Альберто Вакки ждал на открытой террасе перед отелем, когда она вернется из государственного архива, как и во все предыдущие дни. Она не знала, что он делал целыми днями; возможно, у него и не было никаких других занятий, кроме как сидеть здесь, пить капучино и ждать ее.

Она села на свободный стул перед ним, поставив на колени сумку с блокнотами и фотокопиями, и лишь устало взглянула на него.

– Что-то вы рано сегодня, – сказал старый адвокат, с состраданием приняв ее взгляд. – Хотите чего-нибудь выпить? У вас, наверное, горло пропылилось.

– Не только горло, – кивнула Урсула Фален и переставила сумку на третий стул. – Воды, да, пожалуйста. Или виски. Двойной, тройной…

Он подал знак официанту.

– Но, боже мой, это звучит как-то нерадостно.

– Все безнадежно, Альберто. Безвыходно. Мне больше не приходит в голову, под каким ключевым словом я должна вести дальнейшие поиски. У меня такое чувство, будто я все листики этого архива уже перебрала руками.

– Может, прислать вам подкрепление, помощников. Я мог бы организовать нескольких студенток…

– Нет, дело не в этом. Люди, которые мне там помогают, просто замечательные – старательные, подключают и свои мозги, английским владеют лучше меня… Нет, документов просто нет. Точка.

Появился официант, тонкий, темнокожий человек с четко очерченным горбатым носом. Урсула Фален заказала Сан-Пелегрино и кофе con latte, а Альберто Вакки – amaretto.

– Хм-м, – озадачился он после ухода официанта. – Но ведь они были в журнале входящих документов, правильно? Значит, где-то они должны быть.

– Мы обыскали каталог имен. Никакого Фонтанелли. Есть один Вакки, но совсем другой. Мы искали по географическому каталогу, по алфавитному каталогу, по…

Внезапный грохот заставил ее испуганно вздрогнуть. У двустворчатой клапанной двери, ведущей на кухню, произошло столкновение, на полу валялся поднос, осколки зеленой бутылки из-под минеральной воды и стакана, и чуть не плачущей девушке-ученице приходилось выслушивать нагоняй от официанта.

Альберто эта сцена позабавила.

– Такое я здесь уже видел и раньше, – сказал он. – Наверное, им надо было пометить створки табличками, какая входящая, какая выходящая.

– Да, – рассеянно сказала Урсула. – Но я боюсь, они все равно будут сталкиваться. – Позднее солнце лучисто отражалось в осколках стекла. Одна створка все еще продолжала качаться туда и сюда, издавая скрип, похожий на птичье чириканье. Альберто что-то сказал, но она не слушала его, думая о табличках входа и выхода с кухни, и вдруг начала мотать головой. – Ах я, идиотка! Я самая большая идиотка, каких свет…

– Урсула? – встревоженно окликнул ее Альберто. – Что с вами?

Она встала, глянула на свои часы. Она успевала.

– Мне надо вернуться в архив, – сказала она, только сейчас сообразив, что предыдущую фразу нечаянно произнесла по-немецки.

– В архив? Но что вы хотите там перед самым закрытием?

– Журнал исходящих. Я забыла попросить у них журнал исходящих документов.

* * *

Они вынырнули. Бенино сорвал с лица маску.

– Они глушат рыбу динамитом, – взволнованно воскликнул он, огляделся и показал рукой: – Вон там.

Действительно, в четверти мили от них на волнах покачивалась рыбацкая лодка. В ней сидели два рыбака, один греб, а второй орудовал большим черпаком.

– Тогда поплыли отсюда, – сказал Джон и огляделся в поисках «Прорицания», но яхта стояла на якоре за скалой, и ее не было видно.

– Нет, я поплыву к ним, – настаивал уполномоченный правительства. – Глушить рыбу строго запрещено. Динамит разрушает кораллы, разрушает нерестилища… Вы же сами видели. Мой долг задержать этих людей.

– И как вы собираетесь это сделать? Голыми руками? Ведь эти люди – с динамитом!

Но Бенино только упрямо помотал головой, снова надел маску и нырнул в сторону лодки.

– Что будем делать? – тревожно спросила Патрисия. – Не можем же мы оставить его одного.

Джон скривился.

– Мои охранники откажутся от меня, если я поплыву за ним. – Он пошарил у себя на поясе и снял пластиковый футлярчик, который Марко всучил ему перед погружением, расстегнул его и извлек приборчик. – Посмотрим, такой ли он герметичный, как уверяет производитель. – Он включил его, и, на удивление, на мокром приборе загорелся красный светодиод. – Ай да игрушка! – Он нажал кнопку вызова. – Марко? Вы меня слышите?

