На Дана’Мане холод жалит нещадно, лед сковывает мысли, стужа парализует мечты о свободе. Остаются только молитвы и чувство долга. На Дана’Мане уже давно готовятся к войне, вот только начала ее не видно. На Дана’Мане — острове проклятых, приюте глетчеров, снежных демонов и ледяного народа — жизнь трудна, но смерть еще труднее. Магам нужен каждый мужчина, каждая женщина, и смерть здесь — непростительный грех.

Издали остров кажется огромной ледяной и снежной пустыней с несколькими потухшими вулканами, выступающими из земли, словно пальцы похороненных исполинов. Он простирается на восток и запад до горизонта и дальше; чтобы пересечь его в самом широком месте с севера на юг, нужно двадцать дней. Когда извергается единственный живой вулкан на острове, здесь бывают наводнения, и огромные волны меняют рельеф на многие поколения вперед.

Если подплыть ближе, можно разглядеть поселения, разбросанные по низменностям у подножий гор. Их гряда изгибается вдоль берега моря, темнеющего вдали. Некоторые из сел давно покинуты, другие еще пытаются выжить. Над бесчисленными кострами клубится дым; между глыбами льда, плавающими у берега, мелькают лодки. Иногда из-под вечного покрова облаков медленно снижается сокол, подлетает к хозяину, чтобы снова взмыть к привычным для себя высотам. Здесь есть даже несколько ферм — там нечеловеческими усилиями убраны лед и снег, а на земле виднеются клочки зелени.

Еще ближе — и взгляду наблюдателя предстает селение, вцепившееся в длинный скальный язык. Он выдается в море на полмили. Благодаря своей форме он стал естественным волноломом; под его защитой укрылась гавань. Именно здесь, на Новой Земле, более века назад высадились маги и остатки их армии, выдворенные из Норилы далеко на юг, изгнанные в ссылку. Это место им подошло, и новая армия кроутов назвала его своим домом. Здесь швартовались корабли и лодки всех размеров — в большинстве своем крохотные рыболовецкие баркасы, а также несколько сухогрузов для перевозки материалов и людей по Дана’Ману и два больших судна, до краев набитые оружием. Гавань — место суетливое. Она разит вываленной на причал рыбой, часто несъедобной, отданной на поживу гнили, и оглушает лязгом металла от мерцающих на каждом углу кузниц. Один из военных кораблей пришвартован у волнореза, и каждый день огромная телега громыхает взад-вперед, загружая судно все новыми партиями оружия.

У мола — там, где Новая Земля ширится, пуская корни в сам Дана’Ман, — видны дома из дерева и льда, возведенные в строгом, монотонном порядке. Над отдельными зданиями реют знамена, иные покинуты. Некоторые содержатся в чистоте, другие — нет. Вокруг все больше отпечатков тяжелых времен, все меньше следов заботливого ухода. Сотни мужчин и женщин покидают это скопище бараков и возвращаются обратно, иногда группами или парами, но чаще поодиночке. Они одеты в меха и шкуры, уберегающие от холода. У всех есть оружие: оно висит на поясе или заброшено за спину. Но в воздухе не чувствуется привкуса схватки. Дана’Ман — их остров, и только их. Та битва, ради которой они живут, придет позже.

В ряду бараков стоит шатер, сделанный из китовых костей и высушенных лошадиных шкур. В нем сидит человек по имени Нокс. Он — настоящий великан, как и большинство кроутов, с которыми этот воин делит лагерь. Его одежда сверкает от оружия: ножей, звездочек, булав, пращей и метательных копий. У него длинные волосы, перевязанные шнурком — скорее не для украшения, а чтобы пряди не падали на глаза. Его кожа темна, как звериная шкура, обветренная от четырех десятилетий жития на Дана’Мане, а глаза — голубые, цвета древнего ледника. Он один в шатре, остальные ушли на поиски еды. Если кто-то сейчас войдет внутрь, он сразу поймет, что с Ноксом что-то не так… Великан медленно, сознательно режет себе руку, позволяя крови свободно литься. Затем поднимает нож к лицу, соскребает со щек грубую щетину и вновь проводит лезвием по свежим ранам. Он тяжело, часто дышит, покачиваясь на кушетке, и медленно трясет головой, как будто пытается уменьшить, разбавить боль.

Щетина попадает во вспоротую плоть, застревает там, не давая ранам закрыться, а крови остановиться. Когда порезы Нокса заметят, его пошлют на госпитальную баржу, пришвартованную у конца мола.

А оттуда побег с Дана’Мана — от магов — так близок.

— Как ты сумел это сделать? — спросила Сервилль. Она уставилась на руку Нокса с откровенным интересом. Ей всегда нравилась кровь.

«Вот оно, — подумал Нокс. — Вот ложь, которая изменит мою жизнь навсегда».

— Детеныш лисьего льва, — ответил он. — Я пошел на пляж поискать крабов, а эта тварь пряталась за глыбой льда.

— Детеныш сделал это? — Сервилль наклонилась ближе, сняла перчатку и протянула руку к порезу.

Нокс отпрянул, поморщившись. Он согнул руку, и края раны разошлись. Кровь заструилась потоком. Сервилль облизнула губы.

— Ты меня не получишь! — сказал великан.

Он сидел на кушетке, заливая меха кровью, и ждал слов, которые освободят его. Навряд ли они придут от Сервилль: она здесь гораздо дольше его, пришла из западных племен и кажется слишком жестокой. Но скоро должны вернуться другие. Надо подготовиться.

— Ты убил его? — спросила Сервилль.

— Нет, он уплыл. Нырнул, как только ударил меня.

Сервилль воззрилась на Нокса:

— Тебя побил детеныш?

Нокс пожал плечами:

— Я там не драки искал, а крабов. Хотелось поесть чего-нибудь не похожего на это дерьмо, что подают за столом.

— Мы едим для того, чтобы жить, а не для удовольствия, — буркнула женщина, вновь посмотрев на его окровавленную руку.

— Вы, западные жители, такие примитивные, — ответил он, и Сервилль, откинув голову, захохотала. Нокс взглянул на ее оружейный пояс в ту секунду, когда она отвернулась. Так, на всякий случай. Они служили в одном отряде, но вот в друзьях у него эта женщина никогда не ходила.

В шатер вошли Джакс и Мортон, рыгая и смеясь; за ними влетело облако холодного воздуха и снега.

— Нокс подрался с детенышем лисьего льва и проиграл, — заявила Сервилль.

Мортон сел на свою кровать, будто и не заметив ее слов. Женщина подошла к нему. Иногда эти двое любили порезвиться, и Нокс искрение надеялся, что они не начнут прямо сейчас.

— Выглядит неприятно, — хмыкнул Джакс, стоя над пострадавшим и осматривая раны. — Шрам будет огромный. Больше, чем у меня! — Он показал узел зарубцевавшейся плоти на своей руке.

— Замечательно, — ответил Нокс. — И да, это действительно больно.

— Тебе нужно на госпитальную баржу. Лисьи львы разносят заразу. Без обид, Нокс, но мне вовсе не хочется подцепить от тебя какую-нибудь гадость.

«Вот они! — пронеслось в голове у великана. — Слова, которые освободят меня».

