1

— Почему бы тебе не взять нож и не убить меня, Томас? Это было бы быстрее и честнее! — Теперь Сьюзен Крэг перешла на крик, и ее голос был грубым от переполнившего ее отчаяния. — Клянусь Богом, ты вынуждаешь меня к этому! Ты, со своей ханжеской жестокостью. — Она стояла у окна, по ее лицу катились слезы.

Адам, худой, тощий и не по летам высокий, которому было всего четырнадцать, стоял у окна в кабинете отца, крепко обхватив себя руками; в движениях его рта усматривалось отчаяние, когда он делал усилия, чтобы заставить себя не кричать в защиту матери. Ссора, становившаяся все громче, казалось, продолжалась уже часами, и часами он стоял здесь и слушал. Что она сделала — или что она могла такого сделать, — чтобы так разозлить отца? Он не понимал этого.

— Теперь ты вновь упоминаешь имя Господа всуе! Неужели не будет конца твоей злобе, глупая, бесчувственная женщина? — Голос Томаса был почти неразборчивым.

— Я не злобная, Томас. Я человечная! Что я сделала дурного? Почему ты не можешь выслушать меня? Тебе безразлично! И так было всегда, будь ты проклят! — Голос матери дрожал, она теряла контроль, в то время как низкий громыхающий голос отца, исторгавший потоки слов, был направлен на подавление и уничтожение.

Глаза мальчика заволокли слезы, и он прижал руки к ушам, стараясь закрыть доступ звукам, но из этого ничего не получалось; они заполняли звукопроницаемые комнаты большого старого каменного дома пастора и через окна и двери проникали в сад, достигая близлежащей деревни Питтенросс, доходя до леса и восходя даже к небесам.

И вдруг ему стало более невмоготу выносить это. Спотыкаясь в спешке и будучи не в состоянии из-за слез видеть, куда идти, он повернулся и побежал к калитке.

Дом стоял в конце тихой деревенской улочки, спрятавшись за высокой стеной, которая почти целиком окружала дом и сад, за исключением того места, где на дальнем участке сада, засеянного овощами, река Тей делала широкий изгиб, громыхая через камни и валуны. Слева от дома находилась старая кирха, окруженная деревьями, газонами и покрытыми гравием дорожками, скрывавшимися за высокой разукрашенной оградой и внушительными воротами. Справа тянулась улочка с серыми каменными домами по обе стороны, тихая и безлюдная в такое время дня.

Адам бежал по улице, срезая угол через Рыбачий переулок, небольшой проход между высокими глухими стенами, обогнул заросший участок, кое-как возделанный женой одного из церковных старост, перебрался на другую сторону реки, перепрыгивая через отполированные темные валуны и камни и, преодолев проволочное ограждение, понесся через густой лес, прилегающий к нижнему склону холма. Он бежал, пока не выбился из сил, уверенный в том, что если остановиться, то вновь услышит отголоски родительской ссоры.

В последние несколько недель конфликты становились все ожесточеннее. У него не было ни братьев, ни сестер, которые могли бы разделить с ним свалившееся на него бремя, не было и другой семьи, с которой он мог бы поделиться своими невзгодами, да и во всей деревне, по его мнению, не было человека, с которым он мог бы поговорить. Он целиком подчинялся своим родителям и так или иначе понимал, что это — дело личное и не следует, чтобы кто-либо вообще узнал об этом. Но он не имел понятия, что делать, как противостоять происходящему вокруг него. Его красивая, молодая и счастливая мать — счастливая, по крайней мере, когда они оставались одни, — которую он обожал, превратилась в бледную вспыльчивую тень самой себя, а его отец, крупный и дородный, с багровым цветом лица, стал еще крупнее и багровее. Иногда Адам смотрел на руки отца, большие и сильные, скорее руки труженика, чем служителя Господа, и содрогался. Он знал, как они умели владеть ремнем. Отец верил в необходимость порки сына на благо его души при малейшем проступке. Адам не очень возражал в отношении себя: к этому он привык. Почти привык. Но он боялся, слепо и безотчетно, что отец изобьет мать.

Он так и не понял, из-за чего они ругались. Иногда ночью, когда он лежал в своей темной спальне, до него через стену доносились отдельные слова, не имевшие смысла. Его мать обожала горы и реку, деревню и вообще жизнь жены пастора, и у нее были десятки, а по мнению сына, сотни друзей, так почему же она выкрикивала, что одинока? Почему она говорила, что несчастна?

Не думая о том, куда направиться, он выбрал любимый путь сквозь деревья вдоль ниспадающего каменистого ручья и далее вверх по холму мимо белых пенящихся всплесков, образуемых в заводях водопадами, карабкаясь между березами, рябиной и падубом, сквозь лиственницы и ели, двигаясь к месту, где лес редел, уступая место гористому склону.

Теперь он замедлил шаг, сильно задыхаясь, но по-прежнему продвигаясь вперед по следам отар, сквозь траву и колючий вереск, огибая скалистые обнаженные породы, возникшие многие тысячелетия тому назад из-за вулканического и ледникового неистовства. Он шел в направлении высеченной из камня плиты с крестом, приписываемой преданиями пиктам, народу, обитавшему на этих холмах еще до пришествия скоттов, и охранявшей холм, намного возвышаясь над деревней и рекой. Он всегда приходил туда, когда ему было тяжело на душе. Плита стояла у небольшого леса со старыми шотландскими соснами, который являлся частью древнего Каледонского леса, опоясывавшего горы в далекие века, и была его собственным особым местом уединения.

Она находилась там на плоской вершине хребта вот уже почти полторы тысячи лет, наполовину окруженная старыми деревьями, возвышаясь под небольшим углом к вертикали и господствуя над округой, простиравшейся в ясный день миль на тридцать к югу и всего на две-три мили к северу, где высокие горы закрывали небо. На обращенной к солнцу лицевой стороне плиты был изображен огромный крест, заключенный по обыкновению кельтов в колесо и высеченный с замысловатыми кружевными узорами — композиция, символизирующая бесконечность жизни. С обратной стороны плиты были вырезаны языческие символы — змея, зазубренный сломанный посох, зеркало и полумесяц, — и против этой символики резко возражала вся деревня и, в частности, его отец. Томас Крэг говорил Адаму, что эти каменные символы высечены поклонниками дьявола, оставившими их там, на высоком одиноком склоне, в качестве тайного послания всем тем, кто будет жить после них. Иногда Адам считал настоящим чудом, что камень не был снесен, сломан и полностью разрушен, — возможно, это произошло потому, что он находился слишком далеко от деревни и на это понадобились бы огромные усилия, или потому, что втайне люди боялись до него дотронуться. Сам он не боялся. Но он чувствовал его силу — особую дикую магию.

Достигнув камня, он опустился у его подножия и, убедившись, что никто не мог видеть его, кроме кружившего в отдалении канюка, дал наконец волю слезам.

Но девочка видела, как он подходил к камню. Она и раньше часто замечала его, мальчика ее возраста, пролагавшего себе путь через вереск, и пряталась — либо позади камня, либо среди деревьев, а то и в мягком находящемся в постоянном движении легком тумане, часто опускающемся на это место.

За последнее время она трижды заставала его плачущим. Это тревожило ее. Ей хотелось узнать, почему он такой несчастный, она желала, чтобы он по-прежнему так же смеялся и прыгал, как тогда, когда принес с собой коричнево-белого щенка колли. Она так и не отважилась подойти к нему. Ей нельзя было здесь находиться. Брат будет гневаться, если узнает, что она далеко отошла от него, но ей надоело смотреть, как он работает. Стамески, молоточек, кернеры и другие необходимые ему инструменты аккуратно лежали на вереске вместе со свернутым трафаретом, который он прикреплял к камню, чтобы отметить очертания узоров.

Собака в тот раз увидела ее и залаяла, ощерившись. Это ее удивило. Обычно собаки любят ее. Но она не подошла к мальчику. Она не хотела, чтобы он увидел ее.

Наконец он выплакался. Распрямившись, он посопел, вытер лицо рукавом джемпера и огляделся. Он слышал одиночные крики орла, парившего высоко в небе. Он прищурился, вглядываясь в голубую высь, но блеск за тучами был слишком ярок, и он затряс головой и закрыл глаза. Когда он открыл глаза, то на мгновение увидел девочку, всматривавшуюся в него из-за деревьев. Он вскочил, пораженный.

— Эй! Кто там? — Ветер унес его крик. — Где ты?

Но ее и след простыл. Он пробежал несколько шагов к деревьям.

— Выходи. Я тебя видел! Покажись! — Он надеялся, что она не видела, как он плакал. Покраснев от смущения при этой мысли, он всматривался сквозь мягкие, красные, очищенные от коры стволы деревьев. Но она ушла.

Лишь с наступлением сумерек он побрел назад к дому. Еще с дороги, проходящей через густые заросли деревьев на крутом берегу ручья, впадавшего в реку, он увидел огонь лампы в окне отцовского кабинета. Обычно в это время из трубы кухни в небо поднимались кольца голубого дыма, но сейчас на фоне темнеющего неба они не просматривались. Явно нервничая, он подумал, кто будет готовить ужин — миссис Бэррон, которая вечером часто оставалась кухарничать, или мать, одевавшая поверх платья фартук и возившаяся на кухне с большими железными кастрюлями.

Он на цыпочках приблизился к задней двери кухни со стороны двора, сбоку от дома. В кухне вообще никого не было, и на плите не стояли кастрюли. Она была холодной. С замиранием сердца он прокрался в задний холл и прислушался, все еще опасаясь, что ссора продолжается, но в доме было тихо. С облегчением вздохнув, он прошел на цыпочках в переднюю часть дома, задержавшись на длительное, напряженное мгновение у кабинета отца, а затем повернулся и взбежал наверх.

Спальня его родителей выходила через стену к кирхе. Комната была обставлена аскетично: железная кровать, покрытая бледно-желтым стеганым покрывалом, тяжелая деревянная мебель, монотонная, не оживленная картинами или цветами. На туалетном столике матери, не отягощенном косметикой, духами или пудрой, лежали рядом из одного набора аккуратно сложенная щетка для волос с оправой из слоновой кости, щетка для одежды и расческа. И ничего более. Томас Крэг не позволял жене краситься.

Испытывая стресс, Адам заглянул в комнату, хотя мог уже догадаться, что она пуста. Она была холодной и выходила на север — комната, в которой он родился. Она была ему ненавистна.

Обычно ему больше всего нравилась кухня. С теплом от плиты, запахом от приготовляемой пищи и жизнерадостным, беспечным подтруниванием между его матерью и Джинни Бэррон, она была самым приятным и веселым местом дома. Но это, когда дома не было отца. Когда же он не уходил и его мрачное, источавшее неодобрение присутствие наполняло дом, мать Адама замолкала, и даже птицы в саду, как казалось мальчику, боялись петь.

Стоя в дверях, он был уже готов повернуться, но, нахмурившись, медлил. Подобно маленькому зверьку, всегда находящемуся наготове и подозрительному, он чувствовал нутром что-то неладное. На этот раз он еще внимательнее оглядел комнату, но своей мрачной опрятностью она не давала ключ к разгадке.

У него были две спальные комнаты. Одна, официальная, такая же чинная и опрятная, как и его родителей, находилась рядом с их спальней на лестничной клетке. Но была и другая комната, вверху, на чердаке, известная его матери и миссис Бэррон, но — в этом он был почти уверен — не отцу, который никогда туда не поднимался. В ней находился светлый матерчатый коврик и несколько старых сундуков для сокровищ и образцов, составлявших его музей, для книг и карт. Именно здесь, когда он должен был бы делать школьные задания в официальной спальне, он вел свою насыщенную личную жизнь; именно здесь он делал записи, срисовывал диаграммы и изучал затхлые учебники, приобретенные в букинистических лавках Перта, с целью исполнения своих амбиций стать врачом; и именно здесь он рисовал птиц, которых наблюдал на холмах, а однажды пытался анатомировать труп лисы, который он обнаружил в силке, а затем высушить и набить чучело, Джинни Бэррон вскоре пришлось платить за эту инициативу, но в остальном обе женщины в значительной мере предоставляли его самому себе. Однако сегодня это не было убежищем, на которое он всегда рассчитывал. У него было неспокойно на душе, и он чувствовал себя несчастным. Случилось что-то непоправимое.

Пролистав без особого энтузиазма книгу о пауках, он отбросил ее на стол и вышел на лестницу. Постояв и послушав несколько секунд, он сбежал по узкому верхнему пролету лестницы, а затем по более широкому нижнему пролету, после чего вновь заглянул в кухню. Она была такой же пустой и унылой, как раньше.

Прошло немало времени, прежде чем он набрался смелости постучаться в кабинета отца.

Томас Крэг сидел за письменным столом со сложенными перед собой на домовой книге руками. Он был высоким мускулистым человеком с копной темных посеребренных волос, с большими, широко раскрытыми бледно-голубыми глазами и всегда румяной, но ставшей теперь необычно бледной кожей.

— Отец? — Голос Адама был робким.

Ответа не последовало.

— Отец, где мать?

Наконец отец оторвал взгляд от стола. Под каждой скулой, в том месте, где лицо покоилось на скрещенных пальцах рук, образовался странный треугольник мертвенно-бледной кожи. Отец распрямился, тяжело опершись локтями о стол, и прокашлялся, будто какое-то мгновение ему было трудно говорить.

— Она ушла, — произнес наконец он безжизненным голосом.

— Ушла? — Адам непонимающе повторил произнесенное слово.

— Ушла. — Томас вновь опустил лицо на руки.

Его сын неуклюже переступал с ноги на ногу. Под ложечкой возникла необъяснимая боль. Он не осмелился вновь взглянуть в лицо отца, устремив взгляд на собственные поношенные парусиновые туфли.

Томас тяжело вздохнул. Он вновь поднял глаза.

— Миссис Бэррон сочла необходимым заявить о своем увольнении, — сказал он, — так что мы, видимо, остались одни.

У Адама перехватило дыхание. Когда он заговорил, его голос был очень тихим.

— Куда ушла мать?

— Не знаю. И не хочу знать. — Томас резким движением поднялся из-за стола. Отодвинув назад стул, он подошел к окну и остановился, вглядываясь в сад. — Твоя мать, Адам, совершила тяжкий грех. В глазах Господа и в моих глазах она больше не является членом нашей семьи. Я не хочу, чтобы ее имя когда-либо упоминалось в этом доме. Иди к себе и молись, чтобы ее пороки не совратили тебя. Вечер без ужина тебе не повредит. — Он не поворачивался.

Адам смотрел на него, едва понимая сказанное.

— Но, отец, куда же она пошла? — В его груди поднимались небольшие панические волны душевного страдания. Он действительно очень нуждался в матери.

— Иди к себе! — Голос Томаса, отягощенного собственным горем, гневом и непониманием, лишь на мгновение выдал глубину переживаемых им эмоций.

Адам более не пытался спрашивать его. Повернувшись, он выбежал в холл, затем через кухню в сад. Становилось темно, но он не испытывал колебаний. Обогнув дом, он вновь побежал по пустынной улице к реке. Он спотыкался в темноте о камни, чувствуя, что его ноги соскальзывали в ледяную воду, но он, не колеблясь, бросился в лес и взобрался на гору как можно выше.

Один раз он остановился и повернулся. Его дом был погружен во тьму. Единственным источником света была лампа в кабинете отца. С того места, где он находился, он мог видеть кирху с темными деревьями вокруг нее и всю деревню, где то в одном, то в другом доме зажигался свет и вечерний воздух затуманивался ароматным голубым дымом, выходящим из труб. Деревня была приветливой, теплой. Он знал всех, кто жил в этих домах. Он учился с детьми многих из них в школе, в одном классе с пятью другими мальчиками, с которыми вместе вырос.

Он стоял и смотрел вниз несколько минут, чувствуя затылком ветер, ставший теперь холодным, и содрогнулся. На его тонких руках под свитером выступила гусиная кожа. Он почувствовал тошноту. Куда ушла мать? Что с ней произошло? Почему она не сказала ему, куда направляется? Почему не взяла его с собой? Почему хотя бы не оставила ему записку?

Лучше всего находиться в движении. Движение почти в полной тьме, среди деревьев, со сверканием пенящейся воды справа от него требовало предельной концентрации. Но когда он шел, он не мог думать. Он не хотел думать.

Он продолжал карабкаться вверх, чувствуя, как его парусиновые туфли заскользили, и он ухватился за гибкие стебли свисавшей над ним лиственницы, чтобы не упасть на пути к месту, где находился камень.

Было совершенно темно, когда он наконец добрался до плиты с крестом. Он согнулся, тяжело дыша, понимая, что, как только перестанет двигаться, ледяной ветер в считанные секунды насквозь проморозит его. Но ему было все равно. В момент, когда он перестал двигаться, он более не мог сдерживать накопившиеся эмоции. Его мать, его обожаемая, любимая, веселая, прелестная мать ушла, и он вздрогнул, вспомнив отцовские слова. Что она такого сделала? Что она вообще могла сделать? Он обхватил себя руками, согнув плечи. Он никогда не чувствовал себя таким одиноким и таким испуганным.

Раньше она никогда не видела, чтобы мальчик приходил сюда во тьме. За холмами на востоке в небе возникло серебристое мерцание, показывающее место, где скоро за темными скалами должен появиться полумесяц и залить светом округу. Тогда она сможет получше разглядеть его. Она терпеливо ждала.

Позади ее брат Гартнайт, который был на пять лет старше нее, укладывал свои инструменты и вытянул над головой руки так, что хрустнули суставы. В следующий момент свет луны промелькнул у его ног и позволил ему заметить железную стамеску. Он нагнулся, чтобы поднять ее.

Брид подалась немного вперед. У мальчика были тонкие привлекательные черты лица и пока что детский нос, но в плечах уже чувствовалась резвость, которая проявится, прежде чем он обретет мужскую фигуру. Она вглядывалась в его одежду, бесцветную при бледном свете, и придвинулась ближе. Он ничем особенно не занимался, приходя на гору. Иногда просиживал здесь целыми часами, обхватив ноги руками и опустив на колени подбородок, просто уставившись в пространство. Несколько раз он подходил к камню Гартнайта и дотрагивался до резьбы руками, обследуя линии. Дважды в холодные месяцы он растягивался на раскаленной земле и спал. Как-то она подошла к нему ближе и постояла, согнувшись над ним, и тень от ее стройной фигуры упала на его лицо. Он нахмурился и, фыркнув носом, прикоснулся рукой ко лбу, но глаз не открыл.

Она могла почувствовать его страдания. Они истощали ее энергию, кружась вокруг него в виде черных волн, которые проникали во тьму и тревожили ее своим холодом.

Возможно, ее сочувствие было столь велико, что сделалось осязаемым; как бы то ни было, но он вдруг поднял голову, встревоженный тем, что услышал что-то, и взглянул прямо на нее. Она видела, как в его глазах отобразилось изумление. Он инстинктивно потер щеку и распрямил плечи, чтобы скрыть свои страдания. Секундный страх, который он испытал, увидя в тени фигуру человека, сменился облегчением, когда он понял, что это та самая девочка, которую он видел ранее, и он сделал смелую попытку улыбнуться.

— Привет.

Она нахмурилась. Слово было ей незнакомо, хотя улыбка была дружественной. И она вышла навстречу ему.

Она заговорила с ним на своем родном языке, языке древних пиктов.

Его сердце стало биться несколько спокойнее. Усталость от тяжелого крутого подъема, совершенного в тот день во второй раз, и девочка, неожиданно возникшая из тьмы деревьев, затруднили его дыхание. Теперь же он смотрел на нее скорее удивленный, чем испуганный. Она что-то говорила ему на языке, который он не понимал. Наверно, гэльский, подумал он, язык, который его отец считал варварским. Он пожал плечами, обращаясь к ней.

— Я не понимаю.

Даже при таком слабом свете он смог разглядеть сияние ее глаз, дерзкий наклон ее носа и подбородка. Она была одета в грубое платье, как будто выделанное из кожи.

Она тоже пожала плечами, подражая ему, а затем хихикнула.

Он обнаружил, что тоже смеется, и вдруг она смело подошла к нему ближе и дотронулась рукой до его щеки, смахивая воображаемые слезы. Ее жестикуляция была ясна: почему ты печален? Не падай духом. Затем она дотронулась руками до его руки и наигранно вздрогнула. Она была права. Он очень холодный.

Он не был вполне уверен, что знает, как произошло, что он пошел за ней. Несчастье, холод и голод, которые он испытывал, оказались убедительными доводами. Когда она взяла его за руку и потянула за собой, жестами давая понять, что необходимо поесть, он с готовностью кивнул и пошел с ней.

Он шел за ней по направлению к камню и, проходя мимо, легко прикоснулся к хорошо знакомым очертаниям. Над дорогой навис туман, и он заколебался, но, когда она вновь потянула его за руку, он пошел, остановившись, лишь когда увидел ее брата. Высокий молодой человек с перекинутым через плечо кожаным мешком с инструментами выглядел не менее удивленным, чем он сам. Он спокойно и настойчиво что-то говорил девочке, а та отвечала явно дерзко. Тогда она представилась, ткнув себя в грудь.

— Брид, — сказала она твердо. Она произнесла «Брийд». — Гартнайт. — Это было сказано, когда она похлопала молодого человека по плечу.

Адам ухмыльнулся. Он указал на свой живот.

— Адам, — сказал он.

— А-дам. — Она нежно повторила это слово. Затем вновь рассмеялась.

Они шли минут двадцать, огибая гребень горы, по едва заметной оленьей тропе прямо через вереск, пока Адам не увидел издали внизу мерцание костра. Когда они спустились ниже, запахло мясом. Оленина, определил он, и у него потекли слюнки. Он не ел с обеда. Он перестал думать о пустой холодной кухне в своем доме, сконцентрировав внимание на новых друзьях.

Когда они достигли места назначения, он слегка помрачнел. Это была всего-навсего круглая полуразвалившаяся лачуга, с тростниковой крышей, скрытая в извилине холма у ниспадающего ручья. Костер, который он увидел, когда они подошли ближе, поддерживался женщиной, по виду — матерью Брид и Гартнайта, которые, как он догадался, были братом и сестрой. У женщины, высокой и худой, но очень стройной, что стало ясно, когда она выпрямилась, перестав мешать кочергой поленья, на которых готовилась в горшке пища, были такие же темные волосы, как и у дочери, и такие же светло-серые глаза. Отбросив самодельную кочергу, она приветствовала его немного застенчиво, и, указав на меховой плед, расстеленный на земле, пригласила сесть. Брид сказала, что ее зовут Джемма. Он видел, что Гартнайт пошел к ручью смывать с рук пыль от камня. Брид также скрылась в хижине. Чуть позже она вернулась с четырьмя тарелками и буханкой хлеба, который она разломила на четыре части и положила на тарелки у костра.

Еда, которой его угостили, была, по его мнению, лучшей, какую ему довелось есть в своей жизни. Хлеб был жесткий и ароматный, густо намазанный сливочным маслом. С ним они ели — руками — оленину, разрезанную на четыре порции острым, как бритва, ножом Гартнайта, форель, приготовленную над огнем на тонких ветвях, и белый сыр в головках, который сильно крошился. Затем был подан новый хлеб, с которым они ели жирную подливку. В качестве питья использовали то, что Адаму, никогда в жизни не потреблявшему алкоголя, показалось своего рода вересковым пивом. Загипнотизированный костром, пищей и улыбками молчаливых спутников, он обильно выпил и через несколько минут, прислонившись к бревну, заснул крепким сном.

Он проснулся от прикосновения руки Брид к его колену. Мгновение он не мог понять, где находится, но затем понял, что по-прежнему на свежем воздухе. К удивлению, он обнаружил, что лежит, плотно завернутый в тяжелое шерстяное одеяло. Волоски шерсти были пропитаны росой, когда он сел и начал разматывать одеяло, но внутри ему было тепло и сухо.

— А-дам. — Ему очень нравилось, как она произносила его имя, осторожно, игриво, будто слово было французским. Она указала пальцем на небо. К своему ужасу, он увидел полоски предрассветного зарева над холмом. Он отсутствовал дома всю ночь. Отец убьет его, если узнает об этом. В испуге он поднялся на ноги.

Позади Брид склонилась над ярко горящим костром ее мать. В котелке, подвешенном над ним, что-то кипело. Он принюхался, и Брид хлопнула в ладоши. Она кивнула и, взяв глиняную чашу из рук матери, положила туда ложкой жидкую кашицу. Приняв у нее чашу, он понюхал, попробовал содержимое и обжег себе язык. По сравнению с его обычным завтраком еда была несколько безвкусной, не то что накануне вечером, но он насытился, и, когда Брид повела его назад дорогой, которой они пришли сюда, он был в сравнительно приподнятом настроении.

Плита с крестом вновь была окутана туманом, когда они прошли рядом с ней, и, двигаясь по склону холма, он остановился и взглянул вниз на свою долину, все еще окутанную мглой. Брид указала на нее пальцем с легкой улыбкой, и Адам отошел от нее.

— До свидания, — сказал он. — И спасибо.

— До свидания и спасибо. — Девочка нежно повторила слова. Помахав рукой, она повернулась и исчезла в тумане.

Дом пастора холодным предрассветным утром выглядел уныло. Из труб не поднимался в небо дым, а парадная дверь была заперта. Нервно кусая губы, Адам бесшумно бежал, огибая дом сбоку, задыхаясь и молясь, чтобы кухонная дверь была открыта. Но она оказалась закрытой. Он в нерешительности постоял несколько мгновений, вглядываясь в пустые окна в задней половине дома. Страшное несчастье возвращалось. Сдерживая эмоции, он повернулся и побежал назад в сторону улицы.

Дом пастора, возможно, спал, но в деревне кипела жизнь. Сладкий запах горящего дерева заполнил воздух, когда он появился на Бридж-стрит, вошел в калитку дома Джинни Бэррон и нерешительно постучался в дверь. Стук сопровождался злобным собачьим лаем.

Через несколько секунд Кен, дородный муж Джинни Бэррон, открыл дверь. У его ног суетилась хорошенькая колли, явно радуясь встрече с Адамом, который нагнулся и потрепал ее по шее. Когда-то собака принадлежала ему. Но по каким-то непонятным для Адама причинам отец возражал, чтобы у сына был любимец, и щенка отдали Джинни. Кен смерил Адама хмурым удивленным взглядом, а затем повернулся и выкрикнул через плечо:

— Джинни, пришел сын пастора.

Доброе, с розовым отливом, лицо Джинни возникло за его спиной. Она была одета в рабочий халат, который всегда носила, находясь в доме.

— Здравствуйте, миссис Бэррон. — Адам смотрел на нее, и, к его крайнему смущению, глаза его наполнились слезами.

— Адам. — Она протолкнулась мимо мужа и своими пухлыми руками заключила мальчика в крепкие объятия. — О, мой бедняжка. — Он был почти одного с нею роста, но на какой-то момент вновь почувствовал себя маленьким мальчиком, ищущим утешения, теплоты и любви.

Она провела его в кухню, вытолкала мужа и усадила Адама за свой стол. На столе находилась кружка чая с молоком, варенье, лежала толстая краюха хлеба; Джинни стояла и смотрела на него. Его бледное лицо обрело прежний цвет, и слезы высохли, но это не могло скрыть несчастного выражения лица мальчика. Собака сидела рядом, прижавшись к его ногам.

— Ты понимаешь, что произошло? — Она села напротив него и потянулась за большим коричневым чайником для заварки.

Он пожал плечами.

— Отец сказал, что мать ушла. — Слезы вновь подступили к его глазам. — Он сказал, что она грешила.

— Она не грешила! — Сила, прозвучавшая в ее голосе, помогла ему подавить рыдание, зарождавшееся внутри него. — Твоя мать — достойная, красивая, добропорядочная женщина. Но этот человек загнал ее в тупик.

Адам нахмурился. Не поняв метафоры, он представил себе автомобиль, управляемый незнакомцем.

Джинни Бэррон пришла в возбуждение. Ее светлые волосы сбились вокруг ее головы в завитушки, когда она подняла чайник и вновь наполнила обе кружки.

— Не могу понять, как она могла так долго терпеть его. Надеюсь лишь, что она найдет счастье там, куда она ушла.

— А куда она ушла? — Он в отчаянии взирал на нее.

Она покачала головой.

— Не знаю, Адам, право, не знаю.

— Но она должна была сказать вам? — Адам закусил губу.

Она снова покачала головой.

— Она никому ничего не сказала, это я знаю.

— Но почему она оставила меня? — Это был крик сбитого с толку ребенка. — Почему она не взяла меня с собой?

Джинни поджала губы.

— Не знаю. — Она тяжело вздохнула. — Не потому, что она не любит тебя. Ты должен верить этому. Возможно, она сама не знала, куда идет. Не исключено, что она пошлет за тобой несколько позже.

— Вы думаете? — В его больших карих глазах содержалась мольба.

Встретив его взгляд, она не могла ему лгать и давать заверения, которых он желал. Все, что она смогла сказать, сводилось к следующему: «Надеюсь, Адам, очень надеюсь». Сьюзен Крэг была подругой, но не посвящала ее в свои секреты. Не в ее натуре было вверять кому-то слишком много. Ей достаточно было знать, что Джинни останется здесь ради Адама.

Когда он уже поднялся, чтобы уходить, то вспомнил, почему они в ее кухне, а не у них дома.

— А вы что, больше не работаете у нас?

Она отрицательно покачала головой.

— К сожалению, нет, Адам. Твой отец не хочет, чтобы я там находилась.

Она никогда никому не расскажет, тем более ребенку, о тех отвратительных, гневных словах, которыми этот обезумевший человек осыпал ее, когда она попыталась защитить, а затем оправдать решение его жены уйти от него. Она положила руки на плечи Адама, всем сердцем сопереживая ребенку. Когда члены ее семьи покинули дом и разъехались по всей Шотландии, а один даже уехал в Канаду, она в глубине души стала считать Адама своим сыном.

— Слушай, Адам. Я хочу, чтобы ты помнил, что я здесь, если тебе понадоблюсь. Ты можешь прийти ко мне в любое время. — Она твердо выдержала его взгляд. — В любое время, Адам.

У нее не было ни малейшего представления, что будет делать мальчик, и она ему не завидовала. Но он обладал смелостью, и она всегда восхищалась им из-за этого.

Когда на этот раз он вошел в калитку и приблизился к дому, парадная дверь была открыта. В холле он нерешительно остановился. Дверь в кабинет отца была закрыта, и он взглянул на лестницу, подумав о том, может ли он вовремя достичь ее на своих бесшумных резиновых подошвах. Он был уже почти возле ее, когда услышал за собой звук открывающейся двери. Его охватила паника. На какой-то момент, когда он повернулся и увидел отца, ему показалось, что его вот-вот стошнит.

Томас Крэг стоял сзади, резким движением головы он приказал мальчику проследовать в его кабинет. Лицо пастора было мрачным, он был небрит. Закрыв дверь за сыном, он снял с крючка, находившегося на другой стороне двери, широкий кожаный ремень.

Адам захныкал, ледяной страх парализовал его, он напрягся в ожидании порки.

— Отец…

— Где ты был этой ночью?

— На холме. К сожалению, я заблудился в тумане.

— Ты не подчинился мне. Я велел тебе идти в свою комнату. Мне пришлось искать тебя. Я обыскал всю деревню. И берег реки, я не знал, что с тобой!

— Прости, отец. — Ему было стыдно перед собой за то, что он испугался, но он ничего не мог поделать. — Я был расстроен. — Он говорил очень тихим голосом.

— Расстроен? — повторил за ним отец. Он намотал ремень на руку, сделав двойной виток на кулаке. — Ты считаешь, что это оправдывает неповиновение?

— Нет, отец. — Адам сжал вместе руки, чтобы они перестали трястись.

— Ты признаешь, что Бог желает твоего наказания?

«Нет, — кричал он самому себе. — Нет. Мама говорит, что Бог — это Бог любви. Он прощает. Он не захочет, чтобы меня пороли».

— Ну? — Голос Томаса был подобен шипению.

— Да, отец, — прошептал Адам.

Несколько секунд отец стоял, молча глядя на сына, затем отодвинул от стены прямой деревянный стул и, поставив его перед письменным столом, указал на него.

Адам дрожал.

— Пожалуйста, отец…

— Довольно слов.

— Отец…

— Бог ждет, Адам! — Пастор неожиданным ревом заглушил произносимую шепотом мольбу сына.

Адам подчинился. Его ноги, сильно дрожавшие, едва слушались его, когда он подошел к стулу и согнулся над ним, засунув от отчаяния в рот кулак.

Томас Крэг был по-своему человеком справедливым, искренне верившим в суровую, строгую религию, которую проповедовал. Какой-то частью своей души он понимал, что несчастье мальчика, потерявшего мать, наверно, было не меньшим, а возможно, и большим, чем его собственное горе, горе человека, потерявшего жену, но, когда он начал размахивать кожаным ремнем, опуская его на беззащитную спину ребенка, что-то в нем оборвалось. Он вновь и вновь взмахивал ремнем, видя перед собой не худые бедра, измятую рубашку и трусы четырнадцатилетнего мальчика, а фигуру своей красивой, вызывающей, непокорной жены. Лишь когда мальчик свалился у его ног, он в ужасе остановился.

— Адам? — Он бросил ремень. Он встал на колени около мальчика и с ужасом взирал на кровоточащие рубцы, выступившие на ягодицах мальчика, длинные кровавые рубцы, намочившие его трусы. — Адам? — Он протянул руку к голове сына, лежащей под неудобным углом к телу, и отпрянул, побоявшись вдруг прикоснуться к нему. — Что я наделал?

С трудом сдерживая эмоции, он попятился назад и, машинально подойдя к письменному столу, опустился на стул и раскрыл свою Библию. Прижав ее к груди, он долгое время сидел без движения. На домовой книге перед ним лежала разорванная на мелкие куски записка, которую Сьюзен Крэг оставила своему сыну, записка, которую Адаму было не суждено увидеть.

В холле продолжали медленно тикать настенные часы в длинном корпусе. Они пробили полчаса, затем полный час, и, когда протяжные, резонирующие звуки застыли и воцарилась тишина, Томас наконец шевельнулся.

Подняв находившегося без сознания мальчика, он перенес его наверх и нежно положил на кровать, и лишь после этого нашел в себе силы пройти в собственную спальню, впервые с тех пор, как Сьюзен оставила его. Он стоял и смотрел вокруг. Ее щетки и расческа лежали на туалетном столике у окна. Других признаков, говорящих о ней, в комнате не было. Да их не было и никогда раньше. Он всегда возражал против украшений, безделушек и не позволял держать в доме цветы.

Мгновение он колебался, прежде чем подойти к большому старому шкафу красного дерева. Правая дверь скрывала скудный набор его черных костюмов; за левой хранилась ее одежда. Побольше, чем у него, но тоже немного: два костюма, один — темно-синий, другой — черный, две черные шляпы, лежавшие на верхней полке, и три ситцевых платья, стираные-перестираные, с высоким воротом, длинными рукавами, строгих осенних тонов, которые он считал подходящими для ее летней одежды. У нее были две пары черных ботинок на шнурках. Он открыл дверь, заставив себя подумать, что их уже нет, но они были на месте. Он не был готов увидеть их, не был готов к собственной реакции. Волна горя, любви и горечи потери захлестнула его и потрясла до основания. Будучи неспособным остановиться, он снял одно из платьев с деревянной вешалки и, скомкав его в руках, зарылся в него лицом и заплакал.

Прошло много времени, прежде чем он перестал плакать.

Он с отвращением взглянул на платье, которое держал в руках. От него исходил ее запах. Это был запах женщины, пота, похоти. Он не сразу понял, что это была его похоть. Бросив платье на пол, он вытащил из шкафа остальную одежду и побросал все в кучу, затем занялся кроватью. Он сорвал одну из тяжелых льняных простыней и связал узлом всю ее одежду, обувь и даже обе шляпы. Он открыл ящики, в которых находилось ее многократно штопанное нижнее белье, и побросал его в узел, после чего вынес все это из комнаты. Там, в саду, за аккуратными рядами овощей по-прежнему валялся моток ржавой проволоки и железный корпус — все, что осталось от когда-то любимого пианино Сьюзен Крэг. Ее одежда была сброшена туда же, и Томас облил ее парафином, прежде чем поджечь. Он ждал, пока последний толстый фильдеперсовый носок не превратится в золу, после чего вернулся в дом.

Он не поднялся по лестнице, чтобы посмотреть, что с Адамом. Вместо этого он вошел в свой кабинет и стоял, глядя на стул, на котором сгибался мальчик. Он был переполнен чувством отвращения к самому себе. Гнев, несчастье, любовь, которую он принимал за похоть и которую испытывал к своей жене, были злом. Это были грехи. Самые страшные грехи. Как мог он направлять свою паству и упрекать ее за отступничество, если был не в состоянии контролировать самого себя? Он машинально подошел к столу и поднял ремень, который бросил, после того как выпорол мальчика, и, держа ремень в руке, стоял, разглядывая его. Он знал, что должен делать.

Он запер за собой дверь старой кирхи, спустился в темный неф и осмотрел серое каменное здание с аккуратными рядами кресел и пустым столом в восточном конце. На этом месте более тысячи лет стояла церковь, так, во всяком случае, считали, и иногда, вопреки себе, когда он находился в здании один, как сейчас, он проникался особой святостью места. Он был потрясен тем, что этот предрассудок жил в нем, но был не в состоянии от него избавиться. Через окна пробивалось достаточно света, чтобы он мог ориентироваться в темноте, пройдя половину прохода и медленно опустившись в кресло. В правой руке он нес ремень, которым порол сына.

Он долго и неподвижно сидел, выпрямившись, со сжатыми руками и закрытыми глазами, молясь Господу. Но он знал, что Господу нужно было от него большего. Господь желал наказания Томаса за проявленную слабость. Когда последние лучи солнца исчезли в небе, отбросив через окна на древние камни, стены и пол бледные полосы, он поднялся. Он подошел к передним рядам кресел и стал медленно снимать с себя пиджак, а затем галстук и рубашку. Он аккуратно сложил их, содрогаясь от холодного воздуха, беспокоившего его голые плечи. На мгновение он засомневался, но затем продолжил дальше: ботинки, носки, брюки — все тщательно складывая в кучу. Он на секунду подумал, не снять ли ему длинные шерстяные кальсоны, но голое мужское тело, как и женское, было осквернением перед Господом.

Затем он взял в руки кожаный ремень.

От боли, вызванной нанесенным собственному телу ударом, у него перехватило дыхание. Он заколебался, но всего на мгновение. Он вновь и вновь возносил вверх руку и чувствовал, как ремень нещадно полосовал ребра. Через некоторое время он потерял счет ударам, торжествуя в мучении, чувствуя, как боль очищает его, смывает все следы его собственного тяжкого греха.

Постепенно удары становились слабее. Он упал на колени на каменный пол, и ремень выпал у него из рук. Он услышал звук рыданий и понял, что он исходит из его горла. В отчаянии он стал опускаться все ниже, пока не распластался на полу, закрыв голову руками.

Когда Адам проснулся, он лежал на собственной кровати вниз лицом. Он попытался двинуться и закричал от боли, стиснув простыню, лежавшую под его лицом.

— Мама!