– Яш шлышу ваш отлишно, – с треском вырвалось из коробочки.

– Марко, приезжайте, пожалуйста, на моторке, – крикнул Джон в запечатанный микрофон, надеясь, что выражается просто и недвусмысленно. – Мы в бухте. И поторопитесь.

В ответ послышалось неразборчивое мхркрхр.

– На лодке, – повторил он. – Скорее.

– Мхр крхр техрх.

Джон посмотрел на красный светодиод, похожий на издевательски мигающий глаз.

– Я сделал все, что мог, – сказал он, отключил прибор и сунул его в держатель на поясе. – Поплыли. Мы же не хотим оставить Бенино одного.

Они сбросили кислородные баллоны и поплыли за ним поверху, не имея никаких шансов его догнать. Видимо, тренированным торсом пловца он был обязан не только генам. И пока они плыли к лодке, на поверхность воды стали всплывать дохлые рыбки, размером все больше и больше, чем ближе они подплывали к лодке.

Оба рыбака отвернулись к другому борту, собирая добычу, и не заметили их приближения. Когда Бенино внезапно вынырнул перед ними из воды, они насмерть перепугались.

Один чуть не выронил свой черпак, другой принялся кричать. Бенино тоже кричал в ответ на языке, который, на слух Джона, представлял собой вариации слов маланг-маланг и алала, и потом принялись кричать все трое.

Тут рыбак с веслом заметил приближение Джона и Патрисии. Он вскочил, угрожающе поднял весло, как дубину, крича и жестикулируя, явно готовый пустить орудие в ход. Другой пытался его уговорить и успокоить, но, видимо, имел мало влияния на своего спутника.

– Боже мой, – крикнула Патрисия, захлебнулась, отплевалась, – он же ударит Бенино по голове!

Джон не ответил, прежде всего потому, что быстрое плавание совершенно выбило его из дыхания. Он остановился и расставил руки, чтобы не пустить Патрисию ближе к лодке. Лодка ходила ходуном и раскачивалась от яростного топота гребца и перевернулась бы, если бы не широкие стабилизаторы по бокам. Дело принимало серьезный оборот.

– Он боится за лодку, – запыхавшись, крикнула Патрисия, колотя руками по воде. – Лодки здесь конфискуют, если застукают рыбака на динамите. Раньше за это полагалась даже смертная казнь.

Джон удивленно глянул на нее:

– Откуда вы знаете?

– Прочитала в путеводителе.

Тогда становилось понятным волнение рыбака. Лишиться лодки означало, без сомнения, гибель. Людей убивали и по меньшему поводу.

Но вместо того чтобы опустить весло на голову Бенино, рыбак внезапно замер, застыл, как статуя, и уставился в сторону горизонта. Они невольно повернули головы туда же: по волнам прямо на них мчалась белая и элегантная моторка с «Предсказания». Только теперь, когда крики стихли, стал слышен приглушенный шум подвесного мотора.

Приземистая фигура рыбака сникла. Он выпустил весло, сел и спрятал лицо в ладонях – заплакал. Второй растерянно смотрел на него, перебирая в ведре пойманных рыбешек и предавшись судьбе.

Моторная лодка мощно подплыла бортом к борту. Марко сидел за рулем, рядом с ним – молодой, жилистый мужчина в солнечных очках, которого, насколько мог припомнить Джон, звали Крисом, это был рыжий ирландец, трудно переносивший тропическое солнце.

– Все в порядке? – встревоженно спросил Марко, спуская веревочную лестницу, по которой они смогли подняться на борт.

Больше всего Джона потрясло то, насколько убогим был улов рыбаков. Рыбешки длиной с ладонь только прикрывали дно пластикового ведра. Вместе с той рыбой, которая пока болталась на волнах, всего этого насилу хватило бы на две жаренки, если есть вместе с плавниками и костями.

– Я не понимаю, – сказал он Бенино. – Какой расчет? Ведь надо еще заплатить за динамит.

У Бенино не было желания вникать в экономические расчеты. Он сидел, дрожащими руками вытирая лицо, и бормотал что-то на своем родном языке.

– Уже девяносто процентов коралловых рифов разрушено динамитом, – вырвалось у него. – Им запрещают, у них отбирают лодки, а они все равно не прекращают.

– Да, – кивнул Джон. – Но для этого, наверное, есть причины?