— Ты так думаешь? — спросил он. — Но ведь все не так плохо. Кровотечение почти остановилось и…

— Как давно это случилось?

— После того как вы отправились поесть.

— Оно уже давно должно было прекратиться, — пробормотал Джакс. — У кроутов кровь не идет долго, ты же знаешь. Что-то не дает ей свернуться, а ране закрыться. Еще раз повторю: я не хочу подхватить от тебя заразу. — Он отступил назад, давая Ноксу встать.

Сервилль и Мортон заинтересовались происходящим, почувствовав угрозу в голосе воина.

— Теплая постель и внимание медиков! — воскликнул Мортон. — Не притворяйся, что не хочешь туда идти!

Нокс решил не рисковать и промолчал. «Я себя выдам, — подумал он, — если и дальше буду отпираться. Они поймут, что я не хочу больше видеть их. Никогда. Сервилль и Мортон не слишком расстроятся, но Джакс мне вроде как друг».

Великан закинул пояс с оружием на плечо, раненую руку спрятал под курткой, не продевая в рукав, и вышел на воздух.

Нокс глубоко вздохнул. Где-то в этом котле миазмов притаилась свобода.

Воины-кроуты захватили в плен Нокса, когда он был еще ребенком. Великан ничего не знал о своем прошлом, хотя иногда видел сны, которых не узнавал и не понимал. В них являлись добрые лица людей, зеленые поля, деревня, существующая для жизни, а не ради войны. Он не знал, что случилось с этими людьми, с этими местами, и притворялся равнодушным. Нокс был таким же кроутом, как все. Словно он родился здесь и жил, как любой воин, чтобы служить магам. Его воспитание и тренировка были тому залогом.

Новая Земля — единственное поселение на Дана’Мане, носящее имя. Она была тем местом, где высадились маги, после того как их выгнали с принадлежавшей им по нраву Норилы. Так говорили — а значит, это было истиной. Маги приплыли сюда, чтобы зализать раны, нанесенные им высокомерными норильскими армиями, и вместе с уцелевшими войсками кроутов сделали это место своим домом. Гавань приглянулась изгнанникам длинным, изгибающимся молом. Он заслонил берег от штормов, бушевавших все то время, пока маги плыли, и позволил им без происшествий высадиться на остров снега и льда. И сейчас, когда маги редко выходили из своего убежища около вулкана, расположенного в милях от воды, Новая Земля все еще оставалась особенным местом.

Нокс провел здесь всю свою жизнь. Он уходил только для того, чтобы тренироваться в военном искусстве на горных склонах или участвовать в набегах на острова, расположенные к востоку и западу от Дана’Мана. Нокс ел здесь, упражнялся в ожидании обещанной войны, пил, спал, совокуплялся, заводил друзей и терял их. Он возвращался сюда залечивать редкие раны, полученные во время набегов, отдыхал в дни, отведенные для развлечений, охотился с приятелями на морских змей, сражался на ристалищах. Он называл это место домом. Но все же… у него были те сны. Зеленые, а не белые поля. Жизнь ради жизни и мира, а не войны. И Нокс все чаще и чаще стал задумываться, куда же эти видения могут его привести.

Он вышел из бараков и направился вниз, к пологому спуску, ведущему к Новой Земле. Отсюда открывался вид на гавань, изгибающуюся в море, словно выпростанная рука самого Дана’Мана. По всей длине мола были пришвартованы лодки, но первыми в глаза бросились два военных корабля. В пять раз больше любого другого судна, с огромными мачтами и свернутыми парусами, они были готовы выйти в море спустя мгновение после приказа. Снег и лед вылепили причудливые скульптуры на их снастях. С этого расстояния Нокс едва различал фигуры людей, снующих по гавани, но суета портовой жизни заставила его на секунду с тоской вспомнить об относительном спокойствии бараков.

Но рука пульсировала болью. Щетина в ранах не давала им закрыться. Нокс вынул руку из-за пазухи и удивился: кровь все еще бежала из порезов. Сколько же ее вытекло!.. Какая мрачная ирония — умереть от кровопотери теперь, когда он наконец-то собрался с духом и решил бежать. Бежать — после стольких лет в плену, всех этих смутных мыслей о свободе… Никто не увидит, как он упадет в снег, и жизнь его вместе с мыслями о зеленых полях просочится в вековые льды. Окоченевшее тело найдут на склоне холма, разморозят и скормят тренированным соколам, которые иногда спускаются из-под облаков. Его убил детеныш лисьего льва, будут говорить все вокруг и, возможно даже, смеяться. А через несколько недель или даже дней от Нокса не останется и воспоминания.

Нокс потряс головой, закусил губу, болью побуждая себя к действию, и побежал вниз — к гавани. Он уже видел госпитальную баржу в конце мола, за оружейными мастерскими. А за ней раскинулись открытое море и свобода.

К тому времени, как Ноксу исполнилось семнадцать, он уже понимал значение веры. Он верил в магов: зловещего неуловимого С’Ивэ, прекрасную и ужасающую Эйнджел, — верил истово и страстно. Он знал, что появился на этой земле только для того, чтобы служить им. И ни для чего более. Краткие всполохи воспоминаний детства казались Ноксу осколками снов, замороженных снегами и льдом Дана’Мана. Их значение потерялось, а чувства, которые они будили, давно сжег мороз. Маги — его хозяева, и все, чем он был, все, чем он будет, происходит только от них. Он — солдат, и однажды они призовут его на службу, чтобы отомстить людям далеко на юге, которые когда-то осмелились изгнать магов. Они повелевали его разумом и большую часть времени — его сердцем.

Большую часть времени. Ибо даже чистая вера переменчива. И однажды вечером, лежа в жарком клубке объятий с женщиной-кроутом, пресыщенный, делясь теплом тела, укрываясь от морозного воздуха снаружи, он вдруг произнес краткую недозволенную фразу; «Может, когда-нибудь мы выберемся отсюда». Женщина пробормотала что-то и изогнулась, ища руками местечко потеплее, и через несколько минут Нокс забыл о мысли, вызвавшей к жизни эти слова.

Но над ними, в тенях, раскинувшихся между потолком и стеной шатра, что-то ожило мимолетным отблеском. Ничто, даже не чернота, — тень, призрак еще не рожденной души. Оно тоже служило магам, хотя не имело разума, чтобы сомневаться, и сердца, чтобы обсуждать. Существо вынырнуло из реальности и вернулось к своим хозяевам. Слова для тени ничего не значили, но маги услышали их и сохранили до будущих времен.

Баюкая кровоточащую руку, Нокс вошел на окраину гавани. Обледеневшая дорога была посыпана вулканической пылью, чтобы не поскальзываться. Жители сбрасывали снег с крыш, сбивали сосульки с окон. В дверных проемах тяжелыми пологами висели шкуры. Весь лес для построек в Дана’Ман привозили из других мест, и вместе с материалами прибывали рабы, сооружавшие здания. Они дюжинами кишели на улицах. Нокс не обращал на них внимания, как на коз или чаек. Они были недостойны даже его презрения. Люди — да; но, кроме этого, между ними и их хозяевами не осталось ничего общего. Маги использовали какие-то тайные субстанции, подавлявшие мысли и чувства рабов. Нокс, иногда встречая их взгляды, не видел в них и следа разума. Инстинкт держал их подальше от кроутов, а чтобы воины и невольники общались друг с другом — о том никто никогда не слышал.

