Глава 32

12 апреля 1865 года

Горячие лучи солнца припекали спину, но в душе по-прежнему царил холод, который усиливался с каждым днем. Ройс осадил коня на вершине горы и оглядел раскинувшийся впереди лесок. Скоро деревья покроются листвой.

Под одним из старых дубов скрывался дозор северян в ту ужасную зимнюю ночь, когда Аннабель была ранена и чуть не умерла. Ройс старался не думать о том, какому риску подвергалась жена.

Господи, как ему хотелось оказаться рядом с ней!..

Иногда Ройс удивлялся, почему ему удавалось так долго оставаться в живых, когда столько хороших людей полегло в этой войне. Где-то в глубине души тлела надежда, что его не убьют и победители последуют завету Линкольна: «Никакой злобы, только милосердие».

Ложная надежда. Ведь уже существовала награда за поимку генерала Кинкейда – преступника и предателя. За его голову была обещана цена хорошего кузнеца в предвоенные годы. Ирония судьбы. Очень хотелось обсудить это с Кларенсом.

Он никогда больше не увидит Кларенса, равно как и свою Энни. Но ведь ему удавалось избегать смертей достаточно долго, и теперь он хотел только одного – узнать, кто у него родился и живы ли мать и дитя.

Он молился за них. Приехав к пещере в горе Хоуп, он вспомнил Аннабель, их любовь и снова подумал об их ребенке. Ройс только здесь разговаривал с Богом, ощущая его присутствие. Иногда он позволял себе мечтать.

О дочери. Крошечной девочке с большими карими глазами и темными, отливающими золотом волосами. И если ему удастся стать ее отцом, она обязательно будет чувствовать себя самой красивой, потому что он непременно будет говорить ей, какой красивой она была, когда он каждое утро целовал ее в кончик носа, а по ночам баюкал…

Гнедой заржал, возвращая Ройса в реальность, и он, пустив коня рысью, поскакал по лугу в направлении «Веселого Шервуда».

Вскоре он увидел во дворе Оливию, которая ждала, пока он остановит коня. Она была ослепительной красавицей, высокой, с красивой фигурой. Длинные ресницы окаймляли зеленые, цвета мха, глаза, а длинные волосы были уложены на затылке и отливали золотом, словно лучи яркого весеннего солнца.

Но ее красота меркла по сравнению с утонченной красотой его жены.

Ройс спешился.

– Дешилдс уже здесь? – спросил он.

– Нет. Когда он был здесь в последний раз, привез немного кофе и сахара, который мы храним до особого случая. Проходите в дом. Пообедаем.

– Я не могу остаться, Ливви. Не могу подвергать вас риску.

Оливия фыркнула:

– Янки не заглядывали сюда с тех пор, как был пожар.

Взгляд Ройса скользнул по обуглившимся бревнам, которые когда-то были амбаром. Конюшни тоже сгорели. Сгорело все, кроме особняка. Ройс похолодел, а Ливви улыбалась. И откуда только эти женщины черпают силы? Ему хотелось позаимствовать у них немного, чтобы выдержать последние дни войны.

– Кое-кто гостит у нас, – сказала Оливия. – Заходите в дом.

Ройс перекинул поводья через руку и присоединился к девушке.

– Есть новости от Энни?

– Нет. Я получила всего лишь одно письмо. – Оливия легонько сжала руку Ройса. – Вы же ее знаете.

Если даже случится что-нибудь неприятное, она все равно не сообщит.

Ливви права, но от этого Ройсу было не легче. Он привязал коня к ограде и последовал за Оливией на кухню.

– Черт возьми! – Он сорвал с головы шляпу. – Черт возьми, а ты что тут делаешь?

Боганнон провел рукой по своим соломенным волосам и улыбнулся так широко, что кончики губ едва не достали до ушей.

– Как думаешь, он рад меня видеть? – спросил мальчик, переведя взгляд на Оливию.

– Похоже, что да, – улыбаясь, ответила девушка.

Она высыпала кофейные зерна в кофемолку, а когда повернула ручку, по кухне распространился густой аромат.

– Ричмонд пал, – сказал Бо.

– Я знаю, мистер Холстон. Но если ты больше не в Ричмонде, то почему не воспользовался паролем и не отправился в «Излучину»? Ты нужен своей сестре.

Бо пожал плечами:

– У нее есть Пейтон и Пэтси.

– Ей нужен ты.

– Нет, это ты ей нужен.

Ройс так устал, что даже не мог рассердиться, сел и бросил шляпу на стол.

Он нужен Энни, а Энни – ему. Но сейчас они не могут быть вместе.

За его спиной Оливия звенела посудой, что-то готовила. Бо сел напротив Ройса, вытянув свои длинные ноги. Ройс старался найти нужные слова, чтобы уговорить мальчика вернуться в «Излучину».

– Бо…

– Бо останется с нами, пока не сможет сообщить нашей Аннабель какие-нибудь новости о вас.

Ройс узнал голос Хетти. Он поднял голову и расплылся в улыбке. Мужчинам следовало остаться дома и позволить женщинам вести войну. Возможно, тогда результаты были бы совсем другими.

Он хотел встать, но Гарриет Шервуд остановила его, положив ему на плечи свои пухленькие ручки и запечатлев на его макушке материнский поцелуй.

– Жаль, что вы так редко к нам приезжаете. Мы не видели здесь ни одного янки с момента пожара.

