Привязав лошадей к перилам, Дэнис и Люсьен закинули за спину охотничьи сумки. Ретривер и пятнистый сеттер вертелись у них под ногами.

Раф Мишле ждал их в затянувшихся сумерках, сидя на крыльце домика, с ружьем на коленях. Две светло-серых гончих и одна с рыжим крапом и рваным ухом лежали рядом, свесив передние лапы с крыльца, и с надеждой глядя на ружье.

Старый Викториен спал в гамаке, из которого он, казалось, вообще не вылезал последние два месяца. Его глаза и нос закрывала мятая шляпа так, что виден был только острый подбородок, заросший седой щетиной. В домике было темно.

— Где девушки? — спросил Люсьен.

Раф пожал плечами.

— Они ушли стегать одеяло кузине Одали. Она выходит замуж на той неделе.

— Я пошлю ей свадебный подарок, — сказал Люсьен. — Что ей может понравиться?

Раф ухмыльнулся.

— Одежда для малыша. У нее наверняка будет двойня. Этот поп не отстанет от них до тех пор, пока они не повенчаются.

Раф поднялся, взяв ружье под мышку. Он достал кувшин и протянул его братьям де Монтень.

— Рад тебя видеть снова, Дэнис. Твой отец, как он там?

— Он обещал вас застрелить, если вы еще раз попробуете охотиться на его белых цапель, — невозмутимо ответил Дэнис.

Он вытер губы, передал кувшин Люсьену, и они молча отправились вслед за собаками, неторопливо трусившими в сумерках.

После заката солнца жаркую тишину болот нарушили голоса и шорохи ночных животных, пробудившихся после дневной спячки. Трели сверчков растворялись в дрожащих песнях лягушек, устроивших настоящий хоровой концерт. Глухой гул лягушек-быков заглушал голоса их древесных сестер, а крики ночной цапли громким стаккато раздавались над темной водой. Летучие мыши носились взад и вперед, еноты и опоссумы пробирались через густые заросли кустарников, олени и болотные кролики выходили на кормежку. За ними крались одинокие ночные хищники: черный медведь, рыси, красные волки, а иногда лунный свет призрачно отражался от серебристого меха кугуара.

Собаки братьев де Монтень бежали позади гончих Рафа, с интересом принюхиваясь к ночным запахам, однако не выказывая особого желания лезть в болотную жижу.

По пути кувшин снова пошел по кругу.

— Говорят, ваш отец нанял нового надсмотрщика, — сказал Раф. — Какого-то янки, бледного, словно его специально отбеливали хлоркой, он еще малость прихрамывает, когда ходит.

— Наверное, не стоит спрашивать, чем вы занимались в «Прекрасной Марии», когда увидели его? — проговорил Дэнис.

— Я подстрелил маленького кролика или, может быть, поймал черепаху. Твой отец не возражает против этого.

— Нет, если только у ваших кроликов нет перьев.

Дэнис просто не мог не любить Рафа. Рафаэль Мишле как будто слился с этими болотами, он, как, например, цапли, стал частью их дикой жизни.

— Почему вас так интересует этот надсмотрщик? — спросил он.

— Не меня, а Тасси, — ответил Раф. — Она была со мной и увидела его. Она ему улыбнулась, а надсмотрщик побежал от нее, как ошпаренный кот.

Раф удивленно усмехнулся, и его белые зубы сверкнули в темноте.

— Тасси, эта чертова девчонка. Ей, видите ли, теперь захотелось узнать, нравятся ли мальчики этому надсмотрщику? Или она такая страшная?

— Наоборот, — пробормотал Люсьен, и Дэнис громко расхохотался.

— Скажите Тасси, что бедный Харлоу был просто поражен ее красотой, — сказал Дэнис после очередного приступа смеха. — Бедняга Харлоу, ему, наверное, никогда не доводилось видеть кого-нибудь вроде Тасси.

— Не знаю, — ответил Раф. — Мне показалось, что он увидел перед собой привидение.

Их размышления прервал неистовый визг и лай, донесшиеся из зарослей впереди.

— Мой Эмиль, он кого-то нашел, — заявил Раф.