Нокс отошел в сторону, пропуская несколько вьючных животных — бывших рабов, еще больше измененных химикалиями магов. Понадобилось много времени и межпородного скрещивания, и уже через два или три поколения маги выводили больших сильных зверей из слабых рабов человеческого размера. Эти существа потеряли пол, облик и последние остатки достоинства и гордости, часто дремлющие глубоко внутри душ невольников. Их кожа часто растягивалась и трескалась от ускоренного роста, и там, где проходили эти вьючные животные, на дорогах виднелись следы крови.

Нокс посмотрел, как эти четверо храпели под изматывающей ношей, волоча сани с едой от гавани к баракам на холме. Перевозкой руководил кроут: развалившись на ящиках, он курил и равнодушным взглядом высматривал что-то поверх голов животных. Когда сани проезжали мимо, погонщик глянул вниз, заметил кровоточащую руку Нокса и отвернулся. «Не мое дело», — говорил он всем своим видом, и великану оставалось только согласиться.

Нокс пошел дальше. Чем ближе была гавань, тем суматошнее становилось вокруг. Единственным смыслом существования кроутов был поход на войну — прославленное Великое Возвращение, о котором всегда говорили маги, появляясь из своего убежища. Возвращение в Норилу, месть людям, превратившим их в изгнанников еще до того, как магия покинула человечество. Всего этого поколения кроутов ждали уже долго. Почти век прошел с тех пор, как маги высадились на Дана’Мане, — так говорили, а значит, такова была истина. Но война не стала ближе, и когда будет отдан последний приказ готовиться и выступать — никто не знал, Некоторые говорили — никогда. Они шептали в темных тавернах и домах, что волшебники лишились своей магии. У них остались загадочные вещества и беспредельная ярость, но без волшебства они бессильны против земель, изгнавших их. Другие болтали, что маги постарели. Но большинство говоривших подобные вещи редко могли произнести их вновь. Наказание было тихим, но быстрым.

У Нокса внезапно закружилась голова, и он привалился плечом к стене, собираясь с силами. Он посмотрел под куртку и увидел, как свежая кровь блестит в слабых лучах солнца. «Может, я себя уже убил? — подумал великан и мрачно улыбнулся. — В конце концов, это тоже выход».

В двадцать лет Нокс попал в свой первый рейд. Отряд, где кроме Нокса было еще тридцать кроутов, взял береговой баркас и отправился на восток. Воины три дня увертывались от айсбергов, водоворотов и гигантских ледяных китов, пока не достигли дальней оконечности Дана’Мана. Здесь они устроили привал на ночь, прежде чем отправиться дальше в море. Маленькое судно не было предназначено для волнений и штормов открытого океана, и Ноксу не раз казалось, что вот-вот они перевернутся. Он очень хорошо понимал, что упасть в эту воду — верная смерть или от невыносимого холода, или от тварей, живущих под покровом волн. Иногда воины замечали их — белые видения, парящие в сумеречном свете, — и, хотя кроуты не боялись смерти, страх перед этими тварями они чувствовали. «Страх помогает жить», — сказала как-то Эйнджел на собрании. Именно он спас Нокса и его товарищей в тот день. Их уже почти засосало в водную толщу, когда они взялись за весла. Гребли день и ночь, пока к следующему утру не достигли цели.

Затем, после многих дней без сна, замерзшие, голодные и слабые, воины пошли в бой.

Племя, с которым они сражались, не отличалось воинственностью. Возможно, когда-то, много лет назад, оно было сильнее и организованнее, но век непрерывных нападений кроутов сделал свое дело. Противник опустился, стал примитивным и жалким. Некоторые люди убежали, но многие остались, так как, кроме острова, не знали больше ничего. И хотя племя смирилось с постоянным грабежом, отдельные люди решили сражаться. Они использовали камни и заостренные кости китов, зажигательные бомбы из плавательных пузырей и кулаки. Для начала кроуты поиграли с ними, дав почувствовать, что победа возможна. Целый день продолжались беготня, прятки и драки, пока воинам магов это не надоело. Да и усталость брала свое. Они ворвались в укрепления островитян, вырезали всех сопротивлявшихся и забрали все, что можно было украсть.

Кроуты вернулись на Дана’Ман с трюмом, набитым едой, специями и саженцами для ферм на склонах вулкана. На корабле везли пленников, среди которых было несколько женщин: ими по очереди пользовались все члены команды.

— Должно быть что-то большее, чем это, — прошептал Нокс сам себе той ночью. Не вина и не стыд — пустота, казалось, наполняла его, пока он лежал на палубе и смотрел на небо, переполненное звездами, замершее в предвкушении снега. Воин не понимал этого чувства, а потому отнес его на счет усталости после боя. Но жажда иного не отступала — и, вероятно, тогда он особенно ярко увидел отблеск возможностей своей несбывшейся жизни.

— Должно быть…

Засыпая, Нокс видел зеленые поля.

А кроут, лежавший рядом, запомнил его слова, почувствовал их мятежность и решил доложить начальству.

На Дана’Мане все необычное рано или поздно становилось известно магам.

— Нокс, ты, хрен снежного козла! Куда это ты так спешишь? Я пропускаю знатную драку?

— Нет, сэр, — ответил Нокс.

Вот повезло-то!.. Женщина, стоявшая перед ним, была по меньшей мере на две головы выше его, шире, тяжелее, старше и вся покрыта шрамами от бесчисленных стычек и битв. Кроуты гордились своими шрамами, демонстрируя их при каждом возможном случае, поэтому, несмотря на холод, лейтенант носила только полоски шкур вокруг груди и бедер. Ее обнаженный живот покрывала сеть синевато-багровых и ярко-алых бугристых рубцов, а на широких плечах недоставало кусков мяса, словно выжженных раскаленным железом. Как же ему не повезло! Лейтенант Ленора была кем-то вроде легенды среди солдат Новой Земли.

— Ты чего это наделал, порезался при бритье? — Она кивнула на кровавое пятно, проступившее на куртке Нокса. Лысая голова Леноры сверкала на солнце.

— Лисий лев, сэр, — отрапортовал Нокс, слегка изменив свою историю. Он должен впечатлить лейтенанта прямо сейчас, чтобы пройти мимо, продолжить свой путь. Если она решит, что он так пострадал в схватке с каким-то детенышем, то скорее всего прирежет его сама.

— И это твоя единственная рана? Я поражена, Нокс. Бьюсь об заклад, ты прихватил голову твари в качестве трофея, да?

— Совершенно верно, сэр. Она в бараке. Сервилль вываривает ее прямо сейчас, а я иду на госпитальную баржу, хочу убедиться, что ничего не подцепил от этого поганого создания, а то здесь повсюду дерьмо этих львов.

