Эванджелина!

Остин выругался про себя. Уиттингтону и Сьюарду теперь конец!

Он тотчас изменил свой план, так как не мог бежать, оставив Эванджелину на милость Гейнсборо.

Слуга ответил ей:

— Капитана никто тут не видел, мисс. Доброй ночи.

— Но капитан Блэкуэлл забыл бумаги. И, насколько мне известно, очень важные.

Гейнсборо поспешил к двери гостиной.

— Джереми, впусти юную леди.

Джереми ничего не ответил. Но он, должно быть, открыл дверь, потому что Эванджелина вежливо поблагодарила его:

— Спасибо.

Ее легкие шаги прозвучали в холле. Остин подтянул колени к груди и обхватил их руками, напрягая все мышцы. Гейнсборо стоял в дверях, чуть покачиваясь; казалось, ноги у него дрожали.

Эванджелина сказала:

— Добрый вечер, сэр. Вы капитан Гейнсборо?

Ее серо-голубая юбка колыхалась на сквозняке, как и завитки волос, выглядывающие из-под шляпки. А ее голос, тихий и музыкальный, подействовал на все чувства Остина и успокоил его даже в этой опасной ситуации.

Коммодор откашлялся.

— Добрый вечер, мисс Клеменс.

— Капитан Блэкуэлл, кажется, кое-что забыл. Я решилась вторгнуться к вам, так как сочла это важным… О Господи!

Она вытаращила глаза при виде Остина. Потом проскользнула под рукой Гейнсборо и поспешила к любимому.

— Остин, что случилось? Ты ранен?

Гейнсборо, стоявший у нее за спиной, проговорил:

— Он поскользнулся и упал. С ним все будет в порядке.

Эванджелина опустилась на колени рядом с Остином. Ее рукав прошуршал, как весенняя листва, когда она протянула руку и коснулась его лица.

— Все будет хорошо, — сказал ей Остин. — Иди домой.

— Я подумала, что это важно. Потому и пришла.

Она выразительно посмотрела ему в глаза. И, наклонясь, незаметно подмигнула ему.

Остин подавил стон. Он знал: она пришла не потому, что подумала, будто он забыл бумаги. Она пришла, чтобы спасти его.

Она наклонилась еще ниже, и он чуть не растаял от ее свежего аромата.

Гейнсборо быстро подошел к ним.

— Вы принесли бумаги? Как мило с вашей стороны, дорогая. Вы можете отдать их мне. Остин собирался их принести.

Эванджелина встала. Остин видел ее парчовые туфельки, облегающие узкие ступни, — его гипнотизировала их изысканная женственность. Ему хотелось протянуть руки и провести ладонью по ее лодыжкам, хотелось прижаться к ним губами.

Эванджелина подошла к камину и стала спиной к Гейнсборо.

— Бумаги, которые он оставил, — это всего лишь список имен, насколько я понимаю. Вы уверены, что это те самые документы?

Коммодор медленно приближался к ней, не сводя с нее глаз.

— Конечно, моя дорогая. Они очень важны.

Эванджелина обернулась. Листы писчей бумаги зашуршали в ее руках.

— Но они не выглядят… очень уж важными.

Гейнсборо остановился и улыбнулся, хотя глаза его не улыбались.

— Женщине они могут показаться не очень важными, но уверяю вас: это те самые бумаги. — Он протянул руку. — Вы можете отдать их мне.

Эванджелина молча смотрела на него. Потом, быстро как молния, развернулась к камину и подняла бумаги прямо над огнем.

— Отпустите Остина. — В голосе ее слышалась истерика. А рука, державшая бумаги, дрожала.

— Дорогая, что вы делаете?

Остин вскочил на ноги.

— Эванджелина!..

Тут в дверях появился огромный Джереми. Он зарычал и шагнул к Эванджелине. Та поднесла бумаги ближе к огню. Гейнсборо застонал и отчаянно замахал слуге, давая понять, чтобы он стоял на месте.

Остин шагнул к камину.

— Эванджелина, отдай их мне.

— Нет. Не отдам, пока они не отпустят тебя домой.

Гейнсборо обливался потом.

— Да, конечно, он может идти домой, — сказал коммодор. — Он пришел только затем, чтобы отдать документы. Так что вы можете идти домой вместе.

Эванджелина посмотрела на Гейнсборо, потом — на Джереми и на Остина.

— Боюсь, я вам не верю. Позвольте Остину покинуть дом, а потом я отдам вам эти бумаги.

