Глава 34

Еще до выпускных экзаменов Руфус оговорил за собой право на отдых в фамильном коттедже Картрайтов, расположенном в Адирондаке, в довольно дикой местности, однако недалеко от Бальзама — небольшого городка к северу от озера Саранак-Лейк.

Своими планами на лето Руфус поделился с дедом. Теодор Картрайт всегда был убежден, что они с внуком очень близки, и даже как-то рассказал ему, что первые несколько лет после женитьбы никак не мог избавиться от грешков молодости и при первой же возможности приударял за красивыми женщинами, из которых составил целую коллекцию.

Если бы Руфус сообщил, что собирается ехать в Адирондак с девушкой, Теодор не только порадовался бы, но и зааплодировал обеими руками. Но тот, всеми силами скрывая от окружающих существование Джины, объяснил, что хочет вместе с друзьями — Джоном Тайером и Клайдом Бартлеттом — немного порыбачить и отдохнуть на природе. Так или иначе, в коттедж был послан слуга Джим Хокинс, чтобы проветрить дом и навести порядок к приезду гостей.

Итак, впереди две чудесные недели наедине с Джиной — целых четырнадцать дней и четырнадцать ночей! Представить только, он будет просыпаться по утрам и видеть рядом любимую! А пока что мысли о том, как они будут заниматься любовью, не давали Руфусу спать по ночам. Ведь Джина совсем еще девчонка, и восемнадцати-то нет, а сумела полностью завладеть всем его существом.

Что же в ней есть такое, что отличает ее от всех предыдущих женщин в его жизни? Да все очень просто: помимо быстрого, пытливого ума и фантастической красоты, она обладала сильным характером и уверенностью в себе, какие ему еще не встречались. От нее исходила энергия такой же силы, как от вспыхнувшей молнии, и в то же время она умела быть тихой и ласковой, как ее удивительный смех.

Иногда Руфусу казалось, что Джина очень похожа на его бабушку Лючию, но, когда он вспоминал, как бесстрашно и яростно она отдавалась ему в первую ночь, сходство моментально пропадало. Глупости, между ними ничего общего, две совершенно разные женщины.

В 1963 году, когда вовсю шла сексуальная революция, многие женские проблемы решались сами собой. Джина купила противозачаточные таблетки. Сперва она думала посоветоваться с Мириам — как-никак та была фармацевтом, — но потом отказалась от этой мысли, поскольку, как и Руфус, не хотела открывать тайну их связи.

Джина тоже солгала насчет поездки. Сказала матери, что едет в Адирондак с Гарриет Сандерс и Моникой Кэнфилд. Все трое вместе поступали в Редклифф, поэтому Сесилия не стала возражать: девочкам надо узнать друг друга получше. Естественно, телефона в коттедже не было, и посему Джина обещала матери звонить через день и с тем отправилась в Нью-Йорк, где должна была встретиться с Руфусом.

Машину он вел медленно, чтобы Джина могла полностью насладиться красотами пейзажа. От вида величественных гор и прозрачных озер захватывало дух. Доехав до коттеджа, они не сговариваясь остановились на веранде и огляделись вокруг. Поросшие густой растительностью скалы отвесно вздымались в небо. Они были вдвоем посреди этой первозданной красоты, и от сознания этого на душе становилось спокойнее.

Так, не произнеся ни единого слова, они отправились в просторную спальню, где их поджидала большая двуспальная кровать. И так же безмолвно слились друг с другом — медленно, нежно, отдавая себя целиком, — а потом одновременно воспарили во вспыхнувшие фейерверком небеса, куда унес их волшебный ураган страсти.

Позже, ощутив чудовищный голод, прямо голышом отправились на кухню и перекусили хлебом с сыром, запивая все это холодным вином, которое предусмотрительно захватил с собой Руфус.

— А знаешь, — сладострастно потягиваясь, произнесла Джина, — мне и в голову не пришло запастись провизией. — У меня в мыслях было лишь одно…

— Что же? — спросил он, прекрасно зная ответ.

— Как мы с тобой будем заниматься любовью.

От этих слов, хоть он и ожидал их услышать, к глазам Руфуса подступили неожиданные слезы. Он поднялся, подошел к Джине и, прижавшись лицом к ее высокой упругой груди, нисколько не стесняясь, дал волю своим эмоциям.

Ее реакция последовала моментально. Склонив к нему голову, Джина запустила пальцы в густую каштановую шевелюру Руфуса, и через мгновение они уже плакали вместе, охваченные каким-то странным, невесть откуда взявшимся внутренним ощущением, что ничего хорошего в дальнейшем их не ждет.

Когда оба успокоились, Руфус сказал:

— Через месяц мне исполнится двадцать один год. И я хочу жениться на тебе.

— Знаю, — чистым, сильным голосом отозвалась Джина. — Я знаю, что ты хочешь на мне жениться.

— Я не так выразился. Я женюсь на тебе!

— Думаю, твоя семья не придет в восторг от такого решения. К чему им дочь швеи и падчерица садовника, когда они с легкостью найдут для тебя куда более достойную невесту?

— Вздор, — отрезал Руфус.

Джина промолчала, только бросила на него откровенно лукавый взгляд.

— Мне совершенно безразлично, что они подумают, — выдержав паузу, заявил он.

На следующий день они отправились на прогулку. Руфус с удовольствием показал Джине несколько живописных прудов с уютными бухточками, потом привел к своему любимому колодцу, и они напились чистейшей ледяной воды. Джина призналась, что такую воду пьет впервые в жизни.

— А вот мне, представь, довелось испить из более чистого источника.

— И что это за источник такой? — поинтересовалась Джина.

— Ты. С тобой не сравнить никакой колодец в мире.

Он обнял ее, уста их слились в поцелуе, а тела зажглись огнем желания. Руфус отнес девушку в тень сосновой рощи, и там, на мягком ковре из хвои, окруженные душистой россыпью грибов, они любили друг друга так жадно, так яростно, словно другого такого случая им могло больше не представиться.

Когда они вернулись домой, в небе уже появилась луна. Джина приготовила яичницу на тостах. Они с аппетитом поели, сокрушаясь, что придется ехать в ближайший магазин за провизией.

— Погоди-ка, — вдруг воскликнула Джина, — мы ведь можем наудить рыбы!

— Верно! Будем удить на мух.

Рыбалка удалась на славу: они поймали несколько радужных форелей, а по пути домой насобирали грибов. Потом Джина вспомнила, что еще ни разу за эти дни не звонила матери, и Руфус отвез ее в Хиллтопс. Наврав с три короба Сесилии, Джина не ощутила никакой вины.

И все-таки на четвертый день им пришлось выбраться в магазин. Накупив всяческих круп, соусов и консервированных фруктов, они решили не покидать больше свой маленький рай, ну разве только для того, чтобы сделать очередной звонок Сесилии. Нагруженные свертками, они собрались уже уходить, как вдруг Джина вспомнила, что они забыли купить свечи.

— Ладно, жди меня тут, а я сейчас быстренько их принесу, — беспечно бросил Руфус, укладывая свертки у ее ног.

Ох уж эти свечи! Если бы не пришлось за ними возвращаться, они бы уже находились милях в пяти от магазина в Бальзаме и не столкнулись бы нос к носу с сенатором Диком Пауэллом и его супругой — старинными друзьями Лючии и Теодора. Чета Пауэлл узнала Руфуса как раз в тот момент, когда он, передав пакет со свечами Джине, нежно поцеловал ее в губы.

— Э-э, да это же Руфус Картрайт! — воскликнула Вероника Пауэлл. — Ваш дедушка говорил, что вы будете в этих местах с… — Тут она осеклась, осознав, что Руфус приехал только с этой девушкой и никаких гарвардских друзей с ним нет.

Нарушив возникшую неловкую паузу, Руфус с гордостью произнес:

— Сенатор Пауэлл, миссис Пауэлл, разрешите представить вам мисс Джину О'Коннор.

— Рады познакомиться с вами, мисс О'Коннор, — сказал сенатор.

— Ну, раз уж мы так неожиданно встретились, давайте выпьем кофе или по кружечке пива, — предложила Вероника, кивнув в сторону маленького ресторанчика, примыкающего к магазину.

Отказаться было неудобно, и уже через несколько минут все четверо, обжигаясь, пили крепчайший кофе, которым славился ресторан. Разговор сначала шел о Редклиффе и Гарварде, а потом каким-то образом перескочил на президента Кеннеди.

— А я участвовала в его предвыборной кампании, — невинным голоском сообщила Джина.

— Неужели? А известно ли вам, что Джон Кеннеди был единственным сенатором от демократов, кто не голосовал за резолюцию в осуждение сенатора Джозефа Маккарти? — ледяным тоном поинтересовался Пауэлл.

— Нет, сэр, — тут же вступил Руфус, — мы об этом ничего не знали.

— Наш президент вложил три тысячи долларов в кампанию Маккарти в 1952 году… — настойчиво продолжал сенатор.

— Сенатор Пауэлл — республиканец, — пояснил Руфус Джине.

— Вы давно уже тут? — живо спросила миссис Пауэлл, чтобы сменить опасную тему.

— Четыре дня, — ответила Джина.

— И надолго думаете остаться?

— О, нас ждут еще десять чудесных дней, — с улыбкой произнесла девушка.

— Ах, как это прекрасно! Нам с мужем ни разу не удавалось выбраться сюда на две недели! — В голосе мисс Пауэлл зазвучала неподдельная зависть.

— Знаете, я впервые в этих местах, — сияя глазами, заявила Джина, — и буквально влюбилась в здешние красоты.

* * *

— Лучше бы мы с ними не встречались, — отъезжая от ресторана, сказал Руфус. — Но тут уж ничего не поделаешь.

Лицо его напряглось, голос звучал жестко.

— Тебе неприятно, потому что тебя увидели вместе со мной? — прямо спросила Джина.

Вопрос остался без ответа. Уж Руфус-то нисколько не сомневался, что едва миссис Пауэлл доберется до телефона, как тут же позвонит его бабушке, чтобы сообщить сенсационную новость. Однако, слушая болтовню Джины о том, как она была потрясена, узнав о связи Кеннеди с сенатором Маккарти, скоро отвлекся от нехороших предчувствий.

Даже не распаковав покупки, миссис Пауэлл бросилась к телефону. Сенатор нахмурился.

— Неужели необходимо звонить так срочно?

— А почему бы и нет? — огрызнулась супруга. — Мне не терпится рассказать Лючии, что мы видели невесту ее внука. Она имеет право об этом знать, между прочим.

— Ох уж эти женщины! — проворчал сенатор, неодобрительно качая головой. — Парень приехал отдохнуть с девушкой, и на тебе — она уже его невеста!

— Да ты просто слепец! Неужели ты не заметил, что Руфус безумно влюблен? — Она мечтательно вздохнула. — Ах, надо обязательно сообщить обо всем Лючии.

Сенатор передернул плечами: теперь ее уже не остановить. Любая попытка в этом направлении только усилит ее стремление поделиться последней новостью — или сплетней. К тому же девушка — сторонница Кеннеди, значит, ее вообще не стоит принимать во внимание. Умом она, конечно, не обижена. А вот интересно, вяло размышлял сенатор, из каких это она О'Конноров? Вероятно, из семьи того, кто занимается нефтью, решил он. После чего, подобно Руфусу, выбросил встречу с молодыми людьми из головы.

— Лючия, дорогая! — воскликнула миссис Пауэлл, когда их наконец соединили. — У нас была такая неожиданная встреча сегодня, что я просто не могла не позвонить.

На том конце провода Лючия покачала головой и улыбнулась своей спокойной, величавой улыбкой. Такова уж Вероника Пауэлл, сплетница из сплетниц, этого у нее не отнять.

— Я слушаю тебя. Кого вы там сегодня увидели?

— Будущую жену твоего внука! — С оживившимся лицом миссис Пауэлл быстро затараторила: — Конечно, они еще слишком молоды, и он, и она, но такую старую лису, как я, не обманешь, они без ума друг от друга. Как говорили когда-то, уже слышны свадебные колокола.

— Вероника, дорогая, не могу взять в толк, о чем ты говоришь.