— Ха! — Лейтенант Ленора хлопнула его по больной руке и засмеялась, подняв лицо к небу. Говорили, у нее слух магов. Некоторые шептались, что она из кроутов, переживших бегство из Норилы, и с тех пор стала бессмертной, абсолютной убийцей. — Так дай мне понюхать твой меч!

— Мой меч?

— Кровь победы так сладка, Нокс, а я уже много месяцев не обагряла свой клинок в битве. Лисий лев — достойный противник, это уж точно, хотя ты и не должен был идти на пляж один, так ведь? — Она наклонилась ближе и улыбнулась.

— Я… Я искал…

— Какую-нибудь еду. Да, знаю, Нокс, и не могу тебя в этом винить. От той требухи, которой здесь кормят кроутов, кто угодно пойдет искать пропитание на стороне.

«Меня проверяют. Она прощупывает меня, чует какой-то подвох. Может, видит мои глаза, мои виноватые глаза», — подумал Нокс. То, как Ленора говорила о кроутах, словно сама не была одной из них, очень его встревожило. Конечно, речь не шла о непочтительности к магам, но эта фраза показывала, что женщина считала себя выше обыкновенных солдат. Она напрямую подчинялась своим повелителям, была их истинный воином, и бесчисленные шрамы подтверждали ее статус. Нокс слышал, что страшные раны на ее плечах нанес сокол, пришедший в ярость. Птица схватила лейтенанта и взлетела так высоко, что когда Ленора наконец вспорола ей брюхо мечом, то летела до земли целый день. Глупые легенды. Но в глазах Леноры плескалась холодная мрачная усмешка, словно вызывающая Нокса на какое-то откровение…

— Ну, Нокс, тебе не нужно соглашаться со мной, хотя ты и так согласен. Итак, твой меч! Надеюсь, ты не отполировал его начисто с такой-то раной на руке?

— Отполировал? Нет, нет…

Неожиданно великан почувствовал слабость. Его рука горела там, где кровь толчками все еще лилась наружу, а лейтенант Ленора с каждой секундой становилась все выше, все шире… Он рухнул перед ней на колени, прямо на обледеневшую дорогу.

Когда Нокс пришел в себя, то понял, что попался. Лейтенант Ленора знала о побеге с той самой секунды, как они встретились. Его походка, взгляд, цвет кожи — все кричало об этом, и теперь его куда-то посадили дожидаться наказания.

Нокс никогда, никогда не слышал о кроутах, пытавшихся бежать с Дана’Мана. Он никогда не слышал о ком-нибудь, даже обдумывавшем эту мысль. Сама возможность таких фантазий вытравлялась из людей, и хотя воин знал, что мысль о побеге ненормальна, он никогда не терял времени, задаваясь вопросом «почему?». Он хотел сбежать, и все. Возможно, причина его решимости крылась в травянисто-зеленых снах… но на самом деле Нокс не думал и об этом. В действиях таился смысл, а вот в размышлениях о подобных загадках — нет.

Иногда он интересовался, нет ли где-то на Дана’Мане места, куда ссылают пытавшихся сбежать, а сейчас открыл глаза, не зная, чего ему ожидать.

— Ты потерял много крови, — сказала лейтенант Ленора. Она сидела на скамье рядом с ним, не давая упасть. Твердые мускулы на ее руках вились узлами. Даже если бы Нокс захотел упасть, женщина не позволила бы ему этого.

— Я улетаю, — пробормотал Нокс, и на краткий миг ему показалось, что он произнес «я убегаю».

— Поганые твари эти лисьи львы! У них в слюне какое-то вещество, из-за которого кровь не свертывается. Помогает им легче выпивать свою жертву. Ты же говорил, тебя поцарапали, а не укусили.

Нокс вяло кивнул. Приукрашивать историю — только лишний раз подвергать ее пристальному вниманию, а он сейчас был не в состоянии говорить осмысленно.

Ленора нахмурилась:

— Хм… У тебя в ране что-то есть, из-за чего ты и кровоточишь до сих пор, как резаный козел.

Она вытащила руку Нокса из-за пазухи и медленно облизала раны, проведя по коже толстым серым языком. Расчистив дорожку в крови, женщина посмотрела на Нокса и ухмыльнулась:

— Вкусно.

Нокс спокойно отвернулся. Он часто видел, как кроуты режут себя после битвы — сам так делал, — но вот истории о каннибализме знал только по слухам. «Бессмертные так делают, — как-то сказала ему Сервилль на одной пьяной пирушке. — Те, кто пришел из Норилы вместе с магами. Они не умирают, поэтому спокойно едят зараженное мясо, пьют плохую кровь. Ты представь себе такую жизнь…»

— Странно, — протянула Ленора и так и этак повертела руку Нокса, осматривая разрезы. Те снова начали кровоточить, а великан уже подумал, что она вновь облизнет их. Он и не знал, сможет ли выдержать это снова — наждачный язык, обдирающий распухшие края свежей раны…

— Что? — спросил он, стараясь отвлечь ее внимание. — Что там такого странного?

— Есть что-то, — сказал она, облизнувшись. — Похоже на песок. Надо быстрее доставить тебя, куда шел, как скажешь?

Нокс кивнул; его признательность и облегчение отнюдь не были притворными.

Лейтенант Ленора — скорее всего бессмертная и совершенно точно перевалившая за столетнюю отметку — положила его правую руку себе на плечи, удерживая великана на ногах. Его ноги лишь слегка касались пола, такой высокой была эта женщина. Ленора быстро пошла в сторону гавани, дорога словно расчищалась перед лейтенантом, и на несколько секунд Нокс даже поверил в свою собственную ложь. Несколько кроутов посмотрели на них, и на их лицах светился восторг. «Я ранен в битве» — подумал Нокс и захотел рассказать о хищнике, с которым сразился и которого победил. Но, разумеется, никакого льва не было, только его собственный нож. И если Ленора еще раз захочет ощутить запах крови побежденного зверя, всем уловкам придет конец.

Нокс посмотрел на свои ноги, шаркающие по грязному льду. «Неужели я действительно поверил, что смогу убраться отсюда?»

Да, поверил. И верил до сих пор.

Они добрались до гавани, и Нокс попросил Ленору, чтобы она позволила ему дойти до госпитальной баржи самостоятельно.

— Не пристало воину, чтобы его несли в госпиталь, — сказал он. — Если, конечно, он уже не лишился рук и ног. Вот тогда, возможно, в помощи и нет позора.

Ленора улыбнулась и поставила его на землю. Нокс понял, что произвел на нее впечатление. Это хорошо. Может, теперь она больше не будет спрашивать о крови лисьего льва на его мече.

— Ты — храбрый кроут, — ответила лейтенант.

— Удивительно, что вы вообще знаете обо мне, сэр.

Ленора подняла брови:

— Я — лейтенант. Думаешь, это не мой долг — знать всех, кем я командую?

— Разумеется, нет, сэр. Просто раньше вы никогда не называли меня по имени.

— Не было на то причины. Раньше ты меня ничем не поражал. — Она взглянула на него умными глазами, переполненными холодной, неотвратимой жестокостью.

Нокс слабо улыбнулся: боль в руке и головокружение только сыграли ему на руку.

— Надеюсь, не в последний раз, — тихо сказал он.

