Я больше не мог усидеть дома, мне нужно было вырваться в ночь. К тому же голод снова дал о себе знать. Тело моё всё ещё жило, цеплялось за существование, невзирая ни на какие выводы.
Турецкая закусочная оказалась закрытой ввиду чьей-то смерти, и я пустился куда глаза глядят на поиски другой кормушки. Было холодно, пахло снегом, и, кроме меня, на улице попадались лишь фигуры из комнаты ужаса. На углу, покачиваясь, стояла алкоголичка, укутанная в грязную куртку когда-то младенчески-розового цвета, и с интервалом в одну минуту выкрикивала хриплым голосом, что всё на свете – говно. Измождённый мужчина, должно быть, наркоман, которому не было и тридцати, выступил из темноты мне навстречу с вопросом, не найдётся ли у меня десяти крон. От него несло испражнениями, и я дал ему двадцать, лишь бы отстал. Я обогнал ссорящуюся парочку; она была толстая, одетая в обезображивающее её пальто, и ревела так, что тушь для ресниц ручейками стекала у неё по щекам. Он, тощий негодяй в кожаной куртке, язвительно выговаривал ей:
– Ты жирная. Ты противная. Ты дура. Ты…
Дальше я не слышал и больше не хотел этого слышать.
Я наткнулся на вьетнамскую закусочную, набил себе живот какой-то мешаниной из риса, овощей и мяса и выпил две банки колы, и всё это время два потасканных типа рядом со мной на полную громкость бахвалились друг перед другом своими победами. Работал телевизор, показывали новости со всего мира, который был в руках сатаны: атаки террористов, случаи взяточничества, войны.
И потом – вдруг – элегантная темноволосая немолодая женщина выходит из самолёта в аэропорту Арланда в сопровождении полулысого мужчины злобного вида.
«Под усиленной охраной сегодня в Стокгольм прибыла лауреатка Нобелевской премии этого года в области медицины, госпожа профессор София Эрнандес Круз. Её сопровождает руководитель шведского представительства фармакологического концерна „Рютлифарм“, в исследовательском отделе которого она работает уже несколько лет. Повышенные меры безопасности предприняты в связи с недавней анонимной угрозой взрыва бомбы в ночь на четверг».
Потом пошли следующие сообщения – о похождениях известного теннисиста, о разводе одной звезды футбола, о погоде. И я вышел из закусочной.
«Рютлифарм». Я почувствовал желание ещё раз посмотреть, что происходит в Хайтек-билдинге. Глянуть, не горит ли свет на девятом этаже. Хунгербюльт вернулся в страну, это значило, что он уже мог обнаружить, что кто-то наведался в его сейф.
Если только он сам смог открыть его без комбинации цифр, записанных на визитной карточке.
На ближайшей станции метро я спустился под землю. Движения было мало, только что ушли поезда в обе стороны, и я коротал время, разглядывая красные пожарные ящики со свёрнутыми шлангами на стенах.
Подошёл поезд в сторону центра, и я стал разглядывать в окнах вагона людей. Измученных, дремлющих с открытым ртом, скучающих, беседующих между собой…
И надо же, какая случайность! В вагоне сидела блондинка, которую я приметил в доме Хунгербюля. Женщина со светлой неправдоподобной гривой. То была она, никаких сомнений. Она держала за руки сидевшего напротив мужчину, что-то оживлённо говоря ему, и казалась прямо-таки взвинченной от радости.
Прозвучал сигнал отправления, двери со скрежетом сомкнулись. Поезд тронулся. Я подошёл на два шага ближе, потому что мне было интересно, как выглядит тип, который мог взвинтить такую женщину.
Когда поезд проезжал, я успел глянуть на его лицо. К моему безмерному удивлению, оказалось, что я знаю этого человека. Более того, я не спутал бы его ни с кем даже при более неблагоприятных обстоятельствах.
То был Пер Фаландер.
Я не мог поверить своим глазам. Мой надзорный куратор, который некогда был прямо-таки заспиртован в алкоголе? Точно, он живёт в Бьёркхагене, но… но как он сподобился обзавестись такой подругой? Или возлюбленной, или кем там она ему приходится? Я знал его только монахом, аскетом, преданным одному хмелю.
