Выставив два объемистых чемодана из студии, так тщательно прибранной, словно он собирался навсегда покинуть ее, Баумгартнер резко захлопнул за собой дверь. Подобно телефонному звонку или сигналу автоматического закрытия дверей в метро, этот тусклый сухой звук прозвучал на почти чистом «ля», которое сочувственно отозвалось в недрах «Бехштейна»; когда Баумгартнер удалился, призрак мажорного аккорда еще пятнадцать-двадцать секунд витал в студии перед тем как медленно затихнуть и бесследно растаять в воздухе.
Баумгартнер пересек бульвар Экзельманса и немного прошел вдоль Сены, затем свернул на улицу Шардон-Лагаша. В разгаре лета XVI округ казался еще более пустынным, чем обычно; улица Шардон-Лагаша в некоторых местах прямо-таки напоминала зону после атомного взрыва. На Версальском проспекте Баумгартнер вывел машину из огромного современного подземного гаража, снова направился к Сене и поехал вдоль линии скоростного метро, с которой свернул, не доезжая моста Сюлли. Очутившись на площади Бастилии, он взял направление на юго-восток, следуя по очень длинной Шарантонской улице до самого Шарантона. Таким образом, он пересек до диагонали весь XII округ, более людный в это время года, чем XVI, ибо здешнее население имело куда меньше возможностей уехать в отпуск, нежели тамошнее. На тротуарах виднелись главным образом представители третьего мира и третьего возраста, и те и другие крайне медлительные, одинокие и растерянные.
Добравшись до Шарантона, «фиат» юркнул направо, в тесную улочку, носившую имя не то Мольера, не то Моцарта, — Баумгартнер вечно забывал, кого именно из них двоих, но знал, что она пересекается с другой скоростной линией метро, ведущей к маленькой промзоне вдоль Сены. Здесь тянутся ряды складов, металлических гаражей и прочих помещений; на некоторых написаны — от руки или малярным пистолетом — названия фирм. Обозначенные на большом панно лозунгом «Гибкость на службе у Логистики», здесь и в самом деле имеются многочисленные складские помещения, сдающиеся внаем, площадью от двух до тысячи квадратных метров. Тут же расположены два-три вполне тихих заводика, работающих, судя по всему, в четверть силы, а также очистная станция, и все это находится по бокам шоссе, явно не имеющего названия.
Это место еще более пустынно, чем другие кварталы в летний период; кроме того, здесь тихо, почти как на кладбище: лишь изредка можно различить какие-то смутные звуки или отзвуки, неведомо откуда взявшиеся. Вероятно, в другое время года тут выгуливают собак две-три пожилые пары. Возможно также, что некоторые инструкторы автошколы заприметили это местечко и освоили его, ввиду полного отсутствия движения, чтобы обучить здесь, без всякого риска автокатастрофы, своих питомцев; иногда какой-нибудь велотурист, взвалив на плечо двухколесного друга, пересекает этот участок, направляясь к узкому мостику через Сену, ведущему в сторону Иври. С этого мостика видны другие многочисленные мосты, там и сям разбросанные по реке. Как раз в точке слияния Сены и Марны высится огромный торговый комплекс, а какой-то отважный китаец дерзнул возвести здесь же отель в маньчжурском стиле — на краю реки и разорения.
Но сегодня тут ничего и никого не видать. Только перед одним из складских боксов стоит фургончик-рефрижератор, и только Палтус сидит за рулем этого фургончика, оборудованного системой «Термо-Кинг». Баумгартнер поставил свой «фиат» параллельно фургончику и опустил стекло, не выходя, однако, из машины и предоставляя Палтусу выйти из своей. Что тот и делает, охая и сетуя на жару. Он обильно потеет, и это усугубляет его общий неприглядный вид: волосы слиплись в жирную взъерошенную массу, испарина проступает на дешевой рекламной майке, и без того заляпанной грязными пятнами, жирные струйки пота бороздят лицо, как предвестие морщин.
«Порядок, — говорит Палтус, — ящики здесь. Что дальше?» — «Перенесешь их внутрь, — отвечает Баумгартнер, протягивая ему ключ от склада. — Сложишь все, только, смотри, поаккуратнее, не швыряй!» — «Это по такой-то жаре?!» — стонет Палтус. «Переноси!» — повторяет Баумгартнер.