Он забыл. Раньше, когда отец бил его, она пробиралась к нему затем по лестнице и прикладывала йод к его ранам, давая ему для утешения конфетку. Но ее здесь не было, а на этот раз боль была сильнее обычного. Он еще раз попытался двинуться, но не смог и молча зарыдал в подушку.

В доме стояла полная тишина. Он долго лежал, и кровь застыла и высохла, а одежда прилипла к спине. Немного погодя он задремал. В какой-то момент он проснулся от страха, когда где-то внизу хлопнула дверь. Он затаил дыхание, испугавшись, что появится отец, но, когда тот не появился, он вновь расслабился, и его опять одолел сон.

Необходимость выйти по малой нужде заставила его покинуть кровать. Неуклюже передвигаясь и кусая губы, чтобы громко не расплакаться, он прошел в туалет и, запершись, снял трусы. Ему было трудно повернуться, чтобы посмотреть на ягодицы, но он мог видеть кровоподтеки на ногах и кровь на одежде. Это испугало его. Он не знал, что делать.

Вновь добравшись до спальни, он опять залез в кровать. Когда проснулся, было почти темно. Сделав над собой усилие, он дошел до верхнего отрезка лестницы и взглянул вниз. Лампа не была зажжена. На цыпочках кое-как спустился вниз. Дверь отцовского кабинета была открыта. Там никого не было, и он несколько секунд стоял и смотрел внутрь.

Адам снял старый плащ с одного из многочисленных крючков в обитой кафелем передней и обмотал его вокруг плеч, опасаясь, что встретит кого-нибудь и кто-то сможет увидеть, как поступил с ним отец, и узнать, что он плохо себя вел.

Он никак не мог осмелиться снова постучаться в дверь Джинни, но не мог и сообразить, как поступить иначе. Когда он, спотыкаясь, поднялся к двери, у него кружилась голова. Ноги казались ему чужими, вышедшими из-под контроля. Он протянул руку к дверному молотку, но рука проскочила мимо, и он упал вперед, уцепившись пальцами за доски.

Однако собака услышала его.

— Этого человека следует посадить за решетку! — Кен Бэррон лил воду из стоявших на плите кастрюлей в сидячую ванну у огня. — На него необходимо донести.

Джинни покачала головой. Ее губы были плотно сжаты.

— Нет, Кен. Ничего не предпринимай. Я сама с этим разберусь. — Она с трудом сдерживала слезы, видя, в каком состоянии находится мальчик.

Ванная была единственным выходом. Он не мог в ней сидеть, но Джинни поставила его на колени прямо в одежде и стала лить воду из кувшина на его тонкие плечи, постепенно освободив рубашку, а затем и трусы, прилипшие к телу от запекшейся крови.

Когда, наконец, раны были промыты и Джинни приложила к ним гермолен, она надела на мальчика чистые трусы мужа, проклиная грубую льняную ткань, когда заметила, что он сморщился от боли, затем накормила его бульоном и уложила в складную кровать в углу комнаты.

Завтра утром она скажет пастору все, что считает нужным. На сей раз он не отделается так легко за то, что совершил.

— Не будь дурой, Джинни. — Кен не слишком решительно отговаривал жену на следующее утро от похода в дом пастора. Он очень уважал Джинни за все возраставший ее гнев по поводу случившегося.

Голубые глаза жены сверкали.

— Только попробуй остановить меня! — Она опустила руки на бедра и посмотрела ему прямо в лицо, когда он поспешно отошел и встал в дверях, наблюдая, как его жена двинулась по улице, крепко держа Адама за руку.

Парадная дверь дома пастора была открыта. Она втянула за собой в дом Адама и стояла в холле, оглядываясь вокруг. Она чувствовала запах несчастья в доме, отсутствие свежего воздуха и цветов и содрогалась, думая о красивой молодой англичанке, сердце которой так или иначе удалось завоевать учившемуся на пастора Томасу Грэгу, который и привез ее сюда пятнадцать лет тому назад. Сьюзен была полна любви к жизни, у нее были светлые волосы и красивая одежда, и в комнатах двухсотлетнего дома с высокими потолками некоторое время звучали ее пение, звуки фортепьяно, на котором она замечательно играла, ее смех. Но постепенно мало-помалу он сломал ее. Он запретил ей петь, хмурился, когда она смеялась. Однажды, когда она поехала на автобусе в Перт, он нанял кого-то, вынес пианино в сад и сжег его как осквернение в глазах Всевышнего, ибо разве не всякая музыка была фривольной и шокирующей, если не исполнялась в кирхе? В тот вечер Сьюзен рыдала в кухне, как ребенок, а Джинни, которая в то время тоже была молодой, положила руку на ее светлые волосы, теперь уже стянутые в безвкусный узел, и тщетно старалась успокоить ее.

Адам родился спустя десять месяцев, после того, как Томас Крэг привез Сьюзен к себе в дом. Больше у них детей не было.

Вся ее жизнь была связана с ребенком, но у Томаса были свои взгляды на воспитание: за детьми следует присматривать, а не слушать их; если не используешь розгу, то портишь ребенка.

Джинни вздохнула. Адам был способным ребенком. Он учился в местной школе, а теперь посещал училище в Перте. Он легко заводил друзей, но, боясь и стыдясь пригласить их к себе домой, стал все больше погружаться в чтение книг и в одиночку заниматься своими хобби. Любовь и радость в доме он испытывал лишь тогда, когда проникал за закрытые двери кухни, где мать и добродушная экономка дома в молчаливом заговоре пытались сделать жизнь мальчика более счастливой вдали от отцовских глаз.

О личной жизни пастора его и жены Джинни могла только гадать. Она презрительно фыркала при мысли об этом. Человек, который приказал пристрелить пса за то, что он покрыл суку в переулке напротив кирхи в праздничный день, который велел всем девочкам деревни носить летом платья с длинными рукавами до запястий, явно не был тем человеком, который мог помышлять о плотских потребностях.

Томас Крэг видел из окна холодной и пустой столовой, как они вошли во двор. Его одежда была безупречной, рубашка белой и накрахмаленной. На лице его не было признаков перенесенной им боли, когда он появился перед ними в дверях. Он перевел взгляд от воинственного, тщательно контролируемого лица Джинни на лицо сына, бледное, изможденное, запуганное. Он не позволил себе дрогнуть.

— Адам, можешь идти в свою комнату. Я хочу поговорить с миссис Бэррон наедине.

С трудом передвигаясь, он проследовал перед ней в свой кабинет и тотчас повернулся к ней, прежде чем она успела открыть рот.

— Я хотел бы, чтобы вы вернулись на прежнюю работу. Кто-то должен присматривать за мальчиком.

От его слов у нее перехватило дыхание. Она готовилась к борьбе. Она сжала кулаки.

— Мне чуть было не пришлось вызывать ему вчера вечером врача, — сказала она с вызовом.

Она заметила, как напряглась его челюсть, в остальном его лицо оставалось бесстрастным.

— Больше этого не случится, миссис Бэррон.

Воцарилось секундное молчание, затем она слегка пожала плечами.

— Хорошо. — И вновь пауза. — Так, значит, миссис Крэг не возвращается?

— Нет, миссис Крэг не возвращается. — Костяшки его пальцев, лежавших на письменном столе, побелели, когда он, чтобы уменьшить боль, наклонился вперед. Разорванные куски записки Сьюзен Крэг исчезли.

Джинни мрачно кивнула в знак признания этого обстоятельства.

— Хорошо, пастор. Я вернусь на работу. Ради мальчика, как вы понимаете. Но это не должно повториться. Никогда.

Их взгляды встретились, и он наклонил голову.

— Благодарю вас, — смиренно сказал он.

Она долго молча смотрела на него, а затем повернулась к двери.

— Пойду, пожалуй, и зажгу плиту.

 

2

Для Адама прошедшие после этого дни были неоднозначными. Отец редко разговаривал с ним, а если и разговаривал, то был далек от него, словно они были вежливыми незнакомцами. Мальчик завтракал и обедал в кухне с миссис Бэррон. Ужин всегда был холодным. Иногда они с отцом молча сидели напротив друг друга; иногда, когда Томаса не было дома, Адам заворачивал ужин в пакет, засовывал его в рюкзак и убегал в горы.

Каникулы приближались к концу. Через несколько дней начнутся занятия в школе. Он был рад этому. Что-то произошло между ним и его друзьями, чего он не понимал. Между ними возникла новая напряженность — какое-то смущение, почти отчужденность. Он не знал, что в округе распространилась новость о том, что миссис Крэг, жена пастора, бежала в Эдинбург с — здесь версии разнились — коммивояжером, лектором университета (летом он на две недели останавливался в отеле «Бридж») или импортером французского вина, который жил в отеле «Форист роуд» у реки и съехал за два дня до исчезновения миссис Крэг. Ему ничего не говорили, но когда он увидел Юана и Уи Майки, шепчущихся за магазином и услышал их хихиканье, сразу же прекратившееся при его приближении, он почувствовал, что мгновенно залился краской, и ушел. Они предали его. Лучший друг Робби, возможно, понял бы его (Робби был одним из немногих друзей, в чей дом ему разрешали приходить), но Робби не было дома все лето, а год тому назад, после того как умерла его мать, он перешел в интернат. И вместо того, чтобы видеться с друзьями в последние, самые ценные дни каникул, Адам развлекался сам и много размышлял о школе.

Ему всегда нравилось учиться и нравилась его будущая работа. Он еще не говорил отцу о желании стать врачом, хотя у него не было оснований полагать, что пастор будет против. Скорее всего, ему это понравится. Медицина — профессия уважаемая. В одном Адам был абсолютно уверен: он не хочет идти в церковь. Он ненавидел кирху. Он ненавидел воскресные праздники. Он ненавидел Библию и ненавидел ужасную вину, которую чувствовал за собой за то, что так их ненавидел. Раньше его привлекала лишь одна сторона долга сына пастора, а именно: посещение вместе с матерью бедных и больных прихожан. У нее это получалось исключительно хорошо, и, несмотря на свое английское происхождение, она им нравилась. Она не проявляла снисходительности и не допускала покровительственного тона. Она была веселой, деловой, не боявшейся засучить рукава. Люди уважали ее, и Адам быстро усвоил, что получасовое пребывание в ее обществе явно приносило больше пользы какой-либо больной женщине или раненому мужчине, чем многочасовые проповеди отца. Иногда они встречались с доктором Гордоном при его обходах, и Адам наблюдал за ним, сидя в углу комнаты, когда ему разрешали это или когда его не замечали. Ему было всего десять лет, когда у него впервые проявились медицинские амбиции.

Через неделю после того, как его мир столь резко изменился, Адам, уложив свой обед, а заодно и ужин в сумку, поскольку миссии Бэррон уехала на автобусе в Перт навестить сестру, что она делала каждую неделю, отправился в горы к высеченному камню.

Он часто думал о Брид, ее брате и матери, о их доброте, но никому не говорил о них. Его природная открытость, энтузиазм и любовь к жизни пропали. Порка и потеря матери изменили все. Джинни Бэррон видела это, и ее сердце обливалось кровью при виде того, что происходит с мальчиком. Она лелеяла его как могла, но он все же немного отодвигался от нее, когда она обнимала его. Он мирился с ее проявлениями любви из вежливости, и не более. Казалось, он отделил какую-то часть себя от других, окружив ее защитной стеной. К тому же новый Адам стал скрытным. Своей матери он мог бы сказать о своих новых друзьях. А раз ее не было — больше никому.

День был холодным, дул бодрящий, резкий осенний ветер. Помимо еды и полевого бинокля, висевшего на ремне на шее, он взял с собой ящички для образцов, чтобы собирать интересные вещи для своего музея, книгу о птицах, записную книжку и карандаш, а также выкрал из кухни четыре куска шоколадного торта. Три из них предназначались для Брид и ее семьи. Он знал, что миссис Бэррон заметит это, но был уверен, что не скажет. Отец не знал о существовании торта. Он почти наверняка не одобрил бы это.

Тяжело дыша, он добрался до камня и сбросил с плеч сумку. Он уже имел данные о трех птицах для своей записной книжки. Разумеется, о куропатке, а также о жаворонке и чиже. Он вынул свой потрепанный справочник, тонкими загорелыми пальцами отстегнул пряжку внешнего кармашка зеленого парусинового рюкзака и, пососав кончик карандаша, чтобы он лучше писал, начал вести записи.

Он рассчитывал пообедать, понаблюдать за птицами, а затем пройти на дальний конец холма к хижине Брид.

Первая часть плана ему удалась. Он сел на валун спиной к камню, лицом к спускающейся вниз покрытой вереском стороне холма. В ряде мест вереск становился коричневым, с багряным отливом последних недель, перед тем как завянуть. Он слышал одинокий крик орла и, опустив на землю ломоть пирога с мясом, поднял полевой бинокль и направил его к отдаленным вершинам гор позади холма с нависшими над ними тучами.

Лишь после того, как он закончил есть, выпил половину имбирного пива, аккуратно свернул остатки непромокаемой бумаги и положил их в рюкзак рядом с тщательно сохраняемыми кусками торта, он поднялся и решил идти в поисках Брид.

Солнце уже поднялось высоко. Оно жгло вереск с высоты на удивление безоблачного неба. Он прожил в этой части мира всю жизнь и мог легко читать погодные предзнаменования. Ветер утих. Через час или два он увидит, как в складках холмов начнет собираться туман и двигаться над отдаленными вершинами, которые подернутся дымкой, а затем исчезнут.

Он постоял несколько секунд, оглядываясь вокруг, затем поднял бинокль и начал внимательно исследовать территорию, лежащую за шотландскими соснами, в поисках тропинки, которая вела к ручью, рядом с которым стояла хижина Брид.

Заметив наконец тропинку, он направился к ней, уверенно ступая по северному склону хребта, оставив позади себя каменную плиту. Он достиг деревьев и остановился. Тень, которую он принял за тропинку, оказалась настоящей тенью, отбрасываемой незначительными изменениями контура холма. Он нахмурился, сожалея, что не обратил особого внимания на дорогу, когда следовал за Брид в прошлый раз.

— Брид! — Он поднес ладони ко рту и закричал. Крик прозвучал как-то странно в дневной тиши. Однако неподалеку вспорхнула куропатка, пронзительным криком оповестив о традиционном предостережении «уходи». Он продолжал стоять. На горизонте предметы стали один за другим исчезать в тумане.

— Брид! — Он сделал еще одну попытку, и его голос легким эхом разнесся по долине. Разочарование витало где-то в глубине его сознания. Тогда он не понимал, сколько времени потратит на поиски ее и брата.

Пробираясь сквозь папоротник, он двигался вниз по склону в сторону от шотландских сосен. Каменные складки казались ему знакомыми. Если он правильно помнит, то ручей должен бежать там, между крутыми берегами. Теперь он двигался через подлесок, ощущая на своих ногах жесткие стебли вереска и папоротника, и уже совсем было выбился из сил, когда наконец вышел к плоским обнаженным каменным порогам, где, несомненно, ручей, пролетая через ряд крутых перепадов, впадает в заводь, в которой Гартнайт ловил форель. Он нахмурился. Это было то место, он не сомневался в этом, но одновременно не то. Не было никаких признаков небольшой бедной лачуги, где они жили, где он провел ту роковую ночь. Он спустился вниз по скользким камням: здесь. Он был уверен, что это было здесь. Он в недоумении оглядывался вокруг. Трава была высокой и пышной, увлажняемой брызгами водопада. Но отсутствовали какие-либо следы костра.

Очевидно, это место не то. Если он пойдет вдоль ручья, то отыщет нужное место. Он занимался поисками, пока не стемнело, все больше злясь на себя, так как постоянное пересечение гряды туда и обратно приводило его к одному и тому же месту.

В конце концов он смирился с неудачей. Он присел и съел сам все куски торта, после чего понял, что ему нечего делать, и вернулся домой, усталый, разочарованный и подавленный.

В саду он остановился. В кабинете отца горел свет. Ставни были опущены, и он не мог заглянуть туда. Обойдя дом и приблизившись на цыпочках к кухонной двери, он осторожно повернул ручку. К его удовлетворению, дверь открылась и он проник внутрь.

Он не задержался в холле. Пробежав бесшумно, как можно скорее, вверх по лестнице, миновал свою официальную спальню, в которой не спал с того дня, как ушла его мать, и достиг чердака. Там он заранее приготовил себе матрас из многочисленных диванных подушек и накрыл его постельным бельем. Не раздеваясь и не сняв ботинок, рухнул на импровизированную кровать и, сунув под голову одеяло, плакал, пока не заснул.

* * *

Два часа спустя Адам услышал внизу на лестнице шаги. Он проснулся от неожиданности и некоторое время лежал, недоумевая, что произошло. Он по-прежнему был в одежде. Затем все припомнил.

Он напрягся. Вот опять. Звук тяжелых шагов. Его отец. Он потихоньку вылез из кровати и, поднявшись, молча направился к двери. Его сердце стучало. Звуки усиливались, и в какой-то момент ему показалось, что отец поднимается по лестнице на чердак, затем звуки снова стихли, и до Адама дошло, что отец ходит взад и вперед в спальне под ним. Он долго прислушивался, затем, стараясь не шуметь, залез под одеяла и накрыл голову подушкой.

Адам спал недолго. Как только стало светать, он был разбужен криком дрозда. Адам вылез из кровати и подошел к окну. Церковный двор по ту сторону изгороди выглядел мрачно. Над восточными холмами солнце еще не пробилось. Неслышно ступая по полу, он перешел к окну на противоположной стороне чердака. С места, где он находился, просматривался высокий склон холма вплоть до того места, где стояла плита с крестом.

Быстро приняв решение, он натянул свитер на измятую одежду, в которой спал, и выбрался из чердака.

На лестничной клетке у комнаты родителей он остановился, затаив дыхание. За дверью слышались звуки хриплых прерывистых рыданий. Он в ужасе прислушивался несколько секунд, затем повернулся и побежал.

В кухне он схватил оставшийся торт, пачку песочного печенья и достал из чулана еще одну бутылку имбирного пива. Запихнув все в рюкзак, замешкался на мгновение и, вырвав листок из блокнота, в котором миссис Бэррон отмечала покупки, начеркал: «Ушел наблюдать за птицами. Не волнуйтесь». Прикрепил листок к чайнику, затем отпер дверь и очутился в саду.

Было очень холодно. В считанные секунды его ботинки промокли от росы, и ноги замерзли. Он засунул руки в карманы и быстро зашагал по направлению к улице. Он уже перешел реку и оказался у подножия холма, когда первый луч солнца скользнул между отдаленными вершинами гор и обдал Тей сверкающим холодным светом.

На сей раз ему не пришлось искать дом Брид. Она сама отыскала его, когда он сидел, прислонившись к камню, и поедал на завтрак последний кусок торта.

— А-дам? — Ее голос был тихим, но все равно он подскочил.

— Брид!

Они в растерянности смотрели друг на друга, оба желали сказать больше, но знали, что это невозможно. Пока не найдут способ общения, они будут беспомощны. Наконец, обрадованный встречей, Адам залез в рюкзак и, проклиная себя за то, что съел торт, достал печенье. Отломив кусок, он робко передал ей. Она взяла его, осторожно понюхала, после чего откусила.

— Песочное печенье. — Адам четко повторил это слово.

Она взглянула на него своими светлыми глазами, слегка наклонив голову, а затем с энтузиазмом кивнула.

— Песочное печенье, — повторила она вслед за ним.

— Хорошее? — спросил он. И жестами изобразил хорошее.

Она захихикала.

— Хорошее? — сказала она.

— Гартнайт? — спросил он. У него был кусок и для брата.

Она указала рукой на плиту.

— Гартнайт, — сказала она. Это звучало как подтверждение. Вскочив, она потянула Адама за руку.

Он последовал за ней, видя, что с восходом солнца выпал туман, обволакивающий деревья и склон холма. Туман достиг камня. Он вздрогнул, почувствовав, что туман причинил ему настоящую физическую боль, пока он шел за девочкой. Она взглянула в сторону, и он увидел в ее взгляде секундное замешательство, затем оно прошло, туман рассеялся под теплыми солнечными лучами, и они увидели Гартнайта, сидящего у самого камня. В одной руке он держал молоток, в другой — кернер.

— Послушай! Нельзя этого делать! — Адам был потрясен.

Гартнайт взглянул на него и ухмыльнулся.

— Скажи ему, чтобы он этого не делал. Этот крест особенный. Ему сотни, тысячи лет. Он не должен до него дотрагиваться. Он — часть истории. — Адам взывал к ней, но она игнорировала его. Она держала в руке кусок печенья, предназначенный брату.

— Песочное печенье, — повторила она быстро.

Адам смотрел на обратную сторону креста. Вместо сочетания проверенных временем символов, которые он привык видеть — вырезанных кругов, сломанного в форме буквы «Z» копья, змеи, полумесяца, — поверхность камня выглядела по-иному. Она еще не обрабатывалась, лишь небольшая часть какого-то из узоров была начата в одном из углов, и свежие острые насечки кернера были заметны.

Адам провел пальцами по свежим чистым краям и услышал, что Брид глубоко вздохнула. Она покачала головой и убрала его руку. Не трогай. Ее мысль была ясна. Она отвела взгляд в сторону, как будто испугалась.

Адам испытал секундное замешательство. Крест — настоящий старый крест — должно быть, находится в тумане, а Гартнайт лишь копирует его. Он вновь взглянул на работу молодого человека, и она произвела на него впечатление.

Они сидели вместе и ели печенье, затем Гартнайт вновь взялся за стамеску. Именно в тот момент, когда он работал над сложной конфигурацией полумесяца, а Брид наблюдала и хихикала над тем, как Адам называл незнакомыми словами окружавшие их растения и деревья, Гартнайт вдруг прекратил обтесывать камень и прислушался. Брид мгновенно замолкла. Она в испуге озиралась вокруг.

— Что случилось? — Адам поочередно смотрел на них.

Она приложила к губам палец, глядя на лицо брата.

Адам напряг слух, но ничего не услышал, кроме слабого шепота ветра, дующего сквозь сухие стебли вереска.

Неожиданно Гартнайт что-то велел Брид, и это вынудило ее действовать. Она вскочила и схватила Адама за руку.

— Пошли. Быстро. — Этим словам он уже научил ее.

— Зачем? Что произошло? — Он был в замешательстве.

— Пошли. — Она тащила его от брата в сторону деревьев.

— Брид! — Гартнайт вернул ее. Он быстро пробормотал ей что-то, она кивнула, по-прежнему крепко сжимая руку Адама. Туман вновь опустился на холм, и они попали в его полосу, когда Адам увидел вдалеке две приближающиеся фигуры. Было ясно, что Брид не имела намерения позволить ему встретиться с ними. Через несколько секунд они с Брид скрылись в тумане, а визитеры исчезли из поля зрения.

Она шла впереди, уверенно распознавая ориентиры, которые он не мог видеть, и очень скоро они оказались на том месте, где он впервые увидел ее.

Он нервно озирался вокруг. Наверняка Гартнайт и оба незнакомца находились в нескольких шагах от камня. Он взглянул назад и увидел маячившие во мраке контуры камня, затронутые теперь ранним утренним солнцем. Ни Гартнайта, ни его непрошеных визитеров не было видно.

— Кто они? — Адам жестами задал этот вопрос.

Брид пожала плечами. Ясно, что вдаваться в объяснения было слишком сложно, а она по-прежнему испытывала страх. Она потянула его за руку и, приложив палец к губам, вновь возглавила спуск с холма. Гартнайта и след простыл.

День был испорчен. Брид явно боялась и, хотя и села рядом с ним, когда он указал на укрытый от обозрения валун, с которого они могли просматривать долину, по-прежнему озаренную солнечным светом, через несколько минут поднялась.

— До свидания, А-дам. — Она взяла его за руку и слегка дернула.

— Я могу прийти завтра? — Он был не в состоянии скрыть тревогу в голосе.

Она улыбнулась и пожала плечами.

— Завтра?

Но как передать жестами слово «завтра»? Он также пожал плечами, признав поражение.

Она покачала головой и, слабо махнув рукой, повернулась и бесшумно побежала назад вверх по склону. Разочарованный, он вновь тяжело опустился на валун.

На следующий и на второй день ее не было. Он дважды снова взбирался на холм и дважды весь день искал их хижину и камень Гартнайта, но не обнаружил никаких признаков ни того ни другого. Оба раза он возвращался домой разочарованный и озадаченный.

— Где ты был весь день? — Отец сидел напротив него в холодной столовой.

— Гулял. — Руки мальчика нервно сжали нож и вилку, и он положил их на тарелку.

— Сегодня на почте я встретил миссис Джилспай, она сказала, что ты не ходишь играть с ребятами.

— Не хожу, отец.

Как мог он объяснить косые взгляды, смешки?

Он изучал с повышенным вниманием рисунок на своей тарелке, как будто фиксируя сетчаткой глаза тонкие узоры листьев плюща по ее краям.

— Ты собираешься возобновлять учебу? — Пастор проявлял настойчивость. Его глаза налились кровью, вокруг них обозначилась краснота, его руки слегка тряслись. Когда его тарелка наполовину опустела, он перестал есть и отставил еду в сторону. Адам не мог отвести взгляда от остатков ужина отца. Когда он сам оставлял что-нибудь недоеденным, ему, как правило, читалась лекция о расточительстве и приказывалось не выходить из-за стола и доедать до конца. Охваченный неожиданным возмущением, он желал набраться смелости сказать что-нибудь, но промолчал. Атмосфера в комнате становилась напряженной. Он ненавидел это и, наконец, осознал, что ненавидит своего отца.

Он с удрученным видом покачал головой, когда отец предложил ему бисквит, оставшийся на буфете, и сидел, понуря голову, в то время как Томас, явно обрадованный тем, что ужин закончился, быстро прочитал благодарственную молитву и поднялся из-за стола.

— Мне нужно написать молитву. — Это было сказано с почти извиняющейся интонацией.

Адам взглянул на него. На какое-то мгновение его охватило чувство сострадания, когда его глаза встретились с глазами отца. В следующий миг он отвел в сторону уже холодный взгляд. В конце концов, в их несчастье виноват отец.

— А-дам! — Она подкралась к нему, когда он лежал на траве, закрыв глаза рукой от ослепительного солнца.

Он убрал руку и улыбнулся, оставаясь лежать.

— Где ты была?

— Привет, А-дам. — Она встала рядом с ним на колени и бросила горсть семян травы ему на лицо. — А-дам, песочное печенье? — Она указала рукой на лежавший рядом рюкзак.

Он засмеялся.

— Ты жадная особа, вот ты кто. — Он развязал рюкзак и достал коробку с печеньем. Его радовало, что она запоминала слова. Он взглянул вокруг. — Гартнайт?

Она покачала головой.

Когда он стал вглядываться в плиту с крестом, чтобы увидеть, там ли ее брат, она сделала запретительный жест пальцем.

— Нет, А-дам. Туда нельзя.

— Почему? Где ты была? Почему я не мог тебя найти? — Его все больше раздражала неспособность нормально общаться с ней.

Она села рядом и стала снимать крышку с коробки с печеньем. Казалось, она не проявляла интереса к продолжению разговора и, облокотившись о землю, всасывала мягкое печенье, облизывая губы. Из-за тучи выглянуло солнце, отбрасывая светлый луч на ее лицо, и она закрыла глаза. Он изучал ее несколько секунд. У нее были темные волосы и строгие правильные черты лица. Когда ее светло-серые раскосые глаза были, как теперь, закрыты, лицо ее казалось спокойным, но решительным, а когда они были открыты, выражение лица становилось живым и пытливым. В ее глазах отражался серебристый отблеск, а плотные изогнутые губы забавно подергивались. Она подсматривала за ним из-под длинных темных ресниц, сознавая, что он изучает ее, реагируя на это с инстинктивным кокетством, чего ранее за ней не замечалось. Неожиданно она села.

— А-дам. — Теперь она произносила его имя более свободно, более нежно, но с той же интонацией, которая так забавляла его.

Он резко прервал изучение ее лица, почувствовав, что краснеет.

— Настало время научиться языку друг друга, — твердо заявил он. — Тогда сможем поговорить обо всем.

Грациозно качнув бедрами, она оперлась на колени и указала на долину, откуда он пришел.

— А-дам, много песочное печенье? — произнесла она упрашивающе.

Он рассмеялся.

— Хорошо. Еще печенья. В следующий раз.

Он не рассчитывал следовать за ней. Просто не мог совладать с собой и провел день, обучая ее словам, удивляясь феноменальной памяти, которая безошибочно удерживала все, что он говорил ей. Он учил ее, как называются деревья, цветы, птицы; одежда, которая была на них надета; учил, как сказать «руки», «ноги», «голова», «глаза», «идти», «сидеть», «бежать». Он называл все предметы, лежавшие в рюкзаке, учил произносить «небо» и «солнце», «ветер», «смеяться», «плакать», и они «беседовали», смеялись и уплели все печенье. Наконец она взглянула на солнце, нахмурилась, поняв, видимо, что уже поздно, и поднялась на ноги.

— До свидания, Адам.

Он был удивлен.

— Но еще несколько часов до наступления темноты. Ты уже уходишь?

Уговаривать было бесполезно. Она пожала плечами, повернулась и, слегка помахав рукой, обогнула каменную плиту и скрылась из виду.

Он вскочил.

— Брид, подожди. Когда мы увидимся? Когда мне приходить?

Ответа не последовало. Он пробежал за ней немного и остановился в замешательстве. Ее и след простыл. Он вернулся назад к тому месту, где только что находился, а затем, повернувшись, последовал по ее стопам. После полудня вновь начал сгущаться туман. Он стоял, положив руку на камень, вглядываясь перед собой, и вдруг увидел ее, сбегающую по холму при слабом солнечном свете. Он двинулся за ней, на этот раз не выкрикивая ее имени, намеренно следуя за ней на расстоянии и запоминая путь, по которому они идут.

Она шла по протоптанной тропинке, которую он не помнил. Он нахмурился, вглядываясь в лес, раскинувшийся внизу справа от него. Это место, где должны быть шотландские сосны. Шотландские сосны были, но их было слишком много — намного больше, чем он помнил, если только они уже незаметно не проследовали в другую долину. Это было вполне возможно. В горах часто не замечаешь хребтов и долин, пока на них не побываешь. Он видел, что она быстро исчезает из поля зрения, и следовал за ней, чувствуя сильный запах вереска, обожженной солнцем земли и горных пород. Над его головой кричал канюк, дикий мяукающий визг которого становился все слабее, по мере того как он взмывал по спирали все выше и выше, пока не превратился в точку в голубом небе.

Первый признак деревни появился в виде спирали белого дыма, на фоне неба почти незаметного. Он замедлил движение, пытаясь перевести дыхание и проявляя больше осторожности. Брид неслась отчаянно, примерно в ста ярдах впереди него, и он, пригнувшись, нырнул в низкие заросли утесника. Она остановилась и стала, видимо, собирать цветы, затем вновь двинулась вперед, держа их в руке и сделавшись более степенной. Он тайком следил, как она оттирала грязь с юбки и расправляла пальцами волосы.

Он поколебался мгновение, затем выскочил из своего убежища и, пробежав вперед несколько шагов, растянулся во весь рост за небольшим каменистым выступом. Оттуда он вновь стал наблюдать за ней. На пыльной тропинке появились фигуры двух людей, и он мог более ясно видеть деревню. Она состояла всего-навсего из нескольких круглых домиков, располагавшихся вокруг большего по размерам главного дома. Он напряг зрение, чтобы получше разглядеть фигуры людей, узнав в более высокой Гартнайта. Увидев Брид, молодой человек остановился и стал ждать ее. По его позе, взмахам руками и неожиданно упавшему настроению Брид можно было судить, что Гартнайт злится.

Адам, который уже было приготовился подняться и заявить о своем присутствии, неожиданно передумал. Он продолжал лежать на том же месте, поддерживая руками подбородок, и наблюдать. Его позиция позволяла ему видеть три фигуры — третья была ему неизвестна, — медленно идущие по направлению к деревне. Достигнув деревни, они остановились, оживленно поговорили несколько минут, после чего нырнули в низкий дверной проем одного из домов и скрылись из виду.

Он долго оставался в укрытии, надеясь, что они вновь появятся. Когда стало ясно, что этого не произойдет, он медленно пополз вперед, используя заросли высокой сухой травы в качестве естественного прикрытия. В какой-то момент он услышал лай собаки и распростерся во весь рост, прижав нос к сухой земле, вдыхая ее едкую сладость. Через несколько секунд лай прекратился, мгновенно заглушенный краткой командой, язык которой он не смог определить.

Адам ждал, затаив дыхание. Посторонних звуков не было слышно, он вновь поднял голову и увидел, что видит перед собой пару мягких кожаных сандалий. Вскочив от испуга, обнаружил, что находится лицом к лицу с высоким белокурым мужчиной со злобными темными глазами, тонким орлиным лицом и узким ртом с плотно сжатыми губами. Незнакомец схватил его за шиворот и что-то рявкнул, Адам стал отчаянно извиваться отчасти от злости, отчасти от испуга.

— Отпусти меня! Я ничего плохого не делаю! Отпусти! Я друг Брид. — Он тщетно размахивал кулаками, и незнакомец поставил его на землю, переместив свою железную хватку на запястье Адама. Повернувшись, он зашагал к деревне, таща за собой Адама. Мальчик стал изворачиваться сильнее, так как его первоначальная тревога переросла в настоящий страх. Взгляд этого человека был бескомпромиссным, а Адаму был хорошо знаком такой взгляд.

Пока они шли по грунтовой дороге, служившей деревне улицей, Адам видел в дверях лица людей. Один за другим появлялись обитатели деревни. Темные, лохматые, облаченные в странные светлые шерстяные или кожаные штаны, мужчины недружелюбно взирали на него. Среди них были и женщины, многие из которых были закутаны в шаль, они не выходили из темных глубин своих хижин; и неожиданно он понял, кто они такие. Это, должно быть, лагерь бродячих лудильщиков или настоящих цыган, пришедших издалека. Он, разумеется, видел бродячих лудильщиков и у себя в деревне. Некоторые из них наведывались по два-три раза в год, разбивая лагерь на берегу реки; они чинили горшки и кастрюли, точили ножи, и, когда управляющий решал, что в реке поубавилось слишком много лосося, они за ночь свертывали лагерь со всеми своими цветными фургонами и пони. Он слышал, что у них имеются поселения где-то в горах, куда они приезжают в зимнее время, и это, скорее всего, одно из них. Это успокоило его. Где-то в глубине души у него таился страх относительно того, откуда пришла Брид — тревога, не более. Узнать, что она — цыганка, было успокоением. Лудильщики всегда были дружественно расположены. Они, как правило, дружили с деревенскими детьми, и селяне не имели с ними никаких проблем. За исключением, разумеется, управляющего и его помощников.

Он огляделся вокруг, пытаясь увидеть Брид и Гартнайта, и наконец заметил их позади толпы.

— Брид, — крикнул он. — Скажи, чтобы он отпустил меня! — Он извивался, старался укусить державшую его руку и получил за это шлепок.

Высокий незнакомец отследил его взгляд и также смотрел на Брид. Он указал на нее пальцем и выкрикнул команду. Стоявшие вокруг нее расступились. Брид выглядела испуганной. Она медленно прошла через молчаливую глазеющую толпу и встала перед ними.

— Брид, скажи им! Скажи им, что я — твой друг, — просил Адам. Человек, державший его за руку, не ослаблял хватку. Адам впервые заметил, что его голова побрита наполовину, а на лбу, у края растрепанных светлых волос, виднелась темная татуировка.

Брид покачала головой. Закрыв лицо руками, она упала на колени. Адам увидел, что из ее глаз между пальцами капали слезы.

— Брид? — Он перестал сопротивляться, им овладела паника.

И в этот момент подошел Гартнайт и встал за ней. Он нежно положил руки на плечи сестры и заговорил с высоким человеком спокойным и твердым голосом.

Адам переводил взгляд с одного на другого. Он заметил, что у обоих мужчин на руках серебряные браслеты. У Гарт-найта на шее висело что-то похожее на ожерелье, а высовывавшиеся из-под плаща рукава его жакета свидетельствовали, что у него на руке также была замысловато разукрашенная татуировка, а над локтем — витиеватая золотистая тесьма. Это придавало ему экзотический и чужеземный вид. Очень эффектно. Адам смотрел поочередно то на одного, то на другого. Его отец не одобрял ювелирные изделия. Он считал это греховным наваждением, как и многое другое, явно приятное, смешное или красивое. У его матери не было драгоценностей, кроме обручального кольца. Он никогда не видел, чтобы мужчины носили драгоценности, разве только лудильщики в его деревне, которые иногда носили серьги, да лорд Питтенросс, владевший поместьем, который носил золотое кольцо с печаткой и выгравированный фамильный герб на мизинце левой руки. Несмотря на страх, Адам находился под впечатлением от происходящего.

Хватка высокого человека несколько ослабла, по мере того как он стоя выслушивал Гартнайта, и Адам выдернул руку. Он с вызовом тер ее, распрямляя плечи, чувствуя себя теперь смелее. Он тут же улыбнулся Брид, но та по-прежнему стояла на коленях, закрыв глаза руками.

Наступила очередь говорить высокому. Он жестами указывал на Адама, уничтожая мальчика одним своим видом — рубашка с открытым воротом, шорты, голые загорелые ноги и пыльные сандалии. Затем он вынул нож.

Адам в ужасе раскрыл рот. Одна из женщин, стоявшая рядом, заохала. Гартнайт продолжал говорить спокойно, как будто ничего не случилось, однако его пальцы, лежавшие на тонких плечах сестры, сжались до такой степени, что побелели.

Брид отняла руки от глаз. Ее лицо было мертвенно-бледным.

— Беги, А-дам! — вдруг крикнула она. — Беги!

Адам побежал.

Он извернулся, как угорь, под рукой, которой размахивал высокий, и, нырнув в толпу, побежал что было сил в том направлении, откуда пришел. Его неожиданная резвость застала всех врасплох, и прошло несколько секунд, прежде чем высокий бросился вдогонку. Но он почти сразу же отказался от погони. Остальные не сдвинулись с места.

Адам не собирался смотреть, что происходит. Он мчался, перепрыгивая через камни и вереск, перескакивая с валуна на валун, преодолел ручей, соскользнул в овраг, который скрывал его от обзора со стороны деревни. На дне его он лежал неподвижно, стараясь отдышаться. Его сердце колотилось где-то в горле, а ноги дрожали от перенесенного шока и усталости.

Когда он наконец поднял голову и осмотрелся, то забеспокоился, как бы снова не столкнуться с тем высоким мужчиной, стоявшим над ним. Но никого не было. Овраг был пуст. Рядом он услышал крик чекана, его металлический голос странно ассоциировался со звуком молотка Гартнайта, а также шум каскадом спадающего вниз щебня, что было вызвано его шагами. И ничего более. Он поднялся, внимательно огляделся вокруг, прежде чем медленно взобраться на вершину и оттуда посмотреть на деревню. Ее не было видно. Она скрылась за выступом холма, а вереск и каменистые наслоения не давали оснований говорить о признаках преследования или о каких-либо ориентирах, которые он запоминал.

Он понимал: чтобы добраться до дома, ему необходимо двигаться на юго-восток. Он взглянул на солнце, хотя уже знал, каким путем идти, принимая во внимание расположение отдаленных холмов.