Ленора засмеялась и хлопнула по плечу, направив к куче рыбачьих корзин, валявшихся на волноломе. Нокс поплелся туда, спотыкаясь через шаг. Лейтенант прошла следом за ним и поддержала. Она все еще смеялась:

— Уверена, не в последний. Когда придет время и мы поплывем в Норилу, думаю, ты возглавишь свой отряд. Там будет много крови, которую мы сможем пролить. Много норильских женщин для твоего удовольствия. Ожидание мести холодно, но вот сама она горяча, как кровь.

Нокс выдавил из себя улыбку. «Может, тогда я уже буду жить в Нориле, — подумал он. — Какая насмешка!»

— А когда же это произойдет? — спросил он. Подобные вопросы обычно не поощрялись, но, казалось, он завоевал уважение Леноры. Сказать по правде, сама мысль о том, что он уже ночью будет далеко от этого места на пути к свободе, придавала ему смелости.

Ленора приподняла брови:

— Хочешь в поход?

— Естественно, — ответил Нокс, неожиданно испугавшись, что зашел слишком далеко.

— Хорошо. Это хорошо, кроут. Маги будут гордиться нами, когда бы они нас ни призвали.

Она развернулась, чтобы уйти. Нокс сквозь слабость почувствовал облегчение, а лейтенант оглянулась и еще раз посмотрела на него:

— Магия — вот чего они ждут, появления магии. Когда она придет, они возьмут ее, и разве это неправильно? Разве не должно тем, кто беспредельно повелевал магией, снова распоряжаться ею?

— Конечно, — отчеканил Нокс. — Да.

Ленора посмотрела на суетливую гавань, наклонилась к Ноксу и зашептала ему на ухо. Он почувствовал ее дыхание — холодное, затхлое, идущее словно из вскрывшегося воздушного кармана в сошедшем леднике — и не мог не отпрянуть.

— А она у них до сих пор есть, знаешь ли, — сказала воительница. — Не настоящая магия, но средства. Методы. Знания. Им ведомо больше, чем мы можем представить. Сейчас… здесь… они скорее всего знают, что мы вместе. Они видят нас. Чуют нас. И когда я говорю это тебе — когда я говорю, что маги — твои боги, а любой бог, которого предали, подарит тебе бесконечность боли, — они слышат мои слова. Вы слышите, Госпожа? Вы слышите, Хозяин? — Ленора пронзила взглядом глаза Нокса, словно проникая куда-то вглубь, за свое отражение в его зрачках, и прошептала: — О да. Они слышат.

А потом она повернулась и ушла.

Нокс наблюдал за ней. Его качало от потери крови, тошнило от ужаса, но он ждал, пока ее фигура не скрылась в гавани, а потом развернулся и отправился к госпитальной барже, до которой было больше полумили вдоль мола. Делая шаг, великан представил, как на него смотрят маги.

В двадцать девять лет Нокс влюбился.

Она была обыкновенным кроутом, воином отряда, расположенного в деревне дальше по берегу. Когда солдаты пришли на Новую Землю участвовать в тренировках, проводимых самими магами, Люси поймала на себе взгляд Нокса. Через несколько часов после знакомства они уже сношались позади склада в гавани, а еще спустя какое-то время Нокс осознал: произошло что-то странное. Люси, похоже, ничего не поняла, но его нежное внимание оказалось не просто физическим влечением, а разговоры с ней не были обыкновенной постельной болтовней, в них таился некий смысл.

Они любили друг друга каждую ночь и дрались каждый день, и когда возвращались в бараки — окровавленные, измученные, уверенные, как никогда, в своих способностях сражаться за магов, — Нокс всегда шел в ногу с Люси. Она устало улыбалась ему, а он улыбался в ответ, молчал, просто не мог говорить, остро ощущая ее присутствие, ее тепло, ее запах. Она рассказывала о том, как ее отряд вырезал рабов, привезенных с севера, которым даже выдали ледяные мечи для драки, и Нокс пел ей хвалу. Люси как будто не слышала ее, а если и замечала, то душила своей страстностью.

Нокс не мог сказать, что же он чувствует. Любовь пробуждает слабость, отдает свои жертвы во власть безрассудства. За это не наказывали, но влюбленных часто высылали жить в северных горах на год и больше. Если они возвращались, то вновь находили путь к нормальной жизни. В противном случае их безрассудство замерзало в вечности льда вместе со слабой плотью.

Однажды ночью, когда они спали после секса, Нокс положил голову рядом с лицом Люси и прошептал ей в ухо:

— Так не может быть всегда. Мы можем сбежать. Ты и я, мы уйдем. Может, где-нибудь я расскажу тебе правду.

Она потянулась и сонно что-то промычала, а Нокс повернулся на спину и заснул.

Под шкурами, защищающими их от ледяной земли, червь размером с большой палец руки, извиваясь, полз на север. Он слушал. Он услышал. Он ничего не понял, но это и не входило в его задачу — только доставка услышанного магам. Миниатюрное существо было запрограммировано на поиск определенного тона голоса и нашло его здесь. Намерение этого человека явно сквозило в его словах, в том, как он дышал, потел и, наконец, как он заснул. Червя создали именно для этого открытия.

Его путешествие к укреплению магов заняло почти год. Время не имело значения; год — это ничто. А когда червь доставил сообщение, наградой ему стали зубы Эйнджел, разорвавшие маленькое тело пополам ради холодного сока внутренностей.

Госпитальная баржа не отличалась изысканностью. Это был большой прибрежный шлюп без палубных надстроек, зато с обыкновенной крышей из дерева и шкур. Незастекленные окна, несколько дверей да парочка труб, лениво дымящих в неподвижном полуденном воздухе. Внутри не ощущалось даже подобия комфорта. Те, кто попадал сюда, уходили очень быстро: или на своих двоих, или же их подтаскивали к концу мола и скармливали падальщикам, живущим в холодном море. Раненые и заболевшие или быстро выздоравливали, чтобы снова сражаться, или в них больше не видели нужды. В госпитале лечили не только лекарствами, но и мечом.

Нокс ступил на палубу, секунду помедлил, смотря на кровоточащую руку и чувствуя легкую качку под ногами. Вот он здесь, еще на один маленький шаг ближе к свободе…

Несколько лекарей взглянули на него, когда Нокс вошел внутрь, но никто из них не поднялся помочь. Он пришел сам, рана его не выглядела опасной, а гордость воина ценилась слишком высоко. Великан нашел для себя кровать — занятых было немного — и тяжело на нее уселся. Закрыв глаза, он все не мог решить, из-за чего у него кружится голова: то ли от качки, то ли от потери крови.

— Порезался при бритье? — спросила врач.

Нокс посмотрел на нее и улыбнулся:

— Поспорил с лисьим львом.

Женщина приподняла брови, слегка удивившись, и взяла его за руку.

— Давно?

— Сегодня утром.

— Кровотечение уже должно было остановиться. Какой-то ты бледный. Мне нужно вымыть львиный яд у тебя из ран. — Она замерла и посмотрела Ноксу в глаза. — Будет больно.

— А я другого и не ожидал.