— Не о чем, а о ком. О Руфусе, о ком же еще? И о его девушке, Джине О'Коннор. Потрясающая красотка, должна признаться, такое открытое, честное лицо. — Переведя дыхание, Вероника переключилась на излюбленную тему — о своей невестке. — Ах, если бы мой дурачок Гордон нашел себе такую же стопроцентную американскую девушку вместо этой невежественной иностранки…

Эту историю Лючия знала наизусть.

— Ты сказала — Джина О'Коннор? — прервала она подругу.

— Ты уже с ней встречалась? Дик считает, что она из семьи нефтяных О'Конноров. Умненькая девочка. Кстати, поступает в Редклифф.

Сохраняя самообладание, Лючия произнесла:

— Спасибо, милая, что сообщила мне вести о Руфусе. Но о свадьбе говорить рано, Руфусу еще нет двадцати одного года. К тому же ты всегда говорила, что он похож на своего деда. Так вот, я уверена, что Руфус не женится до тридцати.

— Ты же знаешь, я никогда с тобой не спорю, Лючия, но от общения с этими детьми я даже сама помолодела. Они так влюблены и так подходят друг другу, это какое-то чудо!

Когда разговор подошел к концу, Лючия откинула голову на спинку высокого кресла. Виски заломило. Джина О'Коннор… Кто же это такая? Как Лючия ни напрягала память, вспомнить не удавалось. Между тем голова болела все сильнее, словно кто-то невидимый сжимал ее.

Лючии Картрайт исполнилось шестьдесят четыре года, она долгие годы была супругой президента «Картрайт фармацевтикалс», но никакая сила не могла заставить ее принять болеутоляющие таблетки. Вместо этого она поднялась с кресла и направилась в оранжерею, чтобы срезать зеленый салат к обеду.

Как приятно, думала она, принести в дом свежие овощи или цветы, особенно на такие семейные праздники, как День благодарения, или Рождество, или чей-либо день рождения. Стоп! На последний День благодарения она принесла из теплицы свежую клюкву…

Секатор упал на пол.

Лючия вспомнила.

Джина О'Коннор! Та самая, которая вытащила из-за праздничного стола Руфуса. Она еще намеревалась навести справки об этой особе, об этом попросил Теодор, но все откладывала расспросы, а потом и вовсе забыла о девушке.

Ладно, еще не поздно. Не может быть и речи о том, чтобы Руфус женился в двадцать один год, даже на самой прекрасной девушке из самой респектабельной семьи.

Мальчик еще так молод!

К тому же в семье Картрайт разводы не приняты. Такого еще не случалось.

Час спустя у Лючии состоялась приватная беседа с шефом службы безопасности «Картрайт фармацевтикалс». И уже вечером в Адирондак отправился неприметно одетый человек, целью которого являлось фотографирование безмятежно отдыхающей на природе парочки.

Ровно через два дня инспектор принес Лючии кипу фотографий, некоторые из которых он потрудился увеличить. На одной из них Джина одной рукой держала удочку, а другой — ладонь Руфуса. Совершенно непонятно, каким образом агенту удалось заснять их, так как оба смеялись прямо в объектив. Лючию потрясло выражение лица внука — полное, безмятежное счастье. Захотелось порвать фотографию, но она не решилась. После долгих раздумий Лючия просто перевернула ее изображением вниз — только бы не видеть!

С этого момента Джиной всерьез заинтересовались.

Две недели подошли к концу. Быстро, слишком быстро… Руфус отправился в Монте-Карло, чтобы присоединиться там к своим родителям в «Отель де Пари» на десять дней, после чего он должен был ехать в Женеву на совещание дочерней фирмы «Картрайт фармацевтикалс». Все вместе это должно было продлиться полтора месяца.

Это было первое задание Руфусу, и выполнить его следовало достойно. Только как же это сделать, когда голова полна любовью?

И снова Руфус и Джина стали закидывать друг друга письмами. Марк и Фрэн быстро поняли, что у сына появилась какая-то серьезная пассия, иначе он не ждал бы с таким нескрываемым нетерпением очередного письмеца. Наконец Джина прислала ему гранки журнала, где ее фото красовалось на первой странице обложки; и только тогда Руфус решился рассказать о ней родителям — просто не мог удержаться, чтобы не похвастаться такой красавицей.

— Когда мне исполнится двадцать один, вы обязательно с ней встретитесь, — с гордостью произнес он.

— А зачем ждать, сынок? — поинтересовался отец.

Щеки Руфуса подозрительно зарделись.

— Ну, всему свое время, отец.

— Ничего, нас это вполне устраивает, — ласково заверила сына Фрэн. — Мы подождем.

— Очаровательная девушка, — сказала она мужу, когда Руфус вышел из комнаты. — Джина О'Коннор… Это из тех, что занимаются нефтяными буровыми?

— Представления не имею, — задумчиво протянул Марк. Потом взял оставленный Руфусом журнал и вгляделся в фотографию. Стройная фигурка, загадочная улыбка на чувственных губах надолго приковала его взгляд. — Кого-то она мне напоминает, — озадаченно проговорил он наконец. — Только вот кого, черт побери?

А в это время в Коннектикуте, в Картрайт-хаусе, Лючия уселась в кресло и принялась изучать только что полученный подробный отчет шефа службы безопасности. Дойдя до конца, она брезгливо сморщила прямой, как у истинной римлянки, нос и отложила бумаги в сторону, чтобы чуть позже снова их перечитать. То, что девица дочь портнихи и падчерица садовника, — еще куда ни шло, но вот то, что ее отец — какой-то безработный неудачник по имени Ал Риццоли, уже никуда не годилось!

Кандидатура будущей невесты Руфуса в семье даже не обсуждалась — и без того ясно, что мальчик может породниться только с респектабельной, уважаемой семьей. Любая девушка, у которой на репутации имелось хоть малейшее пятнышко, исключалась из списка автоматически. А список Лючия начала составлять уже очень давно.

«По всей видимости, Альберт Риццоли в свое время был связан с мафией, — эту часть доклада Лючия даже прочитала вслух. — Возможно, именно по этой причине его дочь отказалась повидать его на смертном одре».

Кроме того, что Джина отказала отцу в последней просьбе, сведения шефа службы безопасности касались ее успехов в Тэлботе, основных черт характера, но Лючию это мало интересовало.

Какой грех может быть тяжелее, чем отречение от родного отца, тем более — умирающего? Какими бы ни были обстоятельства, оправдания такому кощунственному поступку Лючия найти не могла. В ее понимании это было просто ужасно.

Так или иначе, этот рапорт надо пока что припрятать, запереть в ящике и никому о нем не говорить. Придет время, и она покажет его Теодору, а если понадобится, и Руфусу.

Да, Руфуса непременно следует с ним ознакомить… Заперев отчет в ящик секретера, Лючия переключилась на составление меню для праздника, который они с Теодором решили закатить по случаю совершеннолетия внука. Мальчику исполняется двадцать один год! Гостей ожидается человек сто пятьдесят, не меньше. Так подавать горячие блины с красной икрой или нет?..

 

Глава 35

Мириам с удовольствием наблюдала за оживленным лицом подруги, рассказывающей о том, как волнуется Джина перед предстоящим балом.

— Что же тут удивительного? Это же день рождения ее друга.

Женщины уютно расположились в библиотеке Мириам. Сесилия, недавно увлекшаяся вышиванием, склонилась над маленькой подушечкой для своей дорогой Мири. Они дружили уже семнадцатый год и не мыслили жизни одна без другой.

— Да нет, — задумчиво проговорила Сесилия, — мне кажется, она нервничает не потому, что ее пригласил Руфус. Скорее, ее немного страшит то, что она целых три дня будет гостить в его доме.

— Вздор! Его родственники придут от девочки в восторг, — заявила Мириам. — Джина всем нравится, ты же знаешь.

— Фотографию его бабушки я частенько вижу в светских хрониках различных газет. Вот и вчера тоже я внимательно ее изучала. По-моему, в ней есть что-то царственное…

— А мне она кажется довольно чопорной и напыщенной, — фыркнула Мириам, утаив, что тоже чуть ли не час вглядывалась во вчерашнюю фотографию.

Сесилия отложила рукоделие.

— Чуть не забыла показать тебе платье. Вот как я волнуюсь! А ведь специально принесла его с собой.

Извлеченное из квадратной коробки платье было скромным, выдержанным в строгом стиле. Белоснежное, с рукавами в три четверти, небольшим вырезом на спине и длинной, до пола, юбкой, оно будет выгодно подчеркивать стройную фигурку Джины.

— Боже, какая прелесть! — воскликнула Мириам, осторожно дотрагиваясь до нежнейшего шелка.

— Спасибо, дорогая, я рада, что тебе понравилось. — Сесилия любовно уложила наряд обратно в коробку. — Мы решили, что волосы нужно убрать наверх, как ты считаешь?

— Джина уже не маленькая девочка. — В голосе Мириам слышалась гордость, однако с неким налетом грусти, как всегда бывает, когда говорят о незаметно повзрослевших детях. — Теперь она юная женщина. — Опустив голову на плечо подруги, она тихо добавила: — И к тому же очень красивая.

— Знаешь, мне почему-то за нее страшно, — призналась Сесилия. — Сама не пойму почему.

— А что ты думаешь о Руфусе? — ни с того ни с сего спросила Мириам.

— По-моему, он очарователен. У него такие же прекрасные манеры, как и внешность. Мы встретились неделю назад, когда он заехал за Джиной. Он только-только вернулся из Швейцарии. — Чуть помолчав, Сесилия заговорила снова, голос дрожал от переполнявших ее чувств: — Представь, я лишь мельком на него посмотрела. Все время глядела на Джину. Девочка не отводила от него взгляда! И глаза так и сверкали, так и сверкали, у меня даже сердце защемило… Она вся прямо светилась от любви!

Мириам выслушала подругу в полном молчании. Подумать только! Немногословная Сесилия разразилась такой тирадой! Мириам потянулась за сигаретой, и ее неизменные браслеты тут же переливчато зазвенели. Затянувшись, она стала ждать продолжения рассказа Сесилии.

— Нет, ты не думай, я, конечно, и к нему приглядеться успела, хотела понять, что у него за душой, но… Дочка была так счастлива, из ее глаз лился такой свет, что у меня все в голове смешалось.

Воцарилось молчание: Обе женщины погрузились в свои мысли. Мириам думала о Сесилии, ибо прекрасно знала, что Джина всю жизнь являлась для подруги центром мироздания. У бездетной Мириам подобный фанатизм вызывал какой-то безотчетный ужас.

— Боже мой! — воскликнула наконец Сесилия. — Только бы этот Руфус оказался честным человеком! Ведь девочка буквально сходит по нему с ума.

— Джина — сильная натура.

— Это правда, — улыбнулась Сесилия, — но Руфус — ее слабое место.

Бал назначили на 30 мая, в субботу, но приглашенные начали съезжаться еще в пятницу. Среди них ближайшие друзья Руфуса — Говард Райт, с которым он жил в одной комнате в Гарварде, и Эдвард Брюс, с кем прошло его детство. Родственники тоже приехали: генерал Тимоти Берн с супругой, несколько дальних тетушек и дядюшек со своими отпрысками, да еще сенатор Марк Пауэлл с Вероникой. Короче, всех вместе накануне торжества собралось больше двадцати человек. Гости прекрасно разместились в просторном доме Картрайтов.

Лючия лично проверила готовность каждой гостевой комнаты. При трех, самых удобных, имелись даже небольшие гостиные; они предназначались для родителей Руфуса, генерала Берна и сенатора Пауэлла. В каждой комнате красовались огромные вазы, наполненные всевозможными фруктами, на столиках стояли свежесрезанные цветы.

Совершая обход, Лючия заглянула в ванные комнаты, чтобы удостовериться, что полотенца и банные халаты в должном порядке. Теперь осталось проверить, чтобы на журнальных столиках лежали свежие номера «Вог», «Нью-йоркер» и «Тайм».

Удовлетворенная, она спустилась вниз, тихонько напевая себе под нос. Лючия никогда не делала секрета из того, что Руфус был ее любимцем. С внуком ее связывали более крепкие узы, чем с собственными детьми, и балу в честь совершеннолетия обожаемого Руфуса она придавала огромное значение.

Кроме всего прочего, у нее были веские основания считать, что день рождения внука станет решающим в его жизни. Пока задуманное оставалось в секрете, но уж она постарается, чтобы все прошло без сучка без задоринки. И сделает это с той же тщательностью, с какой только что обходила гостевые комнаты.

