Глава 62

Кроме знаменитых субботних чаепитий в своем доме, Джина с некоторых пор стала устраивать чаепития во время встреч членов правления компании. Идея целиком принадлежала Кларенсу, но Джине она чрезвычайно понравилась. Эти чаепития разительно отличались друг от друга: на субботних, домашних, царила атмосфера радушия и доброжелательности, в то время как чаепития в компании скорее напоминали поле битвы.

Горе тем администраторам или управляющим, которые не успевали справиться со своими обязанностями или упускали выгодный для фирмы контракт. «Мы всегда и везде должны побеждать», — любила повторять Джина, и по этому принципу жила вся ее компания.

К весне 1980 года она явно стала победительницей. «Воля к жизни» завоевала ведущее место на потребительском рынке.

Кроме идеи деловых чаепитий, Кларенсу пришла в голову мысль устраивать музыкальные конкурсы.

— Можешь назвать их «Приз «Воли к жизни», — предложил он как-то вечером.

Они приехали на два дня в Париж — каждый по своим делам. Про себя Кларенс отметил, что Джину его предложение заинтересовало, и, чтобы хоть ненадолго задержать любимую в постели, добавил:

— Или такое название: «Конкурс «Воли к жизни» по классу фортепьяно». Как тебе идейка?

— Только не фортепьяно, — задумчиво пробормотала Джина. — Дочь устроителя конкурса не может принимать в нем участие, это неэтично.

— Представляешь, какая это будет реклама для твоей фирмы? — Кларенс решил сыграть на практичности подруги. — Вот увидишь, это принесет тебе немалую дополнительную прибыль.

Крылья носа Джины возбужденно затрепетали. С минуту подумав, она решительно заявила:

— «Конкурс «Воли к жизни» по классу скрипки»! Тебе нравится?

— Пойдет! — Кларенс победно улыбнулся во весь рот и широко раскрыл объятия. Джина тут же прильнула к его груди. — Слушай, а тебя ведь возбуждает все, что мало-мальски связано с бизнесом и торговлей, а? Признайся, дорогая.

— А что тут скрывать? Торговля — ключ к власти.

— А ты к ней неравнодушна, да?

— К власти?

— Ну конечно, — вздохнул Кларенс, — к власти.

Джина хихикнула.

— Да, она меня возбуждает, власть сладострастна, недаром в английском это слово образовано от имени Афродиты — прекрасной богини любви, рожденной из пены морской.

Ну и пусть мечтает не о нем, а о власти. Сейчас, в этот момент, Джина принадлежит ему. Она радостна, возбуждена, а все остальное пусть горит ясным пламенем! Кларенс с жадностью припал к ее губам.

Однако последующие события затмили идею проведения музыкальных конкурсов.

Когда Джина вернулась в Нью-Йорк, ее, как всегда, ждали дела, требующие немедленного вмешательства. Теперь она, естественно, не сочиняла сама тексты для рекламы — на то у нее имелась специальная служба, — но постоянно, днем и ночью, звонила директору по рекламе Эду Филдингу, чтобы сообщить пришедшее на ум название или отчитать за плохо проделанную работу. Сегодняшний день не стал исключением.

В Нью-Йорке было десять вечера, в Париже — три часа ночи, а Джина все еще сидела за столом в своем офисе. Разница во времени ею совсем не ощущалась, она, как всегда, была бодра и полна энергии. Больше всего ее сейчас занимало то, над чем она размышляла все три с половиной часа, которые занял перелет на «конкорде» из Парижа в Нью-Йорк. Перед отъездом она распорядилась, чтобы новую продукцию назвали «Хай-флай», но теперь окончательно решила все переиначить. Вот с этого и нужно начать утреннюю летучку. Сама дала название — сама и отменит. Хозяин — барин.

Джина взглянула на красовавшиеся на запястье дорогие часы от Картье. Вчера утром Кларенс, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, подарил ей их, и теперь, бегло отметив, что она даже не может сосчитать, сколько же у нее наручных часов, Джина приняла решение еще минут тридцать посидеть в офисе, а потом отправиться домой. Так, что еще остается сделать? Ах да, просмотреть вырезки из газет, оставленные на ее столе секретаршей.

— Ну, эту скукотищу можно чуть-чуть подсократить, — вслух произнесла Джина, потягиваясь всем телом.

И вдруг замерла. Перед ней лежал некролог, вырезанный из «Нью-Йорк таймс». «Фрэн Картрайт… ушла из жизни 20 марта 1980 года…» Глаза Джины метнулись в самый конец: «…оставила безутешным сына… Руфус Картрайт…»

Молодец все-таки эта Моника Мартинс, выбирает самое нужное. Надо как следует отметить ее труд…

Внимательно перечитав некролог, Джина быстро подсчитала, что Фрэн умерла в возрасте шестидесяти лет. Мать Руфуса всегда была к ней ласкова, приветлива, внимательна, не то что Лючия — старая ведьма. По отношению к Фрэн Джина испытывала сейчас искреннюю скорбь. Старуха-то жива-здорова; сидит небось в своем излюбленном кресле в библиотеке и обдумывает очередную подлость…

Господи! Когда расцветала их с Руфусом любовь, Фрэн была всего на четыре или пять лет старше, чем сейчас она, Джина. Подумать только! А может, Фрэн так и не поставили в известность о том эпизоде с брошью?..

Джина убрала некролог в сумочку и решительным шагом вышла из офиса.

Сидя в своем кабинете — сплошь модерн и стекло, — Руфус просматривал сообщения, оставленные для него Джейн Синглтон в папке «очень личное».

Мышцы лица конвульсивно дернулись. «Очень личное». Опять соболезнования, опять… Господи, сколько можно? Только после смерти матери Руфус начал осознавать, как много людей любили ее, скольким из них она так или иначе помогла…

«Ваша мама не жалела ни времени, ни кошелька…» Не дочитав, Руфус швырнул очередное письмо в корзину. Они, видимо, решили, что теперь он должен заменить мать и тоже не жалеть кошелька на благотворительные цели.

Бегло просмотрев еще несколько посланий, мало чем отличавшихся друг от друга, Руфус скомкал их все и отправил вслед за первым, потом схватил со стола старинные аптекарские весы и с силой грохнул ими по стеклянной столешнице.

Стекло разлетелось вдребезги. Руфус удовлетворенно ухмыльнулся и, заметив выпавший из мусорной корзины комок, нагнулся и поднял его, чтобы отправить по адресу. Но рука замерла в воздухе. Этот почерк! Он сразу же его узнал.

«Дорогой Руфус! — было написано на личном бланке президента компании «Гибсон и Кин» Джины Гибсон. — Не могу передать, в какую печаль повергло меня известие о смерти твоей матушки. Я не виделась с ней очень давно, однако считаю себя — может, и незаслуженно — ее хорошей знакомой. Никогда не забуду эту замечательную женщину, проявившую такое понимание и сочувствие к нашей юной и пылкой любви. Твоя Джина».

Будто пелена спала с глаз — Руфус понял, кто стоял за той газетной шумихой. Обернув кровоточащую ладонь платком, он заново перечитал письмо.

Джина Гибсон… Какой же он лопух! Ведь Кендалл показывал ему фотографию и даже выделил ее из числа других. Элегантная блондинка, поражающая спокойной и в то же время чувственной красотой. Но где же водопад черных блестящих волос? В женщине на снимке не было ничего общего с той нежной, очаровательной девушкой с застенчивой улыбкой, которую он когда-то любил. Не верилось, что блондинка с фотографии вдруг может засмеяться таким же журчащим, как весенний ручеек, смехом, каким одаривала его та — любимая — Джина!

Рука сама потянулась к кнопке интеркома, чтобы вызвать Джейн Синглтон. Куда там! Электронные провода перепутались, смешались со стеклянным крошевом и теперь стали совершенно бесполезны. Да и кричать бессмысленно: кричи не кричи, двойные двери звуконепроницаемы.

Руфус зубами затянул потуже платок на руке и вышел в приемную Джейн.

— Боже мой, господин Руфус, что с вашей ладонью?! — в ужасе вскричала секретарша.

— Ничего особенного, просто мой стол развалился, вот и все!

— Позвольте, я окажу вам помощь. — Преданная женщина завозилась над его рукой, словно любящая мамаша над ссадинами проказника сына. Продезинфицировав ранку запатентованным средством Картрайтов, она быстро и умело наложила повязку и удовлетворенно выпрямилась. — По крайней мере швы накладывать не нужно.

— Будьте добры передать, чтобы мой «порш» подали к подъезду, я еду в Картрайт-хаус.

— Поведете машину сами или вызвать Коллинза?

— Сам. И не смотрите на меня так — я сегодня не притрагивался к спиртному.

— Ну конечно, конечно, господин Руфус, вы отлично выглядите. — Джейн улыбнулась и задумчиво повторила: — И швы накладывать не нужно…

Руфус до отказа нажимал педаль газа в надежде, что бьющий в лицо ветер остудит горящую голову и усмирит лихорадочные мысли. И пусть эти дураки полицейские останавливают его машину и сколько угодно заставляют дуть в трубку — на сей раз он совершенно трезв. Вне себя, конечно, но трезв, черт побери!

Жаль вот только стеклянную столешницу. Ничего, заменит деревянной, отполированной так, что тоже будет сверкать, как стекло.