Ройс хотел напомнить ей, что янки пришли сюда с намерением сжечь ее дом именно потому, что он здесь бывает, но не успел.

– Ливви, джентльмены приехали. Думаю, полковнику Дешилдсу будет гораздо приятнее, если его встретишь ты, а не я.

Ройс проводил взглядом выходящую из кухни Оливию. Он слышал, как открылась дверь, и вслед за робким голосом Оливии раздался раскатистый бас Джона. Хетти поставила перед Ройсом дымящуюся чашку и потрепала его по плечу. Он зажал чашку в ладонях, чтобы согреться.

– Ройс!

Он посмотрел на Джона и поднялся со стула. Как же он устал! Эта война его измотала. Она преследовала его повсюду, даже на этом островке мира и спокойствия, который он не навещал слишком часто из страха навлечь несчастье на головы живущих здесь невинных людей.

– Мы с Чанси столкнулись близ Кулпепера, и я привез его сюда, – сказал Джон.

Его лоб прорезала глубокая складка, и Ройс понял, что известия из штаба Ли неутешительны.

Он кивнул:

– Чанси!

Молодой человек вошел в комнату и подал Ройсу пакет. Тот помедлил с минуту и сломал печать. Пробежал глазами донесение и громко вздохнул.

– Вы знаете, что здесь написано? – обратился он к Чанси.

– Президент выразился предельно ясно, генерал.

– Президент глупец.

Ройс перевел взгляд на Джона. Солнечный свет, проникающий сквозь окна, падал на его лицо с резкими чертами. Под глазами пролегли тени.

– Что сказал Ли?

Джон сдвинул шляпу на затылок, а потом бросил ее на стол рядом со шляпой Ройса.

– Ли сдался у Аппоматокса, – тихо ответил Джон.

Он слышал, как охнула Оливия, как кашлянул Бо, но не оторвал взгляда от измученного лица Джона. У них могло оставаться еще несколько армий, но Ли сдался, и последняя надежда умерла.

Ройс ощутил глубокую печаль. Ему жаль было этих двух отважных офицеров и других солдат, которые сражались, выжили и теперь вынуждены были стать свидетелями полного краха их надежд. Сам он ничего не чувствовал, как если бы уже умер. Ведь огонь жизни в его душе погас в тот ноябрьский день, когда Аннабель уехала от него навсегда.

«Энни, милая Энни, если бы только я мог все изменить…» Ройс посмотрел на донесение, которое держал в руке, – новый приказ президента Дэвиса. Ройс принял решение и смял бумагу.

– Капитан Петтигру, вы доставили мне эти приказы, а теперь забудьте о них. Я беру всю ответственность на себя.

Он подошел к камину и бросил донесение в огонь.

Когда бумага догорела, он закрыл глаза и попытался представить себе лицо Энни.

Он бы отдал оставшиеся дни жизни, чтобы еще раз увидеть ее, зарыться пальцами в ее волосы, поцеловать, почувствовать вкус ее губ.

Он обернулся, поймав на себе взгляд Чанси, и молодой человек печально улыбнулся. Ройс перевел взгляд на Джона. Выражение его лица было таким же невозмутимым, как у него самого.

– Что там в приказе? – Джон едва сдерживал гнев.

– Мы должны встретиться с Джонстоном в Северной Каролине, – ответил Ройс.

– Ты хочешь сказать – сдаться, не так ли?

– Война закончена, но, возможно, Дэвис не понимает этого. Поезжай завтра в штаб Хэнкока и предложи перемирие. Я готов встретиться с ними и обсудить условия капитуляции.

– Они арестуют тебя, черт возьми. А потом повесят.

– По крайней мере, на мне не будет лежать ответственность за смерть солдат.

Джон вцепился в спинку стула с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

– А я не хочу быть ответственным за твою смерть. – Джон приподнял стул и с громким стуком поставил его. – Подумай об Аннабель.

– Я думаю об Аннабель. Возможно, это единственное, что я могу для нее сделать, и о чем она когда-либо просила меня.

В его душе затеплился огонек. Он никогда больше не обнимет ее и никогда не увидит своего ребенка, но он сможет сделать ей прощальный подарок.

– Я закончу эту войну для нее. И когда наш ребенок появится на свет, в Виргинии воцарится мир.

 

Глава 33

Сгущались сумерки. Пэтси сидела на трехногом стуле у двери хижины, в которой жила с Кларенсом и их сыновьями. Она провела пальцами по бумагам, которые держала в руках, глядя на Пейтона, поднявшегося из кресла-качалки в галерее большого дома.

Все перевернулось с ног на голову, и, несмотря на удовлетворение, Пэтси не чувствовала ожидаемого ликования по поводу освобождения ее народа от рабства. Ведь мистер Линкольн отдал жизнь за то, чтобы рабы получили свободу. Впрочем, были и другие причины.

Так много смертей вокруг. Слишком много. Это нагоняло тоску.

За последние четыре года Пэтси довелось поближе узнать белых людей, и она не чувствовала к ним ненависти. Возможно, это и было сущностью свободы – жить без ненависти в душе, которая лишает человека гордого звания сына Бога.

Пэтси задумчиво прихлопнула москита, севшего на руку. Она увидела, как Пейтон коснулся губами затылка Аннабель, занятой вязанием, после чего исчез за дверью большого дома. Пэтси услышала за спиной тяжелые шаги Кларенса и обернулась, когда его темная массивная фигура загородила дверной проем. Кларенс глубоко вздохнул.

