В то мгновение, когда она коснулась моей груди, все плотины прорвало, и все предохранители сгорели. Сила, которая была больше меня, мощь, которая была вне моего контроля, завладела мною, как демон. Я прижал её к себе, обвил руками, вот её волосы, вот её губы и ресницы, и она ошеломленно задохнулась и сказала: «О!» Вот её плоть, её тепло. Мои руки нашли мягкую кожу, тёплую кожу, неописуемую кожу. Я дрожал.

– Нет, – простонала она, и я заметил, что одним из множества шумов был треск разрываемой ткани.

– Не рвать, – быстро прошептала она. – Мы успеем, мы успеем…

– Да, – сказал я, или проплакал, или не знаю что, мой голос был сплошной хрип, дрожь, оползень. Тысяча моих рук терзали её, срывали с неё одежду, звякнула посуда, когда пуловер где-то приземлился. И она стягивала с меня что было, тянула рукава моего комбинезона, помогала мне выбраться из него, потому что я в нём запутался щиколотками и чуть не упал. На ней и правда не оказалось бюстгальтера, одна рубашка, и она с неё тоже слетела, загремел какой-то металлический предмет – и передо мной восстали эти груди, неукротимые, всемогущие, такие прекрасные, что можно было поверить в Бога.

– Идём, – сказал я, или это сказала она? Мы потащили друг друга из кухни. Холл. Следующая дверь. За ней темнота, если не считать острой, бледно-жёлтой полоски уличного фонарного света на стене. Здесь пахло ею, пахло сном, заветным обещанием. Мои колени упёрлись в мягкий матрац. Я почувствовал, как она скользнула по мне вниз и взялась за мои трусы, которые просто лопались от натяжения.

С сожалением приходится констатировать, что всё великолепие момента на этом резко оборвалось. Не успела Биргитта натянуть на меня резинку, как тут же изверглась струя, настоящий фонтан, который, пульсируя, изливался в пустоту и никак не желал иссякать.

Но потом всё же иссяк, всё стало холодным и вялым, и на какую-то вневременную секунду воцарилась полная тишина. Мы неподвижно замерли во тьме, как два манекена в витрине.

– Ну и ну, – сказала наконец она. – Вот это заряд.

Я был уверен, что ей противно, но она старается этого не показать.

По мне, так лучше бы земля подо мной расступилась и поглотила меня, но было ясно, что на шестом этаже надежды на это не так много. Оставалось только бегство, чтобы положить конец этому позору. Я нагнулся и взялся за трусы, чтобы натянуть их. Быстренько одеться и уйти. Хорошо, что я не выдал ей своё настоящее имя. И больше не показываться ей на глаза.

Но она меня не отпустила.

– Погоди, – сказала она. – Останься. Сейчас мы ляжем и подождём. Пройдёт немного времени, и всё вернётся.

Я хотел возразить, но моё тело изменило мне. Навалилась вдруг бездонная усталость. Я весь до последней жилочки наполнился неукротимым желанием, но не мог бы сказать, касалось ли то секса или просто возможности лечь. Я опустился на край кровати. Она стянула с меня остатки одежды, носки, трусы, и я не возразил.

Она тоже кое-что сняла с себя, что я, должно быть, упустил, и ускользнула от меня. Я последовал за ней, скорее угадывая её контуры, чем различая их, нашарил подушку. Она натянула на нас тяжёлое тёплое одеяло. Кровать была узковата для двоих.

– Ты можешь меня обнять, – предложила она.

Я не особенно большой охотник обниматься, на что часто обижались женщины, с которыми мне приходилось иметь дело. Во всех моих любовных приключениях я всегда предпочитал скорее удалиться, как только кончалось то, что мне было надо. Женщины, с которыми я жил вместе долгое время, тоже были не в восторге от того, что мне требовалась отдельная постель, чтобы заснуть.

Но здесь и сейчас это, казалось, было самым естественным делом на свете. Я обнял её, и наши тела вписались друг в друга, как две детали пазла. Кожа у неё была мягкая, но в последние минуты остыла.

