Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена. Любое коммерческое и иное использование материала, кроме предварительного ознакомления, запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей.

Миа Эшер

«Люби меня в темноте»

Автор: Миа Эшер

Название: Люби меня в темноте

Год: 2017

Автор перевода: Cloudberry

Перевод группы: http://vk.com/loveinbooks

Аннотация

Двое незнакомцев в Париже... Один страстный, сводящий с ума поцелуй.

Он был художником с дразнящей улыбкой и смеющимися глазами.

Он был дьяволом, приглашающим ко греху, зовущим меня танцевать в ярком свете луны.

Он был воплощенным желанием.

Когда он коснулся меня, мое тело запело, а душа ожила.

Но я принадлежала другому мужчине, и он не хотел меня отпускать.

 

Часть I

Пролог. Себастьен

Десять лет назад…

Я смотрю на дождь за окном, постукивая пальцами по подоконнику, когда чувствую, как меня со спины обнимают ее маленькие, теплые руки.

— Доброе утро, — хрипло произносит она, после чего целует меня в плечо.

Я накрываю ее руки своими, наслаждаясь ощущением ее прижатого ко мне обнаженного тела.

— Хорошо спала?

— Как сурок.

— Не знал, что сурки умеют храпеть.

Она кусает меня за плечо.

— Дурачок, — прибавляет шутливо.

Смеясь, я ловлю ее и ставлю перед собой.

— Привет. — Я целую ее в кончик носа. Ее лицо обрамляет ореол огненно-рыжих волос, подчеркивающих молочную белизну ее кожи и синеву ее глаз. Поппи Смит.

Мы познакомились два года назад, когда она «случайно» опрокинула мне на колени чашку горячего кофе. По словам Поппи, я был невежлив с ее коллегой в кафе, вот она и решила меня проучить. Забавно: сначала я вообще ее не заметил, но как только увидел ее стройную, подвижную фигурку в одежде несочетающихся цветов, ее облупленный маникюр и спокойные, но упрямые черты лица, я пропал. У меня не было ни единого шанса устоять перед Поппи и ее жаждой жизни.

— Привет.

Она отталкивается от меня и уходит обратно к постели. Пока я смотрю на ее идеальную задницу, представляя, что сделаю с ней, Поппи оглядывается и дарит мне полную обещаний улыбку — такую, которая может раньше времени свести мужчину в могилу. Я не знаю, за что мне так повезло, но спасибо тебе, Иисус. Ты мужик.

— Голоден?

Мое дыхание ускоряется, член пробуждается, и к нему толчками устремляется кровь. Воздух между нами густеет от страсти.

— Безумно.

Она ложится и раздвигает ноги. Ее пальцы начинают скользить к вратам моего чертова рая, на лице появляется завлекающая улыбка, и она бросает на меня дерзкий взгляд.

— Тогда почему ты до сих пор там стоишь? Иди сюда и позавтракай.

И еще раз — спасибо, Иисус. Я твой должник. Я в момент ложусь рядом с ней и, обняв, целую в изгиб, где ее шея переходит в плечо, в местечко, которое я считаю только своим.

Потом вспоминаю вчерашнюю новость.

— Подожди… — С чувством первобытного счастья и гордости я расправляю пальцы на ее округлившемся животе. — Здравствуй, приятель. Слышишь нас? Это твой очень похотливый отец, — шепчу я, покрывая ее лицо поцелуями. — Пора надевать беруши, малыш.

Поппи тихо смеется. Кладет мне на шею ладонь и, притянув к себе, трется бедрами о мой член — и я вспыхиваю, будто салют в небесах.

— Папочка, давайте-ка вы будете меньше говорить и больше…

Оставшиеся слова тонут в моих губах, когда я накрываю ее тело своим и заглушаю их своим ртом, своим языком, своим неистощимым желанием. Я не смогу насытиться ею, даже если мы проведем вот так, в нашей постели, целую жизнь — познавая друг друга, пока наши руки и ноги сплелись, как веревки, а на коже выступил пот. Даже если я проживу тысячу жизней, мне все равно будет мало.

Потратив остаток утра на то, чтобы удовлетворить наши тела, мы неохотно выбираемся из постели. Поппи уходит в душ, а мой взгляд останавливается на виновато сбившихся простынях. Очень хочется позвонить родителям Поппи и, придумав какую-нибудь отговорку, сказать, что мы не приедем, а потом присоединиться к моей девушке в душе. Но я останавливаю себя. Поппи скучает по ним, и ей давно пора съездить к ним в гости. Покачав головой, я вздыхаю, одеваюсь и спускаюсь по лестнице вниз. После того, как я под дождем заканчиваю паковать ее вещи в машину, мы становимся вместе на кухне и начинаем прощаться. Завтра я тоже приеду — после того, как завезу несколько картин в галерею, — и мы вместе посвятим ее родных в наши новости.

— Веди аккуратно, — говорю я, бросив взгляд за окно. На улице поднялся ветер, а дождь льет еще сильнее, чем раньше.

— До Кента недалеко. — Она обнимает меня за талию и склоняет голову мне на грудь. — Я могу доехать туда хоть с закрытыми глазами. Так что не беспокойтесь, сэр.

Я притягиваю ее ближе к себе, и внезапно мне становится страшно ее отпускать.

— Il n’y a qu’un bonheur dans la vie, c’est d’aimer et d’être aimé.

В жизни есть лишь одно счастье — любить и быть любимым.

— Добиваешься, чтобы тебе еще раз повезло? — С легкой улыбкой, играющей на губах, Поппи трется щекой о мою рубашку. — Потому что позволь сообщить: цитаты Жорж Санд определенно способствуют заманиванию в постель.

— Возможно. — Я наклоняю голову и зарываюсь в ее волосы носом. Делаю вдох, наполняя легкие ее ароматом. — А что, у меня получается?

— Ты даже не представляешь, как хорошо. — Она чмокает меня в грудь. — К сожалению, мама взяла с меня слово приехать на чай, и если не выехать прямо сейчас, я опоздаю. Питер приводит свою новую девушку.

— А куда делась Милли?

— Кто ее знает. Но завтра мы все наверстаем, окей? — спрашивает она, опускает руку и проводит пальцами по «молнии» моих джинсов. Медленно. Искушающе.

— Господи, женщина. Ты меня убиваешь. — Я со стоном закрываю глаза.

Хихикнув, она привстает и берет мои щеки в ладони.

— Je t’aime, мой страстный мужчина, — говорит, а потом, прижавшись губами к моим губам, вкладывает всю себя в поцелуй.

Моя женщина.

Моя жизнь.

Попрощавшись с Поппи и проводив взглядом ее машину, я иду в спальню. Пока я поднимаюсь по лестнице, мою грудь пронзает острая боль. Наверное, из-за индийской еды, которую мы ели на ужин, думаю я, кругами потирая середину груди. Когда боль затихает, я преодолеваю последние пару ступенек. В спальне подхожу к гардеробу, достаю оттуда старую обувную коробку и, открыв ее, нахожу то, что искал. Я вынимаю маленькую бархатную коробочку, которая содержит в себе мое счастье, и прячу ее в карман.

Завтра.

***

Спустя два часа…

Я вижу входящий звонок. Это Питер.

— Бонжур, засранец, — говорю в телефон, глядя на кольцо с бриллиантом у себя на ладони. Представив, как удивится Поппи, увидев его, я улыбаюсь.

Кто-то, возможно, может сказать, что мы слишком молоды для того, чтобы жениться и создавать семью, но, черт побери, что они понимают? Когда ты находишь ту самую женщину, с которой твоя жизнь обретает смысл, с которой ты становишься лучше, становишься человеком, достойным ее любви, ты не ждешь «подходящего времени». Ты прыгаешь. Ты бежишь. Ты летишь.

— Попс приехала? Она не берет трубку…

— Себастьен… тебе нужно приехать… — От его голоса у меня стынет кровь. — Мы в больнице. Поппи… она…

И мой мир в один миг погружается в темноту.

 

Глава 1

Вы когда-нибудь не узнавали себя в отражении зеркала?

На меня смотрит безупречная женщина. Ее длинные каштановые волосы с карамельным оттенком идеальными волнами лежат на плечах, а некогда пышное тело теперь стройное, подтянутое и одето в элегантный наряд. Она — женщина, достойная Уильяма Александра Фицпатрика IV.

Моего мужа.

Исчезли следы той сумасбродной девчонки, которой я когда-то была. Той, которая слишком много чувствовала, слишком громко смеялась, слишком много ела, разрываясь между работой и колледжем. Ее бедра были чуточку шире, чем нужно, рот — чуточку слишком велик, а волнистые волосы жили своей собственной жизнью. Ее квартира была размером с обувную коробку, и все-таки она была счастлива, а арахисовая паста, сэндвичи с джемом и дешевое вино из пакетов помогали ей оставаться сытой и в здравом уме.

Я невесело хмыкаю. Кроме грез, у меня почти ничего больше не было, но мне хватало и их. Потому что в этих грезах я заканчивала колледж и устраивалась на крутую работу, где мне платили достаточно денег, чтобы я могла позволить себе свою собственную квартиру, красивые туфли и дорогое вино. И еще я становилась следующей миссис Брэд Питт.

Я танцевала с раскинутыми руками под энергичную музыку жизни.

Я молила небеса о романтике, о приключениях, о неизведанном. Я хотела влюбиться до умопомрачения и любить. Я мечтала о потрясениях, о стрессе, о хаосе, о внезапных поворотах судьбы — о Буре и Натиске. И Господь услышал меня. Всемогущий, он воплотил мои желания в жизнь. И вот, сидя со своей лучшей подругой Сэйлор в кафе и всхлипывая над латте из-за своего последнего расставания, я повстречала его. На середине своей слезливой истории я услышала, как какой-то мужчина посмеивается, прикрывшись газетой.

— Прошу прощения, — оскорбленно произнесла я. — Что здесь такого смешного?

Мужчина опустил газету и положил ее на столик рядом с собой. При виде его красивого лица я почувствовала, как моим щекам становится жарко, и забыла, что именно меня оскорбило. Он встал с дивана и подошел к нашему столику. Старше меня, он шел как король, как император, и явно знал себе цену. Одетый в прекрасный костюм, высокий, с безупречно уложенными волнистыми светлыми волосами и еще более безупречными чертами лица, этот мужчина излучал богатство и власть. Я бы не смогла отвернуться даже если бы захотела.

Глядя своими ярко-зелеными глазами на мое залитое слезами лицо, он дал мне визитку.

— Если вы позвоните, обещаю не доводить вас до слез. — С этими словами он ослепительно улыбнулся, повернулся на каблуках и ушел, оставив нас с Сэйлор сидеть с открытыми ртами.

Я продержалась неделю, после чего сдалась и позвонила ему.

Это был головокружительный роман. Как в кино. Из тех, о которых мечтаешь маленькой девочкой. Нереальный, захватывающий, он происходил не с кем-нибудь, а со мной. В день, когда мне исполнилось двадцать два, у нас была грандиозная свадьба с празднествами, которые продлились несколько дней.

Я так и не получила работу, о которой столько мечтала. Вместо этого я попыталась стать идеальной женой. Выбросила все свои старые вещи и отправилась в «Бегдорф» за новой одеждой, достойной моей новой жизни с Уильямом. Если я иногда и скорбела о прошлом, то лишь до тех пор, пока не напоминала себе, что в настоящем для былой Валентины места попросту нет.

— Валентина?

Сквозь мысли я слышу голос Уильяма. Еле заметно киваю и оборачиваюсь к нему. Один-единственный взгляд на моего мужа, такого красивого в черных брюках и белой рубашке, и ко мне возвращаются сотни воспоминаний — хороших, плохих и уродливых. И любовь, которую я испытывала — и до сих пор испытываю к нему — снова омывает меня, как цунами. И как цунами, ее сильное течение продолжает тянуть меня вниз.

Как я влюбилась в него. В Уильяма Александра Фицпартрика IV. Лощеного красавца с родословной, которая могла соперничать с происхождением Кеннеди. Выпускника Принстона. Ходячую рекламу Ральфа Лорена. Виртуоза банковских сделок. Дитя трастовых фондов.

Он был всем, чем я не являлась, и он захотел меня. Он выбрал меня.

Меня.

Валентину. Простую студентку. Покупательницу сэконд-хендов и скидочных магазинов. Я была полностью удовлетворена своей жизнью, и все же то, что Уильям выбрал меня, и то, как безоговорочно он ответил на мои чувства, не могло не вызывать удивления. В мире, построенном на мечтах, он стал моей единственной истиной.

— Привет. — Я снова поворачиваюсь к своему отражению в зеркале и, вставляя бриллиантовый гвоздик в мочку левого уха, бесстрастно отмечаю, что мои руки дрожат. — Я думала, ты уже ушел.

— Ты забыла, что сегодня за день? — мягко спрашивает он.

— Понедельник? — Проверяя время, я бросаю взгляд на «ролекс» у себя на запястье. — Я опаздываю на завтрак с девочками. Они, наверное, уже в клубе.

— Валентина… — Уильям становится у меня за спиной, его ладони скользят по моим рукам, оставляя на коже мурашки. — Любовь моя, сегодня у нас годовщина.

Я поднимаю лицо, и при виде Уильяма во всем его мужественном великолепии моя нижняя губа начинает дрожать. Его зеленые глаза встречаются в зеркале с моими глазами, и я вижу в них грусть и печаль. И чувство вины. Так много проклятой вины. Странно, что мы до сих пор в ней не утонули.

Но так было не всегда.

В начале нашего брака мы страстно ссорились, страстно мирились, страстно трахались и еще более страстно любили друг друга. И когда наши взгляды встречались, я видела впереди жизнь, полную нежности, и светлое будущее.

Я не знала, не понимала, что в жизни все находится в равновесии, и счастье не может существовать без печали.

— О. Давай отпразднуем вечером? Я обещала девочкам, что…

— Останься, — просит он хрипло и, развернув меня, ставит лицом к себе.

Потом опускается на колени и покрывает мой живот неспешными поцелуями, которые выжигают меня изнутри. Мне до безумия хочется погрузиться пальцами в его волосы, ощутить их мягкость, тепло, но я не могу заставить себя прикоснуться к нему. Не сегодня. Его большие ладони ложатся на мои ягодицы и подталкивают меня к его рту. Он вдыхает меня. Поглощает меня целиком. Его губы пробуют через ткань моей юбки вкус, который принадлежит только ему. Я твое, я твое — кричит мое тело.

Но мое сердце забыть не смогло.

Как-то раз, незадолго до нашего десятилетнего юбилея, я решила сделать своему мужу сюрприз в виде импровизированного обеда в нашем городском особняке.

Я взяла суши из нашего любимого бара, купила цветы в магазинчике за углом и поспешила на Парк-авеню. Мой план был таков: позвонить ему и попросить встретиться со мной у нас дома. Я надеялась, что после обеда мы проведем оставшееся время в постели.

По моим венам струились радость и предвкушение, и мне было смешно, потому что я давно не совершала чего-то настолько спонтанного. Но это было неважно. Я чувствовала небывалый подъем.

Я была замужем за любовью всей своей жизни.

Мы любили друг друга.

Жизнь была замечательна.

Но вышло так, что сюрприз сделали мне. Там, на нашей новенькой кухне, стоял мой супруг, держа руки на голове своего интерна, которая брала у него в рот.

Мне бы очень хотелось сказать, что я развелась с его жалкой задницей, но это было бы ложью.

Я слишком сильно — слишком слепо — любила его, чтобы уйти.

Я отдала ему двенадцать лет своей жизни. Наш брак был для меня всем. Моим продолжением. Моей личностью. Дыхание Уильяма стало моим дыханием. Его мечты — моими мечтами. Его счастье — моим счастьем.

Кем была Валентина до Уильяма? Я больше не помнила, и сама мысль о том, чтобы узнать себя заново, пугала меня. И потому я сделала лимонад из лимонов. Простила его и попыталась жить так, словно ничего не случилось.

Но оно случилось, и забыть я не смогла — и не могу до сих пор. Прошел год с того дня, когда я осознала, что не у всех любовных историй бывает счастливый конец.

Моя тетя говорила, что обманутое доверие подобно разбитой тарелке. Как ни старайся склеить ее, она никогда не станет точно такой же, как раньше. И вот она я, держусь за осколки нашей любви — нашего брака, — пытаясь не порезаться ими.

Порой у нас все относительно хорошо. В другие дни меня переполняет ненависть и обида, и я не могу смотреть на него без отвращения. А иногда, когда Уильям ласкает меня, у меня получается притвориться, будто я все придумала. Но даже спустя все это время, когда он берет меня за голову, как в тот день делал с ней, я переживаю его предательство заново.

Довольно.

Пока я продолжаю качать головой, Уильям расстегивает мою юбку и, когда она падает на пол, отодвигает край моих трусиков вбок. Комната начинает кружиться. Мои колени становятся ватными, и, чтобы не упасть, я прижимаюсь к зеркалу. Я хочу сказать, чтобы он перестал, что мне не хочется, чтобы он меня трогал, но заставить себя отказать ему я не могу. Онемевшая, я растворяюсь в чувственных прикосновениях его рук, безжалостно покоряющих мое тело. Моя воля отказывает. Он на коленях, я продолжаю стоять, но внутри обрушиваюсь с каждой минутой.

Любовь жестока, потому что она делает тебя слабой.

И Уильям наказывает меня за слабость снова и снова.

Проходят минуты, и весь мир, кроме нас, прекращает существовать. Уильям тянет меня вниз, на мягкий ковер. Его руки на мне. Язык двигается внутри меня вместе с жестокими пальцами. Чтобы не застонать, я до крови закусываю губу, но все равно и внутри, и снаружи чувствую только его — он повсюду.

Меня поглощает уничтожающий свет, и я кончаю с его именем на устах. Он встает надо мной на колени, зажимает свой член в кулаке, ласкает себя, быстро и сильно, и, когда из его груди исторгается стон, на мою юбку выплескивается его теплое семя.

Уставшие, мы лежим на полу, купаясь в посторгазменной неге.

Его пальцы поглаживают мое плечо.

— У меня для тебя кое-что есть.

— О?

Он поднимается, уходит к тумбочке возле кровати и достает что-то из ящика, потом возвращается обратно ко мне.

— Вот, — говорит он, протягивая белый конверт.

Меня тянет сказать, что не нужно так часто дарить мне подарки. Единственное, чего я хочу — чего я хотела всегда, — это его любовь. Я сажусь и скрещиваю ноги.

— А я ничего тебе не купила.

— Не страшно. — Он засовывает руки в карманы своих расстегнутых брюк. — Давай же, открой.

Последовав его указанию, я нахожу внутри ключ. Достаю его и начинаю рассматривать, поворачивая перед глазами.

— Что это?

— Ключ, — со сдержанным весельем отвечает Уильям.

— Я вижу, но от чего он?

— От квартиры в Париже.

— Мы поедем в Париж?

Кивнув, он наклоняется, чтобы тыльной стороной руки приласкать мою щеку.

— На следующей неделе я должен лететь туда по делам. И мне бы хотелось, чтобы ты поехала вместе со мной.

— Правда? — Мне ненавистен тот факт, что мой тон полон неверия и удивления, но припомнить, когда мой супруг в последний раз приглашал меня в деловую поездку, я не могу.

— Да, милая. Как только мои встречи закончатся, я смогу уйти в отпуск на пару недель, и остаток времени мы проведем, развлекаясь. Что скажешь, Вэл? Только ты и я. Вдвоем. Вдали от всего. Прямо как раньше.

— Как раньше… — Я даю словам задержаться на языке, заново открывая их вкус. — Думаешь, такое возможно?

— Не знаю, но мы можем попробовать. — Он садится на пол. Тянет меня на себя, и его всеобъемлющие объятья лишают меня воздуха, необходимого, чтобы дышать. Зарывшись лицом в мои волосы, он издает подавленный вздох. — Я хочу, чтобы наши отношения вновь стали такими, как до того… — Он откашливается. — До того, как я облажался.

— Ты серьезно? — Я боюсь открывать дверь в свое сердце и снова впускать его.

— Милая, послушай. Последние два года были дерьмовыми, но я люблю тебя. Хватит нам притворяться, будто все хорошо. Давай разберемся с нашими проблемами по-настоящему.

— Я хочу тебе верить, но… Уильям, мне страшно.

— Я понимаю. Давай сделаем вот как. В Париже начнем, а когда вернемся назад, черт, я даже схожу вместе с тобой на семейную терапию. — Его ладонь накрывает мой пустой, плоский живот. — И еще, возможно, пришла пора заселить нашу детскую.

— О, Уильям. — Мой голос срывается. — Ты правда этого хочешь?

— Да, милая.

Дрожащими пальцами я касаюсь его лица, и в моей душе начинает прорастать семя надежды.

— И все будет как раньше, да?

— Нет. — Уильям улыбается той самой чарующей, ослепительной улыбкой, в которую я когда-то влюбилась. — Лучше, чем раньше. — Он наклоняется и целует меня. Нежно и долго. Сладко и медленно. Поцелуем, полным прощения и обещания новых начал.

Осколки льда, окружающие мое сердце, окончательно тают, и я, растворившись в его объятьях, снова впускаю его туда.

 

Глава 2

— Мадам, мы приехали, — говорит водитель с тяжелым французским акцентом.

Очнувшись от грез, я осознаю, что мы припарковались около очень красивого здания. На черных воротах — табличка с надписью «Авеню Фош». Я чувствую в животе порхание бабочек. Здесь мы начнем восстанавливать из пепла наш брак.

Пока я смотрю, как Пьер выходит из машины и идет к двери, у меня начинает вибрировать телефон. Я достаю его из своей «биркин» и вижу, что это сообщение от Уильяма.

Уильям: Ты уже в апартаментах?

Я: Почти. Захожу в дом. Он прекрасен.

Уильям: Рад, что тебе нравится. Очень скучаю.

Я улыбаюсь. Такие простые слова, но они дарят мне ощущение счастья. Знать, что он скучает по мне… что я ему дорога.

Я: Тоже скучаю. Приезжай поскорей.

Уильям: Я буду там завтра.

Я: Буду лежать голой в постели. И ждать тебя.

Уильям: Боже, Вэл, ты меня убиваешь.

Слегка покраснев, я усмехаюсь.

Я: Хорошо. Поспеши.

Уильям: Я продержу тебя в постели несколько дней, ты это знаешь?

Я: Ловлю тебя на слове.

Желание и наслаждение витают вокруг меня, точно пьянящий парфюм, пока Пьер открывает мне дверцу, и я выхожу из черного «мерседеса». Замерев на миг, я осматриваюсь. Через дорогу виднеется милый парк и жилые дома. С эмоциями, переполняющими меня, красота и романтика парижской архитектуры впечатляет еще сильней.

— Вы не могли бы занести внутрь мои чемоданы? — говорю я, передав Пьеру ключ. — Я хочу еще немного здесь постоять.

— Oui, мадам.

Проводив его взглядом, я вновь концентрируюсь на пустом парке через дорогу. Листья деревьев шелестят под порывами легкого прохладного ветерка. Завороженная, поглощенная их танцем и музыкой, я представляю, что они шепчут мне свои тайны, говорят, что мы поступаем правильно, что я приехала в нужное место. И во мне медленно-медленно, словно новый рассвет, распускается теплым светом надежда. Сделав глубокий вдох, я наслаждаюсь видом еще немного, после чего по-новому бодрым шагом захожу в дом.

Пьер отнес мои чемоданы в спальню и ждет моих следующих распоряжений. Я оглядываю апартаменты, арендованные Уильямом на неопределенное время, и любуюсь элегантным декором. Мебель и стены здесь — холодных белых и серых тонов. Все сочетается. Все услаждает взор.

Костяшками пальцев я провожу по сверкающей поверхности деревянного столика, стоящего в центре прихожей.

— Этот дом — просто нечто.

Пьер согласно кивает.

— Мадам, это все?

Я снимаю тренчкот.

— Да, большое спасибо.

Встав напротив, он протягивает мне визитную карточку.

— Вот мой телефон. Если я вам понадоблюсь, звоните в любое время. Ассистент вашего мужа нанял меня на все время вашего пребывания в городе.

— Обязательно позвоню. — Я забираю визитку и, негромко смеясь, провожу пальцами по прохладному кусочку картона. — Я ведь даже не знаю, где здесь продуктовые магазины.

Мы обсуждаем завтрашнее расписание, и когда он готовится уходить, я смотрю на часы. Увидев, что еще, в общем, не поздно, я понимаю, что не хочу сидеть дома. В конце концов, я в Париже. В Париже! Сквозь меня проносится радостное волнение, от которого мое тело начинает гудеть.

— Одну секундочку, Пьер.

С рукой на ручке двери Пьер бросает взгляд в моем направлении.

— Да?

— Думаю, я бы сходила поужинать.

Он отпускает ручку и поворачивается ко мне лицом.

— Мне подождать вас, пока вы будете собираться?

— О, нет-нет, не нужно. На самом деле, мне бы хотелось немного осмотреться самостоятельно. Я просто хотела спросить, не могли бы вы посоветовать мне какое-нибудь место поблизости? С живой музыкой и хорошей едой. Не хочу заблудиться в первый же день.

— Конечно. Здесь рядом есть приятное место. Там хорошая кухня. Иногда по выходным у них бывает и музыка.

— Идеально.

— Оно прямо на этой же улице. Вы его не пропустите.

После того, как Пьер, записав название ресторана, уходит, я прыгаю в душ с головой, уже переполненной мыслями о восхитительном ужине. Затем, закончив с волосами и макияжем, выбираю короткое облегающее белое платье с капюшоном и босоножки.

С клатчем в руке я оставляю апартаменты позади и выхожу в ночь. Я вся — комок нервов, и безумного возбуждения, и, возможно, чуточку страха.

***

Я нахожу ресторан без проблем. Это непафосное, но стильное место, в янтарной дымке внутри плавает аромат масла и трюфелей. Люди, увлеченные разговорами, подпитываемыми вином и хорошим времяпрепровождением, элегантно одеты. Слева от меня, рядом с окном от пола до потолка, музыканты играют приятный джаз. Я улыбаюсь. То, что нужно.

Я нахожу взглядом хостесс — гибкую молодую брюнетку, которая разговаривает с супружеской парой. Она говорит по-английски, слышу я, пока жду своей очереди. Слава богу. Когда пара отходит в сторону, я подхожу к ее стойке.

— Здравствуйте. Я хотела спросить, есть ли у вас столик на одного.

— Bonjour, — вежливо отвечает она и смотрит на монитор. — Столик освободится приблизительно через час.

После того, как она записывает мое имя, я благодарю ее и иду в бар, который оказывается так же переполнен людьми, как и сам ресторан. У стойки нет ни одного свободного табурета, а вокруг баррикадой толпится народ. Вздохнув, я вспоминаю, что видела по соседству открытую галерею. У меня в голове возникает более приятная мысль. Может, получится скоротать время там?

Едва ступив внутрь, я немедленно понимаю, какую большую ошибку я совершила. Похоже, я только что вломилась без приглашения на вечеринку или на открытие выставки. Куда ни глянь, всюду стоят разодетые в пух и прах люди, между которыми снуют с подносами, заставленными напитками и закусками, официанты и бродит скрипач, играющий какую-то изумительную мелодию — кажется, Моцарта.

Я уже собираюсь уйти, но тут мой взгляд падает на висящую слева картину, и я, словно загипнотизированная ею, сразу же останавливаюсь. Все во мне требует, чтобы я рассмотрела ее вблизи. Я колеблюсь, помня, что у меня нет приглашения, но в итоге решаю, что если быстренько посмотрю на нее и не буду ничего пить или есть, то никакого ущерба не нанесу.

Когда я становлюсь напротив картины, шум затихает. На ней изображен цветок мака, он вдавлен в землю, а вокруг падают капли дождя. Цвета темные и насыщенные, мазки кисти размашисты и сердиты. Картина заставляет меня задуматься о скоротечности жизни. Сегодня ты молода и прекрасна, а завтра, умерев в одиночестве, лежишь, всеми забытая, в холодной земле.

Еще увлеченная разглядыванием картины, я чувствую за спиной чье-то присутствие.

— Excusez-moi, — обращается ко мне женский голос далеким от дружелюбия тоном.

Черт.

Со страхом, оседающим в животе, я медленно оборачиваюсь и вижу перед собой стройную женщину в черном. И — да, я угадала. Она взбешена.

Я хочу было извиниться, но тут женщина начинает фонтанировать обвинениями на быстром, разгоряченном французском. Она возмущается все громче и громче. Краем глаза я замечаю, что мы теперь в центре внимания. Даже скрипач перестал играть. Самое время полу раскрыться и поглотить меня целиком.

— Извините, — нервно бормочу я и, примирительно подняв руки, на секунду закрываю глаза, проклиная себя за то, что не знаю французский. — Извините, — повторяю с чувством неловкости и стыда. — Я не понимаю, что вы мне говорите, но я уже ухожу. Еще раз простите.

Раздраженно показывая то на меня, то на дверь, она привлекает внимание пары очень серьезных и хмурых мужчин — по-видимому, сотрудников службы охраны. Когда они начинают быстро шагать в нашу сторону, я, спотыкаясь от страха, пячусь назад.

— Я уже ухожу. Нет необходимости выпроваживать меня силой. — Господи, надо выбираться отсюда.

Когда я разворачиваюсь, вокруг моей талии неожиданно обвивается чья-то рука. Не успеваю я понять, что происходит, как оказываюсь прижатой к крепкому телу. Поднимаю лицо, и сквозь меня проносится шок. На мне сконцентрировались самые яркие голубые глаза, которые я когда-либо видела, и от их взгляда меня охватывает странная слабость. Я стою, не дыша, неподвижно, плененная в прямом и переносном смысле этого слова. Руки мужчины, будто стальными тросами стянув мою талию, притягивают меня ближе к нему, и я ахаю, ощутив своей мягкостью его твердость. И когда наши взгляды встречаются, жаркий румянец окрашивает мои щеки в малиновый цвет.

— Красавица, вот ты где, — произносит он на безупречном английском с едва ощутимым французским акцентом, потом улыбается легкой, лукавой улыбкой, и я будто падаю, падаю, падаю… — Я искал тебя.

Э-э?

Он наклоняется и шепчет мне на ухо:

— Просто подыграйте мне.

— Что…

Он завладевает моим ртом в поцелуе, который я чувствую каждой клеткой своего существа. Мои глаза изумленно распахиваются. Я пытаюсь его оттолкнуть, но он, отпустив мою талию, погружается пальцами в мои волосы и притягивает к себе с такой силой, словно хочет сплавить нас воедино. Он вжимается губами в мои, поцелуй становится более глубоким и жадным. Его язык, готовый покорять и брать, брать, брать, проталкивается за мое сопротивление, и когда он бесстыдно, неумолимо сплетается с моим языком, я не могу больше двигаться. Я не могу больше думать. Шок и злость медленно тают. Этот человек, насилующий мой рот и мои чувства, превратил меня в безвольную куклу. Где-то внутри моей головы слабый, но мудрый голос призывает меня остановиться, потому что это неправильно, просит прервать поцелуй, пока он не поглотил меня.

Но я его игнорирую.

Потому что, пока рот незнакомца продолжает терзать мои губы, меня охватывает желание, шокирующе сильное, необъяснимое, острое. Я понимаю, что тоже целую его, что хочу большего… Пока он не отстраняется, словно я его обожгла.

— Черт меня подери, — произносит он. Яркий взгляд блуждает по моему лицу, по губам, щекам и глазам. Подняв дрожащую руку, он проводит ею по волосам. Потом, словно вдруг вспомнив, где мы находимся, медленно усмехается, забрасывает мне на плечо свою руку и поворачивается к оравшей на меня даме.

Пытаясь собраться с мыслями, я ошеломленно моргаю. Это что сейчас было?

— Марго, — обращается он к женщине в черном и, подмигнув мне, снимает с моих плеч свою руку. Вот она — возможность сбежать. Однако не успеваю я сделать и шага, как он, препятствуя моему отступлению, по-хозяйски приобнимает меня за бедро.

— Даже не думайте, — шепчет он, после чего наклоняется и проводит губами и кончиком носа от моего уха и до плеча. От его ласки я покрываюсь мурашками, все мое тело начинает звенеть.

— Вижу, ты уже встретилась с моей спутницей, — говорит он Марго, голос звучит уверенно, ровно.

Она складывает руки на груди — так, что золотые браслеты на ее тонких запястьях впиваются в кожу — и что-то отвечает ему на французском.

Пока я смотрю на своего французского кавалера, то, ошарашенная, потрясенная до глубины души, делаю пренеприятнейшее открытие: он чрезвычайно хорош собой — хотя своей смуглой внешностью походит, скорей, на злодея, чем на рыцаря в сверкающих доспехах. Его лицо не должно быть столь грешным, а тело столь мужественным. Все в нем — от широких плеч до носа с горбинкой и чувственных губ — создано для того, чтобы ставить женщину на колени, чтобы до беспамятства ее совращать. Он — опасность, приглашающая тебя поиграть, и его приглашение может принять только дура. Или, наоборот, только дура может его не принять.

— Естественно, я ее знаю. Она же со мной, — отвечает опасность опять на английском. Он переводит взгляд на меня — голубые глаза сверкают на смуглом лице — и, ухмыльнувшись, отвешивает моей заднице короткий шлепок. — Верно, красавица?

— Верно. — Яростно покраснев, я награждаю его убийственным взглядом. Он хмыкает, в его глазах пляшет смех. — Прости, что опоздала, — говорю я, сладко ему улыбаясь, потом чувствительно щипаю за бок и, когда он, дернувшись, прячет вопль боли за кашлем, опять улыбаюсь — на сей раз настоящей улыбкой. Попался. — Надеюсь, любовь моя, ты не сильно скучал.

— Очень сильно — до боли. — Уголок его рта приподнимается в нахальной усмешке, а ладонь сжимает мой зад. Медленно. Неторопливо. От его интимного, провоцирующего прикосновения мои глаза округляются, а улыбка сходит с лица. Да он сумасшедший. Это единственное объяснение его поведению.

— А теперь, если ты извинишь нас, Марго, мне нужна минута наедине с моей любимой малышкой, — говорит он, еле сдерживая смех на последних словах.

Марго выглядит сбитой с толку нашим взаимодействием. Взгляд ее прищуренных глаз перепрыгивает с меня на него и обратно — она явно не купилась на выдумку. Качнув головой, она закатывает глаза.

— Как скажешь. Только, когда наиграешься, проследи за тем, чтобы она ушла, — с сарказмом говорит эта вредная женщина на английском — выходит, она все-таки знает его, — и на этом, развернувшись на каблуках, оставляет нас, уводя за собой и охрану. Цирк окончен, разочарованная публика разошлась.

Незнакомец берет меня под руку и уводит вглубь галереи, где, кроме нас двоих, никого больше нет.

— Вы что, ненормальный? — Дрожа от возмущения, я выкручиваюсь из его хватки. — Зачем вы это сделали?

И вижу, что в довершение ко всему этот роскошный безумец явно доволен собой.

— Полегче, красавица. Я, вроде бы, только что спас вашу шею.

— Но… — Проклятье. Он прав. — Спасибо, конечно, но…

— Обращайтесь, — добавляет он дерзко, дернув краешком рта.

— Но вы поцеловали меня. — Моя гордость еще уязвлена тем, как бесцеремонно он со мной обращался.

— Вы, ma chérie, насколько я помню, не особенно возражали. — Его рот опасно кривится, а прикрытый тяжелыми веками взгляд падает сначала на мои губы, а потом на глаза. — Вы ответили на мой поцелуй.

Мои щеки пылают огнем. Внутри каруселью кружится память о его поцелуе, о жаре и силе обнимающих меня рук. Я поспешно выпаливаю:

— В-вы застали меня врасплох. Вот и все.

— Конечно, красавица. — Скрестив руки, он с самым что ни на есть непринужденным и самоуверенным видом приваливается к стене. — Но будь я проклят, если стану извиняться за то, что поцеловал вас.

Он отрывается от стены и преодолевает разделяющее нас расстояние. Мое сердце гулко бьется в груди. Я знаю, что надо уйти, но мои ноги словно приклеились к полу, а все защитные реакции оказались парализованы приближающимся ко мне человеком с дьявольскими огоньками в глазах. Он смотрит на меня так, словно я голая, словно я уже лежу с ним в постели, готовая, чтобы он взял меня. И боже мой, на одну слабую, предательскую секунду, я представляю, каким может быть секс с ним. Диким. Эротичным. Животным. Таким, как он сам.

Встав напротив меня, он наклоняется так, что его губы почти задевают мои. Его дыхание, сладкое, мягкое, овевает мне кожу.

— Потому что мне это понравилось. Очень. Скажу больше, меня так и тянет поцеловать вас еще раз.

Я на шаг отступаю назад. По моим венам разносится страх и, возможно, еще возбуждение.

— Вы не посмеете.

— Вы знаете, что посмею, и вам это понравится не меньше, чем в первый раз.

— Какую чушь вы несете. — Я недоверчиво, потрясенно смеюсь. — Все. Я ухожу. Благодарю за спасение, — добавляю с сарказмом.

Я не дожидаюсь ответа. Я разворачиваюсь и, оставив его стоять позади, слепо иду. Каждая моя клетка молит меня бежать со всех ног, из галереи и как можно дальше от этого человека, но я принуждаю себя идти четким, уверенным шагом, чтобы показать ему, что он до меня не добрался.

— Подождите, там… — говорит он мне вслед, но я его игнорирую. И оказывается, что зря, поскольку я попадаю не к выходу, а в какое-то соседнее помещение. Нет, серьезно? Серьезно? Я не склонна к истерикам, но сейчас очень близка к тому, чтобы топнуть ногой.

С красным от злости лицом и руками, сжатыми в кулаки, я возвращаюсь назад — лишь для того, чтобы обнаружить его расслабленно стоящим на том самом месте, где я его бросила. В его глазах пляшет веселье.

— Не туда повернули?

— Идите к черту.

Последнее, что я слышу, — его смех у себя за спиной.

 

Глава 3

На следующий день…

После утренней пробежки я останавливаюсь на углу, чтобы перевести дух. По моему лбу катится пот, и все мышцы болят, но мне хорошо. Пока я стою, наклонившись и опершись о колени, в меня врезается какая-то парочка. И не взглянув на меня, они быстро и равнодушно извиняются на французском, после чего исчезают внутри. Отлично. Судя по всему, я только что встретилась со своими соседями.

Со вздохом качнув головой, я тоже захожу в дом. И вижу, что в лобби ждет лифта та самая парочка. Они слишком увлечены друг другом и не замечают, что уже не одни. Его лица мне не видно. Только ее. Он толкает женщину к стенке, она хрипло смеется, но смех исчезает, как только он начинает лениво ее целовать, пока она держится за его плечи.

Невпечатленная, слишком уставшая для того, чтобы из-за невоспитанности этой парочки ощутить дискомфорт, я встаю подальше от них и несколько раз нажимаю на кнопку вызова лифта. Чтобы отвлечься, я смотрю на мраморный пол и методично считаю черные и белые плитки.

Помогает не очень.

Мне все равно слышно, как между поцелуями женщина тихо постанывает, а мужчина шепчет ей на ухо соблазняющие слова. Я их не понимаю, но оно и не нужно. В каждом гипнотизирующем слоге, который он произносит, вибрирует удовольствие и сводящая с ума плотская страсть. От мысли о том, что именно он может ей говорить, к моим щекам приливает тепло.

Я стараюсь на них не смотреть, но в итоге любопытство, как всегда, побеждает. Парочка, слившись в жарких объятиях, ничего не замечает вокруг. Мужчина уткнулся лицом в шею женщины, и мой взгляд следует за каждым движением ее рук, поглаживающих его по спине. Эротичность происходящего действует на меня как наркотик. Очень сильный наркотик. Я хочу отвернуться, но не могу. Уильям не верит в публичные проявления чувств. Он считает их отвратительными, недостойными себя и своего имени. Он никогда не притронулся бы ко мне таким образом за пределами спальни, да и я наверняка не позволила бы ему.

Но в глубине души я очарована. Непристойная сцена, разворачивающаяся перед моими глазами, полностью захватила меня, и на мгновение я начинаю завидовать им, этим мужчине и женщине, которые во имя желания могут с легкостью показать средний палец приличиям и правилам этикета. Когда-то давно меня тоже не волновало, что обо мне думают люди. Свобода была слишком прекрасна, чтобы переживать. Но это было много лет и жизней назад. Мои мысли переносятся ко вчерашнему вечеру, к нахальному незнакомцу, к проклятому поцелую, ко всему, что я ощутила, но я сердито выталкиваю их из головы. Жалея, что не могу изгнать этот опыт из памяти навсегда.

Словно в трансе я нечаянно выпускаю из рук телефон, и звук, с которым он падает на пол, привлекает внимание незнакомца. Сразу перестав ее целовать, он поворачивается ко мне. На его лице удивление. Не может быть, думаю я про себя. Этого просто не может быть. Пол под моими ногами начинает дрожать. Мне хочется провалиться сквозь землю. Или оказаться в безопасности своего дома в Гринвиче. Потому что прямо на меня глядят глаза дьявола — те самые ярко-голубые глаза, которые я предпочла бы никогда больше не видеть.

Отпустив женщину, он легким, небрежным, но уверенным жестом проводит рукой по своим волосам цвета воронова крыла и начинает идти мне навстречу. Я стою, застыв будто статуя. Он наклоняется, чтобы поднять телефон, о котором я успела забыть, и подает его мне. Левый уголок его рта приподнимается в дерзкой полуулыбке.

— Похоже, у судьбы зловещее чувство юмора.

— Благодарю, — отвечаю я холодно и, пока мы глядим друг на друга, пытаюсь не показать, что во мне бурлит хаос. Стараясь не прикасаться к нему, я забираю свой телефон. — И да, похоже на то.

Он смотрит на меня таким взглядом… словно уже раздевает меня.

— Я думал, что никогда больше вас не увижу, — говорит он негромко, слова — точно ласка.

— Себастьен… mon amour, — произносит красивая женщина, перетягивая его внимание на себя.

Открывается лифт. Благодарная ему за кратковременное спасение, я захожу внутрь и, сложив руки, начинаю разглядывать кнопки — так внимательно, словно они самая интересная вещь на земле. Когда ко мне присоединяется пара, я делаю вид, будто их нет, но на самом деле остро ощущаю его, его движения, его запах — он словно лес зимой. Чистый, свежий, древесный.

На своем этаже я выхожу. Стараюсь идти как можно спокойнее, хоть и чувствую себя так, словно за мной гонится стая волков. Я пытаюсь не оглянуться, но остановить себя и не бросить еще один взгляд на него — самого большого и грозного волка — не могу. Это оказывается ошибкой. Потому что он тоже смотрит мне вслед — таким взглядом, словно готов съесть меня на обед. Он беззастенчиво смотрит мне прямо в лицо. Соблазняя меня. Приглашая. Напоминая о том, что между нами произошло.

— Еще увидимся, соседка, — обещает мне он. С коварной улыбкой он берет свою женщину за руку, прикладывается к ее открытой ладони губами, и отдача от поцелуя пробирает меня до самого естества.

Словно трусихе, мне хочется отвернуться, но показывать, как глубоко он проник мне под кожу, я не хочу.

— И не рассчитывайте. — Я вздергиваю подбородок и удерживаю его взгляд до тех пор, пока между нами не закрывается лифт.

***

В тот же день…

Внутренне онемев, я смотрю на кремовую плитку перед собой.

— Значит, ты не приедешь? — спрашиваю я тупо и, покрепче сжав телефон, выключаю плиту. Мясной соус — любимый соус Уильяма, — булькающий в большой железной кастрюле, забыт. — Что случилось? — Внезапно почувствовав тошноту от запаха помидоров и орегано, я выхожу в коридор.

— Милая, я нужен Ларри в Нью-Йорке. С этой сделкой столько денег стоит на кону.

— А как же твои встречи в Париже?

— Их перенесли на потом.

Мне следовало понять, чем все закончится, еще два дня назад, когда Уильям — из-за какого-то «перенесенного в последний момент совещания» — сказал мне лететь в Париж без него. Но все шло замечательно, и я решила поверить. Я думала, что мы начали с новой страницы. Что Уильям заслуживает доверия — раз уж он пытается наладить нашу семейную жизнь.

Едва ступив в роскошно декорированную квартиру, я бросила все силы на то, чтобы навести в ней домашний уют. Я немного умею, но составить красивый букет и забить холодильник могу, вот я и занимала себя, считая часы до момента, когда наконец-то приедет Уильям. Когда все станет, как надо. А если внутренний голос и нашептывал мне, что что-то не так, то я его игнорировала. Мы начали новую жизнь. И в ней не было места для моих былых страхов и паранойи.

— Конечно, я и сам очень расстроен, — говорит он, притворяясь, что огорчен. Я практически вижу, как он сидит в кожаном кресле у себя в кабинете и проводит пальцами по волосам. — Но у меня связаны руки. Я нужен здесь.

Я делаю долгий вдох и закрываю глаза, осознав, что сражаюсь в заранее проигранной битве.

— Нет смысла это мусолить. Суть в том, что я здесь, а ты там. И уже не приедешь.

— Вэл…

— Не надо, — говорю я чересчур резко. Перестав сжимать телефон, я зло стираю с лица слезу. Потом, взяв свои дурацкие эмоции под контроль, прибавляю: — Вот, что я сделаю, — останусь здесь.

— Ты не вернешься домой?

— Нет. Не вернусь. — Я всасываю в легкие воздух, набираясь сил, чтобы выстоять против него. — Мне надо побыть в одиночестве. И о многом подумать. Что у меня вряд ли получится рядом с тобой. — Потому что рядом с тобой я превращаюсь в круглую дуру. Ты будешь продолжать кормить меня ложью, а я, словно голодающая, буду продолжать жадно глотать ее.

