Мехико на подлете предстал перед ними окутанным в бурый смог безбрежным морем домов в окружении гор и вулканов. Джон смотрел из окна на родину двадцати миллионов человек, один из крупнейших городов мира и наглядный пример готовящейся катастрофы окружающей среды. Без сомнения, подходящее место для очередной экологической конференции. Он захлопнул последнюю папку с документами, отложил ее и затосковал по кровати.

От аэропорта добирались вертолетом, потому что на машине, как объяснили, здесь не пробиться: час пик. И действительно, Джон увидел с воздуха бесконечные, кажущиеся неподвижными вереницы машин на всех улицах, а шум вертолетных турбин просто раскалывал ему череп.

Они летели на юг, поверх тени начавшихся сумерек. Незадолго до приземления Джон узнал по картинкам в путеводителях, которые изучил во время полета, знаменитую университетскую библиотеку с колоссальной загадочной мозаикой. На территории университета и должны были состояться заседания, но лишь через несколько дней, когда он выспится. Крис и Фостер помогли ему выйти из вертолета, и он сел в поджидавшую машину с полным ощущением, что оглох.

Закрытый и надежно охраняемый жилой комплекс, куда его привезли, представлял собой Элизиум, окруженный высокой стеной, там шелестели пальмы и бормотали искусственно проложенные ручейки. Колючая проволока на зубцах стен, улыбчивые охранники с револьверами и современные электронные охранные системы made in USA заботились о том, чтобы никто и ничто не нарушило покой жителей. Молодой человек в светлом костюме повел его к отведенным для него апартаментам, и при виде прозрачной воды, плескавшейся вдоль пешеходной дорожки, Джон вспомнил, что читал о стабильной нехватке воды в Мехико, который был расположен на высоте двух тысяч метров над уровнем моря и в котором иногда ощущался даже недостаток кислорода. Очень подходящее место для очередной экологической конференции.

Его апартаменты были оформлены в холодном модерновом стиле – белые стены, стекло и металл. Немногие, но благородные предметы мебели подчеркивали свободное пространство комнат; мечта.

– Где спальня? – осведомился Джон.

Крис поставил дорожную сумку с самым необходимым на низкий комод.

– Что-нибудь еще, сэр?

– Спать, – сказал Джон.

– Понял. Спокойной ночи, сэр. – Он закрыл дверь снаружи.

Джон опустился на кровать и почувствовал себя таким тяжелым, будто очутился не только в другом временном поясе, но и в зоне повышенной гравитации. Сегодня ему не подняться. Снять костюм он не смог.

Зазвонил телефон. Я сплю, мысленно ответил ему Джон.

Но телефон не успокаивался. В конце концов он перекатился к ночному столику и снял трубку.

– Да?

– Это Фостер, мистер Фонтанелли. – Голос охранника доносился словно издалека. – Мне очень жаль, что я вынужден мешать вам, сэр, но это может быть важно…

– Ну, говорите уже, – пробормотал Джон.

– Я нахожусь в помещении охраны у ворот, – сказал Фостер, – и перед воротами стоит молодая женщина, она говорит, что ее зовут Урсула Фален…

– Что? – Это было как удар электрическим током, сам звук этого имени, выброс чистого адреналина. Он стоял на ногах, еще не зная, что произошло. Урсула? Каким образом Урсула могла оказаться здесь, в Мехико? Да еще сейчас, здесь, сегодня вечером? Откуда она могла узнать?..

– Вы спуститесь, сэр?

– Да! – крикнул Джон в трубку. – Да, я сейчас спущусь! Один момент, я уже иду.

Урсула? Здесь? Невероятно, просто невероятно… Он бросил трубку и побежал, толкнул дверь, помчался по холодному, гладкому мрамору, вниз по лестнице, по причудливым дорожкам между пальмами и кустами, все освещено и безопасно.

Когда он прибежал к воротам, Фостер нерешительно топтался на улице снаружи.

– Очень странно… – бормотал он сам себе, уперев руки в бока.