Бабушка его ждет. Джейн Синглтон, конечно, уже успела известить ее о неожиданном визите внука и о том, что внук, хотя это и странно, трезв. Как стеклышко. Небось поджидает его в библиотеке, как раз там, где Джина сказала ему: «А тебя, Руфус, мне жаль. Хотя бы потому, что твоя бабушка пала так низко, что подкинула в мою сумочку брошь». Потом взяла его за отвороты пиджака и добавила: «А еще мне тебя жаль потому, что ты оказался слишком слаб и безволен и не решился поговорить со мной сам. Как все трусы, ты предпочел выполнить грязную работу чужими руками».

Слова Джины навеки отпечатались в его сердце. Часто, очень часто, без всякой видимой причины, они звучали в его мозгу, и тогда он ясно слышал ее звонкий голос, в котором натянутой струной звенела боль от незаслуженной обиды…

Как Руфус и предполагал, бабушка ждала его в библиотеке.

— Мальчик мой! Какой приятный сюрприз, — сказала она, поднимаясь из кресла. — Ты, конечно, не откажешься от чашечки кофе, дорогой?

Не ответив ни слова, Руфус подошел к камину и уставился на фотографию деда, стоящую на полке. Теодор. Решительно сжатые челюсти, выдвинутый вперед упрямый подбородок.

— Милый, ты не хочешь поцеловать свою бабушку?

Извинившись, Руфус чмокнул ее в обе щеки, а потом сказал:

— Мы с тобой находимся в той самой комнате, где Джину О'Коннор когда-то обвинили в том, что она якобы украла брошь, которую ты умышленно подсунула в ее косметичку.

— Как я понимаю, ты тоже получил письмо с соболезнованиями, — ровным голосом произнесла Лючия. — Кстати, насколько я помню, ее настоящая фамилия не О'Коннор, а Риццоли.

— А насколько я помню, бабушка, ты первая сообщила мне, что она вышла за каменщика по имени Дик Уолтерс и уехала в Дентон.

— Дик Уолтерс? Неужели ты думаешь, что я буду столько лет помнить имя этого человека? Кстати, как давно это было?

— Шестнадцать лет назад. Да и какая теперь разница? Дело-то совсем в другом. Зачем ты мне солгала?

— Я тебе не лгала. Просто повторила то, о чем услышала краем уха: вышла замуж, уехала, вот и все.

— Ты солгала тогда, бабушка, лжешь и теперь. — Лицо Руфуса исказила гримаса. — Ведь ты получила письмо от Джины Гибсон, а не от Джины Уолтерс, так откуда же тебе знать, что это та самая Джина?

— Что за тон, Руфус? Ты забыл, как следует разговаривать со старшими?

— В данной ситуации — да, забыл.

Лючия горестно покачала головой.

— Какое счастье, что твоя мать не дожила до этого дня. Неужели у тебя не осталось ни капли сострадания?

— А у тебя? — Руки Руфуса непроизвольно взметнулись вверх. — Где было твое сострадание, твое обостренное чувство милосердия, когда ты так безжалостно вышвырнула Джину из этого дома и из моей жизни, словно на ней горело клеймо преступницы? Где, я спрашиваю?

— Руфус! Ради всего святого! — прижав ладони к груди, прошептала Лючия.

— Господи, да у тебя нет сердца! Ты думала, будто взяла над ней верх? И все эти годы радовалась, что навсегда избавилась от этой глупой, никчемной девчонки, выбросила ее, словно пустую картонку из-под молока, да? Что ж, могу тебе кое-что сообщить. Джина тебя победила. Вернее, всех нас, Картрайтов! — Его голос перешел в фальцет и сорвался на высшей точке.

— О чем ты говоришь? Не понимаю.

— Это из-за нее началась кампания против наших красителей для волос, шампуней и всего остального. Из-за нее поднялась шумиха вокруг нашего имени! — Руфус с силой обрушил сжатый кулак на кофейный столик. — А знаешь ли ты, что из этого следует?

Лючия отрицательно качнула головой.

— Из этого следует, что мы вынуждены закрыть линию по производству этих красителей, понятно?

— Но это же… это потеря миллионных доходов…

— Вот именно, бабушка, молодец, ты чертовски права! — Руфус издевательски ухмыльнулся. — Ты даже представить себе не можешь, во сколько миллионов нам это обойдется.

Выдержав паузу, Лючия тихим голосом спросила:

— А вот интересно, почему она прислала письма нам обоим?..

— Ну и почему же?

— Я думаю, она сделала это специально, чтобы дать понять, что не оставит тебя в покое до тех пор, пока не уничтожит. — Ее глаза, до сих пор не утратившие свою яркость, блеснули. — Но вот тут она совершила ошибку. Роковую ошибку.

Руфус напряженно подался вперед.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой дедушка любил повторять, что если бы почаще прислушивался к моим советам, то не совершил бы массу глупостей впоследствии. Я мудра, мой милый, и просто так слов на ветер не бросаю.

— Я ее уничтожу. Не она меня, а как раз наоборот, — вздернув подбородок, решительно заявил Руфус.

— Только будь осторожен, дорогой. Знаешь, что такое месть? Я и сама не могу дать точный ответ. — Лючия помолчала, а потом вдруг закашлялась. — Я поняла, зачем ей понадобилось написать нам обоим, — очень медленно сказала она. — Это акт мести сам по себе: она высказала нам свою ненависть.

Наконец-то у Руфуса появилась цель в жизни, наконец он нашел отдушину, куда мог приложить все свои силы, вложить всю свою душу: он должен раз и навсегда расквитаться с Джиной. И он непременно расквитается!

 

Глава 63

Итак, в апреле 1980 года, сама того не зная, Джина как бы оказалась под рентгеновскими лучами.

Руфус послал за Джорджем Кендаллом, с которым раньше так некрасиво расстался. Придется признать свою ошибку, ведь Кендалл сделал акцент на фотографии Джины, а он не обратил на нее внимания.

Едва Кендалл вошел в кабинет, Руфус, не тратя лишних слов, быстро произнес:

— Я проиграл, а вы выиграли.

— От клиента нечасто приходится слышать подобное признание, сэр, — негромко хохотнул Кендалл. Потом огляделся вокруг. — Что-то здесь не так, не на своем месте, что ли… Ясно, — потерев подбородок, заключил он, — письменный стол.

— Письменный стол?

— Ну да, ваш письменный стол. Куда он подевался?

— Я его сломал.

— Сломали?

— Именно. Как только выяснил, что вы оказались правы, а я остался в дураках.

— Не понял.

— Помните, вы разложили передо мной в несколько рядов фотографии, а затем выделили из них одну? Сексуальную блондинку с мундштуком. Помните?

— Естественно, — спокойно ответил Кендалл.

— Отлично. С этой минуты я хочу, чтобы вы и ваши ребята ни на секунду не выпускали ее из поля зрения, — стиснув зубы, проговорил Руфус. Он отвернулся, достал сигару, закурил. — Я хочу знать, кто ее друзья, куда она ходит вечерами, когда принимает душ, в какое время и чем занимается. В общем, меня интересуют каждый ее вдох и выдох.

— Нет проблем.

— Эта бестия ухитрилась сделать так, что нашей компании пришлось прекратить выпуск нескольких наименований средств для ухода за волосами. — Руфус закусил губу. — К тому времени у нас накопилось множество наработок по этой линии, но все пришлось бросить. Из-за нее.

— То есть миссис Гибсон выиграла битву?

— Да никакой битвы в общем-то и не было. Моя жена умерла от аллергического шока, вызванного одним из наших красящих препаратов. Так эта стерва не преминула воспользоваться столь уникальной возможностью утопить меня. — Губы Руфуса скривились в нехорошей ухмылке. — Мы с ней знакомы с давних пор. О, она была очень красива… Потрясающая фигура, она даже рекламировала модные купальники… И после того, что между нами было, она сделала со мной такое…

— Вы дали ей существенный повод возненавидеть вас?

— Это была самая жуткая ошибка моей жизни.

— Когда вы с ней встречались, она красила волосы?

— В этом не было нужды. Более красивой девушки я никогда не видел.

— А почему вы расстались?

— Скажем так: под давлением моих родственников.

— Она знала об этом?

— Мои бабушка и дед дали ей от ворот поворот.

— Ну, подобные вещи девушка, тем более красавица, никогда не прощает, уж извините меня за такие слова, сэр, — потирая подбородок, произнес Кендалл. — Вы действительно хотите, чтобы мы за ней следили?

— А зачем же, по-вашему, я вас вызвал?

— Желаете знать о ней все?

— Вот именно. С первого дня ее жизни. С первого вздоха.

— Но если вы были… знакомы с ней так давно, то наверняка должны знать и ее ближайших подруг. Девчонки всегда заводят подружек, чтобы было кому доверять сердечные тайны.

Руфус поерзал в кресле.

— Это профессиональный вывод или чисто личный опыт?

— И то, и другое, — вздохнул Кендалл.

— Понятно. С моей точки зрения, это вы должны выяснить, кто ее друзья. Неотступно следите за ней, и все узнаете.

— Непростое это дело…

— Хм, могу дать небольшую подсказку, — сухо проговорил Руфус. — Со школьной скамьи она дружила с некой Кейт Хиллз.

— Хиллз? Из семьи известных банкиров?

— Да.

— И где же они учились?

— В Тэлботе.

— Это в Коннектикуте?

— Вы неплохо осведомлены, мистер Кендалл.

— Иначе вы бы не наняли меня для столь деликатного дела, мистер Картрайт.

В один и тот же день Джина получила два письма — от Руфуса и Лючии — в ответ на свои соболезнования. Она прочитала послания и, решив, что с этим покончено навсегда, бросила их в мусорную корзину.

