегу и отдыхавший в Кабуре, поместил в «Иллюстрасьон» статью против сторонников пересмотра Конституции 1875 года, которые сами не знали, чем ее заменить. «Как в пору расцвета буланжизма, – писал он, – фраза прикрывает самые различные и самые противоречивые мысли». Пуанкаре протестовал против намерения лишить депутатов права финансовой инициативы и напоминал, что вопрос о бюджетных прерогативах послужил в Англии и во Франции первопричиной революционного движения. По его мнению, основное препятствие, мешающее нормальному функционированию режима, заключается в существовании широких постоянных комиссий, являющихся центром антиправительственных интриг.

Наконец наступил день основания Национальной компании Роны. 27 мая 1933 года заседание палаты утвердило ее устав. Цель компании – освоение Роны на участке от швейцарской границы до моря с тройной целью: использование гидравлической энергии, навигация, ирригация и использование для других нужд сельского хозяйства.

Срок существования общества был определен в 99 лет; капитал акционерного общества в 240 миллионов франков состоял из 240 тысячефранковых акций, покрываемых при подписке наличными в следующем порядке: 60 тысяч – организациями и учреждениями Парижского района (категория А); 60 тысяч – другими заинтересованными организациями и учреждениями (категория В); 60 тысяч – компанией ПЛМ (категория С) и 60 тысяч – концессионными ведомствами, промышленниками, потребляющими электрическую энергию и воду, акционерными обществами и частными лицами (категория D). Такой принцип, по нашему мнению, превосходно сочетал общественные и частные интересы, обеспечивая общность интересов труда и государственного руководства. Государство не имело акций, однако участвовало в управлении обществом в лице своих представителей в административном совете, насчитывавшем 40 членов. 20 декабря 1933 года было заключено общее концессионное соглашение между компанией и министром общественных работ. Условия подряда определяли объект концессии, порядок выполнения работ и эксплуатации. Председателем административного совета был назначен г-н Леон Перье. Компания брала на себя обязанность поддерживать в исправности и улучшить фарватер на судоходном участке от слияния с Соной до порта Сен-Луи. Она обязалась также построить промышленный порт на левом берегу реки на территории коммун Лиона и Сен-Фонса. Декретом от 26 ноября 1937 года этому порту было присвоено мое имя. Эта честь была расценена мною как награда за настойчивость и упорство в достижении этой цели. Мы обязались также провести работы по освоению водопада Женисья высотою 67 метров, который должен был быть использован для строительства гидроэлектростанции. Позднее, в 1940 году, правительство маршала Петена вывело из компании г-на Леона Перье и меня, а также ряд наших коллег из числа парламентариев. Г-н Обер, который усердно обхаживал нас, чтобы стать директором общества, получил тогда же пост председателя в соответствии с известной формулой: «Дом принадлежит мне – извольте выйти вон».

В августе 1933 года в Софии состоялся Международный конгресс радикальных и демократических партий. Тогда в Болгарии у власти находились наши друзья; в ту пору она была одной из немногих стран, отказавшихся от опыта диктатуры. Я и мои коллеги были приняты с трогательной сердечностью не только властями, но и населением. В Болгарии мы имели возможность оценить усилия, предпринимаемые для защиты французского влияния. Высшая торговая школа святых братьев в Софии насчитывала тогда 700 учащихся, а в коллеже сестер святого Иосифа училось 750 девушек. В городе Филиппополе был сохранен дом, в котором жил Ламартин во время своей поездки на Восток; там же, несмотря на ненависть местных чиновников к иностранцам и итальянскую и немецкую конкуренцию, успешно работал коллеж святых отцов ордена Успения. Замечательный француз Жорж Ато ревностно защищал интересы нашей страны.

Мы были удивлены отношением к нам народа. Я вспоминаю, в частности, волнующие слова делегации, которая пришла приветствовать нас от имени населения города Казанлык и Долины роз: «Великая французская революция научила нас любить свободу, равенство и братство». 12 августа 1933 года муниципальный совет города Софии присвоил мне звание почетного гражданина болгарской столицы.