Когда врач ушла за инструментами, он огляделся, рассматривая больных. Большинство из них сидели на кроватях или лежали — явно в сознании и настороже; они были готовы уйти отсюда, как только представится возможность. Несколько метались в беспамятстве, глухо стонали во сне, объявшем их. Один уже умер. Под их кроватями скопились лужи крови, а рядом поблескивал выщербленный меч. Бесплатный корм для морских тварей.

Когда врач вернулась, Нокс неожиданно почувствовал укол страха и сомнения. Он начал сомневаться, есть ли в выдуманном им плане хоть капля здравого смысла, или же простуда окончательно свела его с ума.

— Ложись, — сказала женщина.

Нокс не сдвинулся с места:

— Ты уверена?

Она улыбнулась — правда, как-то невесело:

— Испугался, кроут?

Великан потряс головой, лег и протянул руку.

Врач не обманула. Оказалось действительно больно.

Поздно ночью, в тишине, Нокс боролся со сном. Врач дала ему какой-то порошок, чтобы помочь заснуть и набраться сил, но он сумел удержать вещество под языком и выплюнуть, когда она ушла. Остатки снадобья все-таки пробрались в его нутро, внутрь вползли тени сна. Но каждые несколько минут Нокс сжимал свою забинтованную руку, и боль пробуждала его снова.

Ему промыли раны и остановили кровотечение, но процесс лечения оказался гораздо больнее, чем само нанесение порезов.

На госпитальной барже никогда не было совсем тихо. Храпели больные; одна из них стонала во сне, преследуемая демонами кошмаров. Нокс радовался этому. Под один из особенно громких всхрапов он успел сесть. Когда на кушетке крикнул человек, Нокс поднялся с кровати. Когда мечущаяся от дурных грез женщина пробормотала какое-то древнее проклятие тому, что беспокоило ее, воин быстро подошел к окну и откинул в сторону занавеску. Гавань была гораздо тише, чем днем, но тут и там виднелось движение, вокруг волнолома сверкали факелы, и тени проскальзывали сквозь тени. Нокс всегда знал, что вокруг будут люди. Он считал свой план достаточно наглым и во многом уповал на удачу. Если он окажется не прав, то умрет уже на рассвете. Его тело поплывет в ледяной воде мясом для падальщиков, рассекающих темные недра.

— …Никогда не видела магов! — раздался крик, и Нокс застыл.

Лунный свет отбрасывал его тень обратно на баржу. Любой открывший сейчас глаза увидел бы громадный силуэт на фоне звездного сияния. Однако новых слов не последовало. Похоже, это кричала женщина, которую во сне преследовали маги.

Нокс медленно поднялся на подоконник и вышел наружу. Борта баржи оказались достаточно широкими, чтобы по ним обойти судно, но любое неловкое движение моментально отправило бы Нокса в воду. А это конец. Ночь — время лисьих львов. Даже смешно будет стать их жертвой теперь.

Кроут дошел до кормы баржи и выбрался на мол, где на самом конце были пришвартованы старые рыбачьи баркасы. Они находились там годами, их потрепанные паруса и заброшенный вид стали первым толчком для замысла побега. Он выкрадет один и отплывет подальше от Новой Земли и Дана’Мана, даже не стараясь прятаться. Если кто-то посмотрит на залитую лунным светом воду, то увидит только лодку, уверенно направляющуюся в море, и, предположив, что все нормально, отправится спать. Или же поднимет тревогу и отправит за ней погоню, омрачив небо тучей стрел и арбалетных болтов.

Чем больше Нокс думал о своем плане, тем безумнее казалась воину его затея. Но в каком-то смысле это даже придавало кроуту уверенности. В плане было то сумасшествие, которое и дает лучший шанс на успех. Никто никогда не слышал о воине, сбежавшем с острова магов. Никто и никогда не слышал хотя бы об одной попытке бегства, так как это было верное самоубийство. Даже если безумец сумеет вырваться с Дана’Мана, ему придется проплыть тысячи миль на юг, дабы сбросить с себя влияние магов.

Стоя на конце волнореза, Нокс смотрел на темное море, которое станет его домом на следующие несколько недель. Он планировал питаться пойманной рыбой и собирать дождевую воду для питья. Тысячи миль…

«Да, — подумал он, — я смогу это сделать. Все сработает! Все так просто, глупо и невозможно, что обязательно должно получиться!»

Нокс спустился по заржавевшей лестнице на палубу одной из лодок, отвязал швартовочные канаты, веслом оттолкнулся от волнореза, поднял парус, взялся за румпель и улыбнулся, когда неожиданно на него дохнул ветер, помогая обрести свободу. Дуновение судьбы.

И он был прав. Этой ночью судьба дышала ему в затылок.

В тридцать пять лет Нокс участвовал в набеге на северное поселение. Кроуты знали о снежных людях — бандах бродяг, что скитались по холодным полям, убивая птиц ради еды. Неразвитый, дикий народ — они проводили все свое время в битве со стихиями и жили очень скудно. У них был единственный талант — быстрота передвижения. Возможно, длинные ноги, ставшие со временем сильными и тонкими, позволяли им ходить по глубокому снегу. Или прирожденный дар помогал им спасаться от многочисленных хищников, охотившихся за ними… Но какова бы ни была причина, снежные люди служили отличной мишенью для лучников магов!

Битва была яростной. Поверхность ледника запятнали красные потеки крови снежного народа. Такой алой — кроуты никогда не видели подобной. Несколько дикарей сбежали, став прекрасным развлечением для воинов на следующие пару часов. Нокс и его соратники гнались за беглецами по снегу, используя навыки выслеживания и охоты, отточенные за долгие годы практики. Снежные люди прекрасно знали местность, они умели хорошо прятаться, сливаясь со снежным пейзажем, настолько бледна была их кожа. Но спастись от кроутов они не могли. По правде говоря, такая охота давно стала дла кроутов не более чем спортом.

Нокс нагнал одну женщину и сбил ее с ног болтом из арбалета, попав жертве под колено сзади. Он стоял над ней, отдуваясь, и наблюдал, как ее кровь сочится на снег, превращая его в алую кашу. Женщина глядела на него; судорожные вздохи конденсировались в воздухе и парили над ледником замороженными криками. Женщина заговорила, но кроут не понимал ее языка. Он решил вспороть ей живот и выпустить кишки наружу. Медленный, жестокий способ убийства. Но она заслужила его, убегала от Нокса так долго, что у него заболели ноги. Он устал, и кровь напряженно билась в висках.

Великан наклонился, и в ту же секунду в мозгу у него сверкнула мысль, что это неправильно.

Он взглянул на жертву и поразился: ее ужас превратился в ярость, страх — в свирепость. Шок заставил Нокса вонзить меч в грудь женщины. Она задохнулась, выгнула спину, а Нокс нажал сильнее, проворачивая рукоятку, и почувствовал, как трещат ребра женщины.

Снежная дикарка захрипела кровью. Кроут не знал языка дикарей, но ясно видел, что из глаз женщины плещется ненависть.

Он выдернул меч из груди жертвы и обрушил на ее шею. Голова дикарки откатилась в сторону. Нокс отвернулся и ушел прочь.

