В двадцать два часа я уложил свой чёрный рюкзак. Ещё на обратном пути к Биргитте я купил на заправке новый карманный фонарь, ничего особенного, но сойдёт. После этого у меня осталось денег как раз на метро.

Биргитта молча смотрела, как я собираюсь. Она была не в духе. Её плохое настроение можно было буквально потрогать руками.

Когда я вернулся от Димитрия, у нее уже был готов ужин, классические тефтели с картофельным пюре, брусникой и маринованными огурцами. Скорее всего, всё из баночек или из полуфабрикатов глубокой заморозки, но она накрыла на стол красиво, и всё было вкусно. После этого я рассказал ей, что задумал, и попытался объяснить, почему. Это мне плохо удалось, не в последнюю очередь потому, что я сам этого толком не знал. Вообще-то говоря, это походило на безумие. И оно было необоснованным. Я даже не знал, что я надеюсь найти, а если что-то и найду, я не знал, что мне с этим делать дальше. Вполне возможно, я уже свихнулся за последнее время и даже сам не заметил. Но говорить мне об этом тоже было бессмысленно.

– Ну что? – спросил я, затянув рюкзак.

– Ничего, – сказала она. – Все прекрасно.

Она сказала это таким тоном, каким умеют говорить только женщины, и тон этот не сулил ничего хорошего, не говоря уже о «прекрасном».

Я посмотрел на неё, но, как любой мужчина в такой ситуации, тоже не знал, что делать. И, поскольку ничего другого мне не пришло в голову, я сказал:

– Хорошо. Тогда я пошёл.

– Да, – сказала она. – Конечно.

– Я вернусь, наверное, только под утро.

– Нет проблем.

Я ещё подождал, но она больше ничего не сказала. Она стояла, скрестив руки на груди, с каменным лицом, и ждала, так что мне не следовало заставлять ее ждать ещё дольше, и я закинул рюкзак за плечи и ушёл.

Моя остановка была Остермальмторг, но когда я заранее приготовился к выходу, на предыдущей станции в вагон вошли двое из службы охраны, прямо у меня под носом. Поезд поехал дальше, а я стоял рядом с ними у двери и чувствовал, как сердце бьётся у меня в кончиках пальцев. Я мог бы до них дотронуться.

То были молодые мужчина и женщина в серых форменных куртках, причём молодой человек был с переговорным устройством и дубинкой, но с пустыми петлями на поясе, то есть однозначно ученик. Приземистая женщина, в куртке казавшаяся даже толстой, наоборот, была полностью экипирована, при ней был мощный карманный фонарь и тяжёлая связка ключей на поясе, а на груди массивный микрофон. Этот микрофон отнимал всё её внимание. Что-то с ним было не в порядке; она с кем-то переговаривалась – видимо, с диспетчерской, и то и дело выворачивалась назад, поскольку собственно радиоприёмник-передатчик был у неё на спине. Парень теребил спиральный кабель, который вёл туда от микрофона, но контакта не возникало. Им обоим было не до окружающих.

Круглый зал станции с высоким коричневым куполом. Проход, киоск, цветочный магазин, перед которым уже была опущена решётка. Последние перед выходом на улицу два магазина не работали, их витрины были замазаны, а эскалатор выстукивал ритм рок-н-ролла. Пахло мочой и сигаретным дымом, но по мере приближения к поверхности земли холод ночи давал о себе знать всё сильнее, покусывая слизистую оболочку дыхательных путей и заглушая обоняние.

Наверху я огляделся, чтобы сориентироваться. Когда выходишь из метро, никогда не знаешь, где какая сторона света. Просторная площадь, церковь, подсвеченная оранжевыми прожекторами, большая витрина с ваннами, полотенцами и ночными рубашками.