И я, в общем-то, не собирался засыпать.

– Кстати, – сказала она через некоторое время, – это было здорово.

Я заморгал. Нет, я не засыпал, я просто ненадолго задумался о другом.

– Здорово? Что именно?

– Как ты на меня накинулся. Так бурно на меня ещё никто не набрасывался.

Сперва я ничего не сказал. Раздумывал, но ни о чём определенном. Прислушался к себе, но в чреслах ничего не шевельнулось.

– Ну да, – сказал я. – Напор был, видно, чересчур бурным.

– Всё равно было здорово.

Я лишь неопределённо буркнул, не зная, что сказать. Вообще мозг у меня вдруг словно отключился. Как и член. Может, причина в возрасте? Ведь мне было уже тридцать семь. Это почти сорок, а после сорока мужская сила вроде бы идёт на спад. По крайней мере, раньше мне никогда не требовалось больше четверти часа, чтобы снова быть готовым ко второму туру. Самое большее двадцать минут.

– Скажи-ка, – снова начала она, потирая моё плечо, – ты спишь?

– Я? Нет. Я просто задумался.

– О чём?

– Когда со мной в последний раз было, чтобы я спал с женщиной.

– Шесть лет, ты же сказал.

– Да. Но как же это долго. Вот о чем я думал.

– А. Да. Это долгое время.

Я разглядывал узкую полоску оранжево-жёлтого света. Она была словно прорезь в темноте и слегка мерцала, как мне казалось.

– Как тебя зовут на самом деле? – неожиданно спросила она, и я сказал:

– Гуннар. Гуннар Форсберг. Кристина – моя племянница.

Возглас удивления. Её кожа опять была тёплой и, казалось, сплавилась с моей.

– Значит, ты и есть тот брат? Который вместе с матерью Кристины сбежал из детского дома?

– Да.

– Правда?

– Да.

Она задвигалась, но моя рука была тяжёлой и держала её, как пойманную.

– Знаешь, какой вопрос меня всё время занимал? Как вы обходились без документов? Я имею в виду, всё-таки двое детей не могут просто так снять жильё, ходить в школу, учиться… Без настоящих документов ведь ничего этого нельзя.

О, на самом деле можно очень многое, о чём обычно думают, что этого нельзя. Снять квартиру вообще не представляло никаких трудностей. Наша мансарда в Сёдертелье, на Миннесвэген, с наклонными окнами и встроенной кухней, обшарпанной мебелью и душем в голубом кафеле, казалась нам раем. И никто не спросил у нас никаких документов. У нас были деньги, наличные деньги, и это было всё, что интересовало нашего арендодателя. О том, что обязательна регистрация в полиции, мы даже не знали. Мы ни о чём таком не думали, и о нас никто не вспоминал.

Инга настояла на том, чтобы мы оба ходили в школу. Если ничему не выучишься, потом трудно пробиться в жизни, сказала она.

Для этого, да, действительно, нам нужны были документы.

– Я выследил всех, кто работал в городской управе, и выведал, кто за что отвечает, кто где живёт и так далее, – рассказал я. – У одного была любовница. Я стал его шантажировать. И он сделал нам все документы и все необходимые записи в них, чтобы к нам уже никто не цеплялся.

– И вы правда жили кражами?

Открывать дверные замки, наклонные окна мансард – вообще детское занятие. Следить за сигнализацией и всё делать быстро, вот и весь секрет. Выдвинуть ящик, захватить серебряные столовые приборы, фотоаппараты, все, что приносит деньги, сунуть их в карман – и ищи ветра в поле.

– Это делал я. Уезжал после обеда в город и крал у богатых кое-какое барахло, чтобы нам было на что есть и одеваться, – сказал я словами, которые мягко и тяжело сорвались у меня с языка. – И платить за квартиру. И мы всегда могли заплатить за всё, что нам было нужно.

Да. У нас с Ингой всё было хорошо организовано. Она хотела стать детским врачом. И погибла.

