Когда Феррер вновь открыл глаза, то увидел вокруг себя сплошную белизну, как в добрые старые времена своей северной экспедиции. Он покоился на одноместной регулируемой кровати с жестким матрасом, туго запеленутый в простыни и совершенно один в маленькой комнатке; единственным цветовым пятном среди всей этой белизны была отдаленная изумрудная крона дерева, чей абрис четко вырисовывался на небе в квадратной оконной раме. Все же остальное — простыни, покрывало, стены комнаты и небо — было одинаково белым. Отдаленное дерево — дерзкая зеленая нота в этом белом безмолвии — могло быть одним из тридцати пяти тысяч платанов, семи тысяч лип или тринадцати тысяч пятисот каштанов, произрастающих в городе Париже. Впрочем, оно с тем же успехом могло относиться и к тем неприкаянным представителям растительного мира, которые встречаются на последних городских пустырях и зовутся незнамо как, да и вообще сомнительно, есть ли у них имя, — может, это просто гигантские сорняки-мутанты. Хотя дерево находилось явно далеко, Феррер все же попытался определить его породу, но даже это легкое усилие привело его в изнеможение, и он закрыл глаза.

Когда он снова открыл их — не то пять минут спустя, не то на следующий день, — декорации были прежними, но на сей раз Феррер поостерегся изучать древесные породы. Трудно сказать, вынуждал ли он себя ни о чем не думать или просто был не в состоянии заниматься мыслительной деятельностью. Но он тут же ощутил, а потом и смутно различил некое маленькое чужеродное тело, прицепленное к его носу и заставлявшее его слегка косить; он решил потрогать и изучить этот предмет, однако правая рука не слушалась. Присмотревшись, он выяснил, что эта самая рука привязана к кровати и в нее воткнута толстенная игла для переливания крови, закрепленная на коже широким прозрачным пластырем. Теперь Феррер начал понимать, что происходит, и лишь для проформы ощупал левой рукой проводок, воткнутый ему в ноздри: это был кислородный аппарат. В тот же миг открылась дверь, пропустив в палату молодую женщину — также в белом, зато чернокожую; взглянув на Феррера, она вышла и обратилась к кому-то в коридоре — вероятно, к санитарке, — с просьбой сообщить доктору Саррадону, что номер 43 проснулся.

Оставшись в одиночестве, Феррер возобновил свои робкие попытки идентифицировать дерево вдали, но снова не добился успеха, хотя и не заснул после: а это тоже успех. Тем не менее, он крайне осторожно, лишь чуточку повернув голову, оглядел все, что стояло у его изголовья, а стояли там всевозможные аппараты на жидких кристаллах, экраны и счетчики, фиксирующие работу его сердца: дрожащие, непрерывно меняющиеся цифры, бегущие слева направо синусоиды, и одинаковые и изменчивые, как морские волны. Там же стоял телефон и висела кислородная маска. Феррер осмотрел все это и окончательно смирился со своим несчастьем. За окном день клонился к вечеру, преображая белизну палаты в песочно-серую хмарь, а зелень дальнего дерева сперва в цвет старой бронзы, а затем в цвет старого вагона. Наконец дверь отворилась, и вошел доктор Саррадон собственной персоной, носивший черную, чрезвычайно густую бороду, бутылочно-зеленый халат и до смешного маленькую шапочку того же оттенка: таким образом, зеленый цвет сохранил свои позиции.

Занимаясь осмотром пациента, Саррадон сообщил, что после того как больного срочно доставили в больницу, ему пришлось сделать множественное шунтирование под наркозом; операция прошла великолепно. И в самом деле: когда сестра откинула простыни и начала менять ему повязки, Феррер обнаружил длиннющие швы вдоль левой руки и левой ноги, а также посреди грудной клетки. Швы были красивые — первоклассная работа! Они напоминали тонкую оборочку английского кружева времен Ренессанса, или шов на женском чулке — с изнанки, или строчку, написанную мелким ровным почерком.

— Порядок! — констатировал врач, кончив осмотр. — Заживает неплохо, — добавил он, просматривая температурные листки, висевшие в ногах кровати, пока сестра облачала Феррера в пижаму, воняющую жавелевой водой. По словам Саррадона, ему придется еще два-три денька провести в отделении интенсивной терапии, после чего он будет переведен в обычную палату. Откуда сможет выйти через пару недель. Посещения разрешены. Тем временем за окном стемнело.