— Твою мать, Вэл, о многом — это о чем?

Я выдыхаю и иду в ванную за салфеткой, чтобы высморкать нос.

— Ты правда не знаешь?

Он очень долго молчит и этим молчанием словно ставит оглушительную финальную точку.

Внезапно на меня наваливается усталость. Я сажусь на холодный пол ванной и прислоняюсь к стене. Да, возможно, я реагирую слишком бурно. Это всего лишь поездка, разве не так? Но я злюсь на себя за то, что опять поддалась на его лживые обещания, и, кроме своего слабого сердца, мне некого в этом винить.

— Можно спросить у тебя одну вещь? Ты правда хотел всего, о чем тогда говорил? Или это была обычная чушь?

Если б он стоял напротив меня, то отвернулся бы, не в силах посмотреть мне в глаза.

— Вэл, конечно, хотел. И хочу до сих пор.

Мою голову переполняет столько сомнений и страхов. Они раздражают меня, но вытеснить их из сознания не выходит. Если он не обманывает, то почему ему нельзя прилететь, как только его встречи закончатся? Почему он не может взять отпуск, как обещал? Может, эта поездка — всего лишь уловка, чтобы убрать меня с глаз? Он опять трахается на стороне? Впрочем, озвучить эти вопросы я не могу. Они остаются внутри, где гниют, отравляя меня. Потому что я слабая и боюсь узнавать, какими будут ответы. Отрицание — такая коварная, подлая тварь.

— Иногда я жалею, что мне не хватает сил уйти от тебя. — Я замолкаю. Представляю его глаза, чувствуя, как по лицу косо струятся горячие слезы. — Наверное, я еще бо́льшая дура, чем полагала сначала, потому что заставить себя разлюбить тебя я не могу.

И я, не давая ему шанса ответить, вешаю трубку.

 

Глава 4

— Знаешь, что я подумал, когда впервые увидел тебя? — спросил Уильям, притягивая меня поближе к себе.

Нашим фоном, пока мы танцевали на пляже Пуэрто-Эскондидо, был шорох Тихого океана. В ресторане, где мы поужинали, играли Jarabedepalo и их «El Lado Oscuro». В наших венах струился мескаль. Ноги утопали в песке. Соленый, влажный, горячий воздух ласкал нашу кожу. Ярко светили звезды. Недалеко от нас волны с плеском разбивались о берег. Мне хотелось остановить время и остаться в этом мгновении навсегда.

Я положила щеку ему на грудь и стала слушать биение его сердца.

— Нет… ты никогда не рассказывал.

— Ты тогда рыдала на плече Сэйлор из-за какого-то парня.

— Лучший эпизод в моей жизни, — с сарказмом проговорила я.

— Мне это показалось очаровательным.

Я застонала.

— Жалко — вот, как это было. Но… так о чем, говоришь, ты подумал?

— Напрашиваетесь на комплименты, миссис Фицпатрик?

— Как всегда.

Он рассмеялся, и один этот звук мог вскружить женщине голову. Начал меня целовать — в шею, в голые плечи, всюду, куда только мог дотянуться, — и я, чтобы не застонать, закусила губу.

— Я увидел девушку. Совсем юную. С буйной копной длинных волос. В несочетающейся одежде. Которая между всхлипами говорила так быстро, что я едва разбирал ее речь.

— О боже. — Я зарылась лицом ему в грудь. — Все было настолько ужасно?

Он положил под мой подбородок палец и мягко его приподнял, чтобы заглянуть мне в глаза.

— И тем не менее все важные мужчины, сидящие в том кафе, не могли отвести от этой девушки взгляд.

— И ты тоже? — спросила я робко, и мое сердце начало выбивать бешеный ритм.

— Милая, я ревновал к баристе, который обслуживал вас. Я ревновал к парню, который вынудил тебя плакать. Я ревновал ко всем, кто был у тебя до и будет после меня. Кто-то подал тебе салфетку, пытаясь обратить твое внимание на себя. Я наблюдал за ним, готовый ударить его только за то, что он посмел к тебе подойти, но ты едва к нему обернулась. Ты совершенно не осознавала, какое воздействие оказываешь на мужчин. — Он помолчал. — И не осознаешь до сих пор.

— Такие вещи никогда не волновали меня.

Он грустно улыбнулся.

— Я знаю.

— Плюс меня волнует только один мужчина. — Перестав танцевать, я взяла его за руки. Поднесла их к губам и по очереди поцеловала ладони. — Я принадлежу только тебе.

— Я знаю.

***

Молодая официантка ставит на столик фрукты и чашку эспрессо.

— Merci. — Я кладу себе на колени салфетку.

— De rien. — Она улыбается и уходит принимать заказ у соседнего столика.

Есть не хочется. Я тянусь к фарфоровой чашке и, пока ее тепло согревает мне пальцы, глубоко дышу, наслаждаясь заполняющим мои легкие запахом кофе.

Забавно, как определенные вещи напоминают мне об Уильяме и нашей с ним жизни. Накрытый для завтрака стол. Запах кофе. Мескаль. Испанская музыка. Воспоминания встроены в мое существо, они — часть того, кто я есть. Если б в день нашей свадьбы вы спросили меня, считаю ли я, что наш брак будет достаточно крепким, чтобы пережить искушения, неудачи, бедность, взлеты с падениями, горе, потери — все чертовы пресловутые беды, — я бы рассмеялась вам прямо в лицо и сказала бы, что наша любовь выдержит все. Самое смешное, что тогда я искренне этому верила. Мы были так счастливы. Но опять же, я не могла и помыслить, что Уильям заведет роман с другой женщиной у меня за спиной. Сэйлор умоляла меня бросить его.

Но я не смогла.

С экспрессо в руках я смотрю в окошко кафе и наблюдаю за парижанами на улицах, пропитанных историей и красотой. Мой терапевт спрашивал, что побудило меня остаться. Деньги? Статус? Комфортная жизнь? Любовь? Воспоминания о том, кем мы были? Страх перед неизвестностью и одиночеством? Я никогда не отличалась практичностью. Всегда следовала только за сердцем, но когда столкнулась с такими вопросами и стоящей за ними суровой реальностью, обманывать себя стало сложней.

Меня побудила остаться не только любовь. Я столько лет занималась исключительно тем, что была женой Уильяма, и перспектива выяснять, кто я без него, ужасала — и ужасает — меня. Если быть с собой откровенной, я думаю, именно это в его предательстве и ранило меня сильнее всего. То, что он превратил в фарс все, что было мне дорого. Он заставил меня усомниться в себе как в жене, как в личности и как в женщине.

Почти допив свой эспрессо, я принимаюсь листать путеводитель. Куда пойти дальше? В Лувр? В Нотр-Дам? После телефонного разговора я, хорошенько выплакавшись, заключила с собой договор: я не позволю состоянию нашего брака выбить меня из седла и не дам беспорядку внутри омрачить эту поездку. К черту. Не получит мой муж удовольствия испортить еще и ее. Я в Париже, в Городе Света, где жили Пикассо, Хемингуэй и Матисс. И пока я решаю, что делать со своей жизнью и с остатками нашего брака, я буду этим городом наслаждаться.

Читая абзац об архитектуре прославленного собора, я поправляю очки. Уильям их ненавидел. Говорил, что я выгляжу в них, как зануда, и часто просил поменять их на линзы. Довольная, я улыбаюсь. Похоже, мой бунтарский дух не исчез до конца.

Подходит за пустой тарелкой официантка. Пока я благодарю ее, мимо кафе проходит тот несносный мужчина из галереи — тот самый, чей поцелуй и объятья я еще чувствую, будто фантомную боль. Его походка легка и расслаблена. Он уже удаляется, но потом замечает пожилого месье, сидящего через несколько столиков от меня, останавливается и заходит, чтобы с ним пообщаться. От одного его присутствия рядом мой пульс начинает зашкаливать. Какое-то время они разговаривают. А я, будто Любопытный Том, не могу перестать смотреть на него. На пряди волос, свободно падающие на лоб. На мальчишескую полуулыбку, остающуюся у него на губах после смеха над чем-то, что сказал его собеседник. На резкие черты лица, контрастирующие с полным чувственным ртом. Брутальность. Вот верное слово. Он брутально красив безо всяких усилий.

Он поднимает лицо и обводит помещение взглядом. Меня охватывает панический страх — вдруг он заметит, что я смотрю на него с разинутым ртом? — и я неуклюже роняю книгу себе на колени. Как можно быстрее я поднимаю ее и, закрыв ею лицо, притворяюсь, будто читаю, а на самом деле молча молюсь, чтобы он меня не увидел.

Пожалуйста, ну пожалуйста…

— Привет, соседка.

Вот черт.

— Привет. — Я заставляю себя посмотреть на него, и меня вновь поражает то, насколько пронизывающий у него взгляд. Но опять же, все в нем будто создано для того, чтобы пробуждать самые потаенные, самые эротические фантазии. — Не заметила вас.

Если он и догадался, что я нагло вру, то показывать это не стал.

— Интересная книга? — Он, словно читая название, склоняет голову набок. Уголки его рта ползут вверх, в глазах пляшет веселье.

— Какая? А. Да, вполне. — Я кошусь на виновницу и замечаю, что держу ее вверх ногами. Твою ж мать. Я переворачиваю ее. — Я пыталась… ну вы понимаете. Увидеть картину со всех сторон, — придумываю убогую отговорку. Валентина, серьезно? Со всех сторон?

Он издает смешок — возбуждающий, хрипловатый, мужской.

— Мы с вами все продолжаем сталкиваться, — прибавляет он тихо, мягко и медленно, опьяняющая улыбка не сходит с его чувственных губ.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю… Еще пытаюсь понять. — Он смотрит на стул напротив меня. — Можно?

— Нет, я…

Он выдвигает стул и садится напротив, наши колени соприкасаются. Снимает пиджак и вешает его сзади на спинку. Пока он все это делает, я отчаянно пытаюсь не глазеть на него. Учитывая, что он остался в выцветшей черной футболке, облегающей его мускулистую грудь, мне требуется вся моя сила воли на то, чтобы оторвать от него и его золотистой кожи свой взгляд.

— …уже ухожу.

Он кивает на книгу, которая лежит, открытая, на столе.

— Куда?

Я захлопываю ее.

— Никуда.

— Bien. — Он оглядывается, желая сделать заказ, хотя мог бы и не утруждать себя поиском официантки. Она пожирает его глазами с тех пор, как он сел, ждет возможности подойти. — Тогда вы сможете выпить со мной по бокалу вина.

Я встаю и подхватываю свою сумочку.

— Спасибо за предложение, но я лучше пойду.

— Еще сердитесь на меня за тот день? — Он тянется через крошечный столик и берет меня за руку. — Очень жаль, если так.

— Я думала, вы не намерены извиняться. — От его прикосновения сквозь меня проносятся разряды будоражащего электрического тепла. Однако логика — или чувство самосохранения — побеждает, и я вытягиваю из его руки свои пальцы.

— Я и не извиняюсь. Мне жаль, что оно вас расстроило, но не жаль, что случилось. Останьтесь.

— Как я уже сказала, я лучше пойду. — Все в нем вызывает желание проложить между нами двумя океан.

Он склоняет голову набок, оглядывает меня.

— Жаль… не думал, что вы такая трусиха.

Я оскорбленно цепляюсь за сумочку.

— Я не трусиха.

— Так докажите. — Он выгибает бровь. — Выпейте со мной по бокалу вина.

Не говоря ни слова, я отпускаю сумочку и снова сажусь. Потом чопорно складываю руки на коленях и, молча отвечая на вызов, поднимаю глаза. Что ж, это танго можно танцевать и вдвоем.

Он одобрительно усмехается.

Подходит официантка, и между нами устанавливается временный мир. Его взгляд, пока он заказывает бутылку брунелло, остается прикован ко мне. Мне с трудом удается не ерзать. Наконец официантка уходит, и мы остаемся наедине.

Удобно откинувшись на спинку стула, он горизонтально кладет одну ногу на колено второй и запускает обе руки в свои черные волосы. У меня начинает покалывать пальцы — так хочется потрогать их мягкость.

— Вам идет, — говорит он, показывая на мои глаза.

Мои руки непроизвольно взлетают к круглым очкам в роговой оправе, и когда до меня доходит, о чем он, я испускаю мысленный стон. Я начинаю было снимать их, но потом решаю оставить.

— Вот и правильно. Мне нравится, как они на вас выглядят.

Мое сердце пропускает удар. Я жарко краснею.

— Спасибо, — отвечаю ему, но ответ больше похож на вопрос.

— Не за что. — Пристально наблюдая за мной, он мягко дотрагивается до моей скулы, отчего у меня возникает чувство, будто меня окатили бензином и подожгли. — Вы так мило краснеете.

— Вы всегда говорите все, что приходит на ум? — Я издаю дрожащий смешок и, обернув пальцами чашку эспрессо, нервно барабаню по ней, пока вокруг нас плавают ароматы кофе и круассанов. Воспоминание о его поцелуе и реальность его прикосновения пронзают меня, как стрела. — И делаете все, что хотите?

Он хмыкает.

— Да. Вам как-нибудь тоже стоит попробовать.

— Вы поэтому поцеловали меня?

Я внутренне вздрагиваю. Зачем я заговорила об этом? Теперь он уверен, что я вспоминала его поцелуй. Конечно, оно так и было, но ему знать об этом необязательно. Черт побери.

— Я поцеловал вас, потому что мне захотелось.

— Не лучшая причина для того, чтобы целовать незнакомых людей.

— Вы поэтому ответили на мой поцелуй?

Туше́.

Пытаясь не рассмеяться над словами этого невозможного человека, я концентрируюсь на давно остывшем эспрессо.

— Как там Марго?

— Уверен, сумела оправиться.

— Боже, надеюсь. Она так разозлилась… Хотя я ее не виню.

— А зачем вообще вы зашли?

— По ошибке. Не сразу поняла, что вломилась на закрытую вечеринку. — Я закусываю губу, вспоминая весь инцидент. Сейчас он кажется даже немного смешным. — На самом деле, я уже уходила, но потом заметила картину с цветком.

— Вот как? Готов поспорить, вы сочли ее жуткой.

— Вовсе нет. Не знаю, кто автор, но он очень талантлив. Глядя на нее, видишь любовь. Чувствуешь боль.

— Почему? — спрашивает он тихо, чуть ли не шепотом.

— Я понимаю, что несу чепуху, но, глядя на эту картину, мне почему-то стало больно за автора. Странно, наверное, но мне показалось… мне показалось, что на холсте нарисовано его сердце.

— Да уж, действительно странно. — Он откашливается, его глаза на мгновение заволакивает тень. Он моргает, и она пропадает. — Итак, соседка. Что привело вас в Париж?

— Прошу вас, зовите меня Валентина. — Я делаю вдох, пытаясь подобрать отговорку. — Наверное, мне просто понадобился перерыв.

— А я Себастьен, — говорит он с божественным французским акцентом. — Перерыв от чего?

— Себастьен, — повторяю я, перекатывая слово на языке, пробуя его вкус. Стоило мне произнести его имя вслух, и мое сердце по непонятной причине быстро заколотилось. — Не знаю… от жизни, наверное.

— Тогда вы приехали в нужное место. Вы путешествуете одна?

Я киваю.

— Мой муж остался в Нью-Йорке. — При упоминании Уильяма меня охватывает чувство вины. Уставившись вниз, я начинаю придумывать, что бы такое сказать, чтобы уйти.

— Знаете, если смотреть так на стол, то можно прожечь в нем дыру, — добродушно говорит он.

Я быстро поднимаю лицо.

— Вот. — Он глядит мне в глаза, и его взгляд по камушку разрушает мою оборону, уносит меня в укромное место, раздевает и трахает. — Так-то лучше.

Мне следует встать и уйти, но, как и тогда в галерее, я обнаруживаю, что не в силах пошевелиться. И я продолжаю глупо сидеть, потому что в глубине души знаю, что уходить не хочу. Я хочу остаться с ним рядом. Рискованная игра, но, похоже, заставить себя волноваться об этом я не могу.

— Пожалуйста, не надо смотреть на меня таким взглядом, — тихо молю его я.

— Почему? — Он тянется к пиджаку, достает сигареты. Небрежно кладет одну между губ и прикуривает. Потом, склонив голову набок, выпускает изо рта струйку дыма. — Вы красивая женщина.

На одну безумную, отчаянную секунду я задаюсь вопросом, что будет, если он снова поцелует меня. Будет ли мне так же приятно, как в первый раз? Испытаю ли я то же пронзительное желание? Тот же голод? Охваченная неодолимой потребностью прикоснуться к нему, я сжимаю чашку так сильно, что можно лишь удивляться, как она не трескается у меня прямо в руках.

— Потому что мне это нравится, хотя не должно.

— Потому что вы замужем?

— Да.

— А если я скажу вам, что мне все равно? — Он проводит кончиком языка по своей чувственной нижней губе, потом поднимает руку ко рту, словно для того, чтобы сделать очередную затяжку, но на полпути рука останавливается. На его лице появляется медленная, смертельно привлекательная улыбка. — Валентина, чего вы на самом деле боитесь?

Тебя. Себя.

— Мне нужно идти.

Не давая ему возразить, я хватаю свою сумочку «биркин», резко отодвигаю стул и выбегаю за дверь. Я еще слышу, как звенит колокольчик над дверью, пока запахиваю потуже свой тренчкот и с максимально возможной скоростью ухожу. На максимально возможное расстояние — от кафе, от мужчины внутри и от всего, что я из-за него стала желать.

***

На следующий день, вернувшись после прогулки домой, я нахожу под дверью большую перевязанную посылку. Хмурюсь, потом замечаю под веревкой записку. Я разворачиваю ее.

«Вы все еще должны со мной выпить. С.»

Трясущимися от нервов руками я разрываю бумагу — от спешки неуклюже и потому слишком долго, — и ахаю, когда обнаруживаю под ней ту картину, которая восхитила меня в галерее, картину, которая привела меня к Себастьену. Оцепенев, я ищу подпись и нахожу ее в правом верхнем углу.

С. Леруа

О, боже мой.

Это он.

 

Глава 5

— О чем думаешь?

Я откинулась на подголовник, наслаждаясь теплым весенним ветром, задувающим волосы мне на лицо. Был один из первых дней марта. Светило солнце, распускались цветы, и люди меняли зимние вещи на платья и шорты.

— Нервничаю.

Уильям взял меня за руку и переплел наши с ним пальцы.

— Не надо. Моя семья полюбит тебя.

Я посмотрела на него, ведущего кабриолет с опущенным верхом, и его безупречный профиль.

— Ты говоришь это просто чтобы я успокоилась.

— Естественно, для чего же еще?

Я шлепнула его по плечу, а он рассмеялся.

— Дурак.

— Извини. — Он поднес мою руку к губам и поцеловал ее. — Я знаю, что мои родные полюбят тебя, потому что они желают мне самого лучшего, а ты, Вэл, и есть самое лучшее. Разве ты не заметила? Я без ума от тебя.

Дерзко ему улыбнувшись, я вдруг до ужаса захотела поколебать его идеальный фасад, свести с ума от желания, дразнить его до тех пор, пока он не станет целиком в моей власти.

— Насколько? — Я поднесла к его бедрам руку и кончиком пальца обвела его член. — Насколько ты от меня без ума, Уильям? — спросила я с придыханием, чувствуя, как бугор в его брюках растет, слушая, как его дыхание становится чаще. — Достаточно, чтобы позволить мне взять его в рот прямо сейчас?

— Вэл… — взмолился Уильям, голос стал сиплым от страсти.

Я отстегнулась и, послав осторожность к чертям, забралась на сиденье с ногами. Потом наклонилась — в мои ребра впился рычаг переключения передач — и медленно расстегнула молнию у него на штанах. Краем глаза я заметила, что Уильям крепче сжал руль, а на его скулах появился румянец. Опьяненная им и свободой, я улыбнулась. Мне было плевать, что вокруг были машины, и нас можно легко увидеть через окно. Я взяла его в рот, и меня снова заполнили его мускусный вкус и толщина. Мою кожу ласкало солнце, на языке был его вкус, по венам растеклось безрассудство, между ног стало мокро.

Его грудь с каждым вздохом вздымалась.

— Женщина, я сейчас во что-нибудь врежусь.

Я рассмеялась, чмокнула его в кончик члена и прошептала ему на ухо:

— Тогда остановись, — я куснула его за мочку, — и трахни меня.

Он чертыхнулся, после чего притормозил на обочине. Я со смехом сбросила трусики так быстро, как только могла, а Уильям за талию перетащил меня к себе на колени и вторгся в меня одним глубоким толчком. Это было быстро. Жестко. Жадно. И непристойно. Руль врезался мне в спину, коленки бились о дверцу и рычаг переключения передач, но это было неважно. Мы кончили — одновременно и мощно, как одно существо.

Я знала, что семья, усыновившая Уильяма, была состоятельной — об этом говорило одно его имя, — но этот факт нисколько не волновал меня. Я была влюблена. А его богатство, если что, находила пугающим. Некоторые из его подарков, сделанных мне, могли, наверное, прокормить небольшую страну.

Но когда железные ворота, охранявшие поместье его семьи, отворились, впуская нас, и мы, свернув на извилистую, густо обсаженную деревьями дорогу, поехали вверх по холму, я невольно задумалась, уж не прыгнула ли я выше головы. Мы встречались уже больше года, наши отношения входили в серьезную стадию, и все же, пока мы приближались к величественной усадьбе, я ощущала внутри только страх. Вдруг я им не понравлюсь? Вдруг его родные решат, что такая, как я, для их наследника недостаточно хороша? Я знала себе цену, но, глядя на огромное здание перед собой, начала сомневаться в том, подхожу ли ему.

Облизнув пересохшие губы, на которых еще сохранился вкус Уильяма, я попыталась разгладить свое простое безыскусное платье. Интересно, что надевают на встречу с высшим светом Америки? Я представила его бабушку и сестру в повседневной одежде, а себя в бальном платье со шлейфом, и рассмеялась.

— Что тебя рассмешило?

Я оглянулась на Уильяма — его светлые волосы растрепались от моих рук, губы припухли от моих поцелуев — и подумала, что на моем теле, наверное, еще есть его запах, следы его ласк.

— Так, ничего.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и я увидела всю ту любовь, которую он ко мне чувствовал. И эта любовь дала мне силы на встречу с его семьей и на все, что бы ни случилось потом.

Его приемная бабушка, сводная сестра, ее муж и подруга семьи обедали на открытой веранде. Два больших зонта закрывали гостей от весеннего солнца. На столе стояли бокалы с шампанским и лимонадом и тарелки со всеми деликатесами, которые только можно вообразить.

Как только матриарх семейства увидела Уильяма, она ласково улыбнулась ему с сияющим любовью и гордостью взглядом. Ей было под восемьдесят, ее белоснежные волосы были идеально уложены, фарфорово-белая кожа словно не знала прикосновения солнца. Лоретта показалась мне похожей на зиму. Когда ее глаза остановились на мне, то под ее критическим взглядом я ощутила себя нашалившим ребенком и поняла: она считает, что я ее внуку не пара.

Сестра Уильяма — очень светловолосая, очень высокая и очень богатая — проинспектировала мое платье и, вероятно, сразу же поняла, что я купила его на распродаже два сезона назад. Чувствуя себя коровой на фермерской выставке, я заправила за ухо прядь своих непослушных волос. Уильям, видимо, почувствовав мой дискомфорт, взял меня за руку и ободряюще ее сжал.

— Наконец-то, Уильям. Иди сюда и подари пожилой женщине поцелуй.

Продолжая держать меня за руку, Уильям подошел к месту, где она восседала. Потом отпустил меня, чтобы наклониться и поцеловать свою бабушку в обе щеки, пока та внимательно наблюдала за ним.

— Я так давно тебя не видела. Решила, что ты совсем забыл обо мне.

— Как я могу забыть свою первую любовь, — галантно ответил он.

— О, прибереги свою лесть для других. Со мной она не работает, — сказала она, но его слова явно доставили ей удовольствие.

Выпрямившись, Уильям с сожалением улыбнулся.

— У меня были дела. Но теперь я здесь и привез познакомиться с вами одного очень особенного для меня человека. Бабушка, это Валентина. — Он подвел меня к ней. — Валентина, это Лоретта, моя бабушка.

Я протянула ей руку, но она не стала ее пожимать.

— Дай я тебя поцелую, раз уж ты возлюбленная моего Уильяма.

Она назвала меня возлюбленной Уильяма. И сердце мое было счастливо. Но я должна была догадаться, что однажды наступит тот день, когда меня можно будет назвать только так. Что я буду не Валентиной, а возлюбленной Уильяма — его собственностью и больше ничем. Человеком без личности, кроме той, которой меня одарили. Я наклонилась и, когда ее губы коснулись по очереди моих щек, почувствовала, как внутри расползается какой-то непрошенный холодок.

— Уилл, а остальным своим родственникам ты ее не представишь? — поддела его сестра.

Он представил меня своей сестре Гвинет, своему зятю Кристиану, который был слишком увлечен вином и едой, чтобы заметить меня, и Джули, давней подруге Гвинет и Уильяма.

Когда мы сели рядом с Джули, что-то в том, как она взглянула на Уильяма, подсказало мне, что когда-то они были не просто друзьями. Как ни странно, никакой ревности я не почувствовала, но опять же, я была не из ревнивых людей.

— Как добрался? — спросила Уильяма Джули, сделав вид, что меня рядом нет.

— Дорога была ухабистой. — Я положила руку ему на бедро, напоминая о том, что меньше часа назад случилось в машине, и улыбнулась, когда Уильям поперхнулся шампанским. — Но в целом без приключений.

Наверное, я все-таки была из ревнивых.

— Валентина, откуда вы родом? — спросила Гвинет с теплотой, которая до ее глаз не дошла.

— Из городка рядом с Олбани.

— Серьезно? — встрепенулась она. — А откуда конкретно? У нас может быть пара общих знакомых. Мой бывший живет там. Он губернатор Нью-Йорка. — Она рассмеялась и оглядела меня — мое лицо, мой наряд и не самые новые туфли. — Хотя вряд ли мы вращаемся в одних и тех же кругах.

— Гвинет, — предостерегающе произнес Уильям. — Думаю, ты переборщила с шампанским.

— Джули, попроси Уильяма перестать быть таким противным занудой. Я просто пытаюсь растопить лед с… — Она указала на меня хрустальным бокалом с шампанским. — Как, еще раз, ваше имя? За Уильямом сложно поспеть, ведь у него столько подруж…

— Гвинет! Достаточно, — твердо сказал Уильям.

Меня словно окатили холодной водой. Я не рассчитывала на радушный прием, но услышать такие слова — особенно от сестры Уильяма — было больно.

— Идем, милая. Я покажу тебе дом. — Он посмотрел на Гвинет так, словно она была грязью у него под подошвой. — А с тобой я разберусь позже.

Она наигранно содрогнулась.

— Уже вся дрожу. — Потом переключилась на мужа. — Кристиан, мне скучно. Едем домой.

Уильям положил мне на поясницу ладонь, понуждая идти за собой. Слишком ошарашенная для того, чтобы думать, я несколько шагов слепо шла, пока вдруг не осознала, что если сейчас я уйду, если не постою за себя, то она победит. А я не собиралась этого допускать. Ни сейчас, ни потом. Никогда.

Я вернулась к столу и встала напротив них всех. Оглядела их дорогую одежду, их лица, в черты которых было впечатано высокомерие, и гордо вздернула подбородок.

— Вы правы. Мы с вами вращаемся в разных кругах. Я родилась в трейлере, в месте, о котором вы, наверное, сочтете ниже своего достоинства даже подумать. Мои мать и отец умерли от передозировки наркотиками, когда мне едва исполнилось три. — Чтобы не задрожать, я стиснула кулаки. — Меня воспитала тетя. Она растила меня, как родную дочь, пытаясь прокормить нас работой официантки. Я люблю ее и никогда не буду стыдиться себя — как бы вы на меня ни смотрели и что бы ни говорили.

— Да, у меня нет ни ваших денег, ни громкой фамилии, но я чертовски горжусь тем, чего я достигла. Я закончила школу лучшей из класса, а теперь учусь на полной стипендии в колледже. Можете и дальше меня осуждать, но я повторю: я никогда не буду стыдиться того, кто я есть и откуда я родом. — Я сосредоточилась на Уильяме и его зеленых глазах. — Я люблю вашего брата. И любила бы, даже если бы его звали просто Джон Смит.

— Я изменила свое мнение, Уильям. — Его бабушка одобрительно наблюдала за мной с огоньком любопытства в глазах. — Она мне нравится. У нее есть характер. Мой дорогой мальчик, ты сделал правильный выбор.

— Я знаю, — сказал Уильям и взял меня за руку. — А теперь прошу нас извинить.

Я молча последовала за ним вглубь дома. Он привел меня в спальню на втором этаже и закрыл дверь. Не успела я понять, что происходит, как моя спина оказалась прижата к стене, а Уильям впился в мой рот. Когда мы, глотая воздух, оторвались друг от друга, он нежно взял мои щеки в ладони.

— Я люблю тебя, Вэл.

— Что? — слабо спросила я. — Что ты сказал?

— Я люблю тебя.

У меня вырвался всхлип. Вцепившись в его рубашку, я спрятала лицо у него на груди и разрыдалась.

— Я д-думала, ты собираешься б-бросить меня, — сквозь слезы пробормотала я и, когда он издал хриплый смешок, шлепнула его по руке. — Грубиян, это ни капельки не смешно.

— Я люблю тебя, моя сумасшедшая, необузданная, прекрасная Валентина. — Уильям обнял меня так крепко, что стало трудно дышать, и по одной сцеловал мои слезы со щек. — Ты выйдешь за меня?

Мое сердце остановилось. Внутри взорвался целый космос эмоций. Счастье. Благоговейный восторг. Изумление. И любовь.

— А как же твоя семья? Они не обрадуются.

— Мне все равно.

— Не знаю, Уильям. Я не вписываюсь в твой мир. Мы слишком разные.

— Почему?

— Ну… Посмотри на себя. И посмотри на меня.

— Милая, я смотрю и, поверь, ты — все, что я вижу, все, чего я хочу. Валентина, ты меня любишь?

Я поцеловала его в грудь — прямо в сердце.

— Конечно, люблю.

Он поцеловал меня затяжным поцелуем, заставляя забыть обо всех тех причинах, по которым у нас могло не сложиться.

— Тогда скажи «да», Валентина. Я никому и никогда не позволю причинить тебе боль.

— Обещаешь? — Мне был ненавистен прозвучавший в моем голосе страх, но я не могла поверить, что все это на самом деле происходит со мной.

— Да, любовь моя. Обещаю.

Годы спустя он нарушил то обещание, которое было для меня важнее всего.

***

Я кручусь и ворочаюсь, накрывшись подушкой, но она не спасает. Я все равно слышу музыку, которая гремит в квартире вверху. Дотянувшись до тумбочки, я беру телефон. Бога ради, уже больше одиннадцати. Я со стоном откидываюсь на спину и, уставившись в потолок, думаю, не позвонить ли в полицию. Впрочем, я сразу же отметаю эту идею. Я ведь даже не знаю их номер. Я затыкаю уши и закрываю глаза. Но, как и подушка, это жалкое подобие защиты от шума не помогает.

В конце концов я бросаю попытки заснуть и пару минут наблюдаю за тем, как от басов трясутся хрустальные подвески на люстре. Бум. Бум. Бум. Бум. Бум. Бум. Бум. Бум. Бум. Бум. Бум.

Ну все. С меня хватит.

Я отбрасываю в сторону одеяло, соскакиваю с постели, хватаю свой кашемировый кардиган и, готовая устроить скандал, отправляюсь на поиски тех, кто мешает мне спать. Мне плевать, что я не знаю французский и даже еды заказать себе не могу, не говоря уже о том, чтобы пожаловаться на соседей. Как-нибудь справлюсь. Ваша гребаная musique играет чересчур громко, vous меня поняли? Я зла. Я устала. И совершенно трезва.

Не дожидаясь лифта, я поднимаюсь по лестнице и теперь стою напротив квартиры, где живет хулиган. Стянув вокруг себя кардиган, точно броню перед битвой, я поднимаю руку и громко стучу. Пока мне открывают, я пытаюсь представить, кто может быть по ту сторону двери. Наверное, это подросток, который в отсутствие родителей закатил вечеринку, или пожилой человек с плохим слухом. При этой мысли я немного смягчаюсь.

Меньше всего я ожидала, что мне откроет Себастьен. Мои глаза округляются, и я сглатываю. Полуголый Себастьен. Боже мой, ты прекрасен.

Он дерзко мне ухмыляется, пытаясь не рассмеяться.

— Благодарю.

Боже. Пожалуйста, пусть я не произнесла это вслух. Умоляю тебя. Ну пожалуйста.

— Я что, произнесла это вслух?

— Да.

Ну конечно.

Я стесненно откашливаюсь и меняю тему.

— На вас нет рубашки.

Его взгляд вместе с моим скользит по его обнаженному торсу, по мышцам на широкой груди. Справа ее покрывают пятна краски разных цветов, и еще чуть-чуть есть на выступах пресса. Он бесподобен. Покраснев так, словно меня окунули в огонь, я закусываю губу и, сжав кулаки, еле сдерживаюсь, чтобы не коснуться идеальной глубокой V между косточками его бедер или дорожки волос, исчезающей за ремнем. Все в нем от умопомрачительных рук до рельефных мускулов на золотистой груди кричит: он мужчина, мужчина, мужчина. Настоящий мужчина. Забудьте о падших ангелах. Он — Царь Преисподней, демонстрирующий, насколько волшебно и невыразимо приятно будет с ним согрешить. Я представляю, как стою перед ним на коленях, покорная раба у его ног, пока мой рот, мой язык, мои пальцы исследуют каждый дюйм его порочного тела. Осознав, куда движутся мои мысли, я краснею еще сильней.

Он улыбается медленной, пьянящей улыбкой и снова поднимает глаза на меня.

— Да, похоже, что нет. — Он лениво опирается локтем о косяк. — Валентина, я могу вам чем-то помочь?

От интонации, с которой он произнес мое имя, у меня по спине бежит восхитительный холодок. Качнув головой, я делаю вдох. Женщина, возьми себя в руке. Тебе сколько? Семнадцать?

— Я не могу заснуть.

Он наклоняется — лишь чуть-чуть, но клянусь, я могу чувствовать исходящее от его тела тепло.

— Я могу придумать несколько очень занимательных способов решения вашей проблемы, — говорит он, во взгляде и голосе — откровенный порочный призыв.

— Да. В смысле, нет, — заикаюсь я, проклиная свою неуклюжесть. — Я не об этом. Я насчет вашей музыки. Она не дает мне заснуть. Хотела спросить, не могли бы вы ее немножечко приглушить?

— Зависит от вас.

— Каким образом? — хмурюсь я.

Он облизывает губу.

— Смотря что вы пожелаете дать мне взамен.

Мое сердце пропускает удар. Я выгибаю бровь.

— Вы ведь шутите, да?

Он наклоняется, пока его рот не оказывается близ моих губ. Пока их не целует его дыхание, отдающее сигаретами и сладким вином.

— Если дело касается вас — никогда.

В этот самый момент мы оба слышим, как какая-то женщина говорит:

— Bonsoir, Себастьен.

Вздрогнув, я отступаю назад, а Себастьен переключает внимание на соседку.

— Bonsoir, Марион. Vous passez une bonne soirée?

Пока женщина отвечает, он кладет мне на поясницу ладонь — меня будто током пронзает — и притягивает к себе.

— Идемте со мной, — шепчет мне на ухо.

Потом обращается к женщине еще раз и, сказав ей нечто такое, отчего она заливается смехом, затягивает нас обоих к себе в апартаменты.

— Лучше подождать здесь, иначе она пригласит себя на полуночный стаканчик, — усмехнувшись, добавляет он в качестве объяснения. Когда он подается вперед, я, решив, что он хочет ко мне прикоснуться, вдыхаю и съеживаюсь. Но он, не делая и попытки дотронуться до меня, берется за ручку двери и закрывает ее у меня за спиной. — Не бойтесь меня, Валентина. — От его хриплого шепота рядом с ухом по моей спине бежит дрожь.

Скрестив руки, я потуже затягиваю вокруг себя кардиган.

— Я и не боюсь.

В ответ этот невозможный мужчина понимающе ухмыляется. Я провожу ладонью по волосам, придумывая новую тему, и тут замечаю над камином картину.

— Я еще не поблагодарила вас, как полагается, за подарок, так что спасибо. Почему вы сразу мне не сказали, что автором были вы?

— Не счел это важным. Кроме того, теперь вы уже знаете, — пренебрежительно прибавляет он.

Я не согласна, что это было неважно, но тема ему явно не нравится, и я решаю не продолжать. Теперь, когда обсуждать больше нечего, мой разум гонит меня обратно к себе, но меня тормозит предупреждение о соседке. Я будто застряла здесь навсегда.

Чтобы отвлечься от стоящего напротив мужчины, я нервно оглядываюсь. На стенах много картин. Слева кухня. На спинке дивана небрежно лежит вчерашний пиджак. Квартира выглядит уютной и обжитой. Но все бесполезно. Битва проиграна. Потому что все атомы моего тела настроены на него, остро осознают, что он здесь. Я вижу, как он проводит ладонями по лицу. Ощущаю запах выкуренной им сигареты. И кожей почти чувствую вздох, который срывается с его губ.

Между тем, чертово время никуда не торопится. Секунды словно минуты, а минуты словно часы. Наконец я, не выдержав, прерываю молчание. Ну, формально не я. Мы заговариваем оба. Одновременно. Действительно, почему бы не добавить неловкости к той, что уже есть.

— Может, вы…

— Я лучше…

Сражаясь с улыбкой, я закусываю губу.

— Говорите вы первый.

— Нет, вы. Что вы собирались сказать?

— Я лучше пойду. Уже поздно. Теперь ваша очередь. Что вы хотели сказать?

Он с сожалением улыбается.

— Ничего важного. Я выключу музыку.

Музыку? Какую музыку?

— Спасибо. — Я открываю дверь и внезапно ощущаю себя сдувшимся шариком, потому что он… Что? Не предложил мне остаться? Я качаю головой. Иди спать. Переступив через порог, я оглядываюсь. — Доброй ночи.

— Кстати, мое предложение по-прежнему в силе.

Я останавливаюсь и опять поворачиваюсь к нему.

— Какое? — Я хмурю брови.

— Насчет решения вашей небольшой проблемы со сном, — говорит он, широко улыбаясь, точно мальчишка в магазине игрушек.

— Спокойной ночи, Себастьен. — Я закатываю глаза, а он только смеется. — И еще: наденьте рубашку, окей?

Снова смешок.

— Bonne nuit, Валентина.

По пути обратно в квартиру я подношу руку к губам и понимаю, что улыбаюсь.

 

Глава 6

Уильям на мне, мы обнимаемся, лежа в постели, комната погружена в темноту. Его лица я не вижу, но ощущаю его слюну, пока его язык воюет с моим языком. Наши тела слились воедино.

В безмолвии ночи мое сердце бьется только ради него и того удовольствия, которое дарят мне его щедрые ласки. Шорох нашей одежды и наше дыхание нарушают окружающую нас тишину. Я его пленница, прижатая его весом, но пока он, смеясь мне на ухо, творит с моим телом сладкие вещи, мне все равно. Мне нравится все: его тяжесть, твердость, контакт, внутренний жар и желание большего. Он в точности знает, как ко мне прикасаться, как вытягивать из моей груди протяжные стоны.

Посасывая мою шею, он проникает мне в трусики, раскрывает меня, пробуждает давлением пальцев. Вторжение становится быстрее и жестче, но этого недостаточно. Я начинаю насаживать себя на его пальцы, тереться о них. Умолять его своим телом не останавливаться. Я хочу, чтобы он унял боль у меня между ног — и чтобы продолжал меня мучить. Точность, с которой он ласкает мой клитор, сводит с ума.

Корни моих волос промокли от пота. Ладони лежат на грудях, я сжимаю себя. Вокруг нас — запах секса. Я дрожу, мои стоны становятся все громче и громче по мере того, как он все ближе подводит меня к сладкому забытью. Его губы на мне, он целует меня с такой жадностью, словно задумал высосать из моих легких весь кислород. Его рот трахает мой поцелуем за поцелуем, пальцы берут меня толчок за толчком, лишая воли мой разум и тело. Единственное, на что я способна в данный момент, это чувствовать. Чувствовать, чувствовать, чувствовать… По моим венам разливается страсть. Мои ноги непроизвольно раздвигаются шире, я предлагаю ему себя. Приглашаю его, умоляю мной овладеть. И он берет меня, берет божественно хорошо. Наши языки сплетаются воедино. Я держусь за его скользкие от пота широкие плечи, а он, растеряв всю свою выдержку, трахает меня пальцами, вознося к небесам. Наконец я кончаю, разлетаюсь на части, мое тело сотрясается на простынях.

Мало-помалу наше дыхание замедляется. В темноте лицо Уильяма остается по-прежнему скрыто, но я чувствую на себе его вес.

Я довольно вздыхаю.

— М-м-м…

Он смеется мне в ухо, его горячее дыхание щекочет мне шею.

— Валентина… — шепчет он хрипло, но это голос не Уильяма. Это голос Себастьена будит меня ото сна и толкает в реальность.

Я открываю глаза и оглядываюсь — наполовину боясь, наполовину ожидая увидеть Себастьена, лежащего на кровати рядом со мной. Но моим глазам предстает только пустая комната и полная тишина. Я тяжело выдыхаю. И внутри меня, точно пролитые чернила, расползается стыд, потому что на миг, перед тем как проснуться, я хотела, чтобы это не было сном.

 

Глава 7

Я провожу утро на Елисейских полях. Мой французский такой же паршивый, как был, но теперь я, по крайней мере, могу гулять без карты и без помощи Пьера. Я изучаю музеи и магазины. Влюбляюсь в Париж и его волшебное je ne se quois (нечто необъяснимо приятное, то, что нельзя выразить словами или описать — прим. пер.). Делаю остановку в прелестной пекарне и обедаю ванильными макарунами, потому что… а почему бы и нет? Жизнь слишком коротка, чтобы морить себя голодом.

Добравшись в итоге до Триумфальной арки, я вместе с остальными туристами отваживаюсь забраться наверх, а там восторженно выдыхаю перед открывшимся видом на город. Слева и справа от меня — по три обсаженных деревьями бульвара. Эйфелева башня, такая страшно высокая, стоит гордо, как королева среди придворных.

Вокруг столько красоты, которой я раньше не замечала. И это забавно, потому что до этой поездки все мои воспоминания о Париже были связаны только с Уильямом.

Я закрываю глаза, наслаждаясь бьющим в лицо сильным ветром. Пять лет назад Уильям привез меня в Париж в качестве сюрприза после одной крупной ссоры. Мы покидали Нью-Йорк, еще помня все отвратительные слова, еще негодуя. Но стоило нам приехать сюда и оказаться вдали от наших проблем, от повседневной жизни и всего, что к ней прилагалось, как магия города захватила нас целиком. Мы больше не были Уильямом и Валентиной. Мы превратились в двух давних любовников, которые заново открывали друг друга.

Я видела город глазами Уильяма, и этого было достаточно. Мы ходили туда, где он хотел побывать, ели то, что ему хотелось попробовать, пили вина, которые он любил, восхищались картинами, которые он хотел посмотреть. Я была счастлива, потому что счастлив был он. Потому что мне довелось побыть с ним наедине. Такие моменты уже стали редкими и потому бесценными для меня.

К тому времени он все чаще задерживался допоздна на работе, а по выходным уезжал по делам. Иногда все наше взаимодействие за день сводилось к мимолетному утреннему поцелую или телефонному звонку на бегу. Я находила способы, как занять себя, чем заполнить созданную его отсутствием пустоту. Фитнес. Обеды. Благотворительность. За баснословно дорогими салатами я узнавала о бонусах хорошей жены. Покупала ненужные вещи, украшая наш дом, который теперь воспринимался скорее как фешенебельная тюрьма. Все это было лишь мишурой.

Я знала, что мне повезло. У меня была крыша над головой. Красивый супруг. Денег столько, что за всю жизнь не потратишь. Но какое это имело значение, если мне нужен был только он?

Иногда по ночам я сидела с бокалом вина на балконе, курила тайком и задавалась вопросом, что было бы, если б я не вышла за Уильяма. Как сложилась бы моя жизнь, не позвони я ему? Наверное, я бы сбежала с тем парнем с курса литературы. Это не было нарушением верности. Это было обычное любопытство. Одиночество. Меланхолия. И, возможно, чересчур много вина. Потом я рассмеялась бы, но мой смешок походил бы скорее на всхлип. Боль была слишком близко, и я не могла ее утаить.

Еще я начала избегать Сэйлор. Сэйлор с ее мужем, который за очень скромные деньги работал с девяти до пяти. Сэйлор с мужем, который боготворил ее и своих двух маленьких дочерей. Сэйлор, которая всегда выглядела прелестной растрепой с чернотой под глазами и детским питанием, засохшим на ее недорогих свитерах, и тем не менее была беспредельно счастлива и влюблена. Я убеждала себя, что мы отдалились, потому что живем в слишком разных мирах и у нас теперь мало общего.

Но истина заключалась в том, что я ей завидовала. Очень завидовала. Я хотела всего того, что выпало ей. Я завидовала ее небогатому дому, где всегда пахло ванилью и яблочным пирогом. Я хотела, чтобы Уильям всегда был рядом со мной, как рядом с Сэйлор был Такер, и смотрел на меня так, как он смотрел на нее.