– Что? Где она? – задыхался Джон, на мгновение его пронзил жаркий страх, что телефонный звонок мог ему просто присниться.

Фостер нерешительно смотрел в даль улицы, потирая переносицу.

– Только что ушла. Я сказал ей, что вы уже идете, но…

– Только что? Куда?

– Вон туда, за угол, – указал охранник на конец ограды, откуда начиналась поперечная улица, по которой проезжали машины.

Джон бросился туда.

– Сэр, нельзя!.. – услышал он крик за своей спиной, но сейчас это было неважно, лишь бы ее догнать. Дорога шла под гору, ноги бежали сами по себе, он успеет. Воздух был отравлен выхлопными газами и жег ему глаза, стискивал горло, но он не останавливался. Добежал до конца высокой стены, окружавшей жилой комплекс, свернул за угол, увидел фигуру женщины в конце узкого переулка, крикнул:

– Урсула!

Удар сзади по голове отрубил от него и женщину, и город, и вообще все.

* * *

Маккейна разбудил звонок телефона, предназначенного для самых крайних случаев. Он сел в постели и включил свет. Без трех минут пять. Через несколько мгновений так и так зазвонил бы его будильник.

– Могли бы и подождать три минуты, – пробормотал он, откашлялся и взял трубку: – Маккейн.

– Крис О'Хэнлон, сэр, – донесся до него смертельно испуганный голос. – Сэр, у нас беда. Мы, эм-м, потеряли мистера Фонтанелли.

Маккейн поднял брови. Интересная формулировка, если хорошо подумать.

– Вы можете объяснить толком?

Охранник был явно не в себе.

– Случилось так, что… Итак, Фостер нес первую вахту у ворот, а я на время прилег. Я проснулся, только когда из аэропорта пришла машина с оставшимся багажом, и тут он мне это и рассказал, как бы между прочим…

– Что он вам рассказал?

– Что мистер Фонтанелли вскоре после того, как я проводил его в апартаменты, снова спустился вниз и вышел. Сказал ему, что хочет прогуляться, якобы он договорился с кем-то из университета о встрече в ресторане поблизости…

– Давайте, я отгадаю. Он все еще не вернулся.

– Да, к сожалению, сэр. А я готов спорить, что он сразу рухнул в кровать как мертвый, такой у него был усталый вид…

Маккейн хрюкнул:

– Фостер хотя бы подумал, по каким причинам строят охраняемые жилые комплексы?

– Это я ему уже сказал. Он и так напуган, видимо, боится за свою работу и вообще…

– Правильно боится, – сказал Маккейн и добавил: – Но пока держите это при себе.

– Да, сэр. – О'Хэнлон сглотнул. – Этого бы не случилось, будь здесь Марко. Этого бы ни за что не случилось.

– Да, я тоже так думаю, – сказал Маккейн. Он взял свой ежедневник со стопки документов, которая как обычно лежала рядом с ним на второй, никогда не используемой половине двуспальной кровати, и раскрыл его. На весь день не было назначено ни одной встречи. Он взял шариковую ручку. – Успокойтесь, Крис, и слушайте. Сделаете сейчас следующее…

* * *

Вначале он ничего не понял, чувствуя лишь эту ужасную пульсирующую боль в голове. Он оглушенно ощупал свой затылок, нашел шишку, которая причиняла боль и на ощупь была покрыта запекшейся кровью. До него дошло, что все это не к добру. И потом это странное давление на запястьях и бряканье, когда он шевелится… Наконец ему удалось открыть глаза и посмотреть, что там мешает на его запястьях: кандалы.

– Ну, класс! – пробормотал он. Похищение. Его украли.

Он еле поднялся в сидячее положение. Ужас осознания оттеснил боль на второй план, хоть его голова и грозила расколоться пополам при каждом шевелении. Рядом была стена, на которую он мог опереться, это он и сделал, кряхтя, как от огромного усилия, и огляделся.