Женщина умерла. Ее дух поднялся вверх, и был он холоднее морозных пустошей, приютивших ее тело. Воспользовавшись талантом, о котором кроуты никогда не узнают, она заглянула в разум убийцы и увидела его самую великую, самую желанную мечту.

И тогда умершая поняла, как отомстить.

Покинув кровавые останки тела, дух ледяной женщины полетел на юг, неся весть магам.

Они позволили ему подумать, что все удалось.

Нокс провел за румпелем всю ночь. Он плыл вперед и вперед, чувствуя каждый метр, отделяющий его от Дана’Мана. Вся его жизнь обрушивалась позади, а он не ощущал ни потери, ни печали. Нокс даже не помнил прежнего себя. Впереди, во тьме, маячило нечто новое, словно солнце, ждущее восхода. Груз страшных поступков плыл вместе с кроутом, но с каждой минутой он становился легче, как будто расстояние между Ноксом и магами рассеивало зло, которое он совершал по их приказу.

Когда солнце показалось над горизонтом, он услышал скрежет, обрушившийся на него с неба. Прежде чем Нокс повернулся на звук, сверху раздался голос, уничтоживший все его надежды и мечты.

— Куда-то направился? — крикнула Ленора.

Он подумал взять меч, но как сражаться с этой летающей тварью? Сокол был огромен, его щупальца тянулись к Ноксу. Когда создание ринулось вниз, на зловещем изогнутом клюве заиграли первые лучи солнечного света. Сокол просто раздавил бы кроута.

Тварь остановилась и зависла над его головой. Вонь от ее выхлопов обрушилась на Нокса, надула паруса и вынудила человека рухнуть на колени, корчась от рвоты. Когда он вновь посмотрел наверх, то увидел, кто еще летит на спине зверя… и надежда покинула его навсегда, сгорев при виде мага.

— Госпоже Эйнджел нужна твоя помощь! — прокричала Ленора.

Нокс мог только смотреть, его руки безвольно висели по бокам, взгляд неотрывно следил за колдуньей. Лишенная магии вот уже целый век, Эйнджел все равно сочилась злобой; ужас, как пот, проступал сквозь поры ее кожи. Она поражала красотой, но смотреть на нее было невыносимо. Колдунья глядела на воина без выражения. Безжизненно. Но ее молчание ужасало куда сильнее. Нокс был готов отдать все блага мира лишь за то, чтобы она заговорила.

— Ты поможешь? — спросила Ленора.

— Ты играешь, — ответил Нокс. — Просто убей меня, и покончим с этим.

— Убить тебя? — закричала воительница. — Разумеется, нет, Нокс! Какая расточительность!

Нокс не мог даже вообразить наказание, уготованное ему.

Он быстро потянулся к мечу: сейчас перережет острым лезвием себе горло и прохрипит последний кровавый смешок этим магам. Может, век назад она бы и смогла мучить его ушедшую душу, но теперь, в мире, лишенном волшебства, смерть — это просто смерть.

«Прощайте», — подумал он.

Болт арбалета пронзил его руку. Нокс выронил меч, и тот почти без всплеска упал в воду.

— Нет, — проронила Эйнджел, и голос ее был подобен громыханию океанских глубин.

Ленора свистнула, сокол нырнул вниз, его когти раскрылись и схватили Нокса, пронзив бедро и плечо. Великан закричал под жуткий аккомпанемент смеха волшебницы.

— Госпожа Эйнджел требует твоей помощи! — выкрикнула Ленора.

Сокол быстро поднялся вверх, а Нокс увидел собственную кровь, заляпавшую палубу лодки. Может, по крайней мере какая-то часть его обретет свободу?..

Сокол поднялся ввысь и полетел к Новой Земле. Жалкая попытка Нокса сбежать провалилась.

Он висел в когтях твари, стараясь не кричать, перенести боль, уверенный, что там, куда они летят, будет намного хуже. Боль существует только в воображении, говорил кроут себе. Контролируй ее так же, как собственное воображение… Но острые когти, что вонзились в плоть Нокса, были слишком реальными, а резкая смена направления заставила его завизжать. Сидя на спине сокола, невидная кроуту, лейтенант Ленора рассмеялась, услышав этот звук.

— Куда мы летим? — спросил Нокс.

Ответа не последовало, и воин не удивился. Маг не снизойдет до разговора с ним, если только сам не пожелает. А когда Эйнджел все же сделает это, то, несомненно, лишь для того, чтобы рассказать о его грядущей ужасной судьбе.

С высоты Нокс увидел, что Новая Земля опустела. В вечно суетливой гавани остались только покачивающиеся на волнах лодки и роющиеся в падали морские птицы, а в районе бараков двигались только трепещущие на ветру флаги. «Куда все подевались? — подумал он. — И почему?»

Когда они миновали линию между сушей и морем, это словно послужило сигналом. Одно из огромных щупалец сокола неожиданно обвилось вокруг пояса великана. Он сопротивлялся, старался упасть, но тварь держала его крепко, сдавив живот и притиснув к спинному седлу. Сокол отпустил Нокса, но тот не мог пошевелиться. Впереди него Ленора держала вожжи, направляя создание вглубь острова. А позади сидела Эйнджел. Ее дыхание обжигало Ноксу шею; ее близость была дырой, способной поглотить его полностью.

— Я много лет знала, что ты сбежишь, — прошептала Эйнджел. Голос ее был подобен осколку льда, проникающему в череп. — Мой брат и я смотрели, ждали. Мы уже давно решили сделать тебя примером для других.

— Почему? — спросил Нокс. Ему пришлось кричать в воздух, рассекаемый полетом сокола.

Голос Эйнджел не стал громче, но воин слышал ее слова, ясные и полновесные.

— Потому что мы так пожелали, — ответила волшебница. Она положила руку на раненое плечо кроута и нежно сжала его. — У тебя нет друзей, Нокс. Они предали тебя. На твоей стороне нет товарищей, нет любимых. Никого нет. Ты уникален. Остальных, пытавшихся сбежать, мы просто убивали. Разрезали. Съедали. Но время не стоит на месте, некоторые вещи меняются. Я хочу, чтобы каждый увидел то, что произойдет с тобой.

Нокс уперся руками в седло и с силой оттолкнулся. Хотел свалиться на сторону, упасть и каждую секунду своего падения лелеять эти последние капли свободы. Но рука Эйнджел удержала его на месте, и женщина прошептала:

— Нет.

— Мы — не воины! — закричал Нокс, обращаясь к Леноре. Говорить с магом было слишком страшно. — Мы — рабы! Ничем не лучше тех отбросов, которыми нас кормят, и тех рабов, которых сами хватаем и убиваем! Ленора! Какая тебе с этого выгода?

Лейтенант промолчала, зато ответила Эйнджел:

— Ты прав. Рабов мы контролируем химикалиями, а вас — обещаниями и страхом. Вы для нас все — рабы.

Ленора засмеялась, ее плечи затряслись. Нокс посмотрел вниз.

Они быстро спускались, и теперь он увидел длинные колонны людей, марширующих по снегу. Их там были тысячи, вся Новая Земля торила путь в горы. Несколько знамен кроутов тенями колыхались на снегу. Великану стало любопытно, есть ли там его отряд и думает ли сейчас о нем хоть кто-нибудь из бывших соратников.