Была ночь, было темно, и уличное освещение не заслуживало своего названия. Тем не менее те немногие краски, которые я различал на световой рекламе, на стенах домов и в окнах, казались мне светящимися изнутри, прямо-таки жгучими. Все шумы, достигавшие моего слуха, обладали кристальной остротой: скрип снега под шинами проезжающих машин, голоса и отдалённый смех. Стук автомобильных дверец: громоподобный звук. И я ощущал каждую частичку своего тела, чувствовал, как работает каждый мускул, как двигается каждый сустав. Что это было со мной?

Был момент, когда я всерьёз взвешивал вероятность того, что Биргитта подмешала мне в еду какой-то наркотик. Ведь именно так проявляется его действие, когда заторчишь, когда приход, во всяком случае, по описаниям, какие я читал.

Да, в моих ночных вылазках я всегда был в состоянии особой бодрости, но сегодняшняя ощущалась по-другому. Не оттого ли, что это, возможно, были мои последние часы на воле, мои последние шаги по Стокгольму в качестве свободного человека? Я заглядывал в пустые окна на первых этажах фирм, и мне казалось, что я вижу гигантские аквариумы. Я слышал звяканье связки ключей, которыми кто-то запирал дверь офиса, и мне казалось, что я слышу звон цепей. Выброс адреналина от недавней встречи в метро, судя по всему, доделывал остальное.

Вот наконец и Стюрегатан. Парк представлял собой арену тёмных теней, королевская библиотека была ярко освещена, холодные деревья стояли перед мрачным ночным снегом. Фасад Нобелевского фонда тоже был подсвечен и впечатляюще лучился до самой крыши.

Ну, начали. Мимо витрины с рекламой туристского рая Марокко, а рука уже нащупывает набор отмычек. Громкий смех, две пары среднего возраста, попавшиеся мне навстречу, не удостоили меня взглядом. Я открыл узкую тёмную дверь в самом углу, на которой было написано «К кухне», прикрыл её за собой и остановился, чтобы глаза привыкли к темноте.

Выключатель. Он по-прежнему не работает. Значит, карманный фонарь. Я светил на стены, на пол, на потолок, медленно продвигаясь дальше. Кто-то оставил тут велосипед и, видимо, забыл про него: седло уже покрылось пылью, шины спущены, спицы заржавели. Рядом несколько картонных коробок, как попало составленных штабелем, нижние продавились, и рёбра у них расползлись. Чем дальше вглубь, тем больше пятен плесени на обоях.

Здесь было две двери. На левой стене – широкая, покрашенная свинцовым суриком железная раздвижная дверь, ведущая к большому помещению в задней части дома – возможно, к упомянутой кухне, которая наверняка давно уже не служила кухней. Полозья, закреплённые на полу, покрылись ржавчиной. Точно так же заброшенно выглядела деревянная дверь, ведущая прямо на задний двор. Она была закрыта на чудовищный висячий замок и будила ностальгические желания. Для меня восьмилетнего такой замок не представлял никаких проблем. Думаю, и для остальных детдомовцев тоже, иначе бы они просто умерли от голода.

В открытых дверях я остановился, прислушался и со всем терпением, на какое был способен, стал наблюдать. Внутренний двор. Внутренние дворы, особенно если дома вокруг них – жилые, для такого, как я, представляют собой самое неприятное из всех мыслимых окружений. Из окон и с балконов ты виден сотне глаз, хотя не замечаешь их, поскольку сам не видишь ничего.

Но это был воскресный вечер, зима, и было холодно. Я мог рассчитывать на то, что у большинства людей нашлось занятие получше, чем выглядывать из окон или торчать на балконе…

Оп-ля! Чёрта только помяни, и он уж тут как тут. На половине высоты лишённого контуров дома напротив я различил в темноте тлеющую красную точку. Сигарета. При ней, без сомнения, был и курильщик, которого жена выгоняет на балкон, чтобы он упражнялся в своей вредной привычке на морозе. Без сомнения, он мёрз, без сомнения, скучал. Я терпеливо ждал, пока красная точка не вспыхнула в последний раз и не полетела вниз широкой дугой. И потом подождал ещё полминуты.