– Просто они тупые! – Он выглядел на пределе нервных сил. – Тупые, суеверные и толстокожие.

Джон посмотрел на остальных. Марко ждал распоряжений. Патрисия села рядом с Бенино на скамью и колебалась, обнять его или лучше не надо. Оба рыбака поглядывали на них снизу из своей лодчонки, и на их лицах был написан голый ужас.

– Бенино, – сказал Джон, – я хочу посмотреть, как они живут.

Посланник правительства непонимающе взглянул на него.

– Как они живут?

– Да. Их деревню, их семьи, все остальное. Я хочу понять, почему они это делают.

– Зачем?

– Я же сказал: я хочу понять, как они живут.

Широкоплечий филиппинец хотел возразить, но вспомнил, для чего направлен сюда.

– Они живут очень просто. Ничего интересного их жизнь собой не представляет.

– Если я интересуюсь, значит, представляет.

Тот боролся с собой.

– Но это не самая красивая сторона жизни нашей страны. А я должен показать вам красоту. А не убогую рыбацкую деревню.

– На красивую сторону вашей страны я насмотрелся за три недели.

Бенино смотрел в дно лодки, как будто там было что-то притягательное.

– На самом деле мы должны сдать их куда полагается и ехать дальше. Это было бы лучше всего.

– Но не для них. И у меня нет желания изображать из себя полицию. – Джон потер подбородок. – Но, разумеется, я не хочу вас принуждать. Мой секретариат подыщет мне переводчика и отправит его сюда самолетом. Вопрос нескольких часов. – Он солгал, что не хочет его принуждать. Впервые ему пришлось воспользоваться уроками Маккейна о власти и ее применении, и целенаправленно.

И успешно. Бенино невидяще смотрел перед собой. В молчании, которое возникло после слов Джона, можно было форменным образом различить, что он думает. Что его прогонят. Что это будет для него позор.

– Нет, этого не понадобится, – наконец пробормотал он. – Раз уж вам так хочется…

– Спасибо, – Джон указал в сторону рыбаков. – Скажите им, чего мы хотим. Чтобы они отвели нас в свою деревню.

– Прямо сейчас? – взвилась Патрисия. – Нет, Джон, вы не можете так поступить. Мне надо на корабль, смыть соль с волос.

«Разумеется, прямо сейчас, – подумал Джон. – Потом мы их уже никогда не найдем».

– К вечеру вернемся. Бенино, пожалуйста.

Пока Патрисия чертыхалась, посланник правительства перегнулся через борт и поговорил с рыбаками. Тот, который с веслом, приземистый человек со шрамами на лице, был явно главный; другой, у которого, как Джон успел заметить, не хватало на обеих руках по пальцу, что свидетельствовало о том, что он не впервые глушит рыбу динамитом, был хоть и старше, седой и морщинистый, казался подчиненным.

– Они отказываются, – объяснил Бенино. – Они спрашивают, чего нам надо в их деревне. Они думают, мы что-нибудь сделаем их семьям.

– Скажите им, чтоб не боялись. И что мы на них не заявим.

Бенино прокашлялся.

– Если позволите предложить вам… Дайте им немного денег. Пять долларов или десять, это здесь целое состояние. Тогда они вам поверят.

Джон схватился за свой неопреновый костюм. Разумеется, никаких денег при нем не было. Если вспомнить, то с тех пор, как он разбогател, у него практически больше никогда не было при себе денег.

– Есть у кого-нибудь десять долларов? – спросил он, глядя на остальных. – Марко, может, у вас? Я верну.

– С процентами и процентами на проценты? – ухмыльнулся Марко, обшаривая свои карманы. И действительно извлек десятидолларовую купюру и протянул Джону. – Теперь вы мой должник.

– Спасибо. – Он передал купюру Бенино, а тот – рыбакам.

Рыбаки оживились, закудахтали, у гребца загорелись глаза. Они смотрели снизу вверх на сидящих в моторке и взяли деньги.

– Его зовут Педро, а другого Франциско, – сообщил Бенино. – Они поведут нас в свою деревню.

* * *

Деревня стояла так близко к воде, как будто напиравший сзади лес постепенно оттеснял ее в море. Маленькие серые хижины с плетеными стенами и крышами из растрепанных пальмовых листьев стояли тесно, некоторые на сваях над водой или в кронах мангровых деревьев, которые росли из реки. На веревках висели выцветшие лохмотья, в которых Джон только со второго взгляда опознал майки, рубашки и шорты, так же лишь со второго взгляда он рассмотрел чуланы из картона, волнистой жести и пластика, которые были пристроены за хижинами и между ними. Сбежались толпы полуголых детей, завидев большую белоснежную моторную лодку, подплывающую к ветхому причалу словно из другого мира.

