Когда Мадлен проснулась, стояло серое, пасмурное утро, а по крыше барабанил дождь. Он шел уже два дня, превращая снег в грязное месиво, которым были покрыты все дороги. Деревня, еще совсем недавно запорошенная пушистым снежком, приобрела неприглядный вид: казалось, вся она стала мерзкого коричневого цвета. Мадлен ненавидела эту промозглую ненастную погоду и с удовольствием сидела дома, где было тепло и сухо, однако сегодня пребывание дома не сулило ничего хорошего: должен был приехать сэр Райли, что означало неизбежный и скорый конец ее пребывания в Уинтер-Гарден.

Томас уже поднялся и теперь, должно быть, готовил на кухне чай, хотя Мадлен и не слышала, как он встал. Она нырнула под одеяло, решив еще немного понежиться в постели.

Последние две ночи она провела обнаженной на огромной кровати Томаса, в его объятиях. Подушка все еще хранила его запах. Комната Томаса изумительно подчеркивала его индивидуальность и элегантность: добротный гардероб, в котором висели четыре шерстяных костюма и нарядные шелковые рубашки; резная шкатулка из слоновой кости, стоявшая на комоде красного дерева с золочеными ручками, – истинное произведение искусства. Под стать ему были и спинки кровати, и декоративный сундук, стоявший в изголовье кровати. Но самым поразительным предметом, от которого невозможно было отвести глаз, была картина, написанная масляными красками в персиковых тонах, старинная, в дорогой золоченой раме. На ней был изображен большой двухэтажный дом с колоннами и белым мраморным крыльцом, расположенный у подножия пологого холма. Перед ним расстилалась поляна, покрытая изумрудной травой, и росли роскошные дубы. К дому вела усыпанная гравием дорожка, окаймленная яркими пионами, хризантемами и розами. Эту картину – единственное яркое пятно на четырех темных стенах – Томас привез из своего дома в Истли.

Вздохнув – все-таки нужно вставать, – Мадлен нехотя села и поежилась: в комнате было прохладно, и тело тотчас же покрылось мурашками. В этот момент в спальню вошел Томас с подносом в руках. В старенькой серовато-бежевой рубашке, расстегнутой у шеи, и темно-синих брюках, он был потрясающе красив.

Он лукаво улыбнулся ей:

– Я принес тебе завтрак и предупреждаю, если ты намереваешься меня соблазнить, ничего не выйдет.

Мадлен проследила за его взглядом. О Господи! Да у нее соски затвердели от холода!

– Очень хорошо, что в комнате так холодно, – шутливо заметила она. – Может быть, удастся соблазнить следующего мужчину, который сюда войдет.

Закрыв за собой дверь, Томас обиженно спросил:

– Значит, ты бы соблазнила еше кого-то, кроме меня? Улыбнувшись, Мадлен облокотилась на подушки и ответила:

– Только если бы у него было больше денег.

– Понятно... – С подносом в руках Томас подошел к кровати и, не глядя на Мадлен, поставил поднос рядом с ней. – Забавно, мне кажется, так ответить могла бы девица либо вдова. Тебя же ни к тем, ни к другим отнести нельзя. – И прежде чем Мадлен успела ответить, оперся обеими руками о кровать по обеим сторонам от Мадлен и, взяв в рот ее сосок, нежно пососал.

Тело тотчас же отозвалось на ласку, однако Мадлен, взяв себя в руки, тихонько рассмеялась и, взъерошив ему волосы, бросила:

– Я вас поняла, сэр. А теперь, пока все не остыло, разрешите мне поесть.

Томас поспешно выпрямился, а Мадлен откинулась на спинку кровати, не удосужившись прикрыть обнаженные груди. Пускай полюбуется, а то еще забудет, как ласкал их всю ночь. Это самое меньшее, что она может сделать.

