Казалось, Ганс-Улоф хотел сломать руль голыми руками. Костяшки его пальцев побелели, и я сомневаюсь, что дело было только в свете уличных фонарей.

– Как ты думаешь, что это значит? – спросил он не дыша, как мне показалось, и вопрос завис в темноте его машины и парил, не желая растворяться. И у меня было такое впечатление, что Ганс-Улоф так и не начал дышать.

– Понятия не имею, – сказал я наконец.

– Ведь она там, внутри, да?

Я невольно зарычал:

– Чушь. Рето Хунгербюль – шеф представительства международного концерна. Даже если он и имеет отношение к этому делу, то лишь как один из закулисных заправил. Но он не станет скрывать похищенную девочку у себя дома!

– А почему нет? – огрызнулся Ганс-Улоф. – Не сам ли ты всегда говорил: «Именно так и подумает каждый»? Если каждый подумает именно так, то это самое надёжное укрытие.

Я озадаченно разглядывал его. Меньше всего я мог ожидать в эти дни, что Ганс-Улоф использует против меня мои же доводы. Он был прав, да. Вообще-то, я и сам колебался лишь потому, что чувствовал себя премерзко. Я весь день не ел и так устал, что у меня всё болело, а в черепе стучало так, будто там орудовал целый батальон пещерных гномов с отбойными молотками.

– Ты прав, – признал я и кивнул, тряхнув головой, в чём тотчас же раскаялся. – Во всяком случае, взглянуть надо.

Ганс-Улоф смотрел в пустоту перед собой, и на шее его что-то двигалось – возможно, желваки ходили ходуном под кожей.

– Если ты этого не сделаешь, то сделаю я сам.

Я попытался представить, как мой тучный зять в чёрной лыжной маске поверх своего очкастого лица карабкается через каменную ограду, и даже хохотнул.

– Ты? И как ты собираешься это сделать?

Он наклонился в мою сторону, раскрыл бардачок и достал оттуда предмет, завёрнутый в серый платок. И протянул его мне.

– Вот с этим, например.

– Что это? – Глухое подозрение уже выдало мне, что это такое, но я отказывался верить догадке.

Ганс-Улоф повертел рукой так, чтобы платок соскользнул с предмета и обнажилась блестящая сталь. Это был пистолет. Черт возьми, у него была проклятая стрелялка.

Я сглотнул.

– Ганс-Улоф, – прошептал я, – не делай глупостей.

– Я не хочу, чтобы потом говорили, будто я не всё сделал для вызволения Кристины. В том числе и ты.

– Чёрт!

Он всё ещё нерешительно держал оружие в руке, и я, повинуясь импульсу, взял у него пистолет.

Можно удивляться, но хоть я и работал в незаконной отрасли, мне ещё не приходилось держать в руках огнестрельное оружие. Меня поразила его тяжесть. Оно пахло маслом – тяжёлая, холодная машинка со множеством царапин на металле. Она была не просто подержанной, а старой.

– Откуда это у тебя, чёрт подери?

Ганс-Улоф нерешительно теребил платок, в который был завёрнут пистолет.

– Я думал… Ну, если мне не удастся добиться твоего освобождения; на крайний случай… Я хотел что-то иметь, чтобы они не могли нас с Кристиной просто так… забить, как скотину.

– Но откуда? Откуда он у тебя?

– Купил.

– В Швеции не так просто купить огнестрельное оружие.

– Это и было непросто. – Он съёжился на своём сиденье. – Я был в порту, зашёл там в один жуткий бар. У всех спрашивал. Возможно, я вёл себя как идиот и заплатил слишком дорого, но мне было уже всё равно. То есть что такое сорок тысяч крон?

– Ты пошёл в бар, и тебе там кто-то просто продал ствол?

Сорок тысяч крон действительно было многовато. За такие деньги в кругу знающих людей можно было купить не только пушку, но в придачу к ней и руку, которая выстрелит в кого надо.

– Я был там несколько раз. И всегда спрашивал у человека за стойкой, и однажды он велел мне прийти на следующий день в определённое время с деньгами. Я так и сделал, и ещё на парковке со мной заговорил мужчина, который был уже в курсе. Понятия не имею, какой он был национальности. Югослав, я думаю. Или просто теперь всё валят на югославов.

Я повертел пистолет в руках. Он лежал в ладони, как влитой, и это вызывало тревогу.

– Он действует?

– Вроде да.

– Что значит «вроде»? Ты его испробовал или нет?

– Я уезжал в лес, в старую каменоломню… Три раза выстрелил, а потом мне это показалось слишком громко. Слишком… жутко. – Он засунул платок обратно в бардачок, глянул на пистолет, а потом на меня. – Возьми его. Ты прав, я не гожусь для таких дел. Я не могу. Не могу защитить свою дочь с оружием в руках. Если и ты этого не сделаешь, то тогда не знаю.