Судя по тому, как лаял Эмиль, он наверняка загнал на дерево какого-то зверя. Пробравшись сквозь кусты, трое охотников увидели разъяренную рысь с прижатыми к голове ушами, стоявшую на высоком пне сломанного каменного дерева. Гончие Рафа окружили пень, как и положено настоящим охотничьим собакам, в то время как ретривер Дэниса по кличке Энни, возбужденно лаял, остановившись с отдалении, а сеттер Люсьена неистово кидался на поломанное дерево, вероятно, пытаясь вскарабкаться на него. Раф поднял ружье, но как раз в эту минуту сеттер, сделав отчаянный прыжок, зацепился передними лапами за сучок в нескольких футах от земли и попробовал лезть еще выше. Рысь, перескочив через спину сеттера, исчезла в кипящем клубке собак.

— Черт! — Раф опустил ружье и быстро отскочил в сторону, увидев, как рысь выбралась из свалки и бросилась наутек, а гончие понеслись за ней по горячему следу. Рысь, когда она как следует разозлится, бывает не так-то просто остановить. Ретривер Дэниса и сеттер Люсьена тут же рванулись вслед за гончими.

И тут в Эмиля словно вселился какой-то бес. Забыв про рысь, он повернулся к увязавшимся за ним двум дилетантам. Остальные гончие тоже разом повернули назад, дружно зарычав, что наверняка означало, что они с большим удовольствием будут кусать собак братьев де Монтень, чем снова сражаться с рысью. В следующую секунду все пять собак сплелись в клубок, напоминавший орнамент на полях средневековой рукописи, где каждый пес пожирает другого.

— Черт! — снова заорал Раф.

Он пару раз хорошенько наподдал псам сапогом, стряхнув заодно гончую, вцепившуюся сгоряча в его правую лодыжку. Люсьен и Дэнис, каждый ухватив за ошейник по собаке, буквально сели на них верхом. Гончие Рафа отбежали к дальнему концу лежащего на земле ствола поломанного дерева и стали зализывать раны, злобно глядя на помешавших им людей.

— Мне нужно выпить, — объявил Раф.

Люсьен все еще лежал на сеттере, который никак не мог успокоиться и порывался опять наброситься на Эмиля. Приподнявшись, он одной рукой перехватил ошейник, а другой дотянулся до кувшина.

— Я тоже. Извините, что так получилось. Господи, ну и свалку они затеяли!

Дэнис заставил Энни подняться и подтащил ее к Рафу и Люсьену.

— Сиди тихо, дрянь паршивая!

Энни лизнула его в лицо и покорно уселась. Дэнис обхватил рукой ее шею, а Люсьен протянул ему кувшин.

Они сидели, переводя дыхание, в то время как их собаки тоже тяжело дышали рядом в темноте.

— Эти псы, — сказал наконец Раф, — из них выйдут неплохие аллигаторные собаки.

— Аллигаторные собаки?

— Точно. Их нужно кинуть аллигаторам, пусть они их сожрут. Теперь нам придется часок подождать, пока мои псы вспомнят, что им надо делать.

Он снова поднял кувшин.

— Хорошо, что мы захватили с собой его, правда? Пока мы ждем, я расскажу вам про кузину Одали и про точильщика, про то, как к нему однажды влезли в фургон.

Они дружно пели высокими, слегка пьяными голосами. Привязав к дереву собак братьев де Монтень, они сумели добыть опоссума, четырех кроликов, ондатру и заодно послушали рассказ про кузину Одали и точильщика, за который, по словам Дэниса, знаток бы не пожалел пяти кроликов.

Вдалеке показался домик Мишле. Свет в окне свидетельствовал о том, что женщины уже возвратились от кузины Одали, закончив стегать одеяло. Дэнис и Люсьен привязали свои сумки и двух кроликов позади седла Люсьена, а остальную дичь Раф отдал мадам Эстель.

— Прекрасно!