Неужто я своими глазами видел то, что я видел? Я таращился в тёмный туннель, где скрылся последний вагон, и не находил ответа.
Пригрохотал и мой поезд. Я направился к одной из дверей, но она раскрылась раньше, чем я подошёл. Оттуда выходили люди. На заднем плане стояла девочка с длинными светлыми волосами, лет четырнадцати-пятнадцати, с вышитой повязкой на лбу. Она походила на Кристину, по крайней мере, так мне показалось на мгновение, от которого я закаменел. Потом она повернула голову, и я увидел, что это не Кристина, конечно же, нет, но войти в вагон я так и не смог.
Нет. Больше мне нельзя терять время попусту. Я должен действовать, немедленно, сейчас же.
Спустя четверть часа я сидел в своей машине и ехал в сторону Ваксхольма.
В прежние времена мои задания не раз заводили меня в другие страны, и там я видел большие и просто роскошные виллы, но, по шведским представлениям, дом Боссе Нордина был, без сомнения, настоящим дворцом. Хотя с улицы было видно не так много, поскольку основное скрывалось за высокими густыми вечнозелёными кустами, всё это владение прямо-таки кричало, что здесь есть деньги! деньги! деньги! и деньги большие.
Это не мог быть дом университетского профессора.
Я проехал всю улицу и припарковался в самом тёмном углу, какой только смог найти. Потом вышел, остановился и прислушался.
Улица была безлюдна и пуста. Было холодно, хоть и не так морозно, как в Стокгольме, и пахло морем.
Я поднял воротник куртки и медленно двинулся – вдоль забора мимо владения Боссе Нордина. В тёмном саду за живой изгородью стояли сооружения для детских игр, качели, горка и нечто вроде песочницы. Всё чисто прибрано, покинуто и сиротливо. На колоннах у въезда во двор красовались каменные китайские львы с грозно раскрытой пастью, а от погружённого в полную темноту дома доносился перезвон ветряной подвески. На почтовом ящике значилась только фамилия Нордин, больше ничего.
Я оглянулся по сторонам, сделав вид, будто что-то ищу по карманам. Никого, кто бы наблюдал за мной. И другие дома в этом квартале, не менее впечатляющие, казались пустыми и покинутыми. Улица призраков. Можно было постоять и изучить подступы и отходные пути.
В этом смысле темнота скорее создавала препятствия. С улицы уже не видна была дверь, я не мог разглядеть, зарешечены ли окна. Разумнее всего было вернуться сюда завтра утром, в тот короткий промежуток времени, когда на небе покажется зимнее солнце.
Но мне было не до разумных вариантов. Раз я уже здесь, зачем ждать до утра? Почему не приступить к делу прямо сейчас?
Разумеется, были веские аргументы против. Самые важные из них: невозможно оценить степень риска. Обычно частные квартиры защищены так плохо, что вскрыть их можно без проблем. Но с виллами – другое дело. Там зачастую есть ценности, которые надо охранять, дорогие картины или другие коллекции, сейфы с документами, золотом и драгоценностями хозяйки – все те вещи, которые кормят производителей охранных систем, сигнализаций, запирающих устройств и фотоэлементов, а также владельцев охранных служб.
Но разве сейчас это имело значение? Терять мне было нечего. Оставалось всего несколько дней до нобелевских торжеств, после которых отпадут все основания оставлять в живых Кристину и Ганса-Улофа. К тому же от Кристины уже несколько дней не поступало никаких сигналов, что в худшем случае могло означать, что её уже нет в живых, а Ганса-Улофа путём нехитрого манёвра заставляют помалкивать до последнего. То, что им пока ещё важна его жизнь, вполне понятно, и без того три члена Нобелевского комитета погибли за несколько дней до решающего голосования. Смерть ещё одного за несколько дней до вручения премии могла бы привлечь к себе ненужное внимание. Возникли бы вопросы, лишние для закулисных воротил.
Ну ладно. Хватит рассуждать. Я двинулся назад к машине. Интуиция благоразумно подсказала мне на всякий случай держать в багажнике фонарь и инструменты. На что же мне ещё и полагаться, как не на интуицию?