Я рассмотрел пистолет поближе. На рукояти была оттиснута пятиконечная звезда и несколько букв – как я понимаю, кириллических. Рядом был рычажок, видимо, предохранитель; я оставил его, как есть, в надежде, что это позиция блокировки. Мне удалось вынуть магазин; там было ещё семнадцать патронов. Я сунул оружие во внутренний карман куртки, и он тяжело оттянул материю. Теперь понятно, для чего нужна кобура.

– Ну ладно, – сказал я. – Я проберусь туда и посмотрю. Но не сейчас; только ночью. После того, как я поем чего-нибудь, проглочу аспирин и несколько часов посплю, я, может, и буду в состоянии пойти на такое дело; сейчас же наверняка нет.

– Ты не знаешь, что они там делают с Кристиной, – сказал Ганс-Улоф дрожащим голосом.

– То же самое, что все последние недели и месяцы, я думаю. Что поделаешь, Ганс-Улоф. Она так долго ждала; подождёт и ещё несколько часов.

Он с самообладанием кивнул.

– Как скажешь. Что ты собираешься делать?

Первое, чего я не собирался делать – это посвящать Ганса-Улофа в детали. То, что он обзавёлся огнестрельным оружием, действуя на свой страх и риск и ничего не сказав мне, говорило о том, что от него можно было ожидать буквально любой глупости. Я не должен был давать ему дополнительные наводки, а тем более уроки.

– А что я ещё могу сделать? Вернусь сюда ночью, войду внутрь и погляжу, – сказал я.

– Я тоже хочу быть здесь.

– Вот это совсем лишнее.

– Прошу тебя! Я буду стоять на шухере или как там это называется. Я всё равно не смогу спать, зная, что ты тут что-то предпринимаешь.

– Тогда тебе не надо, может быть, постоянно меня выспрашивать, – предложил я и задумался. Возможно, это была не такая уж и плохая мысль, чтобы Ганс-Улоф стоял на всякий случай здесь. Например, на случай, если я найду Кристину, освобожу, и мне кого-нибудь при этом надо будет держать под дулом: тогда она могла бы выбежать и броситься в машину, пока я там буду размахивать оружием, изображая из себя лихого героя.

– Ну хорошо, – сказал я. – Тогда приезжай на это же самое место. Скажем, ровно в четыре часа. Незадолго перед этим я войду внутрь. Если ты увидишь выбегающую Кристину, срывайся с места, хватай её и уноси ноги как можно скорей, договорились? Не думай обо мне, хватай Кристину и куда-нибудь уезжай с ней, только не домой. Ясно?

Он поморгал и кивнул.

– Да. Ясно.

– Я говорю со всей серьёзностью. Если я узнаю, что ты хоть на секунду задержался, чтобы дождаться меня, то сверну тебе шею.

Ганс-Улоф сглотнул.

– О'кей. Я это понял.

– Давай сверим часы. – Я сдвинул рукав куртки. – У меня без одной минуты половина седьмого.

– У меня минута после половины, – сказал Ганс-Улоф и подвёл свои часы. – В котором часу мне тебя забрать?

– Ни в котором. Я приеду один.

– Но как?

– Возьму сейчас машину напрокат. Не беспокойся; до сих пор я всегда добирался, куда мне надо. – Я повертел запястьем, поправляя рукав. – А тебе тоже надо поторопиться, чтобы успеть.

Он кивнул.

– Можешь не сомневаться. Буду здесь ровно в четыре.

– Нет, я имею в виду – сейчас. Тебе пора ехать домой. Вдруг они снова позвонят. Как раз сегодня.

Он выпучил на меня глаза, и ему понадобилось пугающе долгое время, чтобы сообразить.

– А, да. Они могут позвонить. Ты это имеешь в виду.

Я ощупал оружие у себя в кармане.

– Просто высади меня у какой-нибудь станции.

Он высадил меня в Рённинге. По дороге в Стокгольм я позвонил по нескольким номерам из своей записной книжки. В прежние времена я знал несколько прокатов автомобилей, которые не задавали лишних вопросов, и, как оказалось, одна из этих контор ещё действовала. Я отправился туда и арендовал у них самую неброскую машину, какая только у них оказалась, тёмно-красную японскую малолитражку с горбатым кузовом – такие машины предпочитают ремесленники. Я поехал на ней к себе домой, в Сёдермальм, нашёл парковку неподалёку от пансиона и набрёл на турецкую закусочную. Это было благословение небес. Я без колебаний вошёл внутрь, заказал себе самую большую порцию шаурмы с салатом и картошкой фри, а также всем, что ещё было на стойке, а к этому ещё бессовестно дорогое пиво, и всё это уничтожил без остатка с удовольствием, не поддающимся описанию. Отодвинув пустую тарелку и допив донный осадок из пивного стакана, я ощутил в животе благодатную тяжесть и заметил, что голова перестала болеть. Я расплатился и отправился домой.

Немного досадно было то, что третий постоялец объявился именно в этот вечер, чтобы в очередной раз воспользоваться комнатой в своих обычных целях. Самого его я не видел, но отчётливо слышал и его, и его женщину на протяжении времени, вызывающего зависть своей длительностью.