Устав возиться с мелкими воришками и растратчиками, Кендалл лично взялся за секретное поручение Руфуса.

Начинать надо с Кейт Хиллз, это ясно.

В Тэлботе Кендалл сослался на то, что хочет устроить своей дочери небольшой сюрприз в день ее тридцатипятилетия: пригласить на праздник ее бывших одноклассниц, а посему ему нужны адреса некоторых выпускниц шестьдесят второго года. Таким образом удалось узнать телефон личного секретаря Хиллза, которому Кендалл поведал ту же трогательную историю, добавив в завершение, что он не мыслит день рождения дочери без Кейт Хиллз.

— Она лет шестнадцать назад вышла замуж, и теперь ее фамилия Гаше.

— О, я знаю, но для нашей семьи она так и осталась Кейт Хиллз. Я хотел бы узнать ее теперешний адрес…

Через три недели Кендаллу посчастливилось снять слепок с ключей Кейт и проникнуть в мансарду, куда она время от времени наведывалась, но ни разу вечером или по выходным. В квартире царила мрачноватая атмосфера. Кендаллу показалось, что он очутился в приемной врача. Одну стену комнаты занимала огромных размеров фотография простоватого на вид лысеющего мужчины с умными и удивительно добрыми глазами.

Исследовав содержимое шкафа, Кендалл обнаружил всего один галстук, пару свитеров и несколько рубашек, а на нижней полке — черную кружевную ночную рубашку.

В кухне на столе лежала записка от уборщицы: «Миссис Хиллз, не забудьте вызвать водопроводчика». Датировано вчерашним днем. В холодильнике — несколько банок морковного сока, пачка творога и две бутылки шампанского. Кендалл присвистнул: «Дом Периньон»! Высший класс! На полках он увидел две чашки, две глубокие и две мелкие тарелки, две вилки, две ложки. Всего — по паре.

Вернувшись в комнату, Кендалл поверх покрывала улегся на кровать и уставился на фотографию мужчины. Зачем надо было увеличивать ее до таких размеров? Видимо, для Кейт это своего рода святыня.

Случайно взгляд детектива упал на прикроватный столик, на котором стоял вентолин. В ящике Кендалл обнаружил еще одну упаковку. Он уже знал, почему они здесь — не зря провел последние три недели. Срок годности лекарства, как следовало из маркировки, давно истек.

Там же, на столике, стояла небольшая фотография в серебряной рамочке. Снято здесь, в этой комнате — он узнал расцветку покрывала. Запрокинув головы, Кейт и мужчина от души хохотали. Видимо, им было очень хорошо, подумал Кендалл. Он так долго смотрел на снимок, что почти мог различить их смех. Его охватило странное чувство, будто он вторгся в чужую личную жизнь — то ли застал хозяев мансарды, занимающихся любовью, то ли наступил на могильную плиту…

Фу, что за чушь лезет в голову?

Кендалл встряхнулся. Фотографию этого мужчины он уже видел — на стене в спальне Скарлетт. Ее отец, Морган Гибсон.

Менеджер Джины по связям с общественностью, некая Мелани Уилсон, в нескольких специальных папках хранила вырезки из всех газет и журналов, касающиеся ее хозяйки, и, если верить тому, что писали о ней журналисты, Кендалл мог с уверенностью сказать, что отлично знает Джину Гибсон. Сейчас он извлек из кармана одну вырезку — не о Джине, а о ее гениальной дочери.

* * *

«Четырнадцатилетняя Скарлетт, чрезвычайно одаренная пианистка, девочка-вундеркинд, проживает вместе со своей бабушкой этажом ниже матери, известной владелицы косметической фирмы Джины Гибсон (о ней мы писали в прошлом номере).

Спальня Скарлетт выдержана в викторианском стиле, который нарушает лишь единственная цветная фотография ее умершего шесть лет назад отца.

«Мой чудесный «Стейнвей» и этот увеличенный снимок — самое дорогое, что у меня есть», — заявила девочка и добавила, что это единственная фотография ее отца. В ответ на удивленный вопрос нашего корреспондента она сказала: «Мне подарила ее подруга мамы. А других нет потому, что фото папы очень расстраивают маму».

Кендалл знал, кто эта подруга.

Почувствовав жажду, он встал с кровати, пошел на кухню и, не решившись открыть морковный сок, налил себе воды из-под крана. На обратном пути Кендалл поставил пластинку с симфонией Малера и снова улегся на покрывало. Тут его рука наткнулась на какой-то бугорок. Книга? Альбом? Нет, толстая тетрадь оказалась дневником.

Конечно, нехорошо читать чужие дневники, но он и без того уже вторгся непрошенным в эту мансарду, а значит, и в личную жизнь Кейт. Кендалл открыл дневник на последней записи.

«Проклятие падет на мою голову, так как я никогда не являлась владелицей этой бесценной вещи, а была только ее хранительницей. Но я не исполнила свою миссию, не уберегла это воплощение красоты и тайны. Беседка, увитая виноградом, пережила века. Джина бросила ее на мраморный пол, не отрывая от меня глаз, словно хотела уничтожить не ее, а меня. И беседка раскололась на мелкие кусочки… Единственная вещь из моего детства, имевшая для меня смысл, единственное, что осталось мне на память о маме. Мановением руки Джина разрушила связь между землей и небесами, между земной жизнью и жизнью вечной. И теперь я больше не хранительница великолепного произведения искусства, нет, я хранительница тайны. Тайны Джины».

На этом запись обрывалась.

 

Глава 64

Новомодная протеиновая диета, которой все последнее время увлекались, совершенно не помогла Скарлетт. Наоборот, вместо того чтобы похудеть, она набрала несколько лишних килограммов.

Вне себя от ярости, Джина накинулась на мать.

— Пожалела бедняжку и обкормила ее спагетти?!

— Ничего подобного, бабушка ничем меня не обкармливала, — вступилась Скарлетт. — Я просто проголодалась и съела пару пирожков. Подумаешь!

— Она проголодалась! Да ты посмотри на себя! Думаешь, таким образом ты станешь больше походить на примадонну, которой тебя выставляют досужие писаки из газет?

— Господи! Всего одна дурацкая статья, да к тому же два года назад, а ты все никак не можешь забыть!

— Ты как со мной разговариваешь?

— Я так редко с тобой вижусь, мамочка, что практически разучилась с тобой общаться!

— Так вот, о твоей диете. Я считаю, что ты ешь слишком много шоколада. — Цокнув языком, Джина всплеснула руками. — День и ночь я занимаюсь средствами для ухода за кожей, а моя дочь ходит вся в прыщах! Чушь какая-то, ей-богу!

— Знаешь, мама, я много о тебе думала и теперь могу сказать совершенно определенно, что я тебя ненавижу и презираю.

— Скарлетт! — в ужасе вскричала Сесилия.

— Хватит, бабушка, с меня довольно! — резко заявила Скарлетт и выскочила из кухни, громко хлопнув дверью.

— Оставь девочку в покое, — взмолилась Сесилия.

Однако Джина не послушалась и направилась прямиком в спальню дочери. Чего она только не предпринимала, чтобы Скарлетт сбавила вес! И к психологам водила, и к психиатрам, и к эндокринологам. Столько сил и времени пропало даром!

Усевшись на кушетку, Джина сообщила, что на днях переговорила с доктором Зонтагом и тот согласился заняться ее проблемой.

— У этого врача восемьдесят процентов успешных результатов, — добавила она.

Скарлетт хранила гробовое молчание. Джина поискала глазами, что бы можно было использовать под пепельницу, и в конце концов затушила сигарету в крышечке изящной фарфоровой коробочки.

— Фу, какая гадость, — сморщилась Скарлетт. — Курение — отвратительная привычка.

— А ты пробовала?

— Вот еще! И не собираюсь.

— Это помогает сбросить вес, — ровным голосом произнесла Джина. — Неплохая идея, между прочим.

— Ну, ты даешь! Любой дурак знает, что курение способствует возникновению рака, а ты, моя родная мать, советуешь мне начать курить! Такого я не ожидала даже от тебя!

— А не надо было так жиреть! — взорвалась Джина. — Совсем распустилась, не следишь за собой!

— Не строй из себя внимательную мать. Тебе на меня наплевать. — Голос Скарлетт задрожал, и, чтобы успокоиться, она уставилась на цветной постер, от которого Джина так старательно отводила глаза. — Если бы папа был жив, все было бы иначе.

Джину передернуло.

— Ты о нем ничего не рассказываешь, — добавила дочь.

— А что мне о нем рассказывать? Он умер, понимаешь? Его больше нет, и ни мне, ни тем более тебе он ничем не может помочь.

— Иногда мне кажется, будто ты рада тому, что папа умер, — вдруг прошептала Скарлетт.

— Ну-ка оторви свой зад от кровати, — скомандовала мать, — и повтори то, что ты сказала!

Скарлетт невольно повиновалась.

— Я считаю, что ты рада его смерти.

Полностью утратив над собой контроль, Джина хлестнула дочь по лицу. Скарлетт во все глаза уставилась на мать.

Джина повернулась к двери, но перед тем, как уйти, прошипела сквозь зубы:

— Нужно было бы переломать тебе руки, чтобы ты никогда больше не могла играть на этом своем пианино!