Темница. Неоштукатуренные стены, окно замуровано до узкой щели наверху, которая ярко светилась дневным светом. А здесь, внутри, царил сумрак, стояла гнилая вонь – от пота и человеческих экскрементов: тюрьма, ясно, три шага в ширину и четыре в длину, если бы он мог двигаться. Но он не мог: его наручники были соединены с цепью, надетой на вертикальную чугунную трубу. Он сидел на матраце, а в углу стояло ведро с крышкой, на крышке рулон туалетной бумаги… Джон с омерзением отвернулся и решил, что лучше доведет себя до запора.

Значит, все это было только ловушкой. В которую он ринулся, как последний идиот. Он вздохнул и собрался покачать головой, но благоразумно сдержался. Откуда похитители знали имя Урсулы? Загадка. Может, из газет? Хоть его краткое интермеццо в Германии и осталось незамеченным, но он был персона публичная, и его личная жизнь представляла интерес для общественности. Только когда папарацци были бы кстати, их как раз не оказалось на месте.

Он заметил какое-то движение на темном полу, и у него мурашки пробежали по спине, заставив его непроизвольно поджать ноги. Что-то там шевелилось. Затаив дыхание, он нагнулся и увидел огромного таракана, который бежал в его сторону, темно-коричневого, величиной с ладонь, с усами, торчащими из-под хитинового панциря. Джон быстро сорвал с ноги башмак и ударил скотину, но промахнулся: таракан метнулся к щели в стене, откуда, наверное, и выполз. При мысли, что это насекомое могло ползать по нему, когда он валялся без сознания, Джону стало дурно.

Он снова откинулся на стену, прикрыл глаза, почувствовал пульсирующую боль в черепе и затосковал. Должно быть, он ненадолго задремал или потерял сознание сидя, потому что очнулся от внезапного звука шагов.

В дверь постучали.

– Hola! – крикнул чей-то голос. – Ты спишь?

Джон скривил лицо, что тотчас отозвалось резкой болью в черепе.

– Не совсем.

– Лечь. Лицом вниз. Не смотреть, иначе мы тебя убьем. Лечь – andele, andele.

– Ладно, лег, – крикнул Джон и сделал, как приказано. Матрац жутко вонял. Видимо, пропитался потом ужаса бесчисленных жертв похищения.

Он услышал, как отодвинули засов, раздался скребущий звук, потом дверь снова захлопнулась – с рыхлым звуком, будто состояла из прессованного картона, и железный засов встал на место.

Шаги удалились. Тишина.

Видимо, это означало, что он снова может пошевелиться. Джон медленно поднял голову. Перед ним на полу стояла тарелка с куском хлеба, а рядом жестяная кружка, из которой пахло чем-то вроде кофе – настоящее благоухание в этом вонючем застенке.

И, да, он был голоден. Вообще, если не считать боли в голове, он чувствовал себя хорошо. Выспался. Как будто проспал несколько суток. Точно он не мог сказать, потому что его дорогие часы с календарем исчезли.

Он взял кружку. Кофе был сносный, с молоком и сахаром, и у хлеба был свежий вкус. Такой комфорт, несомненно, скажется на размере требуемого выкупа, но хоть что-то предлагают человеку за его деньги. Вообще все выглядело странным образом по-деловому; в голосе неизвестного и в его поведении не было ничего, что ввергало бы в ужас или в ощущение чрезвычайного положения. Скорее, он выполнял свою привычную повседневную работу похитителя заложников.

Похищение! В голове не укладывается! За все эти годы ничего такого не случалось. Охранники сопровождали его повсюду, но делать им было особенно нечего, кроме как прокладывать ему дорогу сквозь толпу репортеров или зевак. Он никогда не чувствовал себя в опасности, даже когда сбежал с Урсулой. Но, может быть, тогда просто повезло, что все обошлось. Маккейн, как всегда, был прав.