Лючия никогда и ничего не пускала на самотек, иначе она не смогла бы быть женой такого человека, как Теодор Картрайт. Как это ни странно, Лючия с радостью приняла подчиненную роль: так было удобнее, так она чувствовала себя защищенной. Лидер в семье должен быть один, и таковым, естественно, являлся Теодор.

С той же дотошностью, с какой Лючия обходила гостевые комнаты, Джина собирала свои чемоданы — те самые, подаренные ей Констанс Кортни, когда она уезжала в Тэлбот.

Кроме сенатора Пауэлла с женой, ей еще не приходилось встречаться с кем-либо из окружения Руфуса. Мать не ошиблась — Джина ужасно нервничала. А как могло быть иначе? Четыре дня лицом к лицу с членами его семьи!

Руфус часто рассказывал ей о своих родных. Джина слушала, не упуская ни слова, и очень скоро поняла, что хоть он и любил своих родителей, но вот в деде и бабушке действительно души не чаял. Именно с деда, а не с отца старался брать пример.

Когда Руфус вернулся из Швейцарии, Джина не решилась покинуть материнский дом. Было решено, что он каждый вечер станет заезжать за девушкой и увозить в нью-йоркский отель, где он остановился. Целых шесть недель они провели в разлуке, и когда снова занялись любовью в его номере, это было поистине прекрасно. Сейчас, аккуратно складывая теннисные принадлежности, Джина вздрогнула: кожу до сих пор покалывало от его нежных прикосновений. Господи, как же он ей нужен! Присев на кровать, она в который раз задумалась над тем, что ждет ее в Картрайт-хаусе. Примут ли ее? Пару дней назад Джина хотела спросить об этом Руфуса, но вовремя сдержалась, поняв, что в подобных делах он предпочитал брать все на себя.

Покончив с чемоданами, она собрала туалетные принадлежности. Лавандовое мыло дала ей мать. Сесилии этот запах напоминал собственную свадьбу на борту «Хартона», когда сестра Биллингтон подарила ей такое мыло. Никогда раньше она не говорила дочери о том давнем периоде своей жизни, а тут вдруг разразилась воспоминаниями:

— Представляешь, вокруг война, а тут такой подарок! Я даже понятия не имела, что существует такая роскошь. Обертку я сохранила. По-моему, она до сих пор лежит где-то среди старых вещей.

— Ты была очень бедной, мама?

— Как церковная мышь. — Сесилия вздохнула. — Но моя мачеха была куда хуже окружавшей меня нищеты и военной разрухи, это уж точно.

— Да, знаю, ее звали Маручча, — пробормотала Джина. — О, мамочка, какое счастье, что у меня есть ты! — воскликнула она в страстном порыве.

— Какой же я была наивной дурочкой! Да нет, просто идиоткой! Решила, что Ал Риццоли — само совершенство. И почему? Только потому, что он говорил по-английски!

Тут лицо Джины омрачилось. Одно упоминание имени отца наполнило ее глухой яростью.

— Я все для тебя сделаю, мама. Когда-нибудь у тебя будет собственная прислуга и мраморная ванна с золотыми ручками. Ты этого заслуживаешь. Ты у меня самая лучшая!

Вспомнив этот разговор, Джина тряхнула головой. Уж у Картрайтов-то наверняка золотые ручки в ванных комнатах…

Она приняла душ и вымыла свои длинные густые волосы. Сердце радостно подпрыгивало в груди. Не пройдет и двух часов, как Руфус усадит ее в свой новый «мустанг» — подарок матери на день рождения — и помчит в Картрайт-хаус!

 

Глава 36

Едва машина плавно въехала на подъездную дорожку, Джина затихла. Уроки архитектуры не пропали даром: она сразу распознала, что летняя резиденция построена в стиле эпохи короля Георга. Тенистая липовая аллея вела к главному входу, по ней прошуршал шинами сверкающий «мустанг».

Через минуту Джина рука об руку с Руфусом стояла во внушительном холле высотой в три этажа. Искоса бросив взгляд наверх, она увидела вместо потолка стеклянный купол.

Голос дворецкого Алека она помнила с тех пор, как впервые услышала его в телефонной трубке. Теперь Джина поняла, почему ему потребовалось так много времени, чтобы подозвать Руфуса к телефону: дворецкий вышел встретить их так степенно, словно был урожденным лордом.

— Добрый день, Алек, это мисс О'Коннор. — Руфус повернулся к Джине. — Алек в нашей семье так давно, что почти стал ее членом.

— Как поживаете, мисс О'Коннор? — вежливо справился дворецкий. — Кажется, однажды я имел удовольствие говорить с вами по телефону.

Потом он сопроводил молодых людей в библиотеку, где их уже поджидали Лючия и Теодор. По окончании представлений Теодор сообщил, что родители Руфуса присоединятся к ним несколько позже.

— Мы решили устроить традиционное английское чаепитие, — улыбнулся он. — Пшеничные лепешки, сандвичи с огурцом и все такое прочее. Теодор окинул Джину внимательным взглядом и добавил: — Одобряю твой вкус, мой мальчик. Мисс О'Коннор, безусловно, очень красива.

— Я знал, что она тебе понравится, дед. У нас с тобой одинаковый вкус.

— Мистер Картрайт, пожалуйста, называйте меня Джина, прошу вас.

— Хорошо, раз вы сами попросили. — Теодор снова улыбнулся. — Я предполагаю, что Джина — сокращенно от Джорджины. Это так?

Разговор перешел на Джима Дэйвиса, дирижера оркестра, который будет играть на балу. Недавно Джим проявил себя героем. Дело было так: Харрисоны закатили шикарную вечеринку. Танцплощадкой должен был служить бассейн, поверх которого был устроен настил. Внезапно настил резко осел, и несколько человек попадало в воду. Не раздумывая ни секунды, Джим Дэйвис вырубил электричество, оставив всех в полной темноте, но предотвратив тем самым неминуемую беду.

С трех сторон стен почти не было видно из-за высоких стеллажей со старинными книгами, тускло посверкивавшими золочеными переплетами. Зато на четвертой, обшитой деревянными панелями, висел прекрасный женский портрет.

— Это же Джон Сингер Сарджент! — радостно воскликнула Джина, импульсивно вскочив с места. — Какая прелесть! Действительно, он великий мастер накладывать почти невидимые мазки. Виртуоз!

Тут же рядом оказался Руфус.

— Это Агнес Вилльямс Картрайт, моя прабабушка.

— Сарджент написал портрет моей матери в 1909 году, — с гордостью произнес Теодор. — Одна из его последних работ, знаете ли.

Разглядывая портрет, молодые люди повернулись спиной к старшим Картрайтам. Теодор и Лючия, воспользовавшись этим обстоятельством, обменялись понимающими взглядами. «Умненькая девочка, очень умненькая. Однако будем по-прежнему держаться разработанной стратегии, а там посмотрим».

В соответствии с этой самой стратегией во время ужина, накрытого на двадцать персон, с Джиной обращались как с почетным гостем. Невестка Теодора всегда садилась от него по правую руку, но сейчас это место было предоставлено Джине. Рядом сидел профессор Прескотт, с которым Джина быстро разговорилась. Нашлись общие темы — например, о том, что в Белом доме появился наконец президент-интеллектуал, у которого хватило ума пригласить на аудиенцию Роберта Фроста, прочитавшего стихотворение, посвященное церемонии инаугурации.

Задавшись целью испытать, как Джина станет выкручиваться из неловкого положения, Теодор заявил:

— Кеннеди строит из себя ревностного католика, однако ни для кого не секрет, что он частенько флиртует с женщинами.

— Президент очень обаятелен, даже красив. Люди просто завидуют его внешности, умению вести себя, отсюда и сплетни вокруг его имени, — серьезным тоном отозвалась Джина. Скромно опустив глаза, она добавила: — Руфус очень похож на него. Поэтому он и стал моим героем.

«Да, тут девица ошиблась, — подумала Лючия. — Во-первых, Теодор терпеть не мог нового президента, а во-вторых, ей не следовало так открыто говорить о своих чувствах. Да что с нее взять — с дочери портнихи?» Поручение мужа Лючия выполнила с блеском, все разузнала об этой особе. Теперь ясно как Божий день: Джина О'Коннор — никто, пустое место. И таковой останется навсегда.

Намного позже, включив на полную мощь струю воды, чтобы их не услышали, Руфус и Джина занялись любовью прямо на полу ванной комнаты.

Перед тем, как уйти к себе, Руфус сказал:

— Дед считает тебя очень умной.

— Скажи, неужели его мнение волнует тебя больше, чем отцовское? — спросила Джина.

— Мне казалось, тебе известно, что дед — глава нашей семьи, — прохладно ответил Руфус. — Мы с ним очень близки.

— А, понимаю, — таким же прохладным тоном произнесла Джина. — Его величество король Теодор. Предупредил бы заранее.

Назревала ссора, и Руфус решил пойти на примирение.

— Дедушка — глава рода и нашей фирмы. Никакой он не король. Он — Большой вождь Острый Глаз.

Оба расхохотались, а потом снова любили друг друга. Инцидент был исчерпан.

Но через несколько дней Джина о нем еще вспомнит. И пожалеет, что сдалась с такой легкостью. Обрати она большее внимание на этот, казалось бы, незначительный эпизод, ей уже тогда стало бы понятно, что Руфус не тот человек, каким она его себе представляла.

Но стоило ему только обнять ее, прижать к себе, как все сразу же вылетало из головы, и Джина отдалась ему с радостью, как всегда.

* * *

В тот день, когда должен был состояться долгожданный бал, молодым людям велели поиграть в теннис, искупаться в бассейне, отправиться на конную прогулку — в общем, заняться чем-нибудь, только не болтаться под ногами. Приехали поставщики провизии, прибыл огромный шатер с импровизированной кухней — закипела предпраздничная суета.

Ужин должен был начаться с артишоков, начиненных различными дарами моря. Потом — креветки, устрицы, сочные кусочки очищенных омаров, обложенные трюфелями. Все это Лючия продумала заранее. Потом подадут перепелов с гусиной печенкой и грибами в розовом соусе, а на десерт — нежнейшее суфле.

Итак Джина, Руфус и остальная молодежь отправились купаться в бассейн, своими размерами напоминающий олимпийский. Джина пришла в восторг, увидев вышку для прыжков в воду: вот где она могла показать свое спортивное мастерство. Ах, какими влюбленными глазами следил Руфус за выверенными движениями ее совершенного тела! После каждого прыжка она подбегала к нему и так страстно прижималась, что у присутствующих возникало непроизвольное сексуальное желание.

Сверху, из своей спальни, Теодор наблюдал за происходящим в бинокль, не в силах оторвать глаз от окуляров. По его телу тоже невольно пробегала дрожь: он и представить не мог, насколько сексуален его внук.

Когда стемнело, все деревья в поместье Картрайтов вспыхнули гирляндами разноцветных огней. Джину попросили спуститься к восьми часам в бальный зал, где она вместе со всем семейством будет встречать приглашенных.

Инициатором подобного решения был Теодор.

— Пусть Руфус думает, что мы приняли ее в свой круг, — пояснил он жене.

Полностью одетая и готовая к выходу, Джина стояла у окна, наблюдая за лебедями, грациозно плавающими в одном из дальних прудов.

Потом она подошла к высокому зеркалу и вгляделась в свое отражение. Великолепные волосы убраны в искусную прическу, и хотя она давно умела пользоваться декоративной косметикой, сегодня Джина решила только чуть-чуть подкрасить ресницы и тронуть губы розовой помадой. Никаких румян — ее пышущие здоровьем щеки в них не нуждались.

Белоснежное платье оттеняло великолепный загар. Импульсивным движением Джина сняла жемчужное ожерелье — то самое, что подарила мама, когда они впервые ехали в Тэлбот, — и, уложив его в обшитую бархатом коробочку, сунула в косметичку рядом с противозачаточными таблетками. Какое-то шестое чувство подсказывало, что без украшений она будет еще прекрасней.

Торопиться не хотелось, поэтому она решила спуститься вниз на десять минут позже, чем было велено.

Ей удалось выбрать верный стиль: сами того не желая, Лючия и Теодор следили за ней восторженными глазами. Ее элегантность, грация, сияющая красота приковывали всеобщее внимание.