Если этими словами она хотела добиться от дочери истерики, то результат должен был ее удовлетворить: из груди Скарлетт вырвались жуткие, душераздирающие вопли. В спальню задыхаясь вбежала Сесилия и заорала:

— Убирайся отсюда! Сию же секунду вон!

Поняв, что зашла слишком далеко, Джина вышла.

Позже, немного успокоившись, Скарлетт пролепетала сквозь слезы:

— Бабушка! Она сказала, что хотела переломать мне руки, чтобы я не смогла больше играть!

— У нее это просто вырвалось сгоряча, мое сердечко, она так не думает, — сказала Сесилия, а в мозгу билось одно: «Иногда кошки пожирают своих котят…»

* * *

Дружба между Мириам и Сесилией, настоявшаяся, как дорогое вино, в течение более тридцати пяти лет, переросла в то прекрасное чувство, когда не нужно произносить лишние слова, все становится понятным с первого взгляда.

Вот и сейчас, когда Мириам перешагнула порог ее дома, Сесилия тут же поняла — что-то случилось, но решила ни о чем не спрашивать подругу. Если Мириам молчит, значит, у нее есть свои причины.

— То, что сейчас происходит в нашей семье, буквально разрывает меня надвое, Мири, — потуже стягивая на груди старую шаль, сказала Сесилия. — Джина — моя дочь, Скарлетт — внучка, и я люблю их обеих. — Она покачала головой. — Не хочу брать ничью сторону, но приходится оберегать Скарлетт от собственной матери.

— Да, детка, это ужасно, я понимаю. Но до тех пор, пока Джина не перестанет наскакивать на девочку, та будет есть все больше и больше — в знак протеста. — Мириам поднялась, чтобы выкинуть окурки из переполненной пепельницы.

— Ты слишком много куришь, — автоматически заметила Сесилия. — Кстати, Мири, хочешь верь, хочешь нет, но Джина подталкивает Скарлетт к тому, чтобы та начала курить. Говорит, тогда она станет гораздо меньше есть.

Мириам в ужасе замерла на месте.

— Что за чушь? Ни в коем случае!

— Вот ты фармаколог. Скажи, сигареты действительно снижают аппетит?

— Никотин активизирует процесс метаболизма. Для меня, например, достаточно выпить чашку кофе и покурить, и я уже сыта. — Она безнадежно махнула рукой, браслеты зазвенели. — Но признаюсь, ты меня поразила. Уж от Джины-то, так много времени уделяющей своему здоровью, я этого никак не ожидала!

— Да она сама курит.

— Именно поэтому она и не должна советовать другим приобретать эту привычку! — повысила голос Мириам.

— Знаешь, я стала кое-что замечать…

Сесилия замолчала, а Мириам спокойно ждала, обводя глазами выдержанную в теплых желтых тонах уютную гостиную подруги, где обе так любили поболтать. На стенах висели фотографии Джины и Скарлетт, здесь были также два снимка самой Мириам, что вселяло в нее чувство гордости. Сесилия проследила за взглядом подруги и с горечью произнесла:

— Уже целый год Скарлетт не позволяет себя фотографировать.

— Это вполне понятно: она… несколько раздалась. — Мириам снова закурила. — Как же она похожа на отца! Особенно глаза.

— А я как раз хотела сказать, что Джина все больше и больше напоминает Ала. Три ямочки у нее были с самого рождения, но теперь появились те же ужимки, те же гримасы. Если ей что-то не нравится, она так же придирчиво прищуривает глаза, а лицо излучает такую недоброжелательность, такую злобу…

Зазвонил телефон, это как раз и была Джина. Закончив разговор, Сесилия сказала:

— Она связалась с каким-то диетологом Осрином. Хочет отвести к нему Скарлетт для нового курса лечения.

— Вряд ли он окажется удачным, — пробормотала подруга.

— Слушай, Мири, что все-таки случилось? — неожиданно спросила Сесилия.

— Почему ты думаешь, будто что-то случилось?

— Не знаю. Просто чувствую.

Мириам уставилась на кончик сигареты, потом медленно затушила ее и тихо проговорила:

— Вот я и выкурила свою последнюю. Не хотела тебе говорить, но… С некоторых пор я посещаю кардиолога. Он настаивает на операции.

— Когда?

— Через пять дней, десятого ноября.

— Вот и хорошо! — бодро воскликнула Сесилия. — Это просто отлично.

— Интересно, что же здесь отличного? — удивленно вскинула брови Мириам.

— Хирурги предлагают лечь на операцию только тем, у кого сердце может выдержать такую нагрузку. Значит, твой доктор не сомневается в удачном исходе, иначе он не пошел бы на риск. Все будет в порядке, Мири, вот увидишь!

Мириам слабо улыбнулась и кивнула в знак согласия.

 

Глава 65

Через пять дней, как раз тогда, когда Мириам легла в больницу, Руфус получил пакет от Кендалла. Отчет детектива содержал не менее сотни отпечатанных на машинке страниц: когда Джина принимает душ по утрам, сколько времени проводит в ванной, что ест на завтрак, когда выходит из дома, какую одежду предпочитает носить, в какое время ложится спать и так далее. Самые важные места Кендалл выделил маркером.

В отчет входил и список ее партнеров, друзей и просто приятелей.

Но самыми захватывающими оказались страницы, посвященные Кейт, каковых насчитывалось около пятидесяти. Тут уж глаза Руфуса буквально полезли на лоб. Быстро прочитав отчет до конца, он приступил к внимательному исследованию.

М-да, интересно, очень интересно! Кейт, оказывается, снимает мансарду, которую оплачивает сама и из которой сделала своеобразное место поклонения своему недавно умершему любовнику — в мансарде до сих пор в идеальном порядке содержатся его вещи: одежда, лекарства, пластинки. Приходит Кейт туда два раза в неделю.

Больше всего Руфуса поразило имя любовника. Подумать только, муж Джины! Он вглядывался в приложенную к отчету фотографию. И как это красавица Джина могла выйти замуж за такого ничтожного человека? Ничего особенного, обыкновенная посредственность.

Кендалл сделал выписку из дневника Кейт:

«Результаты вскрытия ошибочны.

Будучи фармакологом, Морган слишком хорошо знал, как следует принимать вентолин, никогда не допустил бы передозировки. Такое могло произойти только в том случае, если кто-то спрятал лекарство.

Вопросы: 1. Кто это сделал? 2. Почему?

Ответы: 1. Джина. 2. Потому что она узнала о нашей связи.

К сожалению, я совершенно беспомощна в данной ситуации…»

Отложив рапорт в сторону, Руфус задумался. Впервые он услышал о Кейт лет восемнадцать назад, в ту ночь, когда они впервые были близки с Джиной… Он усмехнулся. По иронии судьбы аборт Кейт совпал с рождением их любви!

И еще один парадокс: он никогда в жизни не виделся с Кейт, а теперь вот знает о ней все — или почти все.

Без всякого сомнения, им есть о чем поговорить. Но как же устроить это знакомство? Кендалл отметил, что в настоящее время Кейт находится в Швейцарии и вернется только к концу января. Лучше всего дождаться ее возвращения…

Внезапно в голову Руфуса пришла новая мысль. Раньше или позже, но знакомство с Кейт состоится, так почему бы пока не встретиться с Джиной? Сняв трубку, Руфус набрал номер Кендалла.

— Благодарю за отличную работу. Звоню вам специально, чтобы сказать, что я очень доволен.

— Спасибо, мистер Картрайт. Мы…

— Об этом мы с вами поговорим чуть позже, — прервал его Руфус, — а сейчас мне срочно необходима дополнительная информация.

— Буду рад помочь, если, конечно, смогу, — весело откликнулся детектив. — Дельце, надо признаться, меня весьма заинтересовало.

— Я хочу знать, какие вечера она собирается посещать в ближайшее время и — особенно — устраивать у себя дома.

За пять минут до появления гостей Джина в последний раз прошлась по своей огромной квартире. В подобной инспекции особой надобности не было, просто ей хотелось еще раз насладиться видом великолепно убранных комнат и той особой атмосферой «европейских салонов», которой она так всегда гордилась.

В холле Джина приостановилась, вновь залюбовавшись высокими дубовыми изящно инкрустированными дверями в стиле регентства. Электричество она решила не включать: роскошь обстановки слишком угнетала, поэтому все помещения сейчас мягко освещали высокие свечи в бронзовых канделябрах. Торжественную, но и несколько интимную обстановку создавали и расставленные в напольных вазах розы.

Общество, как всегда на таких вечеринках, собралось смешанное — были тут и политики, и известные дизайнеры, и художники, и ведущие химики из компании «Гибсон и Кин». Иногда Джина приглашала на свои вечера Монику Мартинс, Мириам Штерн и свою мать. И была так гостеприимна, весела и радушна, что гости чувствовали себя легко и свободно.

Сегодняшний вечер тоже удался на славу. Когда все разошлись, а Низа и Аугусто — супружеская пара из Португалии, прислуживающая в квартире, — отправились на боковую, Джина неторопливо обошла свои владения, что с недавних пор превратилось у нее в привычку, и остановилась наконец у огромного — во всю стену — зеркала в одной из гостиных.

Внимательно вглядываясь в свое отражение, она удовлетворенно вздохнула. Что ж, все идет отлично, ее влияние на потребительском рынке растет, продукция пользуется спросом, в компанию вливаются новые фирмы. Не по своему желанию, конечно, но стоит какой-нибудь обанкротиться, и Джина, как рачительная хозяйка, прибирает ее к рукам.

