Прошло несколько недель, а Поль все еще находился в Париже, у себя в гостинице, в постели, совершенно один. Шторы в номере были задернуты и приглушали полуденный свет, и без того скудный.

Погода не изменилась, солнце по-прежнему оставалось мертвой звездой. Его бледные, истощенные лучи из последних сил старались просочиться сквозь плотную пелену, которую даже трудно было считать скоплением облаков, — скорее это выглядело как воздух, сгущенный до последней, необратимой степени тяжести. С каждым днем все труднее верилось, что поверх этого непроницаемого слоя атмосферы существует необъятное пространство небосвода, и желание отгородиться от этой мрачной завесы хотя бы шторами было вполне естественным.

Поль не спал. Его занимали самые различные мысли, которые он пытался выстроить в некую стройную иерархию, по степени важности. Но тщетно: все они казались ему одинаковыми, если не идентичными,

все обладали постоянным весом и объемом, и никакая встряска уже не могла сдвинуть их с места и привести в столкновение. Эти мысли — честно говоря, вполне банальные — вяло плавали в его мозгу, как оглушенные, а может, и дохлые рыбины. Неподвижно лежа в постели, Поль старался реанимировать их, устремив взор на жалкий лучик света, который с трудом протиснулся в щель между неплотно сомкнутыми шторами и теперь бессильно улегся тусклым отблеском на выпуклом боку кожаной сумки, стоявшей под окном.

Карье зашел к нему через несколько дней после встречи в сквере. Сначала он поговорил об Альбене, потом о путешествии Поля, сообщив, что первый скончался, а второе пока откладывается. Поль удивился тому, что смерть Альбена произвела на него такое же впечатление, что и смерть Лафона: иными словами, он ощутил полнейшее безразличие, отсутствие или максимальное сокращение всяческих эмоций и даже где-то в глубине души некоторое облегчение. Разумеется, в первый момент он слегка погрустнел, но и эта грусть продержалась недолго, будучи вызвана не самой новостью, а именно сознанием прискорбного отсутствия подлинной печали. Что же до скрытого облегчения, в коем не хотелось признаться даже себе самому, Поль приписал его чувству, которое человек испытывает при известии о кончине свидетеля своей жизни, будь он даже «свидетелем защиты». Он помолчал, как принято в таких случаях.

— Это печально, — сказал Карье, — мы все опечалены.

Затем они поговорили о путешествии, которое пока откладывалось. Поль спросил почему. Карье не ответил. Поль заявил, что его желание работать может только окрепнуть, если ему хотя бы время от времени будут объяснять, чему или кому он служит.

— Есть две причины, которые дают мне право ничего не говорить вам, — ответил Карье. — Во-пер-вых, необходимо хранить тайну — не столько из нежелания открывать ее, сколько для того, чтобы она продолжала приносить результаты. Тайна, — наставительно продолжал он, — это не последний покров, прячущий под собой некий предмет в конце некоего процесса, но то, что приводит в действие сам этот процесс. Вся хитрость тайны заключается в том, чтобы заставить поверить вас, что она всего лишь маска, тогда как она — движущая сила, мотор предприятия. И этот мотор нужно беречь, ибо он заставляет работать все остальное. Если я открою вам хоть маленькую часть тайны, вы узнаете очень немногое, но это немногое грозит поломкой мотора, и никто на этом не выиграет.

— Согласен, — сказал Поль, — довольно о моторах. Ну а вторая причина?

— Какая вторая?.. Ах, да. Вторая причина — банк Sobranie.

— У вас нет доказательств.

— Да что вы! — изумился Карье. — Но если у меня нет доказательств, то почему вы до сих пор работаете со мной?

— Потому что я идиот, — ответил Поль.

— Ну-ну, зачем же так! — возразил Карье, вставая.

Он надел пальто и сказал, что будет звонить. После его ухода Поль несколько минут шагал по комнате, перебирая одну за другой невнятные мысли, и этот двойной круговорот, физический и топологический, привел его к решению лечь и подниматься с постели как можно реже.

Время шло, а Карье все не появлялся. Поль наблюдал из постели за бледным, медленно ползущим лучиком света возле окна. Его движение, сперва совершенно незаметное, становилось все более явным, если не отрывать от него глаз, и чем дольше за ним следили, тем быстрее, казалось, он перемещался. Это был один из тех дней, когда можно интересоваться только такими явлениями, да и то не всегда.

Тусклая полоска света встретила на своем пути телефон, стоявший на полу, который тут же зазвонил, словно она вернула его к жизни. Поль дал ему по-трезвонить некоторое время, затем сполз на животе с кровати, дотянулся до аппарата и уволок его обратно в постель, как уволакивают заложника.

Звонила Вера, она хотела прийти, но Поль сказал, что лежит в постели. Она засмеялась, сказала, что ляжет рядом, но Поль объявил, что болен. Она предложила поухаживать за ним, но он ее отговорил: эта болезнь терапевтическим путем не лечится. «Ты просто не хочешь меня видеть», — сказала она. «Да нет, тут другое», — ответил он. Тогда она попросила его рассказать продолжение истории, и Поль прерывистым голосом поведал, что случилось с того момента, как Форсайт и Макгрегор, с ногтями, вырванными палачами Мохаммед-хана, оправлялись от пережитых потрясений в своей камере, устраивая тараканьи бега, а Стоун-младший, еще в начале соблазненный шпионкой Таней, предал Стоуна-старшего. После этого начинается заключительный штурм, и Макгрегор бежит из тюрьмы, разработав рискованный план взрыва оружейных складов магараджи. План этот почти безнадежен. Удастся ли Макгрегору осуществить его?