Усевшись на крыльцо Эстель с одобрением перебирала содержимое охотничьей сумки. Эстель Мишле была крупной женщиной с крепким телосложением, как Сью и Тасси, однако гораздо дороднее их. На ней было выцветшее платье из полосатой бумажной ткани, украшенное брошкой из гагата, надетой явно по случаю визита к кузине Одали. На ногах у нее были сапоги Викториена. Она надела их потому, что недавно порезала ногу о раковину устрицы, как она сама объясняла. Дэнис подумал, что к такому наряду подошла бы еще и шапка из меха ондатры.

— Дина! — крикнула Эстель, повернувшись к двери, — возьми на столе мою трубку и выйди посмотреть, кто к нам приехал!

Дина принесла матери трубку, сделанную из кочерыжки кукурузного початка, и та сунула щепку в фонарь, чтобы ее раскурить.

— Здравствуй, Дэнис, — скромно сказала Дина.

— Моя Дина, она стала совсем взрослой, — заявила Эстель, выпуская клубы дыма. — Ну как, нравится она вам теперь?

— Мама!

Красивое лицо Дины, четко оттененное светом фонаря, густо покраснело. Дэнис внезапно понял, что только совсем слепой не обратит внимания на то, как Дина выглядела теперь. Он не видел ее уже почти год, и с тех пор она здорово изменилась. Закусив губу, Дина прошмыгнула мимо него, сбежав с крыльца, и Дэнис поспешил вслед за ней.

— Не позволяй матери ставить тебя в неловкое положение. — Дэнис схватил девушку за руку, и она остановилась, глядя себе под ноги.

— Моя семья, мне с ними так неловко.

— Мне с моими бывает тоже, — успокоил ее Дэнис.

— Твоя мать, — Дина сердито посмотрела на сидящую на крыльце Эстель, — она не просит мужчин посмотреть на прелести твоей сестры, нет.

— Это точно, — ответил Дэнис, — она только рассказывает им, как дочь хорошо готовит, и это про Холлис, которая, обрати внимание, и ложкой-то мешать как следует не умеет. Еще она говорит, как моя сестра любит маленьких детей. И при этом все время кажется, что вокруг ее глаз большими голубыми буквами написано слово «свадьба».

Дина усмехнулась, однако сказала грустным голосом:

— Во всей Луизиане ни один парень из хорошей семьи не женится ни на ком из Мишле.

Дэнис подумал, что Дина вовсе не походила на своих родственников. У нее была красивая, изящная фигура, она старательно, правда, не всегда удачно, пыталась научиться говорить так же, как он с Люсьеном. Дина еще найдет себе жениха, иначе это будет просто несправедливо. Дэнис обнял девушку за талию.

— Он придет к тебе, девочка. Я обещаю.

— Может быть.

Дина искоса посмотрела на него, ей явно не хотелось больше разговаривать на эту тему.

До слуха Дэниса донесся голос брата, раздававшийся где-то рядом с перегонным кубом старого мошенника.

— Если Люсьен выпьет еще чуть-чуть самогонки с твоим отцом, мне придется привязать его к седлу, — сказал он.

Дэнис посадил девушку в гамак, а сам сел рядом.

— Поговори со мной.

— Как дела у Люсьена?

Дэнис пожал плечами. Он сам был немного пьян.

Дина оттолкнулась от земли босой ногой, и гамак слегка качнулся.

— Может, я когда-нибудь уйду отсюда и стану певицей в опере. Тогда мне не обязательно будет выходить замуж.

Дина бросила на Дэниса быстрый взгляд, желая убедиться, понял ли он, что она посвятила его в свою мечту.

— А может, я убегу в цыганский табор и стану гадалкой.

Дина закрыла лицо волосами, словно вуалью, и загадочно опустила ресницы под взглядом Дэниса. Потом она засмеялась, однако тут же вздохнула, вновь сделавшись серьезной.

Дэнис разглядывал ее профиль, четко очерченный лунным светом. Ее волосы казались темной тенью, переливавшейся золотом по мере того, как качался гамак.

— Дина, как бы тебе хотелось жить на самом деле?

Дина посмотрела на него откровенным взглядом.

— С мужчиной, который не делает детей другой женщине. Ты думаешь, я найду такого?

Дэнис вновь обнял девушку, заставив ее положить голову себе на плечо. Сейчас он почти не думал о Франсуазе Беккерель и был этому рад.

— Да, по-моему, ты его найдешь.