Лишь когда солнце зашло за выступ Бен-Дерг, он наконец понял, что заблудился. Он чувствовал, что от страха у него засосало под ложечкой. Склон холма выглядел знакомым, но камня видно не было. Он не смог увидеть ничего из того, на что ориентировался, что он запомнил. Нащупав опору и стараясь не вызывать лишнего шума среди зарослей черники и каменистого щебня, он взобрался на край оврага и заглянул через него. Очертания отдаленных холмов были обычными, как и контуры горной долины внизу, но он не видел плиты с крестом. Вдали на фоне неба он вдруг заметил кольцо дыма, что указывало на расположение деревни Брид, и он сделал над собой усилие, чтобы успокоиться. Ведь он уже обследовал эти холмы с друзьями, когда настолько подрос, что мог ускользнуть из деревни. Как поступили бы при таких обстоятельствах его герои? Такие, как Ричард Хэнней или Секстон Блейк, Алан Брэк или всегда готовый прийти на помощь «Багряный цвет». У него нет компаса, но он будет ориентироваться по солнцу. Обретя уверенность, Адам направился, как он полагал, в правильном направлении, оставляя прямо за спиной деревню Брид, надеясь, что бы ни случилось, у нее не будет из-за него новых неприятностей.

Клубы тумана среди деревьев опять стали сгущаться, когда он все-таки отыскал каменный крест. Это была копия, над которой работал Гартнайт. Он положил на крест руку, потрогав пальцами резьбу с острыми краями и округлыми сложными узорами. Гартнайт лишь наполовину доделал изображение сломанного копья. Он чувствовал мелкие насечки кернером, определявшие контур узора.

На востоке над долиной уже сгущались темно-фиолетовые сумерки. Они мешали обзору, окутывая тьмой всю округу.

Он отошел от камня, стараясь увидеть оригинал — тот крест, который простоял на холме вот уже четырнадцать веков. Его не было видно. Воздух был неподвижен.

Нахмурившись, он сделал несколько шагов вперед, внезапно испытав странное головокружение. Все вокруг него завертелось. Видимо, он слишком быстро бежал. Он споткнулся, потряс головой из стороны в сторону, стараясь отделаться от легкого жужжания в ушах. Затем все прошло, и голова прояснилась. Туман перед ним рассеялся, и вдалеке он увидел серые каменные крыши кузницы и почтамта, огни главной улицы и выступы холмов над водопадами, которые скрывали от его глаз дом пастора, а оставшийся позади него древний крест уловил последний косой луч солнца, заходящего за горизонт.

 

3

— А-дам? — Рука, прикоснувшаяся к его плечу, была легкой как пушинка.

Пришла весна. Наступили пасхальные каникулы. Его ожидали десять полных дней свободы. Осенью Адам возвращался домой несколько раз, но Брид и Гартнайт не давали о себе знать, не обнаружил он и никаких следов убогой хижины и деревни, хотя занимался осторожно поисками. Расстроенный, он зарылся в библиотеке в карты и книги, надеясь отыскать признаки существования этого места, но не преуспел в этом, а когда горы занесло снегом, он прекратил поиски и, к радости отца, сконцентрировал внимание на учебе.

Он также потерял надежду на получение весточки от матери. Он более не выбегал навстречу почтальону и не прятался на лестнице, всматриваясь с волнением и надеждой сквозь перила, когда раздавался стук в дверь.

Иногда по ночам он плакал по ней, тайком, накрыв голову подушкой, чтобы заглушить рыдания. Отец никогда не упоминал о ней, а он не осмеливался спрашивать. Ему не довелось узнать, что письма все-таки были — четыре письма. Послания, которые она адресовала мужу, прося о прощении и понимании, и которые содержали заверения в любви к сыну этой одинокой, запуганной, отчаявшейся женщины, выбрасывались без прочтения в корзину для мусора, и постепенно, находясь на расстоянии многих миль к югу, она все больше теряла надежду когда-либо свидеться с Адамом. Однажды она приехала на автобусе и, спрятавшись за изгородью, надеялась хоть на миг увидеть его, но опасения быть замеченной кем-нибудь из деревни, а тем более мужем, были столь велики, что она в слезах вернулась в Перт следующим автобусом, а затем пересела на идущий на юг поезд. Она не знала, что в тот день Адам был далеко в горах, погруженный в свои мечты.

Джинни Бэррон знала не больше, чем Адам. Она переживала о ребенке, когда по утрам видела его бледное лицо и красноречивые темные круги вокруг глаз. Когда начались занятия в школе, он, когда еще было темно, отправлялся на велосипеде на автобусную остановку в Данкелд, находящийся в пяти милях отсюда, а там садился на автобус, идущий в Перт, пряча велосипед за изгородью. Когда с книгами в ранце он возвращался после долгого пребывания в школе, уже было темно, и не стоял вопрос, чтобы пойти куда-то, кроме как поужинать и отправиться к себе в комнату. Когда выпадал снег, он оставался в Перте на неделю, останавливаясь у двоюродной сестры Джинни Бэррон — Эллы. Так было заведено с первых дней пребывания в училище.

— Брид! — Он расплылся в улыбке. — Я думал, никогда тебя не увижу! — Он опасался за ее судьбу после того, как убежал из ее деревни, а воспоминания о высоком злом человеке и сверкающем лезвии его ножа преследовали его в ночных кошмарах.

— А-дам. Песочное печенье? — Она уселась рядом с ним и, открыв рюкзак, с надеждой перерыла его. В нем находилась его книга о птицах, полевой бинокль, записная книжка и яблоко.

Он пожал плечами.

— Песочного печенья нет. Извини.

— Песочного печенья нет. Извини, — повторила она.

— Возьми яблоко. — Он вынул его и передал ей. Она смотрела на яблоко с сомнением.

— Тебе наверняка известно яблоко! — Он в отчаянии покачал головой и, взяв у нее яблоко, откусил для демонстрации большой кусок.

Она засмеялась, кивнула и, снова взяв яблоко, последовала его примеру, обнажив маленькие белые зубы. Как и он, она подросла за эти месяцы.

— Яблоко хорошее. — Она опять кивнула.

— Брид, почему тот человек так разозлился, когда я пришел в твою деревню? Кто он? — Он старался объяснить этот вопрос жестами.

Она смотрела на него, и на мгновение ему показалось, что она поняла вопрос. Быстрая искорка, мелькнувшая в ее взгляде, и неожиданное напряжение плеч выдали ее, но она покачала головой и улыбнулась.

— Яблоко хорошее, — повторила она.

Расстроенный, он пожал плечами. Затем его осенила идея.

— Я буду больше учить тебя английскому языку, — объявил вдруг он. — Тогда мы сможем нормально общаться.

Его уроки продолжались все лето. Адам, рюкзак которого был набит песочным печеньем, ячменными лепешками или шоколадным тортом, быстро полюбившимся Брид, встречался с нею длинными вечерами, или в конце недели, или на каникулах. Большую часть времени они проводили на южном склоне холма, не делая попыток идти в ее деревню. Он подбивал Брид рассказать ему, кто тот человек, но она пожатием плеч переводила разговор на другую тему. Одно было ясно: кем бы он ни был, она очень боялась его. Пару раз они навещали хижину, в которой жила, как он понял, лишь в летний период ее мать, так что Гартнайт мог находиться неподалеку от места своих граверных работ, поскольку резьба по каменной глыбе составляла его главное занятие. Зимой он, видимо, работал в мастерской с людьми, которые ему помогали, но резьба по камню носила особый характер: в нем заключалось что-то особое, так что ему приходилось работать с камнем на месте. Иногда они сидели и часами наблюдали за ним, в перерыве он тоже присоединялся к занятиям языком, а его стамески, молотки, кернеры и шлифовальные камни, аккуратно сложенные в ряд, лежали рядом с ним.

Брид была очень способной ученицей и очень разговорчивой, вскоре она преодолела опасения, что не сможет общаться со своим компаньоном. Адам же, со своей стороны, уже обнаружил на основании плачевных оценок по латыни и французскому языку, что языки не являются его призванием. Он с трудом произносил слова, которым она старалась обучить его, и плохо их запоминал, хотя ему нравилось, как она до слез смеется, когда он их повторял. Ее беглая речь, с другой стороны, позволяла ей легко избегать его вопросов, когда она хотела этого, и в конце концов он перестал спрашивать о ее деревне и людях. Цыгане, полагал он, должны быть скрытными, и этим выводом ему пришлось довольствоваться.

Джинни Бэррон, обнаружив, что шоколадные торты — один из способов порадовать Адама, стала делать их чаще, а двое молодых людей вместе проводили время, загорая и плескаясь в жару в ручьях. Адам не делал попыток видеться с ребятами, с которыми когда-то дружил. Он не знал — да и не пытался узнать, — избегают они его по-прежнему или нет. Он редко виделся с отцом, который сам стал последнее время чаще задерживаться. Если бы он знал, что Томас больше времени стал проводить в исступленных молитвах, запершись в пустой кирхе, это могло бы вызвать в нем искру сострадания, он смог бы осознать замешательство, одиночество и смятение отца, но он вообще не позволял себе думать о нем. В его жизни существовало лишь трое взрослых, которым он доверял: Дональд Фергюсон, один из его школьных учителей, Джинни Бэррон и Джемма, мать Брид.

— А-дам, сегодня мы идем смотреть орлов. — Брид обожала его книгу о птицах. Она разглядывала ее страницы и называла имена многих птиц на своем языке, имена, которые он никак не мог запомнить. К его удивлению, она не умела писать, и он добавил обучение этому к своим урокам, утешая ее, когда она неумело обращалась с карандашами, и нахваливая, когда они, к удивлению обоих, обнаружили, что она умеет рисовать.

Орлы гнездились высоко на склоне Бен-Дерга. Чтобы добраться до этого места, им пришлось идти несколько часов, карабкаясь по горам, которые становились все круче, пробираться через вереск, а затем останавливаться и скользить вниз в первую впадину, протянувшуюся с востока на запад через поросшую вереском болотистую местность. На полпути у подножия скал поток коричневой речной воды каскадом падал на расстоянии двадцати футов через отвесный обрыв в круглую заводь, откуда далее мчался вниз по склону горы. Когда они подходили к скале, несколько оленей испуганно смотрели на них пару секунд, после чего большими прыжками скрылись из виду.

Адам улыбнулся ей. Она была одета, как всегда, в простой жакет, на сей раз светло-голубых и зеленых тонов, затянутый на талии кожаным поясом, в котором она носила нож, необходимый для различных нужд. На ногах у нее были сандалии, но не с пряжкой, как у него, а с длинными, похожими на ленты ремнями, которые были обмотаны вокруг голени. Длинные волосы, скрепленные серебряной заколкой, она откинула назад.

Брид кивнула. Она первой достигла заводи и, остановившись, стала поджидать его. Адам опустился на колени, склонился над водой и обдал ею свое разгоряченное лицо.

— Здесь можно поплавать. — Он улыбнулся, глядя на нее. — Здесь глубоко. Смотри.

Она с сомнением взглянула на него, а затем на темную воду.

— Купаться здесь не разрешено.

— Почему же? Ты же плещешься в ручье. Здесь не так уж глубоко. Смотри.

Прежде чем она успела остановить его, он стянул через голову рубашку и сбросил шорты. Оставшись в трусах, прыгнул в коричневую воду.

Заводь оказалась намного глубже, чем он ожидал, и ледяная. Он сделал несколько взмахов под водой, добрался до вертикально стоявшей скалы на другом конце, нырнул в поток и вынырнул на поверхность, с трудом переводя дыхание.

— А-дам! — Брид стояла на коленях у скалы на краю заводи. Она была в ярости. Она протягивала ему руки. — Выходи. Ты не должен плавать.

— Почему? — Он смахнул с глаз мокрые волосы и энергичными движениями поплыл к ней через заводь. Четырьмя взмахами он добрался до нее. — Эй, что случилось?

Она тянула его за руку.

— Выходи! Выходи! Выходи быстро! — Она топала ногой.

— В чем дело, Брид? Что произошло? — Он вылез из воды и встал рядом с ней. — Ты что, и вправду боишься?

— А-дам! В заводи живет Хозяйка. Ты не умилостивил ее! — раздраженно шептала Брид.

— Хозяйка? — Он с удивлением смотрел на нее. — О чем ты?

— Хозяйка. Она живет в заводи. Она присматривает за ней.

Адам какое-то время казался озадаченным, затем его осенило.

— Ты имеешь в виду кикимору? Ведьму? Злой дух. Брид! Неужели ты веришь в это? Это грех. Это противоречит Библии. — Он был потрясен.

Она покачала головой, не понимания его. Подойдя к лежавшему на земле в тени скалы рюкзаку, она порылась в нем и извлекла торт, завернутый в непромокаемую бумагу. Развернув ее, она вынула свой нож и тщательно разделила торт на три части.

— А-даму. Брид. И Хозяйке. — Она поочередно указывала на каждый кусок. Взяв в руки третий кусок, она подошла к краю заводи и осторожно вскарабкалась на скользкие камни, подойдя как можно ближе к ниспадающему потоку воды. Раскрошив кусок торта, она стала медленно бросать кусочки в водный каскад, что-то приговаривая при этом. Закончив, постояла еще несколько секунд, озабоченно поглядывая вокруг, словно ожидая, будет ли принят ее дар.

— Брид! — Адам была поражен увиденным.

Резким жестом она заставила его умолкнуть, продолжая всматриваться в воду, затем указала пальцем. Он увидел быстро мелькнувшую в воде тень.

— Это форель, — возмущенно проговорил он.

Она отрицательно покачала головой. Затем ее настроение резко изменилось, она захлопала руками и засмеялась.

— Форель — посланница Хозяйки! — воскликнула она. — Хозяйка довольна. Теперь можно поплавать. — Она села и стала расшнуровывать сандалии.

Под жакетом на Брид ничего не было одето. Она постояла секунду на камне, ее бледное тело контрастировало с загорелыми руками и ногами, затем она бултыхнулась в воду, издав при этом возглас восхищения.

Адам стоял неподвижно. У него перехватило дыхание. Ему приходилось видеть маленьких сестер своих друзей без одежды, когда матери купали их у огня, и он всегда отводил взгляд, особо избегая смотреть на сияющий своей наготой разрез между ног. Он по-прежнему всерьез желал стать врачом, но никогда раньше не видел без одежды девушку или женщину, а сейчас он увидел на короткий момент, когда она стояла как ни в чем не бывало на камне, эту стройную девушку, молодую женщину; увидел ее маленькие упругие груди, темный пушок волос между ног, ее соблазнительный изгиб бедер и ягодиц, перед тем как она прыгнула в воду.

Раньше он никогда не задумывался, сколько Брид лет. Примерно его возраста, полагал он, но она была его другом, его приятелем. Он никогда не воспринимал ее наравне с хихикающими девчонками в Питтенроссе или Данкелде, но его тело, к огромному его смущению, реагировало само по себе.

Он продолжал стоять на том же месте, подавленный, у его ног в заводь стекала вода, а Брид, откинув назад волосы, освободившиеся от заколки, взбалтывала ногами воду.

— Иди, А-дам, — кричала она. — Иди. Прекрасно.

Он неуверенно улыбнулся, его взгляд был устремлен на ее груди, когда она стояла под струей воды, падающей на ее плечи. Темные пряди волос прилипли к спине.

— Иди. — Она вдруг поняла, какое воздействие производит на него, и улыбка ее сделалась совращающей. Она провела пальцами по телу, задержав их на мгновение на торчащих сосках, а затем опустила руки на бедра. — А-дам. Иди. — Ее голос понизился. В нем прозвучало повеление. Он колебался лишь секунду.

Холодная вода сразу же привела его в чувство. Подняв брызги энергичным движением рук и ног, он поплыл к дальнему концу заводи, прошмыгнул мимо Брид, нырнув под самый каскад. Звук падающей воды был оглушающим. Он целиком оказался в ледяном потоке, окруженный, оглушенный и ошеломленный им. Он встал на ноги прямо под каскадом и задрал вверх лицо, наслаждаясь мощью воды, громыхавшей над ним. Эта мощь душила, подавляла, топила его. Он резко опустил голову, выскакивая из-под потока, ловя воздух, чтобы восстановить дыхание.

Встревоженная Брид подплыла к нему.

— А-дам? С тобой все в порядке? — Своими холодными пальцами она дотронулась до его руки.

Он отпрянул, почувствовав под водой прикосновение ее твердых бедер к своим. Он отреагировал так, будто его обожгло. С пронзительным криком он повернулся и быстро поплыл на другой конец заводи. Выйдя из воды на камни, он полежал несколько секунд на спине, стараясь перевести дыхание.

Она была уже рядом.

— А-дам? — Она склонилась над ним, с ее грудей стекала вода. — А-дам? Что случилось? Ты хлебнул воды? — Она опустила одну руку ему на плечо, а другую на живот, нежно, озабоченно. — Бедный А-дам. Ты стоял под падающей водой. Только Хозяйка бывает там. Она сердится на тебя.

Он открыл глаза.

— Это не хозяйка, Брид, — тяжело дыша, произнес он. — Верить в это плохо. Это — грех. Если будешь верить в это, попадешь в ад.

— Ад? — Она опустилась на колени рядом с ним, сбитая с толку, ее длинные мокрые волосы благопристойно прикрывали ее груди.

— Ад. Гадес. Преисподняя. — По голосу Адама чувствовалось, что его все больше одолевало отчаяние. — Брид, ты когда-нибудь слышала о Господе? О Иисусе?

— О, Иисус. — Она улыбнулась. — Колумсил говорил об Иисусе. Бройчану не нравится это. А Бруду, королю, Иисус нравится.

— Королю? — Адам нахмурился, услыхав созвездие странных имен. Солнце светило теперь ему в лицо, и он лежал на раскаленных камнях, Брид возвышалась над ним в виде темного силуэта. — Ты имеешь в виду короля Георга?

— Короля Бруда, — твердо сказала она. — Хозяйка наказывает тебя, А-дам. Она влила в тебя воду. Ты должен сделать ей подарок. Попроси у нее прощения.

— Я не собираюсь просить прощения у языческих духов! — воскликнул он в сердцах. Он сделал движение, чтобы сесть, но она снова уложила его неожиданно сильным движением.

— А-дам, попроси прощения, или она сделает тебя мертвым.

Она выучила слово «мертвый», когда они наткнулись на оленя со сломанной шеей у подножия скалы. К его удивлению, она стала оплакивать его, нежно лаская руками жесткую красно-коричневую шерсть у его носа и держа голову на руках, когда в нем угасала жизнь. Теперь она отнюдь не проявляла нежности.

— Она не может сделать меня мертвым. — Его тело покрылось гусиной кожей.

Она кивнула, на ее лице изобразился такой гнев, что его охватил страх.

— Может. Я служу Хозяйке. Я знаю ее. Я убью тебя, если она меня попросит. Она очень недовольна. Ты побывал на особом для нее месте. Ты должен дать ей кусок торта.

Адам в ужасе взирал на нее.

— Не дам!

— Ты отдашь ей свой кусок, или она сделает тебя мертвым.

— Брид! Ты сошла с ума! — Сказав это, он несколько мгновений размышлял, соответствует ли это действительности. Она вселяла в него страх. Взгляд ее был бескомпромиссным, раньше он такого никогда не замечал. Кусок торта не способен умиротворить живущего в воде духа, даже если он и существовал, во что он не верил. Он снова попробовал сесть, и на этот раз она не возражала. Она грациозно поднялась на ноги и встала перед ним.

— Пожалуйста, А-дам. Сделай ей подарок. — Ее голос обрел новый, оттенок. — Любой. Дай ей свои часы. — Ранее она никогда не видела часов и была очарована ими.

— Не дам. — Он пытался улыбнуться. — Пожалуй, отдам ей торт.

— Тогда дай торт. — Она проявляла твердость и скрестила на груди руки.

Его взгляд скользнул по ее грудям, и он с трудом перевел его на ее лицо.

— Хорошо, чтобы порадовать тебя, я брошу кусок торта.

— Не бросай, А-дам. Дай его Хозяйке. — Она была непримирима.

— Брид…

— Дай ей, А-дам, или я позволю ей убить тебя. — Ее властный голос заставил его взглянуть на нее с трепетом. В мгновение ока она, казалось, превратилась из соблазнительной женщины-ребенка в неистовую мегеру, пользующуюся властью, как это делали его школьные преподаватели. Покачав головой, потрясенный и встревоженный, он сел на корточки и смиренно полез в рюкзак. Он вынул два оставшихся куска торта и, взяв один из них в руки, пошел к заводи. Она молча наблюдала, как он приблизился к месту, где она стояла, торжественно надломил торт и сквозь пальцы сбросил его в воду.

— Теперь довольна? — Он чувствовал себя обманутым; он сам хотел съесть торт. К тому же он чувствовал себя виноватым и испуганным. Из-за Брид он принес жертву богу цыган-язычников и тем самым повредил своей бессмертной душе. Он сел на камни на краю заводи и, обхватив руками длинные ноги, опустил подбородок на колени.

Она взглянула на него.

— А-дам? — В голосе ее больше не ощущалось гнева. На сей раз он был нежным. Неуверенным. — А-дам? Почему ты недоволен?

— Я доволен. — Он не смотрел на нее.

— Хозяйка теперь счастлива. Она ест торт.

Он слегка изменил положение, повернувшись к ней спиной.

Раздался легкий вздох. Затем он услышал слабый хруст бумаги и оглянулся.

— А-дам ест торт Брид. — Ему предлагался оставшийся кусок торта.

— Я не хочу. — Он недовольно отвернулся.

— Пожалуйста, А-дам. — Ее голос был таким печальным, что его неожиданно охватила жалость. Он повернулся к ней.

— Ладно, съем кусочек. — И сказал это так, как будто делал ей одолжение. Он протянул руку и отломил краешек от куска торта, лежавшего на бумаге.

— Мы делимся. — Она улыбалась. Она опустилась на камни рядом с ним и разломила надвое оставшийся кусок. Засунув в рот свою долю, с аппетитом съела его. Солнечный луч играл на ее теле, согревая его, разгоняя гусиную кожу там, где коснулся его холодный ветер. Адам смотрел в сторону, сосредоточившись, насколько было возможно, на торте, который он ел, прижимая языком к зубам мягкую сладость, наслаждаясь маслянистыми крошками.

— Хорошо? — Брид улыбалась ему. Там, где концы ее волос высохли, они завитушками поднимались к шее.

— Хорошо, — кивнул он. Он лежал на камнях, положив на глаза руку, чтобы заслонить их от солнца. — Если мы хотим увидеть орлов, надо одеваться и идти. — Вопреки своим словам, он не желал уходить; ему хотелось остаться здесь с этой красивой обнаженной девушкой навсегда.

Она сидела и смотрела на воду, погруженная в размышления.

— Орлов посмотрим завтра, — сказала она наконец. Было очень трудно заставить ее понять, что значит «завтра». И «сегодня». — Останемся и поплаваем.

Он вяло кивнул.

— Хорошая мысль.

Теперь она смотрела на него, слегка улыбаясь. Он загорел. Рубцы на спине от побоев отца почти исчезли. Он был красивый, хрупкого сложения, стройный, плечи его становились шире по мере возмужания. Прислонившись к нему, она нежно дотронулась рукой до его груди. Он замер; она наклонилась над ним, а ее волосы, по-прежнему холодные и влажные, вызывающе свисали над его сосками и ниже, в направлении живота.

— А-дам? — Ее голос был мягким. Она нежно отвела его руку от глаз, и он испуганно взглянул ей в лицо, которое было всего на расстоянии двух дюймов от его лица.

Она улыбалась, легким движением рук проводя по его плечам и далее по груди и животу.

Он схватил ее за руку.

— Брид, не нужно.

— А-дам, — прошептала она. Она ослабила его хватку. — А-дам, закрой глаза.

Он смотрел на нее, как загипнотизированный, вглядываясь в глубину ее серебристых глаз. Ему нужно было уходить. Нужно было вставать и идти домой. На мгновение перед его глазами мелькнуло взбешенное лицо отца, и он почувствовал, как его пронзил страх. Но он хотел остаться. Больше всего на свете он хотел остаться там, где был.

— А-дам, закрой глаза, — снова прошептала она. Она улыбнулась, и ее серые глаза стали темнеть, становясь глубже и таинственнее, когда она приложила палец к его губам. Будучи не в состоянии шевельнуться, он закрыл глаза и замер.

Ее поцелуй был легким как пушинка, опустившаяся ему на губы. Он принес запах прохладной, чистой горной воды и шоколада и пронзил судорогой невообразимого блаженства все его тело.

— Приятно, Адам? — тихо проговорила она. Теперь ее руки были на его груди, играли с его сосками. У него пошла кругом голова. Он не знал, на чем сосредоточить внимание — на своих губах, груди или других частях тела, когда он почувствовал, что она наклоняется над ним все ниже, а ее тело, холодное и чистое, воспламеняет огнем его тело. Теперь ее руки спускались все ниже, нежно залезая к нему под трусы. Он открыл рот, чтобы запротестовать, но обнаружил, что ее губы уже слились с его губами, а ее язык соблазнительно вибрировал между его зубами. Он был не в состоянии оттолкнуть ее. Вдруг его обуяло чувство, которое он не мог контролировать. Со стоном он притянул ее лицо к своему, отвечая на ее поцелуи, извиваясь под ней, чтобы навалиться на нее и проскользнуть между ее раскинутых ног.

— Брид! — простонал он.

Он схватил ее груди руками, и она задыхалась, по мере того как он сжимал их все сильнее.

— Брид!

Экстаз, который он испытал, войдя в нее, лишил его сил и притока воздуха. Некоторое время она лежала и смотрела поверх него на сверкающую голубизну неба, затем быстрым движением выбралась из-под него и легко поднялась на ноги. Она стояла и задумчиво глядела на него, а он провел по ней сонным взглядом, и на мгновение, когда она сверлила его своим взором, его охватил приступ страха. Поток исходящей от нее силы был подобен настоящему удару.

— Было хорошо, Адам. Приятно. Теперь А-дам — мой. Навсегда! — Казалось, ее глаза сомкнулись, и страх, испытываемый Адамом, грозил перерасти в панику. Его пульс учащенно бился, его легкие застыли от задержки дыхания. Затем это прошло. Она отвела взгляд и засмеялась.

— А-дам устал!

Двумя прыжками Брид достигла края заводи и нырнула.

Адам закрыл глаза. Его сердце бешено колотилось, и он чувствовал себя совершенно разбитым.

И вдруг — ледяная вода прямо в лицо!

— А-дам спит! — Ее смех был ехидным. Она стояла над ним, с нее капала вода, а ее ладони были сложены в виде чашечки. Он видел за нею заходящее солнце, окружавшее ее сверкающим золотисто-красным ореолом, и только сейчас осознал, как долго они пробыли тут. Он медленно сел, а она опустилась рядом с ним на колени.

— А-дам счастлив?

Он ощущал ее энергию и возбуждение и что-то еще, что-то дикое и по-прежнему необъяснимо пугающее. Он кивнул. Ему было трудно говорить.

Она нагнулась над ним и, мгновенно изменив настрой, потянулась к рюкзаку.

— Брид голодная. — Она пошарила в рюкзаке — по записной книжке, книге о птицах и биноклю — и грустно покачала головой. — Торта нет.

Он засмеялся, и чары наконец перестали действовать.

— Торта нет. Сама виновата. Побросала его в воду.

Вскочив на ноги, он подбежал к заводи и бросился в воду, чувствуя, как великолепная холодная и чистая вода смывает страх и чувство ненависти к самому себе, которое таилось где-то на задворках его сознания. Он с максимально возможной скоростью переплыл заводь во всю длину, а когда плыл обратно, увидел, что Брид уже оделась. Выжав руками волосы, она закрепила их на макушке серебряной заколкой. Когда он подплыл к берегу, она уже завершила превращение страстной требовательной женщины в голодного ребенка.

— Мы идем к маме. Она кормит нас лепешками.

Адам кивнул.

— Нужно торопиться. Уже темнеет.

Теперь, когда она полностью оделась, страх отступал, а стыд и смущение выходили на передний план. Он не хотел, чтобы она видела его голым. Он хотел, чтобы она отвернулась, когда он выходил из воды, но она стояла неподвижно и смотрела на него.

— Скорей, А-дам.

Он был сердит, вылезая из воды.

Но она больше не смотрела на него. Ее глаза были устремлены на долину, где среди деревьев сгущался туман.

— Скорей, А-дам, — снова сказала она. — Мы теперь идем.

У него не было намерений оставаться на ночь. Он рассчитывал отыскать во тьме дорогу домой, но у огня, разведенного матерью Брид, было так тепло, а он устал. Он несколько раз впадал в дремоту, прислонившись к грубым стенам их дома, и наконец заснул. Брид смеялась, глядя на мать, пожимала плечами и смеялась, они накрыли его одеялом и оставили одного. Свернувшись на своих кроватях из срезанного вереска, покрытого овечьей шерстью, они повернулись спиной к входу и крепко заснули.

Он проснулся неожиданно. В хижине было холодно, огонь почти догорел, а камень за его спиной стал мокрым от росы. Он сидел неподвижно, окоченевший, чувствуя себя неловко. Брид и ее мать еще спали, но его что-то разбудило. Он осторожно отбросил шерстяное одеяло, которым они накрыли его, и поднялся. Он отыскал путь к двери, откинул кожаный занавес, который в это время года служил единственной защитой, и вступил в холодный белый предрассветный туман.

Пройдя тихонько к ручью, он нагнулся и стал ополаскивать лицо водой, когда услышал позади себя звон металла, ударявшегося о камень. Он повернулся, откинув спадающие на лицо волосы, напряг зрение и огляделся вокруг. Несколько секунд спустя в поле его зрения оказались серые силуэты, и он увидел двух людей, которые вели лошадей к хижине. Он остался на месте, неожиданно испугавшись. Один из них был Гартнайт, в этом он был твердо уверен. Другой — он подался вперед, прищурился и чуть было не онемел от изумления, узнав высокую тонкую фигуру человека, угрожавшего ему в деревне Брид. В отчаянии пытаясь найти, куда бы спрятаться, он озирался вокруг. Но его мог скрыть лишь туман.

— Брид? Мать? Вы встали? — Голос Гартнайта звучал в тишине на редкость громко. Хотя Адам и не мог говорить на их языке, он понял достаточно слов из сказанного. — У нас гость.

Он не мог видеть хижину, но спустя несколько секунд услышал шарканье, а затем взволнованный голос матери Брид со словами приветствия, словами, похожими на те, с которыми она однажды обращалась к Адаму.

— Досточтимый брат, мы приветствуем тебя в нашем доме и очаге. Садись. Сюда. Я принесу поесть.

Слово «брат» в тот раз не использовалось, но Адам знал его. Он нахмурился. Был ли это обиходный термин, или же слово действительно означало, что этот человек — дядя Брид? Если это так, то почему, черт побери, она не сказала ему об этом?

— Бройчан пришел посмотреть мою резьбу, мать. — Голос Гартнайта был по-прежнему громким, и его было хорошо слышно. — Где сестра?

— Сейчас придет. Она достает лепешки и пиво для нашего гостя.

Адам представил себе их страх, подумав о том, что было бы, если бы он по-прежнему находился там, с ними, а затем и их радость, когда они поняли, что он ушел.

Ему нужно было уходить. В любой момент туман мог рассеяться, разогнанный утренним ветром или растопленный солнцем, как только оно появится над горами. Он увидел, как мелькнула, а затем исчезла тень: Гартнайт вел лошадей, чтобы привязать их к дереву, которое они называли «сосной для наблюдения».

Адам осторожно поднялся на ноги. Он отошел от ручья и ступил на мягкую траву, разросшуюся от водяных брызг с камней. Если он успеет дойти до деревьев, то уйдет незамеченным через лощину еще до того, как рассветет.

Он сделал еще один шаг. Затем замер. Чей-то голос, громкий и низкий, прозвучал в такой близости от него, что он подумал, что этот человек находится рядом с ним.

— Король по-прежнему развлекает христиан в Крэг-Падрайге. Он приказал нам выставлять крест по всему королевству, чтобы умилостивить Бога Иисуса. Он считает, что Колумсил способен победить меня.

— В этом случае, дядя, он сильно заблуждается. — Голос Гартнайта доходил обрывками. Белизна сместилась, и на мгновение Адам смог увидеть двух людей, стоящих у хижины. Он старался быть невидимым, когда заметил, что Бройчан повернулся к нему спиной.

— Действительно, заблуждается. Я вызвал бури, чтобы валить деревья у его ног, потопить его лодку, убить его лошадь. — Бройчан втянул воздух через зубы. — Он призывает своего бога, чтобы бороться с моим богом, а король, чтобы умилостивить его ради гостеприимства, велит мне попридержаться. Пусть будет так. Пока что. Как только он покинет королевский кров, я прихлопну его как муху. — Он стукнул себя по бедру ладонью, и Адам вскочил. Достаточно было этому человеку сделать движение на дюйм в сторону, и он увидит его.

Между ними проплыла туманная полоса, едва ли больше дымки в набиравшем силу свете. Этого оказалось достаточно. Затаив дыхание, Адам сделал два, а затем три шага в сторону деревьев. Рядом с ним росло несколько утесников. Он достиг их и с облегчением опустился на землю, когда до него вновь донеслись голоса.

— Ты должен вырезать крест на обратной стороне священного камня, Гартнайт. Покажи мне свои рисунки, и я выберу нужный. Он не повредит, но порадует короля и его гостей. Потом мы послужим нашим богам и продемонстрируем, что они сильнее, когда я расколю горы силой своего гнева! А малышка Брид поможет мне. — Он вытянул руку, чтобы дотронуться до щеки Брид.

Из своего укрытия Адам мог теперь видеть ее. Он затаил дыхание, а его тело покрылось мурашками, когда он увидел, как этот человек своей лапой потрогал ее лицо. Она держала в руках одну из серебряных тарелок, которые Гартнайт выгравировал для матери, и предлагала что-то гостю. Он принял дар, и Адам заметил, что он поднес его ко рту. Несколько секунд он стоял, наблюдая молчаливую сцену, которая разыгрывалась перед его глазами, затем туман вернулся, и он потерял всех из виду. Не медля, он бесшумно пронесся по направлению к деревьям, нырнул между ними и что есть сил побежал вверх по холму.

Первые лучи солнца уже упали на камень. Задыхаясь от быстрого бега. Адам вдруг обнаружил по достижении камня, что забыл рюкзак с бесценными книгами и биноклем. Он корил себя, но знал, что они никуда не денутся. Брид позаботится о них. Медленно обойдя вокруг камня, он почувствовал теплый луч солнца на своих плечах, когда на мгновение остановился, чтобы пощупать сложную резную работу. Это был его камень. На одной стороне были изображены странные символы и фигуры древних пиктов, а на другой — решетка и кружева кельтского креста. Нового, вырезанного Гартнайтом камня без креста не было видно.

Брид запрятала рюкзак под покрытие кровати, как только он попался ей на глаза. Она спокойно осмотрела внутренность избы, отыскивая признаки пребывания Адама. Если они есть, дядя заметит их. Его зрение превосходило зрение обычного человека. Она молилась, чтобы Адам ушел, и не просто скрылся в тумане, а вообще покинул их территорию.

Она знала, что дядя отличается подозрительностью. Он не доверял Гартнайту, подчеркивая это постоянными визитами. Гартнайт был слишком молод. Должность резчика по камню и хранителя ворот была священна, — так же, как деятельность жреца или барда. Эту семейную традицию Гартнайт унаследовал от отца, который умер два года тому назад. Она переходила вместе с передаваемым по наследству знанием о том, как попадать в царство вечно молодых, если кто-либо вообще осмелится на это. Попадать туда было запрещено всем, кроме посвященных, но иногда люди проскальзывали сквозь врата, не имея об этом представления, — как, например, Адам.

С первого же раза, как увидела Адама, Брид поняла, что он пришел с земли, лежащей по ту сторону камня. Его странная одежда и речь отдаляли его от нее. Она внимательно наблюдала за ним, чтобы проследить, как он преодолевает путь, который приносит смерть всем, кроме весьма немногочисленных, знавших дорогу. К своей глубокой радости, она убедилась, что он человек, а не дух или призрак. Но он был слишком молод, чтобы стать посвященным. Он очаровал ее с того самого момента, как она увидела его. И вот теперь она сделала его своим. Ее губы расплылись на мгновение в тайной улыбке, но затем улыбка исчезла. Какова бы ни была его сила, она собиралась заполучить ее.

— Брид. — Раздраженный окрик извне заставил ее вскочить. Еще раз окинув хижину быстрым взглядом, она вышла в туман и столкнулась с пристальным взглядом дяди.

— У тебя испуганный вид, дитя. — Он схватил ее за руку и притянул к себе. — Нет оснований. — Взяв ее за подбородок, он приподнял ей голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Встретившись с его взглядом, она быстро отвела глаза, опасаясь, что он может засечь новую женскую силу, которая продолжала разливаться по ее жилам, силу, дарованную прикосновением мужчины. Она чувствовала, как его глаза сверлят ее душу, но через мгновение он отвел взгляд от ее лица и повернулся к сестре. — Она здесь дичает, Джемма. — Он был строг. — Ей следует учиться. Ей нужно многое познать, чтобы служить святым местам. — Он медленно, почти обольстительно провел рукой по щеке Брид.

Она отступила на шаг, чтобы он не мог дотянуться до нее, и распрямила плечи.

— Я желаю следовать по пути слова, дядя. — Она смотрела на него, не сводя глаз. Страх исчез, и ему на смену пришла холодная решимость. — Я уже многому научилась у Друста, барда из Абернайта. Он согласился обучить меня всему, что знает.

Она видела, как лицо дяди налилось кровью, и тотчас пожалела о своих смелых словах.

— Ты осмеливаешься строить собственную жизнь? — прогремел он, обращаясь к ней.

Она не сдавалась.

— Это мое право, дядя, раз у меня хорошая память и умение красиво говорить. — Это было ее право как потомка двух древних фамилий бардов, одна из которых — по линии матери — была королевских кровей, ибо ее дядя Бройчан был приемным отцом короля и его главным друидом.

Воцарилось долгое молчание. Джемма находилась рядом, стоя с кувшином в дверях. Она собиралась долить брату пиво, но вместе со своими двумя детьми стояла, не сводя взгляда с его лица. У нее перехватило дыхание.

— Вы поощряете ее в этом? — Бройчан посмотрел сначала на Джемму, затем на Гартнайта.

Гартнайт заговорил первым.

— Если в этом ее призвание, дядя, то разве не ясно, что ее поощряют боги? Без их вдохновения она не имела бы таланта, чтобы учиться у Друста. — Гартнайт говорил с гордостью и достоинством.

Брид подавила победную улыбку. Она хотела заключить его в свои объятия, но не сдвинулась с места.

Брочайн резко повернулся. Прошагав к одному из бревен, лежавших у огня для сидения, он туго затянул вокруг себя плащ и уселся.

— Декламируй, — скомандовал он.

Брид перевела дыхание и взглянула на Гартнайта. Тот хмуро кивнул. Своеволие его сестры, ее приступы неистовой ярости, пугавшие его, ее дикая врожденная сила будут обузданы и укрощены их дядей.

Она вышла вперед. Вначале слишком нервничала, чтобы произносить слова, затем каким-то чудом нервозность исчезла. Распрямив спину, она подняла голову и начала декламировать.