Кованые садовые ворота были заперты на простой замок. Я наскоро проверил, есть ли тут фотоэлементы или другие подобные устройства, которые следовало предварительно исключить, но ничего не обнаружил. Итак, открыть замок – и вперед.
Но только не крадучись! Красться – значит навлечь на себя подозрение. Никогда нельзя на вражеской территории без нужды передвигаться украдкой, надо двигаться непринуждённо, целеустремлённо и естественно, как будто у тебя здесь дела, будто ты предаёшься своей в меру любимой работе. Я мог быть, например, охранником, который делает обход, или посыльным, который просто должен положить что-то у двери дома.
С такой установкой я ушёл однажды даже с территории фирмы, когда сигнализация по моей оплошности сработала и гудела вовсю. Повсюду мигали жёлтые лампочки, ревела сирена, а я размеренным шагом прошествовал мимо будки вахтёра и ещё умудрился удивлённо спросить у него, что тут за шум. Он тоже не знал, но ещё успел пожелать мне хорошего дня.
Дверь дома была оснащена дорогим цилиндрическим замком. Замок, к тому же, был смонтирован по всем предписаниям, с хорошо защищенной личинкой, так чтобы к розетке снаружи не подобраться. Мне пришлось встать на колени, зажав фонарик в зубах, и орудовать несколькими отмычками минут десять, не меньше, прежде чем задвижка наконец поддалась.
В прихожей меня ждал – вот досада, но в принципе я был ко всему готов, – учащённо мигающий красный светодиод. Он был вставлен в стальную коробку с цифровым блоком, на жидкокристаллическом дисплее уже шёл обратный отсчёт секунд, начавшись, как видно, с тридцати. Это был стандарт в таких ситуациях: у вошедшего в дом было в запасе 30 секунд времени на то, чтобы набрать на блоке код, в противном случае сигнализация поднимет тревогу.
У меня ещё оставалась 21 секунда. Обычно в таких случаях рекомендовалось уносить ноги, поскольку аппаратура была от такого производителя, с которым не справиться за столь короткое время, тем более с теми кусачками и отвёртками, какие были у меня при себе. Но на стене, к моему счастью, висела записка:
«Лиза! Не забудьте цветы в моём кабинете. Комбинация: 397*»
Лиза, должно быть, домработница, которая заходила иногда, чтобы полить цветы. Я набрал указанный код, красная мигалка погасла, равно как и цифры обратного отсчёта. Вместо них успокоительно зажёгся зелёный глазок.
Регулярное проветривание, видимо, не входило в задачу Лизы, воздух был застоявшийся. Я натянул перчатки и стал открывать двери комнат. Хозяева дома предпочитали дорогую, изысканную мебель и к тому же имели слабость к азиатской керамике и росписи по шёлку. В гостиной стоял чудовищных размеров телевизор. Кухня была огромная, в столовой могли сесть за стол не меньше двенадцати персон. Всё было тщательно прибрано, так что каталог золотых ювелирных украшений, лежавший на комоде в холле, просто бросался в глаза.
В кабинете тоже было на что посмотреть. Он был выдержан в чёрных тонах тропического дерева, с тяжёлыми портьерами на окнах, которые я задёрнул, перед тем как включить настольную лампу. Она была позолоченная, как и подставка для карандашей и ручек, в том числе для дорогой ручки с золотым пером. Во всём царил педантичный порядок, нехарактерный для учёного. На полках красовались корешки книг в кожаных переплётах, на столике у тяжёлого кожаного кресла лежали естественнонаучные журналы в разных стадиях прочтения, американские журналы о физиологии клетки, но, разумеется, и обычное: «Nature» и «Science».
Сидя за массивным письменным столом, казалось, что управляешь океанским лайнером. В кресле можно было просто утонуть. Профессор Нордин, к счастью, принадлежал к тем высокопоставленным людям, которые обходились в отпуске без своего календаря с расписанием встреч. Он лежал на столе по правую руку, солидный предмет, переплетенный в оленью кожу, если я не ошибаюсь: похожий календарь я держал в руках в последний раз, когда наносил визит председателю правления одного немецкого автомобильного концерна.