Неожиданно Нокс почувствовал, как его страх превращается в нечто иное. Не в надежду — это было бы слишком хорошо, — но в покой. Кроут понял, что Эйнджел помогает ему на пути. Как ни страшна будет смерть, умерев, он выйдет из-под контроля магов.

— Я все равно убегу, — сказал великан, и рука Эйнджел покинула его плечо.

— Возможно, ты прав, — ответила она, и Нокс почувствовав, как колдунья улыбается. — Даже я не могу предвидеть вечность.

Они приземлились на леднике. Стояло яркое бесснежное утро, холодный воздух был острым и свежим. Сюда уже пришли тысячи кроутов и рабов. Все они сгрудились вокруг поспешно зажженных костров: готовили рыбу, пили, уже чувствуя какую-то атмосферу празднества. «А почему нет? — подумал Нокс. — Они пришли сюда глазеть на убийство — единственное, что но-настоящему любят».

Ленора соскользнула по боку сокола. Собравшаяся толпа замолкла, уставившись на нее. Лейтенант взглянула на Нокса и кивком приказала спуститься.

— Не заставляй подниматься и стаскивать тебя, — тихо произнесла она.

Нокс вспомнил об оружии, которое у него было. Меч утонул, но все еще остались метательные ножи, праща на поясе, булавы, прикрепленные к ногам… Он спокойно дотянется до них, прежде чем воительница взберется обратно на сокола. Сзади сидит Эйнджел, но даже если она ничего не сделает (вполне возможно, ей понравится схватка между кроутом и Ленорой), лейтенант — слишком сильный соперник для него.

По крайней мере, это будет достойная смерть.

Он упал в сторону, правой рукой выхватил из-за пояса метательный нож, левую бросил вперед, чтобы помочь себе прокатиться по утоптанному снегу. Нокс увидел, как напряглась Ленора, а затем улыбнулась, когда рука колдуньи сомкнулась вокруг лодыжки воина.

Эйнджел встала на спине сокола, подняв великана высоко в воздух. Нокс отвел руку с метательным ножом наготове.

Он услышал знакомый свист, прежде чем праща отрезала три его пальца по вторую костяшку. Толпа зааплодировала, а лейтенант осклабилась. Нокс вскрикнул и внезапно устыдился своей боли.

— Вот он! — произнесла Эйнджел. — Беглец! Он недалеко ушел. Норила в той стороне, кроут! — Она повернула его лицом к югу, а потом резким движением возвратила обратно. Кровь из пальцев великана веером разбрызгалась по леднику.

— Мы все рабы! — закричал Нокс, но толпа смеялась и улюлюкала. Он удивился, как вообще мог лелеять хоть какую-то надежду.

— Мой брат и я — такие же рабы, — ответила Эйнджел, и крики неожиданно стихли. Она бросила великана на лед, спрыгнула следом и встала ногами по обе стороны от его головы. Он видел ее пятнистую кожу, выдающую возраст, но чувствовал и силу, до сих пор кипящую в колдунье. — Рабы магии, покинувшей нас, — продолжала Эйнджел. — Рабы этого места, рабы нашего изгнания. Рабы нашей мести.

— Убить его! — заорал кто-то.

Поднялся одобрительный вой. Нокс повернулся, оглядел собравшуюся толпу кроутов в поисках знакомого лица, но сейчас они все были для него чужими. Он покинул их меньше дня назад, но уже не принадлежал к своему племени. Он изменился.

— Благословенны вы будете, — сказала Эйнджел, как будто разговаривая с тысячью детей. — Смерть — это все, что вы знаете.

Она наклонилась к Ноксу и, схватив его за грудки, подняла легко, как младенца.

Беглец взглянул ей в лицо. Она росла? Он усыхал? Он должен двигаться, сражаться, бороться! Но сигналы, которые он посылал конечностям, жалкими всхлипами выпадали изо рта. «Просто покончи с этим, — подумал Нокс. — Ну пожалуйста, убей меня». Маг поглядела на него в ответ и улыбнулась, как будто услышав мольбы.

— Ленора! — крикнула Эйнджел. — Ты знаешь, что делать!

Нокс ничего не видел, но слышал. Сокол задвигался на льду, неуклюжий без воздушной стихии. Его огромные ноги с грохотом сжались раз, два, три… А потом громыхнул взрыв, раздался сдавленный вопль толпы. Стало жарко, и облака пара скрыли их искусственным туманом.

— Все готово, госпожа.

— Все готово, — эхом отозвалась Эйнджел. — Предатель, — прошептала она Ноксу и перевела глаза на все растущую толпу.

— Это предупреждение. — Голос мага разнесся по всему склону. — Любого, кто попытается сбежать от моего брата и меня, ждет такая же судьба, а может, что-нибудь похуже. У нас нет магии, но есть знания. Пути и средства. И химикалии. Это Нокс! Смотрите, он живой! И он будет жить вечно!

Эйнджел бросила кроута на лед и встала над грудью беглеца. Ее волосы упали волнами по обе стороны головы, и Нокс впервые увидел ее подлинное безумие, скрытое от толпы. Глаза колдуньи сияли чем-то большим, нежели просто отраженный свет. Рот раскрылся, язык свисал вниз, а губы изогнулись в уродливой усмешке.

— Прими это, — сказала она, засунув какой-то шарик в рот Ноксу. — И это.

Эйнджел ударила его ножом в грудь, чуть выше сердца. Великан заскулил, дернулся вверх, еще больше насаживаясь на лезвие, но маг вытащила нож. Погрузив пальцы в рану, Эйнджел оставила внутри что-то холодное и твердое.

Затем колдунья выпрямилась и с размаха ударила Нокса кулаком в лицо. Его зубы сомкнулись на шарике и раздавили его. Отвратительная на вкус жидкость потекла по языку.

— Положите его внутрь, — сказала Эйнджел, встала и отошла в сторону.

Над беглецом медленно склонилась Ленора. Толпа вновь зашумела, но голоса раздавались как будто за тысячи миль отсюда — тихие, глубокие, беспрестанно карабкающиеся к какому-то апофеозу, который так никогда и не наступит. Посмотрев вверх, Нокс увидел, как первые снежинки висят в воздухе над ним. Просто висят.

«Что это?» — подумал он.

— Я увижу тебя снова, — сказала Эйнджел, и слова ее зазвучали вечностью.

Они оставили его в леднике.

Ленора приготовила яму — достаточно глубокую, чтобы Нокс мог вставать в ней или ложиться, вытягиваясь во весь рост. Лед, нагроможденный сверху, растворили взрывом химического огня. Весь процесс, казалось, занял несколько дней. Ленора двигалась очень медленно, а снежинки так и не упали. По крайней мере, Нокс этого не увидел.

Его мысли… они летели с прежней скоростью.

Ледник оказался далеко не безмолвным. Он стонал. Он ревел. Раз в несколько лет он с грохотом смещался. А в последний зимний день каждого года, когда солнечные лучи ударяли прямо в глетчер, древний лед сверкал бесконечным зеленым полем.

Первые сто лет Нокс провел, стараясь воскресить в памяти свои мечты.