Когда она заняла свое место подле Руфуса, Лючия содрогнулась от ужаса — ей показалось, что Джина вот-вот поцелует его в губы прямо на виду у всех. Но нет, обошлось, Джина даже за руку его не взяла. Слава Богу!..

— М-да, довольно необычная девица, — прошептала Лючия Теодору.

— Вздор, — отрубил тот, — обычней не бывает. — А сам снова вспомнил сцену в бассейне и эффект, произведенный на него этой парочкой. Подспудно именно ее Теодор винил за то, что, взяв бинокль — о позор! — он стал за ними подглядывать. — Бесстыдная девка, вот она кто!

Как обычно, первыми прибыли сенатор Уэйн Фэйрфилд с супругой, и, как обычно, Корделия с места в карьер принялась сетовать на неуместную пунктуальность мужа. Картрайты переглянулись: все идет как всегда, бал можно начинать.

Когда гости вышли из-за стола, заиграла музыка, и все перешли в танцевальный зал. Фрэн и Марк, наблюдавшие за сыном и его девушкой, пришли к выводу, что они очень подходят друг другу — оба красивые, стройные, элегантные. Родители Руфуса практически ничего не знали об избраннице сына, но с первого взгляда одобрили ее.

К Фрэн и Марку твердым шагом подошел генерал Тимоти Берн. На его лице светилась добрая улыбка.

— Очаровательная молодая особа эта Джина О'Коннор! — Улыбка стала еще шире. — Она успела прочитать мою книгу, вот даже как. — Книга, названная им «Энца», вышла меньше двух лет назад.

— Мальчик еще так молод, — грустно вздохнула Фрэн. — Всего-то двадцать один год. Но я уверена, что такой девушки, как эта, ему больше никогда не встретить.

— Конечно, оба они слишком молоды, — согласился генерал. — Со свадьбой не стоит торопиться. — Склонив голову, он спросил: — Фрэн, могу ли я пригласить вас на танец?

Марк решил пригласить свою мать. Отношения между ними всегда были несколько напряженными, возможно, потому, что к нему не благоволил отец, а для Лючии на первом месте был муж, а уж потом сын. Слово мужа было для нее законом.

Приглашение сына Лючия отвергла, сославшись на то, что ей надо переговорить кое с кем из охранников, присутствующих на балу. Если поведать Марку о происхождении Джины, размышляла она, он, естественно, не поймет, с чего весь сыр-бор. Такие уж у него взгляды.

Переходя от одной группы гостей к другой, Марк предлагал охлажденное шампанское и развлекал всех веселыми рассказами, заражая своим смехом.

Чуть позже к нему подошла Фрэн и едва заметно кивнула, что, мол, хочет сказать ему пару слов. Марк улыбнулся и повел жену в круг танцующих.

— Ты не знаешь, что могло так расстроить твою мать? — озабоченно спросила Фрэн.

— С чего ты взяла, будто она чем-то расстроена?

— Лючия сообщила мне, что, как только внесут праздничный торт, она собирается покинуть гостей.

— Ну, наверное, просто утомилась, все-таки ей уже немало лет.

— Нет, она сказала, что у нее еще есть серьезное дело. — Фрэн держала в руке зажженную сигарету, хотя курила очень редко. Теперь она нервно затягивалась. — Да и вообще на нее не похоже покидать ею же задуманные вечеринки, ты не находишь?

Их пару разбил Руфус. Марку было приятно наблюдать за женой и сыном, кружащимися в вальсе, но необычное поведение матери все-таки запало в душу.

Верная своему слову, Лючия ушла из зала. Вскоре после этого к Марку подошел отец и сообщил, что тоже поднимается наверх.

— Не беспокойся, с нами все в порядке, и я, и мама чувствуем себя отлично. Но у нас возникли кое-какие проблемы, которые следует обсудить.

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Думаю, нет. Кроме того, нельзя, чтобы вся семья бросила гостей! Это неприлично.

Повернувшись на каблуках, Теодор быстро вышел из зала. Лючию и инспектора Джима Нилсона он нашел в уютной гостиной жены.

Оба молча смотрели на раскрытую косметичку, лежавшую на мраморном кофейном столике. Возле косметички Теодор заметил брошь Лючии, выполненную в виде бабочки с распластанными крыльями. Золотая, с эмалевыми прожилками, усыпанная бриллиантами, бабочка была как живая. Руфусу впервые позволили взять ее в руки, когда ему исполнилось десять лет.

 

Глава 37

— Я никак не могла ее найти, поэтому попросила инспектора Нилсона и его помощника Дэйва Хэннинга осмотреть дом, — ледяным тоном проговорила Лючия.

— Где же она была найдена?

— В комнате Джины О'Коннор.

Воцарившуюся тишину нарушил громкий шепот Лючии:

— Брошь лежала рядом с противозачаточными таблетками!

— Так, что же теперь делать? — задал Теодор риторический вопрос.

— Решать тебе.

— Ты никому ничего не скажешь, — деловым тоном произнес глава семьи. — Только так можно избежать нежелательной огласки. — Он повернулся к Нилсону: — Надеюсь, инспектор, вам не надо объяснять, что происшедшее следует держать в тайне? Это входит в ваш контракт.

— Конечно, сэр.

— Отлично. В таком случае прошу вас вернуться к вашим обязанностям.

Когда тот, щелкнув каблуками, вышел, Лючию словно прорвало:

— Гости разъедутся только к четырем часам утра. Марк и Фрэн к тому времени наверняка уйдут, они редко задерживаются после полуночи. Пошли Алека за Руфусом в четыре часа или чуть раньше, если останется всего несколько человек.

— Понимаю. Ты хочешь рассказать об этом самому Руфусу. А Марк и Фрэн узнают о краже после него.

— Именно. И пусть сам Руфус решает, как ему поступить со своей подружкой.

Лицо Теодора омрачилось.

— Мальчику придется нелегко, — заметил он.

— По-моему, он ничего о ней толком не знает. Наверняка она не стала посвящать его в тонкости своего происхождения и сомнительных связей своего отца с мафиозными структурами.

— Так ты намерена показать ему секретный отчет?

Лючия выпрямилась в кресле.

— Думаю, это будет лишним. Но если потребуется, обязательно покажу.

Как и предсказывала Лючия, Фрэн и Марк уехали сразу после полуночи. Оба пребывали в радостном настроении — всегда приятно видеть собственного ребенка счастливым, а Руфус так и светился от переполнявшего его счастья.

К трем часам утра гости начали разъезжаться. Алек, получивший соответствующие инструкции, подождал, пока осталось восемь человек, и подошел к молодому хозяину.

— Прошу прощения, сэр, вас хотят видеть дедушка и бабушка.

— Что, прямо сейчас? — Брови Руфуса в изумлении полезли вверх.

— Они ждут вас в гостиной миссис Картрайт. И еще они просили передать, что, если бы не дело чрезвычайной важности, они бы вас не побеспокоили.

— Эй, ребята, как ни жаль, но вечеринка, по-моему, закончена. — Обвив рукой талию Джины, он добавил: — Я скоро приду. Обязательно дождись меня, дорогая.

Руфусу и в страшном сне не могло присниться, какая сцена разыграется наверху. Едва он появился в гостиной, Теодор поднялся с места и запер дверь.

— Не хочу, чтобы нам мешали, — мрачно прокомментировал он свой поступок.

— Что случилось? — Руфус в изумлении уставился на деда.

Ответ последовал незамедлительно.

— Узнаешь эту брошь? — Теодор указал на кофейный столик.

— Конечно, — улыбнулся Руфус. — Это же бабочка, с которой я так любил играть в детстве.

— Твоя бабушка хотела надеть ее сегодня, но с утра не могла ее нигде отыскать.

— Я не понимаю… — начал было Руфус, но дед прервал его:

— Не хотелось бы смущать тебя, сынок, но задам еще один вопрос. Узнаешь ли ты эту сумочку для косметики?

— Да, — медленно ответил он. — Эта сумочка принадлежит Джине.

— Нам это известно, — пробурчал Теодор.

— Не понимаю, в чем дело?

— Когда твоя бабушка сказала мне, что не может найти брошь, я поступил так, как обязан был поступить: приказал Джиму Нилсону обыскать дом.

Руфус вздрогнул.

— Мне неприятно говорить об этом, но брошь обнаружили в комнате Джины, в той самой сумочке, которую ты видишь перед собой.

— Это невозможно! — взорвался Руфус. — Джина все время была со мной. К тому же она не воровка!

— Нет, Руфус, — невозмутимо сказал Теодор, — вы не все время были вместе. Мы с тобой довольно долго беседовали по поводу пакета акций «Картрайт фармацевтикалс», помнишь?

Еще бы ему забыть! Это был совершенно неожиданный подарок ко дню его рождения.

— А она как раз отправилась принять душ и вымыть волосы! — воскликнул Руфус, вскакивая со своего стула.

— Она, без сомнения, очень милая девушка, — медленно произнес Теодор, — но… не совсем честная, к сожалению.

— Брошь подбросили! Это чьи-то гнусные происки. Я знаю Джину, она не способна на кражу!

— Вот ты говоришь, что знаешь ее. Кхм, а тебе известно, что ее отец был чуть ли не бродягой, да еще с криминальным прошлым?

Вцепившись пальцами в волосы, Руфус промычал что-то нечленораздельное.

— На смертном одре отец умолял ее прийти, чтобы он мог с ней попрощаться, но она не пошла. Предала собственного отца, давшего ей жизнь, кровь которого течет в ее жилах.

Руфус бессильно рухнул на стул.

— Откуда вы все знаете? — слабым голосом спросил он.

— Отчим ее был садовник. Тебе об этом известно?

— Нет.

— А мать — портниха. Хоть это-то ты знаешь?

— Да. — Убитый горем Руфус поднял на деда взгляд. — Но кто вам все это рассказал?

В разговор вступила молчавшая все это время Лючия:

— Я получила анонимное письмо, и твой дедушка был вынужден нанять частного детектива, чтобы проверить факты.

— Так или иначе, — вставил Теодор, — мы не собираемся предъявлять ей обвинение, в полицию тоже заявлять не будем.

Совершенно раздавленный, Руфус обмяк на своем стуле.

— Я хочу, чтобы ты сам разобрался в создавшейся ситуации, сынок, — мягко добавил Теодор. — Если решишь отослать ее домой, скажи, и я велю Картеру быть наготове.

— Спасибо, — механически отозвался Руфус.

Сняв белоснежное платье, Джина аккуратно повесила его на спинку стула. Посмотрела на часики — начало пятого. Странно, спать совсем не хочется, видимо, перевозбудилась.

Чудесный был вечер! Вот только бы ему понравился подарок — небольшая литография двух играющих теннисистов.

Сколько времени она провела, раздумывая, что бы подарить любимому на день рождения, и, как всегда, помогла Мириам. Как она и предполагала, Руфус получил огромное число запонок от Тиффани, ручек с золотыми перьями, несколько одинаковых брелоков для ключей от Картье, поэтому выбор Мириам казался девушке особенно удачным. Сегодня она найдет подходящий момент и подарит Руфусу изящную литографию.

Единственной ночью, которая могла сравниться с сегодняшней, была первая ночь их любви. А ведь именно тогда Кейт решилась прервать беременность…

Джина вытащила из волос шпильки и отправилась в ванную комнату причесаться. Увидев в высоком зеркале свое отражение, она откровенно залюбовалась им: на нее смотрела высокая загорелая девушка в кружевном лифчике и трусиках, по плечам которой струился водопад прекрасных сверкающих волос.

Что-то Руфус задерживается. Идти к нему в спальню, естественно, невозможно — совсем рядом располагаются комнаты бабушки и деда.

Решив воспользоваться кремом, Джина потянулась за своей косметичкой, но, не найдя ее на столе, где видела в последний раз, не удивилась. Кровать была свежезастелена, а в ванной висели чистые полотенца — значит, в комнате прибиралась горничная и положила косметичку в другое место. Завтра надо спросить куда.

В ожидании Руфуса Джина забралась под хрустящие простыни и незаметно для себя заснула.

На следующее утро в восемь часов в дверь постучала Кармелита. Раздвинув шторы, горничная сообщила:

— С вами хочет поговорить господин Руфус. Он ждет в библиотеке.

С этими словами Кармелита поставила поднос с завтраком Джине на колени и направилась к двери.