Из Софии я отправился в Турцию, где Мустафа Кемаль оказал мне исключительно сердечный прием. Он предложил мне свою яхту для посещения троянских руин. Я был восхищен модернизацией древней Турции. Затем я поехал в Россию через Одессу. Мне были оказаны всевозможные знаки внимания – Литвинов не жалел усилий для того, чтобы добиться сближения Франции, Польши и России. Я убедился в этом, выслушав речи, произнесенные на банкете, устроенном в мою честь Моссоветом. Мой стол был усыпан цветами в честь Франции. Я осматривал военные учреждения, музеи, театры; встречался с рабочими на заводах. Повсюду нашу страну горячо приветствовали. В своей книге «Восток» я подробно описал эту поездку. В Риге меня встретили также радушно.

Пышный балет «Пламя Парижа» явился для меня доказательством влияния нашей революции на Советскую Россию. Авторы избрали темой события 1792 года и взятие Тюильри. На сцене фигурировал знаменитый Марсельский батальон. Хор исполнял известные республиканские песни. Автор либретто использовал для постановки гравюры, мемуары, исторические произведения. Однако он допустил некоторый анахронизм, введя в спектакль сцену банкета, даваемого королевской гвардией фландрскому полку. Празднество «Триумф Республики» было поставлено по Давиду. Музыка балета, обогащенная мелодиями Гретри, Мегюля, Госсека и Керубини, имела лейтмотивом «Походную песнь» и «Карманьолу». В весьма произвольно связанных друг с другом сценах восславлялся французский народ – инициатор борьбы за свободу.

По возвращении во Францию я довольно серьезно заболел и был помещен в клинику, а затем в одну из больниц на юге страны. Франклин Рузвельт прислал мне любезное письмо, в котором выражал свое недовольство международной обстановкой. «Вот почему, – писал он мне, – я продолжаю призывать к благоразумию и спокойствию». Дипломатические отношения осложнялись.

14 октября 1933 года министр иностранных дел Германии барон фон Нейрат направил председателю Гендерсону следующую телеграмму:

«От имени правительства Германии имею честь сообщить вам следующее: в свете последних обсуждений заинтересованными державами вопроса о разоружении окончательно выяснилось, что конференция по разоружению не выполнит своей единственной задачи, состоящей в осуществлении всеобщего разоружения. Наряду с этим стало ясно, что провал конференции по разоружению следует объяснять единственно тем, что государства, сильные в военном отношении, не проявляют готовности соблюдать взятые ими на себя обязательства по разоружению. В связи с этим осуществление равноправия, признанного за Германией, оказалось невозможным, и условие, при наличии которого правительство Германии выразило в начале этого года готовность возобновить свое участие в работах конференции, более не существует. Вследствие этого правительство Германии вынуждено отозвать своих представителей с конференции по разоружению».

22 ноября 1933 года бюро конференции единогласно решило прервать на время свою работу, с тем чтобы позволить различным государствам провести параллельно необходимую дополнительную работу главным образом по дипломатическим каналам.