Он поцеловал Дину в макушку.

Дина затаила дыхание. Слегка опершись на согнутую руку Дэниса, она чувствовала, как его губы прикасаются к ее волосам, и боялась пошевелиться. Ей казалось, что он может внезапно исчезнуть. Ведь она уже успела убедиться: так происходит всегда, стоит человеку достичь того, что он больше всего желает.

— Дина, милая, сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — ответила девушка.

— Куда уходят годы? — пробормотал Дэнис, обняв ее покрепче, как бы опасаясь, что она может убежать. — Помнишь, как я делал тебе кукол?

— Я храню их до сих пор, — прошептала в ответ Дина. — Иногда я их достаю.

Она прятала кукол от детей, чтобы те их не испортили.

— Они не такие уж красивые, — сказал Дэнис. — Одна нога всегда получалась больше другой.

«Бедная девочка, это, наверное, были ее единственные куклы», — подумал он.

— Их сделал ты, — ответила Дина, — поэтому мне все равно.

Дэнис опустил голову, чтобы поближе посмотреть ей в глаза.

— И поэтому ты решила их сохранить?

— Я разговариваю с ними, — сказала Дина, почувствовав себя немного глупо и сразу застеснявшись. — Я расспрашиваю их о тебе, как будто они тебя видели.

— Дина…

Дэнис чуть приподнял голову девушки и поцеловал ее. Их губы соприкоснулись с осторожной нежностью. Ее руки пришли в движение, и Дэнис почувствовал, как ее маленькая ладонь дотронулась до его спины. Благодаря своим новым познаниям, приобретенным с помощью Франсуазы Беккерель, он догадался, что это был первый поцелуй в жизни Дины. Разъединив свои губы с губами девушки, он поцеловал ее закрытые глаза, а потом кончик носа. С тихим радостным вздохом она прижалась своей головой к его, и они стали неторопливо покачиваться в гамаке, глядя на золотистые огоньки светлячков, плывущие среди деревьев.

— Дэнис! — Из темноты послышался нетерпеливый и недовольный голос Люсьена.

— Черт побери! — воскликнул Дэнис.

— Где тебя черти носят? Эти проклятые сапоги натерли мне мозоль на пятке. Все равно в кувшине больше ничего нет. Поехали домой.

Дэнис выпрыгнул из гамака, прежде чем Люсьен успел заметить его вместе с Диной и сделать свои выводы. Он быстро поцеловал ее в темноте со словами:

— Я еще вернусь.

— Дэнис! — звал Люсьен.

— Подожди минутку, — прошептал Дэнис, но девушка уже убежала в домик.

Энни выбралась из прохладной ямки, которую она вырыла под гамаком и теперь виляла хвостом, увидев сеттера Люсьена.

Люсьен отвязал лошадей, бросив Дэнису поводья его гнедой кобылы.

— Нам придется кого-нибудь разбудить, чтобы ободрать этих кроликов, иначе до утра они испортятся.

— Не будешь же ты поднимать наших черных в два часа ночи только для того, чтобы возиться с кроликами? — спросил Дэнис.

Люсьен удивленно приподнял бровь.

— Ладно, я не стану этого делать. Но тогда на кой черт нам вообще нужны эти кролики?

— Ничего.

Дэнис решил, что обдерет дичь сам. Люсьен тем временем завизжал не хуже самогонного аппарата старика Викториена. Можно было подумать, что он напрочь отрезал себе большой палец.

— Дэнис! — Дина спустилась с крыльца, стуча деревянными башмаками. Она держала в руках какой-то сверток из обрывка одеяла.

— Возьми. Может это понравится твоей сестренке.

Приглядевшись, Дэнис увидел пару черных глаз, смотревших на него как будто из черной разбойничьей маски. Крошечный енот вопросительно пискнул, когда Дина протянула его Дэнису.

— Раф застрелил его мать две или три недели назад, — объяснила Дина, — он ручной, как котенок.

Девушка умоляюще посмотрела на Дэниса своими карими глазами, и он решил, что енот это как раз то, что нужно Эмилии.