Поздравляю тебя, Джина Гибсон, всего на свете ты добилась сама, без посторонней помощи! Джина победно улыбнулась, на щеках появились знаменитые ямочки. Вот только на заплывшем лице Скарлетт ямочки не заметны… Господи, чем она заслужила такую дочь? Джина налила себе шампанского и закурила сигарету.

Погрузившись в размышления, она не заметила, как в комнату кто-то вошел, а услышав за спиной низкий мужской голос, вскрикнула от неожиданности и резко повернулась.

— Такая красивая женщина, как Джина О'Коннор, не должна пить в одиночестве.

Джина инстинктивно дернулась к двери, но ее запястье крепко сжала мужская рука.

— По-моему, я тебя напугал. Но мне, видишь ли, захотелось возобновить былую дружбу.

— Ты?! — ахнула Джина.

— Ну-ка, позволь, это тебе сейчас не нужно. — Руфус забрал из ее руки дымящуюся сигарету, вставленную в инкрустированный мелкими бриллиантами мундштук, некогда принадлежавший одной кинозвезде.

— Зачем ты, собственно, пришел?

— Расквитаться с тобой.

— Что? Ты — со мной?

— Ты умело воспользовалась смертью моей жены ради собственной выгоды и тем самым заставила меня закрыть один из филиалов. Вывод делай сама.

— Да это же было сто лет назад! — выдохнула Джина.

— Тогда я еще не знал, что за этим стояла ты. Понял только тогда, когда получил письмо с соболезнованием по поводу смерти моей матери. — Руфус сильнее надавил пальцами на запястье Джины. — У тебя неплохо получается использовать чужую смерть, не так ли?

— Ты делаешь мне больно…

— Неужели ты способна чувствовать боль? — Руфус уничтожающе усмехнулся. — Ты? Что-то не верится. Ты же не задумываясь шагаешь по трупам!

— Отпусти мою руку!

— Как я уже сообщил, — спокойно отозвался Руфус, — я пришел сюда с намерением рассчитаться, да не просто так, я собираюсь стереть тебя в порошок.

— Меня?

— Ага, тебя. Но не теперь, чуть позже.

— Как ты вообще сюда попал? — вдруг опомнилась она.

— С легкостью, — хохотнул Руфус. — Но сейчас я не в том настроении, чтобы объяснять столь тривиальные вещи. Нас ждут дела поважнее.

Не ослабляя хватки, он подвел ее к старинной белой софе.

— Немедленно убирайся из моего дома, — надменно проговорила Джина.

— Ну-ну, не надо грубить. — Руфус ткнул пальцем в стену, которую украшали два портрета Джины, выполненные известнейшим художником Рисом Грэнджем. — Считаешь себя неотразимой женщиной, дорогая?

— Считаю, и не я одна. Если ты уже налюбовался моими портретами, пошел вон отсюда!

— Ай-ай, какие гадкие выражения!

— Еще минута, и я вызову полицию.

— Давай вызывай, я не против. — Мурлыкающим голосом Руфус добавил: — Только не будь такой дурой, как твоя Кейт Гаше, звони прямо в отдел по расследованию убийств.

Джина вздрогнула, но ничего не ответила. В комнате воцарилась тишина, с каждой секундой становившаяся все более гнетущей. Руфуса это вполне устраивало; не выпуская руки Джины, он тоже молчал, выжидающе глядя в ее глаза.

— При чем здесь Кейт? — не выдержала наконец Джина.

— Надеюсь, это ты объяснишь мне сама. Я с Кейт еще не встречался. — Руфус громко рассмеялся. — А вот твой покойный муженек, Морган Гибсон, без сомнения, знал ее достаточно хорошо, правда?

— Что с того?

— Да ничего особенного, если не считать того, что у него была любовная интрижка с твоей лучшей подружкой, а ты обо всем узнала и решила его наказать. — Низко склонившись к ее лицу, он с угрозой прошипел: — Только ты немного не рассчитала, и он умер.

— О Боже! — простонала Джина. — Что мне сделать, чтобы ты наконец убрался из моего дома?

— Неужели ты думаешь, что я так просто уйду отсюда? — спросил Руфус, едва не касаясь губами ее губ.

Не дожидаясь ответа, он с силой притянул ее к себе и поцеловал. К изумлению обоих, Джина не сопротивлялась. Ее губы, как бы по своей собственной воле, медленно открылись навстречу Руфусу. Словно и не было тех долгих лет разлуки, они потянулись друг к другу.

Как бы нехотя Руфус заключил лицо Джины в свои ладони, провел губами по ее щекам, носу, векам, потом грубо поцеловал в шею и вернулся к губам. Постепенно поцелуи становились все жарче, все настойчивей. Джину затрясло от нарастающего желания.

— О, Руфус, — взмолилась она. — Умоляю тебя! Ну пожалуйста!

Обоих охватило нетерпение, а спальня находилась так далеко, что они прямо на месте, помогая друг другу, разделись и опустились на мягкий ковер. Не прошло и нескольких секунд, как их тела слились воедино, а воздух вокруг, как восемнадцать лет назад, заискрился и заблагоухал волшебным ароматом.

Снова и снова Руфус выкрикивал ее имя, убеждал, как сильно она ему нужна, как он по ней скучал. Джина не отвечала: ее тело говорило вместо нее. Трижды за эту ночь они взлетали на пик блаженства, а потом в полном изнеможении заснули прямо на ковре.

Первой очнулась Джина. За окнами вставал рассвет, вместе с ним вернулось ощущение реальности, с которым она так неосмотрительно рассталась накануне. Скоро появятся Низа и Аугусто, чтобы раздвинуть шторы. Не хватало еще, чтобы прислуга застала ее с мужчиной, а тем более здесь, на полу! Да и вообще, за кого Руфус ее принимает? Захочет видеть ее снова — пусть поборется!.. Джина потрясла Руфуса за плечо.

— Тебе пора уходить. С минуты на минуту здесь будет прислуга.

— Не гони коней, Джина! — не на шутку рассердился он. — Мне нужно принять душ и привести себя в порядок.

Джина нетерпеливо топнула ногой.

— Я сказала — уходи!

Стиснув зубы, Руфус быстро оделся. Потом направился к выходу и у самых дверей, выплевывая слова Джине в лицо, процедил:

— Только законченная шлюха выпроваживает мужчину, не дав принять душ! Я это запомню.

* * *

После его ухода Джима подобрала с пола одежду и отнесла ее в ванную комнату. Хотела было пустить воду, но передумала: ее кожа все еще хранила его запах. Джина прошла в спальню и растянулась под прохладными простынями. Она поступила с Руфусом плохо, обошлась с ним как с сутенером, в ответ на что он назвал ее шлюхой. Странно, но ее это не разозлило. Разнеженное тело отказывалось внимать доводам рассудка.

Раз уж все со вчерашнего вечера пошло наперекосяк, Джина решила расслабиться и вместо обычной чашки кофе, которую ей приносили в библиотеку, позавтракать в постели. Она позвонила по внутреннему телефону на кухню, и вскоре появилась Низа с уставленным тарелками подносом, здесь были грейпфрут, намазанные маслом тосты, клубничное варенье и чашка горячего кофе. Джина ела медленно, наслаждаясь несвойственным ей бездельем. Потом, даже не заглянув в утреннюю газету, она нажала кнопку прямой связи с секретаршей.

— Знаешь, Моника, я решила не приходить сегодня на работу.

— Вы себя плохо чувствуете? — тут же вскинулась та.

— Напротив, я чувствую себя великолепно, — ответила Джина. — А что?

— Ну, сегодня у вас важная встреча…

— Помню.

— Потом вы обедаете с банкиром Стефеном Монтегю, а в три часа придет Сандра Мастерс, журналистка.

— Свяжись со всеми и скажи им, что я на один день улетела в Париж. Хорошо?

— Хорошо. — Моника сникла. — Сандра Мастерс будет брюзжать.

— Пусть себе брюзжит сколько вздумается. Репортеры нуждаются во мне гораздо больше, чем я в них.

— Да, несомненно.

— И еще одно, Моника. Ни одного звонка мне домой. Только в случае неотложной необходимости.

— Я позабочусь об этом.

— Моника!

— Да, миссис Гибсон?

— Если позвонит Руфус Картрайт, скажи ему, чтобы перезвонил сюда.

— Конечно, миссис Гибсон.

Ну и дела! Холодная, несгибаемая Джина Гибсон сдалась. И кому? Руфусу Картрайту! Не самый удачный выбор, мрачно подумала Моника, положив трубку, даже опасный!..

А Джина тем временем снова откинулась на подушки и задремала. Проспала часа два, а когда проснулась, задумалась.

Руфус Картрайт слишком много о ней знает. Откуда, интересно, ему стало известно о Моргане и Кейт? И с какой стати он упомянул отдел по расследованию убийств? Что за всем этим кроется?

Джина выскользнула из кровати и заметалась по спальне, словно тигрица в клетке. Все ясно: Руфус поступил именно так, как поступила бы на его месте она сама, — нанял частных детективов.

А может, ему обо всем рассказала Кейт? Нет, он же с ней не встречался. Ничего, когда они опять увидятся — а это будет сегодня вечером, конечно, — она поинтересуется, что Руфус выяснил о Кейт. Снова забравшись в постель, Джина принялась ждать его звонка.

Сидя в своем офисе на пятнадцатом этаже, Руфус никак не мог сосредоточиться. Каждые десять минут он хватал телефонную трубку, но тут же бросал ее на рычаг. Только страшным усилием воли он заставил себя удержаться от звонка Джине. В голову лезли непрошеные воспоминания о том, как изменился прошлой ночью ее голос, снова став нежным и бархатным… Но нет, звонить он ей не будет, иначе задуманная месть пойдет псу под хвост.