* * *

Директор газеты «Тан» г-н Жак Шастене любезно информировал меня о своей беседе с рейхсканцлером, состоявшейся 15 декабря 1933 года в присутствии профессора Гримма, выступившего в качестве переводчика, и министерского советника Томсена. Гитлер дал согласие на то, чтобы содержание беседы было сообщено ряду лиц. Он заявил своему собеседнику, что не посягает ни на какие иностранные территории, не стремится к подчинению подданных других стран и не хочет следовать политике реванша. Он готов пойти на урегулирование, основанное на фактическом положении вещей, после того как будет ликвидирован Саарский вопрос. Он стремится положить конец извечной борьбе между Германией и Францией. При этом он настойчиво указывал на большевистскую опасность и на необходимость для Германии хороших отношений с Польшей, несмотря на затруднения, созданные Коридором. Он утверждал, что еще до своего прихода к власти он приказал своей партии прекратить всякую агитацию в Данциге. Франция, заметил он, имеет с Германией общую границу всего лишь на протяжении 400 километров, в то время как общая длина всех германских границ достигает нескольких тысяч километров. С реалистической точки зрения он не верит в возможность технического разоружения, но требует для Германии равноправия (Gleichberechtigung), причем сильные в военном отношении государства должны взять на себя обязательство не превышать в том, что касается вооружения, уровня 1933 года. Вооруженные силы Германии составили бы 50 процентов от численности вооруженных сил Франции, то есть 300 тысяч человек, и Германия отказалась бы от самых тяжелых образцов вооружения. Основные руководящие нации заключили бы пакты о ненападении на срок от 8 до 10 лет. Государства взаимно обязались бы придерживаться гуманных принципов ведения войны. Позднее можно было бы провести переговоры о более широком сокращении вооружений. Германия была бы согласна на любую форму всеобщего взаимного контроля. Канцлер добавил, что возвращение Германии в Лигу наций предполагает восстановление равноправия и конструктивную перестройку Лиги, которую следует избавить от парламентарного режима. Гитлер заверял, что не нуждается во внешнеполитических успехах. Он дал честное слово, что так называемые инструкции министерства пропаганды представителям рейха за границей, опубликованные в газете «Пти паризьен», являются грубой фальшивкой. Г-н Шастене резюмировал существо этой беседы в номере «Тан» от 17 декабря 1933 года.

Меморандум, врученный 18 декабря 1933 года нашему послу в Берлине, уточнял предложения германского правительства. Гитлер заявил, что он больше не рассчитывает на всеобщее разоружение. Если правительства ряда стран и относятся серьезно к возможности разоружения, они не будут поддержаны своими парламентами. По его мнению, Германия является единственным государством, действительно выполнившим обязательства, записанные в Версальском договоре; она имеет право добиваться тем или иным путем равных прав на обеспечение своей безопасности. «Если вопреки нынешней убежденности правительства Германии другие нации пошли бы на полное разоружение, правительство Германии заранее заявляет о своей готовности присоединиться к подобной конвенции и также разоружиться в случае необходимости до последней пушки до последнего пулемета».

Германия требует полного равноправия и запрещения для сильно вооруженных государств превышать уровень своих вооружений. Германия будет использовать свое равноправие «столь умеренно, что ни одна европейская держава не сможет усмотреть в этом угрозу агрессии». Она согласна с установлением контроля и с заключением пактов о ненападении. Она будет иметь армию в 300 тысяч человек, нормально оснащенную оборонительным оружием. Однако реорганизация рейхсвера ни в чем не изменит природу и характер СА и СС.

Приведу один отрывок из этого меморандума, приобретающий особый интерес в свете последующих событий:

«СА и СС не являются военными организациями и не станут ими в будущем. Они составляют неотъемлемый элемент политической системы национал-социалистской революции и, следовательно, национал-социалистского государства. В них насчитывается примерно два с половиной миллиона человек, начиная от восемнадцатилетних юношей и кончая глубокими стариками. Единственной задачей этих формирований является организация политических масс нашего народа с тем, чтобы сделать навсегда невозможным возрождение коммунистической угрозы. Возможность ликвидации этой системы зависит от сохранения или прекращения большевистской опасности. Социалистские организации, противостоящие бывшему марксистскому объединению «Имперский флаг» и «Союзу красных фронтовиков», не имеют ничего общего с армией. Попытки установить общность между СА, СС и армией рейха и объявить их дополнительными военными формированиями исходят от тех политических кругов, которые рассчитывают, что упразднение этого органа защиты национал-социалистского движения создаст возможность нового раскола немецкого народа и возобновления коммунистической деятельности».

Меморандум 18 декабря требовал также возвращения Германии территории Саара без проведения плебисцита.

В своих заявлениях от 26 декабря 1933 года я сделал намек на возможность нового конфликта, когда для нас окажется необходимым вмешательство Соединенных Штатов. «Чикаго геральд экзаминер» от 27 декабря и «Чикаго трибюн» от 28 декабря приветствовали эти заявления.