Он спрятал маленькую зверюшку в карман своей охотничьей куртки, где он тут же свернулся в клубок и довольно замурлыкал словно настоящий котенок.

Дина облегченно вздохнула.

— Я бы не вынесла, если бы Раф застрелил и его тоже, нет.

Она провела рукой по карману его куртки и обратилась к еноту:

— Веди себя хорошо, ладно?

Дэнис подумал, что это совсем на нее не похоже.

— С ним не будет никаких проблем, — любезно ответил он, — Эмили наверняка полюбит его.

Дина с сожалением посмотрела вслед исчезнувшим в темноте лошадям. Люсьен снова запел какую-то американскую песню, слова которой были ей не знакомы, а Дэнис вторил ему веселым тенором.

Дина снова опустилась в гамак. «Ты сейчас мечтаешь, но не дай Бог, чтобы твои мечты сбылись». Если бы Дину еще вчера спросили, что бы она сказала насчет того, если бы ее вдруг полюбил Дэнис де Монтень, она бы не задумываясь ответила, что это было бы пределом ее желаний.

Но теперь она казалась круглой дурой в собственных глазах. Они не могли пожениться. Даже если бы Дэнис сам того захотел, он бы все равно не смог этого сделать. Невестами братьев де Монтеней могли стать только богатые девушки, такие, как они сами.

Дина резким движением остановила гамак и глубоко задумалась, опершись руками о колени. Она всегда делала все, что ни приказывал ей Дэнис. Она карабкалась на деревья, несмотря на охватывающий ее страх. Прыгала через ручьи вслед за ним, ее кусали пчелы, и все это было только потому, что Дэнис говорил ей: «Давай!» Если бы он пожелал ее сейчас, он вполне мог бы добиться своего.

«Нет, я не стану плакать, когда он уйдет», — твердо сказала она себе самой. «Потому что он обязательно уйдет от меня. Дэнису рано или поздно захочется жениться, и он тогда женится на другой».

Но до того, как это случится, она возьмет от него все, что может, и будет благодарить судьбу. Это было, конечно, грешно, но Дина решила, что у нее потом будет достаточно времени, чтобы искупить свой грех.

Это была бессонная ночь. Небо, которое еще час назад было абсолютно чистым, теперь плотно обложили темные тучи. Воздух был неподвижен, горяч и влажен, он давил словно низкая провисшая крыша. В такие ночи люди ворочаются в постелях, когда им снится то, чего они очень желают или, наоборот, отчаянно боятся.

Лежа в своем домике под ореховыми деревьями, Габриэль долго ворочался с боку на бок, пока наконец не поднялся и не подошел к двери. В это время рабам запрещалось зажигать огонь. Он не мог выбросить из головы эту Селесту. Он даже не стал понапрасну убеждать себя в том, что от нее он не дождется ничего хорошего, потому что и так прекрасно это понимал. Ему не удавалось избавиться от мыслей о ней, как будто на него напустили порчу. Может, так оно и было на самом деле.

Селеста, как бы там ни было, тоже не могла добиваться всеми доступными способами того, чего ей хотелось. Габриэль не нравился ей, но ей, наверное, доставляло удовольствие смотреть, как он корчится от боли, отыгрываться на нем за то, что он вздумал рассказать ей кое-что об Африке, хотя она сама не желала этого знать.

Габриэль заметил, как неподалеку блеснул запрещенный огонек. Значит, либо Селеста тоже не спала, либо в ее хижине кто-то бодрствовал, за что ее неминуемо накажут кнутом, если об этом узнает новый надсмотрщик.

Он выскользнул из хижины, и его черная кожа растворилась в темноте ночи. Габриэль не думал, что его тоже могут высечь. Он не понимал, заботился ли он сейчас о Селесте, но ему нестерпимо захотелось ее увидеть. Здесь, рядом, были женщины и получше, но он желал встречи только с Селестой. Он хотел этого так давно, что ему порой казалось, что он уже привык к этому чувству.

— Что ты здесь делаешь? — прошептал Габриэль, заметив сгорбившуюся прямо за дверью Селесту, державшую на коленях какой-то предмет, слабо освещенный свечкой, укрепленной на разбитой тарелке. Она тут же спрятала этот предмет под фартук, увидев, как распахнулась дверь в хижину. Габриэль задул свечу, прежде чем это успела сделать сама Селеста.