– Она сейчас одна, – сказала Пэтси. – Может, пойдешь вместе со мной?

– Я не знаю, что ей сказать.

– Думаешь, я знаю?

– Да, любовь моя. Тебе тоже знакома печаль. По крайней мере ты не скажешь ничего лишнего.

Конечно, он лгал. Как лгала она, убеждая себя в том, что в один прекрасный день найдет своего потерянного мальчика. Иногда человеку нужно лгать, пусть даже самому себе. Чтобы справиться с тяготами, которые несет день грядущий. Возможно, и Аннабель так поступала, надеясь, что, если будет все время молиться и писать письма, ее молитвы будут услышаны и мужа не повесят.

Возможно, так оно и будет.

Пэтси глубоко вздохнула и направилась к дому по протоптанной дорожке, по которой ходила бесчисленное количество раз за долгие четыре года. Когда она подошла к галерее, Аннабель подняла голову от вязанья.

– Ничего не случилось с детьми?

– Нет. Они спят.

Пэтси села на верхнюю ступеньку, держа в руках сложенные бумаги. Над лужайкой порхали светлячки.

– Слышала, вы получили еще одно письмо от этой монахини насчет массы Гордона.

«Масса». Ей не нужно больше называть его так, но это слово по привычке сорвалось с ее языка. Теперь ей нужно научиться обращаться к людям по-другому. Уважительно. Не потому, что они требуют к себе уважения, а потому, что заслуживают его. Белые господа обращаются друг к другу «мистер», и Пэтси попыталась мысленно произнести это слово.

Аннабель вязала крошечную кофточку, постукивая спицами.

– Сестра Бернадетт, – устало начала Аннабель, – забрала Гордона в свой дом в Филадельфии. Он пробудет там, пока… пока мы не найдем возможность забрать его домой.

– Он стал хромым?

– Он… – Спицы застыли в руках Аннабель, и она судорожно вздохнула. – По словам сестры Бернадетт, у него отнялись ноги.

– Мне очень жаль.

– Спасибо, Пэтси. Я тронута твоим сочувствием.

Пэтси прислонилась плечом к белой колонне с облупившейся краской, вдохнула сладкий аромат цветущей магнолии на поросшей сорняками лужайке и посмотрела вдаль на пустые пастбища и невозделанные поля.

– Мы с Кларенсом скоро уезжаем.

– Кларенс сможет работать кузнецом. Но я буду скучать по вам обоим.

Вот так просто. Внезапно Пэтси поняла, что тоже будет скучать по этой добросердечной молодой женщине, которая никогда не понимала, почему белая леди и чернокожая рабыня не могут быть друзьями. Но может быть, теперь…

– Мы хотели бы еще некоторое время пожить здесь, накопить денег на землю, постройку дома и кузню. Мистер Пейтон не будет возражать? Я бы продолжала работать в доме, да и Кларенс тоже.

– Пейтон не будет возражать, Пэтси. Я с ним поговорю. – Аннабель печально улыбнулась. – Пейтон всегда чувствовал себя ответственным за тебя и Кларенса. За всех вас. И желает вам только добра.

– Все негры должны зарегистрироваться в городе, чтобы наши браки и семьи стали законными.

– Вам нужно имя.

– Да, фамилия.

– Я почту за честь называть тебя миссис Кинкейд.

У Пэтси отлегло от сердца. Она улыбнулась белой женщине, которая теперь могла быть ее подругой. Теперь они обе свободны и у обеих одни и те же женские заботы.

– Видите ли, мы с Кларенсом решили по-другому. Он сказал, что ваше девичье имя Холстон, и он почел бы за честь дать нашей семье это имя.

Помолчав, Аннабель произнесла:

– Для меня это тоже большая честь. – Она улыбнулась. – Очень большая.

Пэтси кивнула, улыбнувшись в ответ. Все оказалось не так сложно, как она ожидала.

– Но это еще не все. – Аннабель удивленно приподняла бровь, когда Пэтси протянула ей какие-то бумаги. – Прочтите сначала это.

Аннабель опустила вязанье на колени. Их пальцы соединились, когда она брала бумаги из рук Пэтси.

– Что это? А, купчая, – догадалась она, посмотрев на первый документ, и взглянула на служанку – Это когда Ройс купил тебя?

– Да Особенно важна дата, которая на ней стоит. А теперь прочитайте другой документ.

Аннабель наморщила лоб, пытаясь прочесть написанное в сгущающихся сумерках.

– Вольная, – наконец вымолвила она и тихонько засмеялась. – Подписана в тот же самый день. Он купил тебя и дал свободу в один и тот же день.

– Я чуть не ушла от Кларенса, когда узнала, что это за бумага, – призналась Пэтси. – А потом он объяснил мне закон, касающийся освобожденных рабов. Ну, то, что они должны уйти на Север.

– Я рада. Потому что никогда не хотела владеть другой женщиной.

– Думаю, я всегда это знала, Энни. А вы знали, что не сможете владеть мной, пока я не позволю вам этого.

Взгляды женщин встретились, и Аннабель кивнула и улыбнулась. Она положила клубок шерсти на маленький столик рядом с креслом-качалкой, прошла в дальний конец галереи и посмотрела на лужайку.

В Библии Кларенса было изображение непорочной Девы Марии, и Пэтси вспомнила о нем, глядя на Аннабель. В мире много страданий, но каждая женщина, независимо от цвета кожи и возраста, перенесла больше горя, чем ей суждено.