Ее учитель был человеком требовательным. Длинными зимними вечерами, сидя у огня, он выделил среди своих слушателей Брид, зная о ее происхождении и уме, и беспрестанно повторял длинные поэмы и истории, являвшиеся их наследием, пока она не смогла декламировать их без запинки. У Брид, как обнаружил Адам, была исключительно хорошая память. Она уже изучила основы того, что преподавали в школе бардов.

Наконец Бройчан поднял руку. Он кивнул.

— И в самом деле твой язык отмечен печатью богини. Это хорошо. Ты должна учиться дальше. — Он смотрел на нее несколько секунд, ясно видя зарождающуюся в ней силу, ее дикую, неукротимую связь с Хозяйкой. Он на мгновение нахмурился, по лицу прошла тень. В ней чувствовалась твердость, упорство, духовная целеустремленность, которыми, пока не наступил нужный момент, следует тщательно управлять. Он снова обратился к сестре. — Оба твоих ребенка талантливы, Джемма, и это хорошо. Как только этот монах Колумсил отправится на запад, откуда пришел, мы изгоним из страны бога Иисуса. Они помогут нам в этом.

Таким путем Брид можно использовать.

И сдерживать.

И ее кровь, как наследницы королей, может освежить и очистить землю, оскверненную человеком, посланным богом Иисусом.

 

4

— А там, где ты был?

Томас Крэг потратил всю ночь, обследуя холм. Небритый и изможденный, он остановился, тяжело опираясь на трость и стараясь отдышаться.

— Отец! — Адам сидел, превозмогая сон, на разогретом солнечными лучами камне, слишком усталый, чтобы проделать долгий путь до дома. — Извини. — Он с трудом поднялся на ноги, неожиданно испугавшись. — Я… — Он заколебался. — Я заблудился в тумане и подумал, что будет лучше остаться…

— Ты подумал, что будет лучше! — Страх и крайняя усталость Томаса быстро трансформировались в гнев. — Глупый, бездушный, самонадеянный ребенок! Неужели тебе не пришло в голову, что я волнуюсь за тебя? Неужели ты не понимал, что я проведу ночь без сна и буду заниматься твоими поисками? — Чувство вины и самобичевание, которые постоянно мучили его, с каждым днем отнимали у него все больше сил.

— Я не думал, что ты заметишь мое отсутствие, отец. — Адам отступил на шаг, хотя его тон был вызывающим.

— Ты… ты не думал, что я замечу!

— Да, отец. Ты на протяжении многих месяцев не замечал, дома я или нет. — Адам набрался смелости, чтобы говорить. — Ты вообще не замечаешь меня.

Он выдержал взгляд отца. Послышалось мяуканье канюка, поднимающегося с потоком разогретого воздуха все выше и выше над холмом. Ни один из них не взглянул вверх.

Молчание продолжалось целую минуту, затем еще одну. Адам затаил дыхание.

Неожиданно плечи отца поникли. Он опустился на камень и бросил у ног трость. Потер руками щеки, вздохнул и покачал головой.

— Извини. — Он тер себе глаза. — Извини. Ты, конечно, прав. Я веду себя непростительным образом.

Адам расположился футах в шести от него. Он ничего не говорил, его взгляд был направлен на лицо отца. Страх и вызов уступили место странному, свойственному взрослым состраданию к этому измученному человеку.

Наконец Томас поднял глаза.

— Тебе следует пойти домой и поесть.

Адам кивнул. Он медленно поднялся. Ноги с трудом подчинялись ему, он устал и неожиданно сильно проголодался.

Крики, от которых он проснулся, оказались его собственными. Заглушив звук подушкой, он взглянул в окно и увидел, как ветви плюща бьются вокруг рамы, стуча по стеклу и развеваясь зелеными и кремовыми лентами на свежем юго-восточном ветру.

До этого он плотно позавтракал под бдительным оком Джинни Бэррон и затем по ее указанию поднялся наверх. Он намеревался лишь полежать с минуту со своей книгой о бабочках, но под воздействием усталости, расстройства и смятения мгновенно уснул.

Сон был кошмарным. Он плыл под водой. Вначале все было забавно. Он легко двигал ногами и широко раскрытыми глазами наблюдал в темной воде за мелькавшими зелеными водорослями и быстрой коричневой форелью. И вдруг появилась перед ним она. Кикимора. С безобразнейшим лицом, которое ему когда-либо доводилось видеть, нелепая, беззубая, с мешками под глазами, окруженными гнойниками, с широким мясистым носом, со спутавшейся массой водяных змей вместо волос. Он открыл рот, чтобы закричать, но у него полностью отказали ноги, и он захлебнулся. Он тонул, опускаясь на дно, и все это время она приближалась к нему и смеялась. И вдруг она перестала быть кикиморой. Ее лицо превратилось в лицо Брид, а волосы — в волосы Брид, и он смотрел на ее голое тело, пытаясь ухватить за груди, несмотря на то что тонул.

Он сел на кровать, прижав к груди подушку, по-прежнему ощущая нехватку воздуха, и осознав, к своему смущению, что испытывает сильную эрекцию. Свесив ноги через край кровати, он встал, подбежал к окну и поднял вверх тяжелую оконную раму. Высунув голову, открыл рот и стал вдыхать воздух. Он оставался у окна, пока дыхание не восстановилось и он не пришел в себя, после чего вернулся назад в комнату. Он боялся, как бы не услышал отец. Ему не довелось узнать, что отец не обратил внимание на вымученные крики мальчика и, сидя за письменным столом в кабинете на первом этаже, чувствовал лишь, как по его щекам медленно стекают горячие слезы.

Следующий день был выходной. Адаму не хотелось идти в кирху. Он задержался по пути туда, когда прихожане валили в старое каменное здание, и думал о том, как бы незаметно нырнуть между деревьями и через церковный двор сбежать к широкой реке с медленным течением. Затем появилась Джинни и рядом с ней Кен, и им как-то удалось ввести с собой в кирху Адама и занять места на скамьях. Адам сидел неподвижно, устремив взгляд на белоснежные полоски, спускающиеся с одеяния отца, когда тот возвышался перед ним на кафедре. Мальчик дрожал. Если отец и не видит, что происходит в нем, то Бог, несомненно, видит. Адам был в ужасе. Его кожа стала влажной от чувства вины, руки были зажаты между коленями, по голове от страха ползли мурашки при мысли о Брид, его снах и о том, что он наделал. И на задворках его ума постепенно стала зарождаться мысль о том, было ли столь же греховно то, что сделала его мать, и не попадет ли она вместе с ним в ад.

Они встали при исполнении гимна, и он почувствовал, что у него пересохло во рту, его голос звучал тонким писком. Когда служба закончилась, его лицо было бледным, и он сумел выскользнуть из кирхи, сославшись на то, что у него разболелась голова, и даже наблюдательная Джинни не усомнилась в искренности его слов.

Мысли о Брид заполняли каждый момент его жизни. Сменявшие друг друга чувство вины, страх, навязчивое стремление к ней, которое ночью трансформировалось в похотливые сны, и в не меньшей мере презрение к самому себе преследовали его всюду. Он вновь и вновь возвращался к камню, но не мог отыскать путь к ее деревне и хижине. Обескураженный и сгорающий от нетерпения, он громко рыдал, слоняясь туда-сюда между деревьями. Но каждый раз склон холма оказывался пустым, за исключением попадавшегося ему иногда стада оленей, которые паслись на нижних склонах, и, потерпев очередное фиаско, он был вынужден возвращаться домой, где его ждал ужин, который он ел в одиночку без всякого энтузиазма, и холодная постель, лежа в которой он вновь мечтал о Брид, стыдливо соскребая носовым платком со своей пижамы эти предательские проявления соблазна, чтобы Джинни не заметила их при стирке.

Бройчан долго сидел, глядя на догоравшую золу костра. Сидевшие рядом Джемма и Брид смотрели, как он советовался сначала с проносящимися тучами, розовыми и золотистыми от заходящего солнца, затем с огамическими палочками, которые хранил в мешочке у пояса, и, наконец, с темно-красным камнем в золотой оправе, висевшим на шнуре у него на шее. Теперь, когда предсказания были ясны, он поднял голову.

— Брид.

Обе женщины вскочили на ноги. Гартнайта с ними не было. Ранее он, взяв лук, ушел на охоту.

Повелительным жестом пальца, украшенного гравированным кольцом с агатом, он заставил Брид подняться.

— Решено. Ты возвращаешься со мной в Крэг-Падрайг. Отправляемся на рассвете.

— Нет! — Страдальческий крик эхом пронесся над журчащей в ручье водой, потрескивающим догорающим костром и по спирали вознесся к облакам.

Бройчан встал. Он был выше ее на несколько ладоней, а его глаза были подобны кремню.

— Ты подчинишься, племянница. Заранее собери на ночь свои вещи.

— Мама… — Брид умоляюще взглянула на Джемму, но мать не пожелала встретиться с ней взглядом.

— Ты должна сделать так, как говорит мой брат, Брид. — Голос Джеммы дрожал, когда она произносила эти слова.

— Я не поеду! — На лице Брид отразился синевато-багровый цвет заходящего солнца. — Ты не можешь заставить меня. У меня тоже есть сила. — Она выпрямилась во весь рост и выдержала взгляд Бройчана. — Я могу обуздывать бури и повелевать ветром. Я могу охотиться с дикой кошкой и бегать с оленями. Я могу ловить и удерживать человека! — Она поспешно прикрыла глаза. Она не должна позволить ему прочитать ее мысли, не должна позволить ему узнать об Адаме.

Бройчан задумчиво смотрел на нее. В его глазах засветилось нечто похожее на язвительную усмешку, он вытянул руку и без видимого движения схватил ее за запястье.

— Итак, кошечка, ты думаешь, что можешь тягаться со мной, — проговорил он. — Такая уверенность, такая глупость. — Другой рукой он схватил Брид за подбородок и придвинул ее лицо к своему, сверля своим взглядом. — Мир, маленькая дикарка. Ты моя слуга и подчинишься мне. — Он взял полупрозрачный круглый красный камень в золотой оправе и на мгновение подержал его перед ее глазами. Через несколько секунд ее веки стали закрываться, и она замерла. — Вот. — Бройчан подтолкнул ее к матери. — Уложи в постель и собери ее вещи. Завтра, как только забрезжит рассвет, я заберу ее. Она будет спать и висеть в седле, как мешок овса, а в Крэг-Падрайге, если она не подчинится мне, я закую ее шею в цепи, как рабыню. — Он обрушил на Джемму всю мощь своего взгляда. — Я не потерплю неповиновения, сестрица, ни от кого из членов своей семьи. Никогда.

Адам уже было потерял всякую надежду вновь свидеться с Брид, когда встретил в горах Гартнайта. Он последовал за братом Брид и стоял, наблюдая за тем, как тот, склонившись, взял стамеску, присел на корточки у подножия камня и стал работать над закругленным узором. Адам вдруг увидел, что это была изящная, очень похожая на реальную змея.

— Ты должен идти назад. — Гартнайт разговаривал с ним, не отрываясь от работы. Он с Джеммой запомнил несколько английских слов.

— Почему? — От замешательства Адаму неожиданно стало трудно подбирать слова.

— Это не безопасно. Тебя увидят. Брид была неосторожна.

— Почему мне нельзя находиться здесь с вами?

Гартнайт взглянул на него. Его загорелое, обветренное лицо покрылось пылью от камня, его сильные руки стали мозолистыми, но тем не менее они нежно обращались с инструментами. Он подался вперед, чтобы сдуть пыль с узора, и потер его большим пальцем руки.

— Твой отец служит богам. Потому ты и нашел путь.

Адам нахмурился.

— Существует только один Бог, Гартнайт.

Молодой человек искоса взглянул на него.

— Бог Иисус? Его последователи говорят, что есть только один Бог. Твой отец служит ему?

— Да, Иисусу. — Адам чувствовал себя неловко. Иисус и Брид — или брат Брид — несовместимы.

— Как ты можешь верить этому, когда вокруг тебя много богов? Брид рассказала мне, что вы с ней видели в водопаде Хозяйку.

Адам покраснел до корней волос. Конечно, Брид не рассказала брату, что произошло между ними?

— Так нас учили. Есть только один Бог, — упрямо повторил он.

— И тем не менее тебя научили находить путь. Как проходить между нашим и вашим мирами. — Гартнайт опять занялся камнем, кончик его языка свисал между зубами, когда он сконцентрировал внимание на замысловатом узоре в углу, подняв тяжелый камень заостренным лезвием, как будто камень был из глины.

— Никто не учил меня, как приходить сюда. — Адам нахмурился. — Я сам нашел путь. Хотя иногда я не могу найти дорогу — не знаю почему. — Он чувствовал себя все более неловко.

Гартнайт присел на пятки. Он задумчиво смотрел на Адама.

— Это потому, что дорога не всегда открыта, — сказал он наконец. — Приходить надо, когда наступает нужное время. Луна, звезды, северный ветер. Они должны быть в нужном месте. — Он печально улыбнулся и резко переменил тему. — Ты нравишься Брид.

Адам снова залился краской.

— Она мне нравится. — Он слегка повернулся и стал смотреть назад на склон холма. — Где она? — спросил он как бы между прочим.

— Она уехала работать с дядей. Он учит ее.

Адам внезапно почувствовал глубокое разочарование… и страх.

— Я надеялся повидаться с ней. Сколько времени она будет на него работать?

— Много лет. Девятнадцать. — Гартнайт одарил его еще одной неспешной улыбкой. — Но я скажу ей, что ты приходил. — Он снова посмотрел на него. — А-дам, не ищи ее. Она уехала в Крэг-Падрайг. Ты не можешь ее найти. Не пытайся. Но и она не должна пытаться видеться с тобой. Это не разрешается. Бройчан убьет ее, если узнает, что она была с тобой. Он никому не разрешает общаться с нашим миром, как общаешься ты. Это позволено немногим. Она не для тебя, А-дам. — Он заколебался, словно не зная, продолжать ли дальше. — Брид опасная, А-дам. Я, любящий ее, говорю это. Не позволяй ей обижать себя. — Он пожал плечами, отыскивая нужные слова. — Она изучает повадки дикой кошки. Ее когти могут убить. Если ты увидишь ее снова, она наверняка в конечном счете принесет смерть. Тебе, мне и Джемме.

— Не понимаю. — Глубокое разочарование Адама было замешано на страхе. — Почему я не могу ее видеть? Почему я не могу приходить сюда? Что в этом плохого? — Он сосредоточил внимание на одном моменте заявления Гартнайта, который он целиком понял. — Могу поспорить, ты был в деревне, где я живу.

Гартнайт неожиданно фыркнул. Его глаза превратились в забавные серебристые расщелины.

— Однажды я ходил. Но только до холма. У меня нет такой смелости, как у тебя. Я не спускался вниз.

— Могу ли я по крайней мере пойти и повидать твою мать? — Адам сопротивлялся несчастью, которое грозило навалиться на него. — Мне нужен мой рюкзак.

Гартнайт нахмурил брови, затем кивнул, смягчившись.

— Брид спрятала твои вещи, когда пришел наш дядя. Я тебе отдам их. — Опустив на землю инструменты, он поднялся, очищая от пыли руки. Он бросил взгляд на парусиновую сумку, висевшую на плече Адама, и ухмыльнулся. — А шоколадный торт есть? — лукаво спросил он.

Сдерживая слезы, Адам улыбнулся в ответ и кивнул головой.

— И для Джеммы тоже.

Они ели его, сидя у костра, запивая слабым вересковым пивом из серебряного кувшина.

— Что изучает Брид? — спросил наконец Адам. Драгоценный рюкзак лежал у его ног.

— Поэзию и музыку; пророчество и прорицание; историю и генеалогию, — ответил Гартнайт, и все эти слова Адам понял, когда Гартнайт с трудом пытался передать их значения, прибегая к мимике и жестикуляции, как это делал он с Брид в те месяцы, которые они проводили вместе. — Для учебы потребуется много лет.

— Она, должно быть, умная. — Он это уже знал.

— Да. Очень. — Гартнайт снова нахмурился. Насколько она умна, Адаму не суждено было узнать.

— Когда она возвращается?

Джемма улыбнулась.

— Она так печалится, что его друг отсутствует. — Она говорила, обращаясь к воздуху над огнем.

Адам почувствовал, что опять краснеет.

— Она не вернется к тебе, Адам. — Голос Гартнайта звучал уверенно. — Теперь она должна служить своему народу. Она уже не ребенок. И это к лучшему.

— Но она же приедет повидаться с вами? — Адам чувствовал, как тяжкое зернышко несчастья в его груди постепенно увеличивалось в диаметре. Он в отчаянии поочередно смотрел на них.

Наконец Джемма подалась вперед и, быстро взглянув на Гартнайта, улыбнулась.

— Бедный А-дам. Возможно, она придет повидаться с тобой. Я сказала брату, чтобы он привез ее повидать меня, после того как дни станут длинными, после лугнасада.

И этим Адаму, не заметившему, как Гартнайт нахмурился и покачал головой, пришлось удовлетвориться.

Вначале он обнаружил, что может выбросить ее из головы, сконцентрировавшись на учебе, по крайней мере в дни занятий. Днем он учился, а вечером после долгой поездки в автобусе и на велосипеде занимался приготовлением домашних заданий. Теперь отец вечерами часто бывал дома, пытаясь развлечь сына рассказами о приходе, книгами, купленными в Перте, и пару раз приглашениями — отцу и сыну — отобедать с прихожанами, живущими в другой части долины.

Каждый уикенд Адам поднимался к камню, и каждый раз его ждало разочарование. Гартнайта не было. Не было и Брид. Он в одиночестве сидел на горном склоне, чувствуя, как ветер треплет его волосы. Рядом лежала книга о птицах и бинокль, а на коленях — альбом для зарисовок, и он один ел торт, который всегда приносил для Брид.

— Итак, Брид, твоя сила возрастает. — Бройчан стоял позади нее на вершине небольшого холма, с которого открывался вид на большое озеро, из которого вытекала река Несс. Он смотрел на Брид из-за обнажившихся камней, прислушиваясь к звучащим заклинаниям, наблюдая за мчащимся на всех парах, гонимым ветром облаком, расколовшимся над ее головой по ее указанию и двигавшимся теперь на север и на юг, оставив темные камни холмов во власти золотистых солнечных лучей.

От испуга Брид потеряла концентрацию, и облака снова вернулись на прежний курс. Сверкала молния, и слышались сильные раскаты грома. Бройчан смеялся.

— Я по-прежнему превосхожу тебя в магической силе, племянница, никогда не забывай об этом!

— Но, мне кажется, ты не превосходишь Колумсила. — Брид закинула назад голову и засмеялась. Гроза заряжала ее энергией, делала сильной, непобедимой. — Он изгнал зверя, которого ты поселил в озере, чтобы убить его. Весь двор слышал, как он чуть было не убил тебя в наказание за твое обращение с одной из рабынь и спас тебя лишь с помощью своего магического целительного камня, когда ты отдал ее ему! — Пошел дождь. Она задрала вверх лицо, приветствуя прикосновение ледяных иголок к своей коже, упуская в этот момент из виду гнев своего дяди.

— Ты смеешь говорить мне о Колумсиле!

— Смею! — Она ни во что не ставила его. — Ты хорошо обучил меня, дядя. Действительно, моя сила возросла! — «И скоро, когда у меня будет достаточно знаний, я вернусь домой, к А-даму». Она тщательно скрыла свои мысли от дяди слабой улыбкой. Она видела Адама в своих снах и в магическом кристалле и знала, что он попался в ее сети. Он будет ждать ее, и если понадобится, то вечно.

— Бедный котенок. Такой уверенный. Такой глупый. — Голос Бройчана был нежным и бархатным. Исходящая от него угроза быстро привела ее в чувство. — Никогда не пытайся обмануть меня, малышка Брид. — Он протянул к ней руку, и, вопреки своей воле, она оказалась притянутой к нему. — Если ты обманешь меня, я буду вынужден продемонстрировать тебе свою силу. — Он улыбнулся. — Пожалуй, на твоем брате. Моем привратнике. Он уже почти закончил свою работу…

— Ты не причинишь ему вреда! — прошипела Брид.

— Почему же? Причиню. Моя сила неисчерпаема, как об этом скоро узнает Колумсил, когда я вновь призову чудовище, которое я посадил туда, чтобы оно сожрало его. — Бройчан вновь улыбнулся. — Остерегайся, котенок. Подчиняйся мне. Не зарывайся.

Он взглянул на разыгравшуюся грозу, отпустил ее и удалился, оставив ее одну, одетую в длинный белый жакет и шерстяной плащ, которые насквозь промокли. Когда он исчез из виду, небо содрогнулось от нового удара молнии, пролетевшей мимо нее и нырнувшей в кипящие и шипящие воды озера.

Наконец наступили каникулы. Адам загорел и окреп и снова ради эксперимента подружился с живущими в деревне Мики и Юаном.

После ужина он гонял с ребятами в футбол в поле позади кирхи и поздно возвращался домой по улице, когда первые сумерки опустились на холмы. Вдали на западной стороне горы он видел, что солнечные лучи еще сверкали на темных скалах, окрашивая их в алый цвет. Но вокруг него тени были темными. Это было унылое время дня; время, вызывавшее у него тоску. Стукая по камням, попадавшимся на его пути, он нехотя подходил к калитке и внезапно был привлечен шипением, послышавшимся позади него.

— А-дам! Иди сюда! Я жду тебя. — Пронизывающий шепот заставил его сердце заколотиться от возбуждения. Он в замешательстве огляделся вокруг.

— Брид?

— Я здесь. Здесь.

Теперь он увидел ее, скрывающуюся за каменной стеной среди кустов рододендрона.

— Я жду тебя у камня Гартнайта, а ты не идешь. — По сравнению с прошлым годом она подросла, ее волосы были заплетены, а фигура стала полнее. Как всегда, на ней был жакет, но на сей раз более богатый, вышитый, доходивший ей почти до пят; ее гонкие руки были украшены золотыми браслетами. — Иди сюда. — Она поднесла к губам палец и улыбнулась. Эта была та же проказливая ухмылка, которую он помнил, хотя лицо повзрослело, а в глазах стало меньше беспечности.

Бросив взгляд на предостерегающие пустые окна своего дома, он нырнул в кусты подальше от глаз и согнулся во тьме рядом с ней под лоснящимися листьями.

Она прижалась губами к его щеке.

— Привет, А-дам.

— Привет тебе. — Он был смущен, почувствовав, как ее руки сдавливали ему грудь.

— Твой отец дома? — Она говорила шепотом, и он ощущал на своем лице прикосновение ее волос.

— Не знаю. — Он не видел, чтобы в доме горел свет.

Она отыскала его руку. Ухватившись за нее, она поставила его на ноги, и они стояли и смотрели на дом.

— Пойдем. — Она слегка потянула его за руку.

Калитка была видна из кабинета отца. Он вновь взглянул на темные квадратные окна, и смелость покинула его.

— Сюда, — прошептал он. — Пройдем через двор.

Взявшись за руки, они нырнули в тень под яблони и побежали вокруг дома к возделанным грядкам картофеля и лука. Обогнув их, Адам подвел ее к наколотым дровам, уложенным штабелями у стены, и, находясь вне поля зрения всех окон дома, кроме пустой кухни, он помог ей перебраться через набросанные камни и выпрыгнуть на мягкую упругую траву на краю тропинки.

Когда они достигли крутого подъема через лес у ручья, они тяжело дышали и смеялись.

— Быстрее, быстрее, мама приготовит еду. — Волосы Брид расплелись. Стоявший на высоте камень все еще был залит лучами солнца. Странное испытываешь ощущение, когда стоишь в долине, на которую опустилась тьма, и видишь вдалеке освещенный, словно прожектором, предмет. Адам остановился, посмотрел наверх и вздрогнул.

— Ненавижу, когда долина темнеет раньше гор. Мне всегда хочется быть там, наверху, где я мог бы видеть заходящее солнце.

— Мы идем наверх. — Она пристально смотрела на него, склонив голову в сторону. — Ты становишься взрослым, А-дам.

— И ты тоже, — ответил он. Оба улыбнулись, и вдруг она повернулась и побежала впереди него. Он мигом помчался за ней и нагнал ее, прежде чем она успела пробежать десяток ярдов. Они находились в небольшой, заросшей мхом лощине, укрытой серебристыми березами. Адам слышал доносившееся откуда-то журчание ручья.

Она проявила инициативу, прижавшись к нему и водя губами по его шее, а затем, нащупав пуговицы, расстегнула его рубашку, стянула с плеч и стала ласкать и гладить его грудь, пока у него не перехватило дыхание и он не был готов приникнуть к ее телу через вышитое платье. Хрипло смеясь, она расстегнула на талии пояс и легким движением сбросила одежду к своим ногам, оказавшись обнаженной в его объятиях, и потянула за ремень, на котором держались его шорты.

На этот раз им понадобилось больше времени для взаимного наслаждения телом друг друга, ощупывания друг друга нежными любопытными пальцами, движения которых постепенно становились более быстрыми, пока наконец Адам не откинул ее на спину и не бросился на нее, чувствуя, как все его существо растрачивалось, погружаясь между ее податливых, уступчивых бедер.

Когда все кончилось, они некоторое время лежали удовлетворенные, в сонном забытьи. Затем она выскользнула из-под него и, поднявшись на ноги, сбросила приставшие к телу кусочки мха и папоротника и безо всякого смущения направилась между деревьями к ручью, который, как она обнаружила, бежал рядом сквозь камни. Взяв воду в горсть, она брызнула на себя, а затем повернулась к нему.

— Вставай, А-дам.

Изможденный, он лежал на спине.

— Не сейчас. Я хочу отдохнуть.

— Вставай, А-дам.

Он вспомнил о строгом тоне, но не вовремя. Двойная пригоршня ледяной воды выплеснулась на его лицо.

Он сравнялся с ней, лишь когда они достигли камня. Смеясь, он прижал ее к камню, удерживая ее плечи руками и не позволяя ей вырваться.

— С тебя фант — поцелуй.

— Нет, А-дам. Не здесь. — Она вдруг испугалась.

Настала очередь ему проявить строгость.

— Поцелуй, Брид, или я не отпущу тебя.

— Нет, А-дам. — Она вновь постаралась вырваться. — Не здесь. Нас увидят. — Она злилась. Ее глаза сощурились, и он поразился мгновенной перемене выражения ее лица.

— Увидят? — Он не отпускал ее. — Гартнайт?

— Бог. — Она вызывающе смотрела на него.

— О, Брид. — Раздраженный, он отпустил ее и отступил назад. — По-твоему, везде боги. Я тебе говорил, что это не так. Есть лишь один истинный Бог.

— Знаю. — Отойдя от камня, она вне себя от ярости смахивала с себя пыль. — Это ты так считаешь. — Бог Иисус. Бог Иисус могуществен. Его слуга Колумсил уже несколько раз перехитрил Бройчана, вызвав его гнев. Но затем Бройчан восстановил свои силы… Она поспешила выбросить дядю из головы. У него не может быть возможности прочитать ее мысли и обнаружить здесь Адама. Бройчан привез ее на юг навестить мать, а сам отправился в Абернайт. Пройдет несколько долгих блаженных дней, прежде чем он вернется, дней, которые она намеревалась провести с Адамом.

— Иисусу все равно, целуемся мы или нет. Кресты — признаки идолопоклонства. — Адам засунул руки в карманы. Его неожиданно бросило в жар. Он вспомнил кирху и возвышающееся над ним с кафедры серое, изможденное лицо отца, который сверлил его своими горящими глазами. Он вздрогнул, когда Брид взяла его за руку.

В лачуге никого не было. Брид не обеспокоило отсутствие Джеммы. Напротив, это давало им возможность провести вдвоем больше времени. Расположившись у огня, Адам ждал, пока она ходила за вересковым пивом для него, затем притянул ее к себе.

— Теперь расскажи мне о своей учебе.

Она отрицательно покачала головой.

— Это запрещено.

— Почему? — Он вытаращил на нее глаза.

— Потому что это — секрет. Мне не разрешено рассказывать.

— Какая глупость. — Он подался вперед и, взяв в руки палку, помешал костер. Между кусками торфа вверх взвился длинный язык пламени. На камне рядом стоял один из железных котелков Джеммы для приготовления пищи. Из-под крышки пробивался знакомый сочный запах оленины. — Где мать? — Он резко переменил тему разговора.

Брид пожала плечами.

— Придет. — Она посмотрела за его спину и нахмурилась. — Они с Гартнайтом на подходе.

Следуя за ее взглядом, Адам смотрел на старые сосны. Лишенные коры стволы деревьев поглощали вечерний свет, источая тепло, но лежавшие позади них тени были холодными и темными. В глубине леса он ничего не видел.

Брид встала. Она озабоченно смотрела вокруг, то расправляя руками складки платья, то убирая от него руки.

— Что-то случилось.

Адам смотрел на нее, и ему передалась частица ее беспокойства.

— Может спрячемся?

Она покачала головой, сконцентрировав внимание, и он умолк.

— Мой дядя, — вдруг прошептала она. — Он здесь, в моей голове. Вижу кровь! Кто-то ранен. Гартнайт! — Она побледнела как полотно.

Он не спрашивал ее, как она узнала об этом. Охваченный волнением, он заерзал позади нее.

— Что делать? — спросил он, тяжело дыша.

— Ждать. — Она подняла руку, жестом призвав его вернуться, затем повернулась к нему. — Сюда! — крикнула она. Она уже бежала к деревьям.

Они увидели Гартнайта, лежавшего под старой сосной, его голова покоилась на коленях матери, лицо было мертвенно-бледным, а глаза закрыты. Его жакет на уровне плеча был окровавлен.

Джемма взглянула на них.

— Брид? — В одном слове содержалась отчаянная мольба.

Брид уже опустилась на колени около брата, водя руками над его телом, едва касаясь его, словно нащупывая раны.

— Как он? — Адам встал на колени рядом с ней. Он неуверенно улыбался, глядя на Джемму, и робко вытянул руку, чтобы похлопать ее по плечу.

— А-дам. Хороший мальчик. — Лицо Джеммы было усталым, но она сумела улыбнуться ему в ответ.

— Что произошло?

Она покачала головой.

— Сломалось дерево. Гартнайту следовало знать, что нельзя там находиться. — Она жестом указала на упавшие с подгнившего сломанного дерева ветви, рядом лежал топор, которым Гартнайт, видимо, работал, когда получил удар. Брид сорвала с него пропитанные кровью куски рубашки. — Это проделки Бройчана. Он сделал это, чтобы наказать меня. — Она плотно сжала губы.

— Бройчана? — Джемма в ужасе взирала на нее.

Брид взглянула на нее, ее лицо было суровым.

— Бройчана. Довольно. Я помогу ему. Ему больно. — Она посмотрела на Адама. — Я усыплю брата, и мы промоем рану.

Он не стал спрашивать ее, каким образом.

— Я принесу воды?

Она кивнула.

— Да. И мху. Из деревянного ящика под светильником.

— Мху? — Он заколебался, услышав это слово, но она уже разрезала рубашку брата ножичком, который носила в поясе.

Адам наполнил кожаное ведро холодной водой из ручья и нашел мох, как она и сказала, в избе, в ящичке под бронзовым подсвечником. В ящичке находились также баночки с мазью. Он осторожно понюхал их и решил забрать все.

Брид одобрительно кивнула, когда он положил рядом с ней свои находки. Гартнайт лежал тихо со спокойным лицом и закрытыми глазами. Адам наблюдал, как Брид, аккуратно и умело промыла глубокую рану от ушиба, которую она обнажила на ключице Гартнайта, и промазала ее принесенным им мазями. Убедившись, что рана чисто промыта и промазана, она обложила рану мхом и с помощью Адама перевязала ее собственным поясом.

Она взглянула на Адама и одарила его мгновенной озабоченной улыбкой.

— Из тебя получится хороший целитель.

Он улыбнулся.

— Я хочу стать врачом, когда вырасту.

— Врачом?

— Целителем.

Она кивнула.

— Хорошо. Теперь Гартнайт должен прийти в себя. — Она приложила ладонь ко лбу находящегося без сознания молодого человека и спокойно сидела с закрытыми глазами.

Адам наблюдал за ней, заинтригованный.

— Что ты делаешь? — прошептал он наконец.

Она взглянула на него с удивлением.

— Я усыпила его, чтобы он не испытывал боли. Он ждал, пока мы оказывали ему помощь. Теперь я говорю ему, что он может прийти в себя. Рана не столь опасна, и лучше вернуться домой, где мы сможем дать ему лекарства, чтобы у него не было сильного жара.

— Мы называем это горячкой, — поправил ее Адам. Происходящее произвело на него большое впечатление. Он видел, что веки молодого человека задрожали под воздействием направляющей руки Брид. Адаму показалось, что не прошло и нескольких секунд, как Гартнайт уже сидел, непонимающе озираясь вокруг, а вскоре после этого они уже двигались к хижине, причем Брид и Адам поддерживали его за плечи с обеих сторон, служа ему опорой. Джемма же спешила впереди них, чтобы развести огонь и разогреть кастрюлю с водой.

Казалось, что у Брид был полный набор медикаментов именно на такого рода случай. Адам видел, как она вынесла из хижины плетеный мешок и достала из него множество пакетиков. Внутри находились различные снадобья, по его мнению, преимущественно всякие засушенные травы.

Горсть из одного пакетика и щепотка из другого были брошены в кипящую воду. В воздухе распространился едкий, резкий запах. Гартнайт поймал на себе взгляд Адама и кисло улыбнулся.

— Это не вкус шоколадного торта.

Адам рассмеялся. Если к молодому человеку вернулось чувство юмора, значит, он идет на поправку, несмотря на пугающую бледность его лица и фиолетовый кровоподтек, выступивший на теле ниже подбородка.

К радости Адама, жаркое из оленины вновь было поставлено на огонь рядом со снадобьями Брид, и, благодаря неожиданно возникшему у Гартнайта чувству голода, прошло совсем немного времени, и они уже ели разложенное в миски жаркое, макая в него ломти грубого хлеба, отломленного от буханки.

— Брид? — Лишь после того как помощь сыну была оказана и его рука на грубой полотняной перевязи покоилась на груди, Джемма обратилась наконец к дочери. — Какое отношение к этому имеет Бройчан? — Она пристально смотрела на лицо дочери.

Брид нахмурилась.

— Он угрожал навредить Гартнайту.

— За что?

— Он не верит мне. Моя сила слишком велика.

Джемма смотрела на нее несколько секунд, затем покачала головой.

— Это не ответ, дочь.

— Ответ. — Брид выпятила подбородок. — У меня сила от тебя и от отца…

— Твой отец мертв! — Голос Джеммы был тверд. — Он был недостаточно силен, Брид. Его убили враги нашего народа, в то время как он считал себя непобедимым. Никакой магии. Понадобился лишь меч, воткнутый в него в темноте налетчиком, этого хватило, чтобы убить его. — Она не могла скрыть своего презрения, когда наклонилась вперед и положила руку на голову Гартнайта. — Насмехаясь над Бройчаном, ты ставишь под угрозу всех нас. Мой брат — самый сильный на нашей земле друид, и тебе не следовало бы забывать об этом. Бросая ему вызов, ты проявляешь тщеславие и глупость. Ты эгоистка. Ты ставишь под угрозу жизнь этого мальчика, приводя его сюда, в наши запретные места.

Адам с трудом понимал их разговор, но, когда они неожиданно посмотрели на него, он отвел взгляд в сторону, смущенный и испуганный.

— У А-дама своя собственная сила! — твердо возразила Брид. — Он проходит через миры, он целитель…

— Он не из нашего мира, Брид. — Голос Джеммы был очень строг. — Мы накормим его, но он должен уйти. До возвращения Бройчана. А ты должна ублажать своего дядю. Ты убедилась в силе его магии…

— Моя сильнее…

— Она недостаточно сильна!

Адам никогда раньше не видел, чтобы Джемма злилась. Обхватив руками колени, он сидел у костра, безучастно наблюдая за противостоянием женщин, и видел, что их антагонизм возрастает. Воцарилось напряженное молчание.

В этот момент никто не заметил, как из ночи возникла темная тень Бройчана. Их гость появился так тихо и неожиданно, что спасения не было. Он оказался перед ними раньше, чем они осознали это, и Адаму оставалось только смотреть во взбешенные бледно-голубые глаза дяди Брид, находившегося от него в нескольких футах. В животе Адама образовался холодный комок, и мальчик был парализован охватившим его страхом.

Несколько секунд все молчали, затем наконец Гартнайт опустил кружку с пивом и с трудом поднялся на ноги.

— Приветствую тебя, дядя, — уважительно заявил он. Адам пока что понимал сказанное. Но то, что последовало далее, он мог оценивать по жестам столь же успешно, как если бы понимал каждое слово. И слова эти не предвещали ничего хорошего ни для него, ни для Брид.

Брид и Джемма побледнели. Они сидели, потупив взор, и Адам видел, что, несмотря на брошенный ею ранее вызов, ее руки, сжимавшие великолепно украшенную чашу, заметно дрожали. Голос гостя становился все громче. Очевидно, он был в бешенстве.

Гартнайт задрал подбородок. Робость молодого человека исчезла в потоке гневных высказываний. Его глаза, темные и сверкающие, встретились со взглядом дяди, и он жестом указывал сначала на Брид, затем на Адама.

Словесная полемика окончилась столь неожиданно, что воцарившееся затем молчание потрясало своей напряженностью. Адам в испуге переводил взгляд с одного на другого. Брид и ее мать были мертвенно-бледными. Несмотря на противостояние, Гартнайт также выглядел испуганным. Адаму казалось, что его кровь застыла в жилах. Какое-то время никто не двигался, затем Бройчан вышел вперед. Он долго стоял над Адамом, как бы стараясь проникнуть в мысли мальчика. Адам отпрянул. Он ощущал интеллектуальную силу этого человека, воздействующую на его разум. Она причиняла ему физическую боль, и вдруг все окончилось. Бройчан сплюнул перед ним на землю. Затем нагнулся, схватил Брид за руку и поставил ее на ноги. Чаша выпала у нее из рук. Издав слабый крик, она попыталась вырваться, но он сжимал ее руку все сильнее и потащил от огня.

Адам перевел взгляд с Джеммы на Гартнайта, а затем — обратно. Никто из них не шевельнулся. На глазах у Джеммы выступили слезы.

— Что происходит? — закричал он вдруг. — Сделайте что-нибудь. Не позволяйте ему схватить ее.

Гартнайт отрицательно покачал головой. Резким жестом он велел Адаму оставаться на месте.

— У него есть право.

— У него нет права. Что он собирается делать? — Адам поднялся на ноги в сильном возбуждении.

— Он отвезет ее назад в Крэг-Падрайг. — Гартнайт опять покачал головой. — Такова ее судьба. Он не позволит ей вернуться назад.

— Но он не может сделать это! — Адам потерял голову. — Ты не должен позволить ему забрать ее.

— Я не могу остановить его, А-дам, — тихо сказал Гартнайт. — Такова жизнь избранницы. А ты должен идти. Прямо сейчас. И не должен возвращаться в страну, лежащую за северным ветром. Никогда.

— Что ты имеешь в виду? Почему не должен? Что я такого сделал? Что во мне плохого? — Находясь в возбуждении, мальчик почувствовал, что его глаза заволакивают слезы.