Когда я сидела в их жалкой гостиной и смотрела, как она кормит дочь своим молоком, тогда как моя утроба и руки были пусты, то зависть, которая вздымалась во мне и граничила с неприязнью, а, может, даже и с ненавистью, становилось все сложнее игнорировать или скрывать. Я возвращалась домой, ложилась в кровать и с выключенными светом дожидалась Уильяма. Когда он наконец приходил, то целовал меня в щеку и говорил, что очень устал. Потом спрашивал, каким был мой день — без особого интереса, потому что уже думал о душе и сне. И пока он развязывал галстук, я опять начинала тот разговор, который начинала всегда, вернувшись от Сэйлор.

Уильям… давай заведем ребенка. Я хочу, чтобы мы стали семьей.

Его рука замирала, и он поднимал глаза на меня.

Вэл, ты опять? Мы же это уже обсуждали. Мы молоды. У нас впереди целая жизнь. Давай еще подождем? Насладимся друг другом.

Но я не хочу больше ждать. Я и так слишком долго ждала.

Любовь моя, прямо сейчас не лучшее время.

А когда оно будет для тебя лучшим, Уильям? Похоже, что никогда.

Он вздыхал, качал головой.

Я не могу обсуждать это сейчас. У меня был тяжелый день. Давай поговорим завтра.

Однако назавтра эта тема ни разу не поднималась. Наверное, мне уже тогда следовало прозреть. Увидеть первые знаки того, что у нас не все гладко, мелкие трещинки, которые в итоге превратились в разделившие нас большие разломы. Но я предпочла жить в темноте, потому что она была безопасной, прятала правду и дарила временное ощущение счастья.

Я открываю глаза, делаю вдох. Теперь, когда я заново узнаю Париж без Уильяма, город стал выглядеть совсем по-другому. Тоненький голос у меня в голове говорит, что, возможно, я заново узнаю не Париж, а себя.

***

По дороге домой я останавливаюсь у маленького цветочного магазина с причудливым синим фасадом, чтобы полюбоваться букетами за окном. Нахмурившись, я подхожу поближе к стеклу. Отчего-то у меня защемило сердце при взгляде на эти цветы. Возможно, из-за того, что лепестки роз поникли, будто усталые плечи, или из-за слоя пыли на большинстве ваз. Они напоминают мне брошенные игрушки, которые когда-то приносили своей хозяйке огромную радость, а теперь, когда она выросла, сидят, позабытые, на чердаке.

Уже собираясь зайти, я замечаю престарелого джентльмена, который протирает стеклянный прилавок. Медленно. Апатично. Его плечи поникли, как розы в окне, белые волосы спутаны, словно к ним месяц не прикасалась расческа. Кажется, что взгляд старика прикован к его морщинистой руке и ветхой тряпке под ней, но даже издалека мне понятно, что его мысли не здесь.

Я открываю дверь, и старик, услышав возвестивший о моем присутствии колокольчик, поднимает лицо. Его слезящиеся глаза оглядывают меня. Прижав сумочку поближе к себе, я робко ему улыбаюсь.

— Bonjour.

Он кивает и, не потрудившись улыбнуться в ответ, снова принимается оттирать с прилавка невидимое пятно. Я нерешительно обхожу магазин. Здесь розы разных цветов. Орхидеи в зеленых нефритовых вазах. Гвоздики. Нарциссы. Фрезии. Их немного, и все, что осталось, кажется, умирает наравне с магазином. С грустью, переполняющей грудь, я украдкой оглядываюсь на меланхоличного старика. Он сам, магазин и цветы словно увяли от времени и тоски.

Я снова переключаю внимание на белую орхидею перед собой. Протянув руку, я касаюсь ее лепестков.

— Здравствуй, красавица.

Сколько я себя помню, цветы всегда были важной частью того, кто я есть. В детстве я могла часами лежать на маленьком клочке росшей за трейлером дикой травы. Закинув руки за голову, я представляла себя Алисой в Стране Чудес, а сорные цветы вокруг оживали, словно в диснеевском мультике, и разговаривали, пели вместе со мной. Тетя обычно, покачав головой, называла меня глупым ребенком, но иногда, после богатой на чаевые смены в кафе, я находила на тумбочке возле кровати какой-нибудь сезонный цветок в стакане с водой. Я ухаживала за ними, и в ответ они наполняли наш дом красками и красотой.

Старик откашливается у меня за спиной, напоминая, что я не одна. Покраснев, я беру орхидею и отправляюсь к прилавку. Что он, должно быть, думает обо мне?

— Magnifique, — говорю я, положив орхидею на стол, гордая тем, что не совсем исковеркала французский язык. Пока он заворачивает цветок в целлофан и кладет его в коричневый бумажный пакет, я достаю из кошелька кредитную карту.

— Merci. — Он берет ее и звякает кассой.

Пока старик вставляет карточку в терминал, я изучаю оставшуюся часть магазина. Проход в подсобное помещение заставлен пустыми коробками. На полу, точно миниатюрные горы, громоздятся стопки запылившихся книг. На деревянном столике лежит недоеденный бутерброд, вокруг него жужжит муха. Мой взгляд останавливается на черно-белой фотографии в рамке, которая одиноко висит на стене — кажется, это единственный предмет в магазине, с которого вытерли пыль. Я рассматриваю молодую пару на снимке. Красивый мужчина вальяжно облокотился на капот автомобиля, его взгляд устремлен на прекрасную девушку, которая улыбается в камеру. Фото великолепно, и таким его делает эмоция во взгляде мужчины. В его глазах видно сердце, и его сердце принадлежит ей. Как сильно он, верно, любил ее.

По моим венам растекается грусть. Когда-то давно я мечтала, чтобы меня вот так полюбили, и какое-то время думала, что эта мечта воплотилась в жизнь.

Но оказалось, что мечты наши не вечны.

Старик протягивает мне чек. Когда я, расписавшись, пододвигаю чек обратно к нему, то мой взгляд падает на него, стоящего прямо под снимком, и я прозреваю. Нехватка тепла и женской руки. Гибнущие цветы. Плачевное состояние магазина. И больше всего — его пустые глаза, так отличающиеся от взгляда на фото.

Он потерял свое сердце.

Транзакция завершена. Мне остается только взять пакет с орхидеей и выйти за дверь. Я хочу задержаться еще ненадолго, составить компанию одинокому старику, но он, вероятно, решит, что я сумасшедшая, которая болтает с цветами.

Обреченно качнув головой, я благодарю его и выхожу. На улице, сделав пару шагов, я останавливаюсь, чтобы бросить на хозяина магазина еще один взгляд. Он вернулся к прежнему делу, протирает прилавок, его движения, как и все, что вокруг, лишены цвета и жизни. Я вздыхаю, раздраженная тем, что ничего нельзя сделать. Собираюсь уйти и тут замечаю написанное от руки объявление, которое приклеено скотчем к окну. Я достаю телефон и перепечатываю его в приложение-переводчик.

Recrute vendeur H/F. (требуется продавец м/ж — прим. пер.)

О, боже мой. Вот оно.

Энергия пронзает меня будто электрошок. Не давая себе времени на раздумья, я опять захожу в магазин, отрываю от окошка листок и несу его с собой до прилавка. Что ты делаешь, спрашивает тоненький голос у меня в голове. Ему не нужна твоя помощь. У тебя, кроме пары уроков флористики, и опыта нет. И вообще, когда ты в последний раз ходила куда-то работать? Ты ничто, просто красивый аксессуар. Это меня тормозит. Былые сомнения возвращаются сердитой волной, угрожая снова утащить меня за собой. Но я слышу еще один голос, который с каждой секундой становится все громче и громче. Он просит меня не сдаваться и плыть.

Ты не утонешь.

Тебе хватит сил.

При виде меня — во второй раз за день — на лице старика появляется удивление. Мой живот взрывается бабочками. Я кладу сумочку с объявлением на прилавок, и серые глаза старика округляются.

Достав из сумочки телефон и блокнот, я открываю приложение-переводчик и печатаю:

Место еще свободно?

Est ce que le poste est encore disponible?

Я чувствую себя слегка глуповато, ведь такие переводы не всегда бывают точны. Впрочем, неточный французский лучше, чем вообще никакой. Переписав вопрос на страницу блокнота, я пододвигаю его к старику. Читая написанное, он улыбается — еле заметной улыбкой — и на кратчайшую из секунд снова становится тем молодым мужчиной со снимка. Во мне вспыхивает надежда. Кажется, я все-таки смогу ему чем-то помочь. А тот факт, что мне удалось заставить его улыбнуться, вызывает новое ощущение радости, гордости… чувство, что у меня есть какая-то цель.

Он поднимает голову и встречает мой взгляд. И тут мы оба словно распознаем друг в друге нечто похожее. Может быть, боль? Крик души, которая взывает о помощи?

Нервно кусая губу, я сначала показываю на блокнот.

— Vendeur.

Потом на себя.

— Я. Moi.

Он кивает — значит, понял меня, — берет ручку и ниже пишет ответ. Пока я смотрю, как чернила ползут по бумаге, то клянусь, ясно слышу, как стучит мое сердце. Чувствую, как оно пытается выпрыгнуть из груди. И в голову мне, точно кирпич, ударяет осознание того, что эта работа нужна мне как воздух.

Дрожащими пальцами я забираю блокнот. Читаю первое предложение, и взрыв эмоций в груди — взрыв ярких красок — заряжает меня самой жизнью.

Oui, le poste est toujours disponible. Vous êtes embauchée. (Да, место еще свободно. Вы наняты. — прим. пер.)

Чтобы проверить, не тороплюсь ли я с выводами, я делаю перевод. Мир вокруг начинает мутнеть, и я понимаю, что плачу — слезами чего? Радости? Экзальтации? Да и да. Всему — да.

Глупо, я знаю. Я всего-то и буду, что помогать ему в гибнущем магазине, но для меня оно значит намного больше.

Это что-то похожее на свободу.

На независимость.

Пока я со смехом вытираю глаза, пожилой джентльмен смотрит на меня со странным выражением на лице. Поддавшись порыву, я опираюсь о стойку и расцеловываю его, чем добиваюсь еще одного смешка и улыбки.

— Спасибо, спасибо вам… То есть, merci.

Наверное, он уже думает, что, наняв меня, прогадал. Он берет девушку на работу, а она ударяется в слезы, а потом бросается его целовать? Но если б он знал, что он делает для меня… какой бесценный дар преподносит. Возможность сделать что-то самой. Как Валентина.

Возможность быть Валентиной.

 

Глава 8

Я получила работу.

Мне хочется танцевать — такой счастливой и воодушевленной я себя чувствую. Может, я и буду всего лишь помогать хозяину загибающегося цветочного магазина, но для меня это значит все. Я думаю о своей жизни и о том, что я сделала с тех пор, как вышла за Уильяма. Я закончила колледж и в то время, как мои друзья получали работу, занималась тем, что выбирала поваров и официантов на нашу свадьбу. Раньше роли жены Уильяма мне было достаточно — более чем, — но теперь уже нет.

После того, как нам с господином Лемером с помощью жестов и приложения-переводчика удается представиться, мы прощаемся. Я должна выйти во вторник — через четыре дня, — потому что на выходные он уезжает навестить свою дочь. Кажется. Переводчик, пожалуйста, не подведи.

Когда я захожу в здание — руки заняты бумажными пакетами с продуктами и орхидеей, — то вижу у лифта Себастьена. Его внимание приковано к телефону.

— О. Снова вы. — Увидев его, я сразу же останавливаюсь, и мое сердце пропускает удар. Мои глаза жадно впитывают его, в голове вспыхивают воспоминания о том, что я желала, чтобы он со мной сделал в том сне.

Он поднимает лицо. Наши взгляды встречаются.

— Мне тоже приятно вас видеть.

Шокированная своим поведением, я закусываю губу.

— Сожалею. Это было очень бестактно с моей стороны.

— Ничего вы не сожалеете. — Он убирает телефон в задний карман. Качает головой, и уголки его рта приподнимаются в дразнящей улыбке. — Ну же, признайтесь, что нет.

Сконфузившись, я нервно смеюсь.

— Никогда.

— Ну а я вот не жалуюсь.

Его взгляд воздействует на меня как дефибриллятор на сердце. Покраснев, я прижимаю пакеты к груди. Наступает неловкая тишина. Мне хочется быть где угодно, только не здесь, не рядом с мужчиной, из-за которого я чувствую себя так, словно одновременно тону и лечу. Но я обманываю себя. И сама это знаю. Потому что, если быть честной, я хочу быть только здесь.

Он нарушает молчание первым.

— Давайте я вам помогу.

— Спасибо, не надо. — Опомнившись, я отступаю назад и обнимаю пакеты так крепко, словно они самый ценный груз на земле. — Я и сама могу донести.

— Нисколько не сомневаюсь. Но я все равно хотел бы помочь.

Мы стоим так, наверное, целую вечность. Я практически вижу нас со стороны. Упрямая женщина. И мужчина, предлагающий помощь, которую ей страшно принять. Мы спорим о пакетах с едой, но отчего-то есть ощущение, что за этим стоит нечто еще. И, боюсь, Себастьен понимает это не хуже меня.

Но…

Но у меня болят плечи, болят руки, сердце тоже болит. Что такого ужасного в том, чтобы принять чью-то помощь? Чтобы эгоистично разделить с ним свое бремя — пусть всего на чуть-чуть?

— Спасибо, — говорю я, один раз кивнув. — Только, пожалуйста, аккуратнее с орхидеей.

— Конечно.

Медленно, осторожно — словно боясь, что я могу передумать — он забирает пакеты, и я их ему отдаю. С его стороны это обычная вежливость, но для меня это все. И когда наши руки соприкасаются, я не спешу их убирать. Я наслаждаюсь теплом его кожи. Недолго, всего пару секунд. Дружеское прикосновение для постороннего взгляда. И все же, пока мы в тишине едем вверх, а на моей коже горит след его пальцев, я ощущаю то, чего не было раньше: натяжение оплетающих нас невидимых уз.

— Вижу, у вас получилось найти рубашку.

Он усмехается.

— До сих пор вспоминаете, да?

Я смеюсь.

— В ваших снах.

— Если б только вы знали. — Он подмигивает мне, как записной хулиган — кто он, впрочем, и есть.

Мои губы вздрагивают в улыбке. Я хочу сказать что-то еще, но не могу — в голове пустота. И тогда я сосредотачиваюсь на текстуре и цвете лежащего у нас под ногами ковра.

— О чем вы думаете? — тихо спрашивает Себастьен.

Я поднимаю лицо и встречаю взгляд его глаз, таких голубых. Как легко было бы раствориться в них, утонуть.

— Так, ни о чем. — О том, что с вами я счастлива. — А вы?

— Не скажу, — добродушно говорит он. — Извините.

— Эй…

— Не-а.

— Но…

Очень некстати раздается звонок, и лифт открывается на моем этаже. Нам приходится замолчать. Себастьен провожает меня до квартиры, где я забираю у него оба пакета и устанавливаю их у себя на бедре. На прощание я протягиваю Себастьену руку, но он вместо того, чтобы пожать ее, достает из кармана своего пиджака маленькую коробочку, завернутую в коричневую бумагу, и кладет ее мне на ладонь.

Я хмурюсь.

— Что это?

— Валентина, это подарок.

— Вы что-то купили мне? — задаю я глупый вопрос, не в силах скрыть удовольствие, что разрывает мне грудь.

Он, усмехаясь, кивает.

— Похоже, что так.

— Вам не стоило…

Он засовывает ладони в задние карманы джинсов и пожимает плечом.

— Мне захотелось.

Тронутая до глубины души этим жестом, я смотрю то на подарок, то на него.

— Спасибо.

Он по-мальчишески улыбается.

— Не за что.

Не отпуская подарка, я ставлю продукты на пол.

— Можно? — спрашиваю, когда у меня освобождаются руки. От волнения и любопытства мои пальцы немного дрожат. Он кивает, в глазах светится предвкушение.

Разворачивая подарок, я пытаюсь замедлить процесс, чтобы не показаться ему излишне нетерпеливой. Не спеша, убираю ленточку, скотч, а в душе умираю от желания поскорей узнать, что внутри.

— Вы всегда так методично разворачиваете подарки? — интересуется он, голос окутан смехом.

— Нет, — хмыкаю я. — Просто стараюсь соблюдать приличествующий своему возрасту этикет.

— Так, дайте-ка мне. Иначе мы простоим здесь весь день.

— Эй! — восклицаю я с напускным возмущением, но коробочку все-таки отдаю. И если наши пальцы и соприкасаются, пока он забирает ее, я делаю вид, что не замечаю.

Он за секунду разворачивает подарок и, подмигнув, вновь передает его мне.

— Видите, это не так уж и сложно.

Я, улыбаясь, закатываю глаза, после чего снова концентрируюсь на коробке. Открываю ее и нахожу внутри великолепно вырезанную из дерева сову.

— Какая красивая, — шепчу я. Кончиками пальцев веду по тонкой, гладкой, сложной резьбе.

— Вам нравится?

— Да. — Я киваю, глотая ком в горле. Смотрю вверх и вижу его ожидающий взгляд. — Очень нравится.

— Хорошо. — Он потирает шею. — Она показалась мне похожей на вас.

— Спасибо… наверное. — Я не могу спрятать улыбку. Сравнение с птицей должно задеть мое самолюбие, но он глядит на меня так, словно я самая красивая женщина на земле.

— Знаете, я бы скупил в Париже всех сов, лишь бы вы еще раз вот так улыбнулись, — шепчет он.

Мои щеки в огне. Я смотрю на него, пойманная его взглядом в ловушку. Впитываю его непристойную красоту и, возможно, впервые вижу то, что за ней. Как можно им не увлечься и, взглянув на него всего один раз, не задуматься, а что будет, если…

Но до него со мной флиртовали и другие красавцы-мужчины, и ни один из них даже близко не действовал на меня так, как он. Это не любовь. Но и не чистая похоть. Это он. Он бальзам, успокаивающий бальзам. Когда он поблизости, мне не так одиноко, я не грущу. Он сердит меня, но потом сразу смешит. Нервирует, но я могу стоять рядом с ним в тишине и открывать в ней спокойную музыку.

Он опирается на дверь за моей головой, наклоняется, пока между нашими ртами не остается всего один дюйм. Улыбается. Но не отрепетированной гладкой улыбкой, как раньше. На этот раз в ней естественность. Простота. И она смертоноснее, чем самый сильный в истории яд.

— Думаю, на этом месте я должен поцеловать вас, ma petite chouette.

— Petite chouette?

— Совушка. — Он медленно поднимает руку и поправляет мои очки.

Будет так просто преодолеть этот дюйм, стереть расстояние между нами и наконец-то вновь ощутить его губы. Изучить его вкус. Насладиться его поцелуем. Узнать, настоящий он или я его выдумала. Забыться в безумстве момента. Сбежать от реальности. Развернуть белый флаг, признавая свое поражение в битве, которая называется Себастьен.

Ничего этого я не делаю.

Я смеюсь. Тогда как мне хочется плакать.

— Нет. На этом месте я должна еще раз поблагодарить вас и пожелать вам спокойной ночи.

Оторвавшись от его глаз, я открываю квартиру, беру пакеты и захожу внутрь. Но прежде, чем закрыть дверь, оборачиваюсь, чтобы бросить на него еще один взгляд.

— Большое спасибо за чудесный подарок. Спокойной ночи, Себастьен.

— Подождите. Там, в лифте, вы спрашивали, о чем я думаю.

— Да?

— Меня немногое может пронять, Валентина. На самом деле, даже наоборот. Но там… я испытал нечто новое для себя. — Уголки его рта дергаются в ироничной улыбке.

Мое сердцебиение ускоряется.

— Что же?

Не сводя с меня глаз, он начинает спиной идти к лифту.

— Я понял — возможно, впервые, — что значит хотеть, нуждаться в том, что нельзя получить. — Он нажимает на кнопку. Двери лифта почти сразу же раздвигаются, и, чтобы они не закрылись, он кладет на одну из них руку. — А еще я впервые за свою не самую короткую жизнь обнаружил, что завидую другому мужчине. Довольно-таки унизительный опыт. — Он сухо смеется. — И мне это нисколько не нравится. — Он делает паузу. — Вашему мужу очень повезло, Валентина.

Он заходит в лифт и оставляет меня в одиночестве томиться без его теплоты. Я закрываю дверь. Прислоняюсь к ней, прижимаю руку к груди и ощущаю бешеное биение сердца. Потом понимаю, что в другой руке еще сжимаю сову. Под наплывом всего, я поднимаю ее, подношу к губам и целую.

 

Глава 9

Уильям: Как Париж? Я по тебе скучаю.

Проходят секунды. Мои пальцы дрожат над экраном, готовые напечатать ответ, словно я — собака Павлова, а его смс — звук звонка. Однако заставить себя ответить ему я не могу. Назовите это гордостью или злопамятностью, но что-то внутри удерживает меня. Наконец я напоминаю себе, что я не ребенок, и набираю ответ.

Валентина: Здесь интересно. Сходила в Лувр. Увидела наконец-то «Джоконду».

Стоит ли рассказать ему о господине Лемере? Подумав немного, я решаю, что нет.

Уильям: Хорошо. Какие планы на вечер? Не ходила в то наше место на Рю Виль-дю-Темпл — помнишь, с красным фасадом?

Он имеет в виду непритязательный ресторанчик в Марэ, где нам довелось попробовать лучшее парижское крем-брюле. За время поездки мы ходили туда раз, наверное, пять.

Валентина: Нет. Слишком много воспоминаний.

Уильям: Вэл…

Кусая губу, я смотрю на экран. Хочется ударить по нему и разбить.

Валентина: Ладно, мне пора тебя отпустить. Соседи пригласили меня на ужин, а я еще не сходила в душ.

Уильям: Соседи? Или сосед?

Снизив защитный барьер, я разрешаю себе подумать о Себастьене — впервые со вчерашнего дня. Уж не так ли Уильям познакомился со своей пассией? Бросил на нее один-единственный взгляд, и его день внезапно перестал быть таким уж паршивым?

Валентина: Соседи. Пара с нижнего этажа. Утром я пересеклась с женой в лифте, и она пригласила меня. Ну а ты чем займешься?

Уильям: Схожу выпить с Ларри. Когда ты вернешься домой?

Валентина: Не знаю…

Он будто стоит на одном берегу, а я на другом, и расстояние между нами все увеличивается, создавая на месте нашего брака огромный провал. Проходит минута. Ответ не приходит. Отложив телефон, я встаю. Внутри пустота. На что я рассчитывала? На то, что меня начнут умолять вернуться домой, потому что ему без меня тяжело?

***

После душа я надеваю простое, но элегантное черное платье и классические туфли с острым носком. Свои длинные волосы я убираю в пучок. Потом, отступив от зеркала в полный рост, оглядываю себя. Пожимаю плечами — лучше не будет, — и беру клатч, лежащий на розовом кресле рядом со мной.

Я на секунду задумываюсь, не позвонить ли Джоанне, чтобы сказать, что я не приду, но потом вспоминаю свою переписку с Уильямом. Чтобы собраться на вечеринку, мне потребовалось собрать всю свою волю в кулак, ведь куда сильней мне хотелось лечь с ведерком мороженого в постель и весь вечер жалеть себя. Но сегодня мне нельзя быть одной и разыгрывать мелодраму. Общение и вино — много вина — отвлекут меня, снимут боль. И неважно, что всего на пару часов.

Вечеринка оказывается более людной, чем я ожидала. Здесь уже минимум восемь пар. Передав бутылку вина официанту, который впустил меня, я отправляюсь вглубь стильных апартаментов искать Джоанну и Джейкоба — наших хозяев. Вокруг слышны переливы джазовой музыки, звон хрустальных бокалов, разговоры на разных языках, чей-то смех. Я спокойна, расслаблена, почти что отрешена.

В мои мысли вторгаются воспоминания о том, как почти каждые выходные мы с Уильямом устраивали или посещали похожие вечеринки. Все взгляды на них были устремлены на него, моего харизматичного мужа, который умел работать с людьми и очаровывать их, как никто. Мужчины и женщины всех возрастов, сезонные игроки, старые и новые деньги, политики, голливудские звезды… назовите любого — никто не мог перед ним устоять. Однажды сенатор из Флориды заявил, что будущим Уильяма, если он только захочет, может стать Белый дом. А я, его преданная жена, гордо стояла с ним рядом, наблюдала, как по нему сходят с ума, и понимала — может быть, даже чересчур хорошо, — что это за чувство.

Я отгоняю эти воспоминания, не давая им шанса причинить лишний вред. Не сегодня, повторяю у себя в голове. Сегодня прошлое останется в прошлом — там, где ему и положено быть.

— Excusez moi. — Я неуверенно улыбаюсь, и пара гостей отходит в сторону, пропуская меня.

Я собираюсь было взять у проходящего мимо официанта бокал, но тут слышу, как Джоанна зовет меня со своим шикарным британским акцентом. Я поворачиваюсь к ней, улыбаюсь. Джоанна — очаровательная и грациозная — выглядит так, словно сошла со страниц романов о герцогах и графинях. Она не идет. Она скользит в своих дизайнерских туфлях.

— Валентина! Вот вы где. Я уже начала было отчаиваться. — Она целует воздух у моих щек. — Вы сногсшибательны.

Я смеюсь.

— Как и вы. Джоанна, спасибо, что пригласили. У вас замечательный дом.

— Соглашусь. — Она берет меня под руку. — Идемте, я представлю вас мужу и прочим гостям. — Она озорно улыбается. — Вообще, о вас кое-кто уже спрашивал.

— Правда? — Я хмурю брови. — А кто? — Я никого не знаю в Париже. Ну, кроме… Мое сердце начинает гулко стучать.

— Правда-правда. — Она с легким смехом похлопывает меня по руке. — Угадаете, кто? Или пусть это будет сюрприз?

Мы присоединяемся к группе людей у рояля. Джоанна знакомит меня со своим мужем Джейкобом, затем с очень известным фотографом по имени Ронан — которого я узнаю, потому что видела его фото в журнале — и с его невероятно красивой невестой Блэр. Они тоже приехали из Нью-Йорка.

Поболтав с ними о Нью-Йорке с Парижем и о достоинствах каждого города, я, вежливо извинившись, ухожу, чтобы найти себе выпить. Пока я иду к домашнему бару, какое-то щекотное чувство заставляет меня обернуться. Но вопреки моим ожиданиям, никто не наблюдает за мной, все увлечены разговором. Потерев шею, я прогоняю это странное чувство.

Когда я беру со стойки бокал, то понимаю, что сзади меня кто-то есть.

— Здравствуйте, совушка. — Пока он наклоняется за бокалом вина, его дыхание овевает мне шею, и мою кожу от возбуждения начинает покалывать.

Себастьен. Я не удивлена. Потому что, когда Джоанна сказала, что обо мне кто-то спрашивал, я поняла, что это был он. Или, если быть честной с собой, стала надеяться, что это был он.

Уголки моих губ сами собой тянутся вверх. Я ощущаю себя тринадцатилетней девчонкой, впервые познавшей восхитительный, пьянящий вкус увлечения.

— Привет.

Стоя так близко к нему, я вижу, какие густые и загнутые у него ресницы. Вижу щетину на подбородке. И губы, которые приглашают фантазировать о них в самом непристойном, самом запретном смысле этого слова. Чем я уже занимаюсь.

— Что вы здесь делаете?

Он выгибает бровь, на красивом лице появляется маленькая улыбка.

— Разве не очевидно?

Очарованная мужчиной, стоящим передо мной, я прислоняюсь спиной к барной стойке и, делая глоток пряного вина, притворяюсь, что не слышала его слов. Удивительно, но одно лишь его присутствие смогло вдохнуть в скучную вечеринку жизнь. Внезапно вино стало слаще. Цвета ярче. Воздух теплей.

Я перевожу взгляд на Джоанну и ее мужа. Они смеются и работают с комнатой, как прирожденные артисты, привыкшие развлекать. Впрочем, они артисты и есть.

— Значит, все из-за вас?

Отклонившись назад, он кладет локти на стойку. Своими движениями, непринужденными и грациозными, он напоминает хищника перед прыжком.

— Что именно?

— Почему меня пригласили.

Он лукаво усмехается мне.

— Это что-то изменит?

— Не знаю. — Мои губы за бокалом вина складываются в улыбку. — Возможно.

— Возможно в хорошем смысле или в плохом?

— Это что-то изменит? — искоса стрельнув в него взглядом, даю я такой же ответ.

Он смеется, в глазах пляшет веселое удивление.

— Bien, ma petite chouette. Très bien.

— Merci.

С моих губ соскальзывает улыбка. Краешком глаза я отмечаю, во что он одет. Темно-синие брюки, белая рубашка, сшитая на заказ — три верхние пуговицы небрежно расстегнуты, рукава закатаны до локтей, демонстрируя его великолепные руки. Пряди иссиня-черных волос, свободно упавших на лоб, создают вокруг него ауру безрассудства и скрытой энергии. Он должен выглядеть неопрятно в комнате, где другие одеты с иголочки, но каким-то образом ему удается затмить абсолютно всех, кто тут есть. Сколько шансов у строгого пиджака против рук, как у него? Правильно. Ни одного.

Тянется время в заряженной электричеством тишине — идеальный момент, чтобы уйти, но я будто приклеилась к месту. Я не понимаю, почему продолжаю стоять рядом с ним. Мне же хватит здравого смысла не увлекаться мужчиной, от улыбки которого я таю внутри, будто воск.

Себастьен что-то мне говорит. Я поднимаю лицо, вижу, как он улыбается, и понимаю, что нет, здравого смысла во мне не осталось ни капли. Откашливаюсь.

— Простите, что вы сказали?

— Я сказал, что рад, что вы пришли, Валентина.

Плененная чарующей голубизной его глаз, я слышу, как кто-то громко смеется. Если это было предупреждение, то я его игнорирую. Наступает момент, когда женщина помудрей заставила бы себя отойти, оправдавшись желанием пообщаться с другими гостями. Она осознала бы, что перед нею — опасность. Но все аргументы почему-то оказываются бессильны перед этим смертоносным мужчиной, который глядит на меня так, словно я единственная женщина в мире. Который оживляет меня.

— Я тоже.

— Скажите мне, Валентина, вы верите в судьбу?

— Хм… Даже не знаю. Наверное, да. Мне кажется, что мы можем влиять на нашу судьбу, но еще я верю, что существует могучая сила, энергия — для кого-то это может быть Бог, — которая дает нам толчок в правильном направлении. А вы? Верите?

— Да. — Его взгляд вплавляется в мой, и я таю, превращаясь в лужицу у его ног. — Кажется, начинаю.

В этот момент к бару за выпивкой подходит еще один гость. Улыбнувшись ему, я отодвигаюсь на шаг, освобождая ему место у стойки. И запоздало осознаю, что теперь стою до опасного близко к Себастьену. Я хочу отойти, но тут ощущаю на своей обнаженной руке его пальцы. Контакт с его кожей парализует меня, пронзает разрядами тока. Не в силах взглянуть на него, я пытаюсь отвлечься от этого опьяняющего мужчины и от сладкого ощущения его пальцев, сконцентрироваться на гостях впереди. Но это проигранная война. Он медленно поглаживает меня. Вверх-вниз. Взад-вперед. И как бы я ни старалась устоять перед тягой к нему, я, тем не менее, чувствую, как его жар, согревая, совращая меня, медленно пробирается глубоко мне под кожу.

Музыка, люди, смех, Уильям, наши с ним ссоры — все меркнет, превращаясь в ничто. Мир внезапно сжимается до маленького пространства между Себастьеном и мной и пульсирует — бьется — в такт его ласке.

На короткий, очень глупый момент я представляю, как беру его за руку и шепотом прошу меня увести. Мы уходим к нему. Не успеваем зайти за порог — и наша одежда уже сброшена на пол. Его рот на моих грудях, член во мне, голова запрокинута. Валентина, Валентина, Валентина… шепчут прекрасные губы. И как только мне начинает казаться, что унизить себя еще сильней невозможно, я умоляю его на коленях, умоляю с его вкусом во рту, чтобы он взял меня, чтобы своими руками и телом заполнил оставленную Уильямом зияющую пустоту. Я представляю, как мы возводим рай на наших грехах, как я, пока Себастьен во мне движется, поджигаю свой мир и смотрю, как он сгорает дотла.

— Валентина! Дорогая, идите сюда. Я хочу кое с кем вас познакомить, — произносит Джоанна, и магия исчезает. Переключившись на Себастьена, она многозначительно усмехается. — Поделись ею, плут. Ты продержал ее у себя достаточно долго, тебе так не кажется?

— Нет, не кажется, — невозмутимо парирует Себастьен, отчего она заливается смехом.

Покраснев, я делаю вдох и, пока у меня в голове предательски мелькают картинки нас с Себастьеном, восстанавливаю столь необходимое расстояние между ним и собой. Потом киваю Джоанне и пробую улыбнуться, чувствуя себя так, словно я дезориентирована или пьяна.

— Мне нужно идти. — Я смотрю Себастьену в глаза, не желая признаваться даже себе, что в глубине души хочу, чтобы меня попросили остаться. Потому что — Господи, помоги, — отказаться я не смогу.

— Однажды вы перестанете от меня убегать. И когда этот день наконец-то наступит, я буду вас ждать, — шепчет он мягко, его слова точно ласка. — А теперь идите… иначе я передумаю и решу, что мне все-таки не нравится делить вас с другими людьми.

— Я не ваша, чтобы мною делиться, — тихо говорю я, думая, слышит ли он, как часто стучит мое сердце.

— К счастью для себя самого, я не из тех, кто быстро сдается. — Он заправляет мне за ухо прядку волос и, убирая руку, проводит по моей шее пальцем — нежно, так нежно, оставляя след желания позади. Время замирает. Каждая клеточка моего тела вздыхает от удовольствия, умоляет о большем. — Ну и, если вы продолжаете сталкиваться с чем-то хорошим, то, возможно, это сама судьба намекает вам, что не нужно сбегать. — Он улыбается.

И уходит, а я остаюсь смотреть ему вслед, пока он не останавливается около той самой женщины, с которой был в лифте. Заметив его, она улыбается с непринужденностью женщины, которая знает, что она привлекательна и желанна. Он кладет ей на поясницу ту самую руку, которой только что касался меня, и уводит в гостиную.

Качнув головой, я приказываю себе: соберись, Валентина. Влюбиться в такого мужчину, как Себастьен, будет не просто глупо и опасно для сердца, это будет смертельно.

Я отхожу от бара и, выбросив Себастьена из головы, отправляюсь искать наших хозяев. Дополнительные сложности в жизни нужны мне сейчас меньше всего.

 

Глава 10. Себастьен

Мои ноги скользят по мокрой траве. Струи дождя, точно хлысты, бьют по коже. Я бегу через лес. Пытаюсь догнать ее, но расстояние между нами продолжает расти. Она смеется и говорит мне поторопиться, что осталось чуть-чуть. Я хватаюсь за воздух. Ее имя снова и снова соскакивает с моего языка. Но она не останавливается. Никогда. Мои веки горят. Отчаяние струится по венам. Ее уносит все дальше и дальше, и наконец она растворяется в ночной темноте, а я остаюсь в одиночестве.

Как всегда.

Страдать без нее.

Я просыпаюсь весь мокрый от пота, под кожей еще зудит отчаяние и печаль. Потом слышу, как тишину комнаты разрывает тот самый звук грома из сна. Волоски на моих руках встают дыбом.

Сон слетает с меня окончательно, и я смотрю на часы.

Два сорок утра.

Черт.

Сев, я тру запястьем глаза, пока тени призраков — которые, как я боюсь и одновременно желаю, будут преследовать меня вечно — исчезают, будто туман. Я вздыхаю и, зная, что уже не засну, поднимаюсь с постели. Ничего нового. Бессонница — мой давний друг.

Я хочу было пойти в мастерскую, чтобы порисовать, но тут до меня доносятся тихие переливы испанской гитары. Следуя за мелодией, которая напоминает мне о теплых летних ночах в Барселоне, я выхожу на балкон, где меня моментально окружает плотная пелена холодного воздуха ночи. Я встаю у мокрых перил, берусь за них и закрываю глаза. Делаю долгий вдох, и мои легкие заполняет запах дождя.

Андалузская музыка помогает мне вынырнуть из черной дыры своих мыслей. Я понимаю, откуда идет звук. Перегнувшись через перила, смотрю вниз и вижу там Валентину. Она сидит на металлическом стуле под защитой моего балкона, на ее хрупких плечах — кардиган серого цвета со вчерашнего дня. Мой член вздрагивает при виде нее, ее кремовой кожи, роскошного рта.

— Привет, — говорю я. Дождь падает мне на затылок, а тело, как и ее, укрыто от непогоды балконом вверху.

Она смотрит вверх — наши взгляды смыкаются — и сдержанно улыбается.

— Не выходит заснуть?

Вот она, думаю я, наблюдая за ней, — передышка от обступившей меня темноты. Увидев ее, я с первого взгляда осознал, что обречен. Я не понял тогда, и не понимаю сейчас, почему, но стоило мне заметить ее, и что-то во мне вздохнуло, сказало — вот она, вот то, что ты ищешь, с возвращением в мир живых, старина. Мне захотелось вкусить ее, точно вино, коснуться ее, точно грех. Я так и сделал. Я убедил себя, что всего лишь помогаю ей выкрутиться, хотя можно было просто сказать Марго, что Валентина мой гость. Но нет. Я обнял ее и поцеловал, как изнуренный голодом человек, кем я, по сути, и был. Я ожидал от нее застенчивости, покорности, неприязни. Но обманулся во всем. Она ответила на мой поцелуй с той же безотчетной потребностью, какую испытывал я. Чем потрясла меня. Пока мы с ней сталкивались друг с другом, во мне развилась зависимость от того, что я чувствовал, находясь рядом с ней. Она была словно глоток воздуха на поверхности для того, кто тонул.

— Вам тоже?

Она одним пальцем поправляет очки.

— Да, слишком много мыслей крутится в голове. Вам помешала спать музыка? — На ее левой щеке появляется шаловливая ямочка, которую мне хочется поцеловать с того самого дня, как я впервые ее там увидел. — Полагаю, настал мой черед извиняться, да? Сейчас я все выключу.

— Не надо, оставьте.

— Что ж, хорошо. — Она вытягивает ладонь и, повернув ее к небу, собирает капли дождя. — С тех пор, как я прилетела, здесь впервые так льет. Когда идет дождь, Париж очень красив.

Я поднимаю взгляд в небо, пытаясь увидеть луну. Я знаю, мне лучше вернуться в квартиру, но ее присутствие рядом успокаивает меня. Я понимаю, что расслабляюсь, хотя дождь льет все сильней. Опершись на перила, я смотрю на линию горизонта. Сверкающая Эйфелева башня вдали, зигзаги крыш, пустой парк через улицу, на дороге — несколько редких машин.

— Я устроилась на работу, — вдруг произносит она.

— Правда? — Сложно сказать, почему, но от того, что она пожелала поделиться со мной, я чувствую себя победителем, словно меня пустили туда, куда разрешено заходить очень немногим.

— Да. Но это так, ерунда. Работа помощницы в магазине цветов. Будет забавно, наверное, потому что хозяин не говорит по-английски, а я по-французски. — Она хмыкает. — Господи, спасибо тебе за интернет и словари.

— Это не ерунда. — Проезжающая машина окатывает водой тротуар. — Вы ведь рады?

Пауза.

— Да.

— Это самое главное.

— Да, вы правы. — Она издает долгий вздох. — Джоанна с мужем устроили прекрасную вечеринку. Вы давно с ними знакомы?

— С тех пор, как переехал сюда шесть лет назад. Они приятные люди.

— Они мне понравились. Я хорошо провела у них время. — Она замолкает, явно тщательно взвешивая следующие слова. — А куда делась ваша подруга?

Значит, она наблюдала за нами. Я улыбаюсь, чувствуя себя чертовым королем мира. Дождь на время забыт.

— Ревнуете?

— О, да, еще как. — Она фыркает, словно оскорбленная одной только мыслью. В темноте я почти вижу, как за ее очками растекается сладкий румянец, представляю, как вздымается и опадает ее идеальная грудь, манящая меня точно песня сирены. — Просто удивлена, что ее с вами нет.

Я поднимаю бровь.

— С чего вы решили, что она не ждет меня в спальне? — дразню ее.

— Серьезно? Да что вы за…

— Она ушла домой, Валентина. Слушайте, вам не следует ревновать. Она просто друг. К тому же, она не вы.

И это правда. Все мои отношения после Поппи были приятными, основанными на влечении и физической страсти. Ни обещаний, ни обязательств — просто отлично проведенное время. Я получал возможность забыться, сбежать от себя, ну а моя партнерша получала мужчину, который трахал ее — и трахал ее хорошо. Так себе личная жизнь, но мне ее было достаточно.

До Валентины и того поцелуя…

Она собирается что-то сказать — возможно, поставить меня на место, — но тут моя последняя фраза регистрируется в ее хорошенькой голове и лишает возможности выдать колкий ответ. На ее лице появляется выражение очаровательного смущения. Жаль только, что усилиями моих слов, а не рта.

Завороженный ею, я слишком поздно замечаю, что началась настоящая буря. Мимо дует пронзительный ветер. Еще один злой раскат грома — и молния бьет прямо в скамью в парке напротив нас.

— Иисусе, — сквозь зубы бормочу я. Дрожа, закрываю глаза и пытаюсь ко всем чертям успокоиться. И тогда снова приходят они — воспоминания, которые душат меня. Вопросы «что было бы, если» становятся не спасением, а скорей наказанием. Бедный жалкий ублюдок, думаю я. Прошло десять лет, но на меня по-прежнему воздействует это дерьмо. Каждая клеточка моего тела словно заново переживает ту проклятую ночь. Сырость в воздухе, когда я выбрался из машины и побежал ко входу в больницу. Ночное небо, озаренное вспышками молний, и грохот грома в ушах. Дождь, хлещущий в лобовое стекло. Я должен вспоминать ее смех, или точный оттенок ее рыжих волос, или ощущение ее тела в моих объятьях, но…

Я открываю глаза и смотрю, как на мою кожу падают капли.

Но я вспоминаю только вот это.

После паузы я слышу ее мягкий и нежный голос, он зовет меня сквозь тот ад, в котором я вот-вот утону.

— Себастьен? Вы в порядке?

Я замечаю, что изо всех сил вцепился в перила и меня сильно трясет.

— Ч-черт… я не знаю. — Выругавшись, я с отвращением слышу в своем голосе отчаяние. — Я не могу. Мне надо идти.

Я ухожу, грубо не давая ей шанса ответить. В комнате после пары шагов я замираю. Что я делаю? Все мое существо тянет назад, мне уже не хватает ее теплого света, но внутри меня пустота. Я словно окоченел. Я не в силах пошевелиться. Мой разум не перестанет пытать меня — как и дождь.

Я тону.

Проходит какое-то время — много, мало, не знаю, — и я слышу, как звонят в дверь. Осознав, где нахожусь, я открываю и оказываюсь лицом к лицу с Валентиной.

— Что вам нужно? — отрывисто говорю, взявшись за дверь. Я сражаюсь с желанием бесцеремонно схватить ее и жестоко терзать, пока призраки не уйдут.

На ее лбу появляется крошечная морщинка, взгляд полон тревоги.

— Я волновалась за вас.

— Со мной все нормально, — лгу я.

— Вы уверены? Просто там…

— Да, уверен. Возвращайтесь к себе. — Я начинаю закрывать перед ее лицом дверь, но она, положив на нее свою маленькую ладонь, останавливает меня.

— Не знаю, я подумала, что… — Она заправляет за ухо прядку волос. — Может быть… вы хотите, чтобы с вами кто-то побыл?

Я хочу встать на колени и попросить тебя благословить мое бездушное тело, позволить спастись и забыться в твоем, но я знаю, все это бесполезно.

— Вам показалось. А теперь уходите.

Она делает шаг вперед — явно не обращая внимания на мое нежелание видеть ее у себя.

— Но…

— Не заходите, — предупреждаю ее. — Если только не ищете трах.

Она вздрагивает от жестокости моих слов, но мягкий свет в ее взгляде не исчезает. Напротив, он становится ярче, как свет одинокой звезды, пытающейся указать мне дорогу. Валентина хочет коснуться меня, и я отступаю назад, словно контакт с ней может меня отравить.

— Не надо.

— Себастьен, вы дрожите. — Валентина кладет ладонь мне на грудь, и меня словно обжигает каленым железом. Я хочу отойти, но… не могу. — Что с вами? Пожалуйста, поговорите со мной.

— Я не хочу разговаривать. — Я трясу головой. Внутри меня — жаждущий крови обезумевший монстр. Ублюдок, который хочет ранить ее так же сильно, как ранен он сам. Может, тогда боль пройдет.

Чертыхнувшись, я хватаю Валентину за плечи.

— Засадить вам по самые яйца — вот, чего я хочу. — Я впиваюсь пальцами в ее кожу и провожу губами по изящной линии ее шеи, потом по плечу, наполняя рот до краев ее вкусом — чтобы запомнить или забыть. Разницы нет. Я причиняю ей боль, но Валентина со мной не сражается. Я отпускаю ее. Сжимаю ее идеальную грудь, пачкая ее кожу своей грязной лаской. Я хочу наказать ее, испугать. И наказать тем самым себя.

— Себастьен, перестаньте. Вы не в себе. — Она обнимает меня. Я пытаюсь ее оттолкнуть, но она не дает. — Поговорите со мной, — мягко молит она. — Эй. — Ее взгляд находит и ловит в плен мой. — Вернитесь ко мне.

