Где бы ни ехать, по хайвею или по национальному шоссе, которые, пересекая границу в Андайе или Бехобии, ведут на юг Испании, вам все равно не миновать Сан-Себастьяна. После того как Феррер проследовал через бескрайние темные поля, индустриальные зоны и мрачные селения франкистской архитектуры, временами спрашивая себя, в чем, собственно, цель его путешествия, он внезапно очутился в этом большом роскошном курортном городе совершенно непривычного вида. Город был выстроен на узком клине земли, вдоль русла широкой реки, у подножия горы, разделяющей две почти симметричные бухты, чьи очертания смутно напоминали не то «омегу», не то женский бюст — две морские груди в жестком корсете испанского побережья.

Феррер оставил взятую напрокат машину на подземной стоянке, вблизи главной бухты, и снял номер в маленьком отельчике центрального квартала. Целую неделю он ходил взад-вперед по просторным улицам, спокойным, чистым, застроенным светлыми солидными домами; не пренебрегал он и короткими боковыми переулками, узкими и темными, где домишки выглядели далеко не так безмятежно, хотя и здесь тоже царила чистота. Чего только не было в этом городе: дворцы и роскошные отели, мосты и парки, барочные, готические и неоготические церкви, новенькие, с иголочки, арены и стадионы, бескрайние пляжи, приморский бульвар с институтом талассотерапии, Королевский теннисный клуб и казино. Четыре моста соревновались между собой в богатстве украшения мозаикой, каменным, стеклянным и чугунным кружевом перил, бело-золотыми обелисками, фонарями из кованого железа, сфинксами и башенками с королевскими инициалами. Вода в реке отливала изумрудом, а ближе к океану — лазурью. Феррер частенько наведывался к мостам, но еще чаще гулял по эспланаде вдоль грудеобразной бухты, в центре которой торчал малюсенький островок с крошечным замком на верхушке.

Слоняясь таким образом целыми днями без определенной цели, рассчитывая лишь на случайное везение и обходя все кварталы подряд, он, в конце концов, устал от этого города, и слишком большого и слишком маленького, где невозможно было уверенно определиться, разве что вы здесь родились. Сюпен всего только назвал это имя — Сан-Себастьян, сопроводив его весьма неопределенной гипотезой, а именно, подозрением, что там мог укрыться похититель северных древностей.

В первые дни в часы обеда и ужина Феррер посещал главным образом многочисленные оживленные маленькие бары старого города, где можно прямо у стойки наесться до отвала всякими закусками, не садясь за стол и не страдая, таким образом, от печального одиночества. Но и это Ферреру быстро надоело; он обнаружил в районе порта простенький ресторанчик, где одиночество угнетало его не так сильно. Ежедневно к вечеру он звонил в галерею, беседовал с Элизабет и рано ложился спать. Так прошла неделя, и вся эта затея — найти незнакомца в незнакомом городе — стала казаться Ферреру абсолютно безнадежной. Окончательно приуныв, он решил вернуться в Париж дня через два, а пока перестал бесцельно прочесывать улицы и коротал дни, подремывая в шезлонге на пляже, когда разрешала осенняя погода, вечера же убивал в отеле «Мария-Кристина», посиживая в кожаном кресле за стаканом вина перед парадным портретом какого-то дожа.

Однажды вечером, когда отель «Мария-Кристина» подвергся шумному набегу съехавшихся на конгресс онкологов, Феррер перебрался в отель «Лондон и Англия», не менее шикарный; к тому же широкие окна его бара смотрели на морскую бухту. Здешняя атмосфера была куда спокойнее, чем в «Марии-Кристине» — три-четыре пожилые пары за столиками, двое-трое мужчин у стойки, никакой беготни и шума. Феррер расположился в глубине зала у распахнутого окна. Уже стемнело; береговые огни зыбкими столбиками дрожали в маслянисто-черной воде, у причала, где дремали, смутно белея во тьме, два-три десятка прогулочных яхт.

Открытые окна позволяли обозревать весь этот наружный пейзаж, но одновременно в их стеклах отражался и спокойный зал. Впрочем, спокойствие это скоро было нарушено: дверь-вертушка у дальнего конца бара пришла в движение и пропустила внутрь Баумгартнера, который облокотился о стойку рядом с одиночными посетителями, спиной к бухте. Отражение в оконном стекле этой фигуры, этих плеч и этой спины заставило Феррера нахмуриться и приглядеться внимательней; миг спустя он встал и направился к бару крадущейся походкой. Остановившись в двух метрах от Баумгартнера, он еще мгновение поколебался, затем подошел вплотную. «Извините!» — сказал он, легко коснувшись плеча мужчины, и тот обернулся.

«Гляди-ка, — произнес Феррер. — Делаэ! Так я и думал».