За завтраком на следующее утро этот отель меня добил.

Ресторан для завтраков представлял собой зал прямо-таки подавляющей роскоши. Потолок увешан причудливыми архитектурными элементами из морёного вишнёвого дерева, а под ним выставлено всё, что есть на свете дорогого и изящного. К большим полированным столам приставлены стулья с высокой спинкой, обтянутые дорогой кожей. Рассеянный свет дня смешивался со светом керамических светильников, подвешенных на таких тонких нитях, что они казались парящими в воздухе. И всё это охранялось толпой предупредительной прислуги в униформах отеля «Нордланден».

Одна из этой толпы, толстая молодая женщина, вся в кудрях, поспешила мне навстречу, как только я переступил порог и ещё не успел сориентироваться.

– Номер вашей комнаты, пожалуйста? – спросила она, и по её взгляду я понял, что моё присутствие здесь нежелательно.

Но я был подготовлен. Я предполагал нечто в этом роде и прихватил с собой специальный конверт, в котором мне вручили карточку-ключ. Это неопровержимое доказательство того, что я действительно постоялец отеля, я сунул ей под нос, после чего ей пришлось отступить, давая мне дорогу.

– Приятного аппетита, – пробормотала она мне в спину.

Буфет с завтраком занимал площадь небольшой квартиры и предлагал всё, что только можно себе пожелать. В корзинках горкой лежали хлебцы и булочки всех сортов, дополненные хлебом для тостов, чёрным хлебом и хлебом из цельномолотого зерна. Один стол ломился под тяжестью блюд с колбасами, ветчинами, лососем и прочими рыбами и сырами со всего мира. На другом громоздились фрукты, мёд в семи вариантах, йогурт в десяти, варенья в двадцати двух. Несколько автоматов при нажатии кнопки варили свежемолотый кофе – эспрессо, капуччино или что угодно ещё. Головокружительный выбор чая; в качестве альтернативы чуть дальше стояли наготове все мыслимые сорта фруктовых соков, молоко, какао…

Короче: «шведский стол» меня сразил. За сутки перед этим я ещё стоял в очереди в тюремной столовой, чтобы, как и каждое утро прошедших шести лет, получить чашку жидкого кофе и исцарапанную пластиковую тарелку с двумя ломтями серого хлеба, кусочком масла и кляксой варенья. Возможности выбора ограничивались двумя вариантами: либо всё это съесть за одним из столов, прикрученных к крашенному в серый цвет бетонному полу, либо оставить нетронутым.

И тут такое!

Я прошёлся вдоль буфета, не зная, что мне выбрать. Чашку кофе – это непременно. Один его запах действовал на меня так, что я терял голову. В конце концов я решил начать с чашки мюсли; горка хлопьев, орехов и изюма, залитая сверху молоком. В последний раз я ел такое целую вечность назад. Тогда ещё была жива Инга. Я облюбовал себе местечко в стороне, сел спиной к стене, у самого окна, занавешенного длинными красно-белыми шторами, которые рассеивали свет и заслоняли вид наружу.

Я ел и разглядывал людей, дивясь естественности, с какой они двигались посреди всей этой роскоши. Аппетит приходит во время еды, и во мне проснулся голод, готовый поглотить всё, что было выставлено под согревающими лампами и на охлаждённых блюдах. Я выскреб свою миску, опрокинул в себя последний глоток кофе, уже вставая, и направился к буфету. Самую большую тарелку, какую только смог найти, я загружал всем, что попадалось мне на глаза, и когда она наполнилась до краёв, взял себе большой стакан свежевыжатого апельсинового сока и ещё одну чашку кофе и, балансируя со всем этим, стал осторожно пробираться на своё место.

И вдруг вижу: за моим столом уже сидят другие люди. Толстая старая женщина с седыми волосами и коровьим взглядом. И напротив неё – толстый старик уже почти без волос, но с таким же выражением в глазах.

Я остановился, огляделся, пытаясь сориентироваться. Как же так? Ведь на столе оставалась моя грязная посуда. Как же эти старики могли сесть на чужое место?

Нет, я не ошибся, они сидели именно за моим столом. Но тут я увидел, как официантка убирала со стола, только что освобождённого большой группой, и всё понял. То был скрытый сигнал. Они не могли дождаться, когда же избавятся от меня, и убрали мою посуду, как только я встал. Они давали мне понять, что я здесь нежелательная персона.