— Большое спасибо. Кстати, Кармелита, вчера я не могла найти свою косметичку. Она не попадалась вам на глаза?

— Извините, мисс, — натянуто ответила та, — я ее не видела.

 

Глава 38

Раздосадованная тем, что проспала, Джина откусила от тоста и залпом осушила стакан апельсинового сока, так и не притронувшись к остальной еде.

Теперь надо побыстрее принять душ. Но где же купальная шапочка? Ах да, все в той же косметичке. Ну да не беда, еще раньше она заметила в ванной несколько шапочек. Спрятав волосы, Джина вступила под упругую струю воды и через двенадцать минут после ухода Кармелиты, облачившись в теннисную форму, спустилась вниз.

Едва она появилась в библиотеке, Алек вышел из комнаты и плотно затворил за собой дверь. Полученные инструкции гласили: стоять с той стороны, никого не впускать и ожидать, когда его позовут.

Руфус и Теодор поднялись ей навстречу.

— Извините, я немного проспала, — улыбнулась им Джина, отметив при этом, что Руфус, как ни странно, надел не форму для тенниса, о чем они договорились накануне, а костюм и галстук. Странно…

— Не соблаговолите ли присесть? — холодно, без тени ответной улыбки осведомился Теодор.

Под влиянием царившей в библиотеке атмосферы Джина тоже напряглась.

— Благодарю вас, сэр.

Что случилось? — забилась в голове беспокойная мысль.

— Надеюсь, вам удобно, — усмехнулся Теодор. Ничто не беспокоит?

— Спасибо, все в порядке.

Взгляд хозяина дома остановился на кофейном столике. Джина тоже посмотрела в ту сторону. Выкинув вперед руку, Теодор указал перстом на косметичку.

— Вам знаком этот предмет? — с явным сарказмом в голосе спросил он.

— Вот она где! — воскликнула Джина. — А я ее обыскалась. Но как она сюда попала?

— Спокойнее, мисс О'Коннор, я всего лишь спросил, узнаете ли вы эту вещь, — недобро сверкнув глазами, произнес Теодор.

Джина в изумлении повернулась к Руфусу:

— Что происходит? Это допрос?

Не успела она договорить, как была прервана Теодором, не желавшим, чтобы под влиянием ее требовательного взгляда Руфус начал оправдываться.

— Потрудитесь ответить, мисс О'Коннор, знакома ли вам эта косметичка! — Он снова ткнул пальцем в злосчастную сумочку. — А заодно и вот эта брошь.

Джина вгляделась и невинным тоном произнесла:

— О да, конечно, я видела точь-в-точь такие в музее Метрополитен.

Теодор чуть не подпрыгнул на месте. Это уже слишком — девчонка еще смеет дерзить!

— Ваш тон неуместен! — рявкнул он.

— Руфус! Я ничего не понимаю. В чем меня обвиняют?

— Миссис Картрайт приготовила брошь, чтобы надеть ее к празднику, и, как всегда, положила в бархатный футляр, а его, в свою очередь, оставила на столе. — Взяв ручку, Теодор принялся вертеть ее в длинных пальцах.

— Вы хотите сказать…

— Позвольте мне закончить и в дальнейшем прошу не прерывать, — властно заявил Теодор. — Так вот, вечером миссис Картрайт оделась и стала искать брошь, однако та исчезла.

Джину охватила дрожь, рот мгновенно пересох, ладони вспотели, ноги сделались ватными. Она хотела что-то сказать, но в горле застрял противный комок. Сидеть больше не было сил. Она вскочила и, чтобы не рухнуть в обморок, к которому была очень близка, ухватилась за спинку стула.

— Итак, — тем же тоном продолжил Теодор, — нам ничего не оставалось, как вызвать нашу службу безопасности и попросить обыскать дом. Брошку обнаружили в кармашке вашего несессера рядом… — он чуть помедлил, а потом дрожащим от омерзения голосом сказал: — рядом с противозачаточными таблетками.

Тут уж задрожал голос Джины.

— Руфус! — взмолилась она. — Неужели ты в это поверил? Я воровка?!

— Руфусу было очень нелегко. А от того, что вы скрыли от него факт, что вашим отцом являлся Альберт Риццоли, легче, естественно, не стало!

Джина как подкошенная рухнула на стул и закрыла лицо руками. Исчезло все — гордость, чувство собственного достоинства, — осталась только боль. Из горла вырвались хриплые рыдания.

Она не знала, сколько времени проплакала, как вдруг услыхала хохот Теодора.

— Дай-ка ей воды, мой мальчик, а не то мы тут оглохнем!

Рыдания оборвались, наступила долгая пауза.

Наконец Джина заговорила:

— Руфус, ты так ничего и не сказал. Ни единого слова. Ответь же — прямо сейчас, глядя мне в глаза, — что поверил всему тому, что тут обо мне говорилось. — Ее голос дрогнул. — Ну же, скажи, что считаешь меня лгуньей и воровкой.

Руфус по-прежнему молчал. Однако Джина настаивала, и тогда он заявил:

— Картер отвезет тебя домой. — Лицо его исказилось от боли. — Чемоданы уже уложены в багажник.

Джина поднялась и направилась к двери. На пороге она резко остановилась и сделала шаг в сторону Теодора.

— Советую подать на меня в суд, мистер Картрайт, я с радостью предстану перед присяжными. — Быстрыми шагами она подошла вплотную к Руфусу и безжизненным тоном проговорила: — А тебя, Руфус, мне жаль. Хотя бы потому, что твоя бабушка пала так низко, что подкинула в мою сумочку брошь. — Взяв его за отворот пиджака она добавила: — А еще мне тебя жаль потому, что ты оказался слишком слаб и безволен и не решился поговорить со мной сам. Как все трусы, ты предпочел выполнить грязную работу чужими руками!

На полпути к дому Джина повернулась к Картеру и попросила отвезти ее к Мириам. В воскресное утро она надеялась застать ее дома. А может, остановить Картера и доехать до Нью-Йорка автобусом? Нет, лимузин домчится куда быстрее.

Мириам проводила Джину в кухню, усадила ей на колени котенка и дала хорошенько выговориться. Сперва Джину всю так и трясло, но, гладя пушистый комочек, она постепенно стала успокаиваться.

Подбадриваемая Мири, Джина ничего не упустила. Начала с той самой ночи, когда Кэти сделала аборт, а они с Руфусом впервые познали друг друга, потом рассказала, как их любовь разгоралась все сильнее, о том, как втайне от всех они провели чудесное время в Адирондаке и как Руфус расстроился, наткнувшись там на семейство Пауэлл. Не забыла поведать и о том, с каким теплом Картрайты пригласили ее вместе с ними приветствовать гостей на чествовании Руфуса.

Предыстория оказалась длинной. И только тогда, когда Мириам была введена в курс их любовных отношений, Джина перешла к рассказу о мучительной, инквизиторской пытке, которой ее подвергли несколько часов назад.

— Я думала, он такой сильный, — всхлипывала она, — а он оказался самым настоящим слабаком. Даже не поговорил со мной, не выслушал… Как мне будет его недоставать, — повторяла она жалобным голоском. — Хочу его ненавидеть и не могу. Не могу!

Мириам-то знала — ненависть охватит девочку скорее, чем та думает. И еще она понимала, что сексуальная тяга к Руфусу станет затухать постепенно. Будучи фармацевтом, Мириам не сомневалась: Джина будет страдать куда сильнее, чем завзятый наркоман при отвыкании от сильнейших наркотиков.

— Мы можем привлечь их к суду за клевету, — произнесла наконец Мириам.

— За клевету?

— Конечно. Как-никак Картрайты нанесли серьезный удар по твоей репутации.

— При этой сцене не было свидетелей. — Джина свела брови на переносице. — Только Руфус. А он поверил всему, в чем обвинял меня его дед.

Мириам покачала головой.

— Я уважала этого парня.

— Им было легко втоптать меня в грязь, — горько усмехнулась Джина. — Кто я такая? Да никто!

— Что за вздор ты несешь? — возмутилась Мири. — Что значит «никто»? Это ты-то «никто»? Чушь собачья!

Однако она видела, что Джина ее не слушает, что в мыслях она снова с предавшим ее возлюбленным. Мириам так хотелось обнять девочку, прижать к себе, успокоить, но сейчас у погрузившейся в себя, в свое горе Джины был слишком неприступный вид. Котенок зашевелился во сне, но девушка больше его не гладила. Мириам забрала котенка с ее колен и прижала к себе так же ласково, как жаждала прижать эту страдающую девушку.

Наконец она поднялась и приготовила кофе. Вернувшись к столу, Мириам увидела, что Джина гордо выпрямилась на своем стуле, опухшие от слез глаза яростно сверкали. Не сводя с девушки глаз, Мириам молча поставила перед ней дымящуюся чашку.

— Спасибо, Мири, — с чувством произнесла Джина.

Снова воцарилось молчание.

Когда же Джина заговорила вновь, Мириам поняла, что девушка полностью овладела собой.

— Его дед сказал, что брошь нашли вместе с противозачаточными таблетками.

— Сволочь! Какая же сволочь!

— Я почувствовала себя какой-то шлюхой. Он все опошлил, сделал наши отношения грязными. А они не были такими, Мири, честное слово, не были. Они были прекрасными!

Последовал новый взрыв безудержных рыданий. Когда Джина наконец успокоилась, то потребовала у Мириам сигарету. Раньше она никогда не курила, но Мириам не посмела отказать.

— У меня еще все впереди, — твердо заявила девушка. — И отныне я буду делать все, чтобы доказать этим Картрайтам, что я не «никто» и кое-что собой представляю в жизни!

— Вот это правильно, дорогая! — пылко воскликнула Мириам.

— Засунули меня в свой роскошный лимузин, словно я не человек, а мешок со старьем, который они намерены отправить в приют для бедняков, — с горечью продолжала Джина. — А к этой минуте и вовсе забыли о моем существовании. Все, даже Руфус! — Подняв с пола котенка, она прижала его к щеке. — Но меня, Джину О'Коннор, так просто не забывают. Не знаю, как, Мири, но я заставлю их ответить за то, что они со мной сделали. Я расквитаюсь с Картрайтами!

«Господи, как же она молода, — подумала Мириам, — пройдет время, и все забудется, время — отличный доктор…» Вслух же она сказала:

— Ну конечно, расквитаешься, милая.

Джина бросила на нее укоризненный взгляд.

— Ты не веришь мне, не принимаешь меня всерьез, а я клянусь — они будут вспоминать обо мне постоянно, каждый день.

По крайней мере, подумала Мириам, девочка пришла в себя, а это уже хорошо.

— Тип из этой их службы безопасности действительно нашел брошь, — монотонно продолжала Джина, с силой сжимая и разжимая пальцы, — и я знаю, кто ее подкинул в мою косметичку — Лючия Картрайт!

Наконец-то до нее дошло! Мириам поняла это с самого начала. Ну ничего, скоро девочка оправится…

Мириам ошибалась. На всю жизнь Джина запомнила позор, пережитый этим воскресным утром.

 

Глава 39

Первый учебный семестр в Редклиффе начался незадолго до восемнадцатилетия Джины. Как и ее мать когда-то, выглядела она гораздо старше своих лет, однако причиной тому были не физические страдания, не страх за собственную жизнь, а пережитое разочарование. Юная доверчивость и непосредственность исчезли, уступив место зрелой красоте.

Однокурсники — все как один — признали ее потрясающей красавицей, но, хотя она вела себя ласково и приветливо, не могли избавиться от ощущения, что девушка эта была изваяна из мрамора и льда, что ее заморозили и теперь ей не оттаять никогда.

Джина никому не отказывала в помощи, дружеском совете, а иногда и в наставлении, но ни с кем не делилась своими мыслями, не впускала посторонних в свой внутренний мир.

Для парней она была лакомым кусочком, она привлекала, но в то же время и отталкивала их своей холодностью. Ко второму семестру за ней упрочилось прозвище Снежная королева, которое она носила с гордостью.

Больше всего однокурсников волновало, была ли она еще девственницей. На эту тему заключались пари, но никто не мог похвастаться, будто хоть что-то знает, как складывалась ее личная жизнь. Да, это не секрет, когда-то она встречалась с Руфусом Картрайтом, пребывающим ныне в Женеве, но продолжалось это недолго и ничем «таким» не завершилось, в этом были твердо уверены абсолютно все.