– Вы правильно делаете, что уезжаете, – тихо произнесла Аннабель. – Постройте дом, растите детей. И пусть они гордятся своими родителями.

Комок подступил к горлу Пэтси. Она взяла у Аннабель документы и стала спускаться по лестнице, но на нижней ступеньке остановилась и обернулась.

Судорожно сглотнув, она произнесла:

– И еще одно. Вообще-то это была моя идея, но Кларенс ее поддержал. Мы накопили достаточно денег, чтобы купить землю и билеты на поезд. Поговорите с мистером Пейтоном. Вы могли бы взять их, поехать в Филадельфию и забрать мистера Гордона домой. А на обратном пути сделать остановку в Вашингтоне и поговорить с кем-нибудь – может, с генералом Грантом – о вашем муже.

Аннабель прислонилась к колонне, а Пэтси подняла руку с зажатыми в ней бумагами – теперь бесполезными, нужными лишь для того, чтобы показывать их своим детям и внукам. – Многие белые мужчины заслуживают того, чтобы их повесили, – сказала она. – Но мистер Кинкейд не из их числа.

– Я… я не знаю, что сказать.

– Думаю, у вас все получится.

Аннабель медленно спустилась по ступенькам и, подойдя к Пэтси, заключила ее в объятия. Негритянка ощутила нежный аромат лаванды и дрожь маленькой женщины, боровшейся со слезами.

Жена генерала Кинкейда. Такая же смелая, как и ее муж.

– Поплачьте, дитя мое. Вам станет легче.

Она чувствовала жалость и какое-то еще более глубокое чувство, волной поднявшееся в ее сердце. Это была надежда на светлое завтра.

 

Глава 34

– Миссис Кинкейд, генерал встретится с вами через минуту.

Пейтон взял Аннабель под локоть и помог подняться со стула. Она чувствовала себя громоздкой и неуклюжей. Запахнула полы пальто, в надежде скрыть огромный живот, и посмотрела в озабоченные серые глаза Пейтона.

– Молитесь, чтобы я не сделала хуже.

– Если кому-то и суждено это сделать, то только тебе, Энни.

Аннабель вовсе не была в этом уверена, но знала, что должна попытаться. Она последовала за лейтенантом по узкому коридору. Он остановился перед обитой панелями дверью, открыл ее и отошел в сторону. Аннабель вошла в кабинет.

Генерал Грант сидел за деревянным столом и писал что-то на большом листе бумаги. Аннабель попыталась припомнить, когда в последний раз она видела белую писчую бумагу. Похоже, еще до Ченселлорсвилла. Она молча стояла, ожидая, пока генерал закончит, и разглядывала его.

На нем был простой мундир рядового солдата, только петлицы на сюртуке говорили о его высоком звании. Генерал был невысок, с покатыми круглыми плечами и рыжеватой, коротко подстриженной бородой.

Генерал отложил ручку, посмотрел на Аннабель, поднялся и жестом указал на бархатное кресло:

– Миссис Кинкейд, пожалуйста…

– Боюсь, если сяду в это кресло, то уже никогда из него не выберусь.

– В таком случае…

Он пододвинул Аннабель деревянный стул, а сам сел в кресло.

– Насколько я понимаю, вы пришли умолять об освобождении своего мужа.

– Не думаю, что мольбы так уж необходимы. Из всех заключенных в Форт-Монро он – единственный генерал, и мы с вами знаем, что виноват он не больше, чем любой офицер-южанин.

– Ваш муж был партизаном, предателем.

– Мой муж служил в регулярной армии. Да, он партизан, но не преступник.

– Он знал, на что шел.

– Совершенно верно. Мой муж вел благородную, честную войну, и целью его нападений оказывались лишь военные объекты – отряды солдат, обозы с продовольствием, линии связи. Но он никогда не причинял вреда гражданскому населению и не позволял этого своим бойцам. Ваш генерал Бернсайд разграбил Фредериксберг, а генерал Шерман уничтожил целых два штата. По вашему приказу Шеридан опустошил почти все без исключения фермы в долине Шенандоа. Господи, даже фермы Пенсильвании были сожжены. Вы считаете себя преступником за то, что отдали такой приказ?

– Этот приказ дался мне труднее всех приказов, которые я когда-либо отдавал, но он был необходим, потому что привел к окончанию войны.

– Он привел к голоду.

Уголок рта генерала дрогнул.

– Я жду, пока вы обратитесь ко мне с просьбой, миссис Кинкейд, ради чего, собственно, и пришли.

Аннабель судорожно стиснула лежащие на коленях руки. Сердце болезненно сжалось. Если она ничего не добьется, Ройса повесят. А если не перестанет обвинять генерала Гранта, то он сам сыграет роль палача.

– Хорошо, я буду просить. Упаду на колени, если это поможет.

– В этом нет необходимости.

В голосе генерала послышались веселые нотки, и в душе Аннабель мелькнул слабый проблеск надежды. Генерал широко улыбнулся:

– Пожалуй, вы правы. Генерал Кинкейд сдал свои войска, хотя мог их распустить. И в этом случае они все еще воевали бы в горах Виргинии. Он знал, что его арестуют, стоит ему появиться в штабе Хэнкока. Только смелый, благородный человек мог поступить подобным образом. Ему в одном не повезло – он сдался на следующий день после смерти Линкольна.

– Так вы замолвите за него слово?