Сидя за рулем и непрерывно озираясь, чтобы проверить, не следят ли за ними, Баумгартнер натягивает пару тоненьких сафьяновых перчаток, прошитых льняной ниткой; одновременно он бдительно приглядывает за переноской контейнеров в бокс. Жара и в самом деле кошмарная, ни одного дуновения ветра, и Палтус буквально обливается потом. Его мускулы, расслабленные наркотиками, все-таки слегка вздуваются под грязной майкой, и Баумгартнеру это не нравится, ему не нравится смотреть на это и не нравится то, что он тем не менее на это смотрит. Закончив работу, Палтус подходит к «фиату». «Готово, — рапортует он. — Желаете взглянуть? Надо же, вы надели перчатки!» — «Такая погода. Такая жара. Таков уж я, — отвечает Баумгартнер. — Дерматоз, ничего не попишешь. Не обращай внимания. Ты точно все сгрузил?» — «Точно», — заверяет Палтус. «Дай-ка я гляну на всякий случай», — говорит Баумгартнер и, выйдя из машины, проверяет содержимое бокса.
Затем, подняв голову и нахмурившись, говорит: «Одного не хватает!» — «Одного чего?» — спрашивает Палтус. «Одного контейнера, — отвечает Баумгартнер. — Я его здесь не вижу». — «Да вы шутите! — восклицает наркоман. — Их было семь при отъезде и здесь их тоже семь. Все в порядке!» — «Ну вот что, — говорит Баумгартнер, — проверь-ка в глубине фургона, ты наверняка забыл его там».
Палтус скептически пожимает плечами и поднимается в фургон; Баумгартнер тотчас захлопывает за ним дверцы. Изнутри слышится голос Палтуса, сперва веселый, потом изменившийся, потом испуганный. Баумгартнер крепко запирает дверцы, обходит фургон и садится за руль.
Здесь, в кабине, голос молодого человека не слышен. Баумгартнер сдвигает влево маленькую заслонку над сиденьем и смотрит в квадратное окошечко, позволяющее водителю обозревать термоизолированное пространство кузова. Окошечко маленькое, чуть больше спичечного коробка, оно позволяет лишь заглянуть внутрь, в него даже руку просунуть невозможно.
«Ну вот, — говорит Баумгартнер, — теперь все кончено». — «Погодите, — кричит Палтус, — что значит „кончено“? Не шутите так, пожалуйста!» — «Кончено — значит, кончено, — повторяет Баумгартнер. — Ты наконец оставишь меня в покое». — «Да я вас никогда и не беспокоил, — ноет Палтус. — Ну выпустите же меня!» — «Не могу, — отрезает Баумгартнер, — ты мне мешаешь. Ты вполне способен мне помешать и ты мне мешаешь». — «Выпустите меня сейчас же! — орет Палтус. — Все равно об этом узнают, и у вас будут неприятности!» — «Не думаю, — усмехается Баумгартнер. — Ты забыл, что у тебя нет никакого социального статуса. Кто же будет тебя искать? Тебя даже полиция не хватится. Никто с тобой не имеет дела, кроме твоего дилера, а уж он точно не станет поднимать шум. Так кто же заметит отсутствие человека, который и так, можно сказать, не существовал? В общем, веди себя тихо, все кончится очень быстро, ты и не заметишь: из тепла в холод, вот и все».
«Нет, нет! — возопил Палтус, — кончайте шутить, прошу вас!» В отчаянии, не найдя других аргументов, он попытался сыграть на самолюбии Баумгартнера: «Боже, какой мелкий банальный трюк! Так убивают людей только в мыльных операх, это пошло и не оригинально». — «Да, не оригинально, — согласился Баумгартнер, — но я как раз сторонник мыльных опер. Это такое же искусство, как и все прочие. И вообще, хватит болтать!»
Он герметически закрыл окошечко, включил мотор и привел в действие компрессор. Все знают термодинамический принцип работы изотермических машин в частности, и рефрижераторов вообще: между стенками камеры циркулирует газ, поглощающий тепло внутри данного помещения. Благодаря небольшому моторчику, установленному над кабиной, и компрессору, осуществляющему циркуляцию газа, это тепло обращается в холод. Такие фургоны делятся на два типа — с температурным режимом +5 градусов и -18. Именно этот последний Баумгартнер и заказал в гараже два дня назад по телефону.