— Ты, А-дам, живешь в другом мире. По ту сторону камня. За туманом. — Гартнайт смотрел вслед удаляющимся Брид и Бройчану. — Считается, что никто не может проходить туда и являться оттуда. Дядя научил меня этому, чтобы я мог работать над камнем. Со мною пошла Брид. Она узнала об этом от меня. Она еще будет учиться этому на занятиях, но это — тайна. Это тайна, которую не должен раскрывать ни один человек. Дядя считает, что мы научили тебя этому. Я сказал ему, что твой отец — могущественный жрец по ту сторону камня и что ты научился этому от него, но он по-прежнему гневается.

— Мой отец не учил меня, как пройти сюда. Я нашел дорогу сам. — Адам был обескуражен. — Да хотя бы и Брид показала мне путь. Что в этом такого? Не могу понять. Почему дорога через лес является такой тайной?

Гартнайт нахмурился.

— Она ведет к границе северного ветра, куда не может проходить ни один человек. Ни сам Бройчан, ни Брид, ни даже я. — Он вздохнул. — Я говорил тебе, Адам, чтобы ты остерегался моей сестры. Она — дочь огня, и ее сила убивает. Забудь ее, А-дам. Она предназначена не для тебя. Пойдем, мой юный друг, я пройдусь с тобой.

Адам покачал головой, он выглядел обескураженным и жалким.

— Нет, оставайся здесь. Тебе не стоит ходить после несчастного случая. К тому же не следует оставлять одну твою мать… — Он на мгновение взглянул на Джемму.

Она покачала головой.

— Ступай, А-дам. Ты приносишь несчастья нам, моему сыну. — Она слабо и печально улыбнулась и, повернувшись, исчезла в хижине.

Опечаленный, Адам заколебался.

— А я могу вернуться? — Его лицо горело от стыда.

Сидя у огня, Гартнайт грустно покачал головой, повернувшись к костру. Он надеялся, что Адам никогда не узнает, сколь близок он был сегодня к смерти, когда лишь его, Гартнайга, красноречие, отвага и способность убедить Бройчана в силе отца Адама спасли мальчика от острого, как бритва, лезвия, спрятанного в рукаве дяди и предназначавшегося для горла Адама.

— Джемма? — Голос Адама был хриплым от отчаяния. Ему вдруг почудилась его родная мать, ругающаяся и сражающаяся с его отцом. Неужели ему предназначено судьбой доставлять неприятности людям, которых он любит?

Джемма вновь появилась в дверях и протянула к нему руки. Он подбежал к ней, и она обняла его и поцеловала в щеку.

— Нет, А-дам. Никогда не возвращайся. — Она смягчила свои слова нежным прикосновением к его лицу, затем повернулась и опять скрылась в хижине.

 

5

Спустя несколько дней, к своему удивлению и радости, Адам обнаружил старого школьного друга Робби Эндрюса, который ждал его у калитки дома. Лицо мальчика расплылось в широкой улыбке, когда он похлопывал Адама по плечу.

— Где ты был? Я ошиваюсь здесь весь день.

Адам покачал головой.

— Я был на холме.

Он бесцельно слонялся вокруг камня. И ничего не достиг. Не было никаких признаков Гартнайта, Джеммы и хижины. Он улыбнулся Робби, выходя из депрессии. Робби, сын управляющего поместьем Глен-Росс, был когда-то его лучшим другом, но, когда мать Робби умерла, он поступил в интернат и проживал в Эдинбурге с дедушкой и бабушкой. Как он теперь понял, Робби приехал на лето к своему отцу.

— У меня для тебя послание. — Робби с заговорщическим видом огляделся вокруг. Он был высоким, худощавым мальчиком с восхитительными рыжими волосами и в свои семнадцать лет выглядел старше Адама. — Иди сюда. — Он нырнул в сторону, чтобы не попадать в поле зрения окна кабинета пастора, и повел Адама по улице по направлению к реке. Лишь когда они оказались в лесу у ручья, он остановился и, отыскав упавшее дерево, до которого не доходили брызги от водопада, уселся на него. Он извлек из кармана измятый конверт. — Вот. Это от твоей матери.

Адам уставился на него. У него отвисла челюсть, и он с трудом сдержался, чтобы не расплакаться. Прошло почти два года с тех пор, как мать ушла, и он давно расстался с надеждой вновь что-либо услышать от нее.

Он взял конверт в руки, сидел и смотрел на него. Да, почерк был ее. Все мысли о Брид и Гартнайте вылетели из головы, когда он теребил его в руках.

— Ты что, не собираешься распечатывать его? — Робби не терпелось узнать, что в нем.

Адам покачал головой. Он засунул конверт в карман и, подавшись вперед и держа локти на коленях, поднял покрытый мхом камень и швырнул его в сторону ручья.

— Она приезжала к моей бабушке, — разъяснял ему Робби. — Она говорила, что писала тебе, а ты не удосужился ответить. Она сказала, что понимает, что ты зол на нее.

— Она не писала. — Голос Адама был подавленным. — Ни разу.

Робби нахмурился.

— Она сказала, что писала.

Воцарилось длительное молчание. Адам старался сдержать слезы. Когда он наконец смог говорить, голос его хрипел.

— Как она выглядела?

— Хорошо. Она выглядела очень миловидной.

— Миловидной? — Адам прицепился к слову.

Робби кивнул.

— На ней было голубое платье и жемчужины на шее. Волосы были длинные и завитые. Не так, как она носила здесь.

Адам прикусил губу. Это описание не соответствовало образу забитой кроткой жены пастора, каковой была его мать. Возможно, отец прав. Она стала проституткой.

Он с несчастным видом смотрел на сверкающую перед ним узкую полосу ниспадающей воды. Он молчал.

— Ты по-прежнему хочешь стать врачом? — Робби также запустил в воду камень, под таким углом, что он скользнул по поверхности воды и исчез в кружащейся коричневой заводи.

Адам уныло кивнул.

— Поедешь в будущем году в медицинскую школу Абердина или в Эдинбург? Скажи отцу, что хочешь в Эдинбург. Мы бы очень весело проводили время. Там здорово, Адам. Я хочу изучать классическую литературу. — Лицо мальчика горело энтузиазмом. — И еще я собираюсь летать. Все говорят, скоро война. Если будет война, я хочу служить в ВВС.

Адам покачал головой. В училище также все время говорят о войне.

— Так они тебя и ждут. Если не ошибаюсь, ты даже не можешь ездить на велосипеде, не попадая в аварию!

— Это было давно, Адам. Теперь я умею водить автомобиль! Меня научил дед. У него «моррис каули». И еще я получил права на вождение мотоцикла. Могу прокатить тебя на заднем сиденье! — Его энтузиазм начинал поднимать Адаму настроение.

— А как относится ко всему этому твой отец? — Адаму всегда нравился управляющий, который брал их с Робби в горы наблюдать за птицами, когда они еще были слишком малы, чтобы ходить туда одни.

— Прекрасно. Ему все равно, что мы делаем. — Это звучало как-то неопределенно. — А как дела у тебя, Адам? Как насчет пастора?

Адам скривил кислую мину.

— Не дождусь, когда получу аттестат и уеду. — Он вдруг понял, что это так и есть. Если нет Брид и ее семьи, то зачем здесь оставаться?

Уже почти стемнело, когда Адам уселся на подоконнике своей чердачной комнаты и вынул из кармана письмо матери. Он несколько раз покрутил конверт и взглянул на него. На нем было написано лишь одно слово: «Адаму». Почерк матери оказал на него странное воздействие. Сначала он подумал, что расплачется, затем почувствовал злость. Он скомкал письмо и бросил в корзину для мусора, почувствовав, что его предали, затем вдруг бросился за ним и вскрыл конверт.

«Дорогой Адам!

Я писала тебе уже несколько раз, но не знаю, получал ли ты мои письма. Возможно, отец не передавал их тебе.

Постарайся, пожалуйста, понять меня. Я не могла больше жить с твоим отцом. Почему, это — другой вопрос, лишь поверь мне: у меня не было выбора. Мне пришлось уйти. Я понимаю, как ты обижен и сердит на меня. Позволь мне объяснить тебе. Твой отец не разрешит, чтобы ты приезжал и виделся сейчас со мной, но когда ты окончишь школу и если захочешь, пожалуйста, приезжай. Я очень люблю тебя и ужасно скучаю по тебе.

Твоя любящая мать».

Адам опустил письмо. Его глаза наполнились слезами. Разумеется, отец не показывал ему ее письма. Он вновь взглянул на письмо и ее почерк. Она не пишет, одна она или нет и что делает. Лишь эдинбургский адрес и эти несколько эмоциональных слов.

В кабинете отца горел свет. Без стука открыв дверь, Адам бросил письмо на письменный стол.

— Это правда? Она писала мне?

Томас пристальным взглядом смотрел на письмо. На его лице не было гнева, когда он взглянул на Адама, лишь одна ужасная беспросветная печаль.

— И в чем заключался грех, который, по твоим словам, она совершила? — Адам не понимал, откуда у него взялась смелость, чтобы позволить себе в таком тоне разговаривать с отцом.

Лицо Томаса потемнело.

— Это не твое дело, мальчик.

— Или здесь замешан другой мужчина? Уи Мики говорит, что она убежала с французом. — Вопрос, который он давно хотел задать, так и просился на язык. — Это правда? Мы что, были нехороши для нее? — По его лицу вдруг покатились слезы.

Несколько секунд отец безучастно смотрел на него, наконец покачал головой.

— Не знаю, Адам, и не хочу знать. — И это было все, что он был готов сказать.

При лунном свете камень отливал серебром, древние символы четко обозначились на нем, их глубокие разрезы потемнели от лишайника, а узоры были такими же ясными, каким были в день, когда они были высечены. Адам стоял и печально рассматривал их. Змея, полумесяц и сломанный посох, а в самом низу — зеркало и гребень. Он нахмурил брови. Гартнайт так и не перенес зеркало на свой камень. Узоры были закончены, когда они виделись с ним последний раз, но этот уголок камня оставался пустым. Он нагнулся и ощупал пальцами контуры. Зеркало, лежавшее на туалетном столике матери вместе со щеткой и гребнем, сгорело с другими ее вещами в костре, разведенном отцом. Он нашел потемневшую слоновую кость и осколки стекла рядом с обугленными кусками коричневой ткани, что когда-то было лучшим платьем его матери.

Он должен вновь увидеть ее. Что бы она ни совершила, она по-прежнему — его мать. Она не ушла бы, если бы ее не выгнал отец. Даже если она и нашла кого-то — его голова шла кругом при этой мысли, так как он был не в состоянии примириться с ней, — она продолжает любить его, об этом говорилось в письме. И она скучает по нему. Он принял решение и улыбался при свете луны. На следующий год он поедет в Эдинбург, чтобы, как он и хотел, изучать медицину, и там встретится с матерью. А пока что напишет ей и расскажет о новостях.

Усмиренная и покорная, Брид выучила имена тридцати трех королей. Она изучила ритуалы огня и воды. Узнала, как предсказывать будущее по полетам птиц, облакам, звездам, деревьям и падению палочек для гадания. Она изучила заклинания, магические формулы и искусство врачевания. Она начала изучать природу богов и богинь, как обращаться к ним за помощью, как разбрызгивать кровь; она узнала о душе, живущей в теле, но способной летать подобно птицам, путешествовать, познавать и прятаться, а также научилась посредством знаний, снов и священных благовоний входить в мечты и странствовать во времени.

Объектом ее специального изучения стала дикая кошка. Она покинула школу, как иногда делали и другие женщины, и совершенно одна следовала за животными по тайным тропам, ведущим к холмам. Она изучала, как они охотятся и убивают жертву. Как спят и нежатся на укромных, залитых солнцем выступах в камнях и скалах. Она наблюдала их общение и спаривание, знакомилась с тайными местами, где самки выращивают своих мяукающих котят. Она узнала, как читать мысли диких кошек, и, наконец, научилась ходить по следам, оставленным их лапами, чувствуя их шкуру на собственной коже, разрывая их добычу, поедая сладкое сырое мясо зайцев, полевок и птиц и слизывая обильную кровь, оставленную их лапами.

Возвращаясь вечерами с учебы, она иногда следила за Адамом в своих мечтах. Она тайком вспоминала силу его рук, страстность его поцелуя, мягкую щеку мальчика под жестким пушком только что пробивающихся волос, глубинную мужскую мощь и проскальзывала с помощью медитации на уровень, где не было ни времени, ни пространства, а все сливалось воедино, и прижималась к нему, чтобы, пока он спал, коснуться его губ своими губами.

Следующим летом, спустя несколько дней после сдачи выпускных экзаменов, он снова увидел Брид. Она ждала его, как и в тот раз, около его дома и появилась так же внезапно, когда он слезал с велосипеда после визита к Робби, где они отмечали начало каникул.

— А-дам! А-дам! Где ты был? Я прихожу уже три дня! — Она обвила руками его шею и поцеловала в губы, после чего оттолкнула, нежно ударив по животу. — Ты забываешь Брид?

— Нет. — Он опомнился от потрясения, вызванного ее появлением, и его лицо расплылось в улыбку. — Нет, я всегда помню Брид. Как тебе удалось вернуться? Что с твоим дядей?

Брид улыбнулась, приложив к губам палец.

— Я убедила его проявлять доброту. Расскажу потом. — Она огляделась вокруг. — Я здесь в безопасности? — Она нервно поглядывала на дорогу. Она не станет рассказывать ему об овладевшем ею страхе, когда она впервые увидела автомобиль, черный «алвис», принадлежавший Джеймсу Фергюсону из Бирнама, мчавшийся по узкой дороге, оставляя после себя облако дыма.

Адам проследил за ее взглядом, а затем снова посмотрел на свой дом. В доме не должно никого быть. Джинни Бэррон уехала в Перт, что она обычно делала по средам, а отец наносил визит в сельскую больницу. Он кивнул.

— Никто нас не заметит. — Он улыбнулся ей, по-прежнему держа ее за руку. — Вот что, принести торт?

— Шоколадный торт? — Она лукаво посмотрела на него.

— Возможно.

Брид с волнением следовала за ним.

— Все нормально. Никого нет.

Он знаком указал на коридор, ведущий в кухню.

— Какой большой! Как замок. — Она с волнением на цыпочках проследовала по плиточному полу.

— Совсем не большой. — Он открыл дверь кухни и остановился, пораженный. У стола стояла Джинни Бэррон, руки ее были по локоть в муке, она раскатывала тесто.

Обратного хода не было. Она и увидела их.

— А, молодой человек. Ну как, хорошо провел время у Робби? Не забыл передать от меня привет его бабушке… — И внезапно осеклась, увидев позади него Брид. — Кто это?

Адам следил, как она быстро смерила Брид взглядом, как пробежала глазами по вышитому жакету, юбке из мягкой кожи и сандалиям на шнурках. Ее неодобрительный взгляд бы настолько молниеносным, что он подумал, не показалось ли ему это.

— Проходите, девушка, давайте познакомимся.

Брид была в нерешительности, и Адам повернулся к ней, взял ее за руку и успокаивающе улыбнулся.

— Это Брид. Брид, это Джинни, которая делает шоколадные торты.

Лицо Брид засветилось улыбкой.

— Мне нравится шоколадный торт.

Джинни кивнула.

— Я думаю, он не мог съесть их один. Если вы заглянете в кладовую, то увидите, что там есть торт, специально приготовленный для него. — Она опять занялась тестом. — А что это за имя такое «Брид»? — Как и Адам, она произносила «Брийд».

— Это сокращение от Бриджит, — быстро нашелся Адам. — Своего рода уменьшительное.

— Понятно. А вы, девушка, откуда будете? Мне кажется, я вас не видела раньше.

— Она живет в деревне по ту сторону Бен-Дерга, — вновь ответил за нее Адам. — Ее брат работает там каменщиком.

— Ясно. А что вы все молчите? — Джинни Бэррон снова бросила на Брид быстрый проницательный взгляд. «Симпатичная дочь лудильщика, а может быть, иностранка. Скорей всего последнее, потому что все молчит. И, если не ошибаюсь, без ума от молодого Адама».

Адам вышел из кладовой с тарелкой.

— Непромокаемая бумага вон там. — Измазанная мукой рука указала на кухонный шкаф. — А теперь не мешайте мне, пожалуйста. Я работаю сегодня, чтобы взять выходной в пятницу и побыть с сестрой весь уикенд, а дел у меня много.

Когда они вышли, Брид обрушилась на него.

— Ты ведь говорил, что я буду в безопасности. Это не твоя мать?

— Нет. Я тебе рассказывал. Моя мать ушла. — Адам не сомневался, что Джинни не скажет отцу об этом визите.

— Значит, это женщина, присматривающая за священнослужителем?

Он нахмурился.

— Не называй его священнослужителем. Это звучит слишком по-католически. Я говорил тебе. Он пастор.

— Извини, Адам. — Похоже, она раскаивалась. — Она готовит вкусный торт. — Затем она привычным для себя способом резко и однозначно сменила тему, отбросив разговор о Джинни как не представляющий интереса. — Пойдем. Нужно отыскать Гартнайта.

Они отправились на его поиски, но только после того, как она набросилась на Адама в одинокой, покрытой щебнем долине на северном склоне водопада и, заливаясь смехом, стала стягивать с него одежду.

— А-дам! Ты высокий и взрослый. — Ее взгляд был намеренно провоцирующим. Она встала перед ним и стянула с себя жакет, обнажив голые груди. — И я тоже. Я теперь взрослая.

— Это уж точно. — Он улыбался. Прошел год с тех пор, как он видел ее последний раз, и ее груди и бедра округлились, а тонкие детские ноги стали стройнее.

Они снова и снова занимались любовью, а затем, выделив соответствующую долю торта для Хозяйки водопада, плавали под ледяным каскадом. После этого они отыскали защищенный солнечный участок, где ветер не беспокоил их, и лежали на плоских камнях, чтобы обсохнуть.

— Я изучала предзнаменования. — Брид смотрела в небо. — Мы с тобой будем навеки вместе. Я прочла по внутренностям зайчихи, перед тем как съесть ее плоть в образе дикой кошки. Она мне сказала об этом.

— Брид! — Адам сел. — Ты шутишь? Это отвратительно!

— Нет. — Она улыбнулась, глядя на него, и оттолкнула его, игриво сложив пальцы в виде когтей и нежно проведя ими по его груди. — Не шучу.

Он взглянул ей в глаза, и на мгновение его охватил ужас от того, что он в них увидел.

— Брид…

— Успокойся, А-дам. — Ее губы соединились с его губами, и некоторое время он молчал, отвлеченный от своих мыслей ее руками.

Когда она лежала рядом с ним, уже пресыщенная, он повернул к ней свою сонную голову.

— Ты вроде бы сказала, что тебе не разрешают рассказывать об учебе.

— Не разрешают. — Она выглядела дерзкой.

— Так ты это все сочинила? Насчет внутренностей?

— Я не сочинила. — Она уселась, скрестив ноги, и уставилась на него. — Хочешь, чтобы я продемонстрировала это?

Он взглянул на нее, и вдруг его вновь охватил страх. Жесткость, которую он иногда видел в ее взгляде, так не соответствовала ее страстности. Он был обескуражен.

— Нет! — Он был резок. — На самом деле они не могли сказать тебе, что мы будем навеки вместе?

— Они сказали это. — Она улыбнулась, и он увидел, как розовым кончиком языка она щелкнула себе по губам. — Мы с тобой будем вечно любить друг друга.

Он помрачнел. Он никогда не думал о Брид в контексте будущего. Будущее ассоциировалось у него с университетом, медициной и множеством блестящих перспектив. Он не был уверен, каким образом вписывалась во все это Брид, если вообще вписывалась. Он почувствовал себя неловко и изменил положение, глядя сквозь прищуренные глаза на нее, сидевшую перед ним на фоне чистого неба.

«Я говорил тебе, Адам, чтобы ты остерегался моей сестры. Она — дочь огня, и ее сила убивает. Забудь ее, А-дам. Она предназначена не для тебя».

Слова Гартнайта вдруг зазвучали в его голове, и он содрогнулся.

— Ты мне еще не рассказала, почему твой дядя отпустил тебя.

— Он приехал навестить моего брата и посмотреть на камень. Он уже почти закончен.

Адам присел.

— Ты хочешь сказать, он тоже здесь?

— Нет. Сегодня он ускакал с визитом к другому моему дяде, брату моего отца… — Она разъясняла родство на пальцах. — Через два-три дня он вернется из Абернайта. А потом я останусь с матерью до первого снега. Мы сможем видеться все время!

Она наклонилась над ним и вновь поцеловала его в губы.

Адам нахмурился. Солнце на мгновение закрылось тенью.

— Не все время, Брид. — Он приподнялся на одном локте. — Не забывай, что я хочу стать врачом. В октябре я еду поступать в университет.

— В университет. А что такое университет? — Она присела и нахмурилась.

— Это место, где учатся. Как школа, только труднее учиться. — Его голос зазвучал с энтузиазмом. — Как ты учишься у дяди.

— Но я буду видеть тебя после занятий. Вечером. — Ее взгляд был очень напряженным, он овладевал его взглядом.

Адам почувствовал себя неловко.

— Нет, Брид. Это невозможно, — нежно проговорил он. — Я еду в Эдинбург. Это далеко отсюда. Я там останусь.

— А ты будешь возвращаться? Повидать своего отца? Как я приезжаю, чтобы повидать мать и Гартнайта.

Он отвел взгляд. Луч солнца, отразившийся от воды, заставил его прищуриться.

— Да, я буду возвращаться.

Он подумал, соответствует ли это действительности. Он никогда не хотел возвращаться в этот дом. Разве что в крайнем случае. Но ведь это может означать, что он никогда больше не увидит Брид? Он взглянул на нее и ободряюще улыбнулся ей.

— У нас уйма времени, Брид. Пройдет много недель, прежде чем я уеду. — Это по-прежнему выглядело как навсегда. Взяв ее за руку, он резко потянул, и она очутилась в его объятиях. — Будем пользоваться предоставленной нам возможностью, верно? — Будущее покажет.

Они так и не добрались до камня, ни в тот день, ни на следующий. Адам вернулся домой и собрал свой туристический багаж. Он понимал, что Джинни, скорее всего, заподозрила, что он будет спать в своей палатке не один, но ничего не сказала, приготовив ему большую сумку с едой, чтобы он хорошо питался, наблюдая птиц. Взвалив на себя палатку, спальный мешок, одеяло, примус, кастрюлю, еду, книгу о птицах и бинокль, он едва был в состоянии двигаться, снова направляясь к холму. Тяжесть не имела значения. Брид ждала его, и к тому же они не собирались забираться далеко.

Они разбили палатку в ста ярдах от водопада. Там, к его крайнему смущению, она преподнесла ему серебряную, с замысловатым узором подвеску на цепочке, повесив ее ему на шею.

— Это тебе, А-дам. Навечно.

— Брид! Мужчины не носят такие вещи! — Он заерзал от неловкости, когда подвеска легла ему на грудь.

Она засмеялась.

— Мужчины моего мира носят это с гордостью, А-дам. Это знак любви. — Она поправила края его воротника, чтобы подвески не было видно, и крепко поцеловала его в губы. Вскоре они забыли и думать о подвеске.

На второй вечер, когда темно-голубой бархат неба усыпали бледные звезды, Гартнайт отыскал их.

— Сколько времени вы здесь? — Он был взбешен.

— Не так давно. — Брид бросила на него свирепый взгляд.

— Я повсюду ищу тебя. Повсюду! — повторял он. — Бройчан в доме нашей матери. Он зол! — Акцент, который он сделал на последнем слове, говорил о многом.

— У меня каникулы. — Брид бросила вызов.

— Каникулы? — Гартнайт озадаченно повторил это слово. Затем, не дожидаясь разъяснения, схватил ее за руку и поставил ее на ноги. — Ты здесь с А-дамом? — На его лице последовательно сменялись: гнев, страх, подозрение. — Брид, и ты находишься здесь? Здесь? По другую сторону?

Брид задрала подбородок, во всяком случае, подняла его немного выше. Лицо ее слегка залила краска.

— Мне здесь нравится. Я побывала в деревне Адама, видела его дом, — вызывающе проговорила она.

— А что ты скажешь дяде?

— Ничего не скажу. Я прибыла повидаться с матерью.

Адам не осмеливался смотреть Гартнайту в глаза. Он понимал, что нельзя было делать то, что делали они. Это его вина. Он мужчина. Ему следовало сказать «нет». Нужно было отослать ее назад. Но лишь они двое знали, что это невозможно. Даже сейчас, когда он смотрел на Брид и видел, как лицо ее все сильнее заливалось краской стыда, видел шелковистый блеск ее волос, по-прежнему растрепанных после того, как они занимались в палатке любовью всего за десять минут до появления Гартнайта, и линию ее длинных, тонких, загорелых бедер под юбкой, он чувствовал, как страсть вновь забурлила в его жилах. Сжав кулаки, он оторвал от нее взгляд.

— Неужели ты не можешь сказать, что не нашел ее? — обратился он к Гартнайту.

— Ты хочешь, чтобы я лгал? — Гартнайт пренебрежительно взглянул на него.

— Нет. — Наступила очередь Адама покраснеть. — Просто скажи, что повсюду искал ее.

— Он знает, что я искал повсюду, — парировал Гартнайт. — Он знает, что искать больше негде.

— Он не должен знать, что ты приходил сюда, — озабоченно проговорила Брид.

— И ты не должна, сестренка. — Гартнайт покачал головой. — Или он убьет нас обоих.

Воцарилось молчание. Адам почувствовал, что на затылке у него волосы вдруг встали дыбом.

Огромные серые глаза Брид были сфокусированы на глазах брата. Казалось, оба забыли, что и Адам находится здесь.

У Адама перехватило дыхание.

— Послушайте, я знаю, он разозлится, но я объясню… — Он замолчал, вспомнив о предыдущих встречах с Бройчаном.

Брид была мертвенно-бледной.

— А-дам. Ты останешься здесь, в палатке. Я сама схожу к дяде. Потом вернусь. — Она была весьма уверенна в себе.

— Я пойду с тобой.

— Нет, ты же понимаешь, что это невозможно. Лучше, чтобы он не знал, что я снова вижусь с тобой, мой А-дам. — Ее голос неожиданно смягчился, когда она увидела его испуганное лицо, и она поспешила поцеловать его в лоб. — Я скоро вернусь. Ты видишь… — Ее голос внезапно оборвался, и он заметил, что она пристально всматривается в то место, где заканчивалась поляна.

В приступе внезапного страха Адам вытянул шею, чтобы оглядеться вокруг, и, к своему громадному облегчению, увидел знакомое лицо, всматривающееся в них через край насыпи. Его друг Робби карабкался к ним, приветливо улыбаясь, но затем резко остановился, пронзенный страхом. Адам увидел, что Гартнайт вынул нож, который он обычно носил на ремне.

— Гартнайт, — встревоженно закричал Адам. — Это мой друг. Все в порядке. — День превращался в страшный кошмар. — Убери нож. Он — мой друг.

Гартнайт нехотя зачехлил нож, но его лицо оставалось мрачным и враждебным, когда после секундного колебания Робби вышел вперед.

— Адам, старина, я и не подозревал, что ты собирался в поход. — Он узнал палатку. У него раньше тоже была такая, и оба мальчика часто разбивали палатки бок о бок. Он внимательно посмотрел сначала на Брид, затем на Гартнайта. — Кто твои друзья?

Адам нахмурился, не желая представлять их. Гартнайт и Брид были частью его особого мира, тайного мира, не имеющего ничего общего с его домом. Он назвал их имена без особого энтузиазма.

— Они уходят, — добавил он, когда двое молодых людей холодно поклонились друг другу.

Брид подошла к Адаму и безо всякого стеснения поцеловала его в щеку.

— Я скоро увижу тебя. — Она улыбнулась ему и прикоснулась рукой к его лицу. На мгновение она сложила пальцы в виде когтей, и ему показалось, что он действительно услышал нежное мурлыканье. Затем они с Гартнайтом ушли.

Робби присвистнул.

— Кто они такие, черт возьми? — Он сидел рядом с Адамом и смотрел на него строгим взглядом. — Они не местные. Какая у них странная одежда!

Адам дрожал. Уже не в первый раз он понимал, что в Брид было что-то такое, что сильно пугало его.

— Я встретился с ними по ту сторону холма, — медленно произнес он. — Гартнайт — резчик по камню. Он не имеет постоянного места работы.

— А эта красивая барышня? — Робби был не прочь поинтриговать.

Адам выдавил из себя улыбку.

— Она его сестра.

Робби хлопнул его по плечу.

— Ах ты, старый развратник! Как тебе удалось закадрить такую девушку!

Адам покраснел и почувствовал, что поддается приступу раздражения и страха. Вопреки своему желанию, он огляделся вокруг. Но они были одни в этой огромной чаще, окруженной холмами.

— Не говори глупостей. Она мне никто. Просто случайная знакомая. — Однако, произнеся эти слова, он понял, что предает ее, но Брид с Гартнайтом и Робби принадлежали к противоположным мирам, и он рассчитывал оставить все как есть. Он вдруг ощутил холодный груз серебра на груди и движением плеча одернул открытый воротник своей рубашки, незаметно застегнув пуговицу. Он не хотел, чтобы Робби видел у него на шее подвеску. Когда он останется один, снимет ее.

Ту ночь он провел в палатке в одиночку, Брид не вернулась. Не вернулась она и на следующую ночь, а в воскресенье Адам упаковал свое имущество и отнес его назад к себе домой.

Адам выбросил ее из головы с определенной долей облегчения. На следующей неделе он трижды ездил на велосипеде к Робби, и они вместе планировали, чем займутся, когда будут в Эдинбурге. До Адама наконец стало доходить, что он фактически покидает эти места, и в своих мыслях он все реже и реже возвращался к Брид: они посещали его лишь по ночам во сне. Ее серебряный амулет хранился в коробке в ящике стола.

Усилия Адама не пропали даром: он получил отличные оценки и был зачислен на медицинский факультет. Он узнал об этом в кабинете отца и, потеряв дар речи от потрясения и волнения, стоял и смотрел на письмо, которое держал в руках.

— Поздравляю, Адам. — Отец улыбнулся ему. — Я очень горд за тебя.

Адам несколько секунд не мог произнести ни слова. Он вновь перечитал письмо. Сомнений не было.

— Огромный шаг вперед, — продолжал отец. — В один прекрасный день ты станешь прекрасным врачом, сынок.

— Спасибо, отец. — Наконец Адам смог заговорить.

Через полчаса случившееся дошло до него во всей полноте. Он уезжает. Он будет жить в городе. Он навсегда покидает свой дом. Он не собирался возвращаться, даже на каникулы. Он станет врачом.

На сей раз он ни на секунду не вспомнил о Брид.

Когда Брид вернулась с Гартнайтом в лачугу, Бройчан ждал, сидя у огня. Джеммы не было видно.

— Итак, ты переступаешь границы нашего мира. Ты лжешь, обманываешь и нарушаешь данные тобой клятвы!

— Нет! — Брид смотрела на него, ее щеки горели. — Я никого не предала!

— Ты предала меня. И своих богов. — Бройчан не повышал голоса. — Седлай лошадь. Мы едем на север.

— Я останусь здесь…

— Ты не останешься! — Бройчан встал, затмив ее своим ростом. — Ты предала брата и мать. Ты предала кровь, которая течет в твоих жилах. Ты предаешь свое призвание…

— У тебя нет доказательств! Одни лишь домыслы…

— У меня достаточного доказательств. Я наблюдал за тобой у костра и в воде. Я видел, как ты, подобно проститутке, валялась с этим парнем, сыном жреца Иисуса. — Он двинулся к ней, и Брид попятилась назад. — Собирай вещи и выходи, иначе я свяжу тебя, как рабыню, и поволоку тебя позади лошади.

У нее не оставалось выбора. Дрожащими руками Брид собрала вещи, поцеловала Джемму, которая молча и с опаской поджидала в лачуге, и влезла на своего пони. Как бы то ни было, она сумела ехать с высоко поднятой головой, а ее лицо было по-прежнему залито краской, когда двигавшийся впереди Бройчан выехал на дорогу, где его ждали слуги и свита.

Солнце едва успело переместиться на небе на ширину ладони, как всадники въехали в близлежащую долину и скрылись из виду.

Вернувшись в Крэг-Падрайг, она окунулась в рутину семинарской жизни, стараясь по возможности избегать Бройчана, скрывая свое неповиновение, сдерживая возрастающий гнев, утешая себя одинокими вечерами тем, что Бройчан завидует ее силе, и наблюдая издалека за Адамом. Когда он вместе с Робби катался на велосипеде или бродил по холмам, она наблюдала за ними, превратившись в жаворонка, летающего высоко в небе; когда он ночью лежал в постели, мечтая о ней, она знала это, прокрадываясь к подоконнику в образе домашнего кота и мурлыча от тайного восторга; а когда он плавал в ручье на склоне холма, наслаждаясь последними жаркими днями лета, она мысленно проникала в гибкое коричневое тело горной форели и постегивала хвостом по его обнаженным бедрам.

Однажды грозовым осенним вечером, когда она следила за Адамом в своей тихой келье, вошел Бройчан и застал ее врасплох.

— Так-так, котенок, ты научилась шпионить за своим любовником. — Голос Бройчана журчал вкрадчиво.

Брид вскочила, объятая страхом. Комнатка, освещенная лишь коптящим пламенем масляной лампы, наполнилась мечущимися тенями. Бройчан смеялся, глядя на нее.

— Какая жалость. У тебя огромный дар, племянница. Ты могла бы стать жрицей, пророчицей, бардом и, кто знает, может быть, королевой. — Он сложил под плащом руки. — Но ты предпочитаешь обманывать меня. Тебе со всеми твоими талантами нет веры — ты транжиришь их на деревенского парня и нарушаешь клятвы, данные тобой при посвящении. Лишь одно может искупить твою вину, малышка Брид. Когда наступит время открытия камня, твоя кровь и кровь твоего брата должны быть преподнесены в дар богам, чтобы твоя душа смогла возродиться вновь в чистом, невинном теле…

— Нет! — Она попыталась встать с бледным как полотно лицом, но он поднял руку и держал ее перед ней.

Между его пальцами с кончика красивой золотой цепочки свисал полированный красный камень в форме яйца, слабо мерцая при свете пламени.

— Не шевелись, малышка Брид. И даже не моргай глазами. Видишь, я могу погрузить тебя в магический сон и держать здесь, сколько захочу. — Он тихо засмеялся. — Бедная маленькая племянница. Такая умная, но не очень. — Он залез под свою одежду и вытащил нож с длинным лезвием. На мгновение подержал его перед ее немигающими глазами, пока на сверкающем лезвии не заиграло мерцающее пламя. Он нежно придавил нож плашмя к ее щеке. Она не дрогнула, и он захихикал. — Ты обо всем этом забудешь, малышка Брид. Обо всем, когда проснешься. Ты будешь подчиняться мне и спокойно пребывать здесь, дожидаясь своей участи. — Спрятав нож, он подался вперед и щелкнул пальцами под ее носом.

Она вскочила и смотрела на него, мигая.

— Дядя…

— Ты перетрудилась, племянница. — Бройчан злобно рассмеялся. — Поспи пока. У меня на тебя большие виды, дорогая.

Он вышел из комнатки. Позади него замелькало пламя лампы.

* * *

Вечером, накануне отбытия в Эдинбург, Адам отправился в последний раз к камню. Его чемодан был упакован и стянут ремнями и лежал наготове в холле. Завтра приедет извозчик и отвезет его на станцию.

Поднимаясь на холм, он чувствовал себя в какой-то мере виноватым. Переполненный возбуждением и мыслями о своем будущем, он за последний месяц фактически вообще не думал ни о Брид, ни о Гартнайте. В его рюкзаке лежал шоколадный торт. Подношение, означающее мир и, возможно, прощальный дар.

Камень находился в тени. Стараясь отдышаться, Адам, как это часто было с ним раньше, стоял и ощупывал пальцами замысловатые узоры, выгравированные на камне. Внизу склон холма погружался в бархатную ночь. Высоко наверху, на склоне, обращенном на запад, солнечный свет по-прежнему отражался розовым отливом на темнеющем вереске и скале. Вечер был очень тихим. Голосов птиц не было слышно. Даже ветер перестал теребить редкую траву. Он снял с плеч сумку и опустил ее на землю, после чего отступил от камня. Узор, высеченный в виде буквы «Z» — он принимал его за удар молнии, хотя Гартнайт называл это сломанным копьем, — отбрасывал холодную узкую тень на гладкую поверхность гранита. Рядом с этим узором извивалась на камне высеченная змея — неоконченная, так как хвост ее был готов только наполовину. Это была единственная неоконченная работа на всем камне. Внизу зеркало выглядело так, будто кто-то его поцарапал. С его поверхности был стерт лишайник. Он нахмурился. Это выглядело странным. Насколько ему было известно, он был единственным человеком во всем мире, кроме Брид и Гартнайта, который когда-либо приходил к этому одинокому месту.

Он медленно обошел вокруг, стараясь запечатлеть каждую деталь, которая столь много значила для него, хотя заранее знал, что больше никогда сюда не вернется. Он намеревался оставить здесь торт, хотя и был уверен в том, что Брид его не найдет, но пусть полакомятся им птицы и животные, обитающие на высоте.

Голос Брид, раздавшийся позади него, заставил его подскочить.

— А-дам! Я знала, что ты придешь. Я вложила в свою голову послание, чтобы ты был здесь. — Неожиданно она зарыдала. Она обвила его шею руками, затем в не свойственной ей манере отпрянула от него. — Я поеду с тобой. Дядя хочет убить меня. — Такое однозначное и неэмоциональное заявление поразило его. — Он погрузил меня в магический сон и сказал мне, что еще собирается сделать. Но у меня больше сил, чем у него! — Она расхохоталась диким смехом. — Я притворилась спящей, но слышала его. Я не шелохнулась. Не подала и виду, но, когда он ушел, придумала, что делать. Я оседлала одного из лучших пони, выехала ночью и ехала, пока не прибыла домой. — Она устало улыбнулась — сухой, холодной улыбкой, которая заставила его содрогнуться. — Он хочет убить также моего брата, когда камень будет закончен. Он понимает, что мы с Гартнайтом знаем, для чего предназначается этот камень. Он является вратами в другие времена и к знаниям, которые запрещены для всех, кроме самых посвященных, поэтому мы оба должны погибнуть. Ты видишь зеркало? Это знак того, что отсюда можно заглядывать через отражение в другие миры. Таким способом я пришла к тебе. Я не собираюсь уходить. Осталась лишь малая часть работы. Когда змея будет доделана, Бройчан отдаст приказ похоронить нас под этим камнем в качестве приношения богам. — Жесткость тона исчезла, и она терла кулаками глаза, как ребенок. — Гартнайт ушел. Он ушел с матерью на юг три дня тому назад. Он хотел, чтобы я тоже ушла, но я осталась. Я ждала тебя.

Адам почувствовал в груди странный холодок.

— Брид, о чем ты говоришь? Твоя мать и Гартнайт никогда не покинут тебя. Твой дядя никогда не убьет тебя. Все это ерунда. От начала до конца.

— Ерунда? — Ее голос отразился диким эхом. — Бройчан — главный жрец на нашей земле. Его слово — закон. Даже король не смеет ему перечить, когда дело касается божественных проблем. — Ее взгляд вновь ожесточился, и он отпрянул от нее. — А-дам, неужели тебе не понятно, ты должен спасти меня! Теперь я должна жить в твоем мире. Я собираюсь ехать с тобой. В твою школу в Эдинбург!