– Постараюсь, миссис Кинкейд. Но обещать, что из этого что-нибудь получится, не могу.

– Думаю, я не могла бы просить о большем.

Аудиенция была окончена. Генерал смотрел поверх головы Аннабель невидящим взглядом. Женщина с трудом поднялась и ощутила резкую боль в животе, уже не в первый раз за последние несколько дней. Хоть бы скорее добраться до «Излучины».

– Спасибо, генерал. А теперь я отправлюсь домой и буду молиться, чтобы мой ребенок обрел отца.

Немногословный генерал остался сидеть в кресле, лишь кивнул в ответ. Аннабель уже была у двери, когда он снова заговорил:

– Вы хотите, чтобы я сказал что-нибудь от его имени?

Аннабель медленно повернулась, пытаясь найти нужные слова. В глубине души она знала, почему Ройс примкнул к Конфедерации и воевал до самого конца.

– Скажите, что Ройсу Кинкейду была противна сама идея войны, но он воевал за свой дом, генерал, за Виргинию. Другой причины не было.

– Я передам.

Его голос звучал печально. Он был изнурен войной так же, как и солдаты, пытающиеся приспособиться к жизни на завоеванной земле. Аннабель стало до боли жаль этого человека.

– Я буду за вас молиться, генерал Грант, – произнесла она. – Спасибо, что нашли время побеседовать со мной.

– Всего хорошего, миссис Кинкейд.

Генерал смотрел в окно. Аннабель проследила за его взглядом и увидела заново отстроенный купол Капитолия. На его вершине реял на ветру большой флаг со звездами и полосами, и у Аннабель замерло сердце при виде знакомого символа. Соединенные Штаты Америки, страна, где она родилась, ее страна.

О чем думал сейчас генерал, глядя в затянутое облаками небо? О кровавом прошлом или о воссоединении страны? Грант наверняка понимал, что казнь благородного человека не решит этих проблем, и Аннабель оставалось лишь надеяться, что ему удастся убедить в этом президента Джонсона.

* * *

Аннабель услышала громкое шипение, когда Пэтси опустила утюг на очередную рубашку. В деревянной чаше, стоявшей у нее на коленях, с шелестом перекатывались стручки гороха, и она вдруг осознала, что только эти звуки нарушают тишину в кухне.

Аннабель резко подняла голову.

– Горди?

Пэтси обвела кухню глазами:

– Он только что был здесь.

– Но теперь его нет. – Аннабель поставила чашу на стол перед собой. – Горди, где ты? – закричала она, тяжело поднявшись со стула.

– Я озолнитяю, – раздался где-то совсем рядом детский голосок.

Пэтси тихо засмеялась и продолжала гладить рубашку.

– Ты не озорничаешь, у тебя проблемы.

Горди сидел в грязи перед кухонной дверью. Между его толстенькими коленками был зажат кувшин с патокой, а у ног лежал Мейджор. Пес слизывал струйки патоки с кулачка Горди, виляя пушистым хвостом, который поднимал вокруг них обоих облака пыли.

Аннабель не знала, что бы она делала без маленького Горди, скрашивающего ее дни. Она все еще надеялась на освобождение Ройса, но надежда эта таяла с каждым часом. Со дня ее визита в Вашингтон прошло уже две недели, но ни об амнистии, ни о дате суда объявлено не было.

Напрасно Аннабель старалась не думать ни о приговоре, ни о страданиях мужа в одиночной камере. День и ночь ее преследовали кошмары.

Если бы только они позволили ей увидеться с ним! Всего раз… Чтобы она смогла прижать его к своему сердцу, пробежать пальцами по его волосам, коснуться его губ. Чтобы он положил руку на ее живот и ощутил движения своего ребенка.

Аннабель тряхнула головой, стараясь прогнать видение, и перед ее глазами предстал толстощекий карапуз, сидящий в пыли.

Малыш протянул ей свой кулачок:

– Поплобуй, тетушка Энни.

– Это тебе не поможет, прелесть моя. Иди сюда, тетушка Энни слишком толстая, чтобы наклоняться.

– Бедная тетушка Энн.

– И это не поможет.

Малыш решил, что если подкуп и лесть не помогли, то, возможно, послушание поможет. Он поднялся на ножки и подошел к тете с широкой улыбкой на лице и изрядным количеством пыли на всем теле. Мейджор побежал за малышом, продолжая слизывать с него патоку и вилять хвостом. Аннабель осторожно взяла мальчика за руку и повела на кухню. Она подняла его, поставила на стул и поморщилась, потому что спину пронзила резкая боль, а живот свело судорогой. Пэтси подбежала к ней.

– Не стоит вам в вашем положении поднимать ребенка, – сказала служанка. – Я вымою его.

– Ничего страшного, Пэтси.

Аннабель потерла спину и отошла в сторону, предоставив Пэтси возможность искупать малыша. Она беспокойно подошла к гладильной доске, оставленной Пэтси, и взяла в руки тяжелый утюг.

– Оставьте, Аннабель. В вашем положении не стоит гладить.

Аннабель с трудом улыбнулась:

– А кто гладил, когда ты была в таком же положении?

– Кларенс.

Аннабель опустила утюг на подставку.

– Кларенс?

– Только не говорите ему, что я вам рассказала об этом.

Аннабель рассмеялась. Боже, она, видно, сошла с ума.

Сначала плакала, потом захохотала как ненормальная, а теперь ее охватил животный страх. Аннабель снова ощутила боль.

