Рассказывая свою историю, Иоганнес опустил голову и все время вертел обручальное кольцо.

– Я никогда еще никому этого не рассказывал, даже собственной. Конечно, странно рассказывать это сейчас, после стольких лет молчания. Но мне кажется, что настал момент, когда сделать это необходимо.

Он посмотрел вверх, кивнул и снова опустил глаза, сосредоточившись на кольце на своем пальце.

– Это случилось на берегу к югу от Валетто. Тамошние бухты на картах не указаны, но местные знают их, и знают, какое опасное там течение. Опаснее всего на краю узкого полуострова, выступающего прямо в Средиземное море, в народе его прозвали il lingua di diavolo, в переводе с итальянского «чертов язык». Именно туда я отправился на прогулку с отцом. Я хотел сказать ему, что решил покончить с уроками по виолончели и после окончания школы заняться журналистикой. Был уже вечер, и на улице постепенно темнело, вокруг не было ни единой души. Мы были совсем одни и, как всегда, поссорились. Я не сомневался, что так оно и будет, но я твердо решил на этот раз настоять на своем. Я даже представить себе не мог, во что выльется эта ссора…

Он посмотрел вниз и тяжело вздохнул. Но затем встряхнул головой, сглотнул и закрыл руками лицо.

– Он был так разъярен, я никогда в жизни не видел его таким. Он страшно кричал, ругался, угрожал мне… А я отвечал только «нет». Я сказал ему, что пусть делает, что хочет, а я все равно стану журналистом. И тогда он ударил меня.

Иоганнес устремил свой взгляд вдаль.

– Знаете, что самое странное? Всегда, когда моя жизнь висела на волоске, когда мне было страшно, когда на Кавказе я попал в перестрелку между повстанцами и правительственными войсками или когда в Колумбии я оказался в доме наркобарона и мне показалось, что он решил меня прикончить, я всегда вспоминал тот вечер и говорил себе, что самое худшее в моей жизни уже произошло. Не может случиться ничего хуже, чем это. Когда родной отец бил меня так, как будто он решил убить меня.

Комиссар Нольтинг нетерпеливо кивнул:

– Рассказывайте, пожалуйста, по порядку.

Для Иоганнеса, казалось, не составляло большого труда восстановить в памяти последовательность тех давних событий.

– Он бил меня как одержимый, – продолжил он. Его голос дрожал, как будто он Бел свой рассказ из самых глубин своей души. – Я попытался бежать. Но он поймал меня, колотил, а потом отбросил на камни последним сильным ударом. Я помню дикую боль в своей грудной клетке, а затем… Я не знаю, что точно случилось. Но я думаю, что я ненадолго умер.

– Ненадолго умер? – переспросил комиссар, подняв бровь. – Такое даже с моей профессией нечасто услышишь.

Иоганнес даже не слышал его, сосредоточившись на своих ладонях.

– Я как будто вышел из своего тела, понимаете? Быть может, это просто так отложилось в моей памяти, не знаю, но я помню, как увидел самого себя, лежащего на камнях в неестественной позе с открытыми глазами. И все, о чем я тогда думал, – что я смог спастись от него, и значит все хорошо. Я видел, как отец наклонился надо мной и принялся нащупывать пульс, и он все время говорил «о нет» и «не может такого быть», повторял снова и снова, сто раз, мне, во всяком случае, так казалось, как тибетскую мантру. А я думал только о том, что мое сердце перестало биться и сейчас я умру. Как вдруг…

Он закрыл глаза и ненадолго замер, но никто не сказал ни слова. Все ждали как зачарованные.

– Он сказал: «Погоди, так просто ты от меня не отделаешься. Мы можем начать все сначала». Я точно помню, что он сказал именно эти слова. Он нагнулся надо мной, и я увидел, что в руках у него нож… перочинный ножик… и он открыл мне рот, а затем… быстрым движением он вырезал кусочек моей щеки! – В глазах у Иоганнеса был искренний ужас, когда он рассказывал это. – Было ужасно больно. Не знаю, боль ли тому виной или что-то другое, но я снова оказался в собственном теле и видел нагнувшегося надо мной отца, который прятал кусок моего тела в маленькую черную коробочку, что-то вроде коробки из-под пленки, и я видел небо над нами, темно-синее, как бутылочное стекло. И, повинуясь какому-то безотчетному инстинкту, я собрался и покатился вниз. Я лежал на краю откоса, и стоило мне перевернуться, как я свалился прямо в воду.