Конечно, Джина не вела жизнь затворницы. Из многочисленной толпы поклонников она выбрала троих: Леонарда Уилкса, Франклина Фиппса и Кристофера Мэддена; благожелательно принимала их ухаживания, уделяя им время поровну, позволяя каждому верить, что, когда она будет готова к более серьезным отношениям, он и только он станет счастливым избранником.

О том, чем закончилась дружба дочери с Руфусом Картрайтом, Сесилия ничего не знала. «Нечего волновать маму», — распорядилась Мириам в тот день, провожая Джину до двери, чему та несказанно обрадовалась.

Придет день, и она расскажет матери, как жестоко с ней обошлись, но к тому времени боль перестанет терзать сердце, поскольку Джина сумеет расправиться с ненавистными Картрайтами.

Побудительной причиной мести часто являются повышенные амбиции, а уж их-то Джине не занимать. Просто раньше не было повода для их проявления. А вот теперь… теперь никто ее не остановит.

Как и предполагалось, в семье все, включая Руфуса, были уверены, что сразу после летнего отдыха он приступит к работе в «Картрайт фармацевтикалс». Сперва наберется опыта администрирования в главном управлении компании, расположенном в Нью-Йорке, а после переберется в дочернюю фирму в Швейцарии.

— В Женеве ты расправишь крылышки, сынок, — говорил дед. — Ответственность на твои плечи ляжет немалая: будешь там главным финансовым директором, ни больше ни меньше.

Однако теперь, после того, что случилось, Теодор изменил первоначальные планы. Будучи человеком чрезвычайно твердых убеждений, он решил, что гораздо надежнее сразу отправить внука за океан и держать его там подольше, чтобы оградить от случайных встреч с авантюристкой Джиной.

Няня Руфуса, француженка по национальности, частенько говаривала, что Швейцария ужасно скучная страна, где живут крайне неулыбчивые люди, но всегда добавляла, что это как бы центр Европы и оттуда рукой подать и до Германии, и до Парижа. Аэропорт находится в десяти минутах от Женевы, и путешествовать оттуда настолько легко, что этот город многие называют большим перевалочным пунктом.

Отличный лыжник, Руфус радостно предвкушал чудесные уик-энды где-нибудь в горах. Приехав в Женеву, он обосновался в отличной квартире с видом на Женевское озеро и величественную вершину Монблан, и зимой, и летом сверкающую снегами. А через две недели купил быстроходную моторную лодку. Теперь-то ему уж точно скучно не будет.

Понимая, что спешной отправкой в Швейцарию он обязан своей связи с Джиной, Руфус до какой-то степени радовался тому, что их теперь разделяет океан. Возможно, так скорее удастся ее забыть. Джина его предала, украв ту злосчастную брошь, но все же сердце его болело от разлуки. В вине Джины Руфус не сомневался и уже через месяц после происшедшего инцидента отбросил мысль написать ей письмо.

Джине еще крупно повезло, что она решилась на такой поступок в доме Картрайтов: случись подобное в любой другой семье, на нее немедленно подали бы в суд. Дед ясно дал ей это понять, и теперь она вряд ли когда-нибудь снова поддастся искушению совершить кражу…

Вскоре после приезда в Женеву у Руфуса появилась любовница. Встреча с Фабрицией, единственной дочерью графа де Пайо, представителя одного из пяти крупнейших банкирских домов Швейцарии, была неизбежна. Компания «Картрайт фармацевтикалс» являлась постоянным и хорошо зарекомендовавшим себя клиентом «Банка де Пайо».

Шел 1963 год, с того времени, как в Штатах женщинам было разрешено принимать участие в голосовании, прошло уже сорок три года, а в тихой нейтральной Швейцарии они все еще были лишены избирательных прав. Жители этой страны полагали, что представительницы слабого пола обязаны быть послушными и покорными — ну совсем как тучные коровы, дающие молоко, из которого делают знаменитый во всем мире шоколад.

Однако Фабриция никоим образом не вписывалась в общепринятый стереотип, она не желала походить на бессловесную корову. Высокая, стройная, с царственной грацией в движениях и странной смесью невинности и искушенности на прелестном лице, она буквально сводила с ума любого мужчину, встречавшегося на ее пути.

В конце пятидесятых генерал де Голль распорядился отметить одной из высочайших наград Франции Брижит Бардо, ибо та наравне с Пежо внесла огромный вклад во французскую экономику. Иллюзий в отношении консервативно-бюрократической власти Фабриция никогда не питала, а тут и вовсе ощутила прилив омерзения. Поэтому, покинув Женевский университет, она отправилась в Америку, в Беркли, где дала волю своей сексуальной свободолюбивой натуре.

Не желая походить на неопрятных хиппи, она тщательно следила за чистотой своих длинных с медным отливом волос, что окружающие почему-то считали еще одним признаком ее аристократического происхождения. В расходах она себя не ограничивала, просто никогда не думала о деньгах, тем не менее они постепенно таяли.

Завоевавшая сомнительную славу «символа сексуальности», Фабриция неожиданно для себя порвала все свои порочные связи и увлеклась музыкантом Лероем Коллинзом. Чтобы доказать, насколько сильно он любит Фабрицию, Лерой ушел от своей жены Мардж, с которой прожил в счастливом браке пятнадцать лет.

Кое-какие деньги у Фабриции еще оставались, по крайней мере на год хватило бы с лихвой. Но через четыре месяца после того, как они сошлись, Лерой скоропостижно скончался от передозировки наркотиков. Мардж пригласила Фабрицию на похороны, и там, когда Фабриция остановилась у раскрытого гроба, к ней подошла дочка Лероя и свойственным одиннадцатилетним подросткам самоуверенным тоном громко спросила:

— Папа такой красивый, правда, Фабриция? А мамочка говорит, что он умер из-за тебя!

Из-под черной вуали Фабриция посмотрела на умершего. И в этот момент раздался вопль его матери:

— Уберите отсюда эту женщину! Она убила моего сына! Выкиньте ее вон, не то я задушу ее собственными руками!

Фабриции удалось с достоинством удалиться. Она не стала разыгрывать из себя убитую горем любовницу: в конце концов она уже давно подумывала уйти от Лероя. Но так как Фабриция об этом ни слова ему не сказала, то вполне оправданно и не винила себя в смерти Лероя.

В сумочке оставалось ровно девяносто долларов и тридцать центов. На них она сняла на одну ночь номер в отеле «Четыре стороны света». Приняв ванну, Фабриция завернулась в пушистый халат и на остаток денег заказала телефонный разговор с Женевой.

* * *

В два часа утра в замке «Бо Сьель» зазвонил телефон. Поскольку как раз в этот день должен был отмечаться шестидесятилетний юбилей графини де Пайо, и отец, и мать с нетерпением ожидали звонка дочки. Никому из них и в голову не пришло отправиться спать.

— Вас вызывают Соединенные Шта…

— Да-да, соедините, пожалуйста! — рявкнул граф, не давая телефонистке договорить.

— Я же сказала, что она не забудет о мамочке в день рождения! — победно заявила графиня.

А ее супруг уже возбужденно бубнил в трубку:

— Девочка моя дорогая, твоя мама не сомневалась, что ты вспомнишь о ней в день шестидесятилетия, да и я, естественно, тоже. Ты умница, моя милая!

Графиня нетерпеливо вырвала трубку из рук мужа, а он помчался из спальни в кабинет к параллельному аппарату.

— Фабриция, дочка, твой звонок — самый лучший подарок для меня, дороже не бывает!

— Поздравляю, мамочка, — нисколько не смутившись, сказала Фабриция, напрочь забывшая о юбилее матери. — Желаю тебе здоровья и еще много-много дней рождения. Благослови тебя Господь!

Не в силах сдержать радостное возбуждение, граф спросил:

— Скажи же нам, родная, где ты находишься?

— В Сан-Франциско.

— А, тогда все понятно! — торжествующе взревел он. — Ты просто забыла учесть, что временная разница между Сан-Франциско и Женевой — восемь часов, а не пять, как с Нью-Йорком, поэтому и звонишь нам так поздно — или рано: у нас сейчас два часа ночи.

Тут отец и мать радостно засмеялись в обе трубки.

— Папа, мама, вы, как всегда, правы. — В голосе Фабриции неожиданно зазвенели слезы. — Я так… так соскучилась, так хочу вас видеть…

— У тебя закончились деньги? — спросил отец.

— Когда ты возвращаешься? — спросила мать.

— Я позвоню в наш нью-йоркский филиал, чтобы тебе немедленно перевели определенную сумму в Сан-Франциско. Тебе не надо ходить в банк, деньги принесут прямо по твоему адресу, — сказал отец.

— Билет на ближайший рейс доставят тебе прямо в руки, — сказала мать.

Едва сдерживаясь, чтобы не разреветься, Фабриция взмолилась:

— Эй-эй, минуточку! Мне трудно сосредоточиться, когда вы говорите одновременно.

— Конечно, моя радость, конечно, — поспешно согласилась графиня.

Фабриция быстро объяснила, что ей действительно требуется определенная сумма, так как случилась трагедия, погиб ее хороший приятель, и у него осталась семья. А в Женеву она согласна вылететь сразу же, как уладит эти дела. Родители выслушали ее со вниманием и под конец разговора записали и адрес отеля, где она остановилась.

На следующий день Фабриции доставили авиабилет до Женевы, а уже через час она расписалась в гроссбухе за получение двух конвертов, в каждом из которых было по пять тысяч долларов. Оставив себе две, Фабриция вложила восемь тысяч в один конверт и отправилась к вдове Лероя. В ее доме она оставалась ровно столько, сколько требовалось, чтобы сунуть деньги опешившей Мардж Коллинз.

После этого Фабриция посетила модный магазин, где приобрела красивый наряд, а потом парикмахерскую, в которой ей уложили волосы в великолепную прическу.

В среду утром прямо на бетоне аэродрома ее встречали счастливые родители. Фабриция вела себя сдержанно, но была так ослепительно хороша, что в воздухе то и дело проносился восхищенный вздох: «Господи, да эта девушка — само совершенство!»

А тремя месяцами позже, в сентябре, в Женеве появился Руфус Картрайт. Чета де Пайо приняла это как знак свыше: сами обуздать дочку они не могли, а такая свободолюбивая девица могла в любую минуту выскочить замуж за какого-нибудь бродягу.

К тому же Фабриция по-прежнему тянулась ко всему американскому и к самим американцам. А Руфус был не просто американцем, в его жилах текла еще и благородная европейская кровь. Руфус был внуком дочери маркиза ди Сика…

 

Глава 40

Талантливая, усидчивая, блещущая умом, Джина училась великолепно, далеко опережая остальных студентов, но в ее сердце все еще бушевала ярость. Именно это чувство, тщательно скрываемое ею от всех, по-видимому, и подстегивало исходящую от нее энергию. Ее эссе были самыми лучшими; она не только входила в теннисную команду университета, но и являлась активнейшим членом редколлегии университетской газеты. Одним словом, как однажды выразился ее профессор по математике: «Джина О'Коннор — тот редкий тип студента, что встречается раз в столетие и преподавать которому не только удовольствие, но и огромная ответственность».

И только один человек в мире знал, что всеми ее талантами движет единственное чувство — жажда мщения. И этим человеком была Мириам Штерн.

Родители Фабриции понимали, что дочь, вернувшись из Сан-Франциско, где она вкусила все радости свободы, не станет жить с ними в замке «Бо Сьель», и поэтому купили для нее чудесную квартиру в старой — и самой респектабельной — части города. Из окон открывался вид на знаменитую стену древней крепости, прославившуюся тем, что когда-то, в глубине веков, на нее забрались женщины и прогнали осаждающих город врагов, поливая их сверху обжигающе горячим супом.

— Не может этого быть, — засомневался Руфус, когда Фабриция поведала ему историю позорного бегства захватчиков. — Наверняка это очередная романтическая выдумка.

— Ну, выдумка или нет, но мы, женщины Женевы, считаем эту историю чистой правдой.

Это было ее любимое выражение — «мы, женщины». Ярая феминистка, видевшая в законе о равной оплате труда 1963 года победу американских «нас, женщин», Фабриция включалась в такую же кампанию для женщин Швейцарии и посему поддерживала идеи левых сил. «Мы, женщины, — существа, созданные для политики», — твердила она.