Вчера он твердо намеревался оставить на столике пару сотен долларов, как после визита к обычной проститутке, но потом передумал — ни с какой проституткой Джину сравнить было нельзя. Но ему удалось победить ее, и теперь нужно дать ей это понять. А еще пусть на собственной шкуре почувствует, каково это, когда человек проводит с тобой всего одну ночь любви — и все. Пусть пройдет через муки унижения, это будет ей на пользу.

Мысли о Джине вытеснил звонок его ведущего химика-теоретика, сообщившего, что лабораторные испытания картсина, нового средства от гипертонии, проходят успешно. Следовательно, очень скоро его можно запускать в производство. Потом Руфус отобедал со своим семейным адвокатом Клинтоном, а вернувшись в офис, принял нового сотрудника, Бена Мура. В самый разгар их беседы включился интерком, и секретарша сообщила, что с Руфусом хотят поговорить по городскому телефону.

— Кому я понадобился, Джейн? — спросил Руфус, хотя отлично знал ответ.

— Миссис Джине Гибсон.

— Ясно. — Последовала продолжительная пауза. Наконец Руфус сказал: — Передайте миссис Гибсон дословно следующее: «Не звони мне, я сам позвоню, когда выберу время». Вы меня хорошо поняли?

— Да, — ответила Джейн и быстро скороговоркой повторила: — «Мистер Картрайт просил передать следующее: «Не звони мне, я сам позвоню, когда выберу время». Все правильно, господин Руфус?

— Вы идеальный секретарь, Джейн! Благодарю вас.

Можно себе представить, в какую ярость придет Джина, услышав подобное сообщение! Сейчас небось нервно вставляет в мундштук очередную сигарету. Руфус сардонически усмехнулся и, выкинув Джину из головы, вернулся к разговору с Муром.

В просторной белоснежной спальне Джина, лежа поверх покрывала, швырнула трубку на рычаг и, как и предполагал Руфус, закурила сигарету. С жадностью затянувшись, она обнаружила в пепельнице еще одну, недокуренную.

Мысли беспорядочно метались. Как он посмел передать такое через секретаршу? За кого он ее принимает? Эх, не надо было ему звонить, не надо было!.. В груди снова вспыхнула ненависть. Пришел, провел с нею ночь — и какую ночь! — и выбросил, словно старую перчатку? О, какое унижение! Посмеялся над ней, да и сейчас наверняка смеется… Джина принялась кататься по кровати, как собака, стремящаяся сбросить с себя одолевших блох.

Да, конечно, она воспользовалась смертью его жены в своих целях, но и он поступил бы так же, ни за что не упустил бы возможности подобным образом избавиться от конкурента.

— Так, все, хватит! — велела она самой себе. Немедленно возьми себя в руки!

Решительно направившись в ванную, Джина приняла душ, чтобы смыть все воспоминания об этом человеке. Только вот как изгнать его из памяти?..

Когда она вернулась в спальню и начала одеваться, зазвонил телефон. Значит, Руфус одумался, ведь никто другой не знал, что она сегодня дома. Сняв трубку, Джина по-кошачьи промурлыкала:

— Мистер Картрайт, как я полагаю?

— Что? — раздался голос ее матери. — Это ты, Джина?

— Кто тебе сказал, что я не пошла на работу?

— Моника. — Из груди Сесилии вырвался то ли вздох, то ли стон. — Она почему-то все еще считает меня твоей матерью.

— Прости, мама. Что случилось?

— Мириам умерла.

— Что ты сказала? Мири? Как? Когда?

— Сразу после операции. Не выдержало сердце. Похороны завтра. Я думаю, ты найдешь время, чтобы проводить ее в последний путь.

— Господи, конечно. Где ты сейчас?

— Там, где я живу.

— Что?

— Ты спросила, где я, и я ответила: в собственной квартире. Если ты забыла адрес, напоминаю — она находится в том же доме, что и твоя, только этажом ниже.

— Я немедленно спускаюсь, мама. Буду у тебя через три минуты.

 

Глава 66

В тот же самый день Кейт металась по своей мансарде. На душе было неспокойно и муторно: теперь она убедилась наверняка, что ее тайное убежище раскрыто. Первое сомнение закралось, когда она обнаружила в пепельнице окурок, сегодня их уже было несколько. Она тут же кинулась к уборщице, но та поклялась, что в жизни никогда не курила.

Моргана давно уже нет, снова и снова твердила она себе, и пора перестать скорбеть по нему. А теперь и гнездышко в мансарде утратило для нее свое очарование, потому что кто-то проник сюда, разрушив тем самым иллюзию ее уединенности.

Наверняка таинственный незнакомец каким-то образом связан с Джиной. Хотя их отношения практически прекратились, Кейт периодически виделась со Скарлетт: иногда приходила к ней домой, иногда навещала ее во время занятий у Сержа Марсо. Обе знали, что их встречи раздражают Джину, но какое им до этого дело?

Теперь, когда мансарда перестала принадлежать ей одной, от нее следует избавиться и как можно скорее. Странно, ей бы возмутиться тайным вторжением, но Кейт вдруг почувствовала неимоверное облегчение, словно наконец-то освободилась от тяжелой ноши. Ведь если вдуматься, частые посещения Кэнел-стрит наносили вред и ей самой, и Мэтью, и даже Жан-Пьеру. Мэтью исполнилось шестнадцать лет, и ему надо посвящать больше времени. Мальчик постоянно бывает с отцом; так недолго и потерять его любовь, а этого Кейт не могла допустить.

Решено — она откажется от этой квартиры.

Тут Кейт вспомнила, что недавно пообещала сходить со Скарлетт на выставку. Сняв трубку, она набрала ее номер и, прежде чем услышала голос девочки, весело произнесла:

— Привет, Скарлетт!

— Это не Скарлетт. — К ее изумлению, к телефону подошла Джина — редкая гостья в квартире своей матери. — Кто ее просит?

— Кейт Гаше.

После многозначительной паузы Джина проговорила:

— Вот оно что. Кейт Гаше. Скарлетт нет дома. Я передам ей, что ты звонила.

— Что-нибудь случилось? Ты же в это время работаешь.

— Сегодня умерла Мириам.

— Мириам Штерн? — упавшим голосом переспросила Кейт.

— Я передам Скарлетт, что ты ей звонила, — холодно повторила Джина и бросила трубку.

Когда Скарлетт вернулась из школы, то буквально остолбенела при виде матери. Узнав страшную новость, девочка заперлась в своей комнате и прорыдала несколько часов подряд.

Сесилия словно обезумела от горя — в таком состоянии Джина не видела ее с тех пор, как умер Майк О'Коннор. Но тогда, хоть Джина и была еще совсем девчонкой, у нее находились нужные слова утешения, теперь же все было иначе. Всегда такая сильная, подтянутая и элегантная, Сесилия после смерти Мириам съежилась на глазах, состарилась — в ее-то пятьдесят три года. Замотанная в старую шаль, ссутулившаяся, она словно вернулась к своим корням, превратившись в простолюдинку с римской окраины. Раскачиваясь из стороны в сторону в кресле, она монотонно говорила лишь об одном: как Мириам спасла ее когда-то, спрятав от мужниных побоев и оскорблений золовки в приюте для детей-сирот.

— Никто и никогда не назовет меня больше деткой, — всхлипывала Сесилия. — Мири была не только лучшей подругой, она была мне как мать…

Джина беспомощно разводила руками.

— Что я могу сделать, чтобы облегчить твои страдания?

«Прекрати третировать Скарлетт», — хотелось выкрикнуть Сесилии, но, пересилив себя, она повторяла:

— Ничего, дорогая, абсолютно ничего.

Казалось, в один день Сесилия превратилась в старуху. Ходила она лишь в черном — не только платья, чулки и туфли, но даже носовые платки у нее были черного цвета.

А Скарлетт тем временем становилась все толще и толще. Это раздражало Джину не меньше, чем то, что смерть Мириам странным образом совпала с продуманной местью Руфуса. Однажды, в конце третьей недели после кончины Мири, Джина, уже побывавшая у матери, решила забежать еще разок и застала Скарлетт на кухне — та поглощала черничный пирог, вернее — последний кусочек пирога. Не в силах больше держать себя в руках, Джина в полный голос заорала:

— Ты что, свихнулась? Сожрала целый пирог! Полчаса назад я своими глазами видела, что он был целый! — Опустевшее блюдо полетело в раковину. — Зачем ты это сделала? Отвечай, зачем? Молчишь? Ну так я отвечу за тебя: потому что ты меня ненавидишь и делаешь это назло мне, вот зачем!

— Хватит, мама, — устало вздохнула Скарлетт.

— Ах ты жирная прыщавая свинья! — совсем разошлась Джина, подскочила к дочери и попыталась встряхнуть ее за плечи. Однако та даже не шелохнулась. — Господи! Чем, ну чем я прогневала Бога, за что мне посланы такие страдания? Да, ты делаешь это мне назло, потому что я занимаюсь косметикой, потому что я великолепно выгляжу, а ты — толстая замарашка!

— В одном ты права, — безразличным тоном заявила Скарлетт, — я действительно тебя ненавижу.

И тут же получила сильнейшую оплеуху, потом еще одну и еще. На четвертой Скарлетт выкрикнула:

— Ну хватит, дрянь! Прекрати!