Я полистал перечень телефонных номеров, достал свою записную книжку и записал имена, номера и адреса, которые хотел перепроверить. Разумеется, и номера банковских счетов тоже представляли интерес, особенно заграничных. Для практического удобства профессор Боссе Нордин тут же рядом вписал и все необходимые пароли и пин-коды. Такие вещи всегда доставляют нам, профессионалам своего дела, особенную радость.
Какое-то время я взвешивал, не прихватить ли мне с собой весь календарь, но инстинкт отсоветовал мне делать это. В ближайшие дни многое, если не всё, будет зависеть от того, возникнет ли подозрение у тех, кто стоит за похищением Кристины.
Пролистав адресную часть, я углубился в календарь. Там были обычные записи – даты и время совещаний, дела, которые предстояло сделать, семинары, приглашения на симпозиумы, наспех записанные адреса отелей, имена людей, с которыми велись переговоры, номера рейсов. Я пролистал назад, поискал подозрительные записи в те дни, когда Кристина была похищена. Но именно в эти дни календарь зиял странными пробелами. Например, никак не были помечены похороны; в день похищения стояла запись: «Музей с Ф., 14 часов». Не нашёл я и записи о договорённости с Гансом-Улофом, про которую тот упоминал, этот лист календаря вообще был вырван.
Загадочно. Я смотрел в календарь и пытался понять, что бы это значило. Но у меня так и не возникло никаких предположений.
Дальше. Ящики стола. Я начал с правых. Большинство людей праворукие, и для них верхний правый ящик письменного стола – самый важный.
В этом ящике лежали всевозможные документы в прозрачных пластиковых файлах, на которые были наклеены этикетки с номерами. Поверх всего лежал счёт за путешествие, оплаченный кредитной картой. Поездка была в Таиланд. Господин и госпожа Нордин забронировали себе отель в Бангкоке, в программу были включены три «специальные экскурсии с экзотическими впечатлениями».
Я положил счёт назад и вслушался в себя, поскольку в меня был встроен колокольчик тревоги, и он уже начал издавать первые робкие звуки. Хорошо, Боссе Нордин увлечён Азией, это видно по квартире, но всё равно меня что-то настораживало. Чувствовалось, что запахло жареным…
По улице проехала машина, её колеса издали скрипучий звук, который меня встревожил. Я подошёл к окну и выглянул наружу. Машина проехала мимо, но я увидел другое: пошёл снег, да ещё какой! Валом валили густые хлопья, настоящий снегопад, каким ему и положено быть. Мне следовало поторопиться. По крайней мере, я должен покинуть дом до того, как снег прекратится, иначе я оставлю великолепные следы, что было мне совсем некстати.
Я вернулся к письменному столу, выдвинул нижние ящики. Там я нашёл рукописи статей с правкой и хаотическую коллекцию всевозможных научных бумаг.
Теперь левая сторона. Верхний ящик. Мои внутренние колокольчики тревоги пронзительно заверещали, когда я кончиками пальцев вынул белую картонную коробку, на которую были наклеены фотографии маленьких детей, аккуратными рядами, всего двадцать одна штука.
Там были только девочки, две – южноамериканского типа, остальные – с азиатскими чертами лица. Девочки не старше семи лет.
Под каждым фото стояла дата. Она не могла быть днём рождения, для этого все даты были достаточно недавними, в пределах года-двух. Каждая дата приходилась на ноябрь или декабрь.
А в коробке были списки имён, отмеченных галочками…
С удушливым чувством я положил картонку перед собой, заглянул в глаза девочек, большинство из которых смотрели в камеру с испугом.
Так вот в чём состояло хобби профессора Боссе Нордина! Я наткнулся на его «коллекцию».
Мир был в руках сатаны.
Я попытался представить себе, как он сидит здесь, со стаканчиком дорогого коньяка, который я заметил в гостиной, и разглядывает трофеи своей извращённой страсти. Как он наслаждается воспоминаниями о своих приключениях в Азии, о тропических ночах, о маленьких телах, купленных за пару долларов… И, судя по всему, его жена была с ним за компанию. Наверное, они вместе предавались жарким предвкушениям в ожидании очередной осени, очередной поездки, очередной «специальной экскурсии с экзотическими впечатлениями»?..