Довольная собой, Мадлен взглянула на еду. Томас приготовил омлет, жареную ветчину, толстые ломти хлеба намазал черносмородиновым джемом, а на десерт подал консервированные груши. Разложив еду на двух фарфоровых тарелках, поставил перед каждой из них по кружке с горячим чаем со сливками и сахаром. При виде вкусной еды у Мадлен заурчало в животе.

– Как вкусно пахнет, – совершенно искренне проговорила она.

– Спасибо. – Усевшись на кровать, Томас расстелил на коленях салфетку и сделал рукой приглашающий жест. – Прошу вас, мадам.

Улыбнувшись, Мадлен взяла вилку.

– Кроме тебя, Томас, у меня нет знакомых мужчин, которые бы умели готовить.

– А ты – единственная женщина, для которой я это делаю, Мадлен, – весело ответил он.

– Вот как? А почему ты для меня готовишь? – спросила она, принимаясь за омлет.

Томас пожал плечами и принялся разрезать ветчину.

– Кто-то же должен это делать. Берт не может приходить сюда по нескольку раз в день, а ты, похоже, слишком избалованна, чтобы мне готовить хотя бы завтрак. Предпочитаешь, как, например, сегодня, валяться в постели.

– Ха! – хмыкнула Мадлен и, наклонившись, поцеловала Томаса в губы. – Ну и причину вы выдумали, мистер Блэквуд! Мне бы такое и в голову не пришло.

Томас усмехнулся, однако ничего не сказал, и они стали есть.

– К четырем часам должен приехать сэр Райли, – деловито произнес Томас. – Думаю, он не опоздает.

Мадлен попыталась не обращать внимания на невесть откуда взявшееся чувство горечи. В то же время она понимала, что эти слова Томаса дают ей прекрасную возможность перейти к обсуждению темы их взаимоотношений.

Проглотив кусочек груши и отпив глоток чаю, она промокнула губы салфеткой и смело приступила к обсуждению темы, волновавшей ее больше всего.

– Я скоро уезжаю, Томас, – тихо проговорила она, – и ты это знаешь.

Не глядя на нее, Томас сделал большой глоток чаю.

– Не понимаю, почему мы должны обсуждать это сейчас. Мы ведь еще не закончили работу.

Что верно, то верно, подумала Мадлен, однако, поскольку Томас не говорит прямо, что хочет, чтобы она осталась, придется ей взваливать груз объяснения на свои плечи.

Все равно когда-то придется это делать, так почему не сейчас? Причем сделать это нужно так, чтобы они с Томасом расстались не врагами, а добрыми друзьями, хотя, по правде сказать, Мадлен совсем не хотелось расставаться. То, что она сказала ему после своего разговора с Дездемоной, – правда. Она бы с удовольствием навсегда осталась здесь, вдали от всего мира, обрела покой в его объятиях. Но одно дело говорить такие слова в порыве страсти и совсем другое – на трезвую голову. Когда хорошенько подумаешь, взвесишь все «за» и «против», оказывается, что остается только уехать. И хотя это больно и неприятно для них обоих, ничего другого не остается.

Набрав в легкие побольше воздуха, Мадлен отодвинула от себя тарелку с омлетом и тостом и начала:

– Томас, мы с тобой прекрасно провели время...

– Я тоже так думаю, – подхватил он и, подцепив на вилку кусочек омлета, отправил его в рот. – Настолько прекрасно, что не стоит прерывать наше знакомство так скоро. Нам еще предстоит так много узнать друг о друге, Мадлен.

Мадлен смотрела, как он самозабвенно жует. Похоже, он не принимает ее слова всерьез. Придется дать ему понять, что она не намерена шутить. И, стараясь говорить как можно более твердым голосом, Мадлен продолжала:

– Это были замечательные несколько недель, Томас, однако такие отношения, как наши, как ни прискорбно, рано или поздно заканчиваются. Так давай постараемся расстаться друзьями. Не будем осложнять друг, другу жизнь.

Проглотив кусок омлета, Томас вытер салфеткой губы и вновь взглянул на Мадлен, на сей раз пристально.