В этот момент кухонная дверь распахнулась, и на пороге появилась Сесилия в своей неизменной старенькой шали.

Бросив взгляд на красное, опухшее лицо внучки, она достала из холодильника две банки зеленого горошка и, обернув их салфетками, монотонно пробормотала:

— Это заменит компрессы. Мириам всегда так говорила…

— А ты, мама! Посмотри, на кого ты похожа в этих черных шмотках! — рявкнула взбешенная Джина и изо всех сил треснула кулаком по столу. — Черт побери! Дочь — заплывшая жиром неряха, мать — опустившаяся простолюдинка!

— Уйди отсюда, Джина.

— Что? — взревела та. — Ты меня гонишь? Меня? Из квартиры, которую я сама купила для тебя? Ушам своим не верю!

— Ты ее нашла и договорилась о покупке. Позволь напомнить, что заплатила за квартиру я! — Сесилия тоже повысила голос и тоже припечатала ладонью стол. — А теперь убирайся и не появляйся до тех пор, пока не научишься, как себя вести в доме матери.

— Прости меня, мама, я забылась. Я не имела права говорить с тобой в таком тоне. — Повернувшись к Скарлетт, Джина погладила ее по опухшим щекам. — И ты прости меня, доченька, прости меня, моя дорогая, я не хотела тебя ударить.

Все-таки не такая уж она плохая, с облегчением подумала Сесилия, у нее доброе сердце. И она права: хватит носить траур, хватит горевать, Мириам этим не вернешь…

— Скажи, дочка, что ты хочешь? — продолжала Джина. — Я куплю тебе все, что пожелаешь, только сбрось пару-тройку килограммов.

— Я не хочу, чтобы ты мне что-либо покупала, мама, — низким голосом отозвалась Скарлетт. — Просто оставь меня в покое.

Спустя месяц после смерти Мириам — и после нанесенного Руфусом оскорбления — Джина вернулась домой и обнаружила, что чуть ли не вся ее квартира заставлена хрустальными вазами с красными розами. Из каждого букета торчал белый конвертик с карточкой, и на каждой карточке было написано одно и то же: «Ты неотразима. Не могу без тебя жить. Прости. Р.».

Зазвонил телефон. Обычно Джина сама не брала трубку, но сейчас, охваченная радостным возбуждением, бросилась к аппарату.

— Это ты, Джина? — Боже! Боже! Его голос!

— Да, это я.

— Ну как?

— Что — как?

— Ты готова простить меня?

«Не звони мне, я сам позвоню, когда выберу время» — молоточком стучало в ее ушах. Помолчав, Джина спросила:

— За что?

— Я вел себя как самонадеянный болван.

— Ах, вот ты о чем…

— Ну да, конечно. — Она услышала, как он сглотнул. — Ты свободна сегодня вечером?

— Нет.

— А позже?

«Скажи нет», — настаивал здравый смысл.

— Что значит «позже»?

— Назови любой час: перед полночью, после полночи, в три утра, в шесть… Встретим вместе рассвет, если хочешь.

«Откажись, немедленно откажись, скажи этому типу нет!» Но как? Она истосковалась по нему, измаялась, он был ей необходим…

— Джина?

— Да, я слушаю тебя.

— Пауэллов помнишь?

— Каких еще Пауэллов?

— Сенатора и его жену. Мы с ними пили кофе — тогда, в Адирондаке. Так вот, на днях мы случайно встретились, и они спросили, так ли ты красива, как в те времена. Я ответил, что ты не красива. Представляешь?

Джина опешила, но ответила сдержанно:

— Вполне.

— Я сказал, что ты прекрасна, очаровательна, великолепна. — Помолчав, Руфус с чувством добавил: — Перед твоими чарами невозможно устоять.

— Благодарю, — отозвалась Джина. Господи, зачем он напомнил о Пауэллах?

— Так в полночь?

— Хорошо, Руфус, жду тебя в полночь.

Откуда такая слабость? — подумала Джина, повесив трубку. Нельзя по нему скучать, нельзя его хотеть! Что, на нем свет клином сошелся? Помимо Руфуса Картрайта в мире существуют и другие мужчины, так почему именно он? Только потому, что он был первым? Глупости.

Нет, необходимо отменить свидание. Или сделать так, чтобы в полночь он ее не застал… Однако пальцы Джины уже набирали номер телефона одной светской дамы, пригласившей ее вечером на торжественный ужин. С изумлением услышала она собственный голос: «першит в горле», «лучше посидеть дома» и все такое прочее.

Время тянулось мучительно медленно. Когда часы пробили наконец полночь и Руфус появился на пороге, Джина упала в его объятия, и он отнес ее в спальню. Мир вокруг перестал существовать, реальность утратила смысл.

Под утро Джина впала в сладостную дремоту, но длинные чуткие пальцы Руфуса нежно пробежались по ее спине.

— Сегодня я вылетаю в Женеву, но хочу назначить тебе свидание.

— Свидание?

— Я хочу, чтобы все знали, что отныне мы с тобой вместе. Рипли устраивают званый вечер в честь лорда и леди Блэквел, и я хочу, чтобы ты была моей дамой.

— А ты, Руфус, как я вижу, вращаешься в высоких кругах, — отметила Джина.

— Как и ты, дорогая, как и ты.

Довольная, Джина негромко рассмеялась.

— Когда состоится прием?

— Шестого марта, то есть ровно через месяц. — Руфус провел пальцем по ее губам. — Все это время я пробуду в Европе, но шестого обязательно вернусь. Ну как, согласна?

— Хорошо, принимаю предложение.

— Да, еще одно. Звонить тебе не буду: ненавижу говорить по телефону. Но зато буду постоянно, кроме воскресений, давать о себе знать. Договорились?

— «Не звони мне, я сам позвоню, когда выберу время», — процитировала Джина, точно скопировав интонации Джейн.

Оба весело расхохотались и принялись кататься по широкой кровати, как не в меру расшалившиеся дети.

О том, что произошло той ночью, Джина могла рассказать только одному человеку — Мириам Штерн. Но Мири умерла, и теперь Джине не с кем было посоветоваться, некому излить душу.

Внешне жизнь Джины ничуть не изменилась, она так же рьяно занималась делами, ходила на вернисажи, посещала приемы и сама устраивала вечера. Однако голова ее постоянно была занята множеством вопросов. Что Руфус имел в виду, когда сказал, что хочет, чтобы все знали, что теперь они «вместе»? Жены его давно нет в живых… Неужели он собирается жениться на ней, Джине? Если это так, то как посмотрят на это их сотрудники? Все знали, что они с Руфусом непримиримые конкуренты…

Так или иначе надо разобраться с Кларенсом Фаулером.

Шестого марта Джина прибыла на торжественный прием чуть позже семи. У Рипли ей раньше бывать не доводилось, но дворецкого Кларка, работавшего прежде у других хозяев, она сразу узнала.

— Добрый вечер, Кларк, — улыбнулась Джина дворецкому, взглянув на обшитый деревянными панелями потолок, фотографии которого она так часто видела в модных журналах.

— Добрый вечер, миссис Гибсон, — ответил Кларк.

Что-то он взволнован, этот невозмутимый Кларк, или ей почудилось? В эту минуту появился бывший министр иностранных дел Честер Рассел с супругой. Джина была с ним знакома, и все трое тепло поздоровались. Горничная взяла у женщин меховые пелерины, а те перекинулись парой слов. Честер куда-то исчез, и они решили его подождать здесь, в прихожей.

Снова хлопнула дверь. Когда Джина повернулась к вошедшей паре, лицо ее исказилось. Кори и Си Ринцлер. Самые жестокие, самые непримиримые конкуренты. Джина обменялась с ними холодными кивками, всем существом ощутив, как накалилась атмосфера.

Да где же, черт возьми, Кларк? В груди росло глухое раздражение. Сколько ей еще торчать в этой прихожей? А, вот и он, вышагивает позади хозяев.

Марша Рипли, тоненькая женщина с быстрыми глазками и высокой прической, остановилась прямо напротив Джины и высоким девчоночьим голосом произнесла:

— Миссис Гибсон? Я Марша Рипли. Рада вас видеть в нашем доме.

Джина протянула ей руку.

— Счастлива познакомиться с вами.

С отсутствующим видом хозяйка ответила на рукопожатие.

— Ээ… произошла досадная ошибка, — негромко пробормотала она. — Даже не знаю, что сказать… Да, я не представила вам своего мужа.

— Здравствуйте, мистер Рипли, — в замешательстве произнесла Джина.

Рипли задержал ее ладонь в своей пухлой руке несколько дольше, чем того требовали приличия.

— Очень, очень рад, но… тут действительно какая-то ошибка. Видите ли, мы никак не ожидали видеть вас на нашем приеме… к сожалению.

Густо покраснев, Джина сказала: — Я должна была встретиться здесь с Руфусом Картрайтом. Он пригласил меня на прием.

— Странно. Еще в прошлом месяце Руфус письмом уведомил нас, что не сможет сегодня приехать! — ошеломленно воскликнула Марша. — Но, возможно, я ошибаюсь? Она быстро взглянула на мужа и дворецкого.

— Нет, миссис Рипли, все правильно, — с мрачным видом отчеканил Кларк. — Я хорошо помню, что вы тогда очень расстроились.

У Джины подкосились ноги. Краски сбежали с ее лица, на лбу выступили капельки пота, но чувство собственного достоинства ей удалось не потерять — хотя и с великим трудом.