Руфуса забавляли убеждения Фабриции; откровенно подтрунивая над ней, он не сомневался, что она, хотя и была на три года старше его, пройдет через эту фазу и забудет о ней.

Фабриция, настоящий сгусток энергии, увлекала Руфуса своей загадочностью, непостижимой таинственностью, неутомимой сексуальной активностью.

Обладая прирожденным талантом возбуждать, она понимала, что Руфусу безумно интересно узнать, как она проводила время в Америке, и со смаком рассказывала о разнузданных оргиях, в которых принимала участие — с представителями разных национальностей и разной сексуальной ориентации. Мечтательно поднимая глаза к потолку, она поясняла, что, не являясь лесбиянкой, часто отправлялась с ними в кровать.

— Да? И как часто? — возбужденно спрашивал Руфус.

— Ну, сейчас и не припомнить… — томно вздыхала она.

Это его подхлестывало, сводило с ума. Стоило ему представить Фабрицию в объятиях женщин, как он бросался на нее и овладевал ею с таким неистовством, будто жаждал доказать, что он гораздо лучше. Доводя Фабрицию до умопомрачения, Руфус сжимал ее в своих сильных руках, и, если она была отличным учителем, то он — отличным учеником.

Руфус сам удивлялся, как это он ухитряется еще и ходить на работу. Как бы бурно и неутомимо ни вела себя Фабриция в постели, она непременно настаивала, чтобы ночевал он у себя дома. Поэтому чаще всего Руфус добирался до своей квартиры в шесть утра, перехватив по дороге горячую булочку в кафе за углом.

Как-то в одном американском издании появилась короткая заметка, написанная Фабрицией, и с тех пор она предпочитала называть себя журналисткой. Сейчас она собирала материал для статьи о развитии гольф-клубов в Швейцарии. Да и вообще без дела не сидела. Даже добровольно работала в доме для престарелых и время от времени просила Руфуса отвезти какого-нибудь несчастного, забытого всеми старика повидаться с бессердечной семьей.

Как и предсказывал дед, по-французски Руфус говорил теперь вполне уверенно, но тем не менее не забывал настроить приемник на волну «Голос Америки». Слушая родную радиостанцию, он и узнал о чудовищном убийстве президента Кеннеди. Тогда, в этот ужасный вечер, ровно через два месяца после приезда в Швейцарию, Руфус отменил очередное свидание с Фабрицией и в полном одиночестве напился.

А затем в почти невменяемом состоянии заказал телефонный разговор с Редклиффом.

Ни для кого не секрет, что общее горе способно примирить, заставить забыть нанесенные обиды. Бывшие влюбленные проговорили целый час — вместе рыдали, вместе пытались осознать смысл происшедшего.

Через необозримые просторы океана до него донеслось чирканье спички, а затем сильный выдох.

— А я и не знал, что ты куришь, — удивился Руфус.

Уж он-то должен знать о ней все, говорил его тон.

— Я не крала ту брошь, — совершенно спокойно проговорила Джина.

— Знаешь, ты можешь мне не верить, но я это понял только сейчас, — задумчиво сказал Руфус.

— Ну отчего же? Я тебе верю, — отозвалась Джина и холодно добавила: — По крайней мере мне так кажется.

Руфус скрежетнул зубами.

— Знаю, такое не прощается. Но, может, ты дашь мне шанс?

— Ничего не могу обещать. Пока.

— Я приеду домой на Рождество.

— Вот как?

— Смогу я повидаться с тобой?

— Не знаю. — Джина нахмурилась. — Не уверена. Поживем — увидим. Больше говорить с тобой не могу, тут кое-кому требуется телефон.

И в то же мгновение она бросила трубку. Надо сразу же перезвонить, подумал Руфус, услышав гудки отбоя. Наверняка разговор стал Джине неприятен, и она придумала отговорку.

Едва Руфус положил трубку на рычаг, раздался звонок.

— Милый, я так за тебя волнуюсь, — услышал он голос Фабриции.

— Пойми же, я не в состоянии сейчас разговаривать. Погиб президент моей страны. В него стреляли. Он убит!

— Да, но у тебя так долго было занято, — надулась Фабриция.

— Вполне естественно. Я разговаривал с Америкой.

— Со своей бывшей любовницей?

— И как это ты догадалась? — с явным сарказмом поинтересовался Руфус.

— Мы, женщины, такое сразу чувствуем, — укоризненно заявила она.

— Ах, Боже мой, Фабриция, давай оставим эту тему…

— Нет, я очень беспокоюсь о твоем состоянии. Буду у тебя через десять минут.

Вздохнув, Руфус передернул плечами и принялся разжигать огонь в камине.

Ни норковая шубка, ни высокие кожаные сапоги не спасли Фабрицию от пронизывающего холода: ее так и трясло. Поплотнее закутав шею меховым воротником, она подошла к камину.

— У тебя есть коньяк?

Ничего не ответив, Руфус направился к столику на колесиках, где стояли бутылки со спиртным, налил «Наполеон» в два хрустальных бокала и подал один Фабриции. Сделав большой глоток, та вдруг грациозно опустилась на пол, прямо где стояла.

Длинные, с медным отливом волосы засверкали в отблесках мерцающего огня, а во всей позе было что-то до боли беззащитное, беспомощное.

Лишь потрескивание поленьев в камине нарушало тишину.

Медленно потягивая коньяк, Фабриция принялась расстегивать шубку.

— Ну вот я и согрелась, — сказала она наконец.

Тут она изящным движением сбросила шубку и — о Боже! — предстала перед Руфусом абсолютно обнаженной, если не считать кожаных сапог.

Сперва он затаил дыхание. Потом застонал. А затем настолько резко бросился к ней, что бокал полетел на пол.

— Фабриция! — вскрикнул он. — О, Фабриция!

— Подожди, милый, — прошептала она, — сейчас все будет готово.

Расправив шубку, Фабриция расстелила ее под ними мягким пушистым покрывалом и всем телом прижалась к Руфусу. В следующее мгновение он овладел ею, хриплым голосом повторяя ее имя.

Рано утром, когда она еще сладко спала, Руфус неслышно оделся и отправился за горячими булочками.

— Между прочим, — сказал он, вернувшись, — заметь, я не гоню тебя из своей постели в целях соблюдения приличий.

Фабриция весело рассмеялась, выхватила у него из рук булочку и с набитым ртом сообщила, что ей нужно уходить.

— Мама всегда звонит мне ровно в восемь.

Как только она покинула квартиру, Руфус принялся подсчитывать, который теперь час в Бостоне.

Примерно два часа ночи. Черт побери, слишком рано!

В течение следующих трех недель он звонил Джине несколько раз. Та отвечала уклончиво, голос ее звучал чисто по-дружески, и только, но Руфус уже не сомневался, что она согласится встретиться по его возвращении.

Но судьбе угодно было распорядиться иначе. Отправившись вместе с Фабрицией и еще кое с кем из друзей в горы, чтобы покататься на лыжах, Руфус сломал ногу и на Рождество остался в Швейцарии. Глупо все получилось: он и на лыжах-то в этот момент не стоял, просто поскользнулся на обледеневшей дорожке. Но это дела не меняло — на «скорой помощи» Руфуса отвезли в больницу и тут же положили на операционный стол. После его сильно лихорадило, температура скакала вверх-вниз, поэтому в больнице его задержали на целую неделю.

После выписки Руфус вернулся в тот же маленький домик, возле которого так глупо растянулся. Лежа с загипсованной ногой на залитой солнцем веранде в Швейцарских Альпах, он страдал от собственной беспомощности и от ярости на самого себя. В таком состоянии он просто не мог позвонить Джине.

В гипсе предстояло провести ни много ни мало — шесть недель.

Друзья разъехались, и они с Фабрицией остались одни. Непостижимо, но загипсованная нога возбуждала ее еще больше, заставляя выдумывать все новые и новые позы.

На второй день после выписки Руфуса они сидели на веранде и вдруг увидели, что к дому подъехала машина графини.

— О Господи! — вырвалось у Фабриции, и она резво сбежала вниз по ступенькам навстречу матери.

Прислушиваясь к щебетанию женщин, Руфус почувствовал, как на него накатывает волна тревоги. Потом до его слуха донеслись слова графини о том, что больному необходимо правильно питаться, поэтому она захватила с собой икру, шампанское и всевозможные деликатесы для поддержания аппетита у несчастного инвалида. Руфус понял, что обречен.

И не ошибся: его судьба — по крайней мере на ближайшие несколько лет — полностью вышла из-под его контроля.

День за днем Джина старательно убеждала себя, что вовсе не ждет звонка от Руфуса. Но он все-таки позвонил.

Лучше бы он этого не делал! Она только-только начала оправляться от нанесенного оскорбления, даже стала подумывать о возможности дружеских отношении между ними, но его звонок разбередил свежие раны.

Нет смысла думать о нем, говорила она себе снова и снова, однако воспоминания, поселившиеся в ее сердце, не оставляли девушку ни на минуту. Ворочаясь бессонными ночами, Джина понимала, что душа ее принадлежит Руфусу, и только ему.

Зная, что за глаза ее прозвали Снежной королевой, Джина изо всех сил старалась сбросить маску неприступности, но ничего не могла с собой поделать. Стоило кому-нибудь из кавалеров расхрабриться и приблизить к ней лицо, как губы ее упрямо сжимались, тело напрягалось, а взгляд прищуренных глаз резал острее бритвы.

Она вовсе не стремилась хранить верность Руфусу, но мысль о физической близости с другим мужчиной вселяла в нее отвращение. Да и как можно лечь в постель с нелюбимым?

Как раз в это мучительное для нее время вышел первый номер нового журнала «Элегантность», там были напечатаны фотографии десяти самых красивых женщин Америки. К своему удивлению и великой радости, в одной из них Джина узнала себя. Но праздник был испорчен осознанием того, что Руфус не увидит этот журнал.

Руфусу журнал все-таки переслали. Через несколько месяцев. Увы, к тому времени его судьба была решена.

 

Глава 41

В итоге, после продолжительных дебатов, семейство де Пайо пришло к выводу, что серьезный разговор с Руфусом обязан провести отец Фабриции. В конце концов у него имелся немалый опыт успешных переговоров и встреч с представителями крупнейших концернов и банков, ему не привыкать.

Какой же выбрать тон, размышлял граф, спускаясь по лестнице в подвал, чтобы лично подобрать подходящее для такого случая вино. Каждая бутылка хранилась в специальной пронумерованной ячейке и выдерживалась не одно десятилетие.

Итак, тон должен быть деловым, а разговор будет вестись по-английски: по неписаным дипломатическим законам использование родного языка означало уважение к партнеру и подчеркивало важность темы.

С соблюдением всех мер предосторожности Руфуса привезли в дом. Когда он уселся в кресло у камина, поставив рядом костыли, граф расположился напротив. Откашлявшись, он начал:

— Мы, швейцарцы, славимся своей практичностью. Именно поэтому предпочитаем пить вино, производимое в собственной стране.

Руфус засмеялся, поняв, что старик, по-видимому, шутит.

— Но сегодня у нас особый повод, а посему я осмелился предложить вам бутылочку красного бордо — «Шато-Лафит» 1951 года.

Откупорив бутылку, он разлил вино по бокалам. Руфус нервно смотрел в огонь камина.

— Ваше здоровье! — сказал граф.

— Ваше здоровье.

— Видимо, вы считаете меня слишком старым, чтобы быть отцом столь юного создания, как Фабриция…

— Что вы такое говорите, сэр!

— Вы чересчур добры и хорошо воспитаны, молодой человек. Когда она родилась, мне было уже сорок восемь, а сейчас семьдесят два. — Как ни старался граф сохранить деловой тон, эмоции захлестнули его, голос потеплел. — А когда я впервые взял ее на руки… Ах, это был самый волнующий момент в моей жизни. Ни одно дело, даже основание «Целлерхоф фармацевтикалс», что впоследствии принесло мне миллионные доходы, не может идти ни в какое сравнение с тем днем, когда я первый раз держал на руках мою малышку. — Сделав глоток, он задумчиво повторил: — М-да, миллионное состояние.

— О да, я помню историю с «Целлерхоф»…

— Давайте говорить начистоту, — перебил его старик, с удовлетворением отметив, что щеки Руфуса слегка покраснели.

— Начистоту?