– Господи Боже, – вздохнул кто-то.

– В тот миг, когда я очутился в ледяной воде и меня подхватило течением, мое сердце заколотилось как безумное и я снова смог двигаться. И я поплыл, спасая свою жизнь.

– Я помню, – воскликнула его мать, – когда Ричард вернулся домой, у него была с собой маленькая пробирка, что-то вроде крошечного термоса, и я еще удивлялась, что это такое и откуда это у него, но потом он рассказал про несчастный случай и что ты исчез, и я, конечно же, уже не думала об этом. – Она остановилась в ужасе, как будто только теперь начала понимать, что это значило. – Так он получил твои клетки. Сначала он поехал в больницу, чтобы взять специальную пробирку, и только затем вернулся домой и позвал полицию.

– Теперь ты понимаешь, почему я не хотел возвращаться? – спросил Иоганнес.

Его мать встала и подошла к кушетке, на которой лежал ее муж.

– Как ты мог сделать такие ужасные вещи, Ричард?

Но за секунду до этого доктор Ричард Ведеберг вскочил с кушетки, отнял пистолет у стоявшего рядом с ним молодого полицейского и приставил ему к горлу.

– Вы, мелкие ничтожества, – прошипел он, – жалкие создания. Ничего не знаете, кроме своих правил и законов, предписаний и постановлений… бессмысленные слова, напечатанные на мертвой бумаге, – вот все, что имеет для вас ценность. Но я, я хотел сохранить миру этот исключительный, божественный талант, вернуть его вам теми средствами, которыми я располагал. Неужели вы этого не понимаете? Неужели это так сложно понять?

У юного полицейского почти вылезли глаза от боли, так крепко вжимал Ведеберг дуло пистолета ему в шею. При каждом необдуманном движении он охал от боли, на лбу у него выступил пот.

– Господин Ведеберг, – спокойно предостерег его комиссар, – то, что вы делаете, не имеет смысла…

– Для вас я все еще доктор Ведеберг, – гневно прервал его отец Вольфганга.

– Хорошо, господин доктор Ведеберг…

– И что вы понимаете в смысле? Что вообще может понимать такой, как вы? Зачем я вообще с вами разговариваю? – Он заставил своего заложника на два шага продвинуться в сторону двери. – А теперь вы все сложите ваше оружие сюда, – приказал он. Кивком головы он показал на картонную коробку, выложенную стиропором для хранения пробирок с химикатами; рядом с логотипом крупного химического концерна стояла надпись: «Pro-mitosin». – Выгружайте все из этой коробки и сложите туда ваше оружие и все рации и мобильные телефоны. Делайте, что я вам говорю! Живо!

– Ричард, – вскрикнула его жена, – что ты задумал?

Он посмотрел на нее остановившимся взглядом:

– Пожалуйста, Юлия, не выводи меня из терпения. Я знаю, что я делаю.

– Прислушайтесь к вашей жене, доктор Ведеберг, – попробовал остановить его Нольтинг, но ответом ему был только стон молодого полицейского, на шее которого выступила темная капелька крови.

– Оружие, рации, мобильники – все сюда.

Нольтинг кивнул, взял коробку и осторожно вытряс ее, так что выпал даже стиропор, затем положил внутрь свой револьвер, свой мобильный телефон и свою рацию. Он хотел ее выключить прежде, чем положить внутрь, но Ведеберг закричал:

– Не выключайте ее! Вы что, за дурака меня принимаете?

Двое других полицейских тоже сложили все свое оружие в коробку. Иоганнес положил сверху свой мобильный телефон, который был прикреплен на поясе, рядом с кожаной поясной сумкой, и поэтому слишком бросался в глаза.

– Теперь вот тот телефон.

Комиссар с яростью схватил офисный телефон, стоявший на одном из столов, хотел выдернуть шнур, но Ведеберг нетерпеливо приказал:

– Просто вырвите его из стены. У меня нет времени.

Достаточно было быстрого рывка, чтобы аппарат с легким шумом отделился от кабеля. Комиссар положил телефон в коробку.