– Никого не гладьте по голове, – тихо предупредил Бенино, – детей тоже. Это считается невежливым.

Но такая опасность им не грозила, потому что дети держались на почтительной дистанции и только непрерывно хихикали над плотно облегающими гидрокостюмами. В сопровождении эскорта детей они шли за рыбаками, и Патрисия тоже, хотя она до самого причала повторяла, что ноги ее не будет на этой земле. В лодке остался только Крис.

Уже на причале к ним навстречу вышел мужчина, у которого вместо правой руки был ржавый крюк; они пожали ему левую руку. Перед одной из хижин сидел на стуле мужчина, у которого от обеих ног уцелело только одно бедро, и он держал на этом бедре коричневую бутылку, глядя на гостей мутным взором. Они увидели нескольких молодых мужчин на самодельных костылях, потому что они были одноногие. Еще один остался без рук, и когда провожающие заметили, как это тронуло их гостей, они показали им одного мужчину в хижине, у которого не было ни рук, ни ног. Он был подвешен в мешке к потолку. Они что-то сказали и от души расхохотались; смеялся даже человек, подвешенный к потолку, раскрыв свой неопрятный, щербатый рот.

– Что они сказали? – спросил Джон.

– Что уже без рук и без ног он сделал двух детей, – смущенно перевел Бенино.

Патрисия отвернулась.

– Меня сейчас вырвет, – сказала она.

Это походило на наркотический туризм в чужой мир, на кошмар с картины, изображающей ад. Это была не рыбацкая деревня, а театр военных действий. Люди, казалось, жили прямо на фронте, на минном поле, хотя единственная битва, в которую все они были вовлечены, велась за выживание.

Они дошли до хижины Педро. Его жена, хрупкое существо с большими потухшими глазами, низко поклонилась, и ее муж прикрикнул на нее, чтобы обслужила гостей. Она исчезла и вернулась с опущенной головой, безымянной коричневой бутылкой, из которой пахло алкоголем, и миской холодного риса с подмешанными в него кусочками рыбы. Педро между тем подвел к ним своих детей, числом семь, четверо из которых были сыновья, которых он представил по имени. Потом он жестом пригласил их садиться – для трапезы и беседы.

– У меня еще есть немного денег, – прошептал Марко. – Если уместно будет показать им нашу признательность за гостеприимство. Ведь мы сейчас, наверное, съедим их недельный рацион.

– После, – шепотом ответил Бенино.

Франциско, про которого так и оставалось непонятным, кем он приходится Педро и его семье, остался сидеть с ними, а потом и еще стали приходить деревенские, чтобы посмотреть на пришельцев – хотя никто не осмеливался надолго поднять на них глаза, кроме самых маленьких детей, и принять участие в разговоре.

– Они говорят, что им приходится выходить все дальше в море, потому что вблизи уже ничего не ловится, – переводил Бенино, добавляя от себя: – Чему удивляться, они же все истребили. Включая и самих себя.

С места, на котором сидел Джон, виднелся кусочек берега, на котором жалкий старик, до которого еще не дошли деревенские новости, закидывал и вытягивал сеть, должно быть, мелкоячеистую, судя по тому, какие в ней поблескивали мальки, с ангельским терпением, на одно и то же место.

– Они хоть знают, почему динамит запрещен? – спросил Джон. – К каким последствиям он приводит?

Бенино спросил, собравшиеся рыбаки отвечали, потом Бенино объяснял им явные взаимосвязи, о которых они, судя по удивленным лицам, никогда не слышали. Что коралловые рифы – родина миллионов живых существ, многие из которых являются кормом для рыб, привлекая тем самым косяки. Что динамит все это разрушает. Что они своими попытками увеличить улов истребили самые основы лова, опустошили дно, лишив своих детей пропитания.

Джон снова глянул наружу, на старика на берегу и вспомнил, что он когда-то, сто лет назад, как ему казалось, сидел в своем кабинете и читал книгу об этих взаимосвязях. Тогда он видел все это в другом свете, причем коралловые рифы казались ему пустяком. Теперь он видел действительность. Для этих людей коралловые рифы были вопросом жизни и смерти.