– Тебе очень удобно расценивать наши отношения как легкую интрижку, верно? – сухо бросил он и отодвинул тарелку: похоже, у него пропал аппетит. – Это позволит тебе спокойно вернуться домой, к своей обычной жизни, не обремененной никакими проблемами, задвинув воспоминания о тех днях, которые ты провела в Англии, в самый дальний уголок памяти.

Мадлен почувствовала раздражение: Томас говорил истинную правду, хотя она никогда бы ему в этом не призналась. Кроме того, ей не хотелось с ним спорить. Независимо от чувств, которые они испытывают друг к другу, нужно обсудить все спокойно, не следует поддаваться эмоциям.

Сложив руки на коленях, она вновь попыталась объясниться.

– Я вовсе не хочу умалять значимость наших отношений, однако... – Мадлен наморщила лоб, пытаясь подобрать нужные слова, – однако мы с тобой оба знали, что рано или поздно они закончатся.

– Вот как? – Выражение лица Томаса стало непроницаемым. – Значит, ты считаешь, что это непременно должно произойти?

Его явное нежелание рассуждать все больше раздражало Мадлен, однако, взяв себя в руки, она спокойно ответила:

– Да, хотя нам с тобой было очень хорошо вместе.

– Понятно.

Поскольку Томас молчал, Мадлен решила прибавить:

– Мне кажется, было бы правильно назвать наши отношения коротким, но приятным времяпрепровождением, воспоминания о котором мы сохраним на долгие годы.

Несколько секунд Томас молчал, потом посмотрел Мадлен в глаза так пристально, что ей стало не по себе.

– Скажи мне, Мэдди, – спросил он, и голос его эхом пронесся по маленькой комнате, – какие чувства ты испытываешь к Франции?

Услышав этот вопрос, Мадлен почувствовала смутное беспокойство, хотя и не могла сказать почему. Решив не показывать его, она уклончиво проговорила:

– Не знаю, что ты хочешь от меня услышать...

– Просто ответь на вопрос, – перебил ее Томас. Беспокойство охватило Мадлен с новой силой, однако она совершенно откровенно ответила:

– Я очень люблю Марсель и скучаю по нему. Там тепло, там мой дом, моя работа...

– Я не о том тебя спрашиваю! – резко перебил ее Томас.

Мадлен поспешно опустила глаза, чтобы не встречаться с его взглядом, делая вид, будто рассматривает плотные темно-синие простыни. Ей не хотелось отвечать на вопрос, затрагивающий очень сложные и глубокие чувства: боль, тоску, возмущение. Эти чувства Мадлен испытывала к матери за то, что той не было никакого дела до дочери; к отцу за то, что тот постоянно от нее уезжал и в один отнюдь не прекрасный день так и не вернулся; к обоим родителям за то, что лишили ее детства, и, наконец, к стране, в которой она была вынуждена жить и которая ей ничего не дала.

И вместо этого она тихонько прошептала:

– Дездемона считает, что ты в меня влюблен. Наступила тяжелая, душная тишина, как перед грозой.

Мадлен ощущала, как неистово колотится сердце, как кровь стучит в висках. Томас молчал. Не в силах больше ждать, Мадлен с затаенной надеждой в голосе шепотом спросила:

– Это правда?

Помедлив, он таким же хрипловатым шепотом ответил вопросом на вопрос:

– А если правда, ты останешься в Англии? Мадлен взглянула ему прямо в глаза: в них полыхал огонь.

Она почувствовала, как у нее перехватило дыхание, сердце забилось в груди еще сильнее. Но внезапно поняла, чего он добивается, и вспыхнувшая было надежда погасла.

– И ты бы солгал мне только ради того, чтобы я осталась? Неужели ты бы это сделал, Томас?

Томас медленно покачал головой. В глазах его на секунду мелькнуло отвращение.