Когда он отставил тарелку и цепь лязгнула на металле, он поднял голову и задумчиво оглядел толстую железяку. Скрежет, должно быть, передавался по трубе и был отчетливо слышен наверху. Значит, они именно таким образом заметили, что он проснулся? И тут же поставили воду для кофе?

Джон встал, стараясь не греметь цепью, и остановился перед трубой. Что работает в одном направлении, должно действовать и в другом, так? Он приложил ухо к холодному металлу и осторожно закрыл себе другое ухо, что было не так просто в кандалах.

И в самом деле. Он услышал бормотание телевизора, отрывок сентиментальной музыки и звучный голос телеведущего; кто-то орудовал кухонными принадлежностями и безмятежно подпевал музыке. Труба обеспечивала отличную слышимость. Зазвонил телефон, трубку сняли, и кто-то заговорил на мелодичном и неразборчивом испанском.

Долго выдерживать позу подслушивания было тяжело, а поскольку он все равно не понимал по-испански, это принесло ему лишь общее представление о ситуации. Расклад был такой, что похитители все держали под контролем. Он снова сел и предался наблюдению за щелью, в которой жил монстр-таракан.

Потом он заснул, и его разбудили на обед, состоявший из бобов с небольшим количеством мяса и кружки воды.

– Потерпите, – сказал по собственной инициативе неизвестный, ставя ему еду и забирая посуду от завтрака.

Постоянная дремота оказалась лучшим вариантом воплощения этого совета. Свечение оконной щели постепенно угасало, превратившись в вечернее тление. Прежде чем совсем стемнело, Джон помочился в ведро, которое после этого отставил как можно дальше от своего матраца.

Он еще раз послушал трубу. По телевизору шел американский сериал, видимо, с испанскими титрами, какой-то криминальный сюжет, в котором речь шла о похищенной дочери мультимиллионера. Почти как учебное пособие, подумал Джон, укладываясь спать. Но долго не засыпал, а только пялился в темноту, лишенную очертаний, и прислушивался к возможному нашествию орды тараканов.

Когда он снова открыл глаза, был уже день. И никаких тараканов. Он поднялся и прослушал трубу. Телевизор в виде исключения не работал, зато беседовали между собой несколько мужчин, очень непринужденно, как будто сидя за кофе и не имея других забот, кроме как убить время.

– Завтрак, por favor, – пробормотал Джон и нетерпеливо побрякал цепью.

Но завтрака не последовало, зато явился другой мужчина, который не тратил время на стук в дверь и дополнительные указания, а просто вошел. Мужчина, говоривший по-английски и даже на сленге американского Восточного побережья.

– Мы никогда не встречались, – сказал он, – но знаем друг друга.

Джон скептически оглядел мужчину. У него было обрюзглое лицо, на котором оставила свои следы тяжелая форма юношеских угрей, и весь он густо порос шерстью. Она торчала у него из воротника и из-под рукавов. Несимпатичное явление. Вряд ли Джон ценил бы знакомство с таким человеком.

Потом он что-то припомнил. Да, он действительно видел его однажды. С другой прической. На экране телевизора.

– Бликер, – сказал он. – Вы Рэндольф Бликер.

* * *

Впоследствии уже нельзя было установить, как просочился слух. Мексиканские полицейские, вошедшие в особую комиссию, дали строжайшую подписку о неразглашении, а внутренняя служба безопасности не могла предположить, что проболтается кто-то из своих. Несмотря на все меры секретности, в Мехико слетелись телерепортеры иностранных телекомпаний, по факсу и телефону шли запросы, весь мир хотел знать, что стоит за утверждением, что Джон Сальваторе Фонтанелли похищен.

Штаб-квартира Fontanelli Enterprises в Лондоне отказывалась от всяких комментариев. Полиция Мехико воздерживалась от всяких высказываний. Территория Universidad National Autonoma de Mexico кишела людьми, вооруженными камерами и микрофонами.

– Этому конца не будет, – пожаловалась Маккейну одна из секретарш. – Звонят даже из нашей собственной телекомпании. Что мне им говорить?