Мне вдруг стало так дурно, что я откинулся назад, закрыл глаза и ждал, пока схлынет волна тошноты. Мир был в руках сатаны, это точно! И кто я такой, чтобы выступать против Князя тьмы?
Запах кожи, пыли и затхлый воздух вызвали у меня удушье. Я сунул картонку с фотографиями в ящик стола, всё остальное тоже разложил по местам и вышел вон.
Когда я ехал назад, в Стокгольм, я весь кипел яростью. Я ехал, вцепившись руль с ожесточённой энергией, полный твёрдой решимости не сдаваться, не уступать – ни погоде, ни тем, кто считал, что мир и всё, что в нём есть, их личная собственность. Я буду отбиваться изо всех сил и не считая своих потерь. Мне уже нечего терять, видит Бог, я бы их всех… убил? Нет, это слишком милосердно. Но я доберусь до них, до всех, кто замешан в этом деле. Я доберусь до них, даже если это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.
Несмотря на дикую ярость, мне удалось уснуть, даже выспаться, что уже было хорошим началом. Я заранее позаботился о том, чтобы отключить мобильный телефон, и когда за завтраком снова включил его, на нём не оказалось ни одного сообщения от Ганса-Улофа. Как я, однако, его выдрессировал.
Принимая душ, я слышал из комнаты всё ещё незнакомого мне третьего жильца двухголосое хихиканье, а чуть позже, когда я вытирался полотенцем, уже и стоны. Тут явно намечался длинный любовный уикенд.
Госпожа Гранберг поставила передо мной завтрак со своим обычным безразличием. Всё остальное время она сидела на своём постоянном месте за кухонным столом, загипнотизированно устремив взгляд на матовый экран телевизора, который никогда не выключался. Но как раз сейчас там шёл – будто судьба хотела показать мне, что она на моей стороне, – репортаж о нобелевских лауреатах, которые прибывали один за другим, сияющими глазами смотрели в камеру и в приподнятом настроении отвечали на вопросы журналистов. Показывали, как они выходят из самолёта в аэропорту или подъезжают к Гранд-отелю, и при этом рассказывалось, какая программа их ждёт. Сегодня, в субботу, после обеда лауреатов и их сопровождающих в одном из залов Гранд-отеля познакомят при помощи видеопредставления с церемонией вручения премии. Некоторые из лауреатов перед этим собирались использовать субботнее утро для покупок, чтобы приобрести хорошую обувь или костюмы. Воскресенье будет вечером нобелевских речей. Детально объяснялось, кто, где и когда выступает: в актовом зале Биржи, в Шведской Академии, в Каролинском институте…
Я улыбнулся в свою кофейную чашку. Все, все будут в воскресенье вечером при деле, до последнего мужчины и до последней женщины. Таким образом, определилось время моего посещения Нобелевского фонда.
Для моих собственных покупок в городе я воспользовался метро. Не только из-за того, что движение всё ещё было заблокировано снегом, но и потому, что ночью мне подвернулось свободное место на парковке прямо перед пансионом. Вот пусть машина и стоит там до воскресного вечера.
Волна всё ещё несла меня дальше и дальше. Я находил всё, что искал, и находил сразу. Пусть мир был в руках сатаны, но я вдруг почувствовал, что в игру вступили и другие силы.
В магазине для мотоциклистов я обзавёлся чёрной маской для лица и ещё несколькими предметами одежды, которые могли пригодиться. Лавка для альпинистов и туристов оказалась просто кладом канатов, крюков, блоков и тому подобного снаряжения. Один магазин старой электроники выставил на продажу такие удивительные вещи, что я купил больше, чем собирался первоначально. В кармане у меня оставалось чуть больше двухсот крон, когда я с набитым до краёв рюкзаком выходил из метро, направляясь в сторону пансиона.
Но тут на улице передо мной внезапно возник Толдар, мой сумасшедший сосед, закутанный в огромную серо-зелёную куртку, он прижимал к груди набитую матерчатую сумку.
– Не ходи туда, – прошептал он, не глядя на меня. – Там кругом полиция!