— Вот именно. Деликатное дело, которое я намерен с вами обсудить, требует честного и прямого подхода. Позвольте, я налью вам еще немного. — Забрав у Руфуса бокал, он наполнил его душистым вином, а потом ткнул бокалом в сторону окна, за которым виднелись покрытые снегом вершины Альп. — Поднимитесь на минуту. Там, перед домом стоит автомобиль, вы его сможете отсюда увидеть. И, смею думать, он вам понравится.

С этими словами граф протянул Руфусу костыли.

— Благодарю. — Руфус неуклюже поднялся на ноги.

Граф де Пайо сопроводил его к окну.

— Я опасался, что солнце зайдет прежде, чем я смогу показать вам эту красавицу, поэтому велел шоферу включить фары.

Руфус посмотрел в окно и не смог сдержать восхищенного возгласа, увидев у дверей великолепную, сверкающую черной краской «феррари».

— Действительно красавица! Это «Феррари-330 ГТ»? — Руфус облокотился о подоконник и тихонько присвистнул.

— Машина ваша, — будничным тоном произнес граф.

— Что вы сказали?

— Вы меня прекрасно слышали.

— Но я не понимаю…

— Хорошо, садитесь в ваше кресло, и я все объясню. — Подождав, пока Руфус устроится возле камина, граф снова разлил вино по бокалам. — Машина уже зарегистрирована на ваше имя.

— На мое имя? Что вы имеете в виду, сэр?

— Мы с графиней имеем удовольствие преподнести вам этот автомобиль в качестве подарка.

— Ничего не понимаю. Какого подарка?

— Свадебного, — спокойно пояснил граф. — Для невесты мы выбрали старинное украшение, переходящее в моей семье из поколения в поколение.

Уже зная ужасный ответ, Руфус все-таки спросил, едва шевеля непослушными губами:

— Это Фабриция вам сказала?

— Да. Она очень счастлива. — Преодолев внезапный порыв треснуть этого американца по голове его же костылем, граф добавил: — Ввиду сложившихся обстоятельств обручению не будет придана широкая огласка.

— Обстоятельств? — Схватив костыли, Руфус рванулся из кресла.

Голос графа посуровел:

— Вот именно. По-моему, я ясно выражаюсь. А вам лучше все-таки сесть.

Ошеломленный Руфус послушно рухнул в кресло.

— Все подтвердилось, — издав долгий вздох, продолжил старик. — Доктор Портьер не оставил никаких сомнений.

Руфус секунду помолчал.

— Но почему она сама мне не сказала?

— Потому что она стесняется, потому что ей в конце концов стыдно! — рявкнул граф, забыв о решении говорить спокойно и по-деловому. — Девочка волнуется, как вы воспримете эту новость, но я посмел уверить ее, что вы поступите как честный человек. Я сказал, что редко ошибаюсь в людях и поэтому не сомневаюсь — вы ее не бросите в таком положении.

Не в силах больше оставаться на месте, а также чтобы дать Руфусу время собраться с мыслями, граф встал и подбросил полено в огонь. Оно сразу же занялось, пламя взметнулось ввысь, комнату заполнило приятное потрескивание. Руфус, который не мог ни думать, ни тем более говорить, неуклюже зашевелился в своем кресле.

Пауза затягивалась. Первым не вытерпел граф:

— Ну? Что скажете?

— Когда назначена свадьба? — бесцветным голосом спросил Руфус.

— Дата будет назначена всеми нами — мной, графиней, Фабрицией и вами. Только так это делается в приличных семействах.

«Феррари»! Вот, значит, как его купили! Все это было настолько нелепо, что Руфус горько рассмеялся.

Истолковав смех американца как знак согласия, старик бросился ему на шею, расцеловал в обе щеки и заявил, что сейчас будет маленький праздник. С этими словами он позвонил горничной и велел позвать дочь.

Через минуту вкатили столик с шампанским и икрой. В кабинет в сопровождении матери вошла Фабриция.

Руфус наблюдал за всей этой суетой со спокойной безучастностью зрителя, перед которым разворачивается действие второсортного фарса.

Вот таким образом Руфус узнал, что в августе 1964 года станет отцом, а женится в Женеве, в среду, 22 января. И только когда вскользь было упомянуто, что все де Пайо — рьяные католики, Руфус вспомнил о деде и бабушке. Пронзила мысль, что, как и дедушка, он женится на иностранке, только тому было тридцать, а Руфусу всего двадцать один. Девять лет жизни можно списать со счета.

В течение этого импровизированного так называемого маленького праздника о «феррари» никто не обмолвился ни словом. Зато позвонили родственникам Руфуса и сообщили о приятном событии. Руфус выслушивал радостные поздравления родных и мрачно думал, что все это донельзя похоже на торжество после заключения удачной сделки.

Старинное украшение, упомянутое графом, оказалось обручальным кольцом с огромным изумрудом. Кольцо торжественно вручили Руфусу, чтобы он надел его на палец Фабриции. Это послужило поводом для новых восторженных тостов. Шампанское лилось рекой, и Руфус осушал бокал за бокалом, словно его мучила нестерпимая жажда.

Наконец, после веселых подтруниваний, было решено отвести его в постель, поскольку он «слегка подвыпил».

Около пяти утра Фабриция прокралась к нему под одеяло. Длинные шелковистые волосы возбуждающе ласкали его грудь, шею, плечи, и очень скоро вялое сопротивление Руфуса перешло, как обычно, в безумную страсть. И, как всегда, они взлетели к высотам любви одновременно. Руфус нашел в темноте руку Фабриции и поцеловал обручальное кольцо. О беременности не было сказано ни слова.

Последней мыслью Руфуса перед тем, как он погрузился в сон, было заняться новым видом спорта. Автогонками.

Ровно через час Руфус проснулся как от толчка. Все было бы совсем по-другому, происходи Джина из респектабельной семьи! Она сказала, что не брала ту брошь, и на какое-то время — дня на три-четыре — он поверил, а потом… В конце концов брошь обнаружили в ее косметичке, сама по себе она не могла там появиться. Кто мог ее подбросить? Горничная? Но зачем ей это нужно? Значит, брошь украла Джина, похоже, ее привлекало его богатство.

А вот Фабриция не нуждалась ни в его деньгах, ни в положении в свете. Всем этим она и сама была обеспечена в избытке.

С этими мыслями Руфус снова заснул и проснулся только в десять утра. Очнувшись, он вспомнил, что скоро станет отцом. Охваченный смешанным чувством радости и растерянности, Руфус нащупал пальцами гипс на ноге и застонал вслух:

— Господи! Да когда же я избавлюсь от этой штуки?!

Кожа под гипсом нестерпимо зудела. Внезапно показалось, что все его будущее точно так же заключено в гипсовую повязку. Но тело, свободное от гипса, хранило запах Фабриции, тепло ее рук; оно так и кричало о страсти к ней, не поддающейся никакому контролю с его стороны. Любовь и секс — две разные вещи, в этом Руфус был убежден всегда. А теперь… Муж, отец. Секс. Он попал в западню. Стал как все.

* * *

Говорят, что, когда дует северный альпийский ветер, он остужает камни и разбивает сердца, а в самой Женеве в это время резко подскакивает число самоубийств. Поэтому ясно, что большинство горожан не назначает свадьбы на этот период.

Однако у Руфуса и Фабриции все прошло на удивление гладко. Нога жениха зажила, невеста блистала ослепительной красотой, а их сексуальное тяготение друг к другу приятно возбуждало гостей. Когда же началось обсуждение возможной даты появления на свет первенца, церемония и вовсе превратилась в веселую вечеринку.

В отличие от бабушки и деда Руфуса Фрэн и Марк не видели особого повода для веселья, наблюдая за сыном: улыбка его была какой-то натянутой, а в глазах таилась печаль. Даже попытка Фрэн обнять его закончилась провалом — он стоял как каменный.

Грациозно расхаживающая меж гостями невестка понравилась Фрэн, хоть и была на три года старше Руфуса. Но что же случилось с его прошлым увлечением? Каким образом завершился роман сына с той прелестной девочкой? И что с ней теперь? Фрэн охватило странное предчувствие: коль свадьба состоялась так скоропалительно, супружество вполне могло так же быстро и завершиться.

Она вздохнула. Что за бред! На свадьбе сына думать о будущем разводе! Но нелепая мысль все не выходила из головы.

Журналистам запрещалось посещать замок «Бо сьель», а уж тем более — фотографировать интерьер. Однако на сей раз граф и графиня сочли повод достаточно серьезным и пригласили репортеров из «Сплендид», модного французского журнала, завоевывающего в последнее время мировой рынок.

Когда очередной номер вышел в свет, Теодор и Лючия Картрайт прочитали статью, посвященную бракосочетанию любимого внука, и остались довольны. Всю картину портила одна деталь: упоминание о том, что «феррари», на котором уехали молодые, являлся подарком родителей невесты. Излишнее откровение, единодушно решили Картрайты.

А в университете города Монтре, где училась Кейт Хиллз, каждая студентка мечтала когда-нибудь появиться на страницах «Сплендид» и потому подписывалась на него. Где-то в начале марта Кейт прочитала статью о том, что Руфус Картрайт обзавелся семьей. К этому времени Кейт не только стала прекрасно говорить по-французски, но и значительно углубила свои познания в европейской культуре.

— Надо же, Руфус Картрайт! Он встречался с моей подругой Джиной… — Оборвав себя на полуслове, Кейт передала журнал Монике.

Изогнув бровь, та удивленно сказала:

— А невеста — Фабриция де Пайо.

— Ты ее знаешь?

— Да, это одна из подружек моей сестры.

— И какова она, эта Фабриция?

— Та еще штучка. — Моника хихикнула. — Говорят, ее родители подарили жениху «феррари» модели 330 ГТ. По-видимому, только так можно было втянуть его в этот брак.

Разъехавшись из Тэлбота, Кейт и Джина редко связывались друг с другом. Решив было вырезать статью, Кейт тут же передумала: лучше вложить записку и послать журнал целиком.

«До меня дошли сведения, — писала она, — что свадьбу сыграли скоропалительно. Сестра моей подруги Моники знает эту самую Фабрицию. Так вот, она уверена, что та форменным образом соблазнила Руфуса. К тому же она его старше. Сама посуди, зачем двадцатичетырехлетней женщине встречаться с парнем, которому только-только исполнился двадцать один год? Ответ прост: с единственной целью женить его на себе. Кстати, в Женеве о ней ходят нехорошие слухи, поскольку эта Фабриция вела очень беспорядочный образ жизни. Говорят, она самая настоящая шлюха, и поэтому все прочат им скорый развод».

Джина в Редклиффе прочитала записку, внимательно изучила фотографии молодоженов и поспешила на лекцию по психологии. Однако как она ни старалась сосредоточиться, мысли разбегались.

Решив развеяться, Джина вечером отправилась на свидание с Бретом Дэрроу, но была так холодна, так неприступно-сдержанна, что у Брета отпала всякая охота даже дотронуться до нее. Позже, вспоминая, как она провела тот ужасный день, Джина поняла, что если в ней и не все умерло, какая-то ее часть определенно застыла. Навеки.

Как обычно, за помощью она обратилась к Мириам. Та тоже несколько раз прочитала письмо Кэти и долго вглядывалась в фотографии, после чего заметила:

— Похоже, детка, тебе крупно повезло, что вы вовремя расстались.

Джина горько рассмеялась, но Мириам, не обращая внимания, продолжала:

— Я говорю серьезно, Джина, тебе повезло. Фотографии отлично изобличают его характер. Только посмотри на эти жестокие глаза, на эту сжатую челюсть! — Она ткнула пальцем в снимки, звякнув многочисленными браслетами.

Джина лишь передернула плечами.

Мириам еще долго продолжала в том же духе, хотя и понимала, что говорит что-то не то. Но так трудно в подобной ситуации найти верные слова…

— Да, мы расстались уже несколько месяцев назад, — безжизненным тоном проговорила наконец девушка. — Но как представлю, что он женился и скоро станет отцом близнецов…

Голос ее прервался рыданиями. Мириам, расчувствовавшись, подалась вперед и заключила ее в объятия. Зря она сделала поспешный вывод, что, раз Джина еще так молода, она легко забудет о предательстве своей первой любви. Разбитое сердце ничего не забывает, поэтому не имеет возраста.

Джина никогда не забудет Руфуса, он навсегда останется в ее жизни.