– Ничего, – ответил Маккейн. Он озабоченно захлопнул папку и сунул ее в ящик стола. – Отмените все мои встречи на ближайшие пять дней и закажите билет в Мехико.

* * *

– Что это значит? – спросил Джон. – Это что, месть за то, что тогда не удался маневр с моим братом?

Бликер пренебрежительно усмехнулся:

– Месть? Да что вы. Я не злопамятный. Я делаю только то, что мне поручено.

– А что вам поручено?

– О, ваш выкуп войдет в историю, я думаю. – Бликер осторожно держался за пределами досягаемости Джона. На нем был сильно измятый летний костюм, и он непрерывно потирал у себя за ухом. – А в остальном… Посмотрим.

– На что?

– На вас, например, на ваше поведение, на вашу готовность к сотрудничеству. На другие вещи, на которые вы повлиять не можете.

– Ничего не выйдет, – сказал Джон и сам удивился собственной невозмутимости. – Вас опять ждет неудача, Бликер. Как в тот раз, когда вы ввергли Лино в беду.

Бликер посмотрел на него и осклабился:

– Вы бы удивились, как детально ваш брат расписал свою жизнь в качестве отца наследника-триллионера.

Джон мог поверить, что это не ложь. Лино всегда был приверженцем жизненного кредо «Бери что можешь». С женщинами, с деньгами, со всем.

– Я бы предложил, чтобы вы, наконец, сказали, чего хотите.

– Контроля качества, – сказал Бликер. – Я ведь должен быть уверен, что мой… субподрядчик корректно выполнил свою работу. Что он добыл того, кого нужно.

– Ваш кто?

– Я делаю это только ради денег, мистер Фонтанелли. Поскольку они не валятся мне с неба, я за них работаю. Я обнаружил, что можно жить очень приятно, если готов время от времени делать очень неприятные вещи. Как это, например.

– И что потом? Ведь не собираетесь же вы оставить меня в живых. Ведь я же подам на вас в суд, как только окажусь на свободе.

– Вот это меня как раз не волнует. Я все равно в бегах, вы же знаете. Потом я знаю некоторые хитрости, и хотите верьте, хотите нет, мне вполне нравится так жить. По крайней мере нескучно.

* * *

Маккейн с неуютным чувством поглядывал на гигантскую хрустальную люстру у себя над головой. На Мехико время от времени обрушивались землетрясения; если оно случится именно сегодня, эта люстра его прихлопнет. Он откашлялся, и все глаза, микрофоны и объективы камер устремились на него.

Пресс-конференция состоялась в зале отеля El Presidente. Стены и потолок были задрапированы зеленым бархатом, позолоченные пилястры будто подпирали кровлю символического шатра, и все это причудливо контрастировало с колоссальной стенной фреской позади Маккейна, выполненной рукой самого Диего Ривера, крупнейшего из мексиканских живописцев. Не требовалось особого образования, чтобы знать это: отель изобиловал памятными досками и надписями, чтобы никто не остался в неведении на этот счет.

– До сих пор, – заявил Маккейн, объяснив причину своего присутствия, – нам известно лишь, что мистер Фонтанелли исчез. Обстоятельства его исчезновения, насколько они нам известны, не дают оснований заключить о насильственном случае; но и исключить их нельзя. Если это похищение, то похитители до сих пор не дали о себе знать.

Одна женщина подняла руку.

– Известно ли, с кем собирался встретиться мистер Фонтанелли?

– Нет, – сказал Маккейн. – И я сомневаюсь, что у него была такая договоренность. По моим сведениям, мистер Фонтанелли не знал никого из здешнего университета, с кем бы он мог условиться о встрече.

Это вызвало смятение.

– Тогда почему он так сказал? – крикнул один журналист, не дожидаясь, когда Маккейн даст ему слово.