1 января 1934 года французское правительство ответило на германский меморандум от 18 декабря 1933 года. Оно выступило против требований рейха, как противоречащих принципам конференции по разоружению и декларации держав от 11 декабря 1932 года. Наша цель – добиться существенного сокращения вооружения. Между тем Германия требует постоянную армию численностью в 300 тысяч человек, к чему следует прибавить часть полиции и военизированные организации, которые пополняются рейхсверовскими кадрами, прошли военную подготовку, получили навык владения оружием и в определенной степени являются моторизованными. Французское правительство отмечало, что организация и территориальное размещение войск СА и СС проведены в строгом соответствии с армейским образцом. Оно заявляло о своей готовности «принять видоизмененный британский план, причем должно быть предусмотрено, что в первые годы осуществления конвенции сокращение французских вооруженных сил будет согласовано с преобразованием существующих германских сил, с тем чтобы обе армии были унифицированы по типу оборонительной армии с кратким сроком службы и ограниченной численностью с целью постепенного уравнения численности сравнимых вооруженных сил Франции и Германии, то есть сил, предназначенных для защиты метрополии». Что же касается технического оснащения наземных войск, то с самого начала действия конвенции Франция готова сохранить нынешний уровень всех вооружений, а также пойти на запрещение производства всех видов военных материалов, превосходящих по своему калибру или тоннажу нормы, установленные для всех государств. Во второй фазе осуществления конвенции было бы проведено, с одной стороны, прогрессивное уничтожение техники, превышающей количественные ограничения, установленные для всех, а с другой стороны – предоставление разоруженным государствам разрешенных видов техники. Например, во второй фазе Франция охотно пошла бы на уменьшение калибра мобильной артиллерии до 15 сантиметров. В отношении военно-воздушных сил Франция с первых же лет согласилась бы на запрещение воздушных бомбардировок на условиях, предусмотренных резолюцией от 23 июля 1932 года, и пошла бы, при условии распространения этой меры на все страны, на 50-процентное сокращение наличной военной техники, с тем чтобы конечной целью этого сокращения явилась ликвидация национальных военно-воздушных сил и замена их международными военно-воздушными силами. Таким образом, Франция остается верной последовательному сокращению вооружений. Она считает, что проблемы, которые необходимо решить являются не франко-германскими, а европейскими проблемами; она остается верной Уставу Лиги наций. В заключение Франция призывала Германию возвратиться на путь Женевы.

В начале 1934 года представился случай снова убедиться в том, какой ущерб нанес нам в США наш отказ выплачивать долги. 21 декабря 1933 года в «Нью-Йорк америкен» была помещена статья, в которой говорилось о необходимости закрыть для несостоятельной Франции доступ к национальным рынкам США после проведения мероприятий по отмене «сухого» закона. Президент Рузвельт относился к нам все так же благожелательно и стремился предотвратить обострение дискуссии. Однако он вынужден был заявить, что вновь поставит вопрос о долгах. Позиция конгресса оставалась столь же непримиримой. Об этом свидетельствовали проявления симпатии в адрес Финляндии, расплатившейся по долгам. Наши отношения оставались плохими. Существовало глубокое недовольство, которое охватило и народ. Херстовская пресса три или четыре раза в неделю опубликовывала резкие статьи против Франции, тем более что она выступала в защиту калифорнийских вин. Наше поведение сравнивалось с поведением Италии. В газете «Детройт таймс» от 26 декабря 1933 года был дан следующий заголовок: «Американские рынки должны быть полностью закрыты для несостоятельной Франции». В газетах помещали самые недружелюбные карикатуры на нас.

Между тем французская пресса, как отмечал председатель Американского клуба в Париже, умышленно извращала все новости, поступавшие из США, и нападала на президента Рузвельта, который был популярен как никогда. Со своей стороны американская пресса жестоко, но справедливо обвиняла нас в том, что мы не уплатили даже своего торгового долга по поставкам на сумму в 400 миллионов долларов. Нашу позицию невозможно было оправдать, как это и предвидел ранее наш посол в Вашингтоне Поль Клодель, с мнением которого я целиком согласился в ходе беседы, имевшей место в сентябре 1932 года.