Мысленно улыбнувшись, Остин пробормотал:

— Я рад, что завтра мы поженимся. Потому что первое, что я сделаю как муж — изобью тебя до синяков за все это.

— Тогда я рада, что мы еще не женаты, — заметила Эванджелина.

Гейнсборо судорожно сглотнул.

— Он будет прав, если накажет вас, девочка. Делайте, как он вам говорит.

Остин же ужасно разозлился. Ведь Гейнсборо знал его пятнадцать лет, и все-таки он принял его слова за правду. Коммодор поверил, что он, Остин, может обидеть такую хрупкую и беззащитную женщину, как Эванджелина.

Ну, может, не такую уж беззащитную…

Ведь она, отважная и неукротимая, видела пиратов и мятежников, охранников испанской тюрьмы и английский фрегат, видела море и шторм, а сейчас готова была пойти на смерть, потому что думала, что так спасет его.

И он любил ее за это.

— Эванджелина, оставь эти бумаги и отправляйся домой.

Она прищурилась:

— Сам иди домой.

Лицо Гейнсборо посерело.

— Ради Бога, Джереми. Возьми бумаги.

Для такого крупного человека Джереми двигался очень быстро. Остин стал перед ним. Слуга замахнулся, но Остин перехватил его руку.

А Эванджелина бросила бумаги в камин, и пламя поглотило их.

Раздался отчаянный вопль Гейнсборо. Спотыкаясь, он пошел к камину, упал на коврик перед ним и попытался схватить бумаги, которые корчились в огне.

Остин оттолкнул Джереми, схватил кочергу и пошевелил бумаги в камине. Но Гейнсборо схватил их и попытался погасить огонь руками. Однако у него ничего не получилось — клочки почерневшей бумаги медленно опустились на ковер.

Гейнсборо завопил:

— Они пустые! Эти тоже пустые! Господи, помоги мне!

Остин же с облегчением подумал: «Наверное, мне придется устроить у себя дома тюрьму, как на корабле, и каждую ночь запирать Эванджелину там, чтобы удержать ее от таких безумных эскапад».

Джереми заревел и ринулся на него. Остин, замахнувшись кочергой, ударил его по плечу. Джереми взвыл и, отбив кочергу, снова накинулся на него.

Зазвенело разбитое стекло, затрещало дерево, и в комнату ввалились двое мужчин. Остин, который боролся за свою жизнь, не оглянулся, но он и так знал, что это Сьюард и лорд Рудольф Уиттингтон. Что ж, этих он тоже посадит в свою тюрьму. А они тотчас же набросились на Джереми, нанося слуге мощные удары, каждый — со своей стороны.

Джереми пискнул, как мышь, попавшая в лапы кошки, и упал на колени. Уиттингтон схватил его за волосы и тут же нанес ему удар в челюсть — как и полагалось в английском боксе. Джереми рухнул лицом на ковер и затих.

Сьюард засмеялся, а Уиттингтон, взглянув на свою руку, проворчал:

— Проклятие, у этой скотины железная челюсть.

— Остин!.. — раздался голос Эванджелины.

Она сидела на полу, держа голову Гейнсборо на коленях. Старик прижимал руку к груди, и дыхание, слабое и частое, вырывалось сквозь его посеревшие губы.

Остин опустился на колени рядом с ним.

— Сэр, что с вами?

— Мой мальчик… — едва слышно произнес коммодор дрожащими губами, и по подбородку его стекала слюна.

Остин взял его за руку — холодную как лед.

— Сэр, лежите тихо. Сьюард, пошлите за доктором.

Молодой человек кивнул и выбежал из комнаты.

А Гейнсборо, коснувшись плеча Остина, прошептал:

— Слишком поздно.

— Доктор скоро будет. Он вас спасет.

Серые губы искривились в усмешке.

— ТЫ всегда был чертовски упрям, а?..

Остин осторожно расстегнул жилет своего наставника. Положив ладонь на грудь старика, помассировал ее. Он видел, как это делал корабельный лекарь.

Гейнсборо стало немного легче дышать.

— Остин, сожги эти бумаги. Не порти жизнь хорошим людям. Они только хотят добра этой стране.

Остин ничего не ответил; он массировал грудь старика — ему хотелось поделиться с ним своей силой. Этот человек взял его, еще зеленого лейтенанта, на свой корабль и научил всему, что он, Остин, знал и умел. Он утешал его, когда умер его брат. И он сочувствовал ему, когда умерла его жена. А в эту ночь… Он угрожал ему, своему воспитаннику. И он умрет его врагом.