Вернитесь. Вернитесь. Медленно она вытягивает меня из бездны, и вот я больше не в прошлом, а здесь, перед ней. И осознание того, что я собирался с ней сделать, бьет по мне с такой силой, что моя голова падает вниз, а под кожей, словно разрушительное землетрясение, распространяется чувство стыда. Я с трудом заставляю себя посмотреть ей в глаза.

— Черт… извините меня, ma petite chouette. Извините…

— Ш-ш… все в порядке. — Снова и снова она гладит меня по голове, и с каждым прикосновением ее рук шумы затихают до слабого эха. — Все хорошо.

— Просто… — Я закрываю глаза. Ее руки дарят комфорт, словно глоток крепкого виски. Я забываю взвешивать, что говорю, и держать эмоции на цепи. Я отпускаю их, непродуманные, нелогичные, но Валентина — почти незнакомка, которая вместо того, чтобы оставаться со мной, должна бежать со всех ног, — несмотря ни на что продолжает меня обнимать. — В такую погоду… все возвращается. — Я прижимаюсь к ней и зарываюсь лицом в ее шею. Мне нужно ее ощущать, знать, что она настоящая, когда все прочее — нет. — Не уходите.

Говорят, время лечит, но я не согласен. Скорбь не проходит. Просто меняется. Ты учишься, как с ней жить, восстанавливаешь себя из обломков, и вот ты вновь целый, но прежним не станешь уже никогда. Свет, вкус, запах, смех — все исчезает. Ты становишься незнакомцем сам для себя. Но однажды ты просыпаешься и обнаруживаешь, что сквозь окружившую тебя темноту пробивается искра — в виде женщины с карими глазами, которая может привести мужчину к погибели.

— Я никуда не уйду.

Я содрогаюсь от облегчения. Мой мозг отключается. Она здесь, говорю себе я. И для меня сейчас этого более, чем достаточно. Для меня это — все.

 

Глава 11. Себастьен

Моргнув пару раз, я понимаю, что уже утро — мое лицо согревают проникающие сквозь занавески лучи. Я тянусь к телефону на тумбочке, слепо хватаю предмет за предметом, потом наконец нахожу его и проверяю время. От удивления мои глаза округляются. Ничего себе. Без двадцати одиннадцать. Я спал. Уголки моих губ тянутся вверх. Как младенец. Я выспался… отдохнул. Какое странное, непривычное состояние. О котором я напрочь забыл — как и о чувстве покоя.

А потом я вспоминаю…

Валентину. Ее мягкое тело. Я хотел, чтобы она как можно дольше не отпускала меня. Цеплялся за ее ласковые слова. Вонзал в нее свои когти, пока она говорила мне, что все будет хорошо.

Она отвела меня в спальню, помогла выпутаться из промокшей рубашки и пошла искать сухую одежду. Больше не было слов. Тишина и ее присутствие рядом — вот и все, что мне было нужно, и она это понимала. Ее пальцы на моей коже, пока она помогала мне с чистой футболкой, были нежными, утешающими — и ничего не просили взамен. Мне хотелось расплакаться у ее ног.

Внезапно ощутив себя смертельно уставшим, я лег на живот на кровать. Сначала боялся, что Валентина уйдет, но мог бы и догадаться, что она — добрая, храбрая — так не поступит. Она села рядом со мной, прислонившись к стене. Ее обнаженные бедра были так близко к моим губам, что я вполне мог повернуться и зарыться лицом у нее между ног. И, боже, как же я хотел это сделать. Но я устоял. Закрыл глаза и сделал глубокий вдох, наполняя легкие запахом женщины, Валентины. Потом она, не боясь порезаться об осколки моей разбитой души, взяла меня за руку, и наконец ко мне пришел сон.

Сев, я, потирая шею, оглядываюсь. Дверь в ванную закрыта, а мои вчерашние вещи аккуратно сложены на коричневом кожаном кресле около двери — без сомнения, дело рук Валентины. Все выглядит, как и должно.

Она ушла?

Меня охватывает разочарование. Парень, да что с тобой? Качнув головой, я сконфуженно хмыкаю, откидываю простыни и встаю. Потягиваюсь, и тут в комнату проникает аромат кофе. Я открываю дверь и при виде сцены, разворачивающейся на моей кухне, вмиг застываю. С челюстью на полу. Чувствуя себя мальчишкой в конфетном отделе.

Я вижу, как совершенно не подозревающая о моем присутствии Валентина танцует и, помешивая что-то на плите, напевает знакомый мотив, но еда интересует меня сейчас меньше всего. Я ухмыляюсь, как сукин сын, прислоняюсь к двери и, скрестив руки, начинаю наслаждаться шоу. Спасибо, Иисус. Мужик, я тебе должен. Мой взгляд приклеен к ее стройным бедрам, которые медленно, чувственно покачиваются из стороны в сторону. Все ее тело движется и изгибается под музыку в ее голове, и я не вижу в ней ни намека на ту чопорную, заносчивую женщину из галереи. Нет, эта женщина — дикая, необузданная, страстная, до безумия сексуальная. Я уже замечал ее проблеск — в том, как она смеется, в том, как порой глядит на меня, и, черт побери, в том, как она отдает себя в поцелуе.

Хватит, лузер, говорю я себе. Но потом кардиган соскальзывает с ее плеча, обнажая нежную кожу, и перед моими глазами вспыхивают непрошенные картинки. Я представляю, как она сидит на моих коленях верхом, как вращает бедрами на моем члене, как мои пальцы впиваются в мягкую плоть ее ягодиц, а язык находит на плече то самое место, где я познаю грех на вкус.

Нет. Нельзя. Черт, я попал. Капитально.

Стоит мне только подумать, что Валентина уже не сможет меня удивить, как она поднимает лопаточку и начинает петь в нее, как в микрофон. Отдавая все сердце мелодии, она поет о том, сколько времени пыталась сдерживать свои чувства. Спрашивает, чувствует ли то же самое ее адресат. Она то и дело не попадает в ноты, но любому, кто бы ни увидел ее, было бы наплевать. Как и я, он бы пропал. Она фальшивит настолько очаровательно, что мое желание оттрахать ее превращается в желание целовать ее бездумно и долго, пока ее губы не забудут вкус всех прочих губ, кроме моих.

На финальной ноте она делает разворот и взвизгивает, увидев меня.

— О боже. — Она прикладывает руку к груди, на милом лице — шок и смущение. — Я думала, вы еще не проснулись. Долго вы здесь стоите?

Я отталкиваюсь от дверной рамы и иду к ней, наслаждаясь румянцем, распространяющимся у нее по щекам. Мой внутренний дикарь, хищник, охотник кричит — моя, моя. Моя. Вся моя.

— Недостаточно долго.

Очень изящным движением Валентина кладет лопаточку на белую тарелку рядом с плитой и выключает конфорку. Беспечной девчонки, какой она была секунду назад, больше нет, и я хочу, чтобы она вернулась.

— Надеюсь, вам понравилось шоу.

Нас разделяет всего пять шагов.

— Вы даже не представляете, как.

Четыре шага…

Волнуясь, она поправляет свой кардиган, складывает руки на груди и прислоняется к стойке.

Три шага…

— Что за песню вы пели?

Два…

Она смущенно трет шею, стараясь не ерзать под моим признательным взглядом.

— Ну… «Давайте начнем».

Теперь я стою так близко, что мы практически соприкасаемся. Нависая над ней, я усмехаюсь, кладу ладони на стойку и беру ее в плен.

— Да. Давайте, — шепчу.

Она с растерянным видом моргает.

— Я… имела в виду песню Марвина Гэя.

— Так это был Марвин Гэй?

— Я немного не попадала в ноты.

Я выгибаю бровь, уголки моих губ дергаются вверх.

— Вот как?

— Окей, может быть, много. — Она открыто смеется, ее глаза за очками — вихрь шоколада и карамели.

Ах. А вот и снова она.

— Вы голодны? Я приготовила завтрак.

— Зависит от того, как вы готовите, — дразню ее я, наслаждаясь происходящим до опасного сильно, больше, чем должен. — Если так же хорошо, как поете, то… — Я изображаю гримасу.

Она шутливо шлепает меня по груди.

— Дурак.

Мы смеемся, и это приятно, как сигарета после отличного траха. Когда смех замолкает, становится тихо, но на наших губах остаются улыбки. А ведь я могу и привыкнуть, думаю я, — к ее смеху, к ее присутствию, заполняющему пустоту моих комнат. Незваная мысль застигает врасплох. Но стоит ей появиться, и она, как семечко, прорастает во мне, пускает в мою душу корни.

Я неотрывно смотрю на нее, пытаясь запомнить точное расположение крошечной родинки у ее губ. Слева, вверху, прямо под ямочкой на щеке — мой личный Бермудский треугольник.

— Спасибо вам за вчерашнюю ночь, — хрипло говорю я.

— Не стоит. На моем месте так поступил бы любой. — Она нервно оглядывается, избегая смотреть мне в глаза. — Кроме того, у вас уютная комната для гостей с очень удобной кроватью. Знаете… м-мне, наверное, пора уходить. Приятного аппетита. — Она словно загнанный зверь, пытается высвободиться, пытается убрать мою руку с пути.

Но я, не пуская ее, крепче хватаюсь за стойку.

— Почему вы остались?

— Потому что вы меня попросили.

— Вы могли уйти после того, как я заснул. — Мое сердце взрывается. Время будто бы замирает, пока Валентина подбирает слова.

— Потому что я сама хотела остаться, — шепчет она. — И было приятно…

Я наклоняюсь к ней ближе. Задеваю мочку ее уха губами.

— Что именно?

— Почувствовать себя нужной. — Она поднимает лицо, встречает мой взгляд.

И то, что я вижу, словно удар поддых. Мне хочется полететь в Нью-Йорк и убить ее ублюдочного супруга, своими собственными руками измолотить его в кровь за то, что он посмел вложить в ее взгляд эту боль.

— Желанной. Я … я уже забыла, каково это, и…

— Вы понятия не имеете, да? — Костяшками пальцев я отвожу с ее плеча волосы. Она дрожит подо мной. Очерчиваю изящную линию ее шеи, плеча — руками, которые горят от желания покорить ее, подчинить, сделать своей.

Она издает судорожный вздох.

— О чем?

— J’ai envie de toi. — Я беру ее за руку, целую запястье, чувствуя, как ее пульс вбивает жизнь в мой. — J’ai besoin de toi. Tu me rends fou. — Вот бы мои губы могли оставить на ее коже эти слова, заставить поверить в них. Я беру в ладони ее лицо, поглаживаю большим пальцем ее пьянящий румянец. — Будь я хоть немного слабей… (Я хочу тебя. Ты мне нужна. Ты сводишь меня с ума. — прим. пер.)

Валентина проводит языком по губам, ее грудь рывками вздымается.

— Да?

Внезапное дребезжание дверного звонка словно окатывает нас холодной водой. Чертыхнувшись, я отпускаю ее. Валентина на неверных ногах отходит, и я понимаю, насколько был близок к потере самоконтроля. Иисусе. Еще минута — и я бы взял ее прямо на кухонной стойке.

— Себастьен, дверь следует закрывать на замок, — с шутливым укором произносит знакомый голос откуда-то сзади. — Мы были рядом и решили сделать тебе сюрприз… о! Похоже, мы… здравствуйте!

Не может быть. Но ужас на лице Валентины говорит мне, что может. Пытаясь прикрыться, она покрепче запахивает кардиган.

— Дядя Себ! Дядя Себ! — Подбежав ко мне, этот чертенок обвивает своими ручонками мою ногу. — Смотри! — Запрокинув голову, он широко улыбается. — У меня выпал зуб!

— Круто, приятель. Давай ты расскажешь мне обо всем этом чуть позже? — Взъерошив черные кудри малыша-Джека, я поднимаю глаза на свою кузину Софи, ее мужа и племянницу Изабеллу.

Их попытки сделать меня пятым членом семьи начались с тех самых пор, как Джек, муж Софи, стал новым послом Штатов во Франции. И вот сейчас они стоят, держа пакеты с едой, которой хватит на целую армию, и смотрят большими, как блюдца, глазами на нас с Валентиной. Если бы не она, я бы, наверное, засмеялся.

Неосознанное желание защитить ее от неловкости ситуации заставляет меня встать рядом с ней.

— Что ж, ребята, сюрприз удался. Я вас не ждал. — Быстро оглянувшись на Валентину, я глазами прошу у нее извинения и показываю, что если меня решат наказать, я пойму, после чего представляю ее.

Она, кажется, постепенно выходит из первоначального шока. Все познакомились и теперь смеются, как после шутки. Если она и осознает, как мы выглядели в глазах моих родственников, то не подает виду. Легкий румянец на ее скулах — единственный признак какого-либо оставшегося стыда.

— А кто вы? — спрашивает Валентину маленький Джек со всей непринужденностью малыша, которому едва исполнилось пять. Я собираюсь было попросить его заниматься своими делами, но Валентина удивляет меня еще раз.

Когда она переводит взгляд на моего племянника, выражение ее лица становится мягким, отчего у меня появляется мысль, что ничего прекраснее я в жизни не видел. Мне до боли в пальцах хочется написать ее, запечатлеть ровно такой, как сейчас — без капли гордости или сдержанности, просто настоящую Валентину.

— Джек, иди сюда, — приказывает его отец. — Не приставай к леди.

— Все нормально. — Она улыбается членам моей семьи, потом вновь сосредотачивает внимание на малыше Джеке, который с любопытством разглядывает ее. — Я Валентина, знакомая твоего дяди Себа. Как поживаешь?

— Хорошо. У меня зашатался зуб, и я даже не плакал, когда папа за него потянул. Там все было в крови. — Он усмехается, демонстрируя Валентине зазор. — Вот. Вы знаете про Зубную фею? Она принесла мне пять евро.

— Какой ты храбрый малыш.

— Ага. — Он поворачивается к Софи, которая с материнской гордостью наблюдает за ним. — Мама, давай ты лучше пригласишь на ужин ее вместо тех других тетенек, которые не нравятся дяде Себу.

Софи — эта сводница — тут же начинает с энтузиазмом хлопать в ладоши.

— Какая замечательная идея!

Джек-старший фыркает.

— Ты попал, парень. — Одними губами он говорит Валентине «беги», а она в ответ на это смеется.

— Вот это да… И сколько их было? — спрашивает Валентина с улыбкой, присоединяясь ко всеобщей потехе над дядей Себом.

— Много-премного. — Джек морщит нос. — А одна очень сильно ущипнула меня за щеку. Мне она не понравилась.

Изабелла, маленькая шалунья, не отстает.

— О, а помните ту в красных туфлях, которая ненавидит мужчин?

Я пожимаю плечом.

— Да, эта была обречена с самого начала.

Все взрываются смехом, и на моей кухне начинает вновь бурлить жизнь. Мои глаза, как всегда, останавливаются на Валентине. И пока мы глядим друг на друга, члены моей семьи превращаются в малозначимый фон.

Она улыбается мне.

И я…

Вновь вижу свет.

И надежду.

 

Глава 12. Валентина

После завтрака с Себастьеном я словно в тумане возвращаюсь к себе. Захожу в ванную, включаю душ и, когда одежда, поцеловав мою кожу, падает на мраморный пол, запрыгиваю в кабинку. Запрокинув голову, я закрываю глаза. Горячая вода покрывает меня от макушки до пят, вокруг поднимается пар.

Мои движения методичны, но разум, взрывающийся воспоминаниями, где-то не здесь. Ночь и утро переплетаются, замыкаясь в петлю. Вот я поднимаюсь к нему после того, как он ушел с балкона. Вот он открывает мне дверь, и я вижу в его глазах одиночество, горе, беспредельную безысходность. Он хотел оттолкнуть меня, но я не позволила. Я не знала, что делать, но необходимость оградить его от его же собственной боли, быть с ним в тяжелый момент, стала для меня жизненно важной. Поэтому я предложила ему перенести свою разрушительную агонию на меня. Возьми это тело, думала я. Бей его с помощью слов. Рань руками. Но только вернись ко мне. Верни того Себастьена, которого я начала узнавать.

Гнев, который вибрировал в нем, пока я его обнимала, должен был меня испугать, но я думала только о том, что ему больно, что ему нужна я. Мою голову переполняли вопросы, однако я понимала, что он пока не готов поделиться ответами, и потому просто держала его до конца.

Когда он в итоге заснул, я хотела было уйти, но потом посмотрела на наши переплетенные пальцы, и поняла, что не смогу. Что-то в наших отношениях изменилось. В какой-то крошечный неизвестный момент, который заполнил нескончаемую тишину, — из таких вот моментов и соткана жизнь.

Я беру с полки шампунь, наливаю немного в ладонь и, вдохнув приятный ягодный запах, начинаю втирать его в волосы. Улыбаясь, я вспоминаю о сегодняшнем утре.

Смех… общение… шутливая болтовня… его губы на моей коже… то, что я увидела в его взгляде, и то, что ощущала сама, в момент, когда нас прервали… его чудесные дружелюбные родственники.

Это должно было испугать меня. Заставить закрыться. Должен был загореться красный сигнал, зазвучать тревожный набат. Но я могла думать только о том, что забыла, когда в последний раз ощущала себя настолько счастливой.

Слова Себастьена, сказанные им напоследок, вторгаются в мои мысли, точно ночные грабители, и отрезвляют меня.

— Завтра в «Плаза Атени» вечеринка. Мне бы хотелось, чтобы вы пошли вместе со мной.

— Думаю, мне не следует соглашаться.

— Почему?

— Себастьен, я не знаю, как это делать. — Я указываю на него, на себя, думая о миллионах причин, по которым я не должна даже рассматривать эту идею. — Когда вы рядом… — «…я понимаю, что хочу вас все сильней и сильней». Я закусываю губу. — Я боюсь, что в итоге обо всем этом пожалею.

Он хмыкает.

— Знаете, сожаления — это не так уж и плохо. Порой бывает очень приятно послать страх к чертям. — Он нежно касается кончика моего носа. — Я останусь там до одиннадцати.

— Что будет, если я не приду?

— Но что будет, совушка, если придете?

Это обычное приглашение.

Но отчего-то кажется, что за ним стоит нечто большее.

 

Глава 13

Это очень легко — обвинить в своих ошибках других. Так можно не ощущать ответственность за ту роль — большую ли, маленькую — которую вы сыграли. Я могла бы переложить вину за то, что стою сейчас здесь, у входа в знаменитый отель, на плечи Уильяма. Оправдать его неверностью каждый шаг, который подводит меня все ближе и ближе к мужчине, который не является им — моим мужем.

Но в душе я всегда буду знать: я пришла сюда, потому что захотела сама.

Весь вчерашний и сегодняшний день я пыталась придумать причину, которая меня бы остановила. У Себастьена сложится неверное представление обо мне. Это будет очень неблагоразумно и глупо. Мне нельзя его вожделеть. Ничего хорошего из этого не получится. Однако, ни одна их этих причин не мешала мне посматривать на часы и считать время до выхода.

Собираясь — я выбрала облегающее серебристое платье на тоненьких лямках и с открытой спиной, — я намеренно старалась не думать о том, для кого одеваюсь и куда я иду. Похоже, ты научилась лгать себе, и делаешь это отменно.

И вот теперь, стоя на входе в зал и высматривая его, я понимаю, что больше не могу продолжать притворяться. Правда в том, что у меня никогда не было намерения не приходить.

В горле сухость. Ладони вспотели. С каждым шагом волнение все безудержней мчится по венам. Зал пульсирует жизнью, музыкой, разговорами. Воздух окутан ароматом цветов. Люди вокруг разогреты дорогими вином и шампанским. Все это будоражит еще сильней, потому что я знаю, он здесь, и потому что меня здесь быть не должно.

Я замечаю его у бара в окружении группы людей. Зачарованная, я замираю. Себастьен. Вор среди королей. Как он сияет на уже ослепительном фоне. Он над чем-то смеется, а затем наши взгляды встречаются, и зал вмиг исчезает, рассыпается в пыль. Остаемся только мы двое. Его улыбка способна расплавить золото, и я знаю, что она лишь для меня. Он медленно поднимает бокал, салютует мне и, глядя на меня поверх края, подносит к губам. У меня в ушах начинает звенеть. Я облизываю губы, почти уверенная, что почувствую на них вкус шампанского — его вкус.

Мои ноги сами по себе начинают идти. По мере того, как сокращается расстояние между нами, уменьшается и мое чувство вины. Я разберусь с последствиями завтра, когда его чары спадут, когда правда будет смотреть мне прямо в лицо, и я больше не смогу ее отрицать. Завтра.

Но не сейчас.

Не сводя с меня глаз, Себастьен прощается с собеседниками и едва заметным кивком просит меня идти следом за ним, к уединенному пустому балкону слева от бара. Пока я молча иду, и мужчины, и женщины жадно следят за каждым его шагом, расступаясь, чтобы его пропустить.

Он оказывается на балконе первым. Когда между нами остается всего шагов пять, я останавливаюсь, чтобы сделать глубокий вдох, и, собрав в кулак всю свою храбрость, выхожу в ночь. Себастьен оглядывается, и мы смотрим друг другу в глаза, пока я не встаю рядом с ним.

— Такое чувство, будто я должна крикнуть «Сюрприз!», но вы с самого начала знали, что я приду, да?

Себастьен поворачивается всем телом ко мне и наклоняется, чтобы поцеловать в обе щеки — намеренно не спеша, медленно прикасаясь к моей коже губами. У меня в животе взлетает огромное количество бабочек. Которые превращаются в ревущих внутри меня львов.

— Не знал, но надеялся.

У меня кружится голова, и я берусь за перила. Не находя в себе сил взглянуть на него, я фокусирую взгляд на Эйфелевой башне вдали, которая ярко сияет, освещая вечернее небо. Я пытаюсь как-то объяснить свое внутреннее смятение, возникающее из-за этого сводящего с ума человека, но все бесполезно. Причин, логики нет. Как можно облечь в слова то, что он пробуждает во мне одной своей близостью, если я едва могу это понять?

— Мне нравится, как сверкает Эйфелева башня.

— Эти золотые огни загораются по ночам каждый час.

— Красиво. Кажется, будто она осыпана звездами. Кстати, отличная вечеринка.

— Теперь — да.

Покраснев, я делаю вид, что не услышала, но мои ноги внезапно становятся ватными. С улыбкой, играющей на губах, я обвожу кончиком пальца перила, втайне лелея в сердце его слова. Как у Себастьена получается быть настолько абсурдным и в то же время таким привлекательным?

Он подталкивает меня плечом.

— Я сказал что-то смешное?

Я качаю головой, думая, что сейчас идеальный момент сменить тему.

— Как прошел ваш день?

Краем глаза я вижу, что он улыбается, словно знает, что я только что сделала и почему.

— Валентина, серьезно? Дальше, наверное, вы решите поговорить о погоде.

Я смеюсь.

— Мне показалось, спросить будет вежливо.

На соседний балкон выходит еще одна пара. У женщины белокурые волосы и длинные красные ногти. Я морщу лоб — что-то в ней кажется смутно знакомым. Не теряя времени даром, пара сливается в жарких объятьях.

— Итак… Париж. Как он обращается с вами? — слышу я вопрос Себастьена, и мое внимание вновь переключается на него.

— Ну и кто теперь вежлив?

— Пытаюсь вести себя хорошо.

— Серьезно? — Я выгибаю бровь, дразня его. — Чтобы вы да вели себя хорошо? Такое бывает?

— Время от времени — да.

— Как сейчас?

Я завороженно смотрю, как Себастьен поднимает руку и костяшками пальцев проводит по моей щеке. На его лоб падает прядь волос. Взгляд полуприкрытых глаз опускается на мои губы.

— Oui, моя совушка, — произносит он с грешной улыбкой, — хотя хорошее поведение — это последнее, что у меня на уме в данный момент.

Я смеюсь, ощущая, как от его слов сквозь меня проносится волна возбуждения, обволакивая мое тело теплом. Я хочу его. Хочу, чтобы он взял меня. Хочу познать вкус его семени. Силу его толчков. Но больше всего я хочу просто все это. Смех. Внутренний трепет. Его самого. Я перевожу взгляд на бессмертную архитектуру вдали и делаю вдох, пытаясь усмирить голод тела и сердца. Потом откашливаюсь.

— Итак, Париж. На днях я гуляла по городу. Можно сказать, заново открывала его.

— Забавно. Я думал, вы здесь впервые.

— Нет. — Качнув головой, я снова встречаюсь с ним взглядом. — Но я в первый раз здесь одна.

— Ясно. — Его лицо омрачается тенью, которая гасит свет его глаз. Но потом он моргает, и тень исчезает. — И что, Париж изменился?

— Не особенно. Но изменился мой взгляд на него. Смотрели «Сбежавшую невесту»?

— Не припоминаю. — Он вытягивает из внутреннего кармана смокинга сигареты, предлагает одну и мне, но я вежливо ее отклоняю. Кивнув, он прикуривает, затягивается и выдыхает дым через нос. — Хороший фильм?

Пока дым змейкой завивается в воздухе, меня тянет попросить затянуться, чтобы можно было приложиться губами к месту, только что побывавшему у его губ…

Сосредоточься. Точно. Кино.

— Мне кажется, да, но я могу быть необъективна. Романтические фильмы это мое все. — Усмехаясь, я бросаю на него заговорщицкий взгляд. — Особенно самые сопливые — праздничные.

Он тоже хмыкает.

— Правда?

— О да. Я большая поклонница мелодрам. В общем… о «Сбежавшей невесте». Там есть одна сцена, где Ричард Гир спрашивает героиню Джулии Робертс, в каком виде она любит есть яйца. Я не помню точно ее ответ, но она сказала что-то вроде: «Как нравится вам или какие есть». Понимаете, она не знала, в каком виде любит есть яйца, потому что всегда ела их приготовленными так, как предпочитал мужчина, с которым она была в тот момент.

Сигарета вновь у его губ. Вдох. Выдох.

— Похоже, она плохо знала себя.

— Именно. Потом герой Гира спросил ее: «Нет, в каком виде их любите вы?». — Я делаю паузу и закусываю губу. Боже, я бы сейчас убила за сигарету. — В последние дни я много думала. Занималась самокопанием — так, наверное, можно сказать. И вдруг поняла, что, как и Джулия, тоже не знаю, в каком виде мне нравятся яйца. Где-то на полпути я забыла, кто я. Что я люблю, а что нет. Я была так сосредоточена на своем муже, так хотела вписаться в его жизнь, в его мир, что забыла себя.

— Не поймите меня неправильно, — продолжаю я. — Его вины в этом нет. Он никогда не принуждал меня измениться. Я поступала так, потому что хотела сама.

Моя тетя однажды сказала, что женщины выходят замуж за мужчин, надеясь, что те изменятся, а мужчины женятся на женщинах, надеясь, что те не изменятся. В итоге и те, и другие неизбежно разочаровываются. Но встретив Уильяма, я не увидела в нем мужчину, который должен был измениться, чтобы подойти мне. Он уже был идеален. Я захотела измениться сама, чтобы стать достойной его.

Покачав головой, я невесело улыбаюсь.

— Извините, что вывалила на вас весь этот груз… Вряд ли вам интересно выслушивать бредни запутавшейся домохозяйки.

Не будь так строга к себе. Мы все совершаем ошибки. Любовь может быть и такой. Может вознести тебя так высоко, что ты, ослепленная, не заметишь, что начала падать. А если даже заметишь — и поймешь, что, упав, разобьешься, — тебе будет плевать, потому что на пике было неописуемо хорошо.

Откашлявшись, я отворачиваюсь и смотрю вниз, на проезжающий по улице автомобиль — так я меньше рискую своим душевным спокойствием и своим сердцем. Но стоит мне только подумать, что шторм миновал, что я осталась в живых, как Себастьен бережно, мягко берет меня за руку, и это прикосновение интимнее, разрушительнее, чем любой поцелуй. Все атомы моего тела настроены на него, умоляют не отпускать меня — никогда, — просто быть со мной рядом и держать меня за руку. Он переворачивает ее ладонью вверх и накрывает своей. Молча. Слова не нужны. Тишина успокаивает, точно ласковый бриз.

— Куда вы двинетесь дальше?

— В каком смысле?

— Человек должен жить, Валентина. Спотыкаться. Падать. Вставать. Жизнь чересчур коротка, чтобы не знать, в каком виде вы любите яйца.

— Не знаю. — Я замолкаю и смотрю на прохожих внизу, представляя, куда они могут спешить, думая о Гийоме и его магазине цветов, о том, как здорово было найти работу и ощутить себя нужной. — Может… Может, узнаю, нравится ли мне танцевать под дождем. Или каково не спать всю ночь напролет и встретить рассвет. Или забавы ради притворюсь на день кем-то другим.

— Посмотрите на меня, — приказывает он нежно.

Я заставляю себя поднять взгляд на него — нерешительно, как всегда рядом с ним.

— Валентина, вы много лучше, чем думаете о себе.

— Не уверена, — фыркаю я, пытаясь спрятать свою тонкую, как стекло, уязвимость за побитой броней.

— Знаете, что я вижу, когда смотрю на вас?

Я качаю головой — еле заметно.

— Когда я смотрю на вас, я вижу женщину, которая, возможно, сбилась с пути, но я знаю, ей хватит смелости снова его отыскать. И она тоже знает об этом. Ей нужен всего лишь толчок в правильном направлении.

Вокруг нас вырастает, как дерево, и распускается тишина. Он поднимает руку — медленно, словно в кино или во сне, — и, проникнув под мои волосы, берет мой затылок в ладонь. Его пальцы ласкают мою разгоряченную кожу, заменяя кровь в моих венах расплавленной лавой.

— О чем вы думаете? — шепчу я.

Себастьен наклоняется, и наши лица оказываются до опасного близко. Здравый смысл приказывает мне уходить, но я неблагоразумно игнорирую его и ныряю в океан синевы. Все мое тело звенит.

— О том, что никого еще не хотел поцеловать так сильно, как сейчас вас.

Пауза, которая горчит, как предательство.

— Я замужем.

Новая пауза. У этой вкус сожаления, безысходности.

Он ведет большим пальцем по моему подбородку, по нижней губе.

— Тогда зачем вы пришли, Валентина?

— Потому что хотела. Потому что мне нужно быть там, где вы. Потому что рядом с вами я счастлива.

Мое подсознание машинально регистрирует окружающий шум — людской смех, сирену «скорой», сигналы машин — жизнь бурлит вокруг нас, словно ничего необычного не происходит. Все это блекнет до бессмысленного ничто из-за мужчины, который обнимает меня, словно я самая бесценная вещь на земле.

Тяжело дыша, я беру его за запястье. У него гладкая, теплая кожа. И я, хоть и должна, не хочу его отпускать. Никогда.

— Скажите что-нибудь, — шепчу я.

— Ваш муж — идиот. Будь вы моей… — Неожиданно он опускает лицо и один за другим перецеловывает мои пальцы. От его требовательных губ сквозь меня проносятся взрывные волны тепла. — Боже мой, Валентина, с вами я чувствую то, что, думал, не почувствую уже никогда, — шепчет он хрипло, целуя мой лоб. Смеющийся парень уступил место мрачному незнакомцу, чей взгляд полон печали и боли. Мне хочется снова обнять его и помочь перетерпеть эту боль. — Я смотрю на вас и смею надеяться, что…

— Валентина? Это ты? — Женский голос разрушает волшебный момент.

Нет. Нет. Нет! Проклиная богов, которые продолжают нас прерывать, я виновато отступаю от Себастьена и поворачиваюсь в направлении знакомого голоса.

— Джиджи? — Сраженная шоком, я смотрю, как моя подруга выходит на свет. Упругие ноги. Вишнево-алые губы. Крохотное красное платье, не скрывающее практически ничего. Джорджина «Джиджи» Стэнхоуп. Секс-бомба. Звезда светской хроники и благотворительных аукционов. И — жена одного из ближайших друзей и партнеров Уильяма. — Что ты здесь делаешь?

— Похоже, то же самое, что и ты. — Она усмехается и бесстыдно оглядывает Себастьена. — Наслаждаюсь вечером, Вэл.

Мои щеки обжигает краска стыда.

— Я не знала, что ты будешь в Париже. В прошлый раз, когда мы общались, ты не говорила, что собираешься уезжать.

— В тот раз у Неймана, да? — Она пожимает плечом. Даже это ее движение соблазнительно. — Ну, планы меняются. — Она дотягивается до белокурого бога, который выглядит намного моложе и меня, и ее, и берет его под руку. — Решила себя побаловать. Вэл, это Райан. Райан, это Валентина.

Я представляю их Себастьену, и мы недолго болтаем о пустяках. Точнее, болтает Джиджи, которая любит, когда все внимание и все взгляды устремлены на нее. Я не против. Так даже лучше. Есть время придумать ответ на случай, если она спросит о Себастьене или Уильяме. Или найти вежливый повод, чтобы уйти.

Она дотягивается до моей руки.

— Вэл, идем со мной. Господа, мы скоро вернемся. Не делайте ничего такого, чего бы не сделала я.

— То есть, разрешено практически все, — бурчу я с сарказмом, смеша ее.

Джиджи уводит меня в дамскую комнату, где распахивает двери кабинок, проверяя, одни мы здесь или нет. Убедившись, что мы одни, она прислоняется бедром к мраморной стойке и складывает на груди руки.

— Так, а теперь, проказница, ответь мне на два вопроса. Где твой незадачливый муж? И самое главное: как ты оказалась в объятьях Себастьена Леруа? Хотя я ни капельки тебя не виню.

— Ты его знаешь?

— Мы какое-то время учились в одной школе в Швейцарии, но, по-моему, он меня не узнал. — Она качает головой. — Боги вроде него не общались с обычными смертными. Он учился на пару классов старше меня, и по всей школе ходили слухи о том, что он умеет вытворять с женским телом. А ведь тогда он был зеленым юнцом. Как представлю, что он умеет сейчас… — Она театрально обмахивается ладонью, потом наклоняется, словно хочет сказать мне секрет. — Ты уже его трахнула?

— Между нами ничего нет, — спешу вставить я и, чувствуя себя очень неловко, краснею.

— Хорошо, — отвечает с лукавой улыбкой Джиджи. — Как скажешь. Но он лакомый кусочек, согласна? Известный художник, бог секса да еще при деньгах. Его отец был кем-то вроде короля Уолл-стрит, а мать — знаменитой французской актрисой. Поэтому спрашиваю еще раз, как ты попала в его объятья, счастливица? Отвечай.

— Я не была в его объятьях.

— О, дорогая, перестань кормить меня чушью, а то меня скоро стошнит.

Я встаю рядом с ней, прислоняюсь бедрами к мраморной стойке и подталкиваю Джиджи плечом.

— Знаешь, для эгоманьячки ты чересчур многое замечаешь.

Ей хватает такта ответить смешком.

— Уильям дома. А я здесь, пытаюсь понять, что делать дальше, — говорю я, внезапно поникнув. Ее присутствие возвращает назад мою прежнюю жизнь, впрыскивает дозу реальности в тот мир фантазий, где я жила последние несколько дней.

В глазах Джиджи вспыхивает понимание.

— Я так рассердилась, когда Ларри мне рассказал. Трахать интерна? Серьезно? Что за банальщина! — Она кивает на дверь. — Райан там… Он мой подарок себе на развод.

Мои глаза округляются.

— Погоди, что? Я не знала, что у вас с Ларри проблемы.

— Засранец обменял меня на модель поновей, поэтому я решила тоже сделать апгрейд.

Я кладу ладонь на ее покрытое бриллиантами запястье.

— Джиджи, мне жаль.

Она похлопывает меня по руке.

— О, пожалей лучше Ларри. У меня адвокаты лучше, чем у него.

Мы обсуждаем ее развод еще какое-то время. Если она и чувствует, что тему своего собственного брака я избегаю, то ничем это не выдает. Да и что тут можно сказать? Что он развалился?

Мы уходим из туалета и находим наших мужчин. При виде Себастьена в мои легкие словно возвращается воздух, от улыбки в его глазах становится легче дышать. Если это неправильно, мне уже все равно.

Себастьен кладет руку на мою обнаженную спину. Властно. Бесстыдно. Он предъявляет на мое тело права, и оно с дрожащим вздохом сдается. Наклонившись, он шепчет чарующие слова:

— Хотите уйти отсюда?

И в моей груди, в глубине горла, на языке, на кончиках пальцев формируется еще более опасный ответ. Боже, да.

— Да.

 

Глава 14

Он берет меня за руку, а я, подхватив подол платья, иду за ним следом. Во мне бурлит, рвется наружу смех. В этот момент мы молоды, безрассудны, бессмертны и живы. Сквозь меня струится будоражащий электрический ток. Себастьен перехватывает у официанта бутылку шампанского, и вот мы уже не идем, а бежим сквозь толпу, сталкиваемся с людьми, они сердятся, но это неважно. Вокруг все размыто, кроме его надежной и теплой руки, которая, словно яркий маяк, ведет меня из темноты к безопасному свету.

Мы выходим наружу. Тяжело дышим. Улица купается в янтарном сиянии фонарей. Торнадо счастья и волнующей радости грозит вот-вот меня унести.

Я поднимаю глаза. Ночное небо усыпано крохотными бриллиантами звезд. Развожу руки в стороны и, ощущая себя невероятно свободной, кружусь.

— Они такие красивые, да? Звезды.

— Очень.

Взглянув на него, я вижу, что он наблюдает не за звездами, а за мной. Внутри меня растекается удовольствие. Все мое тело пульсирует страстью.

Себастьен подносит зеленую бутылку к губам. Со смаком, с наслаждением пьет и, закончив, с тайной улыбкой в глазах передает ее мне. Секунду я смотрю на шампанское, потом думаю — почему бы и нет? Послав хорошие манеры и осторожность к чертям, я беру бутылку и пью. Пью, пью и пью, словно всю жизнь умирала от жажды, и сейчас мой рот впервые познал вкус воды.

— Полегче там, — с легким смешком говорит Себастьен.

Поперхнувшись от смеха, я возвращаю бутылку ему и вытираю рот.

— Извините. Просто мне так хорошо. — Я застенчиво улыбаюсь. — И так вкусно.

Себастьен уносит пустую бутылку к мусорному контейнеру. Я смотрю, как он возвращается, — левый уголок рта приподнят в смертоносной улыбке, руки в карманах, волосы растрепались. В его поступи есть что-то животное, примитивно величественное — он словно правитель звериного царства, который шествует к своей жертве и смотрит, как она припадает к земле, зная, что сейчас он заберет ее жизнь. Мои ладони начинают потеть. Я чувствую головокружение, слабость в коленях. Может, выпила слишком много шампанского?

Нет, это из-за него.

Да, точно из-за него.

На фоне играет La Bohème. Знаменитая музыка выплывает из окон, за которыми вовсю продолжается вечеринка. Мимо пролетают машины, движутся люди. Эйфелева башня смотрит на нас с высоты.

Он останавливается передо мной, снимает пиджак и накрывает им мои голые плечи. Просовывая руки в рукава, я наслаждаюсь оставшимся от его тела теплом и слабым ароматом его одеколона. Его взгляд прикован ко мне. То, как он глядит на меня… это единственное, что имеет значение.

— Танец под дождем прямо сейчас предложить не могу, но как насчет лунного света? — хрипло спрашивает он, окутанный дымкой янтарных огней.

О, Себастьен.

— Вы запомнили…

— Конечно. Когда дело касается вас, я помню все. — На его красивом лице медленно появляется бесшабашная усмешка. — Ну что, потанцуем?

Он берет мою дрожащую руку и кладет ее на свою грудь — рядом с сердцем. Потом обнимает меня за талию и с силой притягивает к себе. С моих губ срывается вздох, тело простреливает дрожь наслаждения.

Страшно нервничая, я пробую улыбнуться и снять напряжение шуткой.

— Заранее прошу прощения, если отдавлю вам ноги. Я ужасно танцую. Перед вами неуклюжая Вэл. Как-то раз мне сказали, что сидя я выглядела красивее, чем когда…

— Очень сомнительно. Я видел, как вы танцуете. На кухне. Забыли?

— Это б-было другое. Я не…

— Валентина…

— О, да. Точно. Мы танцуем.

— Скорее пытаемся. — Когда я шлепаю его по плечу, он хмыкает, и у меня сладко поджимаются пальцы. — Так, теперь встаньте мне на ноги.

— Что? Нет! Ваши ботинки будут испорчены.

— C’est la vie. Валентина, достаточно упираться. Потанцуйте со мной. — Он приподнимает меня, ставит на свои ноги и начинает покачиваться.

— Как вы? — Я слегка морщусь — ему, наверное, больно.

— Как никогда хорошо, — шепчет он у самого моего уха и сжимает меня еще крепче. — Не беспокойтесь, моя милая совушка, я вас держу.

Я вас держу. Такие простые слова, но сколько они дарят спокойствия и комфорта.

Утопая в пьянящем ощущении его сильных рук, я позволяю себе побродить по его лицу взглядом. Себастьен словно солнце. Без него вокруг темнота, а когда он поблизости, все становится ярким, умопомрачительно ярким. Да, он может вас ослепить, но какое это имеет значение, если ваше тело снова в огне?

Мы танцуем в свете звезд и луны. Медленно и легко. Нет ни сомнений, ни спешки. Одно удовольствие. Мир начнет рушиться — я не замечу. Склонив голову ему на плечо, я вдыхаю запах мужчины, сигаретного дыма, шампанского, наполняя легкие до тех пор, пока все мои клетки не становятся пропитаны им. Он кладет щеку мне на макушку, делает вдох. Боже, как хорошо… Мы медленно кружимся, словно в эпицентре лесного пожара, и если после этого танца от меня не останется ничего, я не расстроюсь. Оно того стоило, ведь спустя очень долгое время я вспоминаю…

Я вспоминаю, каково быть живой.

— Готовы?

— М-м?

— Вы доверяете мне? — спрашивает он хрипловато. Сжимает мою талию крепче и вплотную притягивает к себе.

Еще не придя в себя, я моргаю. Но из меня выпрыгивает ответ.

— Да.

— Хорошо.

Неожиданно Себастьен экстравагантным движением наклоняет меня до самой земли. Взвизг испуга превращается в смех. А после — в молчание, полное слов, которые нельзя высказать вслух. Мое сердце пускается вскачь, невидимая сила тянет меня к нему.

Поцеловав меня в лоб, он сокрушенно хмыкает.

— Кажется, у нас появились зрители.

— Что? — лепечу я, дезориентированная прикосновением его губ.

Подняв меня, Себастьен подмигивает, потом кружит меня еще раз, и я вскрикиваю от счастья, когда он ловит меня за бедра и прижимает мое тело к себе.

Тишина где-то справа взрывается аплодисментами. Я отпускаю Себастьена и поворачиваюсь к небольшой группе людей, которые наблюдают за нами. С сердцем, воспаряющим ввысь, я смущенно дотягиваюсь до подола платья, приподнимаю двумя пальцами ткань и дарю им реверанс, достойный истинной леди. Краем глаза я вижу, как Себастьен отвешивает нашим зрителям изящный поклон, отчего они окончательно сходят с ума. Наши взгляды на секунду встречаются под овации и одобрительный свист. Я улыбаюсь. Он улыбается. И мир вокруг исчезает.

Я влюбляюсь в него.

Эта мысль не удивляет меня. Скорее, открывает глаза, и я впервые за очень долгое время вижу небесную синеву.

 

Глава 15

Я лежу, зарывшись лицом в подушку, чтобы подольше не открывать глаза. Шевелю пальцами ног, наслаждаясь ощущением шелковых простыней. В сознании, словно запись любимой пластинки, начинают проигрываться воспоминания, и все мое тело с трепетом выдыхает. Быть может, это был просто сон, навеянный несбыточными мечтами о счастье?

Но нет, это случилось в реальности. Потому что я чувствую легкость в груди. За спиной словно выросли крылья. Я хочу встать и запрыгать, как маленькая, на кровати. Смеяться, пока не заболит живот. Держаться за это чувство, чтобы оно осталось со мной навсегда.

Вздохнув, я переворачиваюсь на спину и открываю глаза. Мой взгляд падает на хрустальную люстру, на радуги, сверкающие в каждом кусочке стекла. Я моргаю, потом тянусь за телефоном. Восемь утра. А день недели?

Вторник.

Сквозь меня проносится новая волна радости. Через два часа мне предстоит отправиться в магазинчик цветов. Уже собираясь встать, я слышу, как звонят в дверь. Нахмурившись, я накидываю на шелковую сорочку свой кардиган, открываю дверь и вижу за ней молодого курьера со шлемом подмышкой и большим пакетом в руке. Из пакета выплывает аромат теплого масла. Любопытство прогоняет последние следы сна. Курьер улыбается и отдает мне записку.

«Ставлю на болтунью. С.»

Я забираю у курьера пакет, даю ему чаевые и, закрыв дверь, подношу прямоугольник дорогой бумаги к губам. И целую его, словно Себастьена в губы. Бережно спрятав записку в передний карман кардигана, я отправляюсь на кухню, ставлю пакет на стол и достаю оттуда множество пластиковых контейнеров. Сняв с них крышки, я обнаруживаю внутри приготовленные всеми мыслимыми и немыслимыми способами яйца: фриттата, омлет, глазунья, болтунья… список можно продолжать бесконечно. В глубинах моей души взрываются удовольствие и восторг. О, Себастьен. Сумасшедший, замечательный человек.

Выйдя из душа, я в момент собираюсь. Решаю не сушить волосы феном. Пусть высохнут сами. Да здравствуют кудри — шутит моя внутренняя бунтарка. Летнее платье в цветочек — есть. Туфли-лодочки — есть. Блеск для губ и парфюм — есть. Очки — есть. Готовность завоевать мир? Черт побери, есть!