– Хорошо. Теперь поставьте коробку на землю и подтолкните ее ко мне. Но осторожно!

Нольтинг выполнил то, что сказали. Доктор Ведеберг отпустил свою жертву, направил дуло револьвера ему в затылок и приказал:

– Медленно наклонись и подними коробку.

Вольфганг видел, как дрожали руки у молодого полицейского, когда он выполнял приказ. Все, что здесь происходило, никак не укладывалось у него в голове. Что его собственный отец так себя вел и говорил такие вещи… как настоящий преступник. Он чувствовал, как холодный ужас парализовал его, как только он понял, что именно могло произойти в следующие минуты.

Отец отошел вместе со своим пленником, который нес коробку, к двери в лабораторию и открыл ее локтем. Вольфганг слышал, как глубоко вздохнул комиссар Нольтинг, когда дверь в лабораторию открылась и стал виден коридор. Он понял. Снаружи были еще другие полицейские, которые могут вмешаться, как только поймут, что именно здесь происходит.

– Поставьте картонку снаружи перед дверью, – приказал его отец. Молодой полицейский, которого он все так же держал на прицеле, повиновался.

Где-то в одном из длинных коридоров института хлопнула дверь.

– Иоганнес? – позвал доктор Ведеберг.

Мужчина с кудрявой бородой, которого все газетчики Германии и Италии знали под именем Томмазо Конти, неохотно поднял глаза.

– Да?

– Всего этого не должно было произойти, ты же понимаешь. Всей этой ситуации, да и тогдашнего несчастного случая тоже. Если бы ты не был всегда таким… упрямым. Черт, я же всегда хотел для тебя только самого лучшего.

Иоганнес пренебрежительно посмотрел на него.

– Все это не больше чем пустая болтовня, отец.

Вольфганг чувствовал, как стоящий рядом с ним комиссар Нольтинг весь подобрался, словно пантера перед прыжком, нацелившаяся на добычу. Четырехугольник коридора в открытой двери зиял, как раскрытая пасть хищного животного.

– Болтовня, да. Хм. Ну, как хочешь. – Он попятился к двери, держа перед собой молодого полицейского.

Затем, когда он уже стоял снаружи, а его заложник все еще был внутри, он изо всей силы пихнул его в спину. От неожиданности полицейский сделал несколько шагов внутрь. Дверь со скрипом захлопнулась. Скрежет снаружи не сулил ничего хорошего. Комиссар поспешил к двери, попробовал открыть ее, но она не поддалась. Он обернулся к молодому полицейскому:

– Вы в порядке?

– Да, все нормально, – кивнул тот, растирая себе шею.

– Хорошо. – Нольтинг подошел к окну, раскрыл его и осмотрел узкий, огибающий этаж пожарный балкон. – Да это просто гениально! – Он перегнулся через парапет: – Мюллер? Штайниц? Давайте сюда!

Иоганнес тем временем уже подбежал к другому окну, раскрыл его и вылез наружу. Вольфганг последовал за ним, хотя внутри у него все похолодело от страха. Балкон, задуманный для экстренных случаев, был очень узким, его хлипкие перила из тонкой стали можно было назвать какими угодно, только не надежными. Отсюда, сверху, здание института казалось гораздо ниже, чем снизу.

Внизу, между освещенными фонарями островками света в зарослях кустарника и на узких пешеходных дорожках, послышались чьи-то шаги. Из кустов вышли несколько мужчин в темных кожаных куртках и полицейских фуражках.

– Комиссар Нольтинг, – крикнул один из них, едва разборчиво за шумом проходящей недалеко трассы, – это вы?

– Да, – взревел комиссар в ответ, – перекройте все входы и выходы, Штайниц! Ведеберг бежал, и он вооружен. Быстро!

Один из полицейских заговорил что-то в свою рацию, другие побежали, на ходу вынимая из кобуры револьверы.

– Сколько в этом здании входов? – обратился Нольтинг к одному из ученых, все еще стоявших рядом с ним.

Мужчина, блондин с тонкими волосами, но на удивление густыми бровями, задумался.

– С фасада – главный вход, загрузочная площадка на выходе к Ганс-Шпееман-штрассе… отдельный вход к зверинцу… конечно, подземная парковка. Да и лестница в котельную.