– Они этого не знали, – в замешательстве сообщил Бенино. – Они думали, динамит запрещен потому, что он опасен для самих рыбаков. – Он покачал головой. – Они и сейчас этого не понимают толком…

Патрисия де-Бирс вертела между пальцев кончики волос и придирчиво разглядывала их.

– А почему они вообще начали глушить рыбу? Ведь старый добрый способ действовал веками, а?

– Хороший вопрос, – кивнул Джон.

Бенино перевел ее вопрос. Отвечали на него в основном старшие – протяжными и мелодичными рассказами, – а остальные согласно кивали. Но все, что они рассказали, посланник правительства уместил в одну фразу:

– Улова больше не хватало.

– Почему?

– Их стало очень много.

– И пришлось искать новые методы лова, – Джон понимающе кивнул. Итак, мать всех проблем: рост населения. Он огляделся, рассматривая толпы детей, человеческие проценты и проценты на проценты с их предков. – А им не приходило в голову поумереннее плодиться?

Бенино помедлил, покачал головой:

– Об этом и спрашивать нечего. Такое здесь запрещено.

– Что? – возмутилась Патрисия. – Противозачаточные средства?

– Это противозаконно. И богопротивно.

– А давать пенициллин ребенку с воспалением легких – не богопротивно?

Он развел руками.

– Не мне судить. Это дело церкви. Я руководствуюсь тем, что говорит священник.

– А, ты руководствуешься. – Она оглядела его с язвительной и уязвленной улыбкой, потом нагнулась к нему и тихо сказала: – У меня есть для тебя загадка, принимаю я пилюли или нет. Отгадай.

Бенино смотрел на нее, широко раскрыв глаза, и у Джона возникло сильное подозрение, что если между этими двоими и был роман, то сейчас он как раз закончился.

Потом, по дороге назад, к лодке им встретился старик с мелкоячеистой сетью. За те два часа, что они провели здесь, он собрал пригоршню мальков длиной в один-два сантиметра.

– Спросите его, понимает ли он, что эти мальки уже не вырастут во взрослых рыб, способных размножаться, – попросил Джон Бенино. – Понимает ли он, что лишает себя последнего шанса получить пропитание через год-другой.

Бенино медленно вздохнул и сделал, что попросили. Старик, одетый только в рваные спортивные штаны, посмотрел на них близорукими глазами, печально улыбнулся и что-то ответил. Потом, проходя мимо них, он слегка похлопал Джона по плечу.

– Он сказал, – перевел Бенино, – если он будет ждать, когда эти мальки вырастут, он умрет еще раньше.

Наступил тот вечерний час, когда наконец подул прохладный бриз. Они, как всегда, хорошо поужинали – с нечистой совестью, но хорошим аппетитом, а двое молодых охранников тем временем сплавали на лодке в бухту за аквалангами, которые бросили Джон и Патрисия.

Яхта слегка покачивалась по легкой зыби. Стоя у поручней и прислушавшись, можно было различить, как работают под водой стабилизаторы. Обрывки облаков, похожие на клочья дыма, скрывали часть звезд, и даже казалось, что пахнет дымом.

Патрисия сидела в салоне, погрузившись в себя, и писала письма, Бенино Татад сидел на носу и рассеянно смотрел в воду. Джон прошелся по судну, поговорил со стюардом и коком, с машинистами и, наконец, с капитаном Броссаром, убедился, что все в полном порядке, и удалился к себе в каюту.

Это было помещение, которое совсем не казалось ему уютным, скорее напоминая назойливо обставленный номер в отеле, чем свое жилье, но сегодня он был рад, что может здесь закрыться. Он опустился в кресло, некоторое время бессмысленно пялился в пространство, а потом взял телефон, чтобы позвонить Маккейну.

– Окружающую среду разрушает бедность, – сказал он после того, как изобразил ему события прошедшего дня. – Не рост населения, не недостаток образования – бедность. Тот, кто голодает, не имеет выбора, сохранить ли жизнь животному вымирающего вида, потому что тогда он вымрет сам. Есть-то ему нужно сейчас. Тот, кто мерзнет, не имеет выбора, оставить ли ему дерево несрубленным, чтобы земля не опустевала. Ему надо выжить самому, и его единственный выбор – или дерево, или он сам. Бедность припирает человека к стене. В таком положении не думаешь ни о других людях, ни о природе. Бедность – вот ядро проблемы.

Маккейн помолчал – а может, это было лишь запаздывание спутниковой связи.

– Мне нечего возразить, – сказал он. – Вопрос только в том, какие выводы вы делаете из этого.