По пути в магазин господина Лемера я открываю новые запахи. Новые звуки. Саундтрек города становится красивой гармонией под стать его ритму. Дыша полной грудью, я провожу кончиками пальцев по цветам, высаженным в клумбах вдоль железных ворот. Их гладкие, как шелк, лепестки напоминают о прикосновениях Себастьена. Я ищу в себе стыд, чувство вины, но мое сердце остается слепым и спокойным. Я пытаюсь представить Уильяма, но вижу мужчину и женщину, танцующих в свете луны.

Тряхнув головой, я отметаю мысли об Уильяме. Я разберусь с беспорядком, который наделала, позже, когда придет время. Ведь в итоге последствия моих действий настигнут меня.

Но это время пока не пришло.

И потому я поворачиваюсь к реальности спиной. Я хочу наслаждаться этими заимствованными розовыми мечтами так долго, как только смогу.

Когда я прихожу в магазинчик цветов, господин Лемер уже ждет меня. С неуверенной улыбкой и французско-английским словариком. Я смеюсь.

— Похоже, нам пришла в голову одна и та же идея. — Я достаю из своей кожаной сумки англо-французский словарь и кладу его на стеклянную стойку. Увидев его, господин Лемер кивает, и в его блекло-серых глазах начинают искриться веселые огоньки.

Я улыбаюсь ему, думая, что пора привести это место в порядок. Кладу руки на бедра и обвожу помещение критическим взглядом. Хм. Цветы нужно полить и подрезать. Пол следует хорошо подмести, а потом протереть. И еще вымыть окна. Работы столько, что ее объем должен обескуражить меня, но никакого страха я не испытываю. Напротив, я еще никогда не чувствовала в себе столько энтузиазма. Каждая моя клеточка вибрирует энергией и радостным возбуждением.

Я замечаю, что господин Лемер с любопытством и интересом наблюдает за мной — вероятно, пытаясь меня разгадать. Несложно представить, кого он видит перед собой. Женщину, которая больше подходит для «Ритца», чем для угасающего магазина цветов, купающегося в пыли. Но та женщина вовсе не я. Раньше я думала, что должна быть такой, но теперь — нет. В его магазине, в Париже я похожа на истинную себя куда больше, чем в своем пустом гринвичском особняке.

Я показываю на подсобное помещение, а потом двигаю руками, словно подметаю пол. Господин Лемер непонимающе хмурится. Будь мы в мультфильме, у него над головой появился бы вопросительный знак. Рассмеявшись, я тянусь за лежащим на стеклянной столешнице словарем. Нахожу нужное слово, откладываю словарь и смотрю на него.

Наши глаза встречаются.

— Moi. — Я показываю на себя, потом говорю: — Balai. — И снова делаю вид, что держу в руках щетку.

— О! — Он кивает. — Aimerais-tu faire le par terre.

Я не понимаю, что он сказал, но все же киваю, получая удовольствие от общения с ним даже несмотря на столь очевидную преграду языкового барьера. Он жестом зовет меня за собой вглубь магазина, а там вручает мне книгу с фотографиями различных букетов цветов.

Что?

Как мы перешли от щеток к книгам? Я использовала неверное слово?

Я в замешательстве смотрю на картинки, но тут слышу негромкий смешок. Поднимаю лицо и вижу, что господин Лемер наблюдает за мной с озорным светом в глазах, а в руке держит щетку. О. Он решил разыграть меня, и ему удалось.

Рассмеявшись, я отдаю ему книгу и беру щетку.

— Merci. — Господин Лемер, да вы озорник.

День пролетает молниеносно. Моя душа танцует в вихре новых, не испытанных ранее ощущений. Пыль под пальцами. Пот на лбу. Редкий негромкий смех господина Лемера при виде того, как я обращаюсь с цветами, словно с детьми. Недоразумения из-за трудностей перевода — и снова смех. Тихий обед в уютном молчании на скамейке около магазина. Сняв свои лодочки, я оставляю их на земле и шевелю накрашенными пальцами ног. Теплый ветер целует нас, играет у нас в волосах. Меня переполняет удовлетворение жизнью, и, боже, это так хорошо.

Когда приходит пора закрываться, господин Лемер с улыбкой в глазах похлопывает меня своей морщинистой рукой по щеке. Мне так жаль, что моего знания языка не хватает, чтобы поблагодарить его за то, что он для меня сделал, за дар, который он мне преподнес. Мы прощаемся до завтра, и я, чувствуя себя на вершине мира, спешу домой, потому что хочу рассказать Себастьену о своем дне. Я хочу увидеть его. Побыть с ним. Посмотреть, как на его глаза падает все та же непокорная прядь.

Я захожу к себе, чтобы взять бутылку шампанского. В моих венах пульсирует радость, и я решаю не ехать на лифте, а подняться пешком. Остановившись у его двери, я делаю долгий успокаивающий вдох и, не давая себе передумать, дважды нажимаю на кнопку звонка. Одна моя половина хочет сбежать, боится, что он сочтет меня слишком навязчивой. Но другая призывает меня успокоиться, говорит, что ничего плохого здесь нет.

Он открывает дверь. Я поднимаю бутылку и приглашающе улыбаюсь.

— Кстати, о том бокале вина, который я вам задолжала…

Себастьен усмехается уголком рта и, потирая шею, переводит взгляд на шампанское. О боже. Он словно подарок, присланный из преисподней для того, чтобы показать, какое удовольствие можно получить, если уступить искушению и согрешить.

— По какому случаю шампанское?

— У нас праздник.

— Да? И что же мы празднуем?

— Жизнь.

 

Глава 16. Валентина

Каждое утро я помогаю господину Лемеру, и мало-помалу его магазин оживает. Теперь вместо пыли здесь множество разных цветов, к нам чаще заглядывают покупатели, а господин Лемер — как и я — чаще смеется. Мой французский не слишком улучшился, но Себастьен, который время от времени обедает с нами, помогает нам сглаживать кочки, созданные языковым барьером.

Так здорово найти себе применение. Смотреть в зеркало и гордиться женщиной там.

Не успеваю я оглянуться, как пролетает несколько месяцев. Уильям перестает мне звонить, а я перестаю ждать, что он позвонит. С каждым днем Себастьен все глубже вписывает себя в ДНК моей жизни, моей души. С первого дня нашей встречи он медленно наполняет мой мир красками, о существовании которых я позабыла. И теперь они в ней бурлят.

Прогулки звездными ночами бок о бок — я иду по бортику ограждения с раскинутыми руками и сияющим сердцем в груди. Вино, еда, шутки в укромных кафе — общение с ним опьяняет меня. Танцы на берегу Сены — Себастьен учит меня предрассветному танго.

Смех и с поводом, и без повода, просто так.

В мое сознание продолжают вторгаться мысли о нем. Такие, от которых мои щеки краснеют, а внутри просыпается голод, которого я не испытывала очень давно. Иногда по ночам я просовываю руку под одеяло, раздвигаю ноги и трахаю себя пальцами, представляя на их месте его твердый член. Я облизываю губы и представляю его язык. Тру соски и представляю на себе его рот. Обхватываю подушку и представляю его, его тело, и, кончая, шепчу в пустоту комнаты его имя — словно молитву или мольбу.

Такое чувство, словно Господь Бог сказал: «Дитя, я дарую твоей изголодавшейся душе пищу. Музыка наполнит твою тишину. Солнце согреет тебя. Звезды с луной укажут дорогу. Но будь осторожна. Не жадничай. Все хорошо в меру.»

Но не жадничать я не могу.

Я продолжаю брать взаймы все больше и больше времени с ним. Продолжаю жить в своем маленьком коконе счастья, молиться, чтобы у нас было еще одно завтра, падать в мечту все глубже и глубже, хотя хорошо понимаю, что песок почти высыпался, и однажды часы придется перевернуть.

 

Глава 17. Уильям

Я сижу, откинувшись в кожаном кресле, смотрю вверх и подбрасываю к потолку теннисный мячик. Его мягкий стук в темноте успокаивает. Кроме уборщиков и меня, в офисе никого нет. Вместо беспрерывных телефонных звонков из коридора доносится играющая в переносном плеере латиноамериканская музыка.

Мне давно пора уходить, но моя жалкая бабка убила все настроение, хотя до ее появления день складывался идеально. После ряда неудачных инвестиций у нас наконец-то случился прорыв. Прибыль выглядела очень неплохо. Но потом явилась она.

Лоретта Фицпатрик, наш матриарх, владеющая ключами ко всем тем деньгам, которые мне так сильно нужны, ворвалась в мой кабинет, и плевать ей было на то, что у меня была встреча. Ларри и прочие трейдеры могли отправляться к чертям. С тростью в руке, с жемчугами на шее, она вошла ко мне, готовая к битве. С вежливыми приветствиями и поцелуями в щеку было покончено. Внук разочаровал ее, и она настроилась показать ему, что недовольна.

— Уильям, — холодно произнесла она вместо приветствия и едва заметно кивнула мне, игнорируя всех остальных.

За ее спиной стояла с испуганным, виноватым лицом моя секретарша.

— Сэр, она не захотела ждать, когда встреча закончится.

Моя бабка не удостоила секретаршу ответом. Все ее внимание было направлено на меня.

— Будь добр, распусти встречу, Уильям. Мне бы хотелось побеседовать с тобой наедине. — Она сделала паузу. Ее проницательные голубые глаза прожигали во мне дыры. — Если, конечно, у тебя есть для меня время.

Каждое ее слово сочилось сарказмом, ведь она знала, что я — как и все остальные — не посмею ей отказать. Особенно после того, как она проделала путь аж из самого Гринвича. В прошлом Лоретта Фицпатрик правила своей империей железной рукой, под девизом «идеально или никак» — и точно так же вела себя в частной жизни. Бедному дедушке не оставалось ничего другого, кроме как отойти в тень и смотреть, как она делает работу вместо него. В итоге он начал пить и распутничать, чем занимался до самой смерти, и я его не виню.

Ее дети и внуки тоже были обязаны быть идеальными. Мой приемный отец — единственное дитя несчастливого брака — утонул вместе с любовницей во время прогулки на яхте. Лоретта обвинила в его смерти мою приемную мать, сказав, что ее холодность толкнула его в объятья другой. Она, конечно, не знала, что ее драгоценный сынок, будучи в дурном настроении или надравшись, регулярно и с наслаждением избивает свою жену и детей. Больному ублюдку нравилось слушать наш плач и видеть на нашей коже разноцветные синяки. Обычно, избив нас с Гвинет, он переключался на нашу мать — хватал ее за волосы, тащил в спальню и насиловал, швырнув на кровать. Сопротивление только распаляло его. Иногда он заставлял нас смотреть, черпая в нашем страхе свое извращенное удовольствие. Однажды я попытался вступиться за мать, и тогда он сломал ей запястье. Око за око, сказал он. Я ненавидел его. День его смерти стал счастливейшим днем моей жизни.

Я так и не простил свою бабку за то, что она предпочла притвориться слепой, когда все свидетельства были у нее на виду, и за то, что заставила мою мать чувствовать себя еще никчемней, чем раньше. Довольно скоро она скончалась от рака. Глядя, как ее гроб вместе с остатками моей души опускают в могилу, я дал себе клятву. Я поклялся не чувствовать. Стоя среди моря венков и людей в черной одежде, я поднял руку, приложил ее к месту, где должно было находиться сердце, и ничего не почувствовал.

Потом мои глаза перешли на мою бабку, стоявшую в стороне с равнодушным, бесстрастным лицом, и во мне снова вспыхнула ненависть. Я хотел от нее одного: чтобы она умерла и оставила меня в покое — вместе с состоянием, которое по праву было моим.

— Прошу нас извинить, — сказал я, распуская людей.

Пока трейдеры, собираясь, шуршали бумагами, мой взгляд нашел мою бабку, и старая ненависть запустила когти мне в грудь. Когда последний человек вышел и закрыл за собой дверь, мы остались лицом к лицу в тишине.

— Чем обязан такому сюрпризу? — учтиво поинтересовался я.

Лоретта преодолела расстояние между нами и села в кресло перед моим столом. Ее возраст приближался к девяноста годам, чего по ней было никак не сказать. Она держалась величественно, как королева, а ее осанка оставалась такой же прямой, как ее трость.

— Ты прекрасно знаешь, зачем я пришла. Миссис Крофт рассказала мне о твоей отмененной поездке. Почему Валентина еще в Париже?

Я небрежно пожал плечами, не удивленный тем, что экономка продолжает докладывать ей о состоянии нашего брака. Следить за нами было ее единственным назначением, когда она не притворялась, будто работает. И уволить ее, не разозлив свою бабку, я не мог.

— Видимо, увлеклась осмотром достопримечательностей.

— За кого ты меня принимаешь? За свою ослепленную любовью жену? Ты снова разочаровал ее, да?

Я не ответил. Я молча ждал, когда она продолжит наказывать меня своими словами, хотя они не могли причинить мне никакого вреда. Меня было невозможно пронять. Ни ей, ни кому бы то ни было.

— Я думала, ты не такой, как остальные мужчины этой семьи, но, судя по всему, ошибалась. Ты снова кого-то завел?

Я покачал головой и ослабил свой галстук.

— Нет. Я обещал вам, то было в первый и последний раз.

Она медленно, с подозрением оглядела меня. Возможно, зная, что я нагло вру.

— Хорошо. Потому что тогда я говорила совершенно серьезно. И твой отец, и твой дед — они оба разочаровали меня. А если к ним присоединишься и ты, если она подаст на развод, то ты будешь вычеркнут из завещания. Все просто. Мне надоело, что наша фамилия ассоциируется с подобной вульгарностью.

Моя бабка высказалась, и ей было плевать, каким образом я буду выкручиваться. Но я знал, что хрена с два позволю ей отнять мои деньги. Неужели я зря терпел ее все эти годы? Наследство было моим.

— Я понял, — тихо произнес я.

— Замечательно. Полагаю, ты придумаешь, что надо сделать.

Я встал, чтобы помочь ей подняться, но она взмахом руки остановила меня. Медленно, но уверенно встала сама, дошла до двери и открыла ее. В коридоре стоял, ожидая ее, старина Дон — ее верный водитель. Он немедленно предложил ей руку, и она, положив свою сморщенную лапку на черный рукав его пиджака, повернулась ко мне, чтобы сделать заключительный залп.

— Не разочаровывай меня, Уильям.

Она ушла, не бросив больше ни взгляда на своего непослушного внука, а во мне, словно пролитые чернила, растеклась граничащая с ненавистью неприязнь к Валентине. Почему она не сделала, как я хотел? Зачем осталась в Париже?

Я запланировал поездку туда, чтобы успокоить ее. Перед нашими годовщинами она всегда становилась раздражительной и плаксивой. Но в последнюю минуту возникли дела, затем Брук захотела, чтобы я забрал ее на ночь, после чего мой интерес к поездке угас. Я предполагал, что Валентина вернется домой. Кто же знал, что именно в этот момент она наконец-то взбрыкнет. Валентина, черт бы ее побрал, всегда умела выбирать наихудшее время.

Сердито отбросив мысли о ней, я поднимаюсь и, отправив теннисный мячик скакать по ковру, встаю напротив окна от пола до потолка. Потирая шею, я смотрю на вечерний город. Повсюду огни. Все пульсирует жизнью — по ту сторону стеклянной стены.

Я хмыкаю. Каким же наивным мальчишкой я был, пока не узнал, что даже за самыми идеальными с виду фасадами прячется зло. Я часто гадаю, каким бы я стал, будь мой отец вменяемым человеком. Может, моя жизнь сложилась бы по-другому? А если бы меня усыновила другая семья?

Было время, когда у меня появилась надежда.

Она пришла в обличье высокой молодой женщины с копной волос цвета молочного шоколада. Валентина… В ней было столько жизни, столько энтузиазма. Я бросил на ее простодушное лицо всего один взгляд и почувствовал, что мир, возможно, не так уж и плох. Я хотел верить в то, во что верит она. Стать тем, за кого она меня принимала, — хорошим, достойным, неиспорченным человеком. Любил ли я ее? Нет, но хотел полюбить. И на какое-то время я убедил себя, что наконец-то обрел покой.

Однако, как бывает со всем, что построено на шатком фундаменте, вскоре в моих фантазиях появились трещины, и они медленно обвалились и превратились в пыль. Я хотел, чтобы Валентина спасла меня от себя самого, и какое-то время считал, что она сможет, но я ошибался. Меня невозможно было спасти. И надежда трансформировалась в отчаяние, а красота земли обетованной отодвинулась недосягаемо далеко.

Ее любовь начала душить меня. Я не мог находиться с ней рядом без чувства раздражения и разочарования. Потому что она оказалась не такой, как я думал. Она была слабой, зависимой. Любовь ко мне сделала ее жалкой. Превратилась в удавку, затянутую на шее, которая не давала дышать.

Валентина. Когда-то моя надежда, сейчас она — та, кто может уничтожить все, над чем я упорно работал и к чему шел. Но хрена с два я позволю ей это сделать.

Я слышу, как через несколько дверей часы деда Ларри бьют полночь. Я собираю вещи, спускаюсь в гараж, сажусь в машину и отправляюсь домой.

Но пока я еду по городу, мысли по-прежнему терзают меня. Я думаю о своей семье. О своем прошлом. О настоящем. О Валентине. Сжав руль, я перестраиваюсь в другой ряд и решаю не ехать домой.

***

Брук берет мой член в руку, подводит его себе между ног и трет им свой клитор. Прислонившись спиной к изголовью кровати, я смотрю на ее великолепные титьки, пока она вталкивает в себя мою плоть и покрывает ее своей страстью. Эта женщина создана для секса со мной — в отличие от моей фригидной жены, которую каждый раз приходится чуть ли не умолять.

Обхватив пальцами ее талию, я трахаю ее быстро и жестко. Наклоняюсь и до крови прикусываю ее грудь, а она бьет меня по лицу. Мое сознание заволакивает темнота. Я переворачиваю ее на спину и вторгаюсь в нее одним резким толчком, наслаждаясь ее криками страсти и боли. Когда она начинает бороться со мной, царапать мою спину и руки, я обхватываю ее нежную, хрупкую шею и сжимаю ее, а потом смотрю, как она хрипит, пытаясь вдохнуть, пока мой член безжалостно — и жестоко — долбит ее. Наши тела покрывает пот. Комната пахнет, как наши грязные души. И, черт побери, мне это нравится.

Она кончает первой — глаза закрыты, стенки вагины с силой пульсируют, сжимая мой член. Поняв, что не могу больше сдерживаться, я выхожу из нее и изливаюсь ей на живот. Моя голова запрокинута, из груди рвется крик от ослепительной мощи оргазма.

Позже я лежу на кровати и смотрю, как она, обнаженная, выходит из ванной. Пока она вытирает волосы, я с извращенным удовлетворением разглядываю красные пятна, оставленные мной на ее теле.

— Вероятно, какое-то время я не смогу встречаться с тобой.

Она склоняет голову набок, отчего ее светлые волосы падают на плечо.

— Вернулась твоя жена?

Я качаю головой, и внутри снова просыпается гнев, который утих, когда я пришел сюда.

— Лоретта поставила мне ультиматум.

— Да? — Она выгибает бровь. — И какой?

— Не забивай этим свою хорошенькую головку. У меня все под контролем. Иди сюда.

Она бросает полотенце на пол и садится верхом ко мне на колени, а я провожу рукой по отпечаткам своих пальцев на ее шее. Мои чувства омывает садистское удовольствие.

— Я сделал тебе больно?

Брук качает головой.

— Знаешь, ты такой извращенный ублюдок.

Я криво усмехаюсь. Потом вспоминаю предупреждение бабки и снова мрачнею.

— Мне будет не хватать этого. — Я веду костяшками пальцев по ее грудям, по животу и вниз, к ее горячей, влажной промежности.

Она, закрыв глаза, стонет, когда я раскрываю ее и большим пальцем поглаживаю ее клитор. Ее руки ложатся на мои плечи, и она начинает втираться в меня.

— Прозвучало так, словно все кончено… — выдыхает она, когда я вталкиваю в нее сразу четыре пальца. — Что ты планируешь сделать?

Вместо ответа я целую ее.

 

Глава 18. Себастьен

Ты моя полуночная мысль и мое желание в 22:22.

Воздух сладко пахнет травой, на безоблачном небе светит теплое, яркое солнце. Я стою на веранде и наблюдаю за женщиной, которая, смеясь, убегает от стайки детей. Ее буйные кудри развеваются за спиной, голову украшает сбившаяся набок корона из одуванчиков. Она одета в летнее платье, которое больше подходит для пляжа, чем для дипломатического приема в шато в предместье Парижа, но даже если б на ней был холщовый мешок, вам было бы наплевать. Вы бы все равно не смогли оторвать от нее глаз. И не потому, что она здесь самая эффектная женщина. На приеме присутствуют женщины с более классическими чертами лица. Но им всем до нее далеко. Она напоминает мне море — своей неукротимостью, непредсказуемостью, удивительной красотой.

Валентина оглядывается на меня — с сияющими глазами, с румянцем, разлившимся на щеках — и энергично машет рукой, после чего маленькие сорванцы ловят ее. Я засовываю руки в карманы брюк и смеюсь. Даже дети не смогли перед ней устоять.

— Так приятно вновь это слышать…

Увлеченный сценкой, которая разворачивается передо мной, я не сразу замечаю, что рядом встала Софи. Оторвав взгляд от Валентины, я фокусируюсь на кузине. Многие говорят, что в ней сосредоточена красота нашей семьи, и не согласиться я не могу.

— Что слышать?

— Твой смех.

Я киваю.

— Здесь столько детей.

— О, ты же знаешь Джека. Он всегда приглашает всех, кто хоть как-то связан с посольством. — Она рассматривает Валентину. — Она, похоже, очень понравилась им. — Софи поднимает бокал с шампанским к губам, делает глоток. — Будь осторожнее, Себастьен.

— О чем ты? — Я хмурюсь. Мне не нравится направление, в которое сворачивает наш разговор. — Между нами ничего нет.

— Пока что, — добавляет она, краешком глаза наблюдая за мной. — Себс, послушай. Мне тоже очень нравится Валентина, и я правда считаю, что она — идеальная женщина для тебя. Ее единственный недостаток в том, что она замужем.

— Знаю.

— Дружок, ты думаешь, будто знаешь, но ты никогда не был женат. Тебе не стереть годы, которые они провели вместе. Как только ты попытаешься заставить ее сделать выбор между тобой и мужем, ты потеряешь ее. — Она делает паузу, выбирая следующие слова. — Ты же понимаешь, что это может перейти в новую черную полосу.

Неделю назад Софи и Джек приходили в мою квартиру на ужин. Там была Валентина. Беседа текла свободно, как и вино. Бокал превратился в пять или восемь бутылок, и, не успел я опомниться, как Валентина начала рассказывать о своем браке. Она больше не злилась. И даже не обвиняла Уильяма. Казалось, она наконец примирилась с тем, что осталось от ее брака. И ублюдок во мне был счастлив.

— Ее муж не заслуживает ее.

— Это не тебе решать. — Она похлопывает меня по груди. — Будь умнее. И еще дальше не заходи.

Покачав головой, я накрываю ее руку своей.

— Вряд ли я смогу от нее отказаться.

— Ты хотя бы пытался?

— Не пытался и не хочу.

— Тогда, красавчик, у тебя большие проблемы. Просто помни, что она еще не разобралась со своим мужем.

Мои глаза заволакивает багровая ревность.

— И что, черт побери, это значит?

— Ты сам знаешь, что. Все закончится только когда закончится, и не раньше. — Она ласково касается моей щеки, а потом уходит к гостям.

Растревоженный предупреждением Софи, я отправляюсь на поиски Валентины. Тяга к ней разъедает меня изнутри. Наконец я замечаю ее на траве — она сидит среди детей, держа на коленях малыша-Джека — и опять успокаиваюсь. К дьяволу ее муженька. Если бы он любил ее по-настоящему, то приехал бы сюда на следующий день. Будь Валентина моей, то, чтобы быть с ней, я бы сдвинул землю и небо. Потому что, когда ты наконец-то находишь то, ради чего стоит жить, ты сражаешься за это до последнего вздоха.

Пока я иду к месту, где сидит Валентина, гнев и страх постепенно рассеиваются. Ответа на вопрос, как быть с ее браком, у меня нет — он может быть лишь у нее, — но мы с ним разберемся. Она не замечает, что я подошел, и тогда я прислоняюсь плечом к дереву неподалеку и, любуясь ее, слушаю ее нежный голос. Под порывами легкого ветра ткань платья льнет к ее телу, охватывая его словно вторая кожа.

— Давным-давно жил-был король, в королевстве которого стояла вечная ночь. Дети росли, не зная, как выглядит солнце или рассвет. Поговаривали, что, когда король был не в духе, начинался дождь и поднимался ветер, причем такой сильный и злой, что трещали дома.

— Он страшный, — произносит маленький мальчик и обхватывает себя за плечи.

— Он не был страшным, Тобиас, — улыбается Валентина. — Просто он был одинок и потому постоянно хмурился и ворчал.

— Прямо как папа, — хихикая, говорит Джек.

Валентина смеется, и ее смех для меня — словно чертова музыка.

— В общем, короля все боялись. И жители его собственного королевства, и правители соседних земель. Его считали безжалостным и бесчувственным.

— А как он выглядел?

— Хм. — Она похлопывает пальцем по подбородку, придумывая ответ.

— Как медведь! — заявляет Джек.

— Как лошадь? — застенчиво спрашивает какая-то девочка.

— Да! Какие вы оба умные. — Валентина одобрительно улыбается детям, и Джек с гордостью расправляет плечи. Оглядев свою завороженную аудиторию, она понижает голос. — Ходили слухи, что у него лицо медведя, а тело лошади. Подданные боялись контактировать с ним, потому что думали, что он превратит их в камень, и потому король жил в полном уединении в своем большом замке на вершине огромной горы.

— Это так грустно, — говорит моя племянница Изабелла. — Жить совсем одному.

— А папе понравилось бы, — сообщает Джек, вызывая у Валентины смешок. — У него аллергия на всех людей.

— О, я знаю, что будет дальше! — восклицает Изабелла. — Прекрасная принцесса в цветочном венке, как у вас, поцелует его, и он превратится в красивого короля.

Оттолкнувшись от дерева, я подхожу к кружку детей и озорнице в его центре.

— Так-так, сказка становится интереснее…

В глазах Валентины, когда она встречает мой взгляд, пляшет смех.

— Нет. Увы, но встретить принцессу ему было не суждено.

— Какая жалость. — Я скрещиваю на груди руки и приподнимаю бровь. — Что же случилось с этим угрюмым чудовищем?

— Он не был чудовищем. Просто люди не знали его. А теперь, будьте добры, помолчите немного, чтобы я могла закончить историю, и я буду бесконечно вам благодарна.

Я, пряча улыбку, учтиво киваю, а Валентина, расправив подол, снова обнимает малыша-Джека. Счастливец.

— На чем я остановилась? Ах, да. Однажды мимо замка проезжала голубая повозка, в которой сидела цыганская девушка.

— А она была красивая? — спрашивает все та же белокурая девочка.

— Конечно да. Они всегда красивые, — перебивает ее другая, постарше.

— И король влюбился в нее?

— Фу! — вопят мальчики почти в унисон. Бедные дети. Если б они только знали…

Внимание детей рассеивается, они начинают смеяться и бороться друг с другом, но это неважно. Валентина встает, отряхивает с платья травинки и идет мне навстречу. С непристойной улыбкой, с проклятой ямочкой на щеке, сводящей с ума, она движется точно девственница, готовая быть принесенной в жертву богам. Опьяняя меня. Возбуждая. Ее волосы развеваются на ветру, подол платья пляшет, подхваченный в воздух.

Она становится передо мной.

— У вас знакомое лицо. Мы не встречались раньше?

— Очень надеюсь, что да, — тяну я, заправляя прядь волос ей за ухо.

— Знаете, Софи права. Вы и впрямь постоянно ко мне прикасаетесь, — шутит она.

— И мне все равно этого мало.

Валентина, слегка покраснев, опускает лицо, но я успеваю увидеть, что она улыбается. Краем глаза я замечаю, что по небу, закрывая солнце, движутся тяжелые облака. Мне в нос ударяет запах дождя. Деревья покачиваются под порывами ветра. А потом начинается дождь. Мягкий. Нежный. Свежий на нашей коже.

Валентина смахивает с моего лба капли дождя. Она встревоженно хмурится.

— Давайте где-нибудь спрячемся.

Я киваю, стараясь оставаться спокойным. Надеясь, что все останется, как сейчас. Что не будет ни воспоминаний, ни грома. Валентина дотягивается до моей руки и переплетается со мной пальцами в таком естественном жесте, словно ее рука привыкла быть там. Мы бежим. Становимся под раскидистым деревом, и внезапно перед моими глазами вспыхивает картинка. Я вижу мужчину, наблюдающего через окно за детьми, которые носятся под дождем. Он хочет присоединиться к ним, но ему слишком страшно. Поэтому он просто сидит в своей безопасной гостиной и смотрит, как жизнь проходит мимо него.

Я сжимаю ее руку.

— Я больше не хочу убегать. — Жизнь чересчур коротка, чтобы проводить ее, наблюдая за нею со стороны.

— Вы уверены?

Пока дети и взрослые бегут мимо нас, спасаясь от ливня, мы продолжаем стоять. Пришло время посмотреть в лицо моим демонам. Что страшного может случиться? Они заберут меня в ад? Но я уже там побывал. Побывал и вернулся, думаю я, глядя на наши руки. Я выжил.

— Да, я уверен.

Я выхожу из-под кроны дерева, закрываю глаза и запрокидываю лицо, чувствуя, как дождь очищает меня изнутри. Волшебных слов и магических жестов, которые могли бы устранить боль, не существует, но сегодня я решаю бороться. Сегодня я выбираю жизнь.

Я открываю глаза, фокусирую взгляд на ее прекрасном лице и усмехаюсь.

— Если я правильно помню, как-то раз вы сказали, что хотите потанцевать под дождем. Что ж, моя совушка… Потанцуем?

— Что? — Ее глаза удивленно распахиваются, но она все равно улыбается. — Прямо сейчас?

— Ну да. Почему бы и нет?

— Вы сумасшедший, — со смехом восклицает она, но уже бежит мне навстречу — такая прекрасная и такая свободная в этот момент. — Но и я, кажется, тоже.

Одной рукой я обнимаю ее за талию и притягиваю к себе. Желание вибрирует во мне точно эхо.

— Готовы, моя совушка?

Вся сияя, она обвивает мою шею руками.

— Как никогда.

Мы начинаем покачиваться под дождем. Наша одежда промокла. Но это не имеет значения. Виктор Гюго когда-то сказал, что жизнь — это цветок, а любовь — нектар.

Он явно кое-что понимал.

Как только Валентина вошла в мою жизнь, я понял, что не смогу перед ней устоять. Я пропал в ту же секунду, когда она вошла в галерею. Теперь, вкусив жизнь с ее присутствием в ней, я знаю, что прежней жизни будет для меня недостаточно. Я хочу, чтобы она танцевала обнаженной под звездами. Я хочу ощущать, как ее волосы падают мне на лицо, пока ее стройное тело снова и снова принимает меня. Я хочу показать ей, как жить без страха — без каких-либо ограничений.

Софи однажды сказала, что любовь не делит, а преумножает. Что Поппи хотела бы, чтобы я снова начал жить и любить. Но мое сердце оставалось закрытым. Немым. Замороженным. Равнодушным к той череде женщин, которые проходили сквозь мою жизнь, украшая мою постель и согревая по ночам мое тело.

Но потом я повстречал Валентину.

И в мире все снова встало на место.

Я буду любить Поппи всю жизнь. Скорбеть по ней и нашему нерожденному ребенку. Ее никто не заменит. Ведь это не соревнование. Я не обязан любить одну сильнее другой. Но глядя на Валентину, обнимая ее, чувствуя, как рядом с моим сердцем бьется ее, я наконец-таки понимаю, о чем говорила Софи. Любовь и правда не делит.

Она преумножает.

Не отводя взгляда от глаз Валентины, я добровольно, с радостью прыгаю в пропасть. Некоторые называют это безумием. Но для меня — это любовь.

Она моя, говорю я себе.

Но надолго ли? — отвечает мне внутренний голос.

 

Глава 19. Валентина

Мы стоим у моей квартиры. Нерешительно. Не желая, чтобы вечер закончился. Не желая прощаться.

— Спасибо вам за сегодняшний день, Себастьен. Я замечательно провела время. — Мне хочется пригласить его внутрь, но что-то внутри запрещает.

— Не стоит.

Я показываю на дверь за собой.

— Мне нужно… уже, наверное, поздно для вечернего чая, но…

— Так будет лучше. — Он едва заметно кивает. — Я проявлю ответственность, поступлю правильно и уйду.

Я смотрю на свои ноги, не в состоянии поднять глаза на него. Я боюсь, что иначе взмолюсь, чтобы он остался.

— Прошу вас.

Прежде чем я успеваю понять, что происходит, он кладет мне палец под подбородок и заставляет посмотреть на себя. Маленькие волоски на моей шее встают дыбом.

— Знаете, о чем я продолжаю мечтать?

Я качаю головой.

— Чтобы в следующей жизни или в другой вселенной вы были со мной. А теперь зайдите внутрь и закройте дверь.

Больше не задавая вопросов, я делаю, как он сказал. Захожу к себе и закрываю дверь, а потом прислоняюсь к ней головой и делаю вдох. Так будет лучше, говорю я себе. Но не слышу себя — с тем же успехом я могла бы говорить с кем-то глухим. Душа требует, чтобы я догнала его, но я не могу.

Мой взгляд падает на зеркало, висящее слева, и с моих губ срывается вздох. Я смотрю на свое отражение. И вместо отвергнутой, несчастной жены вижу там незнакомку с огнем в глазах. Она улыбается, и в ней видны черты девушки, которой она когда-то была. Девушки, которая не боялась бегать по лужам и плакать в кафе. И причина тому — Себастьен. Благодаря ему я вспомнила, каково быть собой.

Что же ты медлишь? — спрашивает голос в моей голове. Иди за ним.

Но что я скажу ему?

А это важно? Иди!

Мое сердце начинает гулко стучать. Оттолкнув осторожность, я открываю дверь, готовая побежать за ним, и застываю на месте.

Напротив стоит Себастьен. Его рука поднята вверх, словно он собирался постучать в дверь. Я не дыша всматриваюсь в него, жадно впитываю в себя его сумрачный облик.

— Вы еще здесь, — говорю слабо, и внутри словно взрывается целая бомба из бабочек.

Рукава его белой рубашки закатаны до локтей. Ноги расставлены. Он опускает голову, в уголках его губ играет слабая, печальная улыбка.

— Я еще здесь.

Внезапно я забываю о душевной боли и о последствиях. Потому что я эгоистка. Раненая. Ослабевшая. Уставшая жить в темноте. Я хочу пусть ненадолго, но почувствовать и узнать, каково это — купаться в его солнечном свете. Я хочу притвориться, что мы просто двое людей, которые наконец-то нашли друг друга в этом огромном мире.

— Почему?

— Потому что здесь ты.

Он делает шаг вперед. Или я. Не имеет значения. Наши тела сталкиваются друг с другом, и вот его руки в моих волосах, и он прижимает меня к себе с такой силой, будто хочет сплавить нас воедино. Нас уносит куда-то, где будущее и прошлое неважны — их просто не существует. Это словно падение. Словно полет. Словно удар о землю, танцы на облаках, открытая клетка и огромное небо, свет тысячи ламп, озаривших темную ночь.

Он опускает лицо и руками, губами касается моего подбородка, носа, скул, осыпая меня жадными, горячими поцелуями.

— Прогони меня, — настойчиво требует он. — Прикажи оставить тебя в покое.

— Я не могу. — Меня всю трясет от масштабности того, что происходит. Наконец-то, наконец-то, кричит мое тело. Ощущение его губ на коже сводит с ума, и мое влечение, потребность в нем, тяга к нему сливаются воедино. — Я не могу тебе лгать.

— Но ты должна. Ты разве не видишь? Не замечаешь, как сильно я хочу тебя? Как ты мне нужна? Черт, я не могу дышать, когда ты не рядом. — Руки Себастьена дрожат. Он опускает глаза на мои губы, потом поднимает их, снова встречая мой взгляд. Делает паузу, сжимая меня. — У меня нет права ни прикасаться к тебе, ни вожделеть с такой силой, — в его голосе вибрирует глубокая страсть, — но, господи помоги, я не могу перестать. У меня больше не получается заставлять себя поступать правильно. Я могу думать лишь о тебе. Я будто с ума схожу, когда не вижу тебя, не прикасаюсь к тебе. Но, черт, когда ты со мной, мне всегда мало.

И он приникает губами к моим. Яростно, безумно, самозабвенно. Его поцелуй словно зверь, который наконец-то вырвался на свободу. Между нами вспыхивает война. Не знаю, как, но мы оказываемся у меня в квартире. Он толкает меня — или я его — к двери. Я смеюсь, он тоже смеется, мы сплошные языки, руки и рты. Он целует меня, словно он умирает, и мои губы — его последняя возможность вздохнуть. Переставляет звезды на моем собственном маленьком небосклоне, задает мне новый курс, меняет мою судьбу. Ради этого короткого мига в его объятьях я готова разбиться о землю, сгореть, как метеор. Впервые за очень долгое время внутри меня не лед, а яркое, горячее, ревущее пламя.

Я знаю, что должна попросить Себастьена остановиться, но вместо этого позволяю его дыханию опьянить себя, пока его ласки сокрушают мою защиту и здравый смысл. Когда его пальцы стягивают с моих плеч тонкие лямки летнего платья, я начинаю дрожать от удовольствия, воюющего с чувством стыда. Он поглаживает костяшками пальцев мою обнаженную, покрытую мурашками кожу.

— Валентина, господи боже… Что ты творишь со мной? Я завидую солнцу, потому что оно прикасается к твоей коже. Я ревную ко всем, кто был до меня, — выдыхает он между чудесными, восхитительными поцелуями, которыми помечает меня, объявляя своей. Обхватив мои ягодицы, он прижимает меня к своей твердеющей плоти. Я постанываю, пока он впечатывает свой горячий член мне между ног, показывая, как сильно хочет меня. Желание, потребность друг в друге берут верх, сводят с ума, разгораются с каждым движением все сильнее, сильнее, сильнее.

Потянув платье вниз, Себастьен оголяет мои маленькие груди. Я знаю, что должна чувствовать стыд, но мои гордость и рассудок исчезли.

— До встречи с тобой вокруг была темнота. А теперь меня окружают краски, такие яркие, не описать, — дрожащим голосом говорю я. Мое тело кричит, требует, умоляет, чтобы он мной овладел. Когда Себастьен зарывается лицом в мои груди, всасывает в рот мои напрягшиеся соски и перекатывает их кончики на языке, с моих губ срывается стон, а внутри взрываются звезды. Все становится слишком интенсивным, слишком невозможным, слишком прекрасным.

Его губы повсюду, он все глубже впечатывает себя в мою кожу. Опустив руку, он проникает под подол моего платья и проводит пальцами по ластовице моих мокрых кружевных стрингов. Он дразнит меня. Терзает. Потом, ругнувшись сквозь зубы, отодвигает тонкую мокрую ткань и находит набухший бугорок моего клитора, трет его сладко и медленно, заставляя меня стонать, пробуждая каждую клеточку моего тела.

— Фак… у меня уже зависимость от твоих стонов.

Я зарываюсь пальцами в его волосы и откидываю голову назад, пока он, точно талантливый музыкант, создает изумительную симфонию, играя с моим истерзанным телом. Облизав пересохшие губы, я с трудом глотаю, пытаюсь вздохнуть, но в моих легких кончился воздух. И в момент, когда я думаю, что больше не вынесу его прекрасную пытку, он вводит в меня два своих пальца — туда, где все горит, где он нужен мне сильнее всего — и начинает безжалостно вторгаться в меня, подводя все ближе и ближе к ослепительному взрыву разрядки. Его поцелуи и ласки становятся более требовательными, и я даю ему все, что он просит. Но когда он расстегивает брюки, и я чувствую у своего входа давление его члена, все резко, со скрежетом тормозит.

— Нет… остановись… я не могу… — Я отталкиваю его, но продолжаю держать за рубашку, боясь отпустить. — Только не так.

Он чертыхается и поднимает глаза, в которых горит, обжигая, голод и страсть. Начнись в квартире пожар, я бы его не заметила. Застывшая, онемевшая, я еле держусь на ногах, пока из груди Себастьена вырываются короткие вздохи.

Утопая в эмоциях и чувстве вины, я хватаюсь за его плечи.

— Я хочу, чтобы у нас было все, — тяжело дыша, говорю я. — Но я не могу поступить так со своим мужем. Пока я еще замужем — не могу.

— Мне плевать на него. — Он берет мою руку и кладет ее на свое сердце. — Чувствуешь? По-твоему, это неправильно? — Обхватив мою голову, он притягивает меня к себе и целует. Страстно. Отнимая дыхание. — А это? Лично я, моя милая совушка, уже очень давно не испытывал ничего до такой степени правильного.

Я качаю головой, не в силах выговорить ни единого связного слова. Моя совесть расходится с сердцем. Я беру его за запястье, целую ладонь.

— Я не могу. Пойми меня, умоляю.

— Почему, Валентина? Ведь здесь, с тобой, я, а не он.

— Я знаю, прекрасный мой человек. — Но я не могу начать что-то с тобой, пока я… — Я замужем. Если я сейчас не сдержусь, то стану ничем не лучше его. А ты заслуживаешь лучшего, Себастьен.

Я чувствую себя так, словно стою на перепутье с одной ногой в настоящем, а другой в будущем. Одна дорога ведет к Уильяму и привычной мне жизни. Другая — к Себастьену и в неизвестность. Я знаю, какую дорогу мне хочется выбрать, но не могу окончательно повернуться спиной ко второй. Сначала ее нужно закрыть.

— Тогда как ты назовешь происходящее между нами?

— Я не знаю… сном?

— Но для меня это не гребаный сон, Валентина, — говорит он с болью в глазах. — Бога ради, я влюбляюсь в тебя. — Он пробует отступить назад. — Я больше так не могу.

— Извини меня. — Отпустив его руку, я в отчаянии обнимаю его, словно пытаясь впитать в себя. — Я со всем разберусь, и все станет правильно. Честное слово.

— Я не могу. Отпусти меня, Валентина. — Он трясет головой. — Если я не уйду прямо сейчас, то снова поцелую тебя и вряд ли сумею остановиться. Я буду целовать тебя до тех пор, пока ты не окажешься подо мной с моим членом внутри.

Себастьен отталкивает меня и выходит. Хлопает дверь. Секунду я неподвижно стою, пытаясь себя успокоить, потом опускаю глаза и вижу, в каком состоянии мое платье. Дрожа, я обнимаю себя. По моему лицу текут слезы. Мне бы хотелось знать, что их вызвало, но в моей голове, в моем сердце полный бардак. Я плачу, потому что вопреки всему счастлива. Я плачу, потому что влюблена в человека, который не является моим мужем. Я плачу, потому что мой муж не заслуживает, чтобы я его предала.

 

Глава 20. Уильям

День начинается, как всегда. Как обычно. Никаких изменений. Я встаю в пять утра. Ухожу на пробежку. В шесть пятнадцать возвращаюсь домой. Иду в душ. Надеваю серый костюм, белую, безукоризненно отглаженную рубашку, красный галстук в полоску. Все, как и должно быть. Идеально. Монотонно. Просчитано до мелочей.

Все это чертов обман.

Моя жизнь сейчас — сплошной хаос, порожденный моей глупой, слабой женой. Из-за нее я могу лишиться всего. Но у меня есть план. План, который в момент заставит ее вернуться ко мне.

Роковой недостаток моей жены заключается в том, что она слишком заботится, слишком любит, слишком быстро прощает. Она всегда ставит потребности и нужды других выше своих. Если у меня остыл кофе, она заваривает другой, чтобы я пил горячий и свежий. Если выдался плохой день — немедленно спрашивает, чем может помочь. Я изменил ей, но она так сильно любила меня, что осталась. Поэтому, если внушить ей, что без нее я ничто, что разлука с ней меня убивает, то она вернется назад с поджатым хвостом, переживая, что причинила мне боль.

Вот так. Легко и просто.

Я пропускаю завтрак, который приготовил Юэн, мой повар, выбегаю за дверь и сажусь в машину. По дороге к Гвинет звоню Мередит и приказываю отменить все свои встречи.

Приехав к дому Гвинет, я захожу, не утруждаясь звонком, и отправляюсь на поиски своей сводной сестры. Она живет в одном из тех омерзительных особняков, показушная роскошь которых напрочь перебивает изящество. Ее заводит тот факт, что большинство людей завидует ее красоте и богатству. Чужая ненависть приносит ей счастье. Никогда не понимал этого.

Проходя по коридору, увешанному вычурными картинами, я натыкаюсь на горничную. Симпатичную, юную штучку. При виде меня она вспыхивает и, выронив щетку для обметания пыли, заикаясь, просит прощения. Я оглядываю ее. Порозовевшие щеки, расширенные зрачки, сбившееся дыхание — она хочет меня, и если б не настоятельная необходимость пообщаться с сетрой, я дал бы ее сладкому телу шанс. Уверен, отыметь ее было бы очень приятно.

Улыбнувшись своей самой обаятельной улыбкой, я спрашиваю ее о Гвинет.

Она, словно не поняв вопроса, часто моргает. Потом откашливается, делает вдох и сообщает о местонахождении моей сводной сестры. Она еще в спальне. Кто бы сомневался. Гвинет свято верит в то, что до одиннадцати подниматься с постели нельзя.

— А ее муж? — спрашиваю я, снимая несуществующую ниточку с рукава пиджака.

— Он недавно уехал, сэр.