Маккейн склонился к лесу микрофонов:

– Общеизвестный факт, что мистер Фонтанелли время от времени рискует выходить без охраны. Естественно, телохранители не одобряют такого поведения. Я, кстати, тоже. Но мистер Фонтанелли взрослый человек и не нуждается ни в чьих предписаниях, что ему делать и чего не делать. Во всяком случае мы установили, что вскоре после этого исчез и один из телохранителей, – добавил он, обведя взглядом жадно стенографирующих журналистов. – Есть ли тут взаимосвязь, в настоящий момент расследует полиция.

– Не могло ли это быть спланированное похищение?

– Я не знаю, как его можно было спланировать. То, что мистер Фонтанелли полетит в Мехико, выяснилось лишь несколько дней назад и было известно очень узкому кругу, – сказал Маккейн. – Насколько мне известно, полиция склоняется к версии спонтанного преступления.

– Станете ли вы платить выкуп? – крикнул кто-то.

– И в каких пределах? – добавил другой.

Засверкали вспышки, потянулись вверх диктофоны. Маккейн некоторое время тупо смотрел в пустоту, задумавшись, прежде чем ответить.

– Разумеется, мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы вернуть мистера Фонтанелли целым и невредимым, если он находится в руках похитителей. Но в настоящий момент, как я уже сказал, мы не знаем ничего определенного.

– Есть свидетель, который видел, что мистер Фонтанелли бежал бегом, – возразил кто-то. – Что вы скажете на этот счет? Может, он сбежал?

Маккейн поднял руки извиняющимся жестом.

– На это я ничего не могу сказать. Меня при этом не было.

– Что, если мистера Фонтанелли больше нет в живых? Кто в таком случае унаследует состояние? – выкрикнул кто-то из глубины зала.

– Да, действительно? Кто унаследует? – крикнул другой, и поднялся общий крик, как будто все только и ждали этого вопроса, но никто не осмеливался его задать.

Маккейн обвел всех мрачным взглядом и ждал, когда все успокоятся.

– Вы можете исходить из того, что все вопросы наследования урегулированы должным образом, – сказал он. – Но я счел бы в настоящий момент более чем бестактным рассуждать на этот счет или делать какие-то заявления.

Он не считал нужным упомянуть, что полетел в Мехико лишь после того, как один из самых значительных правоведов Великобритании тщательно проверил рукописное завещание Джона и заверил его, что оно, без сомнения, будет признано действительным.

* * *

Ожидание терзало его нервы. Если бы он мог, он метался бы по камере, как тигр в клетке, но цепь не позволяла. Когда ему приносили еду, он просил, послушно прижав лицо к вонючему матрацу, снять с него цепь, но это, казалось, только забавляло тюремщика. Глянув потом на дверь камеры, он понял почему: если бы не цепь, он вышиб бы эту дверь пинком – ни особенно сильным, ни особенно громким.

Поэтому каждые несколько минут он вставал к трубе, прижимал к металлу ухо и прислушивался, пока не занемеет спина. Тогда он снова садился. Большую часть времени он слышал только телевизор, включенный дни напролет. Приторная музыка сменялась сентиментальными или преувеличенно взволнованными диалогами дешевого телесериала, в промежутке шли новости, которые диктор излагал в автоматном стаккато. Временами слышались кухонные шумы, стук кастрюльных крышек или звук шинкования на деревянной доске. Изредка переговаривались несколько человек, всегда только мужчины, и их беседа звучала исключительно буднично. Говорили по-испански, но даже если бы Джон владел этим языком, он не понял бы ни слова, таким нечленораздельным был их выговор.

Всякий раз, снова садясь на матрац, он говорил себе, что с таким же успехом мог и не подслушивать, потому что ничто из того, что он слышал, не давало ему ни малейших указаний на то, что происходит и что похитители собираются с ним сделать. Он говорил себе это, смотрел на тараканью щель и ждал, а потом опять не выдерживал, вставал и начинал слушать.

Так он подслушивал и однажды вдруг услышал свое имя.