Тело предало ее, решив произвести ребенка на свет раньше срока. Ранние дети очень слабы. Ее мама похоронила нескольких.

Ребенок Ройса. Она не может его потерять.

Аннабель подошла к кухонной двери и прислонилась к косяку, глядя во двор, где раньше стояли конюшни. Пэтси ласково болтала с Горди. Мейджор подошел и сел у ее ног.

Аннабель почесала пса за ухом, стараясь не думать о ранних детях, сидящих в тюрьме мужьях и матерях, умирающих во время родов. Но в этот момент она заметила на горизонте неясный силуэт. Это был черноволосый мужчина, грациозно восседающий на гнедом коне, и Аннабель медленно выпрямилась.

– Пэтси, подойди сюда.

Пэтси подошла, взяла Горди на руки и тяжело вздохнула:

– Все может быть. Но не стоит слишком надеяться. Он еще чересчур далеко, чтобы сказать с уверенностью.

Аннабель вцепилась в руку Пэтси и напряженно всматривалась в фигуру всадника. Ей так хотелось, чтобы это был Ройс.

– Присмотри за Горди, – прошептала она и вышла во двор.

Всадник исчез в тени дубов, а потом вновь выехал на залитую ярким майским солнцем поляну. Должно быть, он увидел ее, потому что резко осадил коня. Гнедой попятился, знакомым движением всадник натянул поводья.

Но Аннабель все еще отказывалась верить. Она закрыла глаза, а когда открыла, Ройс ехал ей навстречу.

Его косматые волосы ниспадали на воротник поношенного кавалерийского кителя, лишенного всех знаков отличия Конфедерации. Перо чайки со шляпы исчезло, но это была та же потертая шляпа, которую он носил на протяжении всех четырех лет войны. Он резко остановил коня и спрыгнул на землю. С минуту они просто стояли и смотрели друг на друга. Ройс судорожно сглотнул.

Он сдвинул шляпу на затылок, Аннабель взглянула в его глаза – эти неотразимые серебристые глаза – и поняла все без слов. Казалось, ее сердце перестало биться. Она приложила руку к груди над своим большим животом.

– Аннабель, – произнес Ройс, и его голос дрогнул.

Аннабель не находила слов. Она просто смотрела на мужа, и сердце ее наполнилось радостью и болью.

– Иди ко мне, моя милая Энни.

– Кажется, я не могу пошевелиться, – прошептала она.

Губы Ройса изогнулись в нежной улыбке, и он подошел к жене. Обнял ее, поцеловал. А потом отпрянул так резко, что шляпа слетела у него с головы.

– Господи, Энни!

Его рука задрожала, когда он положил ее на живот жены.

В уголках глаз и губ появились новые морщины, а на висках блестела седина. Но глаза оставались прежними. Аннабель погладила его виски, а потом положила ладонь на его щеку.

– Генерал Кинкейд, похоже, вы скоро станете отцом.

– Теперь мистер Кинкейд, дорогая. – Он осторожно подхватил жену на руки. – Энни! О, Энни! А не могла бы ты это сделать в положенный срок?

– Все будет хорошо, Ройс. Каждый день это случается с какой-нибудь женщиной.

– Конечно, все будет хорошо, ведь мы снова вместе.

* * *

Растянувшись в парчовом кресле, Бо спал, приоткрыв рот, и громко храпел.

Джулз устроился в старом потертом кресле-качалке с маленьким Горди, свернувшимся у него на руках. Малыш спал уже несколько часов. Глаза Джулза тоже были прикрыты, но Ройс знал, что он не спит, потому что спящий человек никогда не ворчит во сне. Ройсу казалось, что, если старик не прекратит ворчать, он непременно засунет ему в рот что-нибудь большое, твердое и круглое.

Ройс сжал кулаки и вновь принялся мерить шагами библиотеку.

– Черт возьми, отец, если ты сейчас же не положишь этот нож для вскрытия писем, я совершу отцеубийство, ей-богу.

Пейтон откинулся в кресле, стоящем возле письменного стола, и дотронулся до острого лезвия бронзового инструмента, хотя взгляд его был устремлен куда-то поверх плеча Ройса. Пейтон пытался скрыть свое беспокойство, но Ройс в эти дни был наблюдательнее, чем когда бы то ни было, и видел в холодном, бесстрастном взгляде отца отражение своего собственного растущего страха.

– Для этого нужно время, Ройс.

– Черт возьми, но ведь уже прошло шестнадцать часов!

– Налей себе бренди.

– Я не хочу напиваться. Я хочу быть со своей женой.

– Джентмуны не должны входить в комнату, где леди производит на свет ребенка.

Ройс постарался взять себя в руки и, не произнеся ни слова, снова принялся мерить шагами библиотеку. Потом он остановился и посмотрел на графин с бренди. Ему захотелось затолкать этот большой, твердый и круглый графин в храпящее горло Бо.

– Черт возьми!

Ройс вышел из библиотеки, поднялся по лестнице и подошел к двери комнаты, где была его жена.

Он услышал, как она задыхается. Рука Ройса задрожала, когда он коснулся ручки двери, но у него не хватило духу повернуть ее.

Однако ручка повернулась сама. Святый Боже, она умирает! Сейчас врач сообщит ему об этом. Дверь открылась, и на пороге показалась Пэтси, освещенная светом лампы.

– Я слышала, как вы подошли.