Не красться! – это основополагающее правило было действительно и здесь. Я вышел под открытое небо, пытаясь казаться спокойным и естественным в движениях, прикрыл за собой дверь – она слегка скребла по полу, что позволило мне оставить её незапертой, – и размеренным шагом пошёл прямо, вокруг заднего корпуса Нобелевского фонда. Все окна здания, отметил я к своему успокоению, были тёмные. Как я и ожидал. За задним торцом здания были две парковочные площадки, одна из них была занята, вторая зарезервирована для фирмы с названием «FitPack». За парковкой было досадное препятствие в виде стены высотой метра два. В ней не было ни двери, ни ворот, ни тропы для обхода. Это плохо, поскольку мужчина, который лезет через стену, всегда вызывает подозрение, но что теперь делать? Я должен был пойти на этот риск и постарался проделать это как можно быстрее и тише.

Ещё раз двадцать метров по снегу. Следы на снегу были досадной неизбежностью. К счастью, мои были не единственными. Потом я очутился во внутреннем дворике, который выглядел в точности, как на картинке в Интернете, только он был тёмный и заснеженный, а зелёные садовые стулья были сдвинуты в угол и закрыты брезентом.

Вокруг меня всё было темно. Я подошёл к двери с кодовым замком, приставил ладони в перчатках ребром к стеклу и заглянул внутрь. Стояла тишина. Все, кто имел хоть какое-то отношение к Нобелевскому фонду, находились в это время на приёмах по случаю нобелевских речей лауреатов, давились в очереди у холодного буфета.

И не догадывались обо мне.

Датчики движения – одна из коварнейших охранных систем. Технически они почти непреодолимы. Стоит к ним приблизиться, и они поднимают тревогу. Если отключить у них ток, они тоже поднимают тревогу. Вообще непонятно, как ещё возможны взломы, с тех пор как изобретены датчики движения. Там, где установлен такой прибор, уже и мышка не прошмыгнёт незамеченной.

Это и есть слабое место системы и, таким образом, возможность вывести её из строя. Поскольку мыши еще не перевелись, к тому же их гораздо больше, чем некоторые думают. В любом большом городе живёт намного больше мышей и крыс, чем людей. Уберечь от мышей большой офис, музей или тем более склад практически невозможно. Поскольку чувствительность датчика движения можно задать лишь в определённом диапазоне и она меняется в зависимости от температуры, влажности, давления воздуха и так далее, то нередко случается, что тревогу запускает мелкое животное, пробежавшее по полу.

Другими словами: силы безопасности, которые обслуживают охранные системы с датчиками движения, привыкли к частым ложным тревогам.

Это можно использовать, чтобы убить такую систему. Пример из практики: приходишь в часы, когда охраняемое учреждение официально открыто, «по ошибке» попадаешь там не туда и благодаришь охранников, которые помогают тебе выбраться, – и оставляешь где-нибудь под шкафом радиоуправляемую игрушечную машинку. На следующую ночь с пультом в руках занимаешь позицию в окрестностях здания и время от времени выкатываешь машинку из-под шкафа, пока не сработает тревога, а потом снова загоняешь её в укрытие. (Поскольку игрушку снаружи не видно, управлять ею приходится вслепую, что довольно трудно и требует сноровки.) Самое позднее через неделю – особенно если срабатывание тревоги можно отнести на счёт каких-то очевидных вешей: проходящих поездов, взлетающих самолётов и тому подобного – служба охраны приходит к убеждению, что с датчиками что-то не в порядке, отключает их и информирует об этом техников из сервиса. Кроме того, принимается решение остаток ночи охранять объект особенно пристально, примерно через час об этом намерении забывают – и путь свободен.