Потрепав ее по щеке, я говорю, что она хорошая девочка, и отсылаю прочь. Пока она убегает, я смотрю на ее упругую задницу, упакованную в тесную синюю униформу, которую по приказу сестры носит прислуга. Да, жаль…

Я без стука захожу в спальню Гвинет, и мои глаза встречает полная темнота. Устало вздохнув, я иду мимо ее огромной кровати с пологом к окну и, раскрыв плотные шторы, впускаю в комнату яркий солнечный свет. Затем удовлетворенно перевожу взгляд на сестру. Она растянулась на животе, ее спина, голые плечи манят к себе.

Я иду к ней, становлюсь на кровать коленом и, отодвинув в сторону реку светлых волос, открываю взгляду ее лицо. Наши родители усыновили ее и меня из разных семей, потому что своих детей у них быть не могло. Выросший в безразличной системе приютов, я не знал, что такое любовь, до тех пор, пока у меня не появилась приемная мать. Марла. Мы полюбили ее как родную. Когда мы были маленькими, она называла нас своими золотоволосыми ангелами, присланными с небес, чтобы присматривать за ней и наполнять ее жизнь красотой. А отца коробило от одного взгляда на нас.

— Моя спящая красавица… — шепчу я, осторожно ее тормоша. Мой голос неровный, словно наждачка. — Как же тебя разбудить? Может, с помощью поцелуя?

Гвинет сонно моргает, ее глаза привыкают ко мне.

— Уильям.

Мое имя в ее устах звучит как приглашение, как наш общий секрет. Мои губы, похищая воздух, который она вдыхает, невесомо касаются ее нежных губ. Сладость и тепло — вот какой вкус у этого поцелуя. Он почти дружеский, но мое тело немедленно оживает. Я словно вернулся домой.

— Доброе утро, — говорю я, когда поцелуй подходит к концу.

— Что ты здесь делаешь? — выдыхает она и прижимает кончики пальцев к губам, словно пытаясь задержать ощущение от моего поцелуя. — Пришел вместе понежиться?

Я отпускаю ее, выпрямляюсь и сажусь в кресло рядом с кроватью. Потом, зафиксировав взгляд на темной-синей парче подлокотника, говорю:

— Мне нужно, сестренка, чтобы ты сделала для меня одну вещь. — Я поднимаю глаза и всматриваюсь в ее лицо. — Это касается Валентины.

Она приподнимается на локтях. Простыня едва прикрывает ее грудь. Она знает, я вижу, что под тонкой тканью она полностью голая, но ей наплевать. Как я уже говорил, в моей сестре нет ни капли стыда.

— Что еще сделала эта дрянь? — Ее зеленые глаза поблескивают неприязнью.

— Гвинет… — предостерегающе говорю я. — Не забывай, ты говоришь о моей жене.

Она фыркает.

— Какая разница, что я о ней говорю? Ты ведь ее даже не любишь.

— Ты права, не люблю. Но мне неприятно, когда ты говоришь о ней в таком духе. Это меня утомляет.

— Как скажешь, — произносит она недовольным тоном избалованного ребенка. — Но почему тебе нужна моя помощь? Я вряд ли смогу помочь тебе с Валентиной. Она ненавидит меня.

— Все из-за Лоретты. — Я закидываю лодыжку на колено и отворачиваюсь к окну, за которым уже вовсю трудится ее команда садовников. Я вздыхаю. Ненавижу, когда меня беспокоят в такую рань. — На днях она нанесла мне визит. Прознала, что Валентина в Париже и не вернется назад. И вбила себе в голову, что, если Валентина со мной разведется, то она вычеркнет меня из завещания, — медленно рычу я.

— Что? Валентина не прибежала к тебе по первому свисту? — Она негромко смеется, пропустив новость о нашей бабке мимо ушей. — Ну и ну. Неужели мой старший братец утратил свой мужской шарм?

Одним молниеносным движением я сажусь на нее сверху и сжимаю ее пышные груди, щипаю за уже напрягшиеся соски, наказывая своей лаской и вырывая из ее тела стоны. Я опускаю голову и засасываю ее шею за ухом, наслаждаясь вкусом ее кожи и пота.

— Мне даже не нужно засовывать в тебя пальцы, чтобы узнать, мокрая ты или нет. — Я кусаю ее за губу, заставляя вскрикнуть от боли. — От тебя пахнет течкой.

— Ублюдок. — Она трется промежностью о мой член. Она до предела возбуждена и полностью в моей власти. Все, как я люблю. — Что ты хочешь, чтобы я сделала? — Тяжело дыша, она сглатывает.

— Чтобы ты полетела в Париж и вернула ее. Скажи, что я пропадаю. Заставь ее в это поверить.

— Каким образом?

— Не знаю. Придумай. Уверен, твоя хорошенькая головка на это способна.

— А сам почему не поедешь?

— Потому что она не хочет меня видеть. А еще предполагается, что я, как она и просила, даю ей пространство и время подумать.

Гвинет хмыкает.

— Ты совсем не понимаешь женскую душу, да?

— Что ты имеешь в виду?

Она вздыхает.

— Глупыш, ты должен поехать к ней сам. И показать, что страдаешь. Ты же знаешь, она никогда не могла перед тобой устоять. Ты ее криптонит. Включи обаяние, сделай красивый, трогательный жест, и она поверит тебе. — Гвинет улыбается, ее глаза насмехаются надо мной. — Плюс, если она до сих пор не вернулась, то, возможно, у нее появился другой…

— Это невозможно. — Я слезаю с нее и с кровати, мои руки уже скучают по теплу ее плоти. — Но я тебя понял, — говорю, направляясь к двери.

— Уже уходишь? — слышится за спиной ее окрашенный легким разочарованием голос.

Я закрываю дверь на замок, чтобы нам точно не помешали. Потом разворачиваюсь и оглядываю ее с улыбкой, играющей на губах. Между нами растекается молчаливое понимание, доказательство уз, которые нельзя ни объяснить, ни обосновать.

— Что ты делаешь? — садясь, спрашивает Гвинет и откидывается на изголовье. Шелк простыни, струясь, как вода, скользит вниз. Мой член напрягается при виде ее идеальных грудей — больших и тяжелых, совсем не таких, как у моей плоскодонки-жены.

— Пожалуй, я все же составлю тебе компанию. Ненадолго. — Сокращая расстояние между нами, я начинаю неспешно развязывать галстук. По моим венам толчками разносится похоть.

— О. — Гвинет улыбается — плотоядно, как кошка, готовая позавтракать бедной, ничего не подозревающей канарейкой. Откинув простыню, она без стыда раздвигает передо мной ноги. — Значит, решил все-таки присоединиться ко мне?

Оказавшись, наконец, рядом с ней, я наклоняюсь, накручиваю ее волосы на кулак, оттягиваю назад ее голову и заставляю посмотреть на себя. Питая своего внутреннего больного ублюдка, я впитываю ее страх, ее похоть, а потом впиваюсь в губы своей сводной сестры. Это грязный, жестокий, карающий поцелуй. В точности, как мы любим.

Когда поцелуй заканчивается, Гвинет шепчет мне в губы:

— Никто не целует меня так, как ты.

— Поправка. — Я медленно расстегиваю ремень, глядя на ее припухшие губы и раскрасневшееся лицо. — Никто не трахает тебя так, как я, дорогая сестрица.

 

Глава 21. Валентина

Я не видела Себастьена два дня. Но не провела ни минуты без него в моих мыслях. Ни минуты не тоскуя о нем. Каждый атом моего тела умоляет пойти к нему, но я даю ему необходимое время, пока решаю, каким будет мой следующий шаг.

После того, как той ночью он ушел от меня, я легла в свою пустую кровать и поняла, что идиллия кончилась. Пришло время очнуться и, как бы ни было тяжело, навести в своей жизни порядок. Я поступала нечестно и с Уильямом, и с Себастьеном. Они оба заслуживали лучшего отношения от меня. Но сомнения всегда следовали за мной по пятам. Всегда маячили за плечом. Шептали мне в уши. Заставляли переосмысливать каждый мой выбор, окрашивали мое будущее в цвета неуверенности и страха. Я ненавидела их голоса. Мне хотелось зажать уши руками, отгородиться от шума. Но ничего не работало. Я все равно слышала их. Ясно и четко.

Смогу ли я отбросить все это ради нескольких упоительных месяцев с Себастьеном? Нет. Я сойду с ума от бесконечных «что, если».

Я слышу стук в дверь. Открываю ее, вижу перед собой Себастьена, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы остаться на месте и не упасть ему в ноги, не взмолиться, чтобы он взял меня. До того, как в мой мир вошел Себастьен, я думала, что взлетов в моей жизни больше не будет. Но потом мне на мгновение показали жизнь, где счастье не было когда-то знакомым, но давно забытым переживанием. Оно было реальным. Ощутимым. Оно выглядело, как он. Пахло его опьяняющим одеколоном. Звучало, как его смех. Осязалось, как сила его объятий. Он показал мне, что значит быть до нелепости, безумно счастливой. Однако, пока я всматриваюсь в его до боли красивое лицо, меня разъедает страх, что все это пропадет.

И в этот момент я узнаю ответ на все свои вопросы.

Он, не говоря ни слова заходит. Я ощущаю свой пульс, слышу, как он бьется в груди. Закрыв дверь, я поворачиваюсь к нему, надеясь увидеть в его глазах тот же ответ.

— Привет.

Мы сталкиваемся. Разбиваемся друг о друга. Его твердое тело вминается в мою мягкую плоть. Кончики моих сосков покалывает от желания. Внутри все пульсирует. Он обвивает одной рукой мою талию, а ладонью второй обхватывает шею, притягивая меня ближе к себе.

— Я хочу быть нужным тебе так же, как ты нужна мне. Овладеть тобой, как ты овладела моими мыслями. Заполнить тебя без пощады и без стыда. Забыться в твоем теле и не возвращаться назад, — шепчет он сипло, а потом сминает меня в таких крепких объятьях, что из моих легких выходит весь воздух. Его поцелуй — отчаянный, жадный — заглушает все голоса. А потом, поскольку терять нам теперь нечего, мы прыгаем в бездну и падаем.

Какая прекрасная смерть.

Себастьен прерывает поцелуй первым.

— Прости меня за тот вечер. — Он наклоняется, прижимаясь лбом к моему лбу, берет меня в плен своих глаз. — Я потерял голову. Я думал, что… потерял тебя.

Я хватаюсь дрожащими пальцами за его футболку и внезапно чувствую, что сейчас расплачусь от счастья. Я больше не могу себе лгать. Знаю, все происходит стремительно быстро, но любовь не признает правил. Не признает ни времени, ни логики, ни границ. Любовь узнает недостающий кусочек мозаики, как только видит его. Как я вижу сейчас.

— По ночам, когда я совсем одна, я вспоминаю тебя, Себастьен. Вспоминаю начало. Середину. Момент, когда я поняла. Тебе не нужно просить меня выбрать, потому что я выбираю тебя. — Встав на носочки, я покрываю его лицо лихорадочными поцелуями, и сквозь него проносится дрожь. А может быть, сквозь меня. — Я выбираю тебя.

— Ты спросил тогда, чувствую я или нет. — Я беру его руку и кладу ее на свое сердце. — Почувствуй, как бьется мое. Для тебя. Снова и снова. Сегодня и завтра. Всегда.

— Боже мой, Валентина. Иди сюда, — прибавляет он, а после целует меня — страстно, иррационально и безрассудно.

Когда мы прерываемся, чтобы вздохнуть, я обхватываю его за талию и, запрокинув голову, смотрю, как он возвышается надо мной. Улыбаюсь.

На его губах тоже появляется мягкая улыбка.

— Что?

— Мне так нравится целоваться с тобой.

— Хорошо. — Он усмехается. — Потому что я планирую целовать тебя очень долго.

Протрезвев, я прижимаюсь щекой к мягкому хлопку его футболки.

— Я позвоню Уильяму сегодня же вечером, когда вернусь от господина Лемера.

— Ты точно этого хочешь? — Себастьен целует меня в макушку.

— Просто… — Я закусываю губу. Тщательно взвешиваю ответ, но решаю быть честной. Довольно с меня недомолвок и лжи. Я хочу, чтобы все было открыто. Секунду я жду заслуженного чувства вины, но оно не приходит. — Просто я не могу больше лгать. Знаю, было бы правильнее закончить отношения с Уильямом лицом к лицу. Приехать и поговорить с ним, но пока сгодится и так.

— Хочешь, я отвезу тебя в Штаты?

Покачав головой, я мягко улыбаюсь ему.

— Спасибо, но я должна сделать это одна.

— Понимаю. — Он проводит ладонями по моей спине. Его тепло дарит мне силу. — Все будет хорошо. Вот увидишь.

— Обещаешь?

— Конечно, моя милая совушка.

 

Глава 22. Валентина

Вечером после работы я поднимаюсь на лифте к себе с головой, полной мыслей о скором свидании с Себастьеном. Мои руки машинально взлетают к губам, и я улыбаюсь. Мои чувства еще пропитаны теплом его ласк, его поцелуев, я порабощена воспоминаниями о них.

Выходя из лифта, я еще улыбаюсь, но застываю на месте, увидев, что на полу у моей двери сидит человек. Его плечи побежденно поникли, светлые волосы, обычно гладко причесанные, в беспорядке. Меня словно окатывает холодной водой.

Он поднимает лицо. Его взгляд полон боли.

— Здравствуй, Валентина, — печально произносит мой муж и встает. — Мы можем поговорить?

 

Глава 23. Валентина

Кивнув, я открываю дверь. Смотрю, как Уильям заходит в квартиру, и внезапно мне начинает казаться, что глаза обманывают меня. Ведь, хоть я и знаю, что передо мной — муж, он совершенно не похож на себя. Он кажется каким-то поникшим, пустым. Его обычное сияние исчезло и сменилось печалью.

— Что ты здесь делаешь? — Я закрываю глаза. Пол под ногами начинает шататься. — В смысле, зачем ты приехал в Париж?

— Чтобы увидеть тебя. Я соскучился по тебе. — Глядя вниз, он засовывает ладони в карманы джинсов. — Как ты?

— Нормально… а ты? — спрашиваю нерешительно.

— Я не знаю… — Он отрывает взгляд от пола и смотрит мне в глаза. — Без тебя все не так.

Я резко вдыхаю. Его слова будто пули.

— Уильям, я не знаю, чего ты ждешь от меня. — Внезапно комната вокруг начинает кружиться, и, чтобы устоять на ногах, я хватаюсь за столик. — Говоря откровенно, я даже не знаю, как воспринимать твое появление, учитывая, как долго ты не звонил и не писал.

— Тут виноват не я один, Валентина. Ты тоже перестала звонить.

Его обвинение как удар по лицу. Обжигает и ранит. И оставляет след на расползающейся по щекам горячей краске стыда.

— Прости, дорогая. Не стоило так говорить.

— Нет, я это заслужила. — Я скрещиваю руки, чтобы они перестали дрожать. Задеваю взглядом обручальное кольцо и вспоминаю принесенные Уильяму клятвы. Клятвы, которые, оказавшись здесь, столько раз нарушала. Присутствие Уильяма как молоток, который бьет меня снова и снова. Я пристыженно опускаю лицо и смотрю в пол.

— Присядешь?

Он молча отказывается.

Чтобы как-то отвлечься, я ухожу на кухню и наливаю себе бокал вина.

— Выпьешь?

— Нет, спасибо.

Он тоже заходит на кухню, и от его близости мой пульс начинает зашкаливать. Остановившись рядом со мной, он обнимает меня и крепко прижимает к себе.

— Прошу, не надо. — Не в силах посмотреть на него, я пробую оттолкнуть его от себя. Все внутри разрывается на куски. Он мой муж, говорю себе. Его объятья должны быть приятны. Но нет. Уже нет.

— Позволь подержать тебя хоть чуть-чуть, — просит он, голос охрип от эмоций. — Дорогая, прости меня. — Положив кончик пальца под мой подбородок, он вынуждает меня посмотреть на него. В его глазах — бесконечная печаль и мольба.

— Уильям… — Расскажи ему о Себастьене. Скажи, что все кончено. — Нам надо…

— Пожалуйста, возвращайся домой.

— Уильям, я не знаю, смогу ли. Произошло столько всего.

— Я знаю, но твоя жизнь — в Гринвиче. Рядом со мной. Ты нужна мне. Разве не видишь? Я существую только благодаря тебе… — Он поглаживает мою щеку костяшками пальцев. — До встречи с тобой я считал себя потерянным человеком.

— Я не верил в любовь. Не доверял людям. Я был островом — островом, до которого никто не мог добраться. Но однажды все изменилось. Я научился доверять и верить в любовь, и случилось это благодаря тебе. Я люблю тебя, Вэл... — Его руки с какой-то обреченной беспомощностью падают вниз. — И не знаю, что станет со мной без тебя. Наверное, отец был прав на мой счет…

— Не понимаю. При чем здесь твой отец? — Каждый раз, когда я спрашивала о его детстве, вспоминая свое, я словно упиралась в глухую стену. Он либо менял тему, либо заставлял забыть о ней с помощью поцелуев. В конце концов я научилась уважать его нежелание обсуждать прошлое, надеясь, что однажды он доверится мне и поделится этой частью себя.

— Я знаю, что никогда о нем не рассказывал. — Уильям делает паузу, чтобы тщательно взвесить следующие слова. — Тому есть причина. — Он криво усмехается. — Он, скажем так, вряд ли смог бы когда-либо претендовать на приз отца года.

Я непонимающе хмурюсь. В душе возникает какое-то зловещее чувство.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты видела шрам у меня на спине?

Я киваю, подготавливая себя к тому, что он скажет.

— Помнишь, как я объяснил его?

— Ты сказал, что ваша немецкая овчарка сорвалась с поводка и укусила тебя. Вырвала кусок кожи. Началось заражение, и ты долго лежал в больнице.

— Макс сорвался с поводка не случайно, — произносит он тихо с лишенным эмоций лицом. — Я пытался защищать мать и Гвинет, но это лишь распаляло его. Он избивал нас все сильнее, все чаще. Когда он умер, я был на седьмом небе от счастья. Я ненавидел его.

От боли за них струны моего сердца скручиваются и переплетаются так, что больше их не распутать.

— Я тонул в ненависти. Она отравляла мне кровь. Он часто повторял, что я не стою любви, и я верил ему. Я носил его слова и ненависть как броню. До тех пор, пока не встретил тебя.

— О, Уильям. — Я обнимаю его и притягиваю к себе. Мое сердце разрывается от жалости к нему и тому мальчику, которым он был.

— Вэл, ты нужна мне. Ты — тот клей, который не дает мне развалиться на части. — Он тоже обнимает меня, весь дрожа от отчаяния. — Я не мог ни думать, ни есть, ни спать. Я наказывал себя за то, что уничтожил наш брак — единственное хорошее, что есть в моей жизни.

Быть может, я ошибалась. В своей истории я изобразила злодеем его, но, возможно, все это время злодейкой была я сама.

И в этот момент на меня обрушивается чувство вины. Оно поглощает меня целиком, я тону в нем… Боже. Что я наделала? Я больше года держала измену Уильяма, как пистолет, прижатый его к виску. И чем занималась в это время сама? Теряла голову из-за другого мужчины.

— Каким же гребаным идиотом я был. Надо было сразу все отменить и поехать в Париж. Скажи, я опоздал? Ты столько раз давала мне второй шанс, а я не ценил этого. Но клянусь, если ты примешь меня, этого никогда больше не повторится. — Он целует мой лоб. — Я не могу потерять тебя… не могу, — бормочет он с жаром. — Дорогая, умоляю, прости.

С каждым прерывистым словом, слетающим с его губ, между мной и Себастьеном все шире растягивается бездонная пропасть. По мере того, как меня обступает реальность, он уплывает все дальше и дальше.

Пока мой взгляд мечется по дорогому лицу мужа, меня со всех сторон начинают обступать воспоминания о всех проведенных вместе годах. Перед глазами мелькает наша прежняя жизнь. Двенадцать лет… Неужели я правда думала, что могу вот так просто уйти от него?

— Знаешь, что такое настоящие чудеса света? — спросила я Уильяма, садясь на него верхом. Он обхватил своими большими ладонями мою голую задницу и прижал к своей эрекции.

— Да. — Он потерся носом о мою шею. — Одно из них — трахать мою жену.

Его поцелуи, щекоча меня, поднялись выше. Воспламеняя, заставляя стонать.

— Будь серьезен.

Рассмеявшись, Уильям поднял лицо и нашел взглядом мой. Прошло несколько секунд тишины. Он стал задумчивым, посерьезнел. Легкая, дразнящая улыбка сошла с его губ.

— Мне плевать на здания и статуи. Это всего лишь материальные вещи. Вэл, мое настоящее чудо света — ты. Просыпаться рядом с тобой, заниматься любовью… — Он прижался щекой к моей щеке. — Всем хорошим и достойным в себе я обязан тебе.

Бомба воспоминаний попадает мне прямо в грудь. Взрывается, и струящийся в моих венах стыд выплескивается наружу.

— Но по-старому больше нельзя. Наши отношения должны измениться, Уильям.

— Дорогая, я знаю. Все изменится, вот увидишь. — Он осыпает мое лицо поцелуями. — Без тебя я ничто, слышишь меня? Просто ничто. Вэл, я так сильно люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, — отвечаю, но эти слова обжигают язык, как кислота. Он наклоняется, ищет губами мой рот, но я не могу. Отворачиваюсь, и его поцелуй приходится в щеку.

— Отныне все будет хорошо, — произносит он. — Я докажу тебе это.

Его слова, вместо того чтобы стать для моего сердца бальзамом, окружают меня как стены тюрьмы.

— Давай улетим из Парижа.

— Что? — Я моргаю, словно очнувшись от сна. — Прямо сейчас?

— Да. Нас ничего здесь не держит. Вэл, давай вернемся домой, — умоляет он мягко.

Держит! Держит — меня!

Я киваю, все внутри скручено в узел. Неожиданно меня начинает мутить.

— Хорошо.

— Я прилетел на джете. Уверен, он может быть готов к вылету через час. Или тебе нужно больше времени?

Я онемело качаю головой.

— Столько достаточно.

— Ты еще пользуешься услугами того водителя?

— Пьера? Да. Ты хочешь, чтобы я его вызвала?

— Не надо. Дай мне его номер, и я договорюсь обо всем сам.

— Хорошо.

В спальне я беспорядочно швыряю в чемодан одежду, сумки и туфли и собираюсь за считанные минуты. Готовясь закрыть за собой дверь, я замечаю на тумбочке деревянную фигурку совы. Из слабости поддаюсь искушению и позволяю себе подумать о человеке, который вечером будет ждать меня у себя.

Мне становится больно. Так больно.

Хочется плакать, но слезы не появляются. Я не заслуживаю их. Вот они — последствия моих действий. Во всей их ужасной красе. Беспощадная карма наконец-то настигла меня, и ее наказание будет суровым. Но я знала, что от расплаты не убежать.

Больше не в силах смотреть на сову, я закрываю дверь. Ее щелчок за спиной звучит неумолимо, словно доказывая — это конец. Я делаю несколько шагов к гостиной, где ждут Уильям и Пьер, но на полпути передумываю. Я не могу. Не могу. Не могу. Развернувшись, я возвращаюсь за деревянной фигуркой — единственной вещью, оставшейся от прекрасного сна, который теперь стал всего лишь воспоминанием.

Выходя с подарком Себастьена в чемодане, я прихожу к осознанию того, что вытолкнуть его из души будет все равно, что попросить солнце погаснуть. Это невозможно. Он проник мне под кожу, въелся до самого мозга костей, и, если меня сейчас вскрыть, то внутри вы увидели бы переплетенные части меня, Себастьена и Уильяма. Но я могу сделать ради своего мужа одну вещь: никогда не оглядываться и выбросить Себастьена из головы. Мое сердце кричит, что эта задача невыполнима, душа плачет… Но я остаюсь глуха.

Я сделаю это ради Уильяма.

— Готова? — спрашивает он, поднимаясь с дивана.

Опустошенная, я молча киваю. Мы идем к выходу. Пьер открывает нам дверь, мы выходим. Я слышу, как сзади защелкивается замок, и этот звук — словно выстрел мне в спину. Я делаю шаг.

Второй.

Третий.

— Подожди. Нет. Я не могу.

Уильям оглядывается. На его лице замешательство.

— Прости, что?

— Мне надо… — Я разворачиваюсь. — Я должна попрощаться.

Он хмурится.

— С кем?

Я трясу головой. И без объяснения ухожу. Отчаяние подгоняет меня, заставляет перепрыгивать через ступеньки, и наконец я оказываюсь на его этаже. Я даже не знаю, что собираюсь сказать. Но знаю, что должна увидеть его еще один раз. И может, попробовать объяснить…

Я поднимаю руку и стучу, стучу… Но ответа нет.

Ну же, Себастьен. Открой чертову дверь.

Я снова стучу и жму на кнопку звонка. Давай же. Еще. Давай же. Еще. Ничего.

Медленно-медленно свет начинает тускнеть, пока не остается ничего, кроме тьмы. Забавно, что сердце, разбившись на миллионы осколков, все равно продолжает биться в груди.

Я жду минуту, другую, еще. Но Себастьен не подходит к двери, и его не привозит волшебное звяканье лифта.

Перед глазами все расплывается. По щекам начинают течь слезы, а из груди вырывается всхлип. Я кладу на прохладное дерево двери ладонь и прижимаюсь к ней лбом.

— Быть может, в следующей жизни мы встретимся снова и сможем быть вместе. Но что бы ни случилось, ты навсегда останешься моим единственным идеальным воспоминанием, моей единственной идеальной мечтой. Я люблю тебя, прекрасный мой человек.

Я беру полминуты на то, чтобы взять себя в руки, и, вытерев слезы, спускаюсь обратно.

Заметив меня, Уильям прячет телефон в задний карман и откашливается.

— Все хорошо?

— Извини. — Скользнув взглядом по Пьеру, я замечаю в его глазах понимание и печаль и чуть было не теряю остатки самоконтроля. — В соседней квартире очень мне помогли. Вот я и подумала, что должна… — я делаю вдох, — попрощаться.

— С кем? — Он хмурит брови. — Может, мне тоже поблагодарить его?

— Нет, все нормально. Это не он, а она. Та женщина, о которой я тебе говорила. Которая приглашала меня на вечеринку, — лгу я с ощущением, что меня вот-вот вырвет.

Уильям, похоже, поверил мне на слово, и я с облегчением выдыхаю.

— Когда мы вернемся домой, я попрошу своего ассистента прислать ей цветы. — Он берет меня за руку, и мы начинаем уходить от квартиры к лифту.

***

Глядя в окошко на расплывающиеся пятна машин, я вспоминаю о подаренной Себастьеном картине. Отчаяние вызывает желание вернуться за ней, но уже слишком поздно. И тогда я наклоняюсь вперед и спрашиваю у Пьера, не сможет ли он зайти завтра в квартиру, забрать оттуда картину и отослать ее в Гринвич.

— Конечно.

— Огромное спасибо, — говорю я, ощутив взрыв благодарности к Пьеру. — О цене не волнуйтесь. Я переведу, сколько понадобится, на ваш счет.

Он кивает и останавливается на красном сигнале светофора.

Тут я вспоминаю о господине Лемере, и меня окатывает новой волной чувства вины.

Я бросаю взгляд на сидящего слева Уильяма. Он разговаривает по телефону с пилотом, обсуждает детали нашего перелета.

— Пьер, я хочу попросить вас об еще одном одолжении, — тихо говорю я, подавшись вперед.

— Oui, madame.

— Можете заехать к господину Лемеру, извиниться перед ним за меня и объяснить, что мне пришлось уехать домой?

Пьер кивает, и я даю ему адрес цветочного магазина.

— Вы не вернетесь в Париж? — спрашивает он. Наши глаза встречаются в зеркале заднего вида.

Оцепенение. Немота. Пустота.

— Нет, Пьер, — качаю я головой. — Думаю, не вернусь.

 

Глава 24

Когда шасси самолета касаются взлетно-посадочной полосы аэропорта Уэстчестера, солнце уже два часа как взошло. Я откидываюсь в кожаном кресле и закрываю глаза, эмоционально опустошенная, словно вернулась с войны. Но пришел новый день — и новый шанс начать все сначала. Поэтому я беру себя в руки и запираю всю боль, все обиды, Себастьена, Париж в самом дальнем и глубоком уголке своего разума.

Пока джет ведут к терминалу, я концентрируюсь на мокром асфальте, который покрывают радужные пятна бензина. Наконец самолет останавливается, и жизнерадостный голос пилота, объявляющий о том, что мы прибыли, выводит меня из транса.

Уильям целует меня в лоб.

— Дорогая, вот мы и дома.

Я киваю и, проглотив комок в горле, заставляю себя посмотреть на него.

— Да.

За мое отсутствие наш дом остался нетронутым. Меня встречают те же картины на стенах. Те же большие колонны по краям ведущего к лестнице холла. Знакомые запахи дерева и лимона. Все точно, как раньше, и в то же время совершенно не так.

Пока Уильям помогает мне снять пальто, я обвожу взглядом холл. Кажется, будто в последний раз я была здесь целую вечность назад. Когда его пальцы задевают мою шею, по моей спине бежит дрожь. Я сглатываю и на секунду закрываю глаза.

Вдали от Парижа стало труднее не обращать внимание на реальность. Теперь каждый наш жест, каждая фраза — нерешительны. Тщательно взвешены. Осторожны. Вспомни все, что нас связывает. Мы ведь любили друг друга. И продолжаем любить. Ты причинил мне боль. Я тебе тоже. Прости меня. Ты тоже прости. Не отрекайся от нас.

— Вэл… — шепчет он и, остановившись у меня за спиной, бережно обхватывает пальцами мои плечи.

Жар его рук проникает под кожу, и я делаю прерывистый вдох. Где-то внутри меня, глубоко-глубоко, есть дом, построенный на наших с ним жизнях. Со стенами, сделанными из наших воспоминаний, из надежд и любви, из боли, красоты и страданий. Я слышу, как Уильям стучит в его закрытые двери, умоляя впустить его внутрь.

Я колеблюсь, и Уильям чувствует это.

Он мягко разворачивает меня. Я всматриваюсь в его лицо. Он Уильям, мой муж. Но мое вероломное сердце продолжает молчать.

Отпустив меня, он нежно берет мои щеки в ладони. Я накрываю его руки своими.

— Во время разлуки… — Уильям наклоняется и целует мои брови, скулы, мой рот. С каждым его прикосновением дверь сотрясается, фундамент дрожит. — Я думал, что потерял тебя навсегда. Я потерял способность дышать. Моя жизнь… — Его голос надламывается, ласки становятся более отчаянными, более собственническими. — Без тебя в ней нет смысла.

И тогда я задаю тот вопрос, который обещала себе не задавать, потому что он может открыть ящик Пандоры. Но мне нужно знать. Нужно услышать ответ от него самого.

— Почему ты так долго не приезжал?

Уильям делает вдох. В его глазах на мгновение вспыхивает колебание.

— Я собирался, но ты попросила дать тебе время, и я подумал, что после всей боли, причиненной тебе, обязан как минимум проявить к твоим желаниям уважение. Не самый умный поступок с моей стороны, но я не знал, что еще сделать. — Он берет меня за руку. — Вэл, мне было дьявольски больно. Но я получил бесценный урок.

Его объятья становятся крепче. И мне, пока я смотрю на неприкрытую боль в его взгляде, хочется ударить себя, пустить себе кровь. Он страдает из-за меня. Чувство вины за то, что я сделала, превращается в крест на плечах, который тянет к земле.

— Мне потребовалось чуть не потерять тебя, чтобы осознать, как сильно я нуждаюсь в тебе. Как сильно люблю. — Он подносит мою руку к губам, целует ее. — Бывали дни, когда я приказывал себе послать твою просьбу дать время к чертям, полететь к тебе и умолять вернуться назад. Но я так боялся.

— Чего именно?

— Что ты построила жизнь без меня. Да, ты имела на то полное право, но я бы умер, если б узнал, если б увидел, что больше не нужен тебе. Что ты счастлива без меня… — Он на мгновение закрывает глаза. — День за днем я все ждал, ждал и ждал, пока однажды не понял, что должен увидеть тебя.

Я утопаю в раскаянии, потому что именно этим и занималась — строила жизнь без него. В Париже, пока я была опьянена Себастьеном и заманчивой неизвестностью, думать, что я смогу уйти от Уильяма, было проще. Болезненные воспоминания сгладились. Уныние и скука ушли. Внезапно жизнь снова стала прекрасной. Все было новым. Волнующим. Ярким. И простым, очень простым.

Но оказавшись от всего этого вдалеке, я осознаю, какой наивной была. Любовь — это лишь одна из составляющих брака. И его суть не в том, чтобы считать, кто чаще совершает ошибки, а в том, чтобы работать над ними. Брак держится на обязательствах и умении прощать — причем искренне, по-настоящему.

Будет ли глупо снова принять его? Я не знаю. Но я не могу отбросить наше общее прошлое ради прекрасной мечты. Себастьен был не просто мечтой, кричит мое сердце, но я его игнорирую и прячу свою любовь в место, куда Уильяму никогда не добраться; в место, которое принадлежит Себастьену и только ему одному; в место между раем и адом, блаженством и мукой. Я концентрируюсь на Уильяме, который привязывает меня к настоящему, к этой жизни. Несмотря на разочарование и обиды, он мой муж. Человек, которого годы назад я полюбила. Да и кто я такая, чтобы судить его? Ведь я поступила нисколько не лучше. Тетя говорила, что живущим в стеклянном доме не стоит бросаться камнями. И потому я беру свои грязные камни и прячу обратно в карман. Я сдаюсь. Открываю двери и впускаю его.

Взяв Уильяма за подбородок и заставив посмотреть на себя, я прощаюсь со своим солнцем и прекрасной мечтой.

— Теперь все это в прошлом.

— Обещаю, я все исправлю, — с жаром клянется он, после чего целует меня, и на сей раз я не отворачиваюсь. Он стирает воспоминания о поцелуях другого мужчины и заменяет их на свои. Мое сердце кричит, что это неправильно, что мне нужны другие руки, другие губы, но я игнорирую эту мольбу, эти крики и пытаюсь забыться во вкусе его рта. И когда Уильям начинает раздевать меня и ласкать мое тело, не противлюсь ему.

Он раздвигает мне ноги и, устроившись между ними, входит одним быстрым толчком, и я разрешаю ему заполнять меня снова и снова, делать своей до тех пор, пока не перестаю думать и чувствовать. Он кончает в меня, и я падаю в темноту.

Больше нет смеха. Нет музыки.

Я делаю все, чтобы от воспоминаний и боли осталось одно онемение. Но ничего не выходит.

Каждая частица моей души рвется к другому мужчине.

О, Себастьен…

 

Часть II

Глава 25. Валентина

Уже ночь, но свадебный прием едва начался.

Воздух напоен изысканным ароматом цветов, играет оркестр, певец чарующим голосом мурлычет старые хиты Тони Беннета. Пространство перед загородным клубом превращено в волшебный лес, освещенный тысячами мерцающих огоньков. Радуйся, Валентина! — говорит внутренний голос. Но я не могу заставить себя почувствовать хоть что-нибудь.

Вокруг столько людей, столько жизни, но мне одиноко как никогда. Порой я чувствую себя маленькой рыбкой, которую уносит течением в бескрайнее море. И чем больше я с ним сражаюсь, тем труднее мне плыть. Я тону, и улыбаться — это единственное, что я могу делать.

Я пью вино и смотрю, как невеста танцует со своим красивым супругом, одним из школьных товарищей Уильяма. Он наклоняется и, кружа мизинцем по ее плечу, что-то шепчет ей на ухо, а она, откинув лицо, заливается смехом. Я надеюсь, что фотограф успел запечатлеть этот прекрасный момент. Я надеюсь, что они будут счастливы еще долго…

— О, привет, — слышу я женский голос, и меня подталкивают плечом.

Я оглядываюсь и, увидев подругу, впервые за долгое время искренне улыбаюсь.

— Джиджи! Привет.

Мы целуемся в щеки и глядим друг на друга.

— Не могла пропустить свадьбу года, — прибавляет она саркастично.

Я хмыкаю.

— Как будто тебе не плевать.

Пока она смотрит на жениха и невесту, ее взгляд становится мягче.

— На самом деле я люблю свадьбы. И любила всегда. — Джиджи поводит плечом и подносит к губам бокал с белым вином. Потом снова переводит внимание на меня. — В общем, я услышала, что ты вернулась.

— Угу, — небрежно бросаю. — В Париже было приятно, но пришло время вернуться домой.

Она выгибает свою идеальную бровь.

— Ты уверена?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду. — Но я понимаю. Я понимаю.

— Может быть… о, даже не знаю, — она ведет кончиком пальца по трещине на балюстраде, — одного божественного француза?

И вот она снова. Привычная боль. Которую не успокоит и не заставит забыть никакое количество алкоголя. Я прячу ее за фальшивой улыбкой, но мое сердце помнит каждый момент. И сколько бы времени ни прошло, иногда мне больно так сильно, что становится трудно дышать.

— Мы были просто друзьями, — тихо говорю я.

Она не совсем женственно фыркает.

— Вэл, «просто друзья» не смотрят так друг на друга.

— Джиджи, пожалуйста. Я предпочла бы об этом не говорить. — Внезапно меня пробирает озноб, и я, обхватив плечи, опускаю взгляд вниз и замечаю бесстрастно на подоле пятна от травы и земли. — Все уже в прошлом.

— В самом деле? — проницательно интересуется Джиджи.

С момента своего возвращения месяц назад я бросилась в свою прежнюю жизнь, пытаясь построить с Уильямом новую. Один за другим идут дни, и он остается верен своему слову. Он больше не задерживается допоздна на работе. Осыпает меня вниманием и любовью. Даже согласился на семейную терапию. Но по ночам, когда я становлюсь уязвимой, очень тяжело не признавать, что все это обман.

Я обманщица.

Себастьен всюду. В шуме дождя. Во вкусе вина. Я закрываю глаза, и он там, ждет, когда я вернусь. Я умоляю судьбу о шансе хотя бы мельком увидеть его еще раз, теряюсь в агонии, но продолжаю держаться за эту боль. Это все, что осталось у меня от Себастьена, а я скорей соглашусь до конца своих дней жить в аду, чем отпущу его. Память о нем — это единственное, что поддерживает меня, дает силы брести по пути пустого существования, в которое превратилась жизнь без него.

Я опираюсь о каменную балюстраду, еще сохранившую солнечное тепло. Поднимаю глаза и пытаюсь полюбоваться темным покрывалом неба, по которому разбросаны сотни сверкающих звезд. Мне вспоминается другой поздний вечер, когда гипнотизирующий мужчина пригласил меня потанцевать. В том вечном мгновении жизнь была полна красоты и волшебства.

Я хмыкаю, хотя готова заплакать. Подношу руку к груди и почти ожидаю найти там зияющую дыру. Покинув Себастьена, я собственноручно вырвала у себя сердце, и теперь там ничего нет. Ничего. Порой правильные поступки ломают тебя сильнее плохих.

— Джиджи, знаешь, почему люди лгут?

— Это проще, чем посмотреть в лицо правде?

Я кусаю губу. Мое горло заперто камнем.

— Потому что иногда правда ранит сильнее, чем ложь.

Она дотрагивается до моей руки.

— Вэл…

— Вот ты где, моя дорогая, — слышу я голос мужа, а потом чувствую вокруг талии тепло его рук. Он мягко прикладывается к моей шее губами. — Я тебя потерял.

Кое-как взяв себя в руки, я изображаю улыбку.

— Привет… Я была здесь, болтала с Джиджи.

Несколько напряженных секунд он изучает меня, словно знает, что я нагло вру, потом обращается к ней:

— Джиджи, как поживаешь? Давненько не виделись.

— Уильям. — В ее взгляде открытая неприязнь. Она — одна из тех немногих людей, которых не ослепляет идеальная внешность Уильяма.

— Я украду у тебя свою жену на минутку? — Он улыбается ей, затем сосредотачивается на мне. — Хочу тебя кое с кем познакомить. — Берет меня за руку и начинает вести в сторону бара. — Джиджи. Как всегда было приятно увидеться.

— Созвонимся как-нибудь, ладно? — бросаю я в воздух слова, прежде чем последовать за Уильямом.

— Конечно. У тебя есть мой номер.

Я оглядываюсь через плечо и вижу, как она с морщинкой, залегшей между бровями, поднимает руку и машет, прощаясь со мной.

— Дорогая, все хорошо? — Уильям возвращает мое внимание на себя. Он так близко, что я ощущаю жар его тела. — Ты словно чем-то расстроена.

— Просто слегка нездоровится из-за погоды.

Уильям, остановившись на середине шага, поворачивается ко мне. Накрывает мою щеку ладонью и большим пальцем потирает скулу.

— Хочешь, уедем домой?

В его тоне столько неподдельной заботы, что я, не обдумывая свои действия, поворачиваюсь к его ладони и целую ее. Вот, почему я осталась.

— Нет, не надо. Сейчас все пройдет.

— Моя сильная Вэл. — Он улыбается своей самой неотразимой улыбкой. — Идем. Здесь мои друзья, с которыми я хочу тебя познакомить.

Мы присоединяемся к небольшой группе людей. Некоторых я узнаю́, а остальным Уильям меня представляет. Он шутит. Рассказывает анекдоты. Что бы ни исходило из его уст, все взгляды направлены на него. Люди едят у него с ладони. У женщин он вызывает любовь, а у мужчин тайную ненависть и желание быть такими, как он.

Я скольжу взглядом по аристократическим очертаниям его носа, по изгибу чувственных губ, рубленой челюсти и скульптурно вылепленному подбородку. Он завораживает. Он больше, чем жизнь. Он запускает в свои светлые волосы пальцы, и на секунду меня берут в плен воспоминания о том, как ветер трепал их в тот день, когда мы поехали к его бабушке. Мне бы радоваться. Ликовать, что он мой. Но пока я смотрю, как мой муж напыщенно смеется над чей-то шуткой, мне приходится повторять себе… напоминать, что я хочу именно это.

Я повторяю эти слова и буду повторять снова и снова, пока они не впитаются в мою чертову кожу.

Может, тогда я наконец в них поверю.

 

Глава 26. Себастьен

Бар при гостинице пуст. Здесь только барменша и я. Протирая тряпочкой стойку, она спрашивает, не принести ли мне еще пива, и я поднимаю полупустую бутылку.

— У меня все нормально.

Но так ли это? Черт, я больше не знаю.

Я расколот надвое. На агонию и на гнев. Сначала я мучительно тосковал по Валентине, теперь же проклинаю ее за то, что ушла, и хочу стереть ее отовсюду. Из сердца, из головы. Я говорю себе, что забуду ее, но эти слова — пустой звук. Память о ней — мой спаситель и мой палач.

Мой ад и мой рай.

Я фокусирую взгляд на бутылке в руке, потом поднимаю ее ко рту и отпиваю. До Валентины моя жизнь была бесцельной, но сносной. Терпимой. Однако теперь… Мое тело здесь. Оно выглядит целым. Но внутри — пустота. Уйдя, она забрала с собой все.

Воздух из легких…

Биение сердца…

Там, где раньше был смех, теперь тишина. Где ослепительно сияла надежда, стало темно. Она показала мне, насколько прекрасной может быть жизнь, но, черт побери, не научила, как жить, как дышать без нее. И потому я приветствую онемение и жду, когда черная бездна поглотит меня целиком. В конце концов, однажды я там уже побывал.

Когда пиво в бутылке заканчивается, я прошу барменшу принести мне еще. Я пью, чтобы забыть, но чем сильнее пьянею, тем яснее вспоминаю ее. Тем острее становится боль.

О Валентина… Ну почему и ты, черт побери, ушла от меня?

Когда барменша ставит передо мной новую бутылку и забирает пустую, я поднимаю глаза. Она брюнетка с дружелюбной улыбкой. Симпатичная.

— Merci.

— De rien. — Когда наши взгляды встречаются, она говорит: — Заходит в бар посетитель и, показав бармену на мертвецки пьяного человека, просит: «Мне, пожалуйста, то же самое...».

— Смешно, — говорю я без тени улыбки.

Она пожимает плечом.

— Хотела развеселить вас, но, похоже, не удалось.

— С чего у вас возникло такое желание?

— Вы уже битый час сверлите хмурым взглядом бутылки в руках. Одну за другой. Неудивительно, что люди боятся сюда заходить, — снова шутит она.

— Я здесь уже час? — отзываюсь бесстрастно, замечая впервые, что по ее руке вьется татуировка — цветок орхидеи. Изображение вскрывает меня, точно нож.

— Даже дольше. — Она хмурит лоб. — У вас все хорошо?

Я изображаю улыбку, хотя все мое существо воет от боли.

— Все прекрасно.

— Ну ладно. — В ее взгляде сомнение. — Позовите меня, если захотите что-то еще.

В бар заходит еще один посетитель. Когда он садится в дальнем конце помещения, барменша уходит принять заказ, и внезапно я ощущаю настойчивое желание поговорить с ней. Может, это заставит насмешливый призрак Валентины умолкнуть и даст короткую передышку от того ада, в котором я продолжаю тонуть.

Вернувшись, барменша вежливо улыбается мне, затем вновь принимается методично полировать бокалы.

— Можно задать вам вопрос? — спрашиваю я. Чтобы как-то занять руки, я ковыряю ногтем бутылочную этикетку.

— Да, конечно.

Я упираюсь взглядом в стену разноцветных бутылок у нее за спиной и начинаю шаг за шагом вспоминать события того дня, выискивая момент, когда все полетело к чертям.