Ройсу захотелось увидеть ее улыбку, чтобы ледяной ужас покинул его сердце.

– Я нужен ей, и я войду, – сказал он тоном, не терпящим возражений.

Пэтси подняла брови.

– Мне всегда было легче, когда Кларенс находился рядом.

– Но ведь она не… я хочу сказать… как она?

Пэтси вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

– Ей тяжело. Я хотела сходить за вами несколько часов назад, но она не позволила. Сказала, что вы и без того настрадались.

– Милая Энни, – пробормотал он.

Пэтси фыркнула:

– Глупая Энни! Муж просто обязан смотреть, как рожает жена.

Ройс распахнул дверь и хотел было войти, но тут до его сознания дошли слова Пэтси.

– Кларенс действительно был с тобой во время родов? – спросил он.

Пэтси улыбнулась, и Ройс внезапно понял, что разглядел Кларенс в этой женщине. Его привлекала не только ее красота, но и тепло ее улыбки, и спокойная сила ее глаз.

– В первый раз ему потребовалось десять часов, прежде чем войти ко мне. Такой большой – его никто не мог остановить. А когда рождался второй ребенок, он уже не отходил от меня.

– Он всегда был сообразительнее меня.

Ройс положил руку на плечо женщины.

– Я приеду повидать его через несколько дней. А пока поблагодари его за то, что одолжил Энни денег на поездку в Вашингтон. Иначе меня бы сейчас здесь не было.

Пэтси дотронулась до руки Рейса и улыбнулась:

– Идите к жене, генерал.

Доктор Чатем остановил Ройса, когда тот вошел. На его лбу залегли глубокие складки, а в глазах читалось беспокойство. Он заговорил таким тихим голосом, что Ройсу пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова.

– Она не хотела, чтобы мы послали за вами. – Чатем покачал головой. – Еще пара таких часов…

– Она сильная, доктор.

– Будем надеяться, что ей хватит сил.

Ей хватит сил, потому что он отдаст ей свои собственные. Они слишком много пережили вместе, чтобы расстаться. Пожалуйста, Господи!

Аннабель вцепилась в медную спинку кровати с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Она тяжело дышала и, казалось, не видела Ройса. Он сел на край кровати и отцепил ее руки от перекладины.

– Держись за меня, любимая.

Аннабель подняла голову и посмотрела на него.

– Я не хочу, чтобы ты был здесь, Кинкейд, – сказала она, однако вцепилась в его руку.

– Сейчас ты вскочишь и вышвырнешь меня отсюда, да?

– Сейчас не время для твоих проклятых…

Очередная схватка не дала ей договорить, она охнула и стиснула зубы. Ройс изо всех сил старался унять дрожь в руках, когда убирал со щеки жены влажную прядь волос. Грудь Аннабель судорожно вздымалась, сердце бешено колотилось. Это длилось уже шестнадцать часов. Горло Ройса сдавила боль. Пожалуйста, Господи…

– Все хорошо, любимая, не сопротивляйся. Легче… ты прекрасно справляешься.

Аннабель тяжело вздохнула и бросила на мужа уничтожающий взгляд:

– Не сопротивляйся! Да что ты знаешь, самонадеянный мужчина?..

Ройс попытался ответить жене дерзкой высокомерной усмешкой и скорее всего преуспел в этом, потому что злобное выражение ее лица уступило место нежной улыбке.

– Тебе не обязательно смотреть на все это, Ройс.

– А ты попробуй прогнать меня. – Он осторожно положил ладонь на живот Аннабель, и ее мышцы сократились от прикосновения.

– О Господи…

Она снова вцепилась в руку мужа и закрыла глаза. Аннабель тяжело дышала, хватала ртом воздух, сжимала зубы от боли, Ройс не мог этого вынести.

– Кричи, Энни, кричи. Не держи боль в себе.

– Не могу… боюсь… Горди…

Он вспомнил, как маленькая кареглазая девочка Аннабель сидела, сжавшись в уголке, совершенно одна, слушая, как кричит от боли ее мать.

Ройс прогнал от себя мысль о том, что мать его жены умерла во время родов. А ведь она не была ослаблена долгим недоеданием. Ройс взял жену за запястье, а потом провел ладонью по ее бедру. Как она могла оставаться такой худенькой даже во время беременности? Аннабель посмотрела на него наполненными болью глазами, и он вымученно улыбнулся.

Ройс потерял счет времени. Схватки следовали одна за другой.

Он отер лицо жены прохладным влажным полотенцем и убрал с лица мокрые спутанные волосы. Она боролась за то, чтобы дать жизнь их ребенку, и за свою собственную жизнь. Он знал это, потому что видел в ее взгляде огонь и решимость. Аннабель была непреклонной, смелой и красивой, и он любил ее.

Ройс наклонился и поцеловал жену в покрытый капельками пота лоб.

– Держись. Ты нужна мне.

Аннабель попыталась улыбнуться, говорить у нее не было сил. А потом ее спина выгнулась, живот начал энергично сокращаться. Руки Аннабель вновь вцепились в перекладину кровати, а зубы сжались с такой силой, что жилы на шее натянулись как струны.

Доктор бросился к Аннабель, когда из ее груди вырвался стон.

Ройс не мог пошевелиться. Не мог дышать. Не мог оторвать взгляда от искаженного болью лица жены.

– Я вижу! – радостно выкрикнул доктор Чатем. – Ребенок идет. Я вижу головку.