Это могло бы сработать и здесь. Только в запасе у меня не было недели времени.

Есть и другие методы, в которые мне не хочется вдаваться. Достаточно сказать, что в моей ситуации они были неприменимы.

К счастью, я мог обойтись и без них.

Всё, что мне нужно было сделать, – это достать мобильный телефон, набрать номер Димитрия и сказать:

– Я готов.

Когда созревал этот поистине безрассудный план, я битых пять минут таращился на экран, а Димитрий молча наблюдал за мной.

– Можно проникнуть через крышу. Спуститься на верёвке и вломиться на второй этаж, – я указал соответствующее место на плане. – Вот здесь, в конференц-зале. Судя по плану, угловая комната рядом с залом – кабинет председателя фонда. Видишь? Вот приёмная с его секретаршей. А закуток в конце коридора – чайная комната, копировальная или что-то в этом роде. Типичное расположение; по-другому и быть не может.

– М-м-м, – промычал Димитрий.

– Итак, я с размаху проламываюсь в окно, пересекаю зал, открываю кабинет шефа: на всё про всё потребуется самое большее тридцать секунд. Дорога обратно к верёвке – десять секунд, потом по стене вверх до крыши: скажем, пятьдесят секунд. В общей сложности выходит полторы минуты. – Я достал свою записную книжку и полистал её. – Внизу у входа на одной из табличек значится их охранная фирма. Вот: SECURITAS. Где их ближайшая дежурная станция, можно разузнать. После этого я смогу оценить, сколько времени им понадобится на то, чтобы приехать. Им надо ещё открыть двери и так далее, но это я не принимаю во внимание, это мой буферный резерв. Допустим, им надо пять минут, тогда у меня остаётся три с половиной минуты на кабинет. Три с половиной минуты, это довольно много времени…

– Гуннар! – воскликнул Димитрий. – Ты сошёл с ума.

Я посмотрел на него, и мне показалось, что в этом он, чёрт возьми, прав.

– А у тебя что, есть идея лучше?

– Да любая идея лучше того, что ты городишь.

– Я весь внимание.

Димитрий со вздохом тряхнул головой.

– Почему бы тебе просто не спросить у меня? Случайно у меня есть не только идея, но и решение. – Он отогнал меня от компьютера и запустил какую-то программу, которая мне ни о чём не говорила. – SECURITAS. В 1998 году они поручили разработчикам софта проверить, выдержит ли их компьютерная система переход 2000 года. Тогда была жуткая нехватка специалистов, и компьютерной фирме, которая делала для них программу, пришлось прибегнуть к временному найму посторонних рук. Короче говоря, меня.

Я почувствовал, что моя нижняя челюсть медленно отвисает.

– Быть того не может.

Димитрий ухмыльнулся.

– Вот это были времена! Все тогда боялись, что их компьютеры дадут дуба на первое января 2000 года. Фирмы информационных технологий были загружены заказами под завязку. Им приходилось отзывать старых программистов из домов престарелых, можешь себе это представить? Я мог выбирать, на кого мне работать. И ты, конечно, догадываешься, что я этим воспользовался и специализировался на фирмах, которые мне стратегически интересны. – На экране монитора возник логотип фирмы, который я уже видел на табличке у входа в Нобелевский фонд: чёрный прямоугольник с надписью и тремя красными точками. – И мне ничего не стоило, просто для удовольствия, встроить в каждую программу по маленькому потайному входу. На всякий случай.

– Я… просто не знаю, у меня нет слов, – признался я. Пальцы Димитрия запорхали по клавиатуре. Он самый быстрый наборщик, какого я только встречал в жизни.

– Скажи спасибо моей гениальности. И зажми большой палец на удачу, чтобы этот потайной вход ещё функционировал… а, уже не надо. Я уже внутри, видишь? Осталось только кликнуть мышкой, и все сигналы тревоги из Нобелевского фонда уйдут в пустоту.