Я расстался с Валентиной возле ее квартиры, положив к ее ногам свое сердце и душу. Ей надо было идти на работу, а мне — отвезти кое-какие картины. Вечером мы планировали встретиться. На обратном пути из галереи мне позвонила Софи. Ее няня в последний момент сообщила, что не сможет приехать, и ей было нужно, чтобы я ее выручил и присмотрел за детьми, поскольку она собиралась к врачу. Я согласился. Я и помыслить не мог, что, вернувшись домой, уже не найду Валентину.

Я пошел искать ее. Пять минут стучал в дверь, потом сдался, сел у порога и стал ждать. Я верил, что она скоро придет. Может, она задерживалась на работе. Софи обмолвилась, что видела ее утром, и у нее была масса дел. Но прошел час, потом два, и дурное предчувствие вонзило в меня свои зубы. Я приказал себе успокоиться. Не волноваться. У ее отсутствия должно было быть объяснение. Чтобы не доводить себя до безумия, я решил вернуться к себе и дождаться утра. Я спущусь вниз, и она будет там. И все опять станет нормально.

Но спустившись наутро вниз, я нашел там не Валентину, а риэлтора с командой уборщиков, уничтожавших ее следы. Прикрывшись добрососедской заботой, я спросил, что произошло с Валентиной. И риэлтор сказал, что квартира снова сдается. Что женщина, жившая здесь, уехала в Штаты без планов вернуться назад.

Меня прошибло холодным потом. Она уехала от меня. Без объяснений. Даже не попрощавшись.

И я, как последний жалкий ублюдок, стал ждать, когда она вернется ко мне. Часы превращались в дни, дни превращались в недели. В итоге я сдался. Ударился в пьянство, приводил в свою постель женщин — разных, случайных, — трахая их, чтобы забыть.

Я горько смеюсь. Я так старался ничего не испортить, не торопил Валентину. Черт, я даже не трахнул ее.

И все равно потерял.

Какая ирония.

Прежде окрыляющая любовь к ней стала моей тюрьмой. Спираль вниз приносит лишь кратковременное облегчение. Но по ночам, окруженный запахом секса, с кислым вкусом пива на языке, я больше не могу дурачить себя. Ничего не работает. Ничего не спасает. Я все равно чувствую боль. Острую, беспощадную боль.

Когда Поппи и наш нерожденный ребенок погибли, я не верил, что смогу без них жить. Меня лишали рассудка скорбь, отрицание, гнев. Я осознанно совершал рискованные поступки, думая, что если Поппи не может быть рядом, то я сам приду к ней. Как-то раз я решил, что с меня хватит, и сел, держа в руке нож. Я устал. Я больше не мог терпеть эту проклятую боль. Я все чаще задумывался о том, как это будет просто — положить своей жалкой, никчемной жизни конец. Но ощутив острый укол ножа, я осознал, что не смогу этого сделать. Поппи хотела бы, чтобы я боролся за жизнь. Чтобы я был тем мужчиной, которого она полюбила.

В ту же самую ночь я обратился за помощью.

Не всем выпадает удача получить второй шанс, но я его получил. Небеса послали мне Валентину.

По крайней мере, я так считал.

И как бы глубоко я ни погружался в разврат, я все равно не могу ее отпустить.

Время от времени — вот как сейчас — я проигрываю в голове всю цепочку событий. Пытаюсь найти признаки ее лжи. Какие-то знаки, указывающие на то, что пережитое нами было самообманом. Если б я что-то нашел, было бы просто возненавидеть, забыть ее. Но сердце твердит мне, что наше чувство было реальным. Что ее вынудила уехать какая-то значительная причина.

— Так что у вас за вопрос? — вытягивая меня из задумчивости, произносит барменша.

Я часто моргаю, уставившись на нее, и тогда она открывает бутылку, наливает шот виски и вручает стаканчик жидкой храбрости мне.

— За счет заведения. Выпейте, а потом говорите.

— Ваше здоровье. — Я залпом выпиваю, наслаждаясь тем, как алкоголь обжигает мне горло. — Спасибо. — Я невесело усмехаюсь.

Она пожимает острым плечом.

— Поработаешь здесь — волей-неволей научишься парочке трюков. Кто она?

— Что, до такой степени очевидно?

Барменша смеется.

— Нет. Брякнула наугад.

Двигая пустой стаканчик между ладоней и избегая смотреть ей в глаза, я пытаюсь решить, что и как ей рассказать. А потом — уж не знаю, благодаря виски или успокаивающему присутствию этой женщины, — неожиданно раскрываюсь и выкладываю всю свою хренотень. Я рассказываю о Валентине, о проведенном с ней времени, о последнем утре, когда видел ее, о том, как вернулся домой и узнал, что она улетела.

— Вот такая история. — Я сжимаю в кулаках свои волосы. — Я просто не понимаю, почему она уехала, совсем ничего не сказав.

— Вы ее любите?

Я киваю.

— Безнадежно. — Даже если Уильям будет любить ее до конца своих дней, все его чувства будут лишь малой долей того, что я чувствую к ней за один-единственный удар своего никчемного сердца.

— Мне кажется, она не могла уйти без причины. — Барменша забирает стоящую передо мной пустую бутылку. Я замечаю, что она впервые не спрашивает, принести ли еще. — Назовите меня сумасшедшей, но у ее истории должна быть скрытая часть. Когда ты влюбляешься, то не уходишь без единого слова. Неважно, есть у тебя муж или нет. И судя по тому, что вы рассказали, я не думаю, что это решение далось ей легко. Должна быть причина, по которой она ушла именно так. И будь я на вашем месте, я бы захотела узнать эту причину и выяснить все до конца.

— Но вдруг она… — Сотрясаемый бурей эмоций, я делаю вдох. — Я дико боюсь того, что найду.

— Нельзя жить всю жизнь в страхе. — Она кладет на мою руку ладонь, прикосновение помогает мне… ободряет. — Лучше представьте, что вы можете потерять.

Ее слова кружатся вокруг меня, мало-помалу сокрушая те стены, которые я воздвиг после исчезновения Валентины. Она права. Позволив страху управлять всеми своими решениями, я отдал ему достаточную часть своей жизни. И с меня хватит.

Довольно.

Если есть шанс, что мое чувство к Валентине взаимно, я должен бороться.

А если…

Нет. Я не допущу, чтобы сомнения преследовали меня.

Я смотрю на женщину перед собой и благодарю Господа Бога за то, что он послал мне ее. Он знал, что мне нужно.

Я достаю купюру — достаточно крупную, чтобы покрыть счет и осталось на чай. Барменша улыбается, довольно поблескивая глазами.

— Уже достаточно выпили?

— Думаю, да. — Мой рот впервые за очень долгое время дергается в настоящей улыбке. — Спасибо за все.

— Без проблем.

Я встаю, задвигаю табурет и иду к выходу. На пороге я слышу за спиной ее голос:

— Что вы будете делать?

Я оглядываюсь.

— Выберу жизнь.

Город за дверями отеля пульсирует в такт бешеному биению моего сердца. Я достаю телефон и набираю Софи. Она отвечает после первого же гудка.

— Что такое, красавчик?

— Твоя подруга… Семья ее мужа из Гринвича, да?

— Ты о Шэрон? Она из Нью-Канаана, а ее муж из Техаса. Но сейчас они живут в Гринвиче, да. А почему ты спрашиваешь?

— Слушай… можешь сделать мне одно одолжение?

— Разумеется. У тебя странный голос. Все хорошо?

Я смотрю на пролетающие мимо машины.

Я выбираю жизнь.

Я выбираю ее.

— Да. — Я делаю паузу. — Думаю, скоро будет.

 

Глава 27. Валентина

— Доброе утро, Вэл.

Пока я достаю из шкафчика сковороду, появляется Юэн, наш повар. Раньше он работал в итальянском ресторане в Порт-Честере, куда мы любили ходить, но потом Уильям сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться, и теперь, вот уже года три, он кормит нас.

— Доброе утро, Юэн, — бодро говорю я, ставя сковороду на плиту. — Сегодня я сама сделаю завтрак. — Я открываю еще один шкафчик и теперь достаю миску.

Он становится рядом со мной и складывает руки на груди. Юэн напоминает мне молодого Джорджа Клуни времен «Скорой помощи». В отличие от миссис Крофт, которая никогда не испытывала ко мне особой симпатии, он стал моим другом. Одним из немногих моих настоящих друзей.

— Мне стоит беспокоиться за свое место? — шутит он, в темных глазах поблескивает веселье.

Я смеюсь.

— Нисколько. Просто мне захотелось что-нибудь приготовить.

Он открывает стеклянную емкость с мукой и передает ее мне.

— Блины?

— Спасибо, и — да.

— Не за что. — Он следит за каждым моим движением, смотрит, как я набираю муку и высыпаю ее в миску. — Семейный рецепт?

— Да, тетин. Она работала официанткой в кафе. — Я усмехаюсь, вспоминая тот день, когда она вернулась с работы домой и с победной улыбкой похвалилась мне тем, что наконец-таки уговорила Джонни, повара и владельца кафе, поделиться своим знаменитым семейным рецептом. — Она получила рецепт от владельца, которому он достался от бабушки, а той от своей и так далее. Хотите попробовать?

Он потирает шею.

— Не знаю. Все-таки, я должен был сам приготовить вам завтрак.

Я бросаю на него строгий взгляд.

— Юэн, попробуйте чертов блин.

Юэн хмыкает.

— Слушаюсь, босс.

Я ставлю напротив него тарелку с блинами. Глядя, как он берется за вилку и нож, я ощущаю и радостное волнение, и нервозность. Вдруг блины ему не понравятся? Но Юэн, положив в рот первый кусочек, ахая и охая, закрывает глаза.

— Черт. — Он откусывает еще. — Просто фантастика.

— Вкусно, да? — Я опираюсь бедром на стойку и, очень гордая собой, смотрю, как он ест. Беру свою чашку и пью, наслаждаясь вкусом колумбийского кофе. — Скажите, а вы всегда знали, что хотите стать шефом?

Дожевав блин, Юэн вытирает салфеткой рот и переключает внимание на меня.

— Нет, — хмыкает он. — Я учился на стоматолога, но провалил экзамены. Слишком много пил и развлекался на вечеринках. Наверное, у меня просто не лежала к этому делу душа. Родители, мягко говоря, не обрадовались. Они выставили меня и перестали оплачивать мои счета. Сказали, что мне пора получить дозу реальности. Какое-то время мне было по-настоящему туго.

— Потому что у вас не было денег?

— И еще потому, что я понятия не имел, чем хочу заниматься. В то время я жил у Лары. Каждое утро я просыпался и смотрел, как она собирается в интернатуру — всегда торопливо, потому что ей не терпелось скорее попасть на работу. А я оставался просто сидеть, играть в видеоигры и ждать, когда моя девушка вернется домой. Ждать, когда же начнется жизнь.

— Ждать, когда же начнется жизнь… хорошо сказано.

— Я чувствовал себя бесполезным, понимаете?

Он даже не представляет, насколько.

— Думаю, да.

— Правда?

Я слышу в его голосе удивление и, не желая вдаваться в подробности, просто киваю.

— И что же вы сделали? — тихо спрашиваю, цепляясь за его следующие слова, словно в них будет содержаться ответ на мои собственные вопросы.

— Ну, я любил готовить, только до тех пор никогда не рассматривал это как возможность построить карьеру. Считал простым хобби. Но однажды Лара предложила мне поговорить с ее дядей, который держал в Квинсе кафе. Спросить, может, он даст мне работу. Я съездил к нему, ну а дальше вы знаете. — Он встает, чтобы поставить тарелку в раковину. — Кулинария не просто работа. Это моя страсть. А что насчет вас?

— В каком смысле? — изображая дурочку, говорю я.

— В чем ваша страсть?

— Ну, готовить мне нравится и даже очень. — Я ставлю чашку на стол и кручу ее, зацепив пальцем ручку. — Но я бы не назвала это страстью. — Вокруг начинают кружиться воспоминания о чудесных часах, проведенных в магазинчике господина Лемера. — Цветы, — говорю медленно, улыбаясь. — Моя страсть — это цветы. — Их красота, аромат, способность вдохнуть в комнату жизнь. — Они дарят мне счастье.

Он делает паузу, обдумывая следующие слова.

— Знаете, у моей сестры есть маленькая цветочная лавка в Рае. Ничего особенного, но она счастлива. Хотите, спрошу у нее, не нужна ли ей помощь?

Мое сердце начинает сильно-сильно стучать, а душа рычит от желания попробовать эту возможность, вонзить в нее зубы и проглотить. После Парижа во мне живет голод. Я устала сидеть и позволять жизни течь мимо. Нет, я хочу стать таким человеком, которым буду гордиться. Прежняя Валентина и новая встречаются и сталкиваются, как волны, которые разбиваются о скалу. Но меня это не смущает, потому что я знаю, что адаптируюсь.

— Вы правда сделаете это ради меня?

— Конечно. Почему нет?

Я перевожу взгляд на окно, смотрю на утреннее небо, и меня захлестывает надежда. Может, вещи и могут разрешаться сами собой.

***

— По какому случаю торжество?

Оглянувшись через плечо, я улыбаюсь. У входа на кухню стоит мой супруг. Спокойный, самоуверенный, очень красивый, он выглядит, как персонаж рыцарского романа, отважный герой, спешащий на помощь даме в беде. И так не похож на…

Я перехватываю направление своих мыслей и возвращаю их на прежнее место.

— Хочешь есть? — спрашиваю, вытирая руки о полотенце.

Он подходит ко мне, ослабляет галстук.

— Ужасно.

— Хорошо, а то я наготовила на целую армию.

Я смотрю, как Уильям оглядывает меня, стоящую у плиты, мое нарядное платье, фарфоровые тарелки из нашего свадебного сервиза, хрустальную вазу с белыми розами на белом граните стола…

— А где Юэн?

— Он приходил, но я его отпустила. И сама приготовила тебе ужин. — Я выключаю плиту, подхожу к нему, а когда он меня обнимает, встаю на цыпочки и, запрокинув голову, улыбаюсь. — У нас праздник.

— Вот как? — Уильям чмокает меня в кончик носа, а его руки тем временем ложатся на мои ягодицы, соблазняюще мнут их, прижимая меня всю к его телу. Опустив голову, он покрывает мою шею, а потом и плечо легкими поцелуями, от которых пробуждается плоть, но сердце остается незатронутым и спокойным. — Ты что, беременна, дорогая?

Я, покраснев, кручу головой. С тех пор, как я приехала из Парижа, Уильям берет меня почти каждую ночь. Он расписывает мое тело поцелуями и языком, наполняет меня своим семенем.

— Нет, не потому.

Нуждаясь в пространстве, я ухожу к столу за бутылкой вина. Встав к мужу спиной, делаю глубокий, успокаивающий вдох, а после, придав лицу сдержанное выражение, опять поворачиваюсь к нему.

— Помнишь, я как-то ходила на курсы флористов?

— Смутно, но да. — Уильям выбирает из салата морковку и забрасывает ее себе в рот.

— Знаю, я мало рассказывала о Париже, но там я помогала одному пожилому джентльмену в его магазине цветов. — Я улыбаюсь, вспоминая господина Лемера. — Конечно, я мало понимала, что делала, но мне нравилось иметь какую-то цель. Заниматься каким-нибудь делом. Думаю, этот опыт меня изменил.

— В каком таком смысле?

— Мне бы хотелось тратить свободное время на что-то еще, кроме как ходить в зал, по магазинам и ждать, когда ты придешь с работы домой. Ничего плохого тут нет, и я рада, что у меня есть такой выбор, но подобная жизнь не для меня. — А для той, кем, как я полагала когда-то, мне нужно являться. Глядя на бутылку в руке, я обвожу пальцем приклеенную к ней этикетку. — Я хочу большего. И… в общем, за завтраком Юэн сказал, что у его сестры есть магазинчик цветов. — Я колеблюсь, не зная, как отреагирует Уильям. — Сегодня я туда съездила, и она предложила мне должность помощницы тире ассистента. Ее зовут Мэг, и она очень приятная женщина, а ее магазин…

— Исключено.

Моя рука с бутылкой застывает в воздухе над бокалом.

— Что ты сказал?

Уильям забирает у меня бутылку. Наливает в наши бокалы вина и, осушив свой, добавляет:

— Ты не в Париже. Здесь твое место дома. Подумай, что скажут наши друзья. Как отреагирует моя бабушка. Она и без того полагает, что я даю тебе слишком много свободы.

Не веря своим ушам, я откашливаюсь. Что с ним такое? Ведь до сих пор все шло хорошо. Может, он разыгрывает меня?

— Ты ведь шутишь, да?

— Вообще-то нет. — Он пожимает плечами. — Кроме того, я не хочу становиться посмешищем, потому что моя жена работает непонятно кем непонятно где.

Нет, он точно шутит. Сейчас, вот сейчас, он запрокинет голову и рассмеется, но секунды перетекают в минуты, и ничего не происходит. Он неотрывно глядит на меня, заставляя чувствовать, будто я попала в ловушку, из которой не убежать.

— Что за первобытные взгляды? Дальше ты скажешь, что моя работа — рожать тебе детей?

Уильям вздыхает и, излучая всем телом безграничное раздражение, проводит по своей золотистой шевелюре рукой.

— Для начала. Но ты даже этого не можешь осилить.

Его слова — словно удар прямо в живот.

— Вот сейчас ты извинишься.

В ответ я получаю жуткую тишину.

Я отступаю назад и смотрю на него с отвращением, с болью, потом отворачиваюсь.

— Этот разговор закончен, Уильям.

— Нет, не закончен.

Он становится рядом со мной, берет за предплечье, не давая сбежать, и моя кожа в тот же момент покрывается мурашками страха.

— Ты куда это?

— Отпусти. — Я пробую вывернуться, но он не дает. — Уильям, мне больно.

— Послушай меня. И очень внимательно. — Он сжимает мой подбородок и заставляет посмотреть на себя. Его взгляд, обычно мягкий и теплый, становится холодным, как лед. — Завтра ты позвонишь этой Мэг и дашь ей отказ.

— С чего вдруг? — Я игнорирую боль от его хватки. Во мне зарождается мятежный огонь. — Я вольна поступать, как хочу, и не нуждаюсь в твоем разрешении.

— Ты моя жена и будешь делать то, что я говорю.

— Нет, не буду. Ты мне не хозяин.

Он дергает меня ближе к себе.

— Не испытывай мое терпение, Валентина.

В его тоне — опасная нотка, от которой по спине начинает бежать холодок. Я смотрю на него и словно вижу впервые. Он выглядит, как мужчина, который взял меня в жены. С которым я все эти годы делила постель. Которого пообещала любить и почитать. Но этот человек с издевкой в глазах, с угрозой в словах, с жестокостью в прикосновениях — пугающий незнакомец. Он не может быть моим Уильямом. И тем не менее это он. Мысль о том, что я, вероятно, совсем не знаю его, потрясает.

— Ты пугаешь меня, — шепчу я, не отворачиваясь.

Он отпускает меня и, пристально наблюдая за мной, наливает себе еще полбокала вина.

Вся дрожа, я хватаюсь за стойку. Он делает пару глотков, потом становится у меня за спиной и берет за плечи. От нежеланного прикосновения по моей коже бежит холодок.

— Прости, дорогая. Был трудный день, и меня занесло. — Он прикладывается к моей шее губами, и я понимаю, что меня может стошнить. — Слушай, я знаю, наверное, со стороны кажется по-другому, но я желаю нам только добра. Черт, ты хочешь цветочную лавку? Так давай я куплю ее, и ты наймешь туда, кого хочешь. А теперь давай обо всем этом забудем и закончим наш ужин.

Он берет меня за руку и уводит к столу. Я иду за ним — онемевшая, будто в тумане. Сажусь на стул рядом с ним, разворачиваю на коленях салфетку и смотрю, как он кладет мне салат. Но у меня пропал аппетит.

Уильям берется за вилку.

— Я думал, ты занята подготовкой юбилея моей бабушки. Он совсем скоро. — Он улыбается этой своей улыбкой золотого мальчика — обаятельной и неотразимой. Снова становится знакомым мне Уильямом, и я почти начинаю верить в то, что мне все привиделось.

Почти.

— Давай ты сейчас сосредоточишься на приеме, а после него мы снова вернемся к этому разговору?

— Конечно, — безучастно говорю я. Мой взгляд переходит от его красивого профиля на завешанную фотографиями стену у него за спиной. Там запечатлены идеальные моменты нашей с ним жизни. Рядом с мужчиной стоит стройная девушка в белом. Невеста. Ее юное лицо окружает ореол темных волос, она с обожанием смотрит на жениха, а он улыбается ей. Они выглядят такими влюбленными. И счастливыми.

С моих глаз спадает пелена, и изображение передо мной начинает расплываться от слез.

Неужели я заблуждалась?

***

На следующее утро, возвращаясь с пробежки, я вижу у входа в наш дом две большие машины. Я перехожу на шаг и, непонимающе хмурясь, смотрю, как внутрь заносят огромный букет алых роз. На верхней ступеньке стоит миссис Крофт, ее глаза мягко сияют.

— Доброе утро, миссис Крофт.

— Доброе утро, Валентина.

— Что это? Я не помню, чтобы заказывала цветы.

Миссис Крофт улыбается. Наверное, впервые за все время, что я ее знаю.

— Может, зайдете в дом и посмотрите сами?

— Хорошо.

Я переступаю порог, и мои глаза округляются. Всюду, куда не взгляни, сотни роз. Букетами заставлен буквально весь холл, а в центре, на мраморном столике, стоит особенно сложная и красивая композиция. Я наклоняюсь, чтобы вдохнуть опьяняющий аромат, и замечаю записку.

«Прости за вчерашнее. Дорогая моя, я люблю тебя».

Я принимаю его извинение, но ощущение, что все хорошо, не приходит. Потому что все плохо.

 

Глава 28. Себастьен

— Так зачем тебе понадобилось приглашение на этот прием? — спрашивает Аллегра, пока я помогаю ей снять пальто.

Я смотрю, как мой агент, очень привлекательная женщина немного за пятьдесят, передает пальто девушке, которая работает в гардеробе, и по-доброму улыбается, напоминая о том, что, когда хочет, она умеет быть милой. Будучи одной из самых жестких агентов в мире искусств, она способна без сожалений растоптать ваши мечты. Но если вам повезет, и она вас заметит, то лучшего защитника и почитателя ваших работ вам не найти. Аллегра или пустит вам кровь, или пойдет за вас воевать.

Она взбивает свои пышные, тронутые сединой волосы.

— Фицпатрики не совсем в твоем вкусе. Очень скучные люди.

Я обвожу взглядом море гостей, высматривая ее.

— И потому тебе легче их выносить?

— Именно, — беззастенчиво отвечает она. — Боже, мне надо выпить.

Я перехватываю у проходящего мимо официанта два бокала с шампанским и один передаю ей.

— Держи.

Мы чокаемся.

— Santé.

— Santé. — Отпивая, она изучает меня. — Я уже говорила, что ты мой любимый клиент?

— Неоднократно, но я уверен, ты говоришь это всем своим клиентам, — в тон парирую я.

Она мелодично смеется.

— Только таким красивым, как ты. Но все-таки, что тебя сюда привело? И не говори, что захотел отпраздновать девяностолетие Лоретты, я все равно не поверю.

Я поправляю свой галстук-бабочку.

— Я кое-кого ищу.

— О. — В ней вспыхивает интерес. — И кого же?

В Париже у меня было только имя и город. Валентина Фицпатрик из Гринвича. Но мне пришла на помощь Софи. Высшее общество Гринвича было небольшим кровосмесительным кругом. Ее подруга не была знакома с ней лично, но они состояли в одном кантри-клубе. Ее муж иногда играл с Уильямом в гольф. Как только я узнал, где искать Валентину, сделать все остальное удалось относительно просто. Я позвонил Аллегре и спросил, знает ли она кого-нибудь из Фицпатриков. Она не знала, но слышала о приближающемся приеме, на котором должны были собраться все сливки общества Коннектикута и Нью-Йорка. Прием устраивали мистер и миссис Уильям Александер Фицпатрик IV.

Аллегра немного поколдовала и достала для нас приглашения.

Когда я узнал, что Валентина вернулась к мужу, во мне, заживо сжигая меня, закипели боль, ревность и злость. Но голос, который ранее убеждал меня, что наше чувство было искренним, настоящим, потребовал, чтобы я не сдавался. Чтобы поехал за ней. Она собиралась закончить отношения с мужем, значит у ее бегства должна быть причина. Не может не быть.

И вот я здесь. Стою в ее доме, и мое сердце — это единственное, что я могу ей предложить. Мне нужны ответы, и нового шанса получить их, возможно, не будет. Я стискиваю кулаки. Я не знаю, куда приведет меня эта ночь, но точно уверен в одном…

Сегодня я выйду из этого дома либо ожившим, либо окончательно сломленным человеком.

Перед глазами вспыхивает образ Валентины, танцующей на моей кухне, и я одним большим глотком допиваю шампанское.

— Одного человека, с которым у меня осталось незавершенное дело.

— О-о… интрига набирает обороты.

Аллегра оглядывает помещение, изучая толпу. Увидев знакомого, она останавливается с ним поболтать. Представляет меня, но я не запоминаю имени этого человека. Мое внимание далеко. Я провожаю взглядом каждую женщину, которая походит на Валентину, надеясь — боясь — наконец-то найти ее в океане бессмысленных лиц.

И внезапно я вижу ее. Мою Валентину. После того, как я сел в самолет до Нью-Йорка, какие только сценарии нашей встречи не проигрывались в моей голове, но теперь все они не имеют значения. Пока мои глаза впитывают, поглощают ее, я хочу одного: заключить Валентину в объятья. К черту последствия и ее мужа. Она моя. Только моя.

Валентина бежит вниз по лестнице, врезаясь в гостей, на ходу извиняясь.

Как только мои ноги начинают сами собой идти ей навстречу, я вижу блондина, догоняющего ее…

 

Глава 29. Уильям

Ранее в тот же вечер…

Надо отдать Вэл должное. Она умеет устраивать чертовски хорошие вечеринки.

Куда ни посмотри, гости отлично проводят время, пьют шампанское, едят дорогую икру. На подиуме поет свой последний медленный хит известный певец, за ним играет оркестр. Прием в честь девяностолетнего юбилея Лоретты в полном разгаре, и даже такая придира, как моя бабка, не смогла бы найти в этом вечере ни одного изъяна.

Вэл, пока мы с друзьями обмениваемся мнениями о горнолыжных курортах, стоит рядом со мной. Только что прилетевший из Швейцарии Ларри клянется, что кататься на лыжах надо только там и больше нигде. Разгорается спор, и я, улучив момент, окидываю свою жену бесстрастным критическим взглядом. Волосы убраны в идеальный пучок. Строгое черное платье. Пустые глаза. Как я мог когда-то считать, что она полна жизни? В ней нет ни энергии, ни тепла. За фригидным спокойствием — сплошной лед. Неудивительно, что я ей изменяю.

К нам подходит Гвинет и берет меня под руку. Вежливо улыбаясь, она спрашивает, не найдется ли у меня минутки поговорить, так что я извиняюсь перед Вэл и друзьями и ухожу. Я притворяюсь встревоженным братом, хотя пока я любуюсь тем, как тесное платье облегает ее охеренно роскошную задницу, никаких братских мыслей у меня нет. Вот таким должно быть женское тело. Мы доходим до уединенной, увитой розами арки. Трава здесь выше, и ее запах сильней. Расслабившись, я сажусь на железную скамью.

Гвинет с кривой, порочной улыбкой тоже садится.

— Вижу, твой план сработал. — Она прижимается голым бедром к моему и медленно ведет по моей ноге пальцами. Но ее спокойному, игривому поведению не одурачить меня. Она ревнует меня к Валентине. — Ты вернул ее.

— Да, — с некоторым весельем говорю я. — И, кажется, еще не успел поблагодарить тебя за совет.

Она наклоняется. Ее груди вжимаются в мою грудь, губы скользят по моему подбородку, щекоча мягким дыханием кожу.

— Может, сделаешь это сейчас?

Я поднимаю ее со скамьи и пересаживаю к себе на колени. Ее ноги обнимают мои. Мой член уже твердый. Голодный.

— Хочешь, чтобы я отымел тебя как последнюю шлюху? — спрашиваю насмешливо и слегка толкаюсь бедрами вверх, показывая, как сильно хочу ее.

Она стонет и моментально закрывает глаза.

— Да. Пока твоя жалкая жена ждет тебя. Покажи, что хочешь не ее, а только меня, — хрипло просит она, втираясь промежностью в мой напрягшийся член.

— Прямо сейчас нам нельзя, — шепчу я, прислушиваясь к малейшему шороху. Не идет ли кто к нам?

— Но почему? — спрашивает она с притворной обидой. — Боишься попасться?

— Слишком многое стоит на кону. — Мои руки ложатся на ее талию. — Но ты же знаешь, Гвинет, — я наклоняюсь, прикусываю ее шею, и она вскрикивает от боли, — я ее трахаю с единственной целью: чтобы она забеременела. Чтобы верила, что я преданный муж. — Над моей головой еще висит угроза Лоретты. Когда Валентина осталась в Париже, я оказался на волоске от того, чтобы меня лишили наследства, потому что расслабился, полагая, что она никогда не посмеет бросить меня. Но я ошибался. И во второй раз такой ошибки не совершу.

— С чего ты решил, что ребенок заставит ее остаться с тобой?

— Потому что она всегда хотела детей. Родив, она уже не уйдет.

Гвинет опускает ладонь и, с каким-то извращенным удовольствием наблюдая за мной, гладит через штаны мою плоть.

— Я тоже могу родить тебе.

Она начинает ласкать мой член энергичнее, и я запрокидываю лицо. Так хорошо…

— Я люблю тебя, Уильям.

Я хватаю ее за задницу.

— Поцелуй меня, чтобы я смог почувствовать вкус твоих слов.

Перед тем, как забыться в поцелуе сестры, я успеваю подумать о Валентине.

Да… она у меня на крючке.

Я слышу шорох. Мы с Гвинет одновременно поворачиваемся налево и видим, что там, с ужасом и шоком в глазах, стоит Валентина.

— Твоя… твоя бабушка попросила меня… — Не договорив, она подносит руку ко рту, потом разворачивается и со всех ног бежит к дому.

— Черт! — Я сталкиваю Гвинет и встаю. — Черт.

Гвинет как ни в чем не бывало разглаживает на платье морщинки.

— Упс. Кое-кого застукали за кое-чем неприличным, — насмешливо произносит она. — Лучше поторопись, дорогой братец, и постарайся это исправить. Но отчего-то у меня есть ощущение, что это окажется не по силам даже тебе.

Не тратя времени на Гвинет, я бегу следом за Валентиной. В моих венах толчками пульсирует кровь, но я не даю страху взять верх. Я, как было всегда, найду способ это уладить.

Я не могу ее потерять.

И не потеряю.

 

Глава 30. Валентина

Я ее трахаю с единственной целью: чтобы она забеременела. Чтобы верила, что я преданный муж.

Все оказалось ложью. Враньем.

Чувствуя, что меня может стошнить, я вожу ладонями по рукам, пытаясь вытеснить из головы омерзительное воспоминание об Уильяме и Гвинет. Я должна быть удивлена, но удивления нет. Наверное, в глубине души я всегда подозревала, что дело кончится именно этим. Иногда мы отказываемся видеть то, что у нас перед носом. Лгать себе проще.

Но с меня хватит.

Я горько смеюсь. Боже, я была такой идиоткой. Они дурачили меня, как настоящие профи, а я с наивно распахнутыми глазами верила им. Как они, наверное, надо мной потешались.

Я бегу к дому, но на прием не возвращаюсь. Гости, шум — сейчас я не могу этого выносить. Меня направляет, подгоняет вперед только одно: потребность остаться одной.

В спальне я захожу в гардеробную, достаю маленький чемодан и начинаю швырять в него вещи — немного, только чтобы хватило на первое время. Я не знаю, куда я пойду, но в одном я уверена: я не могу больше здесь оставаться.

— Вот ты где, — слышу я спокойный голос Уильяма у себя за спиной. На мгновение останавливаюсь, затем возвращаюсь к прерванному занятию. Не смотри на него. Я смогу. Я смогу.

— Вэл, дорогая, позволь мне все объяснить.

Господи, это даже смешно.

— Не утруждайся. — Злость, печаль, непонимание, отвращение, разочарование закручиваются во мне смертоносным торнадо, раз и навсегда разрушая хлипкие стены нашего брака. — Ты не обязан передо мной объясняться. Оставь грязные подробности при себе. С меня хватит.

Дрожащей рукой я застегиваю чемодан, хватаюсь за ручку и направляюсь к двери. И останавливаюсь, увидев, что Уильям лениво прислонился к дверному косяку. Он наблюдает за мной с опасным блеском в глазах, не сочетающимся с приятной улыбкой, от которой по моей спине бежит холодок. Внезапно мне становится страшно, и я сжимаю ручку покрепче.

— Пожалуйста, дай мне пройти.

Не двигаясь с места, он складывает руки на груди.

— И куда, интересно знать, ты собралась?

Не удостоив его ответом, я пробую обойти его. Уильям своим телом блокирует выход.

— Вообще-то, когда тебе задают вопрос, принято отвечать, — любезным тоном информирует он.

— Я ничего тебе не должна и тем более не обязана объясняться.

Я вздергиваю подбородок, подавляя пробирающий до костей страх. У меня кружится голова, весь мой мир словно полетел вверх тормашками. И пока я смотрю на его спокойное поведение, на непринужденно улыбающееся лицо, во мне закипает злось. На все, чем я поступилась ради него, на все потраченные на него годы. Но больше всего я злюсь на себя, потому что оказалась слишком слаба, чтобы уйти.

— Чем я заслужила это, Уильям?

Он продолжает молчать.

— Я любила тебя. Любила так сильно, что поступалась своей гордостью снова и снова. — У меня срывается голос. — Я позволяла этой любви уродовать и ранить себя, но тебе было плевать. Ты просто смотрел, как я истекаю кровью. Что ж, мне надоело давать тебе нож.

— Смотрите-ка, ты наконец-то проявила характер, — хмыкает он. Глаза пляшут, точно язычники вокруг костра. Мягко — и почти ласково — Уильям накрывает мою щеку ладонью. — Валентина… Валентина… Что же мне с тобой делать?

Я пячусь назад.

— Хватит. Между нами все кончено. Уже очень давно.

— Совсем наоборот, моя дорогая. — Он быстро настигает меня. Берет за волосы на затылке. — Все далеко не кончено. Ты принадлежишь мне. Твоя фамилия, твое тело, одежда, воздух, которым ты дышишь… все это мое и только мое, — шипит он, неумолимо сжимая кулак.

— Это все ложь и притворство, — говорю я, восставая против его слов и его самого. — Как ты лжец и притворщик.

— Заткнись, — угрожающе приказывает он.

Я стараюсь казаться спокойной, тогда как в действительности у меня едва получается просто дышать.

— Я никому не принадлежу. Слышишь меня? И больше не смей…

Он дает мне пощечину.

На миг оглушенная, я смотрю на этого жестокого, безжалостного Уильяма и понимаю, что никогда не знала его.

— Смотри, до чего ты меня довела. — Он говорит так спокойно, словно мы обсуждаем погоду.

— Ты сошел с ума, — хрипло говорю я, потом пробую оттолкнуть его, но в ответ он сжимает мои волосы еще крепче.

— Отпусти. — Я пинаю его, что вызывает у него только смех. — Отпусти!

— Нет. — Его хватка начинает причинять настоящую боль, а глаза — поблескивать опасным огнем. — Ты не оставила мне выбора, кроме как показать тебе, кому ты принадлежишь.

Его зубы сталкиваются с моими в собственническом поцелуе, призванном наказать и унизить меня, но я, отвернув лицо в сторону, прерываю его.

— Прекрати!

— Ты расстроила меня, Валентина. — Хладнокровно проигнорировав мою мольбу, Уильям толкает меня к комоду и бедром раздвигает мне ноги. — А когда кто-то смеет расстроить меня, его следует наказать. — Его руки шарят по моему телу. Не нежно, не бережно — бесцеремонно. Так он показывает, что я полностью в его власти.

— Уильям, нет. — Я пытаюсь бороться, но он больше, сильнее меня. Во мне разгорается паника. — Не надо, пожалуйста. Остановись.

Уильям, даже не вспотев, негромко смеется.

— Ну надо же, сколько напора.

Отчаявшись, я начинаю кричать, молясь, чтобы меня кто-то услышал.

— Думаешь, тебя кто-то услышит? Все пьют внизу, — смеется Уильям мне в ухо и зажимает мой рот. — Хватит сопротивляться, иначе сделаешь себе еще хуже.

Постепенно у меня кончаются силы, и тогда Уильям задирает мне платье, расстегивает штаны и вынимает свой член. Трется им о мой вход. Я закрываю глаза и отгораживаюсь от него и кошмара вокруг. И мой мозг переносит меня в ту волшебную звездную ночь. Внезапно я перестаю чувствовать жестокие руки Уильяма. Я вижу Себастьена. Он танцует со мной, наполняя своим прекрасным светом мой мир. Я дорога ему, я снова любима…

— Готовы?

— М-м?

— Вы доверяете мне? — спрашивает он хрипловато. Сжимает мою талию крепче и вплотную притягивает к себе.

Еще не придя в себя, я моргаю. Но из меня выпрыгивает ответ.

— Да.

Нет…

Нет…

Нет…

Нет!

Мое сознание, как от удара электрошокером, выходит из ступора. Я открываю глаза и пытаюсь его оттолкнуть.

— Прекрати.

Уильям начинает целовать мою шею.

— Не будь ты настолько фригидной, могла бы получить удовольствие.

— Прекрати. — Я снова толкаю его, но не могу сдвинуть даже на дюйм. — Прекрати!

— В конце концов, это твой гребаный долг.

Валентина, сосредоточься. Ты не дашь ему победить. Я замираю. Закрываю глаза. Делаю глубокий, успокаивающий вдох. А потом, собравшись, отталкиваю его.

Сила толчка застигает моего мужа врасплох. Он неуклюже отступает назад и, наткнувшись на кресло, падает на ковер.

И я понимаю — вот она, возможность сбежать. Со звоном в ушах я делаю шаг за порог. Уильям пытается поймать меня за подол платья, но я быстрее его.

— Только посмей выйти из комнаты, и я не дам тебе ни единого цента, — зло кричит он, еще на полу. — Ты не получишь моих денег, слышишь меня? Ты снова станешь никем. Без меня ты никто!

Все это время я полагала, что сражаюсь за нас, но в действительности сражалась за право быть униженной им вновь и вновь, преследуя воспоминания, что держали нас вместе. Но любовь не может выжить на одних только воспоминаниях. И я отпускаю его. Пришло время простить себя за совершенные в прошлом ошибки.

— Я отдала тебе всю себя, а ты внушил мне ощущение, что от меня ничего не осталось. Ты разбивал, ломал меня как стекло. Один раз. Два раза. И каждый раз я по глупости возвращалась, надеясь, что теперь все будет иначе, что ты останешься верен своему слову. Я была слепой и наивной. Но больше тебе меня не сломать.

Я на миг останавливаюсь. Меня всю колотит.

— Уж лучше я буду никем, чем останусь замужем за тобой. Я начну уважать себя, и это все, что имеет значение.

От волнения мое сердце гулко стучит, над верхней губой проступили капельки пота. Больше не думая об Уильяме, я выбегаю из комнаты, оставляя его и прежнюю жизнь позади. Я вижу перед собой всего одну цель — убраться отсюда. У меня нет ничего. Ни одежды. Ни денег. Но мне все равно.

Я свободна.

Я спускаюсь по лестнице так быстро, как только способна, врезаюсь в гостей. У подножия останавливаюсь, чтобы оглянуться назад, и вижу, что меня догоняет Уильям. Запаниковав, я снова срываюсь на бег, врезаюсь в кого-то, теряю равновесие и…

Человек, подхватив меня за предплечья, не дает мне упасть.

— Простите, — извиняюсь я машинально. Мне надо бежать. — Я не смотрела, куда… — Я поднимаю глаза.

У меня перехватывает дыхание.

Сердце прекращает стучать.

Все исчезает, и в целом мире остается один-единственный человек — тот, кто завладел моим сердцем.

— Себастьен?

Он улыбается мягкой улыбкой, во взгляде печаль.

— Здравствуй, Валентина.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я тихо, боясь, что все это сон и на самом деле Себастьена здесь нет.

— Ты забрала мое сердце, и я хочу вернуть его.

— О Себастьен. — Я касаюсь его лица, моим пальцам не терпится убедиться, что он реален, что он правда рядом со мной. — Я думала, что потеряла тебя навсегда. — Его прекрасное лицо расплывается перед глазами, и у меня вырывается всхлип. — П-прости, что вот так уехала от тебя…

— Моя совушка. — Он берет мои щеки в ладони. Его руки дрожат. — Моя маленькая любовь.

— Прости меня, — плачу я, не в силах удерживать слезы. — Прости…

Себастьен прерывает меня поцелуем, который вдыхает в мою душу жизнь. Его пальцы прижимаются к моей коже так плотно, словно он пытается впитать меня всю, и наши губы сливаются до тех пор, пока мы не становимся звездами, которые, столкнувшись друг с другом, взрываются и окрашивают великолепными красками ночной небосвод.

Поцелуй подходит к концу, и, пока мой разум еще в тумане, я слышу, как Уильям с беспредельной ненавистью произносит мое имя. В зале стоит убийственная тишина.

Я нахожу взглядом Уильяма. Он стоит у подножия лестницы в окружении семьи и друзей. Там Лоретта. Гвинет. Ларри. Его щит. Все они с порицанием смотрят на нас. Но меня уже не волнует, что они думают обо мне. И от осознания этого кружится голова.

Ледяной взгляд Лоретты мечется между мной и Уильямом.

— Это неприемлемо, — с отвращением цедит она. — Кто-нибудь, объясните немедленно, что происходит.

— Почему бы вам не спросить Уильяма и Гвинет?

— Валентина! В библиотеку, — приказывает Уильям, его лицо багровеет. — Сейчас же!

Раньше я бы подчинилась ему — настолько сильна была его власть надо мной.

Но не теперь.

И никогда больше.

— Нет. — Из меня рвется — и вырывается — медленная улыбка. — Я никуда не пойду. И больше не буду к тебе возвращаться, Уильям. Между нами все кончено.

Себастьен берет мою руку и, глядя на Уильяма, на Гвинет, на всех остальных, подносит к губам, объявляя меня перед ними своей. Он бросает моему мужу вызов, предлагает попробовать встать между нами. Попробовать разлучить, но Уильям остается на месте.

— Я так и думал, — говорит Себастьен сквозь зубы.

Потом поворачивается ко мне и усмехается своей прежней бесшабашной улыбкой.

— Хочешь уйти отсюда, моя милая совушка?

И совсем как той ночью в Париже, когда он шепнул мне те же слова, в моем сердце формируется тот же ответ.

— Боже, да.

 

Глава 31

В отеле реальность и мир ускользают. Слова теряют значение. Здесь есть лишь тишина, волшебная тишина, и чудесный мужчина, стоящий передо мной. Я смотрю на него, впитывая его варварскую красоту за все те дни, недели и месяцы, проведенные без него.

У меня перехватывает дыхание.

Без него я находилась в оцепенении. Мое тело было безжизненным. Высохшим. Но когда наши взгляды встречаются, мое сердце вновь начинает стучать. Быстрее. Сильнее. В венах начинает пульсировать жизнь. В легкие врывается воздух. И все благодаря ему.

От нервов мои движения становятся неуклюжими. Я еле дышу. Меня распирает неукротимое счастье. Сейчас важно лишь настоящее. Настоящее с ним.

Не знаю, кто сделал шаг вперед первым, но вот его руки обнимают меня, и каждая клеточка в моем теле поет. Наконец-то! Наконец-то! Я растворяюсь в его сладких объятьях.

Потом, ошеломленная нахлынувшими эмоциями, опускаю взгляд в пол, не в силах понять, стою я или лечу.

— Не надо, — шепчет он хрипло, приподнимая мой подбородок. — Не отворачивайся… Я так долго не видел тебя.

— Я сплю, Себастьен? — Я притрагиваюсь к его щеке. — Я тебя вижу. Чувствую. Но боюсь, что все это сон. Что наутро я открою глаза, а тебя здесь не будет. Что я снова вернусь в жизнь без тебя. Что… — Мой голос срывается, по щекам начинают струиться слезы радости — и печали. Потому что я столько времени потратила зря.

Себастьен подхватывает одну слезу большим пальцем.

— Я здесь. — Его руки дрожат, пальцы словно хотят впитать каждую мою черточку. И любовь, которую я вижу в его голубых, как небо, глазах, исцеляет меня точно святая вода. — Я с тобой.

— Я думала… когда я уехала… Я думала, что…

— Что я больше никогда не захочу тебя видеть?

Я киваю.

— Моя милая дурочка, — хрипло говорит он. — Я приехал, потому что нуждаюсь в тебе. Потому что без тебя я ничто. Я приехал, потому что люблю тебя. Слышишь? Люблю. — Он целует меня — нежно, страстно, бездумно. — Я люблю тебя, — повторяет, целуя снова и снова, пока во мне, освещая меня изнутри, взрываются маленькие фейерверки. — И никуда больше не денусь.

— О, Себастьен. — И я — со всем, что я есть, — отвечаю на поцелуй, поглощая его слова, дыхание, ласки, пока они благословляют меня. Сердце, полегче, прошу себя я. Но оно повторяет: вот оно. Это жизнь. Это любовь. Чувствуй все это. И верь в него. Верь.