Я поставил будильник на без четверти три и лёг в постель. Женщина кончала с пронзительными воплями, которые, пожалуй, вырвали из сна половину квартала. Потом последовали хрипы, какие мог издавать разъярённый бык, и наконец всё стихло.

В следующее мгновение я отрубился.

И впервые в жизни – проспал.

Я вскочил в непроглядной тьме ночи с отчётливым чувством, что что-то не так. Не знаю, что меня разбудило; было совершенно тихо, с улицы не доносилось ни звука. Я нашарил выключатель, посмотрел на часы и понял, что не так: стрелки показывали без десяти четыре. Я опоздал больше чем на час. Я спал, как убитый. Не мог даже припомнить, чтобы будильник звонил, но его кнопка каким-то образом оказалась нажатой, значит, я отключил звонок.

«Драматично ли это?» – размышлял я с сильно бьющимся сердцем. Да, это было драматично. Через десять минут мой зять, находящийся на грани безумия, займёт свою позицию в Сёдертелье и будет со жгучим нетерпением ждать, когда я появлюсь из дома управляющего «Рютлифарм», возможно, обнимая его единственную дочь.

Самым естественным делом на свете было бы позвонить ему на мобильник и предупредить. По крайней мере, это было бы самым естественным делом для человека, который не провёл последние шесть лет за решёткой вдали от всех технических и прочих новшеств. Что же касается меня, то моя реакция совершенно старомодно состояла в том, чтобы вскочить с постели со столь же безнадёжным, сколь и паническим «скорей, скорей!», прыгнуть в одежду и сломя голову бежать вниз по лестнице.

На бегу я удостоверился, что всё при мне: сумка с инструментами, ключ от машины, пистолет. Большой и тяжелый, он в такт шагам бил меня в грудь. Проклятье, как же это… по-любительски. И это ещё до начала самого, пожалуй, рискованного взлома во всей моей карьере! Но у меня перед глазами была только одна картинка: Ганс-Улоф, безумно вцепившийся в руль своей машины в ожидании, в то время как минуты вытягиваются в вечность… Наверняка он выехал из дома загодя и уже на месте. Сколько времени он сможет пробыть в ожидании? Как долго он сможет выдержать отсутствие всякого действия? Поскольку мы не договаривались встретиться перед этим, он будет думать, что я уже давно внутри. А я только что дошёл до машины. Часы показывали ровно четыре, когда я на рискованной скорости бешено рванул вдоль Хорнсгатан, уповая лишь на то, что не привлеку внимание полицейского патруля.

Когда я выехал из центра Стокгольма и уже без страха быть остановленным мог нажать на газ, я был настолько бодр, что вспомнил про мобильный телефон. Я достал его из кармана, включил и нажал на кнопку, которая автоматически набирала номер Ганса-Улофа. Всё казалось мне смертельно рискованным: я уже несколько лет не водил машину, тем более на такой скорости, а уж звонить при этом по телефону мне не случалось ещё ни разу в жизни.

Синтетически звучащий женский голос сказал, что вызываемый абонент в этот момент говорит по телефону или недоступен по каким-то другим причинам и предложил мне оставить сообщение в ящике его голосовой почты. Пип!

Вот ещё. Какие телефонные разговоры мог вести мой зять в такое время суток? Может, это означало, что он как раз пытается со своей стороны дозвониться до меня? Вот уж об этом мы никак не договаривались, и у меня мурашки пробежали по спине при мысли о телефоне, который звонит у меня в кармане, когда я ночью крадусь по чужому дому, но в теперешнем состоянии от него можно было ожидать чего угодно. При случае я должен провести с ним серьёзную беседу, чтобы он понял, что можно, а чего нельзя.

Поскольку я не знал, насколько терпеливо меня будет выслушивать этот ящик голосовой почты, я выкрикнул на плёнку Гансу-Улофу лишь самые существенные факты: что я проспал, что я на пути к Сёдертелье и как раз проезжаю Фитья и чтобы он не делал ничего необдуманного. Затем я прервал связь и положил включённый телефон рядом с собой – на случай, если он мне перезвонит. Я понятия не имел, когда он услышит моё сообщение. Из инструкции к телефону мне припомнилось, что его аппарат должен посигналить ему, что в ящик пришло сообщение.

На дороге местами был гололёд, мела позёмка в свете фар, и тем не менее, я мчался, как безумный. Никакого звонка. Дозваниваться ещё раз у меня не хватало терпения; это казалось мне потерей времени. Вот уже и Салем, уже и Сёдертелье обозначен на щите как один из ближайших пунктов, наконец-то. Дело нескольких минут. Уж столько-то Ганс-Улоф потерпит. Вот уже и табличка на въезде в местечко. Я с трудом заставил себя сбросить скорость, пересёк тихий центр и свернул на улицу, ведущую в сторону Фэстергард.

Но уже издали я заметил, что тут что-то не так. Синий свет мигалок виден в ночи далеко, а тут, среди деревьев и домов, этих мигалок было видимо-невидимо.