– Другими словами, швейцарский сыр. Вот черт побери, – проворчал комиссар. Он накинулся на своих служащих, которые все еще стояли в ожидании приказа: – Ну что, никто из вас не соизволит наконец открыть дверь?

Началась суматоха. Один из полицейских пролез на запасную лестницу и перебрался в соседнюю комнату, вооружившись тяжелой чугунной подставкой для инструментов. Но и та дверь была, как полагается, закрыта.

– Не может такого быть, – застонал Нольтинг, – так взломайте ее, в конце концов. Или попробуйте залезть в следующую комнату.

Снизу прибыли новые полицейские машины, с включенными мигалками и сиренами. Оттуда посыпались полицейские. Мигающий голубой свет освещал мирный парк перед институтом, превращая его в место действия какого-то кошмара.

Тем временем Свеня тоже пролезла в окошко и, трясясь от страха и холода, встала рядом с Вольфгангом. Она осторожно посмотрела вниз, через решетку, у которой они стояли:

– Черт, здесь здорово высоко.

Иоганнес наклонился к ним и шепотом сказал:

– Пошли. Этот балкон построен на случай пожара, а значит, он должен вести на пожарную лестницу. Давайте исчезнем. Все остальное – дело полиции.

– Они ведь уже принялись за дело, да? – боязливо спросила Свеня.

– Конечно. Это их работа.

– Тогда чего мы ждем?

Иоганнес поспешил вперед, ища выход на пожарную лестницу. Вольфганг и Свеня последовали за ним, но шли они гораздо медленнее, для страховки одной рукой держась за перила, а другой придерживаясь за оконные карнизы, боясь, что вся эта железная конструкция в действительности шаткая, как и кажется на первый взгляд.

Иоганнес уже повернул за угол, как вдруг Свеня резко остановилась и показала на одно из окон, стекло в котором было высоко приподнято.

– Посмотрите, – сказала она и потянула стекло вверх, – око легко поднимается.

– Но это же не… – начал было Вольфганг, но тут увидел, что за окном была своего рода маленькая кухня с открытой дверью в коридор. – Да. Гениально. Пошли туда скорее.

Они пролезли в холодную комнату, обставленную древней, почти непригодной кухонной мебелью, в которой так сильно пахло табачным дымом, как будто она была главным местом встреч для курильщиков всего института. Этот запах чуть не сбил Вольфганга с ног, но он объяснял, почему окно в комнату стояло распахнутым настежь.

Они побежали в коридор и услышали, как полицейские пытались освободиться из-за запертой двери. Дверные рамы из лакированной стали были гораздо крепче, чем казались на первый взгляд, да и сами двери тоже. Кроме того, отец Вольфганга задвинул дверь тяжелым шкафом из коридора. Вольфганг и Свеня уперлись в него и попытались сдвинуть. Пока громоздкий шкаф, до самой верхушки забитый бумагами, понемножку двигался вбок, из лифта высыпала целая толпа полицейских, вооруженных до зубов, в дутых бронежилетах и черных шлемах. На последних сантиметрах они помогли подтолкнуть шкаф, а когда дверь в лабораторию наконец раскрылась, выстроились перед ней плотной шеренгой, так, что Вольфганг и Свеня совсем скрылись за их широкими плечами.

– Ну наконец-то, – только и сказал комиссар, когда оказался в коридоре. Он внимательно оглянулся, как будто искал что-то. Вольфганг не сразу понял, что комиссар ищет картонную коробку с оружием и рациями.

Но ее больше не было на месте.

– Как и следовало ожидать, – сказал комиссар. Он пошел к своим подчиненным и показал им на коридор в направлении лифтов. – Все вниз, на первый этаж! – приказал он. – Постарайтесь разыскать завхоза или кого-нибудь в этом роде. Ведеберг должен быть еще в здании. Мы должны сделать все, чтобы он не ушел отсюда.

Все снова побежали вперед за одним из полицейских, который подбежал к лифтам и нажал на кнопку вызова. Вольфганг и Свеня пошли за ними, прежде всего потому, что не знали, что им еще делать. Конечно, места в кабине на всех не хватило, даже не все полицейские попали внутрь. Сияющие серебристые двери лифта с тихим шелестом закрылись. Те, кому места внутри не досталось, понеслись к лестнице.

