И надо же — что я вам говорил! — не прошло двух дней, как одна уже появилась. Во вторник утром Феррер условился о встрече в галерее с экспертом, который пришел в сопровождении ассистентов мужчины и женщины. Эксперт, по имени Жан-Филипп Реймон, был человеком лет пятидесяти, чернявым, худым — его тощее тело болталось в слишком просторном костюме, как охотничий нож в непомерно большом чехле; при всем том — сбивчивая речь, брезгливая мина и острый недоверчивый взгляд. Он передвигался по комнате, цепляясь за спинки стульев, медленно и нетвердо, словно больной или пассажир на судне при девятибальном шторме (по шкале Бофора). Феррер пару раз прибегал к услугам этого эксперта и немного знал его. Ассистент ходил более уверенно — видно, ему помогало то, что он непрерывно грыз жареный арахис, извлекая его из кармана и каждые пять минут вытирая пальцы бумажной салфеткой. Ассистентка же, дама лет тридцати, холодно отзывалась на имя Соня. Белокурая, со светло-карими глазами и строгим красивым лицом, таящим то ли лед, то ли пламя, в черном костюме и кремовой блузке, она не выпускала из правой руки пачку сигарет «Бенсон», а из левой — мобильный телефон «Эриксон».
Феррер усадил их и начал раскладывать предметы, добытые на Севере. С величайшими предосторожностями опустившись на стул, Жан-Филипп Реймон принялся критически осматривать сокровища; при этом он не снисходил до комментариев и лишь время от времени цедил какие-то эзотерические замечания, сопровождаемые цифрами и буквами. Стоявшая позади Соня шепотом повторяла их в свой «Эриксон», неизвестно кому, и шепотом же выдавала эксперту загадочные ответы невидимого собеседника, одновременно ухитряясь закурить очередную «Бенсон». После чего эксперт и его ассистент долго и непонятно совещались, а Феррер, отчаявшись что-либо понять в их тарабарщине, все больше обменивался взглядами с Соней.
Ах, как хорошо известны эти заинтересованные переглядывания двух людей, которые только что встретились впервые в обществе и тотчас понравились друг другу. Эти молниеносные, но пристальные и чуточку обеспокоенные взгляды можно назвать и очень короткими и очень долгими, ибо длительность их никак не соответствует реальной; ими обмениваются среди общих разговоров, среди людей, которые ни о чем таком не подозревают или делают вид, будто не подозревают. Во всяком случае, они вызывают смятение, и вот доказательство: Соня даже перепутала свои аксессуары, в течение двух секунд наговаривая речи эксперта в пачку «Бенсона».
Работа эксперта заняла целый час, при том, что ни сам он, ни его ассистент ни разу не обратились к Ферреру; однако по истечении этого времени лицо Жан-Филиппа Реймона скривилось в весьма тревожной скептической гримасе, а уголки рта скорбно поползли вниз. Пока он, недовольно качая головой, выписывал колонки цифр в узком блокнотике с пурпурным переплетом из ящеричьей кожи, Феррер глядел на его брезгливую мину и думал, что дело швах, вещи наверняка не стоят ни гроша, и вся поездка была напрасной. Однако, закончив подсчеты, эксперт наконец соизволил назвать стоимость коллекции. Сумма эта, хотя и произнесенная тоном крайнего пренебрежения и без учета налогов, равнялась стоимости одного-двух небольших замков на Луаре. Заметьте, я не сказал «больших», таких как Шамбор или Шенонсо, я имел в виду маленькие или средние замки, типа Монтонкура или Тальси, — впрочем, и это весьма недурно. «У вас, конечно, есть сейф», — промолвил эксперт. «Да нет, — ответил Феррер, — все никак не заведу. Правда, в подсобке стоит один старый, но он совсем маленький».
«Вам непременно нужно поместить все это в сейф, — мрачно сказал Жан-Филипп Реймон, — и в большой, надежный сейф. Вы не должны хранить эти вещи здесь. И потом, вам следовало бы сейчас же связаться со страховым агентом; сейфа у вас нет, но агент-то наверняка есть?» — «Ладно, — сказал Феррер, — завтра я этим займусь». — «На вашем месте, — сказал Реймон, осторожно поднимаясь со стула, — я бы не стал ждать до завтра, а впрочем, поступайте, как вам угодно. Ну-с, я побежал; оставляю вам Соню, вы обсудите с ней вопрос о гонораре за экспертизу и все уладите». — «Все улажу, — подумал Феррер. — Это уж не сомневайтесь!»
«Ну а как вообще дела?» — безразлично спросил Реймон, натягивая пальто. «В галерее? Да ничего, благополучно, — заверил его Феррер. — У меня сейчас есть несколько крупных художников, — соврал он, с целью произвести впечатление на Соню, — но, сами понимаете, не могу же я выставлять звезд каждые два года, на них слишком большой спрос. Кроме того, есть несколько молодых, начинающих, но с ними, как вы знаете, другая проблема. Их тоже не следует выставлять слишком часто, иначе они быстро надоедают публике, так что я время от времени демонстрирую какую-нибудь одну штучку, и хватит. А вот что было бы хорошо, — воодушевленно добавил он, — так это устраивать иногда маленькие персональные выставки над галереей, в верхнем помещении, если бы у меня было верхнее помещение, ну, в общем, вы понимаете…» — и он замолчал, видя, что говорит в пустоту: собеседники его уже не слушали.