От этих мыслей у Остина заболело сердце. И ему захотелось домой, к друзьям, в обычную жизнь.

— Обещай мне… — прошептал Гейнсборо. — Не допусти, чтобы эти люди и их семьи подверглись унижению и суду. Они не смогут причинить зла, если не объединятся.

Эванджелина коснулась руки Остина, и он посмотрел на нее. Ее серые глаза за стеклами очков были полны слез, а губы дрожали.

Он был поражен тем, как хорошо она его понимала. Она жалела и умирающего старика, и его, Остина. Она каким-то образом поняла, что он сейчас терял.

Остин откинул волосы со лба наставника.

— Постараюсь, сэр. Кровь не прольется.

— У твоей жены есть мужество, — продолжал Гейнсборо. — Ничего общего с Катериной.

Остин спрятал улыбку. Его первая жена была хрупкой и беспомощной женщиной, нуждавшейся в служанках, которые выполняли за нее самую простую работу. А Эванджелина, в одной сорочке… Она победила тюремных охранников и спасла заключенного англичанина.

Он посмотрел в ее полные слез глаза.

— Иди домой. Уиттингтон, заберите ее.

— Да, конечно. — Лорд Рудольф подошел и протянул ей руку.

Она посмотрела на него и покачала головой:

— Нет, я не могу оставить Остина.

— Можешь, — возразил Остин. — Уиттингтон, я разрешаю вам связать ее по рукам и ногам и оттащить домой. Отведите ее к моим соседям и позаботьтесь, чтобы она оставалась там все время.

Эванджелина покачала головой:

— Но, Остин…

— Нет! Со мной все будет в порядке. Я хочу побыть один.

Эванджелина посмотрела на умирающего старика и дотронулась до его плеча.

— Мне очень жаль…

Гейнсборо открыл глаза.

— Благослови вас Бог, моя дорогая.

Остин подсунул руку под голову Гейнсборо и осторожно поднял его с коленей Эванджелины. Та медленно встала на ноги. А Остин снова стал массировать грудь своего наставника.

Тут послышался топот ног, и в комнате появился Сьюард. За ним следовал заспанный человек в расстегнутом сюртуке. Остин узнал в нем доктора, лечившего многих моряков. Этот человек спас жизни многих моряков, и Остин доверял ему.

Взглянув на старика, доктор помрачнел, и Остин понял, что шансов нет — Гейнсборо умрет.

Эванджелина, легонько коснувшись его плеча, направилась к двери. Лорд Рудольф тотчас последовал за ней. А Сьюард посмотрел на него с сочувствием, но ничего не сказал.

Опустившись на колени, доктор распахнул рубашку Гейнсборо и продолжил массаж, начатый Остином.

Часом позже капитан Блэкуэлл увидел, как его наставник, коммодор Гейнсборо, герой Революции, закрыл глаза и умер.

Эванджелина проснулась от шагов Остина в холле. Она лежала на диване в библиотеке, где попросила слугу разжечь огонь в камине. У слуги был синяк под глазом, и он все еще дрожал, вспоминая жестокую сцену в доме Гейнсборо. Огромный Джереми сбил его с ног, а потом ушел помогать своему хозяину удерживать Остина.

— Слугу Гейнсборо, — сказал он Эванджелине, — мистер Сьюард и лорд Рудольф доставили к судье.

Она протерла глаза. В окне серел рассвет, и, несмотря на огонь в камине и одеяло, которое она нашла наверху, ей было холодно.

— Остин?.. — Она услышала, что он остановился, потом медленно пошел к библиотеке.

Через несколько секунд Остин распахнул дверь. Свет в холле освещал его со спины, и он стоял неподвижно, молча разглядывая ее. Она понимала, что в любой момент он мог разозлиться и потребовать от нее ответа, — мол, почему она здесь, а не у миссис Милхаус, куда он ее послал. И он мог приказать ей вернуться туда.

Остин медленно отошел от двери и двинулся к дивану. Эванджелина села, кутаясь в одеяло. А он расстегнул свой сюртук, снял его и небрежно бросил на пол. Затем сел на диван рядом с ней, однако ничего не говорил. Лицо же его выражало полнейшее безразличие — таким его она еще никогда не видела. Обычно Остин Блэкуэлл был живым и подвижным, а его темные глаза, казалось, замечали все вокруг. Но сейчас жизнь словно покинула его, и это испугало Эванджелину больше, чем его гнев или высокомерие, если бы он их проявил.