– Я спрашиваю себя, не лучше ли было бы осуществить множество мелких проектов, по всему миру, ориентированных на такие проблемы. Например, здесь, на Филиппинах. Я перед ужином сделал несколько звонков, переговорил с людьми, которых мне смог назвать посланный от правительства и которых мне раздобыл секретариат, и я выяснил, что даже смехотворно маленькие вложения могли бы дать здесь большой эффект. Если здесь перестали бы глушить рыбу динамитом и на пару лет оставили рифы в покое, жизнь бы в них возродилась и рыба вернулась бы. Боже мой, да если бы даже просто накидать в море старых автомобильных шин, они бы заменили рифы. Надо только сделать это. Надо снять несколько простых учебных фильмов, на всех местных диалектах, чтобы объяснить рыбакам взаимосвязи. И надо улучшить использование ресурсов – иначе треть улова гибнет, шестьсот тысяч тонн в год, только оттого, что не хватает холодильных складов и рефрижераторов, а дороги в плачевном состоянии. Я пришел к сумме в десять, ну, в пятнадцать миллионов долларов, разделенных на несколько лет, которые могут здесь буквально совершить чудо, если приложить их с умом.

– М-м-м. Без сомнения, вы понимаете, что такого рода проектов по всему миру бесчисленное множество.

– Конечно. Но, в конце концов, у меня есть на них целый триллион долларов.

– Да уже как минимум вдвое больше, если вы позволите мне внести поправку.

– Тем более. Этого хватит на сто тысяч таких проектов. Сто тысяч мест на глобусе, где мы можем вмешаться в ситуацию и сравнительно небольшим толчком направить ее в позитивную сторону. Буквально точечные уколы, но в сумме это даст акупунктурное лечение планеты, так я себе представляю это.

Маккейн хрюкнул.

– То, что вы предлагаете, сведется к латанию дыр.

– Но это было бы хоть что-то реальное, – настаивал Джон. – А не эти гигантские планы когда-то что-то сделать.

– Знаете, что вы как раз сейчас делаете? Вы прячете голову в локальных взаимосвязях, потому что сложность глобальных взаимосвязей вас страшит. Но если вы вернетесь к линейному мышлению, вы только усугубите положение, потому что именно линейное мышление завело мир в тупик. Но вполне может быть, что такого рода проекты окажутся целесообразными, как только наша компьютерная модель…

– Но это всего лишь модель, а не действительность. Модель никогда не сможет учесть все подробности, которые влияют на реальность.

– По счастью, это и не нужно. Расчет околоземной орбиты – тоже лишь модель, и довольно грубая, а спутники, глядишь, по ней летают, через которые мы с вами сейчас говорим, – терпеливо растолковывал Маккейн. – Смотрите, Джон, я хочу привести вам пример. Остров, на котором вы побывали, называется Панглаван, вы сказали?

– Да.

– Я подозреваю, что деревня, которую вы посетили, построена на удивление близко к морю. Хотя ее не теснят никакие горы, позади нее равнина и лес.

Джон даже растерялся.

– Да.

– А вы знаете, почему так?

– Нет.

– Потому что лес принадлежит послу Филиппин в Ватикане, равно как и плантации сахарного тростника в середине острова, и набожный господин не разрешает жить в его лесу никому, кто на него не работает. Вы просматриваете какую-нибудь взаимосвязь? Филиппинцы строят свои лачуги на сваях или на кронах деревьев не потому, что это так романтично, а потому, что берег никому не принадлежит. Потому что почти вся суша и плодородная почва на Филиппинах находится в собственности двадцати семейных кланов, которые заняли правильные позиции еще в старые колониальные времена, и они меньше всего хотят каких бы то ни было перемен. Они будут вам благодарны, если вы решите их проблемы, не ставя под вопрос существующие структуры власти. Нет, Джон, таким способом вы только растратите деньги, и понадобится всего несколько лет, чтобы все вернулось в прежнее русло. И совсем не это имелось в виду под «возвращением людям потерянного будущего».

Трубка в руке Джона потяжелела, и ему показалось, что сам он как воздушный шар, который проткнули и из которого теперь выходит воздух.

– Хм-м. Боюсь, что и мне нечего вам возразить.

– Ключ – в структурах власти, – продолжал Маккейн. – Тут не надо входить в подробности. Это, кстати, действительно и для нас. Время запрета на охоту на нас с вами кончилось. Сильные мира сего сообразили, что происходит. США, Япония строят против нас интриги. Все втихую, разумеется.