— Ну а ты как считаешь? — спросил Поль. — Удастся или нет? Твое мнение?

— Он на это способен, — подумав, сказала Вера, — но план очень опасный. Ладно, позвоню завтра, расскажешь мне продолжение.

— Только не слишком рано, — предупредил Поль,

— я сейчас много сплю.

Положив трубку, он подсчитал, сколько времени занял его рассказ, взяв за основу расстояние, которое покрыл за это время хилый лучик света, пролезший между штор, и установил аппарат на пути его дальнейшего следования. Когда, чуть позже, лучик вторично подобрался к телефону, тот опять мгновенно зазвонил. Поль пришел к выводу, что аппарат наверняка светочувствителен.

— Вы уезжаете завтра утром, — объявил Карье. — Надеюсь, вы готовы.

— Ну... можно сказать, да, — выговорил Поль.

Пять дней спустя, одолев сложный, многопосадочный маршрут, Поль высадился на аэродроме маленького городка, расположенного в окрестностях Брисбена. С аэродрома он поехал на почту, где его ждал конверт на имя Донахью, который он получил, предъявив один из паспортов, лежавших в черной пластиковой папочке для документов. В конверте лежал билет на поезд, который шел в другой маленький городок, под названием Тувумба; на оборотной стороне билета был указан адрес кинотеатра «Курзал». Поль спросил у служащего почты, как пройти к железнодорожной станции.

Прибыв в Тувумбу, он отправился по означенному адресу, но на месте кинотеатра зияла пустота, если не считать кучи обломков на земле. Отсутствие здания образовывало почти непристойную дыру в ряду невысоких жилых домов; оно шокировало, как пустой проем в сверкающем ряду хорошо начищенных зубов. Прохожий сообщил ему, что «Курзал» снесли еще несколько недель назад. Поль постоял с минутку на пустыре, медленно обводя взглядом окрестности и словно призывая их в свидетели своей растерянности. Вдруг он заметил в конце улицы регулировщика в новеньком мундире; полицейский управлял движением жиденькой вереницы длинных лимузинов и грузовиков. В этот послеполуденный час жара была нестерпимой. Солнце обрушивало на австралийский восток ослепительно белые тяжелые волны зноя; казалось, оно висит прямо над крышами домов. Поль снял пиджак, забросил его на плечо и пошел к новенькому мундиру. Асфальт плавился и облеплял его туфли, усугубляя земное притяжение.

Полицейский был гладко выбрит. Поль спросил его — по-английски, без всякой надежды на успех, где можно найти бывшего владельца «Курзала». Полицейский осклабился, показав два ряда безупречно белых зубов, и указал на внушительный «Нортон», припаркованный у обочины.

— Это я и есть, — сказал он. — Меня зовут Сэм.

— А меня Блез, — ответил Поль.

Он последовал за Сэмом и сел на заднее сиденье мотоцикла. Они рванули с места под вой автомобильных гудков, вздымая на своем пути густые облака желтой пыли.

На следующий день они летели над Тихим океаном в самолете-такси того же цвета, что пыль в Тувумбе. Чтобы управлять самолетом, Сэм сменил мундир на полотняные кремовые брюки, цветастую рубашку с короткими рукавами и бейсболку с длиннющим козырьком.

— Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?

— Никогда, — ответил Поль.

— Я тоже, — сказал Сэм, — но всему можно научиться. Две недели назад я и на самолете-то еще не летал.

— А что же вы делали?

— Сидел в тюрьме, — объяснил Сэм. — За убийство и подстрекательство к убийству. Мне светило по крайней мере лет тридцать. Но, спасибо, вы приехали.

— Не стоит благодарности, — сказал Поль. — Вы знакомы с Карье?

— С Карье? — повторил Сэм.

— Это тот тип, что послал меня в Тувумбу. Вы должны его знать.

— Не думаю. Того типа, что прислал меня сюда, звали Паркинсон. Вы знакомы с Паркинсоном?

— Это имя мне ровно ничего не говорит, — ответил Поль. — Я знаю только Карье.

— Ну все равно, это один и тот же, — заключил Сэм.

Поль отпустил по этому поводу несколько шуточек, но тут Сэм объявил, что они уже подлетают. Поль надел парашют и очень внимательно выслушал инструкции Сэма по его использованию. С высоты полета океан казался застывшим, и только редкие пенные гребешки на миг обозначали движение и очертания волн. Вскоре они заметили под собой маленький островок округлой формы.

— Это здесь, — сказал Сэм. — Приготовьтесь, я подам вам знак.

Самолет снизился и начал описывать круги над островом. По сигналу Сэма Поль сдвинул скользящую дверцу бортового люка. Он взглянул вниз и торопливо отступил.

— Слушайте, я не уверен, что смогу...

— Давайте, — крикнул Сэм. — А то Паркинсон рассердится.

— Да знаю, — сказал Поль. — Ох, знаю!

Он быстро перебрал в голове все возможные средства умереть на месте, лишь бы не прыгать, но не нашел ни одного подходящего. Впрочем, ему не так уж хотелось умирать. И потом, если умирать, то самый верный способ — прыгнуть вниз. Мысли ускорили ход и спутались окончательно. Он рискнул снова бросить взгляд на круглый островок. Островок был там, как раз под ним. Поль закрыл глаза.

— Ну, пошел! — взревел Сэм.