Однако, как Феррер и думал, ему удалось, после беседы о гонораре, пригласить Соню на ужин: хотя она не подала виду, он явно произвел на нее впечатление. Погода стояла хорошая, и им приятно будет поужинать на открытой террасе, где рассказ Феррера о его северных приключениях поразит молодую женщину до такой степени, что она выключит свой «Эриксон» и все чаще будет закуривать свой «Бенсон»; затем он проводит ее до дома, в небольшую двухэтажную квартирку близ набережной Бранли. После того как она пригласит его зайти и выпить, Феррер поднимется к ней и обнаружит на нижнем этаже квартиры некую девицу с потухшим взглядом, углубленную в изучение ксерокопированных лекций по конституционному праву; на разбросанных листках стоят три пустые баночки из-под йогурта и маленький, похожий на игрушку, аппаратик из ядовито-розовой пластмассы. В квартире царит атмосфера гармонии, не лишенная приятности. На диване с блестящей цветастой перкалевой обивкой разбросаны красные и розовые подушки. Настольная лампа мягко освещает поднос, где яркие апельсины соседствуют с нежными персиками.
Молодая девушка и Соня заговорили о Брюно; Феррер понял, что означенный Брюно, в возрасте года восьми месяцев, спит наверху, а ярко-розовый аппаратик — Бэбифон — принимает и передает издаваемые им звуки, в частности плач. Затем baby-sitter невыносимо долго копалась, собирая свои лекции, выбрасывая баночки из-под йогурта в мусорное ведро и выключая Бэбифон; наконец она удалилась, и они смогли сплестись в объятии, в каковой позе, неловко передвигаясь бочком, точно пара сцепившихся крабов, вошли в спальню Сони, где ее черный бюстгальтер, будучи расстегнут и сброшен на ковер, так и остался лежать, напоминая пару гигантских солнечных очков.
Однако довольно скоро Бэбифон, перенесенный хозяйкой на ночной столик, заверещал, выдавая серию вздохов и стонов, сперва легких и вполне созвучных сопранным вздохам и стопам Сони, но затем перекрывшим эти последние пронзительными младенческими воплями. Пришлось им разомкнуть объятия — не сразу, конечно, но поневоле, и Соня отправилась наверх успокаивать юного Брюно.
Оставшись в одиночестве и желая заснуть, Феррер счел разумным прежде всего убавить звук Бэбифона. Но, будучи плохо знакомым с этим типом аппаратов, он нажал не на ту кнопку, и звуки плача и баюканья, вместо того чтобы стихнуть, внезапно обрушились на него с зычностью выкриков ночного сторожа, позволившей ему приобщиться к важности этой ночной работы по предупреждению, наблюдению и карательным мерам в отношении нарушителей спокойствия. Феррер начал лихорадочно жать на все кнопки подряд, искать взглядом антенну, которую можно сломать, или провод, который можно выдернуть, пытаясь придушить аппарат подушкой, но тщетно: каждое его действие лишь усиливало завывания Бэбифона; в конце концов отчаявшийся Феррер плюнул на все, торопливо оделся и выбежал, застегиваясь на ходу и даже не приглушая звука шагов, ибо вопли Бэбифона заполонили все пространство квартиры, а возможно, и целого дома; итак, он сбежал и даже не позвонил Соне в последующие дни.
Зато позвонили ему, и позвонили назавтра после этого инцидента: это была Мартина Делаэ, вдова его помощника, которую Феррер увидел в церкви возле станции «Алезья» в день похорон. Тогда у него создалось впечатление, что, несмотря на свою скорбь, вдова положила на него глаз, хотя он готовился всего лишь подставить ей плечо в трудную минуту. Но вот она позвонила ему в конце дня, под тем предлогом — в общем, вполне убедительным, — что Делаэ мог хранить свою страховку в галерее: она никак не может ее найти, а вдруг… — «Нет-нет, это исключено, — поспешил ответить Феррер, — он никогда не держал здесь никаких личных бумаг». — «Ах, как неприятно, — сказала Мартина Делаэ. — И все же, не могу ли я зайти к вам проверить; заодно посидим, выпьем, мне будет так приятно отдаться воспоминаниям!»
«Это довольно сложно, — солгал Феррер, совершенно не желая общаться по какому бы то ни было случаю со вдовой Делаэ. — Я только что вернулся из путешествия и должен очень скоро уехать опять, у меня крайне мало времени». — «Как жаль! Ну что ж, делать нечего, — говорит Мартина Делаэ. — А далеко ли вы ездили?» И Феррер, желая искупить, хотя бы в собственных глазах, свою ложь, вкратце рассказывает ей о поездке на Крайний Север. «Это великолепно! — восторгается вдова, — я всегда мечтала увидеть те края!» — «Да, там красиво, — сдуру отвечает Феррер, — очень красиво». — «Ах, как же вам повезло! — восклицает вдова еще более пылко. — Наверное, приятно отдыхать в таком замечательном месте!» — «Знаете, — возражает уязвленный Феррер, — я ведь, собственно говоря, не отдыхал там, это была деловая поездка. Я разыскивал экспонаты для своей галереи». — «Это чудесно! — опять восторгается вдова. — И что же, нашли?»
— «Ну, кажется, нашел кое-что, — осторожно отвечает Феррер, — но надо еще выяснить, насколько ценны эти вещи, я точно ничего не знаю». — «О, мне хотелось бы увидеть все это, — вздыхает Мартина Делаэ. — Когда вы думаете выставить их?» — «Пока не могу вам сказать ничего определенного, — говорит Феррер. — Но я, конечно, пошлю вам приглашение, как только…» — «Да-да, непременно пошлите мне приглашение, обещаете?» — «Обещаю», — говорит Феррер.