В ушах Джона это звучало несколько параноидально.

– Вы в этом уверены?

Маккейн безрадостно рассмеялся.

– Мне достаточно окинуть взглядом мой стол, чтобы удостовериться в этом. Нас завалили исками – шьют нам нарушение соревновательного права, картельного права, закона об участии рабочих в управлении предприятием, закона о защите окружающей среды, короче, весь кодекс; к тому же иски по производственной ответственности на безумные суммы возмещения – и все наглая ложь, и в судах выступают свидетели, про которых известно, что они сотрудничают с ЦРУ, – как вам это понравится? В Японии сотрудникам налоговой полиции впору выдавать постоянные пропуска на наши предприятия, они ходят к нам как на работу, все останавливают и задают дурацкие вопросы. Или вот, например, в Марокко мы собирались заполучить Bank of Rabat, уже обо всем договорились и заручились согласием, и вдруг там приземляется самолет американского госсекретаря по пути из Израиля, якобы для заправки, которая длилась почему-то больше четырех часов – и на следующий день мы получаем уведомление, что аукцион выиграл Chase Manhattan Bank. Мне продолжать?

– Довольно, я вам верю. – Джон собрал лоб в морщины. – Может, мне в такой ситуации лучше вернуться?

– Если вы за время вашего отпуска успели сдать экзамен юриста и запаслись десятилетней практикой, то ваше присутствие может оказаться тут полезным. А если нет, то вам лучше оставаться там, изображая фигуру природозащитника в качестве украшения носа судна. Вы хоть слышали о лесных пожарах?

– О лесных пожарах?

– В Индонезии вышло из-под контроля огневое корчевание лесов, и теперь есть опасность, что в ближайшие недели сгорят все леса, поскольку в этом году там небывалая засуха. Это беспримерная катастрофа. Дым и гарь тянутся до самой Малайзии и Сингапура; я думаю, в ближайшие дни перекинется и на Филиппины. И это только начало.

– И что я должен в связи с этим делать?

– Клеймить позором злоупотребление природой, отказ политиков нести ответственность, ну и все такое. Напишем речь, когда до этого дойдет. – Маккейн на этих словах, судя по звучанию, зевнул и потянулся.

Джон помедлил.

– Мне не так просто будет здесь болтаться и отбывать отпуск, если у вас все так, как вы говорите: иски и происки. Не поймите меня неправильно… Но мне в некотором роде интересно, останется ли что-нибудь от моей фирмы к моменту моего возвращения.

Маккейн засмеялся. На сей раз это звучало даже весело.

– Разумеется, все так, как я вам сказал. Но это не значит, что мы не держим ситуацию под контролем. Война в разгаре. Японские финансовые институты, которые устраивают нам налоговые проверки, с некоторых пор начали испытывать странные трудности с выходом на ликвидные средства на рынке денег. Один из них, Yamaichi Securities, самый старый брокерский дом Японии и, соответственно, высокоавторитетный, оказался к тому же впутанным в высшей степени позорную историю шантажа, что привело к тому, что все больше и больше клиентов отзывают у них свои капиталы – я удивлюсь, если они продержатся до конца года. А что касается США, тут с нами Бог. Мы на днях узнали, что президент затеял любовную интригу с практиканткой Белого дома, а пресытившись, устроил ее в Пентагон на работу с годовым заработком семьдесят тысяч долларов, чтобы избавиться от нее. Что вы думаете, какую пользу можно из этого извлечь? Да он кровавым потом изойдет. У него больше не будет времени строить против нас козни, он горько пожалеет о том, что не евнух, помяните мое слово.

– Ну, не знаю. Честно говоря, эта новость не валит меня с ног. Да любой президент в возрасте до шестидесяти имеет какую-нибудь интрижку. Я сомневаюсь, что это кого-нибудь сильно взволнует.

* * *

А это действительно интересный подход, подумал Маккейн, закончив разговор.

Он хотел сделать глоток кофе, но в чашке осталась одна гуща на дне, и термокофейник тоже был пуст. Он переставил то и другое на журнальный столик, где громоздилась уже гора пустых чашек. Надо будет как-нибудь вынести все это. Он больше никого не допускал в свой кабинет для уборки, потому что всюду лежали секретные материалы – на всех столах и штабелями на полу. В теперешней ситуации приходилось исходить из того, что всюду приставлены американские шпионы, чтобы выведать, чем Fontanelli Enterprises располагает, что он может и что замышляет. Поэтому он выставил перед дверью кабинета охранников и каждый вечер собственноручно запирал его.