Во мне поднялся горячий, первобытный гнев. Я не стал конфликтовать со стариками; они были ни при чём, и нашёл себе другое место, ближе к буфету, на самом виду у прислуги отеля. С угрюмой яростью я принялся опустошать тарелку, я метал в себя всё, что на ней было, жевал и перемалывал пищу, дожидаясь только, когда кто-нибудь из них покосится в мою сторону. Но никто из них даже не взглянул на меня. Ну ещё бы, они так заняты. Совсем как раньше, в детском доме: сколько раз меня в наказание за какой-нибудь пустяк сажали одного в угол. И другим нельзя было со мной разговаривать и даже смотреть в мою сторону. Такие вещи, судя по всему, всегда и всюду одинаковы. Возможно, это что-то вроде кармы.

В любом случае я решил, что больше ни одного часа не останусь в этом отеле. У меня с самого начала было недоброе чувство, а мне, судя по всему, пора было заново привыкать прислушиваться к своим чувствам.

Я опустошил тарелку, встал из-за стола и вышел. В комнате я собрал свои вещи, прихватил ещё несколько полотенец и все шампуни и гели из ванной. С рюкзаком на плече я вышел из лифта, без слов шлёпнул на стойку метрдотеля карточку-ключ и вышел на улицу, прежде чем они успели изобразить что-нибудь, кроме глупых физиономий.

По крайней мере, мой инстинкт, как видно, ещё действовал. Ведь именно он подсказал мне в доме адвокатской конторы Мортенсона сорвать телефонный номер пансиона с чёрной доски объявлений.

Я нащупал его в кармане, пока стоял на светофоре и поджидал, когда запищит бип-бип-бип на зелёном свете для пешеходов. Район Сёдермальм. Где бы на южном острове Стокгольма ни находился этот пансион, от центра всё равно недалеко.

Опять тщетные поиски телефонной будки. Я нашёл две, но обе были заняты и, видимо, надолго. Один говорун лишь глупо таращился на меня, а другой показал мне язык и повернулся спиной. Тут я сообразил, что этот телефон мне вообще больше не нужен: достаточно сунуть руку в карман – и у меня своя собственная телефонная будка.

Не так уж и плохо придумано, решил я и набрал пин-код, который привёл телефон в действие.

Дисплей засветился, но вместо фирменного логотипа, которого я ожидал, меня приветствовал текст, который мог происходить только от Ганса-Улофа:

«Пожалуйста, не забывай держать меня в курсе. ТУ.».

Человек однозначно нервничал. Как будто дело касалось только его одного! Я наугад нажимал кнопки, пока эта надпись, наконец, не исчезла и я смог набрать номер с моей бумажки.

Ответил голос женщины, ужасно старой, усталой и абсолютно апатичной. Да, одна комната ещё свободна. Да, я могу ее получить, если заплачу за неделю вперёд. И да, разумеется, я могу прийти и посмотреть, если хочу; она весь день на месте.

Я объяснил, что у меня пока дела в банке, а потом я зайду.

– Как хотите. Я на месте, – безучастно ответила старуха и положила трубку.

На сей раз в банке не оказалось никаких охранников. Жаль, а то я был в настроении поскандалить прямо с порога.

Большой зал с окошечками изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз. Ещё больше мрамора, ещё больше хрома, но, на удивление, гораздо меньше бронированного стекла, чем раньше. Радующая тенденция для моей профессии. Я подошёл к одному из стоящих поодаль столов, предназначенных для заполнения банковских формуляров вдали от посторонних глаз, достал из кармана конверт, который забрал вчера у Мортенсона, и вскрыл его.

Оттуда я извлек две фанерки, сложенные вместе и перевязанные бечёвкой. Это была маскировка; я не хотел, чтобы кто-то в конторе мог прощупать конверт и понять, что там – ключ от банковской ячейки. Я вынул его из фанерок, размотав бечёвку, всё остальное затолкал назад в рюкзак и отправился на поиски нужного окошечка.

Банковский клерк оказался маленьким, кругленьким и моложе меня.

– Могу я взглянуть на номер? – буркнул он.

– Естественно, – великодушно ответил я и повернул ключ так, что он смог ввести в свой компьютер выгравированное на ключе число.

– А, – сказал он, оставив рот открытым, пока читал то что ему показывал экран. – Ячейка оформлена на имя Лены Ольсон, это верно?

– Да. – Вместо меня договор аренды банковской ячейки подписала Лена, это было её последнее одолжение мне, когда я почувствовал, что кольцо розысков сжимается. – Но у меня есть право доступа, – я протянул ему свой паспорт.

Он не удостоил его взглядом.

– Плата за аренду ячейки внесена на двенадцать лет вперёд, – установил он вслух. Брови у него поднялись. – Это необычно.

Я вдруг разом заметил движение людей вокруг меня, услышал, как на меня волной набегает шум их шагов и гул голосов, и почувствовал, что во рту у меня пересохло. Неужто сейчас из-за этого возникнут какие-то осложнения? Я должен прорваться к своей банковской ячейке, и именно сегодня, сейчас, иначе я останусь для Кристины таким же бесполезным, как будто я всё ещё сижу за решёткой.