Звучание собственного имени содержит в себе что-то магическое. Даже произнесенное походя, даже в окружении других слов языка, в котором не понимаешь ни слова, даже среди толпы, где все говорят наперебой, – как только в общем гуле прозвучит твое имя, тотчас его различишь. И именно потому, что был к этому не готов, ты вздрагиваешь, как от легкого шока.

Джон услышал свое имя. И оно было произнесено по телевизору.

Он испуганно отпрянул. Должно быть, это была галлюцинация. Наверняка, говорили ему щели и пятна на стенах. Он снова прижал ухо к холодному металлу и, затаив дыхание, услышал, как в голосах мужчин вдруг возникло волнение.

Вот они слушают сообщение в новостях. Вот нервозный шепот. Аппарат переключают на другой канал, шепот переходит в возбужденный крик. Один перебивает другого, потом наоборот, все громче, пока наконец один не прикрикнул на остальных и не заставил их замолчать.

Кажется, он звонил по телефону, на кого-то орал. Потом с грохотом бросил трубку, и снова поднялось возбуждение, все больше и больше разгораясь в панику.

Что-то, видимо, у них сорвалось.

Джон отступил от трубы и прижал руку к груди, так колотилось о ребра сердце. Ничего хорошего это не сулило. Даже было очень плохо. Что-то пошло не так, как представляли себе его похитители, а он читал достаточно много историй о похищениях, чтобы знать, чем это может для него кончиться.

Он попытался успокоить дыхание, не создавать подозрительного шума цепью и снова вернулся к трубе.

Там все еще царило возбуждение, но хотя бы ненарастающее. Через некоторое время хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги, и вмешался новый голос, который говорил на ломаном испанском. Джону показалось, что это Рэндольф Бликер.

Мужчины напустились на него, забрасывая его упреками и, кажется, не только упреками. Бликер возражал, огрызался, убеждал, кричал, жаловался и ругался, и наконец Джон понял, что именно у них сорвалось. Они до сих пор не знали, кого похитили. Они не знали, кто он такой. Лишь в тот момент, когда по телевизору сообщили о похищении самого богатого человека в мире, до них дошло, кого они посадили на цепь в своем застенке. И не на шутку испугались.

Видимо, это действительно были рядовые похитители, промышлявшие воровством мало-мальски состоятельных людей, отпуская их за умеренный выкуп и тем зарабатывая себе на пропитание. Полиции было не до расследований таких случаев, а чаще всего полиция о них и не знала. Но похищение Джона Фонтанелли никто так не оставит. Полиция всех поднимет на ноги, землю рыть будет, но похитителей найдет. Это дело было им на размер великовато.

Бликер, без сомнения, пытался убедить их в обратном. Он ругался и приводил доводы, явно желая, чтобы все шло как запланировано, но мужчины наперебой кричали, опрокидывали стулья, кажется, началась драка, и в конце концов они вытолкали Бликера за дверь. Джон услышал, как бывший адвокат выкрикивал грязные американские ругательства, но издалека, а дверь захлопнулась на замок.

Джон отступил на шаг.

Они меня убьют, подумал он и почувствовал ужас, от которого его гортань заледенела. Они придут и убьют меня.

Он опустился на свой матрац и попытался представить, как они это сделают. Застрелят, зарежут ножом? Будет ли это больно? И здесь, в этой дыре, провонявшей мочой. Какой бесславный конец для человека, который был избран, чтобы исполнить божественное пророчество.

Сдавленный смех вырвался из его груди. Как повезло патрону, что он после долгой жизни умер в спокойном убеждении, что исполнил свою миссию – и вовремя, чтобы не узнать, как жестоко ошибался.

Урсула говорила ему это. Его вера в пророчество была не более чем удобная отговорка, чтобы не принимать решений самому. Ведь это означало бы, что он несет за них ответственность. Насколько удобнее было говорить: «Так угодно Богу». Что бы ни происходило, вины на тебе нет. Просто подарок для жалких трусов, как он.