Кампания против нас продолжалась. На обложке журнала «Лайф», известного своей враждебностью к херстовской прессе и расположением к Франции, наша страна была изображена в виде маленькой блондинки, танцующей на куче золота, прижав руку к сердцу. Подпись гласила: «Я не могу дать вам ничего, кроме любви». Создавались лиги, члены которых обязывались не покупать французские продукты. Все это сказывалось на делах нашей Трансатлантической компании. Некоторые из ее агентов отказывались от своих контрактов. Один гражданин из Лос-Анжелеса написал в дирекцию компании: «Вычеркните мою фамилию из вашего адресного списка, пока Франция не станет честной нацией». Другой, из Мичигана, заявил, что его нога более не ступит на французскую землю. Агент из штата Айова отослал в компанию весь свой запас билетов. Многие клиенты отказались от своих заявок на места. Конкурирующие общества широко использовали наши затруднения. Национальное бюро туризма Франции отмечало сокращение числа приезжих из США.

Переговоры по разоружению продолжались. 3 января 1934 года в Риме Муссолини вручил сэру Джону Саймону памятную записку по этому вопросу. 19 января Берлин направил свой ответ Парижу; 29 января в пространной ноте была изложена точка зрения британского правительства.

Я поддерживал связь со своими русскими друзьями; 4 января 1934 года Максим Литвинов любезно писал мне из Москвы: «Я твердо надеюсь, что нас обоих ожидают долгие годы успешного и плодотворного сотрудничества на пользу столь необходимого нашим народам мира, самым твердым и преданным сторонником которого вы являетесь».

История февральских кровавых дней 1934 года была беспристрастно и авторитетно описана бывшим министром юстиции, председателем комиссии по расследованию, депутатом Лораном Бонневе, и никто не посмел ее оспаривать. Предоставив партиям объяснять свои намерения, он излагал факты, единогласно подтвержденные комиссией. «Теперь, когда окончательно рассеяны легенды, нарочито распространявшиеся после трагического дня 6 февраля, те, кто стал бы ныне вновь подхватывать их, были бы виновны уже не в ошибке, а во лжи. Так, не подлежит сомнению, что 6 февраля на площади Согласия охрана не стреляла ни из пулеметов, ни из автоматов, ни из винтовок (единогласно); что охрана сделала первый выстрел лишь после того, как к ней было применено насилие (единогласно); что республиканская гвардия, мобильная гвардия и жандармы не «подхлестывались» ни алкогольными напитками, ни другими возбуждающими средствами (единогласно); что группа демонстрантов, личность которых не удалось установить, умышленно подожгла министерство морского флота (единогласно); что колонна демонстрантов Национального союза бывших фронтовиков не подвергалась обстрелу со стороны охраны ни при первом прохождении, ни при возвращении (единогласно); что правительство не отдавало приказа стрелять по демонстрантам (большинством, при трех воздержавшихся)».

28 декабря 1933 года разразился скандал с фальшивыми байоннскими облигациями, разросшийся в дело Ставиского.

7 января 1934 года был арестован байоннский мэр депутат Гара; 8 января покончил с собой сам Ставиский, скрывавшийся, как стало известно, близ Шамони. В тот же день подал в отставку министр колоний Далимье, который в 1926 году подписывал письма, использованные Стависким.

11 января 1934 года было объявлено об аресте редактора газеты «Ла Либерте» Эймара и директора газеты «Ла Волонте» Дюбарри за укрывательство.

27 января 1934 года подал в отставку кабинет Шотана. По выражению Бонневе, это произошло «в два этапа». Сначала министр юстиции Рейнальди потребовал и получил свободу действий, дабы «ответить на нападки и инсинуации, направленные против него», вслед за чем сразу же собрался совет кабинета, принявший решение вручить президенту республики заявление об отставке всего правительства.