— Ты не закрыла занавеску.

— Что тебе здесь надо? — спросила она шипящим шепотом.

Ухватив Селесту за руку, Габриэль потащил ее из хижины. — Одна бестолковая баба забыла погасить свечку, и потом у нее долго болела задница.

Селеста хитро улыбнулась.

— Ты прибежал только для того, чтобы спасти мою задницу? — Она по-прежнему держала руки под фартуком.

— Дай сюда это!

Селеста попыталась вывернуться, но Габриэль запустил руки к ней под фартук и заставил ее разжать пальцы.

— Кого ты хочешь околдовать? — Он вертел в руках маленькую фигурку, втайне надеясь, что это его собственное изображение.

Это была грубо вылепленная глиняная кукла с кусочком тряпки вместо штанов, однако лицо ее было вымазано белым мелом, а волосы сделаны из светлой соломы.

Селеста попыталась вырвать фигурку. Габриэль со злобой швырнул ее на землю, и негритянка бросилась вслед за ней.

— Не прошло еще и недели с тех пор, как он здесь появился, а ты уже думаешь, как бы забраться к нему в постель. — Габриэль пристально посмотрел на Селесту.

Селеста крепко держала куклу, спрятав ее за спиной, так, чтобы он не смог до нее добраться.

— Мне не предлагают ничего лучше!

— Неправда! Живи с такими, как ты сама, как тебе и положено!

— Кому это положено?! Моя мать уж точно так не считала, иначе бы я была такой же черной, как ты!

— Я еще не самый страшный, — бесстрастно сказал Габриэль. — Этот последний босс, я знаю, чем ты с ним занималась. Но тогда это могла быть и его затея, а сейчас ты лезешь к нему сама — а так не пойдет.

— Это не твое дело!

— Я хочу, чтобы оно стало моим, разве ты не видишь? — Габриэль схватил Селесту за плечи и сильно встряхнул. — Хватит вертеть хвостом, выходи за меня замуж и не путайся с этим белым!

Селеста наклонилась к нему.

— Тебе, конечно, этого очень хочется, правда?

Она уткнулась лицом в его щеку.

— Ты же знаешь, я не мечтаю ни о чем другом, как только жениться на тебе. — Голос Габриэля звучал хрипло.

Селеста неожиданно оттолкнула его от себя и отбежала в сторону.

— Но, по-моему, ты слишком черен для меня, — ответила она с ехидством.

Габриэль сжал свои огромные кулаки и вновь разжал их.

— А по-моему, ты недостаточно черна для меня, — злобно проговорил он, — и ты не станешь белей, если будешь по ночам лазить в постель к белым. Женщина должна гордиться собой такой, какая она есть. Ты сейчас ничем не лучше любой потаскухи с Рампарт Стрит.

Габриэль резко повернулся на пятках.

Селеста смотрела ему вслед. На ее губах играла легкая улыбка. Она испытывала какое-то непонятное удовлетворение, заставив Габриэля выйти из себя. Ей нравилась не его злоба, а то, что она была способна ее вызвать. Но стать женой Габриэля? Ну уж нет! Она снова будет любовницей надсмотрщика. Селеста крепко стиснула глиняную фигурку мужчины так, что ее грубо вылепленный фаллос безобразно высунулся наружу.

Дэнис бросил Люсьена на кровать и стащил с него сапоги.

— Эбенезер, ты не спишь? — громко крикнул он заспанному рабу, который был у них с братом вместо камердинера и ночевал на соломенном тюфяке в соседней комнате.

— Сплю, — послышался ворчливый ответ, и в дверях появился протирающий глаза Эбенезер.

— Переодень мистера Люсьена в ночную рубашку.

— Вы там проторчали допоздна у этих непутевых Мишле, — бурчал под нос Эбенезер. — Вы же сами сказали: «можешь нас не ждать»…

— Это мистер Люсьен сказал так по собственному почину, — ответил Дэнис, — радуйся, что тебе не придется обдирать кроликов.