На пути к лестнице навстречу мчащимся вперед полицейским попался задержавшийся на работе ученый.

– Боже мой, что здесь происходит, – воскликнул он, удерживая в руках наполовину расплескавшийся стаканчик кофе из автомата. Еще больше удивился он, когда мимо промчались Вольфганг и Свеня. – Боже мой. Тут еще и дети! Ужас какой!

Затем он зашел за тяжелую огнеупорную дверь в коридор. Узкие белые таблички на голой бетонной стене сообщали, какие институты и отделы находились на этом этаже: «Кафедра молекулярной генетики» и «Теоретическая биофизика II».

А еще ниже, более мелким шрифтом, темно-синим вместо черного, стояло: «Проход к холодильным камерам».

Вольфганг замер на месте. В его голове роились мысли.

– Что такое? – спросила Свеня, которая уже наполовину сбежала вниз по следующему пролету.

Он показал на табличку. «Холодильные камеры».

– Там есть еще один выход. Комиссар забыл о нем.

Она поднялась вверх на пару шагов.

– Ну и? Он скоро вспомнит про него. Или кто-то ему подскажет.

– Не знаю. – Вольфганг прикусил нижнюю губу, решая, что ему делать. – Я бы хотел… не знаю. Я хотел бы посмотреть, что там внутри.

– Как? Ты же не можешь так просто пройти туда?

– Почему нет?

Он потянул дверь, которая поддалась так тяжело, как будто была задумана специально для физических тренировок сотрудников института. Свеня шла рядом с ним. Вместе они прокрались по погруженному в полутьму пустому коридору. Поперек него шел другой темный коридор, предположительно соединяющий пристройку с холодильными камерами.

– Ты даже не знаешь, вдруг это опасно, – предупредила его Свеня.

– Верно, я не знаю этого.

– Чего же мы ждем?

Где-то вдалеке что-то прогремело, но это не было похоже на выстрел. Сквозь окна коридор освещал мерцающий голубой свет полицейских машин. Снаружи кто-то громким голосом отдавал приказы.

– Вернее всего там ничего нет, – сказал Вольфганг, но сам не поверил, что говорил правду.

Свеня кивнула:

– Там может быть просто закрыто.

Они вошли в дверь, которая захлопнулась за ними с глухим дребезжанием, прошли по коридору, мимо наглядных табличек, изображающих раскрашенные яркими цветами сложнейшие молекулы, до того места, где поворачивал коридор. Незадолго до поворота они невольно остановились и осторожно заглянули за угол. Ничего. Пустой, плохо освещенный коридор с ребристыми металлическими стенами и древним ковриком, явственно протертым посередине. На другом конце простая металлическая дверь, лакированная белым, рядом с которой виднелся цифровой кодовый замок.

– Вот видишь, – сказала Свеня, – вход закрыт. Как я и говорила.

– Да, – сказал Вольфганг.

– Надо знать правильный код, чтобы попасть внутрь.

– Но все-таки давай подойдем поближе.

Они прокрались по коридору, который поглощал звуки их шагов, и обнаружили, что дверь вовсе не была заперта. Только прикрыта. За ней была комната, освещенная светом работающего компьютера, который стоял на высокой подставке. Кроме того, внутри были архивные ящички для формуляров, полка с разнообразными металлическими контейнерами, а рядом с ней раковина, в которой стояли некоторые из этих контейнеров, наполненные водой и неровно прикрытые крышками. На противоположной стене виднелась очередная металлическая дверь, на этот раз без цифрового замка.

– Здесь совсем недавно кто-то был, – прошептала Свеня.

– С чего ты взяла? – прошептал ей в ответ Вольфганг. – Быть может, компьютер всегда включен?

– Да. Но тогда работала бы заставка экрана.

– Точно. – Горячий ужас окатил его, непреодолимое желание повернуться и бежать. Но вместо этого он подошел к экрану и изучил его повнимательнее. На нем была запущена старомодная программа, на первый взгляд похожая на те, которыми пользовалась городская библиотека Ширнталя для управления своими фондами. Вне сомнения, это была запись в базе данных о чем-то, что хранилось в этих холодильных камерах, однако Вольфганг не понимал в ней ни слова, вплоть до графы, которая гласила «жидкий азот».