Утром 30 января 1934 года Даладье приступил к сформированию нового правительства. По замыслу Даладье, в кабинет должны были войти некоторые депутаты центра: г-да Пьетри (министерство финансов), Дуссен (техническое образование), Фабри (министерство вооруженных сил) и Бардон (министерство по делам искусств). Однако группа республиканского центра, возглавлявшаяся Тардье, исключила Фабри. 3 февраля начальник секретной полиции г-н Томэ, префект полиции Кьяпп и прокурор республики Прессар получили новые назначения. Даладье по телефону сообщил Кьяппу о назначении его на должность генерального резидента в Марокко. Кьяпп отказался от назначения. Премьер-министр уверял, что при этом Кьяпп заявил ему по телефону: «Вечером мы встретимся на улице». Кьяпп же утверждал, что он сказал: «Вечером я окажусь на улице». Префектом полиции был назначен г-н Бонфуа-Сибур. Тем временем Фабри, Пьетри и Дуссен подали в отставку. По выражению Бонневе, дело Кьяппа «начинало разгораться». Префект департамента Сены Ренар солидаризировался с Кьяппом. 6 февраля, в день, когда правительство должно было предстать перед палатой депутатов, была организована демонстрация. Организация «Патриотическая молодежь» объявила, что настал «долгожданный час национальной революции». Состав кабинета был опубликован в прессе в среду 31 января.

В субботу, 3 февраля, в 7 часов вечера, когда я уже возвратился в Пион, Поль Бонкур сообщил мне по телефону, что Жан Фабри и Пьетри вышли в отставку и что ему предлагают портфель военного министра. На вопрос о моем мнении я ответил, что не вижу никаких причин для отказа. Я не желал вмешиваться в комбинацию, по поводу которой со мной никто не консультировался. В воскресенье утром мне позвонил Маршандо с сообщением о том, что ему предложен пост министра финансов. Я дал такой же ответ. К 10 часам Даладье сообщил мне по телефону, что он назначил господина Вилле префектом департамента Сены и господина Боллаэра – префектом департамента Роны. Он просил меня уведомить об этом господина Вилле, что я сразу же сделал.

Во вторник утром, 6 февраля, я прибыл в Париж на совещание парламентской группы радикал-социалистов. Мы были предупреждены Даладье, что он придет на совещание. Я встретил его краткой приветственной речью. Собравшиеся по-разному относились к новому правительству, которое сперва склонилось вправо, а затем круто повернуло влево, вызвав инцидент с Кьяппом. После того как Даладье выступил с короткой речью, я счел уместным в интересах единства призвать депутатов оказать доверие правительству во имя защиты республиканских учреждений. Вновь взяв слово, Даладье потребовал полного одобрения. Тогда я спросил его, удовлетворяет ли его текст, который я хочу поставить на голосование членов группы. Получив формальное согласие Даладье, я провел голосованием следующую резолюцию: «Палата выражает доверие правительству в интересах защиты республиканских учреждений и, отклоняя все дополнения, переходит к обсуждению повестки дня».