– Тогда с этим не было никаких проблем, – сказал я, стараясь казаться спокойным.

Он, казалось, даже не слушал меня.

– Доступ к ячейке предоставлялся всего один раз, – продолжал он докладывать мне, не сводя глаз с экрана. – На следующий день после начала аренды.

– Правильно, – сказал я.

На следующий день я пришёл без Лены, чтобы заполнить ячейку. И очень вовремя пришёл: когда после этого я вернулся в свою тогдашнюю квартиру, полиция уже поджидала меня там.

Клерк явно пришёл к заключению, что всё это больше не должно его интересовать. Он пожал плечами и ткнул указательным пальцем в одну из клавиш. Принтер выбросил напечатанный бланк, который клерк подвинул ко мне.

– Распишитесь вот здесь.

Я нацарапал свою подпись в отведённой для этого графе и следил, как он держит листок рядом с экраном, что это значит? Я нагнулся вперёд и увидел на экране свою подпись шестилетней давности, с которой он сравнивал мои теперешние каракули. Сравнение оказалось в мою пользу, поскольку он кивнул, тоже подписал бумажку и сделал короткий звонок по телефону, состоявший из одной фразы:

– Клиент к ячейке во второй зоне.

Сразу после этого к нам направился сквозь публику высокий, широкоплечий мужчина в униформе службы безопасности; на его счастье, не вчерашний. Не глядя на меня, он взял бланк и прочитал в нём номер ячейки, сдвинув мохнатые брови. Кажется, число его затруднило, ещё бы, ведь оно было шестизначное. В конце концов, он кивнул мне.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Мы спустились вниз. Однако тут всё перестроили. Там, где шесть лет назад ещё сидел живой человек из охраны, теперь был установлен прибор, считывающий карточки. Мой сопровождающий протянул через него свою кодовую карту и набрал код для входа, загородив от меня кнопки своей широкой спиной. После этого массивная сейфовая дверь открылась.

В освещенном, без теней, стальном помещении наши шаги гулко отдавались, а звон ключей на поясе охранника наполнял проходы, состоящие из сплошных ячеек, своеобразным ропотом. Остро пахло моющими средствами, и было холодно.

Наконец мы очутились перед моей ячейкой. Охранник ещё раз сопоставил её номер с цифрой на бланке, потом вставил свой ключ в одну замочную скважину и кивком головы дал мне понять, чтобы я вставил свой ключ в другую скважину и повернул. Как того требовали предписания, он не притронулся к железному ящику, который обнаружился за дверцей, а предоставил мне вынуть его и перенести к столу с защитными стенками.

– Просто позовите меня, когда будете готовы, – сказал он и исчез.

Ящик оказался на ощупь такой холодный, будто был вморожен все эти шесть лет в полярные льды. Я невольно задержал дыхание, когда поднял его крышку.

Всё было на месте. На дне ящика лежало моё нажитое за годы работы, полной опасностей, состояние в форме увязанных в пачки купюр. Поскольку Швеция, слава Богу, отказалась примкнуть к еврозоне, эти купюры даже ещё чего-то стоили. Поверх денег лежала потрёпанная записная книжка, которая, если бы её нашли у меня дома при обыске, сильно подвела бы меня и наверняка на несколько лет продлила бы моё пребывание за решёткой. Рядом лежала маленькая сумка-свёрток из коричневой кожи, и я не удержался, выложил её на стол и развернул, чтобы полюбоваться.

В ней были мои инструменты для вскрытия и взлома. Четырнадцать отмычек из полумиллиметровой листовой пружинной стали класса CK-I01, отшлифованные и некогда никелированные, но от покрытия почти ничего не осталось из-за частого употребления. К счастью, на их функциональной пригодности это никак не сказывалось. Я провёл по инструментам пальцами, и они всё вспомнили, мои пальцы. Вот они, разные крючки, змеёвки, напильнички и, наконец, пика «шестигорье». Да ещё шесть натяжных распялок, экстрактор и четыре сверхпрочные пики, которыми можно справиться даже с замком со сверлёным углублением. Чудесно. Как бы радовался прокурор, если бы смог предъявить суду этот набор инструментов. Я расстегнул молнию на внутреннем кармашке, в котором были разные мелочи для особых случаев. В матерчатой сумочке прождала меня все эти годы старая «минолта». Компактный набор отвёрток я нашёл под сшитыми по мерке перчатками из тонкой кожи, которые намного превосходили всё это пластиковое барахло. Всё на месте. Гуннар Форсберг снова был при деле.

Я открыл рюкзак, спрятал туда инструменты и записную книжку, а также деньги – сколько вошло. Тысяч пятьдесят крон, этого хватит на первое время. Потом я закрыл сумку и ящик и позвал охранника.