– Мы должны вернуться, – предложила Свеня.

– Да, – сказал Вольфганг, не тронувшись с места.

В нижнем краю формуляра, в графе «Помещено», стояла дата примерно за полтора года до дня рождения Вольфганга и внизу, в графе «От», стояло сокращение Р. Вед.

– Ричард Ведеберг, – прошептал Вольфганг. Он показал на надпись: – Это подпись моего отца. Я видел ее однажды на его письме.

Свеня широко распахнула глаза:

– Откуда она здесь?

– Понятия не имею. – Вольфганг уставился на четыре буквы на экране. Неправда. Он знал это. Его взгляд переместился на дверь напротив, как будто притянутый к ней какой-то волшебной силой.

– О нет! – прошептала Свеня. – Я ни шагу за эту дверь не сделаю. – Поскольку он ничего не возразил ей, она добавила: – Ты, конечно, можешь делать все, что захочешь, но я пойду и сообщу обо всем комиссару.

– Хорошая мысль, – кивнул он, – я тоже скоро приду.

Она издала сдавленный крик:

– Вольфганг?!

Он посмотрел на нее:

– Приведи сюда полицию. Чем быстрее, тем лучше.

– А ты?

– Со мной ничего не случится.

Свеня поджала губы:

– Но если только, – сказала она почти жалобно, – если ты… если тебя пристрелят, я больше никогда не буду с тобой разговаривать.

Он невольно улыбнулся:

– Беги быстрее.

Поцелуй на прощание или что-нибудь в этом роде он нашел бы весьма подходящим к ситуации, но Свеня только повернулась и поспешила в коридор. Секунда, и уже ничего не было слышно, кроме тихого жужжания компьютера.

Он мог бы, конечно, просто подождать здесь. Зажать ручку двери стулом и снять с себя ответственность за все остальное, к примеру за другой выход из холодильных камер.

Теоретически.

Вольфганг набрал поглубже воздуха и посмотрел на дверь. Подошел к ней и взялся за ручку из твердого черного пластика. Она поддалась без звука. С другой стороны был виден свет.

Он раскрыл дверь достаточно широко, чтобы пролезть внутрь, увидел чистый пол, выложенный кафельной плиткой, кафельные стены, люминесцентные лампы, освещающие всю комнату, и под ними сверкающие машины, которые выглядели как огромные шкафы для бумаг из блестящей высококачественной стали. Яркий свет резал глаза, благодаря нему все выглядело нереально, словно ему удалось заглянуть в технический рай.

До Вольфганга донесся глухой звук металлического удара, а затем громкое шипение. Затем звук тяжелых шагов и снова зловещее шипение. Вольфганг открыл дверь пошире и просунулся внутрь.

Это был его отец. Он стоял перед одной из холодильных камер с щипцами и искал что-то среди пробирок, хранившихся в клубящемся холоде.

– Они все еще здесь, – сказал он, кинув быстрый взгляд на Вольфганга, как будто то, что он был здесь, было самой очевидной вещью в мире, – в этом деле никто ничего не выкидывает. Каждый чертов эмбрион хранится здесь веками. – Он достал одну из пробирок, сверил код на этикетке и затем переложил ее в стоявший рядом с ним переносной контейнер – таких множество стояло на полке снаружи. – Даже коды доступа с тех пор не изменились, можешь себе представить? – Пробирка звякнула, исчезая в густом белом тумане. – Там, внутри, хранится не меньше двух сотен твоих братьев близнецов, – сказал отец, показывая на переносной холодильник. Он опустил крышку, упавшую с глухим лязгом, который Вольфганг уже слышал раньше. – Более чем достаточно, чтобы еще раз начать все сначала. – Он притянул переносной холодильник к себе и надел на него замок. – Лично мне хватит и четырнадцати. Но в этот раз я поеду куда-нибудь в другое место. На восток. Быть может, в Румынию. Куда-нибудь, где сыновья еще слушаются своих отцов.

Вольфганг стоял на месте как прикованный и смотрел на белый холодный туман, стелившийся по полу. Наверное, это и есть жидкий азот, подумал он, как будто это была самая важная мысль в мире.