Со всех сторон надвигались грозовые тучи. Лоран Бонневе со свойственным ему беспристрастием описал заседание палаты депутатов. Как только председатель совета министров начал зачитывать свое заявление, стало ясно, что не избежать самой яростной обструкции, направленной главным образом против министра внутренних дел Фро, появление которого было встречено аплодисментами депутатов левых партий. Председательствующий Буиссон намерен был прервать заседание. Даладье с похвальным спокойствием продолжал оставаться на трибуне. Правильно ли он поступил, начав отвечать на интерпелляции по своему выбору? Во всяком случае, это смутило социалистов и даже некоторых радикалов. Я заметил, что самолюбие нескольких депутатов было задето. Даже в этот критический день были такие выступления, которые казались совершенно неприемлемыми. На деле любой инцидент мог послужить предлогом. Убедившись в невозможности восстановить спокойствие, Даладье правильно решил отвести все интерпелляции. Это было форменное сражение. Оппозиция требовала с трибуны приступить к голосованию в расчете, что к этому времени будут мобилизованы уличные силы. Из садика перед зданием палаты депутатов начал доноситься шум. Вечерние огни освещали небольшой отряд конной гвардии, защищавшей мост. Несколько коллег, отправившихся за информацией, возвратились с довольно тревожными известиями. Вооружившись тростями, к концам которых были прикреплены бритвы, демонстранты нанесли ранения лошадям. Палату охватило волнение. Председательствующий то и дело вынужден был объявлять перерыв. Я отметил спокойствие Леона Блюма. Был момент, когда демонстранты, прорвав заграждения, угрожали вторжением в здание парламента. Тон выступлений обострялся. Особенно отличился маркиз де Тасте. «Кто приказал стрелять?» – кричал он премьер-министру. В беспокойстве ряда депутатов я уловил скрытый страх. С большим трудом Буиссон закрыл заседание после того, как выступил Франклэн-Буйон, который со свойственным ему неистовством оскорблял правительство и требовал его отставки. Однако при голосовании правительство получило значительное большинство: 343 голоса против 237.

Отныне решающее слово принадлежало не палате, а улице. Навестив в медпункте палаты депутатов раненых охранников, я вышел из Бурбонского дворца в сопровождении своих друзей Кампэнки, Жюльена, Корню и Монервиля. Мы дошли пешком до площади Инвалидов. Какой-то молодой человек, узнав меня, начал выкрикивать оскорбления, собрав вокруг себя враждебно настроенную толпу. С тротуара навстречу мне бросилась маленькая женщина, принадлежавшая, по-видимому, к так называемому «хорошему обществу», и стала осыпать меня бранью. Я получил удар ногой по голени. Раздались крики: «В Сену его! В Сену!» Я почувствовал себя униженным при мысли о том, что мэр Лиона может окончить свои дни не в Роне, а в какой-то другой реке, и осмелился сказать это вслух в тот самый момент, когда имел честь претерпевать оскорбления не от «простонародного хамья», как принято говорить, а от весьма изысканных лиц, собравшихся сюда для защиты порядка. Какой-то коммунист мужественно помог мне добраться до полицейского заграждения, охранявшего министерство иностранных дел. Один из членов «Огненных крестов» приказал своим прекратить атаку. Мои коллеги проявили замечательное хладнокровие и преданность. Не могло быть и речи о том, чтобы добраться до бульвара, где я остановился. Мадам Кампенки оказала мне на несколько часов самое любезное гостеприимство. Когда я пришел к себе в номер, выяснилось, что демонстранты пытались проникнуть в него. До самой ночи до меня доносился шум происходивших неподалеку столкновений, которые были описаны господином Фро в его показаниях от 25 апреля перед комиссией по расследованию.

В чем состоял основной замысел демонстрантов? На этот вопрос отвечают опубликованные на 145-й странице книги Бонневе показания Анри Дюмулена де Лабартета – инспектора финансов, бывшего сотрудника Анри Шерона и Поля Рейно, а в дальнейшем начальника гражданского кабинета маршала Петена. По его словам, он находился в четвертом ряду наступавшей колонны, рядом с господином Тетенже. 11 апреля 1934 года он дал следующие письменные показания комиссии по расследованию: «Что касается нашей цели, то она заключалась в том, чтобы проникнуть без оружия, с помощью массового натиска в Бурбонский дворец и, сделав необходимый отбор (в прежнем составе палаты я лично знал, во всяком случае в лицо, 370 депутатов из 610), подвергнуть основательным (но не кровавым) репрессиям ставленников того всеобщего избирательного права, которое ведет Францию к войне и разорению». Таким образом, речь шла о том, чтобы через парламент посягнуть на всеобщее избирательное право.