Джон смотрел на дверь, откуда должны были явиться его убийцы, и чувствовал, как эта вера умирает еще раньше него, как она сгорает и гаснет, не оставляя пепла. Разве не принято считать, что перед лицом смерти перед тобой проходит вся твоя жизнь? Он видел все этапы своей жизни с болезненной ясностью. И всегда-то он искал кого-то, кто скажет ему, что делать. Его родители, его братья. Он ушел из дома, потому что этого хотела Сара. Марвин посоветовал ему устроиться на работу в пиццерию Мурали. Кристофоро Вакки сказал ему, что у него есть предназначение, а Малькольм Маккейн знал, как это предназначение исполнить.

Черт, даже то, что он занимался любовью с Константиной, решил за него Эдуардо. А Урсула? Урсула захотела, чтобы он поехал в Германию без охраны, и он ее послушался.

Дверь не шевелилась. Никаких шагов. Его убийцы не приходили.

Он посмотрел на трубу и решил больше не подслушивать. Он не хотел знать, что, может быть, там больше никого нет. Он не хотел знать, что они сбежали и бросили его подыхать здесь, где никто никогда его не найдет. Он остался сидеть, глядя на сумрачный свет из оконной щели, и перестал размышлять над своей жизнью, вообще перестал думать, только смотрел перед собой и дышал. Время остановилось, свет бледнел и потом совсем угас, и тут, наконец, послышались шаги.

В дверь постучали.

– Hola? Ты не спишь?

– Не сплю, – отозвался Джон.

– Ложись. Лицом в матрац.

Еще и это. В жизни он слушался других, почему же в смерти должно быть по-другому? Он лег на живот, закрыл глаза и предался неизбежному.

Дверь раскрылась, и на сей раз вошли сразу несколько мужчин. Чья-то рука ощупала его голову. Джон задрожал и стиснул зубы, чтобы не молить о пощаде. Тут ему натянули на голову мешок, заломили руки за спину и связали их, после чего сильные руки подхватили его и поставили на ноги.

– Идем, – сказал неизвестный.

* * *

Они повели его вверх по лестнице, в коридоре он задел плечом какую-то мебель, затем несколько ступеней вниз, потом привели в помещение, где даже сквозь мешок воняло опилками и дизельным маслом. Гараж, наверное, потому что его подняли, как игрушку, и затолкали в просторный багажник машины. Он еще слышал, как открылись ворота, кто-то завел мотор, и машина тронулась.

Ехали они бесконечно долго, и любая попытка как-то заметить путь, отсчитывая повороты налево и направо, была безнадежной. К тому же в багажник откуда-то просачивались выхлопные газы, от которых ему было так дурно, что все силы уходили на то, чтобы его не стошнило внутрь мешка, завязанного на шее.

Наконец машина остановилась. Кто-то вышел, снова вернулся и сел, потом машина дала задний ход по ухабистой земле. Багажник открыли. Схватили его ноги и связали их проволокой, которая больно врезалась в кожу. Джон запротестовал, но на него не обращали внимания, выволокли наружу, пронесли немного, раскачали и закинули подальше.

Джон вскрикнул, не представляя, в какую пропасть ему придется падать. Он приземлился сравнительно мягко, на почву, податливую, как тряпки и мятая бумага, но смешанную с твердыми и колючими обломками, о которые он поранился. Вонь стояла чудовищная. Он попытался перевернуться, но при каждом его шевелении зловеще приходило в движение и то, на чем он лежал, – так, будто он в любой момент мог провалиться.

И он остался лежать, скрючившись в неудобной позе, со связанными ногами, руки заломлены и связаны за спиной, лицом вниз. Вонь, какой ему еще никогда не приходилось испытывать, все сильнее пробивалась сквозь его мешок. Это была смесь из гнили, падали, разложения и прочего неописуемого зловония, по сравнению с которым воздух его подземной темницы показался бы благоуханным. Он исторг стон ужаса, когда понял, что сделали с ним его похитители. Это была мусорная свалка. Они выбросили его на свалку.