— Нет! — Адам вновь попятился назад. — Нет, Брид. Извини, но ты не можешь ехать. Это невозможно.

— Почему? — Она не отводила взгляд с его лица.

— Потому что не можешь. — Эта мысль привела его в ужас.

— Ты не можешь оставить меня, А-дам, мне больше некуда идти.

— Иди с Гартнайтом и Джеммой. Ты принадлежишь им.

— Не могу. Они уехали на юг.

— Тогда последуй за ними. Это настоящая чепуха, Брид. Я не могу взять тебя в Эдинбург! Извини.

— Но ты же любишь меня, А-дам.

— Да… — Он помедлил. — Да, я люблю тебя, Брид. — Это была правда, но в то же время он вдруг понял, что в глубине души он был бы рад больше не видеть ее. Ее приступы злости, ее собственнический инстинкт, ее дикие заявления становились опасными. Одновременно в глубине души он уже начал отмежевываться от Питтенросса и от всего, связанного с ним. Он смягчил тон. — Наша любовь связана с этим местом. Она — для каникул. В Эдинбурге для нее нет места. Совсем нет. — Он замешкался. — Брид, там, куда я еду, не разрешено находиться женщинам. — Он не любил врать, и в какой-то степени это была правда. Робби подыскал им жилье вблизи Хай-стрит, и одним из условий хозяйки было: «Никаких девушек». С ними будет делить жилье лишь скелет, который Робби принес в мешке, забрав у одного только что получившего диплом врача. Дело в том, что этот скелет, по имени Нокс, был лишен кожи и плоти самим молодым человеком, который уже уехал на юг в Лондон работать в качестве дерматолога. — Брид. — Адам глубоко вздохнул и нежно взял ее руки в свои. — Мне очень жаль, но тебе нужно возвращаться. Ты же понимаешь, что тебе на самом деле ничего не грозит. — Он намеренно не думал о Бройчане с его злыми глазами, дикими волосами и свирепым ртом с плотно сжатыми губами. — Все это прекрасная фантазия. Игра, в которую мы играли, будучи детьми. — Он нахмурился. — Брид, вот-вот начнется война. Я буду врачом. Пойми меня, пожалуйста. — Он нежно дотронулся до ее лица. — Это просто невозможно.

— А-дам… — Ее лицо сделалось мертвенно-бледным. — Война мне не страшна. Я помогу тебе с ранеными. Пожалуйста. Я люблю тебя. — Она схватила его за край свитера. — Если я вернусь, я умру.

— Нет, Брид.

— А-дам. Ты не понимаешь. — Она прижималась к нему, ее лицо было суровым.

— Брид, я все понимаю. Послушай, что я тебе скажу. Ты вернешься и найдешь Гартнайта и Джемму. В следующие каникулы мы встретимся и обменяемся впечатлениями, хорошо? Ты должна понять. Ты не можешь ехать со мной.

Она отпустила его столь неожиданно, что он отпрянул назад. Ее полные слез глаза сверкали.

— А-дам, я не отпущу тебя. Никогда! — Ее голос был почти злым.

Адам смотрел на нее потрясенный. В затылке вдруг закололо, но Адам смог сохранить спокойствие.

— Нет, Брид, извини. — Он отошел от нее. — Постарайся, пожалуйста, понять. — Он более не мог смотреть в ее глаза.

Адам повернулся и что было сил побежал вниз по холму, прочь от нее.

 

6

Жилье располагалось на самом верху, куда вела кривая лестница, в одном из высоких серых домов с выступами, выходящими в переулок неподалеку от Хай-стрит. Осматривая новые владения, Адам вначале испытал приступ сильной клаустрофобии, увидев небольшую жесткую кровать, пустую книжную полку и шатающийся стол, но затем изменил свое мнение благодаря гордому блеску глаз Робби и стал считать свое жилище раем для независимого существования.

Сбросив сумки на кровать, рядом с которой стоял его чемодан, он закинул руки за голову и испустил ликующий крик свободного человека. Они будут жить, как радостно сообщил ему Робби, в десяти ярдах от ближайшего бара. Из угла комнаты им дружественно улыбался скелет Нокс. Адам тут же обзавелся шляпой и университетским шарфом, а сумка с противогазом непочтительно обосновалась на его плече — дело происходило спустя несколько дней после возвращения Чемберлена из Мюнхена, угроза войны вновь отступила, и оба молодых человека заспешили вниз по лестнице выпить кружечку пива «Теннентс». Это был первый случай, когда Адам побывал в баре.

В последующие несколько месяцев они будут часто ходить этим путем в промежутке между изнурительными лекциями; Робби слушал их в старом «Четырехугольнике», а Адам — в новых зданиях дворца Тевиот — по химии, анатомии и анатомированию, в Ботаническом саду — по ботанике и в Королевских корпусах — по зоологии. После первоначальных странностей университетской жизни и шока, вызванного изобилием свободы после удушающей атмосферы дома пастора, он с головой окунулся в учебу, жадно усваивая каждый из предметов и уделяя мало времени отдыху. Раз в неделю, повинуясь долгу, он сочинял письмо отцу. Наконец он выбрался повидать мать.

Она изменилась до неузнаваемости. Ушли в прошлое туго стянутые на затылке волосы, скромные платья, напряженное бледное лицо. Когда он нерешительно вошел в чайный магазин на Принсез-стрит, где они договорились встретиться, то несколько секунд стоял и смотрел вокруг, скользя глазами поверх яркой миловидной женщины со свисающими локонами и в модной шляпе, сидящей рядом за столиком, на котором уже стоял чайник, а на тарелке лежали кусочки торта. Лишь когда она поднялась и протянула к нему руки, он взглянул в ее глаза и, увидев в них любовь, страх и сострадание, поддался нахлынувшим на него чувствам, наполнившим его глаза слезами.

— Я писала, Адам. Я часто писала, дорогой. — Она держала его лежащую на столе руку, постоянно теребя его пальцы, как будто стараясь убедиться, что они все на месте. — Ты должен верить мне. Ты ведь понимаешь? Это не вина отца. Он хороший человек. Видимо, он счел, что будет лучше, если ты не получишь моих писем. — Неожиданно она отвела взгляд, и он увидел, что она испытывает страдание; в глазах ее блеснули слезы. — Я была недостаточно хороша для него. Я слабая женщина. Мне нужны были вещи… — На мгновение она потеряла способность говорить и стала подливать ему чай слегка трясущейся рукой. — Я задыхалась, Адам. Я чувствовала, что вот-вот умру.

Он не знал, что сказать. Молча улыбнувшись ей, он сжал ее руку и опустил лицо к чашке.

Она высморкалась в носовой платок с кружевами. Через несколько секунд взглянула на него и улыбнулась. Слезы отступили.

— Значит, ты собираешься стать хорошим врачом?

Он изобразил гримасу на лице.

— Надеюсь. — Он освободил руку, чтобы помешать в чашке сахар. — Если и стану, то благодаря тому, что учился у тебя. Навещая всех этих людей в приходе. Ненавидя их страдания. Желая помочь им.

Он смотрел в свою чашку, неожиданно отвлеченный воспоминанием о лежащем под деревом молодом человеке. Маленькими руками Брид промывала рану Гартнайту. Странно. С тех пор как он приехал в Эдинбург, он ни разу не вспомнил о ней.

Он снова посмотрел на мать. Ее лицо было спокойным.

— Все это мне было ненавистно. Что же касается визитов, то, когда я выходила замуж, я не имела представления, что значит быть женой пастора. — Она замолчала, не замечая явного разочарования в глазах сына. — Я встретила мужчину, Адам. Хорошего, доброго, нежного, отзывчивого.

Адам напрягся. Он не желал этого слушать.

— Я надеялась, что твой отец даст мне развод. Я являлась виновной стороной. — Она посмотрела на Адама, а затем вновь отвела взгляд. — В таком случае я могла бы вновь выйти замуж. — Она не пожелала смотреть ему в глаза. — Но, разумеется, он не может пойти на это как представитель церкви, так что я… должна притворяться. — Она взглянула на свои руки. Почти непроизвольно Адам также перевел на них взгляд и увидел, что узкого золотого обручального кольца уже нет. Его место заняло кольцо из витого серебра с гравировкой. — Прости, Адам. Я пойму, если ты ненавидишь меня за это. — Она просила, по-прежнему избегая его взгляда.

Он кусал губы. Он не мог понять, что ощущает. Гнев? Обиду? Неприятие и, несомненно, ненависть, но не по отношению к ней, а по отношению к незнакомому человеку, который увел ее у них.

Он нервно откашлялся.

— Ты теперь счастлива?

Она кивнула.

Он вновь отвел от нее взгляд. Она счастлива! А она подумала хоть раз о нем, представила себе его одиночество, его опустошенность, когда уходила? Он уже был готов расплакаться, вспомнив, как его дразнил Уи Мики. Ребята в деревне были абсолютно правы. Она ушла с другим мужчиной. Она, выражаясь языком отца, проститутка.

Он резко поднялся.

— Боюсь, я должен идти. — Он тщательно контролировал свой голос.

— Адам! — Наконец она взглянула на него, опустошенная.

— Извини, мать. — Он вдруг понял, что даже не знал, как обратиться к ней. Не «мама». Ни в коем случае не «мама». Никогда больше.

— Мы увидимся еще, Адам? Вскоре? — На ее глазах вновь выступили слезы.

Он пожал плечами.

— Возможно. — Он не мог больше выносить этого. Повернувшись, продефилировал между столиками и почти бегом выскочил на улицу.

Теперь Джинни Бэррон реже занималась выпечкой. Она согласилась остаться работать в доме, после того как Адам уехал; потребности пастора были мизерными, и в доме царило спокойствие. Работа не отнимала у нее много времени, а теперь, когда не было Адама, она не приносила радости. Поэтому она испытала приятное удовольствие, когда выглянула на стук в дверь и увидела хорошенькое личико, обрамленное темными длинными волосами, внимательно вглядывающееся в нее.

— Брид, девочка. Как я рада тебя видеть. — Она улыбнулась и знаком пригласила ребенка войти. Но та уже не была ребенком. Когда Брид села за кухонный стол и стала сверлить Джинни холодным взглядом, ее охватило дурное предчувствие. — Как вы поживаете? Скучаете по Адаму, как и все мы, — медленно проговорила она. Она перевернула тесто и стукнула по нему кулаком.

— Скажите мне, где он. — Взгляд Брид, устремленный на нее, был тяжелым.

Джинни взглянула на нее.

— Разве он вам не сказал, куда уехал? — В ее душу закралась тревога.

— Он сказал, что едет в Эдинбург учиться врачеванию.

— Да, это так. — Джинни улыбнулась, вновь расслабляясь. — У нашего Адама светлая голова.

— Я тоже поеду. — Брид сложила руки. Выражение ее лица не изменилось. — Расскажите, как туда попасть.

— Как добраться до Эдинбурга? Это сложно. — Джинни тянула время. Раз Адам не дал девушке адрес, чтобы писать письма, значит, у него были основания. — Это стоит немалых денег, девушка. Вам придется ехать сначала автобусом, потом поездом.

Брид никак не реагировала.

— Почему бы не подождать, когда он приедет на каникулы? Ждать осталось недолго. Время пролетит быстро. К тому же он нам еще не написал, где остановился. — Она надеялась, что ей простится эта ложь. — Эдинбург очень большой город, девушка. Больше, чем вы себе представляете. Вы там его никогда не найдете.

— Я спрошу. Люди знают, где находится школа целителей. Вы мне дадите деньги.

Джинни отрицательно покачала головой.

— Нет, Брид, извините. Я не могу дать вам деньги. Вы должны сами найти их.

— А я возьму ваши. — Брид заметила лежавшую на кухонном шкафу сумку Джинни. Откинув стул, она двинулась к нему, вытянув вперед руку.

— Нет! — Джинни поняла, что происходит. Отступив от стола, она схватила сумку, измазав ее в муке. — Нет, мисс! Вы недостойно себя ведете. Сейчас же уходите отсюда. Сию же минуту, или я позову пастора! Если вы хотите ехать в Эдинбург, добирайтесь туда сами. Но предупреждаю: Адама вы не найдете. Если бы он хотел, чтобы вы знали, где он, он сказал бы вам. Так что разговор окончен. Вы меня слышите?

На мгновение в комнате воцарилась полная тишина. Брид сверлила ее каменным взглядом, и Джинни обуял настоящий страх. У нее перехватило дыхание. На самом деле пастора в кабинете не было. Она даже не знала, где он. Возможно, навещает кого-то из прихожан или находится в кирхе. Она распрямила плечи. Брид такая хрупкая и маленькая. Так чего же бояться?

Она прочла смертельный приговор в глазах Брид всего за одну секунду до того, как Брид взялась рукой за кожаный пояс и преспокойно достала нож. Она попыталась бежать, но было уже поздно. Видавшее виды полированное железное оружие вонзилось ей между лопатками после того, как она успела сделать всего один шаг, и Джинни неуклюже свалилась на пол, прижимая к груди сумку. Кровь стала медленно сочиться из раны на ее светло-голубую кофту. Она успела издать лишь тихий стон.

Брид стояла неподвижно, пораженная невероятным всплеском энергии и возбуждения, пронзивших ее. Затем безо всяких эмоций она вырвала сумку из объятий Джинни, открыла ее и высыпала содержимое на пол. Она с интересом осмотрела все предметы. На полу лежала маленькая круглая перламутровая пудреница, отданная Джинни матерью Адама, когда та поняла, что пастор не разрешит ей хранить такой образец фривольности; расческа, носовой платок, маленькая записная книжка, кошелек и бумажник. Она не обратила внимания на бумажник, в котором находилась большая белая пятифунтовая купюра, не приняв ее за деньги. Зато она подняла и осмотрела пудреницу. Она нажала на маленькую защелку сбоку и застыла от изумления, когда перед ней открылось зеркало. Несколько секунд она смотрела на себя, пораженная, после чего поспешно сунула его под платье. Затем подняла кошелек. В нем лежали девять шиллингов, три монеты по шесть пенсов, четыре по одному пенсу и одна монета в полпенса. Она надеялась, что их достаточно, чтобы отправиться в Эдинбург.

Адам встретил Лизу, когда она рисовала труп, над которым он работал. Анатомирование восхищало его. Эта работа была кропотливой, тонкой, а строение кожи, мышц и внутренних органов, которые он вынимал, было таким красивым, что далеко превосходило все то, что он воображал. Молодые люди, занимавшиеся вместе с ним, отпускали шутки, жаловались на запах формалина и суетились, пытаясь скрыть тревогу, связанную с выполнением их работы, но Адам был целиком околдован ею. Они считали его сумасшедшим, своего рода фанатиком. Одна лишь Лиза понимала. Она появилась в одно прекрасное утро с большим портфелем под мышкой, а ее светлая одежда и длинный красно-желтый шарф резко контрастировали с темными стенами и скромными рабочими халатами молодых людей.

Она улыбнулась им из-под своих огромных, янтарного цвета глаз и закинула длинные каштановые волосы за плечи.

— Вы не возражаете, если я буду рисовать ваш труп? — Она уже устанавливала мольберт у самого локтя Адама. Их методист нарочито отвернулся в другую сторону. — Я не помешаю вам, обещаю.

Адам был поражен. Женская прозекторская была отделена от мужской коридором. Его удивление переросло в раздражение. Видимо, она подкупила служителя или одного из преподавателей, чтобы проникнуть сюда, к тому же она мешала работать. Под ее влиянием коллеги, которые и в лучшие-то времена не отличались серьезным отношением к делу, вели себя еще глупее обычного. Но сама она была столь же серьезна, как и он, когда сосредоточенно точила карандаши и в малейших деталях отражала подкожную структуру лица.

Именно она предложила Адаму выпить с ней чашечку чая после занятий.

— Вы серьезно относитесь к работе, не то что другие ребята. — Она печально улыбнулась ему. — Вы хотите стать хирургом? — Она говорила с легким акцентом, привлекательным, завораживающим. Он не мог определить ее национальность.

Он пожал плечами.

— Я всегда полагал, что стану врачом общей практики. Мне нравится общаться с людьми. Если вы хирург, то они перед вами всегда в состоянии сна. Во всяком случае, так вы надеетесь. — Он слабо улыбнулся. За первые месяцы новой жизни он очень возмужал.

Она поразительно отреагировала на это.

— В общем-то жаль. У вас замечательные руки. — Она потянулась к нему через стол, взяла его руку, перевернула ладонью вверх и посмотрела на нее, прищурившись. — У вас очень хорошая линия жизни. — Она водила по его ладони кончиками пальцев. — Смотрите, в вашей жизни будут три женщины. — Она взглянула на него из-под своих ресниц и засмеялась. — Счастливые женщины!

Он в смущении убрал руку, чувствуя, что его щеки зарумянились.

— Где вы научились гадать по руке? — Его отца хватил бы удар.

— Я наследовала это искусство от отца. — Она придвинула к себе сахарницу и вынимала кусочки сахара ложкой. — Я учусь на художника-портретиста. Но мне необходимо знать, как функционирует все тело. Как бы вы ни наблюдали и ни изучали цвет, строение и тени кожи, если вы ничего не знаете о мышцах и костях, находящихся внутри, вам не удастся добиться впечатляющего изображения. — Она сделала паузу, и ее лицо подернулось грустью. — Знаете, для женщин это сопряжено с трудностями. Они подняли ужасный шум, когда узнали, что я хотела прийти и срисовать труп сегодня утром.

— Надо же. — Он начинал подпадать под ее обаяние. — Они, видимо, подумали, что вы будете отвлекать нас. — Он ухмыльнулся. — Что вы и сделали. А почему вы не пошли в женский класс?

Она улыбнулась.

— Я пыталась. Они намного строже. Никого не впускают. Но, надеюсь, вас я не отвлекла. Вы были серьезны.

— Думаю, что я — человек серьезный. — Он пожал плечами в самоуничижении. — Но у меня есть пара приятелей, которые очень стараются реформировать меня.

— Прекрасно. Позвольте мне помочь им. Не желали бы вы посмотреть мою студию?

Адам кивнул. Он начинал чувствовать себя чрезвычайно счастливым.

Она не появилась в прозекторской, но было оговорено, что он навестит ее в следующую субботу.

Как раз накануне он получил от отца письмо, в котором тот сообщал ему о смерти Джинни Бэррон.

«Полиция не может определить мотив преступления. Оно совершенно бессмысленно. Ее сумка была вскрыта, но преступник не взял бумажник. Насколько мы смогли установить, он забрал лишь кошелек и пудреницу. Со слов Кена, она обычно хранила их в сумке. Оружия убийства не найдено. Никто ничего не видел и не слышал…»

Душевные муки пастора переполняли письмо, но Адам перестал читать. Он рыдал, как ребенок.

Он уже не хотел идти к Лизе, но не имел возможности с ней связаться и в конечном счете был рад выбраться из своих комнат. Потрясение и гнев Робби в связи со случившимся — он также знал Джинни с младенческих лет — не облегчили ситуацию, как и его способ решения проблемы — пойти и напиться.

Студия располагалась на чердаке старого дома, выходящего на Уотер-оф-Лейт. Адам взобрался по узкой темной лестнице и постучал в дверь, будучи совершенно не готовым к насилию над своей психикой, которое спровоцировала открывшаяся дверь. Огромная комната, в которой жила и работала Лиза, была залита светом от двух окон во всю длину комнаты. Более трех четвертей ее было отведено под студию, голые доски были обрызганы краской, наготове стояли два мольберта — один с покрытой тканью картиной, другой с наполовину оконченным портретом старика. Большой обеденный стол был едва виден, заваленный красками, карандашами, дощечками для смешивания красок, ножами и кистями, а на тарелке в углу, что с содроганием заметил Адам, лежал бутерброд, буквально заросший позеленевшей плесенью.

Угол, в котором, собственно, жила Лиза, был, напротив, далеко не спартанским. Диван, покрытый ярко-красным покрывалом; диванные подушки и викторианские шелковые платки, светлые тряпочные коврики и старая стоячая вешалка, на которой висел ее запас длинных цыганских юбок, рубашек и джемперов. На другой части территории находилась маленькая газовая горелка и большая эмалированная раковина с отбитыми краями.

— Вот мой дом! — Она приветствовала его с распростертыми объятиями. — Что скажешь?

Пораженный, Адам молчал. Он никогда не видел такого места и никогда не встречал таких, как Лиза. Он был заинтригован, очарован и потрясен до основ своей пресвитерианской души. Она угостила его горячими тостами с маслом и вареньем, большими ломтями крошащегося сыра и крепким чаем и показала свои картины, которые сами по себе поразили его. Они представляли собой мощное, иррациональное воскрешение в памяти личностей, безобразных в своей реальности, на которых было неприятно смотреть, и он решил — очевидно, обоснованно, — что они очень хороши. Он побродил вокруг, измазав руку вареньем, капавшим с тоста, и, потеряв дар речи, переворачивал для ознакомления полотно за полотном. Среди картин попадались и пейзажи — строгие и угрюмые, которые он не одобрил. Больше всего ему понравились портреты.

Она смотрела поверх него на темную грозовую сцену со скалистыми горами и расколотыми, измученными облаками.

— Это Уэльс, — пояснила она. — Я валлийка. По крайней мере, наполовину. Папа был итальянцем, но я его не знала. — Она принялась заводить патефон. — Ты любишь музыку? Я люблю. Особенно оперу. Она вынула из бумажного конверта пластинку и поставила ее. — Слушай.

Это было еще одним насилием над его психикой. Ничего подобного раньше он не слышал. Это было громко, чувственно, скрипуче, дико. Он почувствовал, как в нем взыграла кровь, и он закружился в водовороте эмоций, о существовании которых и не подозревал. Затем музыка успокоилась, сделавшись печальной, и, находясь под ее воздействием, он, к своему крайнему смущению, почувствовал, что на его глаза навернулись слезы. Он не мог контролировать их и в отчаянии отошел от нее и стал смотреть в окно на сгрудившиеся на другом берегу скалистой реки здания.

Лиза заметила, что с ним не все в порядке. Она молча последовала за ним и взяла его за руку.

— В чем дело, Адам? Что случилось?

Все выяснилось. Джинни. Родной дом. Отец. Мать. Человек, с которым она сожительствовала во грехе, но который делал ее очень, очень счастливой.

Лиза была потрясена. Она спокойно прижала его к своему плечу, как будто он был ребенком и ему нужно выплакаться. Пластинка кончилась и тихо шипела, вращаясь на диске, ожидая смены иголки. Они не обращали на это внимания. Он ощутил состояние безмятежности и надежности, которое овладевало им, медленно залечивая раны. Когда, наконец, Лиза сделала движение, слез уже не было. Не осталось и смущения.

Она поставила другую пластинку, на этот раз — Шопена, и они вместе сидели, расслабленные, рядом и задумчиво слушали ее, а небо становилось все темнее. Затем они пошли на Лейт-Уок в бар и ели там картофельную запеканку с мясом, смеялись и болтали, и он узнал подробности о ее семье — об эксцентричной матери, о добрых, нежных, горячо любимых, живущих в деревне бабушке и дедушке, но не об ее иноземном отце, а затем, наконец, он проводил ее домой, после чего поехал на трамвае обратно на Хай-стрит. К тому времени, когда он вернулся в свое жилище, он уже думал, что влюбился.

* * *

В конечном счете Брид не понадобились деньги из кошелька, чтобы добраться до Эдинбурга. Когда она под проливным дождем шла по дороге из Питтенросса на юг, рядом с ней остановился автомобиль.

— Вас подбросить? — За рулем находилась женщина.

Брид вышла из машины на Принсез-стрит, когда уже стемнело. Глядя на толпы людей, автомобили, трамваи, она медленно повернулась, испуганная и совсем потерянная.

— А-дам? — Она пробормотала это имя вслух, заглушаемая криками продавца газет, торгующего вечерним изданием в киоске у дороги. — А-дам, где ты?

Так или иначе, но нужно было найти какое-нибудь тихое место, чтобы она могла использовать свое искусство и отыскать Адама. Пока на нем ее серебряная подвеска, сделать это будет несложно.

На Рождество Адам не поехал домой к отцу. Они с Робби упаковали свои рюкзаки и, взяв с собой еще одного приятеля из студентов, отправились на попутных машинах на зимние каникулы в Ньюкасл. Они пили много пива, гуляли вдоль Адрианова вала и вели беседы о вероятности войны.

Вернувшись в Эдинбург, Адам мог часто видеться с Лизой, хотя оба напряженно работали. Он понял, что ее приверженность к искусству безгранична и затмевает все остальное. Да и его собственные карьерные устремления не оставляли ему времени для развлечений. К большому неудовольствию Робби, он все больше и больше времени уделял занятиям, лишь иногда позволяя себе передохнуть.

Один из вечеров он целиком посвятил Лизе. Это был ее день рождения. Как всегда, испытывая недостаток в средствах, он долго мучился, не зная, что ей подарить, но в дело вмешалось само провидение. Роясь в ящиках в своей комнате, где царил полный хаос, он обнаружил под книгами и записями старую коробку из-под сигарет. Он с надеждой потряс ее и услышал, что внутри что-то загремело. Из оберточной бумаги, в которую он ее завернул, выпала подвеска Брид и лежала у него на ладони, несколько потускневшая, но по-прежнему очень красивая. Он смотрел на замысловатые сплетения, на крошечные петельки цепочки, лишь на секунду испытав угрызения совести при мысли, осенившей его. В следующий момент угрызения были отброшены. Брид все равно не узнает, а он сомневался, что когда-нибудь увидит ее, да и разве он сам не заявил ей открытым текстом, что мужчины не носят таких вещей. Красота подвески и мастерство ее создателей произведут на Лизу огромное впечатление. Улыбаясь про себя, он стал чистить подвеску.

Лиза долго держала подвеску в руке, рассматривая ее. Наконец она взглянула на Адама и улыбнулась.

— Красивая, — сказала она. — Спасибо. — Она прильнула к нему и поцеловала его в губы, после чего позволила ему одеть подвеску ей на шею.

На следующий день после того, как они с Лизой пообедали на скорую руку в промежутке между лекциями, ему показалось, что он видел Брид. Взявшись за руки, они с Лизой шли по Маунду мимо Национальной галереи — на блузе Лизы красовалась подвеска, — когда он вдруг взглянул на дорогу, ведущую к Замку. По другой стороне тротуара шла, смеясь, группа молодых людей, некоторые из них в форме. Дорога была запружена машинами, и он не мог их ясно рассмотреть, но его взгляд привлекла медленно шедшая за ними фигура.

Он остановился, потрясенный. Темные волосы, бледная кожа, знакомая походка, наклон головы…

— Что с тобой, Адам? Что случилось? — Лиза схватила его за руку. — Ты бледен как полотно. — Что произошло?

— Ничего. — Он сделал глубокий вдох, удивленный тем, что испытал такое потрясение. — Мне показалось, что я увидел знакомого из деревни, только и всего. Но этого не может быть.

— Ты уверен? — Несколько секунд Лиза смотрела на него, и он неловко отвел от нее взгляд. Почему ему иногда казалось, что она заглядывает ему в душу?

— Нет. Я ошибся. — Теперь тротуар был пуст. Толпа прошла. Транспорт медленно спускался вниз под гору, и кто бы ни была эта женщина, он ее больше не увидит.

В эту ночь он видел во сне Брид. Ему снилось, что они предаются любви, а затем, что она пытается утопить его в волшебной заводи. Он с криком проснулся и лежал весь в поту, ожидая, что Робби начнет ругаться, что его разбудили. Но Робби, который за месяц до этого завербовался в резерв ВВС, отсутствовал. Он находился в трех милях отсюда и крепко спал в объятиях студентки, обучающейся на курсах медсестер, с которой лишь накануне познакомил его Адам.

Остаток ночи Адам лежал и смотрел в потолок, наблюдая, как забрезжил, набирая силу, серый рассвет, наконец пробившись в его окно, затем встал и начал нехотя бриться.

В тот день он увидел первую смерть. Он навещал приятеля-студента, который упал на кривой лестнице, ведущей в его жилье, приняв ранее внутрь несколько кружек пива, и сломал ногу. В конце палаты лежал молодой человек, доставленный в больницу после несчастного случая на фабрике, где он работал. Он попал в неогражденный механизм, и ему оторвало ногу ниже бедра. Выходя из палаты, Адам задержался на мгновение и взглянул на бледное лицо на белой подушке: у молодого человека были открыты глаза, и он в упор смотрел на него. Увидев в светлых голубых глазах выражение боли, ужаса и одиночества, Адам подошел к его кровати и нежно положил руку на плечо молодого человека. Лишь через несколько минут он узнал, что молодой человек был уже мертв. К его удивлению, спустя некоторое время после того, как жизнь угасла, глаза оставались такими же светлыми. Он стоял и смотрел, не в состоянии пережить момент, свидетелем которого оказался. Затем сестра, сопровождавшая врача и его кортеж из студентов третьего курса, повернулась и увидела его. Она дотронулась до руки Адама.

— С вами все в порядке? — Ее улыбка была доброй. — Как хорошо, что вы оставались с ним. — Спокойным профессиональным жестом она натянула на голову покойного простыню. — Теперь проходите, молодой человек. И забудьте все, что видели.

— Я видел, как он умирал. — Сидя на полу в студии Лизы, обхватив ноги руками и положив на колени подбородок, Адам все никак не мог успокоиться. — И в течение нескольких минут я не смог заметить никакой разницы. Он был бледен, но он был бледен и когда был еще жив. Просто он перестал дышать. И все.

Она подошла и уселась рядом. Они слушали какую-то вещь Моцарта.

— Возможно, душа была еще там. Она не хотела уходить. — Лиза улыбнулась. — Ты правильно сделал Адам, что побыл с ним. Ужасно, наверное, умирать одному.

Он покачал головой.

— Как бы то ни было, я всегда считал себя врачом, спасающим жизни. Смело вступающим в борьбу за жизнь и творящим чудеса. Я не думал о тех, кого мы не можем спасти. — Несколько минут они молчали. — Приближается война, Лиза. Я буду продолжать учиться, так как понадобятся врачи. Робби поступит в ВВС. А что ты будешь делать?

Она вздрогнула.

— Я хочу продолжать рисовать. Буду заниматься этим, пока хватит сил. В этом вся моя жизнь. Я не хочу делать ничего другого. — Она помолчала. — Думаю, мои захотят, чтобы я вернулась домой и помогла им на ферме.

— Назад в Уэльс?

Она кивнула.

— Но пока что войны еще нет, Адам. И возможно, не будет. Не исключено, что Гитлер передумает. — Она неистово затрясла головой. — Извини. Но я не могу смириться с мыслью, что он вмешивается в нашу жизнь. Я хочу, чтобы все оставалось как есть. Я хочу писать заходы солнца, цветы, счастье. Я не могу думать о войне и не буду.

Адам печально улыбнулся.

— У нас не останется выбора. В воздухе витает война. К тому же, — он кивнул, глядя на зачехленный мольберт, — ты никогда не рисуешь заходы солнца, цветы и счастье. Ты и не сумела бы.

Она разразилась смехом.

— Пожалуй, ты прав.

В первый раз они занялись любовью после того, как вместе сходили на концерт в Ашер-холл. Когда они шли по темнеющим улицам, он обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Лиза…

Она приложила к губам палец, чтобы заставить его замолчать, а затем нежно поцеловала его. Они поднялись по лестнице в ее студию, и она в полутьме подвела его к своей кровати.

Они вместе провели лето и к началу нового семестра были неразлучны. Лиза совсем не походила на Брид. Ее любовь была теплой. Несмотря на ее порой резкие манеры, он чувствовал себя с Лизой спокойно и надежно, будучи всегда желанным. Все мысли о доме и о несчастьях улетучились. Он нашел человека, которому мог доверить все свои страхи и надежды.

Все страхи, кроме одного.

Он вновь увидел Брид в начале нового учебного года в четверг на Саут-Бридж, и на этот раз он был уверен, что это была она.

Оставив Лизу в трамвае и быстро помахав ей рукой, он только что спрыгнул с тремя друзьями с факультета и с кипой книг в руках, закинув на плечо белый пиджак, и шел на лекцию по физике. Молодые люди смеялись, громко разговаривали, лавируя между трамваями и машинами, наклонив головы, чтобы противостоять холодному, неумолимому дождевому потоку. Стряхнув с глаз мокрые волосы, он увидел, что она смотрит на него с другой стороны улицы.

— А-дам… — Он заметил, как уголком рта она обозначила это слово, но, как и раньше, движение было оживленным, улица полна людей, и, когда он посмотрел вновь, ее уже не было.

То, что он сделал в следующий момент, не красило его. Вместо того, чтобы перейти на другую сторону и поискать ее, он нырнул за своими друзьями в «Старый четырехугольник» и возглавил бег, оставив далеко позади то место, где увидел ее.

Предъявив студенческий охраннику в цилиндре, Адам протиснулся на свое место в аудитории и обнаружил, что у него трясутся руки. Он внимательно посмотрел на них, с силой сжав их в кулаки. Что происходит с ним? Почему он так боится? Возможно, потому, что она напоминает ему о доме, который он хочет забыть? Или это вина, связанная с тем, что он так легко бросил ее и выбросил из головы? Как бы то ни было, он не хотел вновь видеться с ней. В конце концов, ее пребывание в Эдинбурге было бы совпадением, почти невероятным, чтобы в это можно было поверить. Возможно, это просто его воображение. Успокоившись, он принял удобное положение и стал внимательно слушать лекцию.

Лиза отошла от полотна и жевала кончик кисти. Она взглянула на часы и улыбнулась. Пора закругляться.

Стук в дверь раздался в самый нужный момент. Они с Адамом планировали отправиться на велосипедах в Королевский ботанический сад на пикник под лучами теплого осеннего солнца. Велосипеды явились новой идеей, заимствованной у ее друзей, катающихся на двухместном «моргане» с тремя колесами.

— Входи. Не заперто! — Она отжимала кисть в банке со скипидаром и не повернулась. — Через пару секунд я освобожусь, Адам. Сегодня утром я многое успела сделать. Как ты считаешь? — Она повернулась, жестом указывая на полотно, и осеклась. В дверях стояла странная девушка с длинными темными волосами. — Извините, — нахмурившись, произнесла озадаченная Лиза. — Я приняла вас за другого человека.

— Вы думали, я — А-дам? — Девушка вошла в студию и закрыла за собой дверь. На ней было длинное, ниже колен, платье из грубой ткани и пальто из мягкой шерсти, доходившее ей до пят. На плече висел тканый широкими стежками мешок. Ее взгляд был тверд как кремний.

— Кто вы? — Лиза опустила кисть и тряпку. У нее закололо в затылке. В этой странной девушке было нечто такое, что встревожило ее. Она незаметно придвинулась к столу и за спиной стала нащупывать нож, которым чистила дощечки для смешивания красок.

— Не важно, кто я. — Голос был удивительно бесцветным.

— Думаю, важно. Вы у меня в доме. Хотелось бы узнать, что вам нужно.

— Вы девушка А-дама. — Голос, хотя и был ровным, источал яд.

Пальцы Лизы нашли интересовавший ее предмет, и она спокойно подняла нож. Она вновь отступила назад с таким расчетом, чтобы стол оказался между нею и посетительницей, молясь о скорейшем приходе Адама. Ее нервы стали сдавать.

— Разумеется, я его друг, — осторожно сказала она. — Если вы его ищете, то он скоро будет.

Девушка не оглядывалась вокруг. Ее глаза были устремлены на лицо Лизы.

— Вы мне не нужны, — спокойно проговорила она. — А-даму вы не нужны. — Произнося эти слова, она полезла в мешок.

У Лизы перехватило дыхание. Когда девушка подняла руку, Лиза увидела, как сверкнуло лезвие, и, едва успев заметить нож, машинально бросилась под стол, и в тот самый момент услышала бодрый возглас Адама в самом низу лестницы.

— Адам! — закричала она. — Адам, осторожно!

Он обнаружил ее стоящей на коленях и плачущей, в руке у нее по-прежнему был зажат нож, пальцы вымазаны густой желтой краской.

— Лиза! Лиза, в чем дело? Что произошло? — Он опустился рядом с ней на колени. — Скажи мне, что случилось?

— Где она? — Дрожа, она заставила себя подняться. — Ради Бога, Адам, кто она? — Она безумным взглядом озиралась вокруг. Студия была пуста.

— Кто? Что? Что случилось?

— Эта женщина! Девушка! Ты должен был заметить ее? — Не зная, что ее рука измазана краской, она смахнула с лица волосы, оставив на лбу желтую полосу. — Она пыталась убить меня!

Адам закрыл глаза. Он глубоко вздохнул. Почему он тотчас же подумал о Брид?

— Опиши ее, — сказал он. Он подвел Лизу к кровати и нежно усадил. Затем подошел к двери и внимательно осмотрел лестницу. По пути сюда, когда он поднимался по ней во тьме, радуясь, что наконец-то избавился от пронизывающего ветра, на полпути мимо него прошмыгнула кошка. Он сумел лишь заметить ее темный окрас, злые зеленые глаза, дикий скрежет когтей по избитым ступеням, как она исчезла. — Нет ли другого выхода отсюда?

Она покачала головой.

— Нет.

— Тогда она должна быть еще здесь. — Он медленно обошел студию, изучая каждый угол, каждую полку, каждую тень. Никого не было.

— Она невысокого роста, темноволосая, в длинной темно-красной одежде. Говорила со смешным иностранным акцентом.

«Брид».

— Что ты имеешь в виду, говоря, что она пыталась убить тебя? — Адам сел рядом с ней.

— Она вынула нож и метнула его в меня.

— Ты в этом уверена, Лиза? — Его голос был нежным. — Где нож? Где она? Я не понимаю, как кто-то мог здесь быть? Я бы увидел ее. — Он воскрешал в памяти глаза кошки, промчавшейся по лестнице мимо него.

— Ты хочешь сказать, что я все это придумала? — Лиза со злостью смотрела на него. — Адам, ради Бога, я понимаю, когда кто-то хочет или не хочет убить меня!

— Тогда нужно вызвать полицию. — Его руки дрожали. Он сунул их поглубже в карманы.

— Разумеется, необходимо вызвать полицию. Рядом бродит потенциальный убийца. Взгляника-ка там. Где-то должен быть нож. Я видела, как она метнула его в меня, когда я бросилась на пол. Она не могла отыскать его. Не было времени.

Но ножа не оказалось. Они искали полчаса, прочесывая каждый дюйм.

— Так кто же она? — Лиза смыла краску и успокоилась.

Адам пожал плечами. На какой-то момент он подумал, что ему следует отрицать возникшие у него подозрения, но Лиза слишком хорошо его знала. Она уже прочитала в его глазах зарождающийся страх. Он сел на диван и вынул из кармана сигареты. Подвеска, которую он подарил Лизе, подвеска Брид, лежала там, где Лиза ее оставила, — на тумбочке под лампой. Он видел со своего места мягкий отблеск серебра.

— Похоже, это Брид. Я встречался с ней какое-то время у себя в деревне, — сказал он наконец. Он избегал ее взгляда. — Мы бродили по горам в свободные дни. Ее брат работал… работает каменотесом. Мне кажется, он замечательный гравер, — неуверенно проговорил он. — У этой семьи довольно экзотические корни. Они крайне легко возбудимы. — Он придал этому неприятное звучание. — Брид очень вспыльчива. Она и раньше набрасывалась на меня. — Он слабо и неловко улыбнулся.