– Когда-нибудь они будут мне благодарны. Они, быть может, никогда не признаются в этом, никогда не станут об этом разговаривать, но они будут благодарны мне за все, что я сделал. – Отец осторожно закрыл замок. – Я надеюсь только, что сумею дожить до того момента, когда мой сын потрясет мир своей музыкой. Потому что день, в который люди скажут: что за талант, будет днем, в который моя жизнь наконец обретет смысл.

Револьвер вдруг снова оказался у него в руке. Здесь и сейчас он выглядел еще больше и опаснее, чем прежде.

– И ты мне в этом поможешь.

С безразличным удивлением понял Вольфганг, что отец хочет взять его в заложники, чтобы проложить себе путь через полицейских.

– Я приехал в Берлин, чтобы сыграть перед профессором Тессари, – выпалил он просто для того, чтобы что-нибудь сказать. – И я был у него. Я ему играл, он сказал, что у меня нет таланта Иоганнеса.

– Ложь.

– Он говорит, что я удивительно много знаю всяких ремесленных штучек, но то, что я играю, гак и звучит. Как ремесло, а не как искусство. Он говорит, что я ничуть не одарен, как музыкант.

– Ты лжешь.

– Нет, это правда. Я весь собрался, когда играл, потому что я действительно хотел знать правду. И я играл так, как не играл никогда в жизни.

Отец смотрел на него со странным блеском в глазах:

– Но у тебя такие же гены, как и у Иоганнеса. У тебя должен быть его талант. У тебя же такие же гены!

– Быть может, талант зависит не только от генов.

Вокруг возникли тени полицейских, темные фигуры в ярко освещенной холодильной комнате. Их шагов почти не было слышно, жужжание холодильников заглушало любой шум. И у них было оружие. Оружие, направленное на Ричарда Ведеберга.

Вольфганг наблюдал за всем этим только краем глаза. Он не мог отвести взгляда от револьвера в руках его отца. Пока еще он был направлен вниз, как тяжелая ноша, которую тому было трудно нести. Но каждую секунду отец мог поднять оружие и направить на него.

– Отец, пожалуйста…

Сказал ли он это на самом деле или только подумал? Он, конечно, не смог бы ничего сказать. Он чувствовал себя так, как будто никогда уже не сможет дышать и должен задержать в себе воздух навсегда. Он даже не мог бы сказать, чего он хотел. Он не хотел умирать, это точно. Но он также не хотел, чтобы умер его отец. Несмотря ни на что.

– Пожалуйста, не делай этого.

Револьвер упал на землю так звонко, что можно было подумать, что отвалилась часть потолка. Вольфганг скова смог дышать, очень быстро, все еще не избавившись от панического страха.

– Ребенком я однажды видел Караяна, я тебе не рассказывал? – странно певуче спросил его отец. – Нет, думаю, нет. Это была моя самая большая мечта, страсть всей моей молодости. Именно тогда все это и случилось. Я совсем не могу вспомнить, что он тогда играл. Я знаю только, что все это время я смотрел на него – как он вел оркестр, как он подбадривал и поддерживал его, а затем снова успокаивал и приглушал, как из его инструмента и смычка рождалась музыка – самая прекрасная музыка в мире. И я тоже был одарен, можешь себе представить. Мой учитель музыки очень хвалил меня. Он даже хотел назначить меня на стипендию.

Резким движением, как взрыв, он заколотил по одному из холодильников и закричал:

– Но все чертовы Ведеберги должны были становиться ЧЕРТОВЫМИ ВРАЧАМИ. – Он глубоко вздохнул и еще раз ударил по сверкающему металлу. – Ковыряться в крови и гное, вместо того чтобы воспарять своей музыкой в небеса. – Он сжал кулак. – Я вынужден был повиноваться, но тогда я обещал себе, я дал святую клятву Господу, что мои дети смогут реализовать свой, данный Богом талант… талант, подаренный им самим Богом…

Отчаяние всей его жизни наконец выплеснулось из него. Беспомощно всхлипывая, он съехал по сверкающей поверхности холодильника.

Комиссар Нольтинг подошел к нему, держа в руках сверкающую пару наручников.

– Пойдемте, господин Ведеберг, – сказал он, – все кончено.