События начали развиваться столь стремительно, что Ройс даже не понял, что произошло. Энни кричала, смеялась, стонала. Потом Ройс приподнял ее, чтобы она увидела ребенка. Он изо всех сил сдерживал слезы. Родилась дочка его мечты, а отец красивой, крошечной, кареглазой девочки должен быть сильным и мужественным.

Он поцеловал сухие, потрескавшиеся губы жены. Его сердце билось где-то в горле, и чудесная, удивительная любовь переполняла его грудь…

И тут их дочка пронзительно закричала.

Их дочка. Возмущенно размахивающий ручонками комочек с сердитым красным личиком – самый красивый ребенок, который когда-либо появлялся на свет.

 

Глава 35

Интересно, как долго еще ей удастся сдерживать дыхание? Если она пошевелится, Ройс поймет, что она проснулась, и идиллическая картинка пропадет, а Аннабель хотелось запечатлеть ее в своей памяти навсегда.

Прижав их крошечную дочурку к сердцу, Ройс ворковал, что-то рассказывая ей и покачиваясь в старом кресле-качалке. Как Аннабель хотелось услышать то, что он ей нашептывал. Ей хотелось вечно видеть радость в его глазах и покой на лице, отмеченном печатью войны. Хотелось наблюдать, как он укачивал их крошечную дочку, нежно похлопывая ее по попке и рассказывая сказки со счастливым концом.

Она никогда не узнает, какие ужасы окрасили его виски в серебристый цвет, он ни за что ей этого не расскажет. Но он вернулся домой, и мир был восстановлен, а эта маленькая девочка помогла обрести радость ему самому.

Аннабель прикрыла на мгновение глаза, а когда открыла их, Ройс смотрел на нее, словно знал, что она уже давно проснулась. Проснулась и смотрела на него и их ребенка.

– Она завозилась, а я не хотел, чтобы ты проснулась. Тебе необходимо отдохнуть, – сказал он.

Выражение лица Ройса напомнило Аннабель Горди, когда тот бывал застигнут за своим озорством.

– Раз уж ты проснулась, думаю, я мог бы поделиться с тобой, – с сомнением в голосе произнес он.

– Тебе не придется этого делать, пока она не проголодается.

– Вообще-то я думаю, что она действительно голодна, хотя совсем ничего не знаю о детях.

Он посмотрел на малышку и произнес насмешливым тоном:

– Невинные дети и дерзкие девственницы всегда приводят меня в ужас. При одном взгляде на них у меня начинают дрожать колени, а сердце трепещет…

– Если твое черное сердце и в самом деле трепещет, то уж, во всяком случае, не от ужаса.

– Хочешь сказать, что видишь меня насквозь, да?

Он расплылся в улыбке, медленно поднялся, держа дочку в своих больших мускулистых руках, и, к удивлению Аннабель, девочка тихонько захныкала.

– Она правда не спала?

– Любимая, разве я когда-нибудь лгал тебе?

Он отдал жене ворочающийся комочек, а сам присел рядом с ней на край кровати. Оба смотрели на свою дочь, ее круглое розовое личико и крошечный ротик, приготовившийся сосать. Ее карие глазки были широко раскрыты, словно она все понимала, и Аннабель разобрал смех. Надо же, эта малютка так осмысленно смотрит на мир.

– Она красивая, Энни. Очень красивая, – сказал Ройс и, проведя мозолистым пальцем по щечке дочери, посмотрел на Аннабель. – Такая же красивая, как ее мама.

К горлу Аннабель подступил комок. Ее сердце переполняла такая радость, что Аннабель даже испугалась. Эта идиллия не могла длиться вечно. Но сейчас все было именно так. Созерцание радуги вселяет надежду. Пусть зима холодна и буря свирепа. Солнечный свет и весна непременно вернутся. Как вернулся к ней Ройс, когда она уже отчаялась увидеть его.

– Ты не расстроен, что родилась девочка? – спросила Аннабель.

– Энни… – Ройс склонился над ребенком и нежно поцеловал жену в губы. – А почему ты решила, что я хочу сына?

– Ты думал над тем, как назвать свою красавицу дочь?

Ройс погладил руку жены.

– Да, – помолчав, произнес он. – Я ходил в нашу пещеру после того, как ты уехала. Лежал там, думал о тебе и мечтал о том, чтобы выжить и стать отцом.

Аннабель не пыталась скрыть внезапно навернувшихся на глаза слез.

– Я хотел бы дать нашей дочери особое имя. Имя, отражающее наше прошлое и благословляющее наше будущее, – сказал Ройс, и Аннабель увидела свет любви в его глазах. – Хоуп. Я хочу назвать ее Хоуп Энн Кинкейд.

– Какое красивое имя, Ройс, – тихо произнесла Аннабель.

Поднесла руку к лицу своего темного ангела, и он поцеловал ее в ладонь.

Ройс почувствовал, что на глаза набежали слезы. Их пальцы переплелись, и он крепко сжал их, боясь, что все это окажется всего лишь иллюзией – мир, Хоуп, эта необыкновенная женщина с золотисто-каштановыми волосами, которую он по какой-то причине не мог понять до конца и которая любила его.

– Милая Энни, – прошептал он. – Я когда-нибудь говорил тебе, насколько сильно люблю тебя?

Лицо Аннабель озарила солнечная улыбка. Ройс видел этот золотой, наполненный радостью свет. Нет, это не иллюзия, потому что свет радости сиял и в его душе.