Мы слепо добираемся до кровати, ложимся и превращаемся в сплетение рук и языков. Одежда слетает с нас вместе со страданиями, с прошлым, с обманом… и мы остаемся обнажены. Его сердце бьется рядом с моим. Во рту взрывается его вкус. Мы целуемся до тех пор, пока не начинает жечь губы, а потом целуемся немного еще. В жизни, полной конечных моментов, я нахожу бесконечность в нем и в нашей любви.

Когда мы прерываемся, чтобы вздохнуть, он накрывает меня своим телом. Потом приподнимается на локтях и смотрит на меня голодными, сияющими глазами. Окидывает взглядом мою голую грудь с покрасневшими, твердыми кончиками, а я ласкаю его твердую плоть, чувствуя, как ее жар просачивается в ладонь.

— Ты мне нужен, — хрипло шепчу ему, обхватывая его бедра ногами.

— Подожди. Хочу на тебя насмотреться. — Он отбрасывает с моего лица прядь волос. — Боже, как ты прекрасна. — Проводит по скуле пальцем, и по моей спине бежит невыразимо приятная дрожь.

— Как и ты, — срывающимся голосом отвечаю, впитывая глазами силу его мощных мышц и великолепие черт лица. Он словно торнадо, которое призывает покинуть укрытие, выйти наружу и стать свидетелем его разрушающей красоты.

— Днями и ночами я молился о том, чтобы ты вернулась ко мне. Я представлял тебя танцующей на моей кухне, лежащей в моей постели. — Себастьен соскальзывает чуть ниже и, втянув в рот мой торчащий сосок, играет с ним языком, а после кусает. Сквозь мое тело волна за волной проносится острый восторг.

Я беру его за руку и тяну ее себе между ног, где он нужен мне больше всего.

— Расскажи мне еще… — Я закрываю глаза, облизываю пересохшие губы, а его большой палец тем временем начинает выводить на моем клиторе восхитительно-медленные круги. Боже, этот мужчина знает, что делает.

Я издаю стон, а он снова поднимается вверх и смеется мне в ухо.

— Я представлял, как заполняю тебя. Как трахаю до тех пор, пока не помечаю каждый уголок твоего тела.

Он погружается двумя пальцами в мое влажное естество, и я ахаю от интенсивности этой безжалостной, но божественной ласки. Трепещу, а он начинает вторгаться в меня — с каждым разом все сильнее и глубже. Когда я, сходя с ума от желания, оказываюсь на самом краю, он проводит языком по моей шее.

— Я представлял, как заставляю тебя кончать — ртом, пальцами, членом, — и как тебе все это нравится. Как ты упиваешься каждой секундой. И это всего лишь начало того, что я планирую с тобой сделать.

Перестав ощущать его ласку, я издаю полусмешок-полустон. Он накрывает мою щеку ладонью, его пальцы, смазанные моей влагой, блестят, и мне нравится запах своей одержимости им. Я беру его за затылок и, притянув ближе к себе, ощущаю на коже сладость его дыхания.

— Сделай меня своей, Себастьен. — Я трусь о него, покрывая его твердокаменный член своей страстью. — Я твоя. Мое тело, руки, душа… все мое существо принадлежит только тебе.

Он целует меня с такой страстью, словно мой рот — это воздух, необходимый ему, чтобы жить. Потом, отстранившись, сжимает мой подбородок, заставляет посмотреть на себя и, приподнявшись на локте, проводит по моей промежности членом.

— Повтори еще раз.

Себастьен касается моего клитора членом, а потом одним глубоким, сильным толчком входит в меня. Стонет и кусает меня за плечо. Сильно кусает. И я, вскрикнув от боли и наслаждения, запрокидываю голову назад.

— Повтори.

Он вторгается глубже.

— Я принадлежу тебе.

Сильнее.

— Еще раз.

Все сильней и сильней.

— Я принадлежу тебе.

Он замирает, мои мышцы сжимаются вокруг него.

— Бог послал мне тебя, чтобы ты меня исцелила. — Он берет мои волосы в кулаки. — До встречи с тобой я расстался с надеждой.

Себастьен на миг закрывает глаза. Потом открывает, и я вижу в них блеск непролитых слез.

— Ты спасла меня.

Пока я поглаживаю его щеку, плотина сладких эмоций ломается, и я тону в нежности к этому человеку. Крепче обвив вокруг него свои ноги, я сцеловываю его слезы, целую его рот, его грудь. Всюду, куда только могу дотянуться. Желая запечатлеть в памяти его и этот момент.

— Я так сильно люблю тебя, прекрасный мой человек. Для меня есть и будешь всегда ты один. Только ты.

— Черт, Валентина. — Он зарывается в мою шею лицом, и мы пропадаем в бешеном ритме нашего секса. Своим телом во мне он изгоняет всех моих демонов. Больше не сдерживаясь, возносит нас к звездам — до самого рая. Мы падаем и разбиваемся, а после возрождаемся на простынях. Он трахает меня точно варвар, снова и снова объявляет своей — крестит меня святостью своего тела, своих поцелуев, своей любви.

На его языке — мое имя, на моем — его вкус.

Мы кончаем.

И ощущая, как в меня проливается его семя, как кожа пылает от его ласк, я чувствую себя как никогда целой. Живой.

***

Себастьен

Ночью я просыпаюсь от ощущения поцелуев. Я открываю глаза и вижу, что Валентина с мягкой улыбкой наблюдает за мной.

— Привет.

— Привет.

Мы поворачиваемся друг к другу лицом. Я подношу к ее губам руку и, очерчивая их, впервые замечаю в ее облике перемены. Она осунулась. Похудела. Под глазами залегла краснота.

— Я, должно быть, заснул.

— Да, ты устал.

— Ты спала?

Она качает головой. Вздыхает.

— Когда я вернулась, то столько раз просыпалась посреди ночи после снов о тебе, и… — кончиком пальца она рисует на моей груди сердце, — в общем, в такие моменты мне было больнее всего.

— Я здесь, Валентина. — Я обнимаю ее, целую в шею. Мне хочется стереть эти воспоминания, забрать себе ее боль. — И никуда не уйду.

Она прячет лицо у меня на груди и кивает.

— Похить меня. Увези туда, где мы сможем начать все сначала. Где нет прошлого и нет будущего, лишь настоящее. Где мы будем только вдвоем. Твое тело станет моим убежищем, моим домом. Хорошо?

— Прошлое больше не сможет коснуться тебя.

Проходит несколько секунд тишины.

— Я знаю. Я не позволю ему. — Она колеблется. — Я хочу объяснить… то, что случилось в Париже…

— Не сейчас. — Я беру ее руку, подношу к губам и целую. — Ты не обязана…

— Нет, пожалуйста. — Она умоляюще стискивает мои пальцы. — Позволь мне объяснить. Я хочу раз и навсегда оставить все это в прошлом.

— Хорошо.

— Уильям приехал в Париж и попросил простить его и дать ему второй шанс. Он казался таким несчастным, убитым. А я, дурочка, не разглядела, что он обманывает меня. Понимаешь, я долгие годы жила в окружении лжи и ничего другого не знала. А может, осознанно оставалась слепой, потому что открыть глаза было страшно. Не знаю. Еще я чувствовала себя такой виноватой.

Она опускает глаза на наши переплетенные пальцы.

— Я подумала, вот он мой муж, страдающий от моих рук, пока я влюблялась в тебя. Это заставило меня почувствовать себя недостойной. Нечестной. Я подумала, что предала его. Я больше не любила его, но какие-то чувства и обязательства, годы жизни между нами остались. По крайней мере, мне так казалось. Я не хотела уезжать от тебя. Но чтобы загладить вину перед Уильямом, чтобы искупить все ошибки, вернулась домой.

Когда она говорит, что, возможно, еще любила его, то от ревности у меня багровеет перед глазами. Так, что хочется вдарить кулаком по стене. Но ее следующее предложение разгоняет гневный туман у меня в голове. Я хмурю брови.

— Что значит «тебе так казалось»?

— Сейчас я до этого доберусь, и ты поймешь, в чем ирония. — Она издает печальный смешок. — Я вернулась обратно. В Гринвич, в свою прежнюю жизнь. И какое-то время все складывалось неплохо, хоть у меня и не лежало к этому сердце.

— Почему?

— Ты знаешь, почему.

— Скажи вслух. — Я усмехаюсь. — Хочу это услышать.

Она закатывает глаза, но улыбаясь.

— Потому что уже полюбила тебя. И люблю. Ты доволен?

— Чрезвычайно, — говорю я с таким чувством, словно только что стал нобелевским лауреатом. Хочу было попросить ее продолжать, но тут во мне, словно граната, взрывается воспоминание о том, как я приехал домой и увидел, что ее нет. И тогда я задаю ей тот самый вопрос, который столько ночей мучил меня: — Почему ты не попрощалась?

— Я хотела. Перед тем как уехать, я поднималась к тебе, но тебя не было дома.

— Софи попросила меня посидеть с детьми. — Я вздыхаю, мое сердце осаждает печаль. — Если б я только…

— Не надо. Не делай предположений. Этим ты только доведешь себя до безумия. Поверь мне, я знаю. — Она быстро целует меня. — Ладно, на чем я остановилась? А, да.

Валентина рассказывает о том, как отреагировал Уильям, узнав, что она хочет работать. О том, как затем все пошло под откос, об услышанном и увиденном на приеме и о произошедшем потом у них в спальне. Когда она доходит до этой части истории, мне требуется вся моя сила воли на то, чтобы сдержать порыв прямо сейчас встать с кровати, найти этого никчемного говнюка и уничтожить его. Но ее взгляд успокаивает меня.

Она берет мою руку, кладет ее на свою щеку.

— Мне жаль, что я не была достаточно храброй, но по крайней мере из этого получилось что-то хорошее. Я наконец поняла, каким человеком в действительности является Уильям. Думаю, чтобы очнуться, мне было необходимо это увидеть. Иначе я бы, возможно, никогда и не вырвалась из его странного плена. — Она улыбается. — Так что теперь я свободна. Все кончено. По-настоящему кончено.

— Мне все равно хочется убить его, — рычу я, недовольный тем, что ублюдок выбрался сухим из воды.

— Не надо. Для Уильяма нет ничего важнее внешних приличий. Случившееся сегодня достаточно наказало его. — Она смотрит на меня. Долго-долго. — Боже мой, я так сильно люблю тебя.

— Хорошо, — говорю я и выбрасываю Уильяма из головы. Ни ему, ни даже воспоминаниям о нем не встать между нами. — Потому что мне нужно очень много любви.

— Да? — Она выгибает бровь, и в ее взгляде вспыхивает соблазнительный огонек. — А о каком конкретно количестве идет речь?

— Ну, даже не знаю… — Я разыгрываю дурачка, беззастенчиво наслаждаясь собой.

— Сыграем в горячо-холодно, чтобы узнать?

— Вот это уже интересно… Но как ты планируешь…

Она усмехается. Встает над моими бедрами на колени, и мой член при виде ее стройного тела, на котором остались следы моих губ, моих рук, моментально пробуждается к жизни. Валентина, посмеиваясь, наблюдает за мной, пощипывает соски, играет со своими грудями.

— Горячо?

Я откашливаюсь.

— Пока непонятно.

— Ах вот как? — Она ложится на мою грудь, опускается на мой член и начинает тереться о него своей плотью. — Горячо?

— Теплее. — Я со стоном берусь за ее бедра, а она, эта дерзкая женщина со смехом в глазах, продолжает мучить меня.

— Хм… — Она похлопывает пальчиком по подбородку, обдумывая свой следующий шаг.

Потом поднимается, садится рядом с моими ногами, и мне хочется расплакаться, как чертову малышу.

— А ну-ка вернись, хулиганка, и доведи начатое до конца.

— Не-а.

И тут все связные мысли улетучиваются из моей головы, потому что Валентина берет мой член в руку, подводит его ко рту и начинает лизать и посасывать головку.

С моего языка слетает долгое, замысловатое ругательство.

— Сейчас тоже просто тепло? — саркастично спрашивает она, задевая губами мой член.

— Черт побери, женщина. — Я прикрываю ладонью глаза. — Ты хочешь убить меня.

— Возможно, — хихикнув, отвечает она. — У меня получается?

— Еще как.

Она проводит по всей моей длине языком — медленно, заставляя прочувствовать каждую мучительную секунду.

— Прости, я, кажется, не расслышала. Ты сказал, тепло или что?

— Горячо, — выдыхаю я. — Горячо.

— Я так и думала, — смеется она, а потом наклоняется и трахает меня своим ртом.

Да, Боже, ты добр.

 

Глава 32. Себастьен

— Себастьен?

Сонный, довольный после любви, я поглаживаю ее по спине. Она такая теплая, такая приятная.

— М-м?

— Расскажи мне о грозах.

Мои пальцы замирают.

— Почему они так воздействуют на меня?

Валентина кивает.

— Помнишь, что ты сказала о картине, которую я тебе подарил?

Она хмурит брови.

— Да. Что мне стало за тебя больно.

— Ты уловила самую суть. Я посвятил ее женщине, которую очень сильно любил. Ее звали Поппи.

— Ясно. — Она нерешительно кивает. — Можно спросить, что случилось?

Я вздыхаю и притягиваю ее ближе, пытаясь ощутить ее всю. Больше, чем когда бы то ни было, мне надо знать, что она рядом.

— Пьяный водитель поехал на красный. Она даже не дожила до больницы. — Помолчав, я сажусь, провожу руками по волосам. — Она была на четвертом месяце беременности.

Валентина тоже садится и со спины обнимает меня.

— Себастьен, мне так жаль…

— В тот день лил сильный дождь, который, пока я ехал в больницу, превратился в грозу. Я должен был поехать с ней вместе, но что-то возникло, и мне пришлось остаться в Лондоне. На ее месте должен был быть я, Валентина. Я. В машину врезались с водительской стороны. Если бы за рулем, как следовало, сидел я, она была бы жива. Она заслуживала того, чтобы жить.

Я отворачиваюсь к окну, замечаю, что рассвет окрасил небо в нежно-розовые, лавандовые и кремовые цвета. Глаза моей памяти переносят меня обратно в тот день.

— Довольно долгое время я хотел просто умереть, чтобы перенестись к ним. В моменты прояснения я надеялся, что вот-вот проснусь от кошмара и увижу, что она спит рядом со мной. Я искал ее в своих снах, мечтая увидеть хоть что-то — улыбку, вздох или взгляд. Иногда мне везло. Потом наступало утро, а вместе с ним бесконечная боль. Подушка оказывалась мокрой от слез, а простыни покрыты тоской моего тела.

Валентина обнимает меня сильнее и целует в плечо. Она не произносит ни слова, но этого и не нужно. Мне достаточно просто знать, что она рядом. Для меня это — все.

— Я думал, что я не выживу.

— Но ты выжил, и это самое главное. И она не исчезла. Ее память жива. — Отпустив меня, Валентина перемещается, садится верхом ко мне на колени и кладет ладонь мне на сердце. — Она здесь. И будет жить там всегда.

— За что же мне так повезло с тобой?

Она целует меня в кончик носа.

— Думаю, этот вопрос стоит задавать мне.

Я накручиваю ее волосы на ладонь и заставляю посмотреть на себя.

— Поедем в Париж вместе со мной. Мой рейс через два дня.

— Что? — Она несколько раз моргает.

— Тебя ничего здесь не держит. — Я покрываю ее лицо поцелуями. — Давай вернемся домой?

Она обнимает меня за шею, сцепляет там пальцы.

— А как же Уильям? Мне надо оформить развод.

— Легко. Нанимаешь себе адвоката и все дела решаешь по телефону, а когда понадобится подписать документы…

— Ты кое о чем забываешь.

— О чем?

— У меня нет денег Уильяма, так что я не смогу все это оплатить. Тетя оставила мне небольшое наследство, которого, если жить скромно, хватит на несколько месяцев, но…

— Тогда переезжай ко мне, и я все оплачу. Господь свидетель, у меня денег больше, чем мне может понадобиться.

Покачав головой, она закусывает губу.

— Я не могу разрешить тебе так поступить.

— Ты о деньгах?

— В том числе и о них.

— Тогда вернись на работу к господину Лемеру и помогай мне платить по счетам. Валентина, я не хочу владеть тобой в таком смысле. Не хочу становиться твоим тюремщиком. Я просто хочу любить тебя — свободно, безо всяких ограничений. Я хочу быть твоим равным партнером. — Я прижимаюсь лбом к ее лбу. — Валентина, я простой человек и многого от судьбы не прошу. Любимая женщина, теплая постель и крыша над головой — вот и все, что мне нужно. Разреши мне заботиться о тебе и любить тебя, — прибавляю я тихо, вытирая слезы, которые начинают скатываться по ее нежным щекам. — И все. До тех пор, пока ты будешь не против.

— Мой замечательный, замечательный человек… Дело еще и в другом. Большую часть своей жизни я зависела от мужчины. Уильям стал моим костылем. — Усмехнувшись сквозь слезы, она поправляется: — Был моим костылем. Замужем за Уильямом я ощущала себя в безопасности и, хотя наш брак развалился уже очень давно, продолжала держаться за него, потому что он был моей страховочной сеткой. Но теперь, когда с этим покончено, я хочу доказать себе, что способна самостоятельно стоять на ногах. Я хочу научиться не сдаваться из страха и побеждать в своих битвах сама.

— Валентина, ты не обязана биться одна. Я могу быть рядом с тобой.

— Я знаю, но это мой бой. В котором я должна победить, чтобы вернуться к тебе. Если же я прямо сейчас улечу в Париж и перееду к тебе… — Она встряхивает головой, потом подносит к губам мою руку и целует ее. — Себастьен, я так сильно люблю тебя. Но мне нужно время, чтобы разобраться в себе, перегруппироваться и решить, кто я есть.

Я слышу ее. Даже, кажется, понимаю, но, черт побери, от этого не становится легче. Взяв ее за затылок, я притягиваю Валентину к себе и целую со всем, что я есть. Я отпускаю тебя не потому, что хочу, говорит мой отчаянный поцелуй, а потому что так надо. И еще потому что я знаю: ты вернешься ко мне. А я к тебе. Жди меня. Жди. Когда поцелуй подходит к концу, мы оба эмоционально разбиты.

— Я только-только вернул тебя и будто снова теряю.

— Ты не теряешь меня. — Она берет меня за волосы и заставляет посмотреть правде в своих глазах. — Это всего лишь время. За которое мы станем сильнее.

— Письма тоже будут запрещены? — шучу я, пытаясь поднять нам настроение и в то же время до смерти боясь, что она скажет «да».

— Нет, не будут. — Она, хоть и находится снова на грани слез, пробует улыбнуться.

Мы обнимаем друг друга, одновременно поняв, что нам осталось провести вместе считанные часы. Но такова жизнь. Она редко играет по-честному. Я мог бы переехать в Нью-Йорк, чтобы быть к ней поближе, но так будет неправильно. Она просит дать ей пространство и время, и я соглашусь, хоть для меня это все равно, что отрубить себе руку. Воспоминания, сотворенные в четырех стенах этого номера, помогут нам справиться. В грядущие дни они станут хлебом для наших изголодавшихся душ.

Ее взгляд ненадолго ложится на очертания небоскребов за окнами, затем вновь переходит ко мне. На ее скулах проступает румянец. Глаза вспыхивают новым ярким огнем.

— Придумала! Сейчас мы посмотрим кино.

— Валентина, серьезно?

— Обещаю, фильм будет со смыслом. — Она со смехом целует меня. — Смотрел «Незабываемый роман»?

— Так-так, продолжай.

— Я знала, что рано или поздно найду фильм, который любим мы оба, — усмехается Валентина. — Помнишь, как герой Кэри Гранта и героиня Деборы Керр договорились встретиться через шесть месяцев на смотровой площадке «Эмпайр стейт билдинг», если их чувства останутся неизменными?

— М-м, но мы ведь уже знаем, какой там конец.

— Ш-ш. — Она целует меня в губы. — Если для тебя ничего не изменится, — целует глаза, — встреться со мной через шесть месяцев на вершине Эйфелевой башни. — Целует щеки. — Скажем, в два часа дня? — Целует мой рот, и у ее губ вкус встречи, и расставания, и обещания, что мы встретимся вновь. А еще нового будущего и надежды.

— Через шесть месяцев, значит?

Она кивает, покрывая жадными поцелуями мою челюсть.

— У нас есть наша любовь. — Она втирается в меня бедрами, раскрывая для моего члена свое теплое естество. — И никто ее у нас не отнимет.

Я толкаюсь в нее своей растущей эрекцией. Мне надо взять ее, овладеть ею. Сейчас.

— Я буду ждать тебя, — рычу я ей в ухо, потом кусаю за мочку.

— Хорошо. — Она улыбается, и я вижу в ее улыбке все наше будущее, простирающееся впереди. — А теперь перестань болтать и трахни меня.

— Со всем своим гребаным удовольствием.

Я снимаю Валентину с коленей, переворачиваю на живот — она взвизгивает — и усаживаюсь на ее ноги верхом. Двигая членом между ее ягодиц, я наклоняюсь и покрываю поцелуями ее спину. Потом касаюсь языком солоноватой кожи на ее шее.

— Тебя когда-нибудь трахали вот сюда? — Я тру ее дырочку и чувствую, как она сжимается под моим большим пальцем.

Она со стоном стискивает простыню.

— Н-нет…

Я подношу руку ко рту, смачиваю два пальца слюной и вновь начинаю дразнить ее сладкий вход. Маленькими кругами потираю его и наконец, преодолев сопротивление, медленно ввожу в нее кончик пальца. Двигаю им, входя в ее попку все глубже и глубже.

— Хочешь, чтобы я это сделал?

— О боже, — стонет она, и мой член становится твердым, как сталь.

Добавив еще один палец, я продолжаю мучить ее.

— Хочешь, чтобы я оттрахал твою сладкую попку?

— Я… — Она крутит головой из стороны в сторону, толкается задом ко мне. — Просто возьми меня. Я не могу больше ждать. Пожалуйста, Себастьен…

Она вскрикивает, когда я вытягиваю пальцы наружу. Мои руки неспешно обводят ее плечи, лопатки, спускаются к бедрам. Наше дыхание становится затрудненным, мы хотим большего. Я раздвигаю ее ягодицы, готовый войти в нее…

И застываю.

Вот черт.

— Что? — выдыхает она, оглядываясь через плечо. Валентина похожа на языческую королеву. Ее взгляд прожигает насквозь. — Почему ты остановился?

— Нет смазки, — проклиная свою удачу, говорю я.

Она нервно смеется.

— А без нее никак?

Хмыкнув, я шлепаю по ее великолепному заду.

— Боюсь, нет.

— Ее можно чем-нибудь заменить?

— Я не… — Тут я вспоминаю про бутылочку лосьона, которая стоит в ванной рядом с шампунем. Поднимаю взгляд к небесам и быстро благодарю их. — Я скоро приду. Не шевелись, — говорю, после чего наклоняюсь и кусаю ее за ягодицу.

Вернувшись, я вижу Валентину на четвереньках. Длинные темные волосы струятся по ее молочно-белому телу. Щеки горят огнем. В глазах — звезды. Припухшие губы помечены мной. Она чарующе улыбается, совращая меня. Боже. Эта женщина станет моей погибелью.

— Нашел, что хотел?

Забравшись назад на кровать, я кладу бутылочку рядом с собой.

— Да.

Я встаю на колени у алтаря ее тела. Наклоняюсь и покрываю ее кожу обжигающими поцелуями, пока не добираюсь до попки, соблазнительно поднятой вверх. Я раздвигаю ее и провожу языком от сморщенного входа между ее ягодиц до истекающей влагой промежности.

— Такая чертовски красивая. — Я вдыхаю ее, желая, чтобы это мгновение длилось вечно.

Двигая бедрами, она смотрит через плечо, смотрит, как я целую, исследую, вылизываю ее тесный вход. У нее закатываются глаза. Она закусывает губу, потом чертыхается, умоляя, чтобы я взял ее и прекратил ее муки.

— Еще нет.

Я раздвигаю ее ягодицы и, зарывшись между ними лицом, трахаю ее языком.

— Я больше не могу… ты мне нужен… — всхлипывает она, умоляя.

— Что именно тебе нужно? Скажи это вслух.

Она стонет.

— Твой член. Во мне. Возьми меня, умоляю.

Наши тела покрывает испарина. Окна запотели. Простыни сброшены на пол. Воздух пропитан ароматом нашего секса.

Это жизнь.

Это красота.

Я встаю у нее за спиной. Открываю бутылочку, выдавливаю на ладонь немного лосьона и смазываю себя. От предвкушения кружится голова. Несколько раз сжав член в кулаке, я подвожу головку к ее заду и медленно прижимаюсь к тесному входу между ее раздвинутых ягодиц.

— Черт, — вскрикивает Валентина.

— Остановиться? — спрашиваю через силу. Чувствовать и смотреть, как ее тело мало-помалу принимает меня, словно умирать прекрасной мучительной смертью.

— Нет. — Она жмется ко мне, выгнув спину. — Мне нужно больше…

— Уже почти все, — кое-как сдерживаясь, отвечаю ей хрипло. Это так тяжело — брать ее медленно, когда больше всего на свете хочется одного: оттрахать ее до потери сознания.

— Пожалуйста…

После этих слов я срываюсь. Хватаюсь за ее бедра и вталкиваюсь до конца, потом, боясь, что вот-вот кончу в нее, закрываю глаза и запрокидываю лицо. Нет таких слов, чтобы описать ощущение, как она туго сжимает меня.

— Все хорошо?

Она кивает.

— О боже, да. Но я хочу тебя глубже. Хочу еще.

Хмыкнув, я берусь за ее бедра, толкаю вперед и начинаю вторгаться в нее. Сначала я двигаюсь медленно, вхожу неглубоко. Отодвигаюсь, чтобы в ней оставался лишь кончик моего члена, а затем агрессивно и сильно вталкиваюсь обратно. Снова и снова.

— Сильнее… — молит она. — Да, еще…

— Черт, Валентина. — У меня вырывается стон.

Каркас кровати гремит, толчки моих бедер становятся все мощнее и чаще. Я хочу разрушить ее. Окончательно. Дотягиваюсь до ее клитора, начинаю ласкать его, и ее стоны превращаются в крики.

Я сжимаю ее волосы в кулаке и поворачиваю к себе ее голову.

— Я даю тебе эти шесть месяцев, слышишь меня? — рычу я ей на ухо. — Шесть месяцев. — Я оборачиваю ее шею ладонью и требовательно, жестоко целую ее. И моя прекрасная Валентина, моя роскошная женщина, дает все, что мне нужно. Добровольно передает мне свое тело и душу.

— Ничего больше я не прошу, — судорожно выдыхает она. Лаская свой клитор, он начинает сжиматься вокруг меня, наши движения становятся все хаотичнее, все отчаяннее. Я выпускаю зверя в себе на свободу и трахаю ее так сильно, так бесстыдно, так жестко, как только могу. Нас возносит так высоко, что мы достигаем нирваны. Когда я изливаю в нее свое семя, с моих губ срывается рваный стон, и она, выкрикнув мое имя, тоже кончает.

Вот оно.

Полная капитуляция.

Отныне она принадлежит мне, а я ей.

И ни времени, ни расстоянию больше не встать между нами.

 

Глава 33. Валентина

На следующее утро…

Полусонная, я ищу Себастьена, но мои руки находят лишь вмятину на подушке, где он должен лежать. Я сажусь и зеваю, прогоняя остатки сна.

— Себастьен?

Я оглядываюсь. Его нет. Свет в ванной выключен, дверь открыта, и там никого. За столиком у окна тоже никто не сидит, как и на диване напротив кровати.

Странно.

Гадая, который час, я поворачиваюсь к будильнику, стоящему на тумбочке у кровати, и замечаю около телефона листок с логотипом отеля. Мои пальцы сами собой немедленно дотягиваются до записки.

«Пора покормить тебя яйцами. Скоро вернусь.

Люблю тебя. С.»

Усмехаясь, я плюхаюсь назад на кровать и сладко потягиваюсь. Мое удовлетворенное тело болит, но еще я полна сумасшедшей энергии. С нами все будет в порядке. Я это знаю. Ночью (или, точнее сказать, ранним утром), когда Себастьен попросил меня вернуться в Париж вместе с ним, я испытала сильное искушение согласиться. И испытываю его до сих пор. Ведь что может принести мне больше счастья, чем возможность наконец-то быть с ним безо всяких тревог, безо всяких ограничений и любить его? Просто любить. Но в глубине души я понимаю, что прежде, чем заводить новые отношения, я должна разобраться в себе. Мне надо понять, что делать со своей жизнью. Научиться быть Валентиной, которая не является тенью мужчины. Несмотря на свою безграничную любовь к Себастьену, я должна убедиться, что я ним не потому, что я вынуждена, а потому что хочу. Что отдаю Себастьену любовь добровольно и безо всяких условий.

Я смотрю на записку и, зная, что мы поступаем правильно, улыбаюсь.

Наша любовь укажет нам путь.

Отложив записку, я встаю и ухожу в ванную, чтобы принять душ. Но включив воду, слышу стук в дверь. Хмурюсь. Может, Себастьен забыл ключ? Выключив воду, я накидываю его белую рубашку.

— Иду!

Охваченная счастливым, радостным возбуждением, я спешу открыть дверь.

— Ты что, забыл ключ… — Но тут мой взгляд наталкивается на зеленые глаза, и я перестаю улыбаться.

— Здравствуй, дорогая. Скучала по мне?

И я понимаю: это конец…

 

Глава 34. Валентина

Как говорила мне тетя, если хочешь узнать, что о тебе думает человек, надо просто посмотреть ему в глаза, и ты увидишь ответ, потому что глаза — это зеркало души.

Глаза Уильяма приглашают влюбиться. Он смеется — и они ярко сияют. Он целует тебя — и они обжигают огнем. Они могут заставить поверить абсолютно во все, что он хочет. Они прекрасные и в равной степени лживые.

Точно, как он.

Впрочем, он больше не прячется за враньем.

Пока он глядит на меня, я вижу в зеленой пропасти его глаз лишь чистую, неприкрытую ненависть.

— Ты не собираешься пригласить меня пройти внутрь? — любезным тоном интересуется он.

Я облизываю внезапно пересохшие губы.

— Как ты меня нашел?

— Отследил твой телефон.

Он делает шаг вперед.

Я отступаю. По моей спине бежит дрожь.

Не показывай, что боишься.

Не надо.

Не смей.

— Не знаю, зачем ты потратил время на то, чтобы приехать. Я же сказала, между нами все кончено.

— Да неужели? — Он улыбается бездушной улыбкой, и меня до костей пробирает мороз.

— Именно так, — говорю я, чувствуя себя рядом с ним словно в ловушке. — А теперь уходи, пока я не позвонила охране.

— Чтобы они сделали что? Ты моя жена. — Прежде чем я успеваю понять, что происходит, он обхватывает рукой мою шею и сжимает ее словно в тисках. — Думала, что сможешь так просто сбежать от меня?

Он толкает меня и, пинком закрыв дверь, пришпиливает к стене. Из моих легких выходит весь воздух.

— Да, чертова шлюха?

— Уильям, пожалуйста… — Я цепляюсь за его руки на шее. — Отпусти. Я не могу дышать.

— Ты выставила меня на посмешище перед семьей и друзьями. — Он снова встряхивает меня, ударяя о стену. — Если бы ты меня слушала, ничего этого не было бы. Но нет, тебе понадобилось разыграть из себя жертву. Бедная маленькая Валентина…

С каждой проходящей секундой Уильям становится все злее и злее. Испуганная до смерти тем, что он может сделать со мной, я пытаюсь его урезонить.

— Уильям… — От нехватки воздуха комната кружится, как и моя голова, и я на секунду закрываю глаза. — Не надо. П-пожалуйста… давай поговорим.

Но Уильям потерялся в джунглях безумия, его лицо, когда-то красивое, искажено ненавистью.

— Ты же знаешь, что виновата сама. Не будь ты настолько фригидной, мне бы не пришлось трахать других.

Его хватка немного ослабевает, когда он опускает взгляд на мое тело, ощупывая им очертания моих грудей под рубашкой. Он пробирается рукой под подол, и его пальцы находят мое обнаженное, ноющее после ночи, еще полное Себастьеном естество.

— Шлюха, — говорит он спокойно. Подносит пальцы к лицу и вдыхает мой запах. — Все это время ты трахалась с ним у меня за спиной. Да? Отвечай.

— Ничего… не было, — пытаюсь сказать, но слова больше похожи на хрип.

Он начинает медленно, целенаправленно сжимать мою шею.

— Нет ничего приятней, чем смотреть в твои глаза, пока я забираю у тебя жизнь.

— Я не могу дышать…

Все расплывается…

Нет.

Я не дам Уильяму победить.

Я часто моргаю. В ушах стоит звон, в крови бушует адреналин. Мобилизовав все свои силы, я начинаю молотить его кулаками, стараясь освободиться, но он слишком силен.

Тогда я коленом бью его в пах, и он, воя от боли, падает на пол. Но прежде, чем я успеваю сделать хоть шаг, ловит меня за лодыжку. Я падаю, а он наваливается на меня и, прижимаясь эрекцией к моему естеству, пытается разорвать ворот рубашки. В этот момент мы слышим звон. Наши взгляды переходят к двери, и мы видим Себастьена, он тяжело дышит, на лице — гром и ад.

Себастьен похож на падшего ангела, пришедшего наказать согрешивших. Двумя молниеносными большими шагами он доходит до нас и отшвыривает Уильяма в другой конец комнаты.

— Пошел прочь от нее, — с ненавистью говорит он сквозь зубы.

Уильям моментально встает и одергивает одежду.

— Можешь забрать ее, — говорит он, отступая от нас. — Эта сука больше мне не нужна.

Себастьен сбивает Уильяма с ног и, когда они оба падают на пол, начинает безжалостно бить Уильяма по лицу и всюду, куда только может попасть. Сначала Уильям пытается сопротивляться, но Себастьен больше, быстрее, злее, чем он.

— Себастьен, не надо, прошу! Он не стоит того. Остановись! — умоляю я, задыхаясь. Но мои слова до него не доходят, потому что желание наказать Уильяма захватило его целиком. Думай, Валентина, думай. Ты должна прекратить это.

Отбросив в сторону осторожность и наплевав на то, что я могу пострадать, я подползаю к ним.

— Любовь моя, пожалуйста, он того не стоит. Вернись ко мне. Отпусти его.

Почувствовав на своей спине мою руку, он застывает и с безумным выражением на лице поворачивается ко мне.

— Вернись ко мне, Себастьен. Вернись.

— Валентина. — Себастьен моргает и словно выходит из транса. Он отпускает Уильяма, который лежит на полу словно куча грязи, встает и, бережно взяв меня за руку, поднимает в свои объятья. — Ты цела? — Он ощупывает меня всю. — Что он успел с тобой сделать?

— Все хорошо, — говорю я сквозь обжигающую боль в шее и обнимаю его. — Я в порядке.

Уильям издает стон, переводя наше внимание на себя. Он катается по полу, держась за живот, все лицо залито кровью.

Я вжимаюсь в Себастьена, не давая ему вернуться к уничтожению этого никчемного человека.

— Валентина… — Взгляд Себастьена мечется между мной и Уильямом и наконец останавливается на моей шее. Из его горла вырывается сдавленный рык. — Валентина, что с твоей шеей? Он хотел задушить тебя? Я убью эту тварь.

— Пожалуйста, Себастьен, останься со мной, — вцепившись в него, умоляю я голосом, и руками, и всем, что у меня только есть. — Отпусти его. Он того не стоит.

Себастьен замирает. Кивает, затем смотрит на Уильяма.

— Если ты хоть когда-нибудь подойдешь к ней ближе, чем на пятьсот метров, считай, что ты труп. А теперь убирайся отсюда, пока я не прикончил тебя, сукин ты сын.

И я впервые за все время, что знаю его, вижу в глазах Уильяма страх. Он часто кивает, кое-как поднимается и без оглядки выбегает за дверь.

— Посмотри на меня, — говорит Себастьен. Завороженная им, я смотрю, как он бесконечно бережно берет мои щеки в ладони. Пока он изучает мое лицо, на его лоб падает прядь волос и частично закрывает его встревоженные глаза. — Ты уверена, что в порядке?

Я перевожу взгляд на дверь, через которую Уильям навсегда покинул мою жизнь, потом снова смотрю на любимое лицо Себастьена. Я накрываю его пальцы своими. Все мое тело дрожит от любви к этому невероятному, прекрасному человеку, она проносится сквозь меня, словно поток очищающей родниковой воды.

Когда наши взгляды встречаются, я понимаю, что со мной все будет в порядке.

Обязательно.

Я снова восстану.

Я поднимусь среди руин моей жизни и восстановлю себя. И если по пути я поранюсь, то буду носить шрамы с гордостью, потому что они мои. Они — доказательство, что я не сдалась. Я упала. Но поднялась. И буду продолжать подниматься, пока не добьюсь своего. А любовь к Себастьену будет освещать мне дорогу, по который я снова вернусь к нему.

— Да. А если и нет, то обязательно буду.

 

Глава 35

Через шесть месяцев…

— Ну что, нервничаешь? — спрашивает по телефону Джиджи. — Сегодня великий день — Валентине наконец-то снова перепадет.

Ее возмутительный комментарий заставляет меня улыбнуться. После того, как распространились новости о моем грядущем разводе, я обрела в Джиджи союзницу и подругу. Мы стали очень близки, хоть я больше и не относилась к их миру. Она познакомила меня с Чарли, своим адвокатом, который умел творить чудеса. И какими бы хорошими не были адвокаты Уильяма, Чарли и его команда были в десять раз лучше. Бракоразводный процесс прошел гладко — ну, в той степени, в которой это было возможно с Уильямом и его семьей. Позже разгорелся новый скандал: Лоретта лишила его наследства, но он, будто кошка, приземлился на ноги и теперь, по словам Джиджи, встречается с обеспеченной светской львицей. Бедная женщина.

Встряхнув головой, я прогоняю Уильяма из головы. Сейчас — да и когда бы то ни было в будущем — мне хочется думать о нем меньше всего.

— Угадай.

— Сколько раз ты переодевалась?

— А… почему ты спрашиваешь? — Я смотрю на гору одежды, лежащую на кровати, и чуть-чуть вжимаю голову в плечи.

— Потому что знаю тебя, дорогая.

Я вздыхаю.

— Пять раз.

Она хрипловато смеется.

— Ох, Валентина, ну когда ты поймешь? Себастьену плевать, во что ты будешь одета — хоть в мешок от картошки. Он с любой одеждой сделает ровно одно: снимет ее.

Я вспоминаю два идиллических дня, проведенных в его гостиничном номере, и краснею.

— Боже, надеюсь, что ты права.

Пауза, и я знаю, о чем она спросит, еще до того, как она успевает сказать:

— Ты что-нибудь слышала от него?

— После того письма — нет…

Около четырех месяцев назад Себастьен прислал мне письмо. Он написал, что через Софи познакомился с одним человеком, который искал художника для серии портретов людей, живущих в отдаленных районах Китая. Заказчик был американцем китайского происхождения и таким образом хотел почтить своих предков. Еще он оказался одним из богатейших в мире людей и потому мог позволить нанять всемирно известного живописца. Себастьен загорелся этой идеей. Не из-за денег, но из интереса к жемчужинам цивилизаций, сокрытых в горах. Единственным, что заставляло его колебаться, была перспектива на несколько месяцев потерять возможность связываться со мной. В тех местах не было ни телефонной связи, ни интернета.

Я знала, что Себастьену хочется согласиться. Я еще никогда не видела в нем столько энтузиазма. И хотя все мое существо восставало против идеи несколько месяцев не контактировать с ним, я хотела, чтобы Себастьен был счастлив. И я написала ему, что сомневаться может лишь сумасшедший. Соглашайся. Я буду ждать тебя. Пятого октября ровно в два часа дня.

В последний раз мы связывались три месяца назад, когда он приземлился в Пекине. Вместо того, чтобы, как мы договаривались, написать, он позвонил. И мы проговорили много часов. Совсем как в Париже, только теперь все было намного, намного приятнее. И еще стоит сказать, что в сексе по телефону есть своя прелесть. В ту ночь расстояние на несколько коротких, счастливых часов стало ничем, и мы так и заснули — разговаривая друг с другом.

Жизнь продолжалась…

Три месяца миновали, и вот она я. Истосковалась по нему до боли в душе. Как только мой разум начинает перемещаться в сторону «а вдруг» и «что, если», я заглушаю его. Страх — та еще стерва, но оказалось, что я сильнее его, потому что мне надоело, до смерти надоело, разрешать ему брать контроль.

— Но Себастьен придет. — Я смотрю в зеркало. Женщина в отражении стоит прямо и гордо. Она заслужила все это. Она упорно трудилась, чтобы добраться сюда. Она улыбается, ее глаза ярко горят. — Я это знаю.

— Так держать!

Я задеваю взглядом часы на стене — без пятнадцати час, — и мое сердце пропускает удар.

— Ладно, Джиджи. Мне надо идти.

— Позже я рассчитываю услышать все пикантные детали. — Она серьезнеет. — Удачи, подруга.

— Спасибо. О, пока не забыла — я разрешила Линде взять выходной.

— Все уже под контролем. Я сама заменю ее.

— Погоди, что?

— Ну, это ведь и мой магазин. И мне скучно. Вот и решила немного помочь.

Вскоре после отъезда Себастьена я начала работать в цветочном магазинчике Мэг. Я многому научилась из этого опыта. Но однажды она пришла и сказала, что устала от отношений на расстоянии и уезжает к своему бойфренду в Сан-Франциско. А потом спросила, не хочу ли я купить ее магазин. У меня были тетины деньги, и, уйдя от Уильяма, я жила достаточно скромно, но моих сбережений все равно не хватало. Когда я под наплывом эмоций рассказала об этом Джиджи, она неожиданно предложила добавить недостающую сумму. Зная, почему она это делает, я испытала серьезный соблазн отказаться. Я хотела доказать, что способна справляться сама. Но ее рассуждения показались мне трезвыми и логичными: у Джиджи было предостаточно денег, и она искренне считала меня выгодным вложением средств. В итоге я согласилась. И спустя месяц мы стали гордыми владелицами La Bohème Flowers.

— Конечно. Спасибо тебе, — говорю я.

Она хмыкает.

— Не привыкай. А теперь беги. Даже я уже нервничаю.

Мы прощаемся и вешаем трубки. С волнением в животе я бросаю еще один взгляд на свое отражение.

— Валентина, готова?

Как никогда — отвечает мне сердце.

Я смеюсь, по моим венам струится волнение и восторг. Взяв сумочку, я выхожу из отеля, в котором остановилась, и отправляюсь на поиски своего будущего.

Но у судьбы оказались другие планы. Сначала я собираю все пробки. Потом мой таксист задевает чужую машину. Я выхожу, оставляю его и владельца пострадавшей машины орать друг на друга и, уже опаздывая, принимаюсь искать другое такси. И по счастливой случайности нахожу. Окей, возможно, судьба все-таки не ненавидит меня. Я сажусь и говорю таксисту, куда меня отвезти.

Смотрю на часы.

Без пяти два.

Черт.

Мне хочется плакать, когда я осознаю, что к нужному времени не успею. Вдруг, не увидев меня, он уйдет? У Эйфелевой башни я встаю в очередь с заранее купленным билетом и поднимаюсь на лифте. На втором этаже выбегаю, и меня немедленно окружают толпы людей. Уже два часа двадцать минут.

Во мне вскипает отчаяние. Я оглядываюсь, высматривая человека с дьявольскими огоньками в глазах. А потом вижу его. В ушах начинает звенеть. Он стоит спиной ко мне на другой стороне. Если б мое сердце могло вырваться из груди, оно бы взлетело до самых небес. Я подбегаю к нему, дотрагиваюсь до плеча, готовая поцеловать его… Но когда он оборачивается, у меня обрывается сердце. Я обозналась. Это не Себастьен. С вымученной улыбкой я извиняюсь и отхожу.

Два двадцать перетекают в два тридцать.

Проходят минуты. Я продолжаю мысленно повторять, что Себастьен придет. Он придет. Может, он, как и я, попал в пробку. Оцепенев, я обнимаю себя в попытке удержать надежду внутри. Я запрещаю ей ускользать.

Я вздыхаю. У меня опускаются плечи. Смех и разговоры вокруг затихают. Потом я вспоминаю про верхний этаж. Вдруг он меня не расслышал? Боже, наверняка так и есть. Я бегу к лифту, несколько раз нажимаю на кнопку. Лифт приезжает. Оттуда выходит большая группа людей.

Кроме одного человека.

Все мое тело начинает дрожать. Сердце взрывается в калейдоскопе эмоций. Наши взгляды встречаются, он улыбается, и меня накрывает вихрем надежды, счастья, любви.

Я вот-вот лишусь чувств.

— Себастьен, — шепчу еле слышно.

— Валентина.

Когда Себастьен выходит из лифта и сминает меня во всеобъемлющих крепких объятьях, у меня отказывают колени. Он вдыхает меня, и сквозь него проносится дрожь, а я дышу им. И все месяцы нашей разлуки испаряются словно дым.

— Ты пришел, — плачу я, цепляясь за его плечи и боясь отпустить. — Ты пришел!

— Ну конечно пришел. — Он гладит мою мокрую щеку, с мягкой улыбкой глядя в глаза. — Я ждал тебя, но, когда ты не пришла, подумал, что, может, стою не на том этаже и поднялся наверх.

— Это вышло случайно, — пытаюсь я объяснить свое опоздание.

Он стонет.

— Вот видишь, я же тебе говорил.

Я улыбаюсь сквозь слезы.

— Значит, вот как заканчивается наша история?

— Нет, моя совушка, — тоже улыбается он. — Так она начинается.