— Кроликов? — Эбенезер с беспокойством посмотрел на Дэниса. — Я не работаю на кухне.

— Вот и объясни это мистеру Люсьену, если ему взбредет в голову заставить тебя этим заниматься, — весело сказал Дэнис. — Так что будь доволен, что он лежит пластом.

— Хммм.

Взяв охотничью сумку, Дэнис предоставил Эбенезеру возможность самому вытряхивать Люсьена из куртки и брюк.

В кухне было темно, только в очаге слабо светилась кучка мерцающих углей. Перешагнув через кошку, Дэнис зажег свечу, которую Мио всегда оставляла около двери. Вывалив содержимое сумки на чисто выскобленный дубовый стол, он зажег масляную лампу и, насвистывая себе под нос, начал обдирать кроликов в окружении любопытных кошек.

Тем временем маленький енот, до этого мирно дремавший в кармане куртки Дэниса, завозился там, потом высунул нос и наконец вскарабкался к нему на грудь, цепляясь за пуговицы своими маленькими черными лапками. Кошки разом вытянули к нему шеи и дружно зашипели словно змеи, заставив зверька заверещать в ответ. Дэнис отцепил енота от куртки и усадил на стол поближе к лампе, разобравшись, что это вовсе не «он», а «она».

Дэнис вновь спрятал зверюшку в карман и дал ей холодный бисквит, надеясь, что енот не станет его полоскать, прежде чем съесть. Ему только сейчас пришло в голову, что подарку Дины придется провести эту ночь вместе с ним.

Бедная девочка. У Дины было слишком доброе сердце, чтобы жить в такой семье. Она даже внешне не походила ни на кого из Мишле со своей изящной фигурой и золотисто-каштановыми волосами, цвет которых напоминал опавшие листья. Подумать только, она столько лет хранила все эти жалкие испачканные куклы лишь потому, что их сделал для нее он.

Ободрав и выпотрошив кроликов, Дэнис нарезал кошкам требуху, а мясо сложил в горшок, чтобы отнести его в прохладную кладовку под крышей, где оно не испортится до утра. Услышав тихие шаги на дорожке, вымощенной раковинами устриц, он замер, держась за щеколду. Вскоре Дэнис увидел Харлоу Маккэми, идущего от дома надсмотрщика. Казалось, он просто прогуливался в темноте, сложив руки на груди так, будто ему было холодно.

— Все в порядке?

Маккэми вздрогнул, а потом поднял робкий взгляд, узнав Дэниса в человеке, стоявшем на пороге кухни.

— Да, все хорошо, я просто… не мог заснуть. Сегодня какая-то скверная ночь.

— Да уж. Похоже, через пару часов начнется дьявольская гроза. Смотрите, чтобы она вас не застала на улице, а то моей матушке придется отпаивать вас своим отваром из трав. На свете, наверное, нет более отвратительного пойла.

Маккэми усмехнулся.

— Я помню.

Дэнис весело помахал ему на прощание. Маккэми взглянул на небо. Еще один хороший дождь, и можно будет начинать рубку тростника. Он и так уже колыхался мелкой рябью, словно настоящее море, готовое захлестнуть фруктовый сад и парки.

Теперь, когда сахарный тростник уже не требовалось полоть, высвободившиеся рабочие руки можно было использовать для очистки канав, починки изгородей и плотин. Кроме того, было нужно вывезти кукурузу и хлопок, уродившиеся на более сухих местах. Маккэми долго ломал над этим голову, хотя даты начала наиболее важных работ он заранее записал в специальную книжку.

Где-то в гуще деревьев ухнула сова, и ее крик тут же повторила птица-пересмешник. От внезапного страха Маккэми вздрогнул всеми мускулами. Он знал, почему ему не спалось в эту ночь; его одолевал страх, страх перед призраками, которые внезапно вновь прокрались в его постель.

Все началось с той девчонки возле ручья. Она стояла, наклонившись над камнями, с сеткой для ловли лангустов в руках. Ее лицо обрамляли спутанные волосы, а подоткнутые юбки плотно облегали бедра. Ее платье было расстегнуто почти до самой талии, оно было мокрым, и тонкий ситец прилип к ее неестественно большим грудям, напоминавшим подушки, которые могли поглотить и задушить его. Она облизывала губы и улыбалась, обнажая ряд острых голодных зубов.