В среду, 7 февраля, кабинет Даладье подал в отставку. Утром меня вызвал к себе президент республики. «Победа за вами!» – сказал он мне. Я возразил против подобной интерпретации моих намерений. Президент был совершенно неправ, считая, что я обиделся на него за то, что он не поручил мне формировать правительство. Он сообщил мне число погибших и просил посоветовать Даладье подать в отставку. Еще до этого я получил приглашение явиться в резиденцию правительства. Позднее Тардье рассказал мне, что я обязан этим приглашением председателю палаты депутатов, который, получив подобное же приглашение, поставил свое присутствие в зависимость от моего прихода. К полудню я был на Кэ д'Орсе. В кабинете Даладье уже сидели Фернан Буиссон, Леон Блюм и Фроссар. Фроссар открыто настаивал на отставке Даладье и образовании правительства «национального единства». Председатель палаты придерживался того же мнения. Леон Блюм, по-видимому, не хотел брать на себя ответственности, выступив в роли советчика в деле, в которое ему не следовало вмешиваться. Несмотря на спокойствие Даладье, мне показалось, что он был весьма встревожен сообщениями, поступившими, по его словам, от Фро: министр внутренних дел отказывался отвечать за порядок и требовал отставки. Я посоветовал не арестовывать без наличия бесспорных оснований Доде, Морраса и Пюжо, так как это было бы противозаконно и, во всяком случае, было бы плохо интерпретировано. С каждой минутой новости становились все хуже. Из правительства вышел Бардон. Поступило сообщение, впрочем оказавшееся неверным, об отставке де Шапделена. Пришли Мартино-Депла и Клапье, которые заявили Даладье, что правительство не должно более оставаться у власти. Когда меня в первый раз спросили о моем мнении, я заявил премьер-министру, что, как и Буиссон, я не могу советовать ему идти на авантюру, которая, судя по имеющейся информации, будет, повидимому, кровопролитной, тем более что это противоречило бы мнению министра внутренних дел. Даладье объявил нам, что он подаст в отставку.

К концу дня, в 18 часов, председатель палаты Буиссон вызвал меня, Шотана и Тардье и информировал нас о переговорах с Думергом. Когда бывшему президенту республики в первый раз предложили по телефону сформировать правительство, он отказался. Во время второго разговора он ответил, что, прежде чем им будет принято какое-либо решение, он желал бы, чтобы к нему обратились с коллективным демаршем предшествующие премьер-министры. Я дал согласие лично от себя, резервировав позицию депутатов своей партии. Надеясь застать их в сборе, я немедленно отправился проконсультироваться с ними в палату депутатов. Однако по просьбе охраны, которая принимала меры, необходимые для защиты здания парламента, депутаты разошлись в 18 часов 30 минут. Тогда я собрал тех, кого смог найти, и они уполномочили меня поддержать демарш от их имени.

7-го вечером с балкона своего номера, расположенного на самом верхнем этаже гостиницы «Отель де Пари», я наблюдал, как проходили колонны бесчинствовавших демонстрантов. По словам Бонневе, они кричали: «На виселицу Фро! Даладье – убийца! Долой Эррио!» Они поджигали все, что попадалось им под руки. Я чувствовал себя, принимая во внимание разницу, на положении Нерона во время пожара Рима, с той выгодой для него, что он не мог видеть, подобно мне, как горят общественные уборные.

Утром, в четверг, 8 числа, согласившись на формирование правительства, г-н Думерг прибыл в Париж. Парламентская группа моей партии единогласно приняла на своем заседании следующую резолюцию:

«Парламентская группа радикалов и радикал-социалистов, собравшись на заседание под председательством г-на Эррио, после продолжительной дискуссии, в которой приняли участие господа Герню, Кюдене, Аршембо, Лассаль, Ногаро, Клерк, Мальви, Эльбель, Дейри, Жуффро, де Шаммар, а также председатель группы, приняла следующую резолюцию: «Верная своей программе, парламентская группа радикалов и радикал-социалистов, ставя превыше всего защиту республиканских институтов и высшие интересы страны и твердо решив сделать все от нее зависящее, чтобы добиться абсолютного уважения честности, поручает своему председателю г-ну Эдуарду Эррио оказать от имени партии содействие г-ну Думергу в этом деле общественного спасения».