Он взял свою папку с записями и вернулся в конференц-зал, который он называл Военным залом.

– …взять премьер-министра к нам на зарплату и включить в платежную ведомость – не проблема, – говорил мужчина с длинными седыми волосами, схваченными в конский хвост на его бычьем затылке.

Маккейн бросил взгляд на карту Южной Америки, которую отбрасывал на экран проектор. Он не знал, о каком премьер-министре шла речь, и его это не интересовало.

Куда важнее было держать Фонтанелли в хорошем настроении. Его возвращение в такой момент было бы некстати и сулило множество проблем, не говоря уже о необходимости разъяснять ему каждую акцию, которую они проводили или готовили и которая могла и не отвечать общепринятым представлениям о «моральной безупречности».

Он сел.

– Мистер Фреман, – обратился он к мужчине с конским хвостом, – господа… Извините, что я перебиваю. Мистер Фонтанелли только что высказал соображение насчет дела Клинтона, и мне это соображение кажется важным.

– А именно? – с мрачным взглядом спросил Фреман.

– На него не произвело особого впечатления сообщение об интрижке президента. Он сказал, что, по его мнению, у любого президента младше шестидесяти есть интрижки.

– Да, правильно, – сказал сухой молодой человек, сидящий у проектора.

Маккейн скрестил руки.

– Может, мы переоцениваем действенность нашей истории.

– Хм-м, – нагнулся вперед Фреман, и это движение казалось у него агрессивным, уперся локтями и стал вертеть массивное кольцо с печаткой на пальце. – Все зависит от того, как это сделать, – сказал он, насмотревшись в пустоту перед собой. – Допустим, мы сделаем не обычную разоблачительную историю, а… Да. Мы подберемся к нему с другой стороны. Это даже лучше. Вначале мы дадим кое-чему просочиться – ничего конкретного и доказательного. Для него это должно выглядеть так, что он сможет выйти сухим из воды, если просто будет все отрицать.

– И что потом? – скептически спросил мужчина рядом с ним, грузный чернокожий со шрамом на подбородке.

– Если мы заставим его отрицать интрижку под присягой, – объяснил Фреман со злой улыбкой, – то он нарушит свою присягу. Тогда мы выступим с доказательствами и сломаем ему шею, когда захотим.

– С каких это пор американский президент клянется, что не будет иметь интрижек? – прорычал его сосед.

Фреман презрительно поднял брови.

– Под присягой президент клянется соблюдать законы США. Вы хотите поспорить со мной, является ли ложная присяга нарушением закона?

– Момент! – Маккейн поднял руку. – Я не хочу свержения президента. Я хочу лишь отвлечь его, чтобы он занялся другими делами.

Фреман нетерпеливо кивнул.

– Это ясно. Это мы сделаем. Но я полагаю, не будет лишним, если вы сможете ему позвонить и попросить о той или иной любезности?

* * *

Джон проснулся необычно рано, и когда поднялся на палубу, там пахло дымом. Он посмотрел в небо, оно было затянуто серой, нездоровой, угрожающей пеленой: не облаками, а дымом.

Все тенты на борту были скатаны. Но уже предчувствовалась дневная жара, которая их ожидала.

Он поднялся на верхнюю, солнечную палубу, сел за еще не накрытый стол для завтрака и разглядывал ландшафт, такой великолепный, будто они заново обрели потерянный рай.

Через некоторое время по трапу поднялся Бенино. Он нерадостно улыбнулся, увидев Джона.

– Magandang umaga ро, Ginoong Fontanelli, – сказал он, садясь рядом.

– И вам доброе утро, Ginoong Татад, – ответил Джон. Он указал на пустой стол: – Вы что-нибудь замечаете?

– Он не накрыт.

– Для этого еще рано. Я о другом.

Филиппинец уставился на столешницу, отчаянно ища ответ.

– Он серый, – подсказал Джон. – А должен быть белый. – Он провел ладонью по столу и показал ему. Ладонь почернела. – Сажа от лесных пожаров в Индонезии.

Бенино посмотрел на его руку, потом на след, оставленный на деревянной, со специальным покрытием, столешнице.

– Это ужасно, – сказал он наконец.

– Да? Кажется, положение обостряется. – Джон достал из кармана платок и вытер руку. – Я, кстати, собирался сегодня еще раз съездить на остров и поговорить с людьми в деревне. Кое-что так и осталось для меня неясным.