— А что она делает в Эдинбурге?

— Видимо, поехала за мной. — Он покачал головой. — Я ей сказал, что между нами все кончено. Тогда мы были детьми, вот и все. Она уехала в училище на север, а я приехал сюда. У нас не было будущего. Никакого. — Он немного помедлил, затем продолжал: — Но ей это не понравилось. Она хотела ехать со мной. Я воспротивился. Я не ожидал, что она последует за мной.

— А здесь ты ее до этого видел?

Он отрицательно покачал головой, но она уловила тревогу в его глазах.

— Адам?

Он вновь покачал головой.

— Мне показалось, что на днях я видел ее. Но потом ее не оказалось на том месте. — Он беспомощно пожал плечами.

— Похоже, она поднаторела в исчезновениях.

— Да. — Он вздрогнул. — Это уж точно.

— А она способна на убийство?

Он с жалким видом уставился в пол.

— Думаю, способна, — проговорил он наконец.

В результате они решили не сообщать полиции. Для этого не было оснований.

Сьюзен Крэг сидела в углу чайной спиной к стене.

Адам виделся с ней лишь однажды после первой встречи.

— Извини, у меня мало времени. — Он сидел напротив нее. — Сейчас у нас много занятий.

— Разумеется, милый. Я так горжусь тобой. — Она уже заказала чай. — Разлив его в две чашки, одну пододвинула к нему. — Адам, мне нужно тебе кое-что сказать. — Она заерзала на краю стула. — Я… мы… то есть мы с моим другом решили уехать. — Она говорила быстро, не глядя на него. — В Америку.

Адам с удивлением взглянул на нее.

Она покраснела, смутившись.

— Там нас никто не будет знать. Мы сможем начать новую жизнь, да и к тому же вот-вот начнется война и все такое прочее… — Она вновь замолчала и перевела взгляд на чашку.

С минуту Адам сидел молча. Его голова шла кругом от противоречивых чувств: гнев, потеря, презрение — что это за человек, который убегает из страны, когда на носу война?

— Адам? — Она с волнением смотрела на него.

Он выдавил из себя улыбку.

— Желаю вам обоим счастья, мать. — Что еще он мог сказать?

Спустя два дня Чемберлен объявил, что Гитлер не отреагировал на его ультиматум и Великобритания находится в состоянии войны. Через несколько недель был призван на военную службу Робби, находившийся в резерве ВВС. Адам не был уверен, чье это решение — Робби или правительства Его Величества, но энтузиазм его друга по поводу прекращения изучения римской и греческой цивилизаций ради патрулирования неба под эгидой вспомогательной эскадрильи истребителей города Эдинбурга был неподдельным. Чтобы отпраздновать это событие, он организовал поездку в гостиницу «Крэмонд» для себя и своей подруги Джейн. Адам и Лиза тоже были приглашены.

Джейн Смит-Ньюлэнд изучала классическую литературу под наставничеством Робби. Он был без ума от нее. Она была высокая, стройная, с огромными карими глазами и густыми и мягкими золотистыми волосами, заплетенными, как у школьницы, в косу. Ее родители были англичанами, отец занимал высокий пост в армии, мать жила на юге в огромном родовом доме в одном из графств неподалеку от Лондона. Адам, впервые встретивший ее после того, как уже привык к обычно ветреным подругам Робби, был очарован акцентом, ее происхождением, сочетанием сдержанности и уверенности в себе, что достигалось благодаря финансовому положению. У нее были красивые платья, собственный автомобиль — старый «уолси хорнет», — купленный ей родителями, что казалось просто невероятным расточительством сидевшему без денег студенту-медику. Красивые ювелирные изделия и — полностью контрастирующее с этим искреннее, неподдельное очарование Римом, Грецией и историей древних цивилизаций, что и привело девушку в университет вместо планируемого ее родителями введения дочери в высшее лондонское общество. Она была не похожа на тех, кого Адаму довелось встречать ранее. Он не мог оторвать от нее глаз.

Когда они ползли с затемненными фарами по узкой дороге, направляясь в «Крэмонд», Лиза, сидевшая с Адамом сзади, нащупала его руку.

— По крайней мере, она не сможет проследовать туда за нами, — прошептала она, заглушаемая шумом двигателя.

Адам был не столь уверен в этом. Он не видел никаких признаков ее пребывания в городе, да и зачем ей было преследовать Лизу? Если она хотела видеть Адама, то почему она не отыскала его жилье и не связалась лично с ним? Можно было предположить, что, раз она преследует их, то знает также, где живет он. Поначалу эта мысль вызвала в нем опасения, но скоро, очень скоро беспокойство прошло, и он убедил себя, что Лизе все это почудилось.

— Кто это не сможет проследовать за вами? — Джейн смотрела в зеркало заднего видения и заметила в темноте глаза Адама. У нее, очевидно, был очень острый слух.

— Мы говорим о прежней подружке Адама, — вмешалась Лиза. — Она, вероятно, не хочет отказаться от него.

— Наш Адам пользуется большим спросом, — хихикнул Робби. — Ему всегда приходится отбиваться от женщин!

— Все это — вздор, Робби. — Адам чувствовал, что на его лице выступил румянец. Он взглянул на Лизу и покачал головой. Он не хотел говорить о Брид. И не хотел, чтобы Робби знал, что она увязалась за ним в Эдинбург.

Но Джейн не желала менять тему разговора.

— Кто бы мог подумать, что строгий и молчаливый Адам Крэг имеет кучу поклонниц! Следи за ним, Лиза, иначе потеряешь его.

На секунду слова повисли в воздухе, пока Джейн переключала скорость и поворачивала на Крэмонд-роуд. На помощь к нему пришел Робби. Красивый, в новом мундире, он сидел рядом, обняв ее сзади рукой и лаская ее шею.

— Уверен, что ты не стремишься стать одной из этих поклонниц, Джейн. Мне бы очень этого не хотелось. Я знаю, молодые врачи могут быть неотразимыми, но уж точно не столь неотразимыми, как летчики.

— Разумеется! — Она беспечно рассмеялась. — Остаюсь только узнать, что тебя соблазнила какая-нибудь раскрасавица-летчица.

На заднем сиденье рука Лизы слегка сжала пальцы Адама. Они смотрели друг на друга в темноте.

— Робби, соблазненный летчицей! — ради смеха вставил Адам. — Как тебе могла прийти такая мысль? — Он подался вперед и нежно похлопал друга по плечу. — У нашего Робби нет времени на такие глупости. Ведь он собирается выиграть войну в одиночку, не так ли, старина!

Робби заулыбался. Он искоса посмотрел на Джейн и скромно пожал плечами.

16 октября немецкие бомбардировщики пролетели на бреющем полете над рекой Форт, и 602 и 603 эскадрильи подняли в воздух истребителей-перехватчиков. Для Робби началась война.

Брид не ожидала, что все так сложится.

Она добралась до Эдинбурга без приключений. Движимая шестым чувством, она отыскала Лизу сравнительно легко, когда впервые появилась здесь. Затем необъяснимым образом ее потеряла. У нее пошла кругом голова, и нашло затмение. Она бродила по городу, потерянная, ничего не видя, испуганная, не зная, куда идти и что предпринять. Иногда во время сна где-нибудь в подворотне или где-то в другом укромном месте она совершала в уме прыжок, который должен был бы доставить ее домой на холмы, где сделанный Гартнайтом крест знаменовал переходный рубеж в ее мир. Но каждый раз рядом маячил Бройчан, и она в страхе возвращалась на то место, где ее бедное замерзшее тело ютилось подальше от чужих глаз. В этом большом городе, где она бродила, было много мест, где завеса времени была тонкой. Очутившись на развалинах Аббатства святого распятия, она ощутила холод тумана и поняла, что это — ее стихия. В огромном соборе на Хай-стрит, где она тайком ночевала в полумраке, она тоже почувствовала это. Внизу под церковным фундаментом находилось священное место, где богиня ждала бы, если бы она искала ее. Но она не была готова к этому, так как ее охватило чувство горечи и отчаяния. Время — это понятие, которого в тиши ее снов не существовало; она была рождена, чтобы преодолеть его — генетический отпечаток чрева ее матери, — и ее первые учителя оказались хорошими. Сумев быстро разгадать ее природные способности, они обучали ее без предосторожностей и без посвящения в тайны. Они не поняли, что одни только способности без многих лет учебы могут быть опасными. Они не подумали, что разум этой женщины может перелететь через естественные границы пещеры философа и устремиться к звездам. Они недооценили то обстоятельство, что страстное желание молодой жаждущей плоти окажется сильнее стремления к философскому камню или страха перед угрозой возмездия, когда нарушаются незыблемые законы. Когда Бройчан увидел опасность и признал силу Брид, было уже поздно, и она, не понимая, что при нарушении связи времен между светилами возникают черные дыры небытия, потеряла ориентацию. Она не осознала, что воздух, которым она дышит в XX веке, уже другой; не осознала, что тело, несущее в себе ее душу, подвержено напряжениям и страданиям, о которых она и не слыхивала. Свернувшись в клубок в агонии приспособления к ситуации, она наконец погрузилась в сон в относительной безопасности огороженного забором сада одной из площадей Эдинбурга.

Она проснулась лишь с одной мыслью — найти Адама, и найти быстро. Для этого она вновь использует свое древнее искусство и отыщет Адама через посредство женщины, у которой, как она знала, находилась подвеска.

— Нет!

Лиза забилась во сне, пытаясь сбросить стеснявшие ее движения одеяла. Она слышала доносившийся с неба гул моторов. Иногда самолеты люфтваффе прилетали на разведку кораблей королевского флота, стоявших в Росите, иногда бомбардировщики вновь брали курс на Глазго. Наступили тяжкие времена. Она тяжело вздохнула и, протянув дрожащие руки к тумбочке за сигаретами и спичками, возблагодарила Бога, что Эдинбург до сих пор обходили стороной. Лишь когда уселась в кровати, положив на колени пепельницу, она стала размышлять над тем, что разбудило ее.

Она потерла глаза и глубоко зевнула. В душе было какое-то неприятное ощущение, не имевшее отношения к реву пропеллеров и мысли о смертоносном грузе, который могли обрушить самолеты во тьму шотландской ночи. Она вновь легла на подушки, глубоко вдыхая в легкие дым.

— А-дам!

Запавшее в ее память слово было произнесено со странным иностранным акцентом. Этот акцент она помнила прекрасно. Она открыла глаза и стала всматриваться в темные тени студии. Со спущенными шторами и в отсутствии света, за исключением слабого мерцания сигареты, комната была погружена во тьму. Звук прозвучал в ее голове, и тем не менее он шел откуда-то извне. Поспешно затушив сигарету, она свесила ноги на пол и сидела, прислушиваясь. Гул моторов уже замер в тиши. Она слышала лишь тихое колыхание ветра в дымоходе.

Все ее чувства напряглись.

Теперь она услышала этот звук более ясно: он зондировал ее мозг подобно пальцу, скользящему по поверхности мозжечка.

— А-дам?

— Нет, сука! — Соскользнув с кровати, она бешено затрясла головой. Она отрикошетила на стул и стала громко ругаться, растирая себе голень. — Нет, ты не найдешь его через меня. Я не глупее тебя, девочка. Какая же ты все-таки подлая ведьма! — Она что есть силы терла ладонями виски.

Она включила лампу, зажгла газ и поставила на плитку чайник, утешаясь приветливым шипением пламени. В комнате было очень холодно. Стянув с кровати ярко-красную шаль, обмотала ее вокруг плеч, дрожа всем телом. Вот опять в ее мозгу пошел сеанс зондирования; она почти ощущала остроту небольшого ножа с железным лезвием, который выскабливал из ее головы секреты ее жизни.

— При чем тут я? Чего ты от меня хочешь? — Она обнаружила, что пятится спиной по студии, пытаясь вырваться из объятий ужасов, творящихся в ее мозгу. — Ты должна знать, где он? Что же надо тебе от меня?

И вот наступил третий сеанс. Самый тяжкий. Раздалось нечто похожее на стук на расстоянии. Вначале он не был пугающим или даже действующим на нервы. Затем стал более назойливым, и ее тело начало постепенно реагировать. Сухость во рту, холодное жжение в животе, покалывание в затылке, ледяная дрожь, охватывающая легкие — и вот она уже едва дышит под воздействием чьего-то разума, медленно изнуряющего ее.

Она более не могла этого выносить. Пустое здание стало для нее слишком тихим, хорошо резонирующая звук студия — слишком одинокой. Сорвав с себя шаль и халат, она схватила свитер, пиджак и широкие шерстяные брюки. Через пару минут она уже выбралась из здания и бежала по тротуару, отгороженному от реки старыми извилистыми перилами, по направлению к городу.

Адам был разбужен громким стуком в дверь. Очнувшись ото сна, он посмотрел на наручные часы, но ничего не увидел. Шторы были опущены до самого низа. Он не имел понятия, который час. Нащупав выключатель, отправился к двери.

— Тебе придется принять меня. Эта цыганская сучка, твоя подруга, взялась за меня! Она использует какую-то оккультную технологию, чтобы проникнуть в мой разум, Адам. Ты должен что-то придумать. — Лиза протиснулась мимо него в комнату и села на его кровать. Она дрожала.

Он взглянул на темный лестничный пролет за ее спиной и, закрыв дверь, повернул ключ.

— Что случилось? — При свете единственной, висевшей под потолком лампы он установил, что было 4.30 утра. Он провел рукой по голове. Он изучал лекции по физиологии до часа ночи, и в голове у него царил полный сумбур. — Как ты сюда попала, Лиза?

— Бегом. — Ее зубы стучали. — Понимаю, что это глупо. Я не хотела направлять ее на твой след, но я очень испугалась. Она была в студии. В моей голове. Она обезумела, Адам. Совершенно обезумела.

Он сидел рядом с ней, обняв ее за плечи.

— Рассказывай, что произошло. Только медленнее.

Особо рассказывать было нечего. Как можно объяснить интуицию? Уверенность, что внутри тебя что-то есть? Инстинкт… и боль от зондирующего ножа?

— Когда ты видел ее последний раз? — Немного успокоившись, Лиза поднялась. Она стянула с кровати одно из одеял Адама и накинула себе на плечи. Она по-прежнему была в пальто и перчатках.

Он понял намек и пошел зажигать газ, горевший слабым пламенем.

— Я ее не видел. Фактически не видел. Мне показалось, я видел ее на улице пару раз, затем ты сказала, что видела ее в студии. После этого — ни слуху ни духу. — Он смотрел на нее, стоя у огня. — Да, она знает странные вещи — думаю, их можно назвать оккультными, — и она говорила мне, что изучает это. Но цыганки так или иначе знают их, верно? Они обладают силой, вторым зрением.

— Я тоже обладаю вторым зрением, Адам. — Она говорила так тихо, что он не понял, что она сказала в данный момент. — Потому-то она и смогла отыскать меня. Вот почему я понимаю происходящее.

Он с удивлением смотрел на нее.

— Ты шутишь. Это смешно. Это грех!

— А, заговорил сынок пастора! Я знала, что ты именно так и отреагируешь, если я тебе скажу об этом. — Она ожесточилась. — Адам, ради Бога, думаю, ты теперь понимаешь, что воспитан в духе фанатизма и нетерпимости. Если люди не вписываются в тот образ, который создал твой отец в своем узком, замкнутом мире, то это не значит, что они грешны.

— Разумеется, нет. — Он покраснел. — Я не имел в виду это…

— Нет, имел.

— Лиза… — Он встал, подошел к ней и взял ее руку. — Не будем ссориться, прошу тебя. Что бы ты ни думала обо мне и моем воспитании, это не должно воздвигать между нами стену. — Он несколько секунд задумчиво жевал внутреннюю часть щеки, затем взглянул на нее. — Я не думаю, что Брид злая. Во всяком случае, она не была такой. Но у нее свои ценности, отличные от наших. От твоих и от моих. Если она чего-то захочет… — Он смолк, пожав плечами, затем глубоко вздохнул. — Я по-прежнему не понимаю, как она смогла сюда попасть. Она ничего не знает о нашем образе жизни, о нашем веке…

Он вдруг осекся.

— О нашем веке? — Лиза с изумлением смотрела на него.

Он тихо засмеялся извиняющимся смехом.

— Я понимаю, что глупо, но иногда… — Он смолк, и между ними воцарилось молчание.

— Иногда? — напомнила она ему, что он не договорил.

— Иногда мне казалось, что когда я шел на встречу с ней, когда проходил мимо большого камня на холме, где мы обычно встречались, то я попадал в прошлое. В буквальном смысле слова. Ее мир был совсем другим. Она говорила о странных вещах — о короле Бруде, о святом Колумбе, как будто для нее они были живы. И ее образ жизни был по-своему очень примитивным. Когда я возвращался домой, я старался дать этому какое-то объяснение. Она живет в общине лудильщиков, и для некоторых из этих людей время действительно остановилось. Ее семья состояла из странствующих мастеровых и… — Он опять осекся, чуть было не сказав «жрецов». — Я учил ее английскому языку. Я так и не знаю, на каком языке она говорила. Я не думаю, что это гэльский. Я не знаю, на каком языке объясняются между собой лудильщики. Возможно, на ромском. Она освоила английский очень быстро. Ее мать и брат говорили, что она исключительно талантлива. — Он покачал головой. Опустившись за письменный стол, обхватил голову руками. — Она хотела ехать со мной в Эдинбург. Она считала, что от семьи для нее исходит определенная опасность, потому что она хотела променять их образ жизни на мой. Но наше время закончилось. Она сама уже училась в каком-то училище на севере. Я не мог взять ее с собой. Я хотел лишь положить этому конец.

«И она начала пугать меня». Вслух он этого не сказал.

— Вы были любовниками? — Лиза смотрела на него отсутствующим взглядом. Вокруг ее глаз образовались темные круги из-за крайней усталости.

Он кивнул.

— И она тебя любила… по-прежнему любит?

Он пожал плечами, затем снова кивнул.

— Думаю, да.

— Так почему же она не отыщет тебя?

Он печально покачал головой.

— Уверен, что она знает, где я живу.

— А почему она продолжает ходить ко мне?

— Не знаю, Лиза. Хотелось бы знать.

Вернувшись на склон холма, Брид не могла понять, почему ей так сложно проникнуть в голову А-дама. Видимо, потому, что его отец — священнослужитель; он изучил технологию того, как держать ее на расстоянии, не сказав ей об этом. С Лизой было проще. Она была восприимчива, доступна для элементарного зондирования. Во всяком случае, для начала. Брид смотрела вниз, в холодную, темную воду колодца — одно из мест, где пелена очень тонка, — и озадаченно качала головой. Изображения, вначале такие чистые и светлые, замутились, и голова ее устала. Теперь она сидела на пятках и терла глаза, дрожа на холодном рассвете. Над ней, на фоне темно-зеленого неба, возвышался «Трон Артура», а внизу, в городе, уже начал функционировать транспорт. Прищурившись, она смотрела на облака. Когда она впервые увидела самолеты, они повергли ее в ужас. Летя один за другим, словно гуси, появлявшиеся зимой со стороны моря, они приближались все ближе и ближе, от грохота их моторов разрывались барабанные перепонки, и она упала лицом на траву и кричала, затыкая руками уши. Но затем они улетели на запад, и постепенно она привыкла к ним. Казалось, что они движутся безостановочно. Она не могла знать об ущербе, который они наносили промышленным центрам Шотландии, сбрасывая бомбы.

Иногда она спала под открытым небом, завернувшись в украденные ею одеяла; иногда спала на полу в доме женщины по имени Мегги, которая подружилась с ней, когда они сидели рядом на скамейке в парке. Еду она воровала, одежду воровала, научившись теперь прятаться под покровом своей магии. Она не знала — да ей это было бы все равно, — что она была замечена и квалифицировалась заинтересованными лицами как умственно неполноценная, но вполне безвредная. По мере того как война вступала в следующую стадию, у людей возникло много других проблем, чтобы беспокоиться о красивой молодой девушке с отсутствующим взглядом, которая бродит по улицам Эдинбурга, иногда близ Дин-Виллидж, иногда на Грассмаркет, и ищет, постоянно ищет кого-то, кто никак не хочет появляться.

Она сделала еще одну попытку, заглянув в торфяные воды.

— А-дам. А-дам, где ты?

Но его не было. Далеко от Эдинбурга в лазарете Адам, теперь уже студент третьего курса, смотрел на человека, которому оторвало шрапнелью руку, и делал над собой усилие, чтобы подавить позыв к рвоте.

 

7

— Итак, твое мнение?

Лиза сняла с картины покрытие и с победным видом стояла сзади. Адам рассматривал картину. Лицо, очертания тела, огромные черные озабоченные глаза, уродливые сильные руки, бурный тревожный фон, но никак не мог признать в портрете себя. Она внимательно наблюдала за ним, и было заметно, что она расстроилась.

— Тебе не нравится.

— Замечательная картина, Лиза. — Он пытался изобразить восторг. — Для меня это слишком современно. — Он удрученно пожал плечами. — Я действительно так выгляжу?

— Ну и ну! — Она топнула от расстройства ногой. — Ты невозможен! Конечно, выглядишь так! В некотором роде. На портрете ты как доктор. Как человек. Как воплощение самого себя.

— Понимаю. — Адам всматривался в портрет строже. Телесные тона были представлены в полупрозрачном зеленом цвете, что создавало ощущение крайнего нездоровья. — Извини, Лиза. Ты же знаешь мое невежество.

— Конечно, знаю. — Она громко вздохнула. — Что же мне с тобой делать?

— Учить меня понимать искусство. — Он выглядел как кающийся, наказанный школьник, и это еще больше бесило ее.

— И не подумаю. В этом мире много людей, понимающих искусство. А ты иди и наблюдай за птицами, или отрубай кому-то ногу, или еще что. — Сложив руки, она отошла от него и стала смотреть в окно. По стеклам хлестал дождь, а рамы дребезжали от порывов ветра. — Давай. Иди. Я не хочу с тобой разговаривать.

Он смотрел на нее, пытаясь понять, шутит она или всерьез. Неожиданно он отступил. Ведь можно использовать драгоценное свободное время гораздо лучше, чем играть с ней в глупые игры.

Она услышала, как хлопнула дверь, и повернулась, не веря тому, что произошло.

Он ушел.

Она вздохнула. Последнее время это происходило слишком часто. Иногда она сомневалась в том, что у них вообще может быть единое мнение по какому-либо вопросу.

— А-дам?

Она огляделась потрясенная, забыв о ссоре с Адамом. Уже несколько месяцев в ее голове раздается этот голос. Он такой далекий, ищущий.

— Нет! — Она закрыла уши руками.

— А-дам? Помоги мне, пожалуйста.

— Уходи! — Лиза повернулась, глядя в противоположный угол студии, как будто именно там находится обладатель этого голоса. — Неужели ты не понимаешь, что тебя не хотят? Отстань от меня!

— Лиза. — Голос, который она слышала теперь, был громким, мужским и очень обиженным. Это не был голос Адама. — Надеюсь, ты это не всерьез, дорогая?

— Филипп? — Страх исчез, и пришло облегчение. — Входи!

— Не твоего ли молодого друга — доктора — я только что видел, мчавшегося по дороге, точно за ним гналась свора бешеных собак? — Филипп Стивенсон, на двадцать лет старше Лизы, был ее руководителем последние два года. Высокий, исключительно привлекательный, с темно-серыми волосами и обворожительной иронической улыбкой, он был объектом вожделения всех студенток, изучающих в колледже живопись, и Лиза прекрасно понимала, что, временами удостаиваясь внимания с его стороны, она вызывала недовольство и ревность своих коллег.

— Его самого.

— Поссорились?

— Можно сказать, что да. Ему не понравился его портрет.

— Молодой невежда. — Он стоял перед мольбертом и в течение нескольких секунд молча взирал на него. — Ты очень хорошо ухватила его. Но, видимо, портрет не польстил самолюбию молодого человека. Он что действительно такой заводной?

— Думаю, да. — Она приложила руку к голове, расстроенная. Голос по-прежнему сидел в голове.

— А-дам, где ты?

Голос был печальным. Потерянным.

Филипп увидел выражение ее лица.

— Что с тобой, дорогая? Уши болят?

Она покачала головой.

— Ты не поверишь.

— Постараюсь. — Он по-прежнему стоял перед мольбертом, сложив руки.

— Прекрасно. Ну так что? — Вдруг ей надоел Адам и сопутствующий ему призрак. — У Адама была в Пертшире знакомая девушка-цыганка. И, когда он поехал в Эдинбург, он не взял ее с собой. Так представляешь, она наложила на него сглаз. Околдовала его и преследует меня, разговаривает со мной, проникая в мою голову и пугает меня до смерти!

Ее голос слегка дрожал, но теперь он наконец целиком уделял ей внимание. Повернувшись спиной к картине, он смотрел на нее.

— Надеюсь, ты не шутишь.

— Не шучу.

— Послушай, Лиза, это твое воображение.

— Если это так, то мое место в сумасшедшем доме.

— Но такого не бывает.

— Бывает. Но только очень редко. Я чувствую, что если распрощаюсь с Адамом, то красавица Брид исчезнет тоже.

— А ты хочешь с ним распрощаться? — Филипп задумчиво смотрел на нее из-под своих густых бровей. — Ты путаешься с этим молодым человеком, как только увидела его.

Она состроила недовольную мину.

— Это было так явно? — Несколько секунд она смотрела на него. По сравнению с Адамом он был солидным, основательным и очень надежным. — Фил, — решилась она, — есть еще кое-что. Вскоре после отъезда Адама у него в доме произошел страшный случай. Была убита женщина, работавшая у отца экономкой. — Она отвернулась от него. — Ужасным образом. Ее зарезали. Убийцу так и не нашли. — Она вновь уставилась на картину, как будто могла прочесть там ответ.

Он опередил ее.

— Думаешь, это дело рук подружки Адама?

Она пожала плечами.

— Она пыталась убить меня, Фил. Она метнула в меня нож. Адам мне не верит. Когда он пришел, здесь уже никого не было, и она не могла проскочить мимо него на лестнице, а мы не смогли найти нож, но… — Она замолчала.

— Лиза. — Филипп сделал несколько шагов вперед и нежно взял ее за плечи, заставив ее смотреть на него. — Ты сообщила об этом в полицию?

Она покачала головой.

— Почему?

— Не было улик. Лишь мои слова. Адам вообще считает, что я все выдумала. Но это не так. Я знаю, что ничего не выдумывала.

— А ты говорила с ним о том, что она может быть виновной в смерти той женщины?

Она вновь покачала головой.

— Лиза, дорогая, я считаю, что, если ты действительно считала, что по Шотландии бродит с ножом безумная девушка, убивающая людей направо и налево, тебе следовало бы сообщить об этом кому-нибудь. Адаму. Полиции. Думаю, тебе нужно было сказать мне об этом раньше. — Он прижал ее к себе и подержал в своих объятиях.

На мгновение она напряглась, затем расслабилась. Она почувствовала, что странный зондирующий звук в ее голове совершенно пропал.

Несколько секунд Фил стоял и смотрел поверх ее головы на картину, стараясь не шевелиться, не сжимать ей руки и не пугать ее, затем легко поцеловал ее волосы.

— Пойдем, девочка. Нужно прежде всего поесть. Предлагаю предоставить твою картину, студию и этот незадачливый призрак самим себе, пойти и с наибольшей пользой истратить наши традиционные пять шиллингов с носа в «Аперитиве».

Когда Адам нашел записку от Джейн, в которой она просила его встретиться с ней в «Норт бритиш» за чашкой чая, он чуть было не отказался. Если бы он был занят, так бы и поступил, но у него было два свободных часа, а Лиза сказала ему, что слишком занята сейчас картиной, чтобы выкраивать время и встречаться с ним на такой короткий срок. Уязвленный отказом, он позвонил Джейн из Студенческого союза. Они сидели напротив друг друга в глубоких креслах, перед ними на столе стояла тарелка с пирожными и ячменными лепешками и чайник с горячим чаем, а Джейн рассказывала ему о своих взаимоотношениях с Робби. Они разговаривали тихо, понимая, что другие пары тоже заняты столь же напряженными и тихими беседами, а также много смеялись, и он почувствовал острый приступ угрызений совести за свою измену, сравнивая нежную доброту и очарование Джейн с язвительными манерами и целенаправленным талантом Лизы.

— Робби перевели в Англию. — Джейн налила Адаму чай и передала лепешку. Он небрежно кивнул, делая все возможное, чтобы не закрыть глаз. Он почти всю ночь занимался. — Ужасно, — продолжала она, — я не знаю, как он там. Не знаю, что происходит. Он даже не может сообщить, где он.

Адам сочувственно пожал плечами.

— Почему бы тебе не поехать домой? Ты кое-что смогла бы сделать, чтобы исправить положение, а твой отец навел бы справки для тебя о Робби.

Она прикусила губу.

— В какой-то мере я этого хочу. Я же не способствую военным успехам, изучая классическую литературу!

Он засмеялся.

— Кто-то должен подхватывать знамя, Джейн. Почему бы не ты? Ты слишком молода и красива, чтобы участвовать в войне. Не волнуйся, они еще заставят тебя выкапывать траву для душистых циновок или скатывать бинты, так что пользуйся моментом.

— Двое из наших наставников уже ушли в армию. Скоро, видимо, прикроют факультет. — Самое время уезжать. — На его лице отобразилась печаль. — Мне будет тебя очень не хватать.

— Правда? — Она взглянула на него из-под век. — Я думала, кроме Лизы, тебя никто не интересует.

Он молчал. Как он мог объяснить свои чувства к Лизе? Он сам был не уверен в себе. Да если бы и был уверен, подумал он вдруг, то пожелал бы говорить об этом Джейн? Он раскрошил на тарелке сухую лепешку, играя ножом с крошками. Масла не было.

Она подняла бровь.

— Но она любит тебя, — нежно подсказала она.

Он кивнул.

— Но с моей стороны было бы нечестно прочно связывать свою жизнь с кем-либо. У меня все меньше времени. Я использую для работы каждый час, который посылает мне Бог, — во врачах такая потребность, — и груз становится все тяжелее. — Звучит как оправдание, подумал он. Никто раньше не просил его анализировать чувства, которые он испытывал к Лизе. Да, он любил ее. Он был пленен ею. Но что-то внутри сдерживало его. Может быть, это был страх при виде того, что сделало с его родителями превратное понимание страсти и долга? А может быть, это было чувство вины при воспоминании о Брид и о ее растерянном лице, когда он в последний раз покинул ее? Этого он не знал. — Этим летом я еду в Глазго для прохождения полуторамесячной практики в клинике, и если не призовут в армию, когда получу диплом, то, видимо, поеду в Лондон или снова в Глазго или куда-нибудь еще, где действительно нужны врачи. Так что мне некогда думать о женитьбе или о чем-то подобном.

— Тогда так и скажи ей. — Джейн снова наклонилась, чтобы наполнить его чашку. — Ты поступаешь нечестно, Адам. — Она грустно улыбнулась ему, и он улыбнулся ей в ответ.

* * *

Брид попробовала воду рукой и выругалась. Где же они? Где А-дам и где женщина, рыжеволосая женщина, рисующая картины? Она не видела их. Она ничего не видела. У нее шла кругом голова, и она ужасно замерзла. Она посмотрела на руки. Они посинели и тряслись. Она медленно отползла назад, подальше от края ручья и попыталась встать. Небо потемнело. В ее ушах раздавалось странное жужжание. Где-то кто-то выкрикивал ее имя. Она потрясла головой. Это был голос Бройчана. Того самого Бройчана, который поклялся убить ее. Но он не мог последовать за ней сюда. Не мог — во время А-дама. В город А-дама. Она с трудом поднялась на ноги и отошла от воды. Если она сумеет отыскать дорогу к дому Мегги, то будет в безопасности. У нее там в сумке много еды; она всегда могла купить расположение Мегги с помощью еды, или бутылки пива, или, еще лучше, джина, или, в крайнем случае, метедрина. Старуха любила сквернословить, и ее тело изобиловало паразитами, а комната имела жалкий вид. В ней стояла вонь и было холодно, но не так, как бывает чистыми ясными ночами, когда она спала на холме, а ветер продувал ее до костей и ей казалось, что она умирает. Она медленно начала переставлять ноги, двигаясь вниз по направлению к городу.

Она не поняла, что случилось, когда рухнула на землю и почувствовала, как ее тело поднимают на носилки. Она не знала, что ее отправляют в лазарет. Ее душа бродила по холму, опечаленная, запуганная, слыша лишь злобные выкрики Бройчана на ветру и топот конских копыт в темной бесконечности космоса.

Обеспокоенный врач стоял и смотрел на лежащее без движения на больничной койке тело и качал головой.

— У нее, видимо, шок. Держите ее в тепле и присматривайте за ней. Это все, что мы можем сделать. Никто не знает, кто она? Почему при ней нет удостоверения личности? — Ему нужно было осмотреть сотню других пациентов с тяжелыми ранами.

Брид слегка шевельнулась, сдвинув голову на подушке. Сквозь веки она смутно различала палату и высокого мужчину с рыжеватыми волосами в белом халате со стетоскопом на шее; она чувствовала, что другие кровати стоят рядами и на них лежат женщины, некоторые из которых тихо плачут, а другие молчат, такие же бледные, как хлопковые простыни, в которые они закутаны. Но она была не в состоянии реагировать. Казалось, что ее отделяет от этого мира какая-то завеса — пелена тумана, заглушающая звук, перемещающая ее на какие-то задворки, где теперь позади себя она могла видеть склон холма, где расположен ее дом, брата, старающегося схватить ее за руку, а за ним людей Бройчана, которые подступали все ближе и ближе.

Когда медсестра приподняла ее на подушки и стала кормить ее с ложки, она покорно проглатывала пищу. Она не сопротивлялась, когда ей помыли губкой тело и сменили халат, не отреагировала, когда кто-то подошел и расчесал ей щеткой волосы и когда капеллан молился перед ней христианскому Богу. До нее ничего не доходило. В шкафчике у ее кровати лежал в целости и сохранности ее тканый мешочек. В маленьком кожаном кошельке они не наши ни имени, ни адреса; на изящной пудренице не было инициалов. Интерес и разговоры вызвал только кинжал с железным лезвием, но вскоре его положили в мешок и забыли о его существовании.

— Ты не против того, чтобы пойти со мной? — Лиза сидела напротив Адама в «Аперитиве» на Фредерик-стрит. — Ты уверен, что можешь выкроить время? — В ее голосе чувствовался сарказм, которого раньше он не замечал.

— Разумеется, не уверен. — Он улыбался ей, пытаясь не думать о счете, который он может попросить предъявить в любую минуту.

Она в свою очередь ухмыльнулась, читая его мысли, и, к своему смущению, он увидел десятишиллинговую купюру, которая просовывалась в его руку.

— Бери. Я тебе должна. Я продала две картины. Когда приедешь в Лондон и обоснуешься на Харли-стрит, можешь сводить меня в «Ритц». Договорились?

Он кивнул с облегчением.

— Договорились.

Улицы Морнингсайда были пустынны и спокойны после сутолоки, толп и очередей в центре города. Дом был серого цвета, массивный, весьма респектабельный, с вышитыми чистыми занавесками и высаженными розами по обе стороны от тропинки, ведущей к главному входу. Они вошли и тщательно закрыли за собой калитку, после чего медленно приблизились к главному входу. С ветвей груши на лужайке перед домом заливалась малиновка, ее глотка раздувалась и трепетала в певческом экстазе. Женщине, открывшей дверь, было за сорок, на ней была изящная двойка — жакет и джемпер и жемчужное ожерелье, на ногах — коричневые кожаные туфли. Ее призвание выдавали лишь экзотические кольца на пальцах — янтарь, лазурит, жадеит. Она пригласила их в первую комнату, солидно меблированную диваном, двумя креслами из одного гарнитура и низким столом. На столе что-то стояло, закутанное в черную материю. Адаму сделалось нехорошо. Женщина пользовалась магическим кристаллом.

— Присаживайтесь, пожалуйста. — Она одарила их улыбкой и без комментариев приняла конверт, который Лиза протянула ей через стол. Видимо, полагалось платить заранее. Опустив его в карман, не вскрывая, женщина сидела напротив, разглядывая их на удивление проницательными глазами. — Как я понимаю, у вас неприятности от цыганского сглаза?

Лиза кивнула.

— Как я объяснила вам, миссис Гардинер, по телефону, я этого не понимаю. Я чувствую ее, где бы ни находилась. Я хожу в колледж искусств, хожу домой в свою студию, хожу за покупками. Бываю в доме моего руководителя… — Она не заметила острого взгляда Адама при этих словах. — Где бы я ни была, она — тут как тут, наблюдает за мной. Она в моей голове. Это сводит меня с ума.

— А вы, господин Крэг, она преследует также и вас?

Глаза женщины словно заглядывали в самую душу Адама. Он неловко пожал плечами.

— Практически нет. Мне показалось, я видел ее раз или два. Когда она стояла на Хай-стрит недалеко от моего дома. Не могу понять, почему она пристает к Лизе.

— Это просто. — Миссис Гардинер элегантно скрестила ноги, и Адам услышал скрежет облаченных в шелк бедер. — Мисс Воган — природный медиум. Девушке легко проникнуть в нее.

— Медиум? — Адам с удивлением смотрел на нее.

Лиза изобразила непонятную гримасу.

— Я уже говорила тебе, что обладаю внутренним чутьем.

— Она, видимо, считает, что ей очень сложно связаться с вами, мистер Крэг. Поэтому она старается войти в контакт с таким человеком, с которым она может чувствовать свою связь более уверенно. Подобного рода телепатическая связь весьма слабая даже при самом благоприятном стечении обстоятельств. И вполне возможно, что она не является двусторонней. Могу я поинтересоваться, почему вы не свяжетесь с ней лично и не попросите ее отступить?

— Потому что я не могу найти ее, — с отчаянием произнес Адам. — Когда мне кажется, что я вижу ее, я иду туда, чтобы застать ее, но ее там никогда не оказывается. У меня нет ни малейшего представления о том, где она находится. — Его лицо стало довольно мрачным. Он не собирался говорить им, что даже не пытался отыскать ее и что Брид была последним человеком на земле, которого он хотел бы видеть. — Лиза говорит, что вы можете связаться с ней каким-нибудь образом, можете заставить ее отступить. Именно это является причиной нашего прихода к вам.

— Разумеется. — Миссис Гардинер загадочно улыбнулась. — Но сначала я хочу у вас кое-что спросить. — Она глубоко вздохнула, затем остановилась, как будто внезапно почувствовала некоторую неуверенность и смущение. — Мистер Крэг, я прошу прощения за то, что мне придется спрашивать вас об этом, но мне необходимо знать. Мисс Воган говорит, что молодая леди Брид является цыганкой. Это правда?

Адам молча кивнул.

— А у вас сохранилась какая-нибудь вещь, которая ранее принадлежала ей? Ну, может быть, она подарила вам какой-нибудь памятный подарок, сувенир, амулет, что угодно, что вы, в свою очередь, возможно, передали мисс Воган в качестве подарка?

Адам напрягся. Кулон. Но как он мог признаться в том, что подарил Лизе то, что ему когда-то вручила Брид. Он глубоко вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Ничего.