— Видимо, секретарша затеряла его телеграмму, — бодро проговорила она. — Прошу меня извинить.

С этими словами она повернулась к выходу, но ей пришлось вытерпеть еще одно унижение — горничная замешкалась, выискивая ее пелерину, а в прихожей, за спиной Джины, все вдруг как-то чересчур оживленно заболтали, будто ее и вовсе не существовало на свете. Едва Джина взялась за дверную ручку, как вошли леди и лорд Блэкуэлл. Посторонившись, она вежливо поздоровалась и через минуту уже была на улице.

Такси подъехало сразу же. Джина машинально назвала шоферу адрес своего офиса. Швейцар, конечно, не преминет отметить ее вечернее платье, ну и черт с ним, пусть удивленно задирает брови, сколько ему вздумается — ей без разницы. Нельзя же в самом деле ехать сейчас домой, где все комнаты уставлены красными розами, которые каждый день приносили от Руфуса!

Поднявшись в приемную, Джина обвела взглядом помещение офиса. Куда только подевалось ее былое восхищение творением своих рук? Сверкающие полировкой полы, дорогие восточные ковры, великолепные люстры от Тиффани, мозаичный бассейн — все это словно издевалось над ней, смеялось в лицо.

Широкими шагами Джина прошла в свой кабинет, где в гардеробной на всякий случай хранились деловые костюмы. Быстро переодевшись, она уставилась на сброшенное на пол платье. Каким бы оно ни было, больше она его никогда в жизни не наденет! Решение пришло мгновенно — она отдаст его в общину святого Винсента, а там пусть делают с ним что хотят.

Сказано — сделано. Джипа запаковала платье и только после этого уселась за письменный стол. О том, что произошло у Рипли, думать не хотелось, а вот Картрайт еще пожалеет, она уничтожит его компанию.

Ладно, есть дела важнее. Линия мужской косметики практически завершена, осталось придумать название. Да, и еще — может, стоит дать рекламу новой продукции в женском журнале? Статистика утверждает, что 70 процентов разных кремов, предназначенных для представителей сильного пола, покупают именно женщины.

Нет, но каков Руфус! Джина чувствовала себя совершенно опустошенной, униженной, спасти ее может только любимое дело, значит, надо очнуться и погрузиться в работу… К глазам подступили злые слезы, и через минуту Джина уже безудержно рыдала.

Когда она наконец подняла голову, взгляд случайно упал на ее отражение в висящем напротив зеркале. Джину неприятно поразило выражение покрасневших от слез глаз — злое, но… подавленное. Глаза женщины, потерявшей надежду.

Тряхнув головой, Джина прошла в ванную комнату и, отвернув золоченый кран, умылась холодной водой.

Отчаявшиеся женщины порой не отказываются от бутылочки… Стоп! Одеколон следует фасовать в красивые бутылочки запоминающейся формы, а на рекламной фотографии будут изображены двое: отец и сын. Отец, конечно, будет похож на президента Кеннеди до своего избрания — взъерошенная копна волос, высокий, небрежно элегантный. Отец приехал на выпускной бал сына. Тот радостно показывает ему диплом об окончании университета, а отец протягивает свой подарок — одеколон «Айви лиг». Таким образом Джина убьет сразу двух зайцев: привлечет к своей продукции и молодое поколение, и старое. Ну и женщин, естественно, ведь именно они станут покупать одеколон, не мужчинам же ходить за покупками.

Затея оказалась удачной, такого успеха даже трудно было ожидать. Но Джина этого еще не знала.

Сейчас она думала о том, что завтра о ее позоре раструбят все газеты. Об этом наверняка позаботятся Ринцлеры — эти-то своего не упустят. Ладно, пускай повеселятся.

Через два дня после инцидента у Рипли Моника Мартинс, как обычно, разбирала прессу и вырезала все, что касалось Джины. Прочитав очередную заметку, она в замешательстве откинулась на спинку стула. Придя в себя, Моника трясущейся рукой вырезала ее, потом еще несколько подобных и сложила заметки в специальную папку. Стоит ли показывать ее Джине?

Тут зазвонил телефон. Это была сама Джина.

— Принеси в мой кабинет все, что напечатано о приеме у Рипли, — приказала она так, словно ничего особенного не случилось.

— Да, конечно, миссис Гибсон, — дрожащим голосом отозвалась Моника.

— И впредь читай газеты с особым вниманием.

— Да, миссис Гибсон.

— У себя никаких вырезок не оставляй, все сразу же отправляй ко мне, — продолжила Джина.

Статей было великое множество, и Джина прочитала их все до одной.

Она расправится с Руфусом, она отомстит ему! Пока что конкретного плана не было, но это ничего, что-нибудь ей непременно придет в голову, и она уничтожит его, а «Картрайт фармацевтикалс» сотрет с лица земли.

 

Глава 67

Прошло три года со дня смерти Мириам, и все эти три года Джина чувствовала себя одинокой. Не с кем посоветоваться, некому поплакаться в жилетку. Что ж, значит, надо вести себя так, будто ничего не произошло.

В известном смысле «эпизод у Рипли», как она это называла, пошел ей на пользу, явившись своеобразным водоразделом ее деловой жизни. Кардинальным образом изменился и стиль поведения Джины.

От Кларенса Фаулера она уже избавилась, и теперь ничто не мешало ей впустить в свою жизнь других мужчин. Последовала целая серия любовников — высоких, статных, представительных: Джина часто появлялась в свете, и ей нужно было достойное сопровождение. Она выбирала их, как туфли или сумочку, к определенному наряду. А общество должно знать, что она желанна и пользуется успехом не только в бизнесе, но и в постели, для которой она держала одного более или менее постоянного любовника, Хамфри Грэя.

В общем, все складывалось удачно. Только в одном Джина потерпела полное фиаско. Ее дочь Скарлетт.

Толстая, прыщавая Скарлетт.

Ей уже исполнилось восемнадцать, но она до сих пор с упорством, достойным лучшего применения, отказывалась посещать дерматологов и диетологов, что временами доводило Джину до исступления.

Известнейший дерматолог доктор Литтлвуд, которого Джина совсем недавно приняла на работу в свою лабораторию, не сомневался, что, если бы ему хоть раз удалось переговорить со Скарлетт, та согласилась бы на лечение. Встреча состоялась, но — увы! — как только Скарлетт поняла, зачем ее привели, она повела себя непростительно грубо.

Шоколад она поглощала килограммами, словно не могла ни часу обойтись без сладостей, как наркоман без очередной дозы. И, как на всякого наркомана, никакие доводы рассудка, никакие уговоры на нее не действовали.

Господи, хоть бы она влюбилась, что ли! Уж кто-кто, а Джина прекрасно знала, какой силой обладает это великое чувство. Если признаться честно, она до сих пор хранила в сердце любовь к Руфусу, многочисленные поклонники и любовники не могли вытеснить ее.

Сидя в своей роскошной ванне, где так хорошо и спокойно думалось, Джина размышляла о том, что теперь она больше всего любит самое себя, это и понятно — ей не в чем себя упрекнуть, она вполне довольна собой и своими успехами.

Физиолог доктор Пэйсон как-то сказал ей: «У вашей дочери явные проблемы, связанные, быть может, с ненавистью к себе. Помимо всего прочего у нее разлад с окружающим миром. На нее налагает огромные обязательства жесткая, суровая дисциплина, связанная с многочасовыми занятиями музыкой. — Помолчав, он добавил: — Трудный случай, миссис Гибсон».

Позже, разговаривая в своем кабинете с доктором Литтлвудом, Джина спросила:

— Доктор, если я правильно поняла, от пагубной привычки мою дочь не излечат ни уговоры, ни даже любовное увлечение? Материнская любовь, например, или связь с мужчиной? Не возражаете, если я немного поразмышляю вслух?

— Буду рад помочь любым способом, — улыбнулся доктор Литтлвуд.

— Скарлетт просто необходимо влюбиться. Что вы об этом думаете?

— Мне кажется, она боится этого, потому и толстеет — чтобы казаться непривлекательной. Словно отгораживается от внешнего мира слоем жира.

— Это ясно как Божий день. — Джина сделала несколько кругов по комнате и вернулась за письменный стол. — Вот скажите, доктор, в какого мужчину, по вашему мнению, она могла бы влюбиться?

Доктор неопределенно пожал плечами, но промолчал.

— Понимаю, о чем вы думаете. Мол, она настолько дурна собой, что оттолкнет от себя любого, да? — Не дожидаясь ответа, Джина быстро продолжила: — Хотите, заключим пари? Если она влюбится и чувство будет ответным, ее жир растает, как снег весной.

— Какое уж тут пари, миссис Гибсон. Я полностью с вами согласен. У Скарлетт склонность к сладкому, но шоколад — это все-таки не героин.

— Великолепно, доктор, — Джина поднялась. — Очень рада, что мы с вами потолковали.

Припомнив теперь этот разговор, Джина удовлетворенно улыбнулась, вылезла из ванны и втерла в кожу лосьон из лечебных трав.

Мозг работал безостановочно. Она вообще привыкла быстро соображать и столь же быстро действовать. Как для профессионального гонщика, снижение скорости было для нее невозможно.

Итак, надо переговорить с Уорреном Мастерсом, тем самым, что позировал в роли отца для рекламного постера. Для Скарлетт он, конечно, староват, к тому же любит приволокнуться за женщинами гораздо старше себя, но Мастерс может подобрать подходящую кандидатуру…