Проснулся я оттого, что нежные, решительные руки гладили меня, ласкали мой живот, мой детородный орган, и от резкого возбуждения я воспрял, как финский нож. По мне скользила женщина, серой тенью в едва забрезживших предрассветных сумерках. Её волосы щекотали мне грудь, губы жарко и неуловимо касались моей кожи. И потом, наконец, она поднялась, села на меня и вобрала в себя мой алчущий орган.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить, как её зовут: Биргитта.

Она скользила вверх и вниз, вначале медленно, как будто хотела сперва подробнее обследовать вторженца. Потом с тихим стоном опустилась вперёд и обеими руками вцепилась мне в грудную клетку так, что синяки были обеспечены. Движения её становились быстрее, и через некоторое время она вошла в стабильный, почти механический ритм.

Я смотрел на неё со странным безучастием. Как будто наблюдал со стороны дело, которое происходило между нею и моим членом и не имело ко мне никакого отношения. Глаза её были закрыты, казалось, что она вслушивается лишь в себя, целиком сосредоточившись на том наслаждении, которое она добывала из меня.

Её груди ритмично покачивались, основания сосков темнели в сумерках, которые ещё не стали светом, но уже не были тьмой. Вид этих грудей на полную катушку врубил взаимодействие между моей гормональной и нервной системами. Я вцепился в них, на что она отреагировала с протяжным рыком. Значило ли это, что ей нравится? Я не знал, но исходил из этого. Мне-то нравилось – заполучить в руки эти невероятные, тугие ниппеля, и то, что мне это нравилось, кажется, привело к тому, что я дал себя втянуть в то наслаждение, которое разыгрывалось между её ляжками.

Она начала дрожать всем телом и выбилась из ритма. Я обхватил её бедра и попытался со своей стороны задать такт, но она уже переключилась на другую передачу, с хрипом ускорилась, её таз колотился о мой в бешеном темпе, и в конце концов она кончила, с неслыханной энергией и грудными криками, и её оргазм не прекращался до тех пор, пока не взорвался и я.

Потом она со стоном опустилась на меня, мокрая от пота, и так и осталась лежать. Я гладил её, свободный от всяких мыслей.

Она наконец подняла голову, испытующе взглянула на меня и подалась вперёд, чтобы коротко поцеловать в нос. Потом встала с несколько принуждённой улыбкой и без единого слова исчезла. Тут же я услышал шум душа.

Рассвет между тем обозначился. Я со слабым ужасом осознал, что это значит: я проспал всю ночь! Собственно, ничего удивительного, если вспомнить, как я провёл несколько предыдущих ночей. И я всё еще был сонный. Вернее сказать, теперь особенно сонный, после этой скачки.

Я повернулся на другой бок и закутался в одеяло. При этом взгляд мой упал на фотографию, висевшую над изголовьем кровати. Она была единственная в спальне, насколько я мог видеть: чёрно-белый снимок большого формата, на нём светловолосый мужчина чуть за тридцать, со странно растерянным видом.

Что бы это значило?

Должно быть, этот вопрос я блаженно заспал, поскольку проснулся лишь когда Биргитта, свежепричёсанная и полностью одетая, поцеловала меня в лоб.

– В термосе на столе свежий кофе, – сказала она, как ни в чём не бывало. – И когда будешь уходить, захлопни за собой дверь, о'кей?

Я заморгал.

– Как же так, а ты куда?

– Я учительница, радость моя. Мне надо на работу.

Я указал на фото.

– А это кто такой?

По её лицу скользнуло выражение, которое я не мог истолковать.

– Мой бывший муж, – сказала она и посмотрела на свои наручные часы. – Мне пора. Будь здоров.

И она ушла. Я слышал, как захлопнулась дверь квартиры, потом её шаги на лестнице, потом всё стихло. Я перевернулся, посмотрел на лицо мужчины на фото и попытался понять, в чём тут, собственно, дело. Её бывший муж? Для чего она повесила над кроватью портрет мужчины, с которым уже рассталась? Это что, акт изощрённой мести? Смотри, как я тут сплю с другими?

Я встал с постели с недобрым чувством, что меня просто использовали.