– Так, значит, ты решила, что я этого добиваюсь? Ты оскорбила меня тем, что считаешь, будто я способен на вранье и притворство, но я тебя прощаю, – мрачно изрек он, а его темные, полные огня глаза не отрываясь смотрели на Мадлен. – Я больше рискую, отвечая на твой вопрос, влюблен ли я в тебя, чем слушая твой ответ, Мадлен. Итак, я спрашиваю тебя еще раз: если я скажу, что люблю тебя, ты останешься в Англии?

То, что он продолжал говорить обиняками, вывело из себя Мадлен настолько, что она уже не могла скрывать своей злости.

– А для чего мне оставаться в Англии? – выпалила она. – Чтобы стать твоей любовницей, которая всегда была бы у тебя под рукой? Чтобы выйти за тебя замуж? Чтобы стать женой... шпиона, умного, образованного, не слишком юного, но еще и не старого, разъезжать с ним по городам и деревням, раскрывая преступления в свободное от чаепитий с соседями время? Где мы будем жить? В маленьком коттедже в крошечной деревушке неподалеку от Истли? Как будем проводить дни и вечера? – Голос Мадлен дрогнул. – Я не умею ни вязать, ни заниматься садом и огородом, ни воспитывать детей, Томас. И как бы мы ни любили друг друга, у нас должны быть очень серьезные причины для того, чтобы жить вместе и чтобы эта совместная жизнь доставляла нам радость.

Томас прищурился. Теперь глаза его метали молнии.

– Ну что ж, похоже, мне больше нечего сказать, раз даже мысль о том, чтобы связать со мной свое будущее, тебе отвратительна...

– Я вовсе так не считаю! – воскликнула Мадлен и выпрямилась, не замечая того, что одеяло сползло и взору Томаса открылась ее обнаженная грудь. – Не нужно перевирать мои слова и делать из меня какое-то чудовище! Я хочу сказать лишь, что все это... – она обвела комнату широким взмахом руки, – волшебная сказка. А прекрасные, волшебные сказки, Томас, пишутся для детей. Мы же с тобой давно вышли из детского возраста. Через несколько лет я стану еще старше, красота моя поблекнет, а потом и совсем увянет. Кому я тогда буду нужна? Тебе? Давай говорить откровенно. Я привыкла жить самостоятельно, полагаться только на себя, сама обеспечивать свое существование и в то же время сохранять чувство собственного достоинства. Когда мне было двадцать лет, я получила возможность работать на правительство твоей страны, и я этой возможностью воспользовалась. И не брошу эту работу ни ради любви, ни ради тебя, ни ради кого или чего бы то ни было, не потому, что я этого не хочу, а потому что не могу. Единственный способ обеспечить свое будущее – это отложить как можно больше денег, работая там, где меня и мой труд ценят и где у меня есть прочное положение. То, чем я занимаюсь, жизненно важно для меня сейчас и будет оставаться таковым в течение всей моей жизни. Выполняя свою работу, я чувствую уважение к себе. Эта работа на благо родной страны моего отца – единственное, что у меня есть. Пойми, я нужна... очень нужна во Франции!

Мадлен понимала, что обидела Томаса, оскорбила в лучших чувствах, однако не высказаться не могла. Выпрямившись и решительно расправив плечи, она сдержанно добавила:

– Мне кажется, Томас, что ты не любишь меня, а просто увлекся мною. Многие мужчины были на твоем месте до тебя и, вероятно, будут после, пока я не состарюсь. И когда я уеду, ты рано или поздно выкинешь меня из головы. Я в этом не сомневаюсь.

Наступила полная тишина, такая, что было слышно, как дождь стучит по крыше, как тяжело дышит Томас. Он сидел, словно окаменев, плотно сжав губы и глядя на Мадлен колючим взглядом. У нее так стучало сердце, что ей показалось: еще секунда – и оно выскочит из груди. Но в этот момент Томас медленно встал, повернулся и, неестественно прямо держа спину, направился к двери.

Взявшись за ручку, он остановился и, не глядя на Мадлен, резко бросил:

– Не знаю, как еще донести до тебя то, что мои чувства имеют значение, если ты вбила себе в голову обратное.

И вышел из спальни, с силой захлопнув за собой дверь.