Повернувшись, Харлоу бросился прочь, преодолев непроходимые заросли вирджинского вьюна и вновь оказавшись среди сахарного тростника, доходившего ему до пояса. Ее голос преследовал его, дразнил до тех пор, пока ему не показалось, что он доносится со всех сторон. Споткнувшись, он упал, запутавшись в густых стеблях и топча тростник под ногами.

Голос преследовал его, казалось, он хватал его за ноги, и Харлоу снова побежал сломя голову, пока не добрался до края плантации, где свалился на четвереньки с бешено колотящимся сердцем.

В ту ночь его снова стали мучить кошмары: ему снились громоздящиеся друг на друга части женского тела с открытыми ртами и чудовищными грудями; огромные разинутые рты, готовые проглотить его, если он не обратится в бегство.

Его все время преследовал один и тот же кошмар, от которого Харлоу никак не удавалось избавиться. Куда бы он ни отправлялся, он надеялся увидеть что-то новое, однако его преследовали те же фурии. Проснувшись, он чувствовал боль в ноге. Он сломал ее когда-то, еще в детстве, он даже не помнил точно, как это случилось, но после кошмаров к нему всегда возвращалась боль.

Харлоу тяжело опустился в плетеное кресло, которое Мио держала возле кухонной двери, и обхватил голову руками. Он думал, что она умерла. Он сам похоронил ее.

«Люсиль Маккэми, любимой матери». Эти слова были выбиты на ее надгробном камне в Вермонте. Но стоило ему взглянуть на женщину, неважно какую, он сразу понимал, что она до сих пор рядом. Она ждет, пока он согрешит, ждет, чтобы он разозлил ее. Тогда она схватит его и станет бить, из-под ее ночной рубашки покажутся ее отвислые груди и голые ноги, и это будет продолжаться до тех пор, пока мужчина, с которым она была в ту ночь, не прикрикнет на нее и не заставит вернуться в постель.

Тогда Харлоу вскарабкается на свою кровать и будет прислушиваться к ужасным звукам, доносящимся из-за стены, — к каким-то сырым всхлипываниям и к густому, шумному дыханию. Следующей ночью этот мужчина уйдет, и его место займет другой.

Когда ему пришла пора идти в школу, Харлоу бежал туда, словно это был настоящий рай. Школа оказалась для него единственным убежищем, куда не могла добраться его мать.

Убежав от девушки, встретившейся ему возле ручья, он думал, что в доме надсмотрщика он будет чувствовать себя в безопасности, так как его двери и окна надежно запирались, чтобы туда не могли проникнуть женщины.

Однако другой мужчина грешил до него в этой постели, грешил, издавая ужасные звуки вместе с черной женщиной. Харлоу послал ее прочь, когда она постучалась в дверь, но она все равно осталась на этой постели, он чувствовал ее, когда ложился спать, черную словно дьявол в ночи, ее черные конечности окружали кровать словно четыре столба, а рот был широко открыт, готовый проглотить его.

Закрыв голову руками, он застыл, скорчившись в кресле, и сидел так до тех пор, пока не пошел проливной дождь.

Харлоу выпрямился и посмотрел на небо, перечеркнутое сверкающими молниями, вслед за которыми раздавались мощные раскаты грома. Здесь было лучше не оставаться. Подумав так, Харлоу побежал к своему дому.

Ему нужно будет еще раз заглянуть в свою книжку, чтобы точно знать, когда лучше всего начинать рубку тростника. Ему не хотелось повторять ту ошибку, которую он допустил в свой первый сезон здесь. Он занимал хорошую должность, за которую неплохо платили. Кроме того, Поль де Монтень разрешил ему пользоваться своей библиотекой. Теперь он всегда будет немного читать перед сном. Харлоу зевнул. В этом месяце ему нужно было сделать что-то еще. О да, он должен написать на родину священнику и напомнить ему насчет цветов на могиле матери. Сыну всегда следует помнить о таких вещах. Харлоу вздохнул. Он тосковал по матери, жалея, что она умерла молодой.