Она коснулась его плеча.

— Остин…

Он повернулся и посмотрел на нее. Посмотрел так, как будто только что заметил ее.

— Остин, мне очень жаль… Понимаю, он был тебе как отец. Мистер Сьюард рассказал мне о нем, о том, как вы вместе сражались, как ты его почитал…

Остин прижал палец к ее губам. Взгляд его темных глаз был полон страдания и муки — настолько древних и глубоких чувств, что их трудно было понять.

Эванджелина коснулась его волос. От него пахло дымом и ночным воздухом. На виске, среди темных волос, виднелось несколько седых волосков.

Внезапно он привлек ее к себе и, уткнувшись лицом в ее шею, крепко обнял. Ей показалось, что он вот-вот заплачет, но он затих, по-прежнему крепко ее обнимая. Эванджелина закрыла глаза и поцеловала его влажные от тумана волосы.

Время шло. Оба молчали. И гулко тикали в углу часы. Когда же за окном зажегся золотистый рассвет, Эванджелина погладила его по спине и тихо сказала:

— Тебе нужно поспать. Я вернусь к миссис Милхаус. Она не знает, что я ушла. Я выскользнула незаметно, потому что не могла уснуть, не увидев тебя. Но я вернусь, если ты хочешь.

— Нет-нет. — Он поднял голову. Лицо его покраснело, а глаза блестели от непролитых слез. — Пожалуйста, останься. Я так устал от одиночества… — Она молча кивнула, а он добавил: — Останься со мной навсегда. Если мне придется жить на берегу, я хочу быть с тобой.

— Да, — шепнула Эванджелина. И тотчас вспомнила о планах, которые она строила с лордом Рудольфом перед тем, как он покинул ее в доме Милхаусов накануне вечером. Она нисколько не сомневалась: он и мистер Сьюард в точности выполнят ее инструкции.

Остин поцеловал ее в губы, и его поцелуй был горячий и страстный. Он взлохматил волосы Эванджелины, освобождая их от шпилек, а она обняла его и крепко к нему прижалась.

Эванджелина тихо застонала, когда поцелуй их наконец прервался. И в тот же миг Остин встал и подхватил ее на руки. Эванджелина не выпустила из рук одеяло, и оно потянулось за ней, как будто ей по какой-то причине нужны были эти плотные шерстяные складки.

Остин вынес невесту из комнаты, пронес через пустой холл и поднялся по лестнице. Стук его сердца отдавался в ее груди, и ей казалось, что у них с ним одно сердце и одно дыхание.

Наверху он повернул и понес ее сквозь тьму в комнату в передней части дома, туда, где она взяла одеяло. Там тоже было темно. Ни свечей, ни огня в камине, которые смягчили бы тьму, — только слабый свет, проникающий через закрытые портьеры.

Остин понес невесту к кровати, крепко прижимая ее к себе. Потом уложил на простыни. Одним коленом он оперся о матрас и расстегнул крючки, затем развязал ленточки на ее одежде. Его руки двигались быстро, точно, когда он снимал с нее платье, корсет, юбку и нижние юбки. Сняв туфельки и чулки, он уверенным движением стащил с нее рубашку.

Лежа на прохладных простынях, Эванджелина внимательно наблюдала за Остином — тот уже начал снимать с себя одежду, — глаз с него не сводила. Отшвырнув в сторону жилет, он стянул через голову рубашку, затем сорвал ленточку, которая держала его волосы. Темные пряди тотчас упали на его широкие плечи; крепкие же мышцы бугрились на могучей груди.

В следующую минуту он стянул сапоги, чулки и бриджи. И нагой, каким его создал Бог, шагнул к кровати. Он был предельно возбужден, и Эванджелина почувствовала: этой ночью не будет никаких любовных игр, никаких нежных слов, никаких ласк. Он был намерен немедленно взять то, что ему требовалось.

И это напугало ее. Она не верила, что сможет удовлетворить такого человека, как Остин Блэкуэлл. Ведь он был такой сложный, с такими неистовыми страстями… Ей хотелось понять этого загадочного человека, но она знала: он никогда не откроется ей полностью.

Однако сейчас он нуждался в ней, и она знала лишь один способ помочь ему.

Пристально глядя на любимого, Эванджелина протянула к нему руки.