На следующее утро Феррер и в самом деле почувствовал себя немного лучше и начал раздумывать, кому бы из знакомых сообщить о своем положении. Он сразу же отмел кандидатуру Сюзанны, которая уже полгода не давала о себе знать и вполне могла не откликнуться на его призыв. Предпочел также не беспокоить родных: они давно уже превратились в разрозненный отдаленный архипелаг, мало-помалу затопляемый волнами жизни. По правде говоря, больше у него особенно никого и не было; Феррер решил, что нужно хотя бы позвонить днем в галерею. Правда, Элизабет уже привыкла к его неожиданным кратким отлучкам и теперь сама отпирала галерею и улаживала текущие дела, но ей все же не мешало бы знать, где он находится. Впрочем, это не к спеху. И вообще следовало бы закрыть галерею до его выздоровления — все равно мертвый сезон. Да, завтра он скажет ей об этом. Феррер уже собрался было соснуть, как вдруг сестра неожиданно объявила, что к нему пришли. Феррер машинально попробовал привстать на своем ложе, но убедился, что не способен на это, слишком слаб.

И тут вошла молодая женщина, узнать которую ему было тем более трудно, что со времени их первой встречи на улице 4-го Сентября она успела переодеться и теперь носила топик в желто-голубую полоску и юбку более интенсивного голубого цвета, с разрезом чуть ли не до талии. А еще — туфли на плоской подошве. Одна из бретелек топика упрямо норовила соскользнуть вниз. Однако женщина была все так же мало накрашена. После нескольких секунд неловкости Феррер наконец признал ее. Он чувствовал себя крайне непрезентабельным в больничной пижаме и машинальным жестом попытался хотя бы пригладить волосы, местами склеенные липким раствором во время энцефалографии, сделанной, видимо, после его доставки в больницу.

Несмотря на падающую бретельку, высокий разрез юбки и общий вид молодой женщины, явно способный вызвать определенного рода интерес, Феррер сразу же инстинктивно почувствовал, что между ними ничего не будет. И так же, как он созерцал, едва поднимая веки и борясь со слабостью, медсестер, чисто теоретически размышляя, есть ли под их халатами еще что-нибудь текстильное, так и эта посетительница волновала его не больше, чем, скажем, монахиня-визитандинка; кстати, в этом отсутствии макияжа и впрямь было что-то монашеское. А может, он невольно осознал, что она слишком хороша для него, такое тоже бывало, но нет, скорее всего, просто она не в его вкусе.

Незнакомка объявила, что посидит пять-десять минут, не более, что она всего лишь хотела узнать, как он себя чувствует, а адрес узнала от парней из Службы спасения. «Ну вот, мои дела, как видите, неплохи», — ответил Феррер с бледной улыбкой, за неимением лучшего вяло указывая на капельницу и кислородную маску. Затем они побеседовали о разных пустяках; женщина явно была несловоохотлива и все жалась к двери, словно каждую минуту собиралась выйти. Перед уходом она спросила, не желает ли он, чтобы она навестила его еще раз. Он согласился, но крайне неохотно; он не понимал, что ей нужно, этой девице, зачем она утруждает себя визитами к нему.

Все три дня, что Феррер проведет в отделении интенсивной терапии, молодая женщина будет навещать его, всегда днем, в одно и то же время, проводя в палате не более четверти часа. В первый день она расположится в массивном потертом кресле из пластика, которое придвинет к постели. Затем, встав, она задержится еще на минутку у окна, теперь открытого и по-прежнему обрамляющего далекое дерево, откуда вдруг звонко щебетнет птица, взбудоражив изумрудную листву. На второй и третий дни женщина сядет в ногах кровати, и впрямь слишком туго заправленной; все время, что она просидит там, Феррер не посмеет шевельнуться и будет лежать недвижно, боязливо поджав пальцы ног под жесткой, как брезент, простыней.

Но на третий день, перед тем как посетительница уйдет, он все-таки спросит ее имя. Элен. Ага, Элен, ну хорошо. Совсем неплохое имя. Чем же она занимается в жизни? И женщина слегка запнется перед тем как ответить.