— Я спрашиваю об этом потому, что если такой предмет существует, то, вполне вероятно, она использует его в качестве невидимого связующего звена между собой и вами. Это вполне распространенная, насколько я понимаю, практика у цыган, — чувствовать свою власть над другими. Может, она дала вам что-нибудь такое, о чем вы даже не догадываетесь? Может, спрятала это среди ваших вещей?

Он нервно покусывал губу, прекрасно понимая, что обе женщины не отрываясь смотрят на него. И на мгновение он перенесся в то время, в то самое лето, к подножию холма. И он увидел ту самую палатку, где все и произошло.

— Нет, она ничего мне не дарила, я уверен в этом.

— Понятно. — Миссис Гардинер выглядела слегка разочарованной. Она пожала плечами и наклонилась над столом. — Ну, хорошо. В таком случае все, что я могу сделать, это обратиться к моему кристаллу и посмотреть, что он скажет.

Она откинула черное покрывало, и в тот же миг взгляд Адама был прикован к сверкающему под солнечными лучами камню.

В течение долгого времени миссис Гардинер не проронила ни слова. Адам чувствовал, как его охватила внезапная паника, и мысленно задавал себе вопрос, сможет ли кристалл рассказать ей всю правду. На смену страху практически сразу пришло какое-то непонятное чувство. Ему страшно захотелось посмеяться над собой и над своей собственной доверчивостью. Он попытался побороть в себе это странное желание и, оторвав глаза от кристалла, взглянул на Лизу. Она тоже пристально смотрела на кристалл, как и миссис Гардинер. Адам довольно громко вздохнул, затем сел на диван, скрестил на груди руки и попытался дистанцироваться от всего происходящего. В конце концов, что бы там ни было, эти женщины не смогут добраться до Брид.

— Да, вот теперь я ее вижу. — Миссис Гардинер хранила молчание так долго, что Адам от неожиданности вздрогнул. — Очень милая девушка с длинными темными волосами. Она стоит рядом с огромным камнем. Я вижу, что вырезано на этом камне. Животные, разряд молнии, полумесяц. Должно быть, отсюда она получает дополнительные энергию и силы, чтобы добираться до вас. Возможно, вы дотрагивались до этого камня тоже. Таким образом, вы сами установили эту незримую связь.

Адам ошеломленно уставился на нее и почувствовал, как кровь прихлынула к его лицу. Наверно, Лиза рассказала этой женщине все по телефону.

Но он никогда не рассказывал Лизе об этом.

— Да, — продолжала миссис Гардинер. Казалось, она коснулась души Брид и говорила буквально от ее имени. — Я вижу вокруг нее туман. Она потерялась, родные ищут ее. Рядом большая опасность. Я вижу, как растрескивается камень. Вижу опасность, страх. Я слышу, как они кричат. Какой-то у них странный язык, я совсем ничего не понимаю. — Над сильно припудренной верхней губой женщины появились маленькие капли пота. — Они ищут вас, мистер Крэг. — Внезапно она оторвала свой взгляд от кристалла и посмотрела прямо на него. Он заметил почти животный ужас в ее глазах. — Они охотятся за вами. И они будут делать это до тех пор, пока не найдут вас, потому что они собираются убить вас.

У него было такое ощущение, что его вот-вот стошнит. Он не сводил с нее глаз и прекрасно осознавал, что за его спиной находится Лиза, которая, затаив дыхание, следит за всем происходящим и ловит каждый его вздох. Руки женщины тряслись. Она снова села за стол и вновь обратила свой взгляд к кристаллу. Адам тоже перевел на него взгляд, так как был не в состоянии смотреть еще куда-либо. Но кристалл резко потемнел. Тех разноцветных сверкающих лучиков, которые танцевали внутри кварца под лучами солнца, больше не было. В комнате становилось темно.

Миссис Гардинер медленно покачала головой.

— Я больше ничего не вижу. — Она откинулась назад, поднесла ладони к лицу и потерла глаза. — Есть еще кое-что, о чем я должна сказать вам. Я очень сожалею, мистер Крэг, но ваша Брид мертва. Может быть, когда-то она и была цыганкой, но та молодая женщина, которая преследует вас обоих, уже давно мертва.

— Ты лгал мне, лгал мне все это время! — Лиза набросилась на него сразу же, как только они оказались на улице. Ее глаза метали холодные молнии. — Ты подарил мне то, что раньше принадлежало ей. Этот кулон.

Адам посмотрел на нее.

— Как ты узнала, что он принадлежал ей?

— Очень просто. Это был единственный подарок, который ты мне сделал. Понимаешь, о чем я? — Она увидела, как кровь прихлынула к его лицу и на его щеках выступили багровые пятна. В тот же момент она почувствовала себя виноватой. В конце концов, он был всего лишь студентом, и у него не было денег. Но она продолжала. — Почему, Адам? Почему ты подарил его мне?

— Просто мне хотелось подарить тебе что-нибудь, — неуверенно произнес он. — Я не собирался снова встречаться с ней, а эта вещь была такая красивая. — Он осекся, остановился и, не вынимая рук из карманов, уставился прямо перед собой в пространство. — А ты веришь в то, что она сказала, в то, что Брид действительно мертва?

Лиза помолчала некоторое время.

— Я не знаю.

— Бедная Брид. — Он прошел несколько шагов, но затем снова остановился. — В ней было столько жизни.

Лиза последовала за ним.

— Нет, она — не бедная. Она очень опасна. Она очень жестока. И даже если она всего-навсего привидение, она все еще здесь. Господи, пойми же ты это в конце концов. Я хочу, чтобы ты получил свой кулон обратно сию же минуту.

Когда они добрались до квартиры, Лиза прошла прямо к прикроватному столику, где лежал серебряный амулет. Она резко схватила его и протянула Адаму.

— Пожалуйста, не нужно больше никаких подарков.

— Лиза…

— Нет, Адам.

Она поджала губы.

— Мне очень жаль. Никакая девушка не захотела бы узнать, что подарок, который ей подарили, не из первых рук, что он был уже в чьем-то пользовании. И еще она не захотела бы узнать, что ей все это время лгали. Я не беру во внимание тот факт, что все это время меня преследовал призрак, который на самом деле принадлежит тебе. Я очень люблю тебя, Адам, и всегда буду любить. Но с меня достаточно. — Она резко повернулась, чтобы он не увидел ее горькие слезы. — Пожалуйста, уходи.

— Лиза. Не может быть, чтобы ты говорила серьезно. Мы так много пережили вместе…

— Совершенно верно. — Она снова повернулась к нему. — Мы столько пережили за это время. И все по вине Брид. Но разбирайся с ней, пожалуйста, сам. Это не моя проблема…

Эндрю Томсон был студентом четвертого курса и в дальнейшем намеревался посвятить себя хирургии. И вот теперь он поселился на место Робби. Как у всех студентов-медиков, у него была ежегодная отсрочка от армии, которая целиком и полностью зависела от полученных им оценок и от его квалификации. Он и Адам едва ладили друг с другом, но оба работали очень усердно, и у них было мало времени для того, чтобы выказывать друг другу свою неприязнь. Совместного времени едва хватало для того, чтобы случайно что-нибудь выпить в одном из кафе по Лотиан-роуд. Для Адама было полной неожиданностью, когда он, уставший после обхода больных, и после лекций, обнаружил, что Эндрю стоит у окна маленькой гостиной комнаты и смотрит на узкий двор, на котором маленький ребенок, полураздетый и дрожащий от холода, дразнит облезлую собаку. Как только Адам вошел, Эндрю повернулся к нему.

— Да, я так и предполагал, что ты вот-вот придешь, старина. — Он слегка замялся. — Боюсь, у меня для тебя плохие новости. — Он выдержал паузу, пока Адам стоял в дверном проеме. — Робби сбили.

Адам глубоко вздохнул. Да, это не раз случалось со многими молодыми людьми, которых он знал. Но это никогда не случалось с теми, кого Адам знал очень близко. Во всяком случае, до настоящего момента.

— Он тяжело ранен? — Его голос прозвучал хрипло и неуверенно.

— Он погиб. Мне очень жаль, старина. Мне действительно очень жаль.

После того как Эндрю ушел, Адам очень долго лежал, уткнувшись лицом в подушку. В комнате сгущалась темнота. Его сознание затуманилось. Он не позволял себе вспоминать хорошие счастливые времена. Он старался не думать об отце Робби, о его бабушке и дедушке или о Джейн. Перед его глазами стоял молодой улыбающийся офицер Королевских военно-воздушных сил Великобритании. На нем была синяя униформа, которая точь-в-точь совпадала с цветом его глаз. Он был такой радостный, полный жизни. У него было свое особое отношение к войне. Он воспринимал ее как какую-то временную трудность, почти как игру. Он сумел пережить ту ужасную командировку на юг страны, а также уцелел во время сражения тысяча девятьсот сорокового года между Англией и Германией. Он прислал письмо, в котором сообщал, что приезжает в отпуск и что через две недели они все встретятся. И вот теперь его нет.

Когда Эндрю снова открыл дверь, в комнате была абсолютная темнота. Он прошел через всю комнату, поставил на место рычаг временного освещения и только затем включил свет.

— С тобой все в порядке?

Адам перевернулся на спину и закрыл ладонями глаза, чтобы защитить их от внезапного яркого света.

— Я думаю, мне следует повидать Джейн. — Его голос был довольно неуверенным, но он не плакал. Все его горе сосредоточилось где-то глубоко в груди и кровоточило.

Эндрю зажег сигарету, подошел к окну, встал к нему спиной и посмотрел на Адама.

— Я могу взять напрокат старую машину моего приятеля Джимми Гранта. Я подброшу тебя к ней, если не возражаешь.

Адам опустил ноги на пол и провел ладонями вверх-вниз по лицу.

— Дай мне, пожалуйста, сигарету. Несчастная Джейн, как она сможет пережить это?

Машина медленно ехала по узким, окаймленным кустарниками дорожкам, как будто нащупывая в темноте свой путь, пока наконец не уткнулась в огромные ворота, которые вели к старой облупившейся башне. Робби и Адам, бывало, неоднократно подшучивали над Джейн. Они говорили, что она живет, словно сказочная принцесса, которую заточили в огромную башню и которая ждет прекрасного принца. Но в случае с Джейн она была пленницей не ведьмы, а своего дяди. С тех пор как она оставила университет, Джейн жила в семье Кеннеди, которые приходились ей дальними родственниками, и, в отличие от пленницы, она с большим энтузиазмом и огромной радостью помогала им на ферме.

Адам в течение некоторого времени сидел в машине и смотрел на огромный силуэт башни.

— Все это чем-то похоже на Макбет.

Эндрю молча кивнул.

— Послушай, я думаю, мне лучше поехать назад. Надеюсь, ты завтра найдешь дорогу обратно.

— Не беспокойся. — Адам открыл дверь и вышел из машины. — Пожелай мне удачи. — Он несколько раз дернул за веревочный звонок и ждал на холодном ветру, пока ему откроют. В это время маленькая машина дала задний ход и исчезла в темноте.

На пороге появилась Джейн.

— Адам? — Она пригласила его внутрь и закрыла за ним дверь. Слезы брызнули у нее из глаз. — Я совсем не ожидала увидеть тебя, — сказала она, показывая ему путь на кухню, которая в этом доме являлась единственной теплой комнатой. — Да, мне следовало бы догадаться, что ты приедешь. Это так мило с твоей стороны, Адам. Я на дежурстве, присматриваю за детьми. Остальные уехали в Эдинбург посмотреть пьесу в Королевском театре. Они останутся там на ночь и вернутся только завтра. Когда мы узнали о случившемся, они собирались отложить свою поездку, чтобы побыть со мной, но я решила, что лучше остаться одной. — С минуту она помолчала. — А затем я поняла, что мне не следовало делать этого. Я очень рада, что ты приехал.

Они очень долго сидели в кухне. Джейн еще немного поплакала, затем замолчала и молча уставилась на кружку какао, которую он приготовил для нее, пока она качалась в огромном старом кресле-качалке.

— Ты знаешь, Робби предлагал мне обручиться, — наконец произнесла она, подняв на него красные заплаканные глаза.

— Правда? — Внезапно его охватила волна ревности. Он никак этого не ожидал и в ту же минуту почувствовал, что ему стало очень стыдно.

Она молча кивнула.

— Я не хотела этого, я думала… — Она замялась. — Я думала, я была уверена, что что-то обязательно случится. — Она поставила на стол кружку и наклонилась, чтобы поднять черного кота, который кругами ходил около ее ног, желая занять хорошо знакомое ему место. Она крепко прижала его к себе. — Знаешь, мои родители не одобрили бы моего выбора. Нет, он им очень понравился, но они считали, что как муж он мне не подходит. — Слезы снова брызнули из ее глаз, полились по щекам, она смахнула их. — Видишь, ему довелось погибнуть в Англии. Если бы он знал, что погибнет, то предпочел бы, чтобы это произошло именно здесь, в Шотландии.

— Да, мы все в одинаковом положении, Дженни. — Адам почувствовал комок в горле, понял, что слезы вот-вот брызнут из глаз, и испугался этого. Он встал со стула, подошел и обнял ее. — Я очень рад, что он не был серьезно ранен и не остался калекой. Робби не пережил бы этого. Я видел таких людей, их страдания, Дженни. Ты просто не представляешь этого. Я знаю, в том, что я сейчас скажу, мало утешения, но мне кажется, что, если ему и пришлось принять смерть, это было как раз так, как он хотел. — Адам опустил голову на плечо Джейн и внезапно почувствовал близость ее тела, его теплоту и запах свежего лимона, исходящий от ее кожи.

Прошло довольно много времени, прежде чем она пошевелилась. Он уснул в таком положении. Его голова покоилась у нее на руках почти целый час. И все это время она смотрела на него сверху вниз и нежно поглаживала его волосы.

— Адам? — прошептала она. — Я должна пойти посмотреть, как там дети. Пойдем со мной.

В доме было двое маленьких детей в возрасте четырех и пяти лет. Они обожали Джейн, и она тоже очень любила их.

Она взяла его за руку и повела по узкой винтовой лестнице, обдуваемой сквозняками. Лестница вела из кухни на четвертый этаж, туда, где крепко спали дети, уютно укутавшись в свои одеяла. При свете лампы, которую Джейн держала в руке, они молча смотрели на них какое-то время, затем спокойно закрыли дверь.

— Пойдем. — Она повела его по лестнице к своей комнате.

Когда она включила свет, Адам почувствовал себя очень неуверенно.

— Дженни…

— Пожалуйста, Адам. Я не могу быть одна этой ночью. Пожалуйста, останься со мной, я больше ничего не прошу.

За огромными узкими окнами башни завывал ветер. Дети крепко спали, вероятно, уже привыкли к шуму ветра. Адам, одетый, лежал рядом с Джейн на узкой кровати, укрытый покрывалом, и мирно дремал. Внезапно он проснулся и в абсолютной тишине уставился в потолок. Джейн уже успела выскользнуть в ванную, чтобы раздеться, и вот теперь вернулась. На ней была ночная рубашка, которая доходила ей до пят, девственно-белого цвета, украшенная оборками. Адам почувствовал острое влечение, но сумел взять себя в руки и успокоиться. Одной только мысли о том, что Робби лежал где-то в деревянном гробу, было достаточно, чтобы отрезвить его. Прошло довольно много времени, пока он, наконец, почувствовал, что ее тело расслабилось и она уснула. Он тихо лежал и слушал ее нежное ровное дыхание, в то время как ветер еще сильнее стучал в окно.

В конце концов он уснул. Было уже раннее утро. Ему снилось, что он бежит вместе с Робби по лесу, они играют в индейцев, а в руках у них луки и стрелы. Так было, когда они были еще совсем детьми. Адам неожиданно проснулся, стал вглядываться в темноту и прислушиваться. Джейн все еще спала. В доме — ни единого звука, за исключением тиканья старых настенных часов на лестнице. Он затаил дыхание и подумал о том, стоит ли ему встать и пойти посмотреть, как там дети. А может быть, Кеннеди передумали и решили вернуться домой, а не оставаться в Эдинбурге на ночь? На самом ли деле он слышит, как их машина медленно едет по усыпанной гравием дорожке, ведущей к башне?

Джейн пошевелилась, и он услышал, как она во сне что-то пробормотала. Стараясь защитить, он обнял ее и почувствовал, как от ровного дыхания ее грудь медленно поднимается под одеялом.

— А-дам?

Ветер завывал в трубе. В камине не было огня. Звуки издавали маленькие струйки пепла, когда поднимались вверх. Где-то скрипнула половая доска. Адам почувствовал, как у него пересохло во рту.

— Где ты, А-дам?

Он замер. Это был какой-то ночной кошмар, рядом никого не было. Это ветер разбудил его.

Джейн проснулась, повернулась к нему. Ее тело удобно расположилось на старом матрасе.

— Что это было?

— Ничего. Спи. — Его рука все еще покоилась на ее груди. Он стал нежно ласкать ее грудь через одеяло. Она не пошевельнулась и не отвернулась. Ее глаза были закрыты. В темноте он коснулся губами ее волос. — Дженни, ты не спишь?

Она не ответила. Ее рука нащупала его плечо, а затем ворот рубашки и медленно начала расстегивать на ней пуговицы.

— Дженни…

— Тсс…

Ее кожа была такая нежная, теплая. И сама она была вся расслабленная. Она ждала и манила его. Он почувствовал сильное влечение. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Адам снял брюки и, забравшись к ней под одеяло, бросил их через подушки. Он был необычайно нежен с ней, прекрасно понимая, что это не просто половой акт. Это было нечто особенное. Это была любовь, выражение благодарности и расположения. Любовь, которая могла сгладить постигшее их несчастье. Легким движением руки он ласкал ее бедра под длинной ночной сорочкой, затем развязал ленточки и припал губами к ее груди. Он был заинтригован и очарован ее скромностью, которая одновременно сочеталась с огромным желанием и некоей боязнью принадлежать ему.

— Джейн! — Он уткнулся лицом ей в грудь. — Любовь моя!

В какой-то миг, когда он крепко притянул ее к себе и попытался раздвинуть ее ноги, он подумал, что она воспротивится. Он чувствовал крайнее возбуждение, он был одержим. В одночасье Робби был забыт. Дети, которые мирно спали на другом конце лестничной клетки, тоже были забыты. Его память была очень гибкой и податливой. Сейчас ему представлялось хрупкое тело, которое лежало на каменном утесе под солнечными лучами, ноги были провоцирующе раздвинуты в стороны, глаза дразнили его и в то же время отражали яркие солнечные блики. Горьковатая торфяная вода накатывала на бледную кожу.

— Брид! — Он очень испугался, что выкрикнул ее имя слишком громко. Это было как раз в тот момент, когда он пронзил мягкую плоть Джейн. Но он не сразу осознал тот факт, что его член встретил на своем пути довольно сильное сопротивление. Он был повержен. Он задыхался от возбуждения. Он ласкал ее грудь, целовал ее шелковую кожу. Он чувствовал себя победителем над своей собственной страстью и совершенно не замечал в тот момент, что она лежала под ним необычайно тихо, а слезы градом текли по ее щекам. — Джейн? Дженни, что случилось? — Он сел и потянулся к выключателю, чтобы включить прикроватный свет.

Она схватила одеяло и крепко прижала его к себе.

— Ничего. Ничего особенного.

— Нет, что-то произошло. Дженни, о Господи, это у тебя в первый раз!

Она шмыгнула носом.

— У каждого когда-то случается в первый раз.

— Ну, я думал, что ты и Робби… О, черт побери! — Он спустил ноги с кровати на пол и потянулся к брюкам.

Сев к ней спиной, он оделся. Затем, закурив сигарету, снова подошел к ней и сел рядом на краешек кровати.

— Дженни, мне очень жаль!

— Почему? — Она страдальчески улыбнулась ему. — Это было именно то, чего я хотела.

— Но…

— Мы с Робби решили не спешить с этим, Адам. Он не стремился к этому, и я была с ним полностью согласна. Мы решили подождать, чтобы все было как следует, в нашу первую брачную ночь. Да, если бы у нас только была брачная ночь. Теперь ее никогда не будет. Если бы мы раньше занимались любовью, я хотя бы имела представление об этом. — Она не смогла сдержаться и снова зарыдала. — Я бы сохранила об этом воспоминания, и он бы тоже.

Адама охватил ужас, он не сводил с нее глаз. Он чувствовал, как его захлестывают противоречивые эмоции. Он чувствовал себя оскорбленным за то, что она так цинично воспользовалась им. Он чувствовал ужас оттого, что ее боль потери была так велика и заставила ее совершить такой необдуманный поступок. Это было абсолютно не в ее характере. Он чувствовал отвращение к самому себе оттого, что так неосторожно и легкомысленно воспользовался ее несчастьем. И он чувствовал кое-что еще. У него было такое ощущение, что он в каком-то роде предал, во-первых, Лизу, даже несмотря на тот факт, что она совершенно четко дала ему понять, что не хочет больше быть с ним. И еще он предал ту девушку, которую пытался забыть. Ту самую, чье имя он выкрикнул, когда овладел этой доверчивой светловолосой женщиной, чье доверие он нарушил. Адам выпрямился и, подойдя к камину, бросил туда сигарету. Она упала посреди серого пепла и на несколько секунд от сквозняка зажглась маленьким красным огоньком. Он был полон презрения и ненависти к самому себе.

— Адам, не надо. — Джейн села в постели. Ее глаза все еще были красными от слез, но она постепенно приходила в себя и успокаивалась. — Вернись ко мне сюда. — Она пальцем потерла капли крови на простыне.

Он не сразу сделал то, что она просила. Какое-то время он еще ощущал некоторую неуверенность. Но затем все-гаки подошел и сел рядом с ней, взял ее холодную руку и нежно сжал ее.

— Мы оба любили его, Адам, но не позволяй ему встать между нами. Все, что мы сделали, мы сделали ради Робби и ради нас самих. Это было своего рода избавление от горя. — Она опять страдальчески улыбнулась ему. — Не злись, пожалуйста. Никто никогда не узнает, что здесь случилось сегодняшней ночью.

Он обратил на нее свой взгляд, и под напором его глаз ею овладело чувство неловкости.

— Адам, пожалуйста, все это не имеет никакого значения.

— Нет, имеет. Это имеет значение для меня. Огромное значение.

Она подалась вперед и коснулась его лица.

— Храни тебя Господь.

Он отпрянул в сторону.

— Не надо.

— Адам…

— Нет. Я очень сожалею, Джейн, но для меня все это имеет очень большое значение. У меня нет привычки спать со всеми подряд, направо и налево. В особенности с девушками моих погибших друзей.

Он снова подошел к камину, попытался взять себя в руки и обуздать тот гнев, который нахлынул на него.

— А-дам, где ты?

Хорошо знакомый голос так внезапно проник в его сознание и был таким громким, что он не мог проигнорировать его. Он резко поднес руки к лицу и обхватил голову руками.

— Нет! — Его крик был полон такого отчаяния и гнева, что Джейн быстро выкарабкалась из постели и подбежала к нему.

— Адам, Адам, пожалуйста, что с тобой?

— Ничего. — Он отвернулся от нее. — Голова болит. Все в порядке. — Он с трудом смог взять себя в руки и снова повернулся к ней. — Я очень сожалею, Дженни. Я думаю, нам обоим следует немного поспать. Если ты не возражаешь, я пойду вниз и прилягу на диване. Как только рассветет, я возьму у Сэма мотоцикл и вернусь в город. В восемь часов у меня обход больных.

Он не стал дожидаться, пока она что-либо ответит ему или возразит. Быстро покинув комнату, он сбежал по винтовой лестнице вниз в холодную гостиную.

Дрожа всем телом, он сел на край широкого каменного подоконника, задернул шторы, отключил рычаг временного освещения и выглянул через окно в темный сад. Где-то вдалеке послышался крик совы. Вероятно, она сидела одиноко на изгороди и поджидала какую-нибудь жертву. Он не мог заставить себя совсем не думать о Джейн. Чувство вины было слишком велико, оно поглотило его. Но в его мозгу вихрем проносилась только одна мысль. Брид снова нашла его. Она нашла его даже здесь, потому что в кармане его пальто лежал тот кулон, который вернула ему Лиза. Он поборол в себе внезапное желание выбросить амулет через окно в сад. Тем самым он только укажет путь Брид сюда, к Джейн, а этого он никак не может допустить. Внезапно ему очень захотелось поговорить с Лизой, однако он не был уверен, сможет ли он вообще когда-нибудь заговорить с ней.

* * *

Несколько дней спустя Адам пришел к Лизе и с чувством какой-то неловкости огляделся.

— Если ты интересуешься, то могу тебе сказать, что да, со стены смотрит именно твое лицо. — Лиза улыбнулась. — Я не собираюсь переносить наши личные отношения на мою работу, пусть даже она вызывает у тебя неприятие.

Адам отрицательно покачал головой.

— Нет, мне никогда это даже в голову не приходило. В сущности, я даже польщен, что ты нарисовала мой портрет. Когда-нибудь ты обязательно станешь знаменитой, и он будет стоить миллионы фунтов стерлингов. И в каком-нибудь богатом доме среди чьей-нибудь коллекции будет висеть именно мой портрет. И вот тогда они скажут: смотрите, да это же знаменитый доктор Крэг, который вдохновлял великого мастера.

Она рассмеялась и взяла его за руку.

— Я очень рада, что мы в конце концов начинаем находить общий язык. Как дела?

Он в нерешительности замялся.

— Ты слышала о Робби?

Она кивнула в ответ.

— Я очень сожалею.

Он тяжело вздохнул.

— Это такая утрата. Я даже не могу тебе передать, какая это утрата. — Повисла минутная пауза. Затем он вспомнил, зачем пришел к ней. — Лиза, я снова слышал голос Брид.

Она стояла и спокойно смотрела на него.

— То есть ты хочешь сказать, что это оттого, что я вернула тебе кулон?

Он утвердительно кивнул.

— Он лежал у меня в кармане. Я совсем забыл про него.

— Адам, ты должен сделать то, о чем говорила миссис Гардинер. Ты должен защищаться. Мысленно представляй себе, что тебя всегда окружает свет, крестись почаще, носи с собой кристалл, который будет охранять тебя, будь мужественным. Не позволяй ей думать, что ты боишься, не позволяй ей проникать в твое сознание, в твою голову. И избавься наконец от этого кулона.

— Я уже сделал это. — Ему было очень стыдно, и он был очень зол оттого, что оказался столь суеверным. Несколькими днями ранее он совершил утром прогулку на королевском пароме. Некоторое время он стоял и наблюдал, как на пристани машины выстроились в длинную очередь и ожидали момента, когда смогут въехать на паром. Наконец паром отчалил и запыхтел в заданном направлении. Адам вытащил из кармана серебряный амулет. Чтобы удостовериться, что за ним никто не наблюдает, он быстро огляделся вокруг, потом размахнулся и бросил амулет так далеко, как только смог, в серую холодную воду. Сначала у него было такое чувство, что амулет не утонет и все время будет плавать на поверхности, что, может быть, в его голове опять раздастся крик о помощи и защите, словно сама Брид каким-то образом материализовалась и находилась рядом с ним. Но ничего подобного не случилось. Волны, как и прежде, накатывали на зеленые, поросшие водорослями камни пристани, а кулон бесследно исчез.

Он поежился и посмотрел через плечо на дверь, как будто ожидал, что она резко распахнется и за ней будет стоять Брид.

Лиза покачала головой.

— Я очень рада, что ты избавился от него. Но тебе все равно следует вести себя очень осторожно. Я думаю, ты все понял. Она наделена властью проникать в сознание людей, Адам. Миссис Гардинер объяснила нам, как это происходит. Или ты не очень внимательно ее слушал? — Она внезапно рассмеялась, но в тот момент, когда она посмотрела Адаму в лицо, смех прервался где-то внутри ее. — О Господи, пресвитерианский мальчик снова бунтует. Адам, любовь моя, неужели ты не видишь, что эта девушка, эта твоя Брид, была ясновидящей, может быть, ведьмой, назови это как хочешь. Она наделена необычайной силой, и ты не сможешь защитить себя от этой силы до тех пор, пока точно не узнаешь, что для этого надо сделать. Она может проникнуть в тебя в любой момент и в любом месте. — Лиза выдержала некоторую паузу, так как была ошеломлена выражением его лица. — О Господи, я вижу, что так оно и есть. — Она даже сейчас не могла спрятать тот гнев, который отражался в ее глазах, и прикусила губу.

— Лиза…

— Нет, это все не имеет значения. А что имеет значение, так это то, что ты знаешь, что тебе нужно делать. Ты знаешь, как ты можешь уберечься и защититься от нее. Она владела, да, и сейчас владеет великим таинством, каким-то искусством, Адам. Ты говорил, что она посещала какое-то учебное заведение, вроде колледжа, там, где ее научили всем этим вещам.

— Я понятия не имею, чему ее там научили. Но я точно знаю, что она умела читать стихи и все такое…

— Это была магия.

— Лиза, ты говоришь вздор.

— Нет, это не вздор. Как ты можешь быть таким слепым? Напряги, пожалуйста, свои мозги.

— Именно это я и делаю. Я учусь, чтобы стать врачом. Я собираюсь служить науке, Лиза. А ты пытаешься мне доказать, что эта девушка обучалась какой-то магии. В следующий раз ты мне скажешь, что она умеет летать.

— В таком случае я не понимаю, зачем ты пришел ко мне. Просто сказать, что ты слышал ее голос?

— Я пришел потому, что, — он заколебался, — потому, что мне нужна твоя помощь. Я не считаю, что Брид мертва. Я много думал об этом. С какой стати мы должны верить этой женщине? Она просто уличная гадалка, медиум. Ни один здравомыслящий человек не может всерьез воспринимать ее слова.

Лиза вспыхнула от возмущения.

— Я серьезно воспринимаю все то, что она сказала.

Он недоуменно пожал плечами.

— Ты очень доверчива, Лиза, — осторожно продолжал он. — Мне кажется, Брид применяет телепатию или что-то в этом роде.

— Телепатию? А разве это не одно и то же, что и магия?

— Нет, это разные вещи.

Лиза улыбнулась.

— Но врачи тоже не могут точно определить, что это такое, я права? Ну, хорошо. Ты знаешь, как защитить себя от телепатии?

Он отрицательно покачал головой.

— А хочешь, я научу тебя?

Он замялся.

— Я вовсе не хочу, чтобы вокруг меня по комнате перемещались столы или что-нибудь в этом роде. Я не хочу быть замешанным в этом, Лиза.

Она поджала губы.

— Хорошо, оставим это. — Лиза выдержала паузу. — Интересно, что же ты такое делал, что позволило ей так настойчиво нарушить твое одиночество?

— Лиза…

— Ты продолжаешь стоять на своем. Ну, ладно. Знаешь ли, это не имеет никакого значения. Не имеет, потому что ты и я больше не будем вместе. Просто я думала, что мы все еще друзья. Очень жаль, что Брид не понимает, что это не ко мне ей следует ревновать тебя.

Она резко повернулась, подошла к окну и встала там. Она часто поступала так, когда находилась в подобном расположении духа.

Внезапно на него снизошло озарение.

— Лиза, не будем об этом. Послушай, я вернусь домой не раньше двух, сходи куда-нибудь и пообедай в кафе.

— Я не думаю, что это будет хорошим решением, Адам.

Наступила долгая пауза.

— Адам, мне кажется, тебе следует знать, что я встречаюсь еще кое с кем. Это Фил Стивенсон. — Ее отношения с Филом развивались так стремительно, что она не сразу заметила, что их встречи переросли в нечто большее. — Я думала, возможно, ты уже догадался…

— Ты выйдешь за меня замуж? — Адам все еще держал букет алых роз, которые принес с собой. Они достаточно нелепо смотрелись в его руках, но он не выпускал их из рук и сел около окна рядом с Джейн. Сэм и Элси вежливо оставили их наедине под предлогом общения с детьми, но в то же время внимательно, с нескрываемым интересом наблюдали за происходящим из-за угла башни.

Джейн влюбленно смотрела на него. Затем улыбнулась.

— Адам, тебе не стоит просить меня об этом.

— Нет, стоит. — Он опустил глаза на цветы, как будто никогда не видел их прежде, затем снова посмотрел на нее. Когда он услышал о помолвке Лизы и Филиппа, первое, что пришло ему в голову, это сделать предложение Джейн, просить ее выйти за него замуж. Дать понять Лизе, что ему нет до нее никакого дела.

— Вот, я принес это тебе. И у меня для тебя есть кое-что еще. — Он порылся в своем кармане и достал маленькую коробочку, в которой лежало обручальное кольцо. Он очень долго ходил вокруг него в магазине на Георг-стрит, томимый нестерпимым желанием купить его. На узком золотом ободке сверкал маленький рубин. — Я думаю, оно подойдет.

Джейн посмотрела на кольцо и смахнула слезы.

— Адам…

— Джейн, я люблю тебя, Джейн. Пожалуйста, выходи за меня замуж. Я знаю, что я еще не дипломированный специалист, но это ведь ненадолго. — Он уже позабыл свое прежнее заявление о том, что брак — не для него и он никогда не согласится на этот шаг. Внезапно все его заявления на этот счет потеряли свою значимость. — Может быть, я не смогу много зарабатывать, я знаю это, но у меня большие амбиции, я работаю очень усердно. — Он улыбнулся, словно не одобряя собственные слова. — У меня такое чувство, что я хорошо со всем справлюсь.

Надеюсь, что мне удастся убедить твоего отца в том, что я смогу достойно заботиться о тебе. Может, если мы поженимся после того, как я окончу…

— Да.

— Если я останусь здесь работать в Королевской больнице, нам придется подыскать маленькую квартирку.

— Я уже сказала, что да.

Он осекся и на середине прервал свое предложение.

— Что ты сказала?

— Я сказала «да», Адам. Да, я согласна выйти за тебя замуж.

— Это правда?

Она была счастлива и улыбнулась.

— Еще немного, и я начну думать, что ты не это имел в виду.

— О Господи, я имел в виду именно это. — Он схватил маленькую коробочку, завернутую в бархатную бумагу, и вынул из нее кольцо. К счастью, оно прекрасно подошло. — О, Дженни, я вознагражден за все. — Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

— Не говори так. Не вознагражден. Доволен, счастлив, — осторожно поправила она и твердо решила выбросить из головы те навязчивые мысли и сомнения, которые не давали ей покоя.

Было очень странно, почему они не заметили ее. Брид шла неуверенно, голова ее была опущена вниз. Она старалась держаться края узкого коридора и избегать смотреть людям в глаза. В госпитале витали очень странные запахи. Где-то совсем рядом были смерть и страх и еще какой-то очень сильный запах, который она не смогла распознать. Везде были доктора и целители. Вероятно, Адам тоже должен быть где-то поблизости. Но где? Больничные коридоры очень длинные. Звуки вокруг тоже казались ей странными и незнакомыми. Стук металла, который издавали маленькие колесики, катящиеся по каменным плитам. Хруст накрахмаленных халатов, которые носили женщины-санитарки, присматривающие за больными. Они были достаточно добры с ней. Они присматривали за ней. Но даже в этом случае она посчитала, что это было не слишком хорошим местом для того, чтобы люди могли почувствовать себя здесь лучше. Здесь не было темных помещений для того, чтобы вызывать духов или богов и советоваться с ними. Не было также комнат, чтобы ректифицировать травы. Не было музыки, не было покоя. Она заметила, как два молодых человека приближаются к ней, и прижалась к стене. Их белые халаты были расстегнуты, и она увидела, что у них на шее висели какие-то странные длинные трубочки с металлическими кружочками на концах. У ее врача тоже была такая трубочка. Он ее снимал, маленький металлический диск прикладывал к ее груди, а другой, разветвленный конец вставлял себе в уши. Она предположила, что это в некотором роде было обычаем, традицией. Но молодые люди прошли мимо и не заметили ее, они были слишком увлечены своей беседой. Одного из них она узнала. Это был Эндрю Томсон.

В палате, оставшейся позади, около покинутой ею кровати стоял врач и смущенно смотрел на помятые простыни.

— И когда вы заметили, что она ушла?

— Только десять минут назад, доктор. Она спала, она совершенно ни на что не реагировала. Вы же сами знаете, в каком она была состоянии. — Испуганная медсестра стояла и выкручивала себе руки. — Никто не мог привести ее в чувство и убедиться, что она реагирует на звук. Внезапно она села. Казалось, что вот теперь она слушает нас. Но было такое впечатление, что она слышит что-то такое, что доносится откуда-то издалека. Я пошла, чтобы привести старшую сестру. Она пришла и разговаривала с ней. Девушка внимательно слушала ее. Казалось, она полностью реагирует на происходящее и все понимает. Ее странное, почти гипнотическое состояние исчезло. Сестра очень ласково поговорила с ней, и вроде бы девушка все поняла. А затем вошла сестра Стендиш и позвала старшую сестру. А когда я вернулась проверить, девушки уже не было. Она забрала с собой сумку с одеждой и с теми вещами, которые она получила в качестве пожертвования. Я нигде не могу найти ее.

Врач многозначительно покачал головой и пожал плечами.

— Ну, что ж, я думаю, мы должны быть благодарны ей за то, что она освободила место для того, кто действительно в нем нуждается. Приготовьте постель для нового больного. И передайте, пожалуйста, старшей сестре, чтобы она зашла ко мне, я хочу поговорить с ней. — Он поставил на этом точку и, таким образом, забыл обо всем, что касалось этой странной молчаливой молодой девушки с серыми глазами. У него было много других важных дел, о которых ему надо было позаботиться.

Когда Брид почувствовала себя уставшей от долгого хождения по больничным коридорам, она вышла на улицу, залитую солнечным светом. Ей нужно было найти дорогу обратно к Мегги до того, как начнет темнеть. Еще ей необходимо было купить что-то поесть или попить, пока она не очутится снова взаперти в смрадно пахнущей комнате. Она все еще плохо ориентировалась, все еще не была частью того мира, который окружал ее. А мимо нее шли толпы людей, неслись шумные машины и строем проходили люди в униформе.

Она всегда чувствовала, что где-то за ее спиной существует другой мир, тот, из которого она пришла, тот, который преследует ее. Он всегда вставал между ней и реальным миром, он заставал ее врасплох, изнурял ее, высасывал из нее все силы. Она пыталась, как могла, отогнать его от себя, и иногда, казалось, ей это удавалось. На открытом склоне холма под сверкающим морозным небом она часто вдыхала чистый свежий воздух и чувствовала, как возрождается к жизни, ощущала прилив сил. Она часто поднимала руки над головой, брала в руки свои волосы и энергично трепала их. Затем сбегала вниз по склону холма, перепрыгивая через кочки и пытаясь увернуться от неожиданно обнажившихся камней.

Она всегда вспоминала А-дама. Его серьезные, чувственные карие глаза, бронзовые от солнечного загара руки, которые гладили ее грудь, его медленную, почти сонную улыбку. И в этот момент она всегда чувствовала, что где-то в глубине души зарождается сильное возбуждение и какая-то сладострастная нега разливается по всему телу. Происходил какой-то взрыв внутренней энергии. А затем через некоторое время все исчезало. Она снова бывала охвачена каким-то вихрем, снова боролась с невидимой нечистой силой, требовательно тянула ее назад в прошлое.

— А-дам…

Она откинула голову назад и прокричала в темноту.

— А-дам, где ты? Пожалуйста, подожди меня. Я люблю тебя!..