РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ПИРОГИ

ПРОДУКТЫ:

1 банка сардин,

1/2 сардельки,

1 луковица,

душица,

1 банка индейских перчиков,

10 галет.

Способ приготовления:

Мелко накрошить луковицу. От себя посоветую вам положить маленький кусочек лука на темя — этим вы избежите слезотечения, которое случается всякий раз, когда начинаешь резать лук. Что касается слез, то беда не в том, что они льются, едва приступишь к резке, а в том, что иногда начнешь плакать от рези в глазах и не в силах остановиться. Не знаю, как с вами, а со мной это, по правде сказать, бывало. И не один раз. Мама говорила, потому это, что к луку я чувствительна, как Тита — моя двоюродная бабка.

А Тита, рассказывают, была настолько чувствительной, что, еще находясь в утробе моей прабабки, когда та резала лук, плакала, уему ей не было, — и плач ее был весьма громким, так что Нача, кухарка, а была она наполовину глухая, могла слышать его, не напрягаясь. Однажды рев стал таким сильным, что вызвал преждевременные роды. Прабабка и пикнуть не успела, как недоношенная Тита родилась на свет Божий прямо на кухонном столе среди запахов кипящего вермишелевого супа, тимьяна, лавра, кориандра, кипяченого молока, чеснока и, само собою, лука. Как вы, наверно, догадались, непременный шлепок по заднюшке тут не понадобился — новорожденная Тита ревмя ревела еще до этого, — может быть, знала загодя, что ей на роду написано прожить жизнь незамужней. Нача говорила, что Титу прямо вынесло на свет невиданным потоком слез, которые растеклись по столу и залили чуть ли не весь пол.

Вечером, когда страхов поубавилось и влага стараниями солнечных лучей испарилась, Нача замела с покрытого красной плиткой кухонного пола то, что осталось от слез. Этой солью она засыпала доверху пятикилограммовую торбу, и для готовки ею пользовались довольно долго. Столь редкостное рождение объясняет, почему душа Титы прикипела к кухне, на которой она и провела большую часть своей жизни с самого что ни на есть появления на свет. К тому же, когда ей было два дня от роду, ее отец, то бишь мой прадед, умер от сердечного удара. От нервного потрясения у Матушки Елены пропало молоко. Поскольку в ту пору порошкового молока или чего-то ему подобного не было и в помине, а кормилицу найти никак не могли, положение создалось прямо аховое — ведь голодную девочку надо было как-то кормить. Нача, которая по кухонной части знала все досконально да еще сверх того всякое разное, к делу не относящееся, вызвалась заняться питанием Титы, считая себя самой пригодной для того, чтобы «наладить желудок невинной крошки», хотя сама была незамужняя и бездетная. Она не умела ни читать, ни писать, но уж стряпуха была знаменитая. Матушка Елена ее предложение приняла с удовольствием, — печалей у нее хватало и без того, да и заботам по непростому управлению ранчо не было конца-краю, — где уж тут должным образом заниматься питанием и воспитанием детей, а еще и надлежащим кормлением новорожденной.

Поэтому-то Тита с того дня и осталась жить при кухне, где среди киселей и чаев выросла на зависть здоровой и привлекательной. Надо ли теперь объяснять, почему у нее развилось шестое чувство, связанное со всем, что относится к еде, и почему все ее жевательные инстинкты определялись кухонным распорядком? Едва поутру Тита чуяла, что фасоль сварилась, либо в полдень слышала, что вода как раз вскипела и пора ощипывать кур, либо под вечер унюхивала, что пекут хлеб к ужину, как тут же смекала: пора и ей требовать кормежки.

Порою она плакала безо всякого повода — это когда Нача крошила лук, но так как обе о причине этих слез знали, то и за плач это не считали. Даже превращали его в игру, так что в детстве Тита не различала, какие слезы от смеха, какие от горя. Для нее и смех был своего рода плачем.

По той же причине наслаждение едой она принимала за наслаждение жизнью. Да и легко ли для существа, познавшего жизнь через кухню, постигать мир за ее пределами. Этот огромный мир уходил от порога кухни в сторону комнат дома, потому что мир, граничивший с задней дверью кухни, за которой находились двор, садик и огород, принадлежал ей целиком, здесь она была хозяйкой. И этим отличалась от сестер, которых мир за пределами дома страшил самыми неведомыми опасностями. Игры на кухне казались им глупыми и рискованными, но Тита убедила их однажды, что нет удивительней зрелища, чем танец капель на хорошо раскаленном глиняном круге для выпекания маисовых лепешек — комале. Все то время, что Тита распевала, ритмично взмахивая мокрыми руками, с которых капли воды срывались «поплясать» на круге, Росаура сидела в углу, оторопело глядя на дивное представление. Гертрудис, наоборот, как всегда, когда дело касалось ритма, движений или музыки, целиком и с радостью отдалась игре. И Росауре не оставалось ничего другого, как попытаться сделать то же самое, но так как руки она намочила еле-еле и делала все с опаской, желаемого не добилась. Тогда Тита решила ей помочь и силком придвинула ее руки к самому кругу. Росаура стала сопротивляться, и эта борьба продолжалась до той поры, пока разозленная Тита не отпустила ее рук, — по инерции они упали на раскаленный глиняный круг! После знатной взбучки Тите было заказано впредь играть с сестрами на кухне. И подругой Титы по играм стала Нача. С той поры они вместе придумывали новые игры и занятия, всякий раз связанные с кухней. Так однажды, увидев на городской площади, как торговец мастерил фигуры животных из продолговатых воздушных шаров, они решили заняться тем же самым, используя фаршированные колбаски. Из-под их рук вышли не только всем известные, но и диковинные животные с лебедиными шеями, собачьими ногами и лошадиными хвостами, — всех не перечесть.

Трудности возникли, когда надо было колбаски жарить. Чаще всего Тита не давала расчленять свои создания. А соглашалась на это, причем добровольно, лишь когда начинали делать, рождественские пироги — их она любила больше всего на свете. И не только разрешала своих животинок резать, но и с удовольствием наблюдала, как их поджаривают.

А жарить колбаски для пирогов необходимо крайне внимательно, на малом огне, чтобы они не остались сырыми, но и не подгорели. Сразу же после того, как их снимают с огня, к ним подкладывают сардины, из которых заранее удалены косточки. Перед этим надо соскрести ножом черные пятнышки, которыми усыпана их кожица. Помимо сардин, в пирог кладут лук, нарубленные индейские перчики и молотую душицу. Прежде чем приняться за дело, надо, чтобы начинка немного постояла.

Тита испытывала тогда огромное наслаждение: так приятно, пока начинка еще не в пироге, вбирать в себя ее духовитый аромат, ведь запахи имеют ту особенность, что навевают воспоминания о прошлом с его звуками и ароматами, несравнимыми с теми, что тебя окружают в настоящем. Тите нравилось делать эту душистую ингаляцию, переноситься вместе с дымком и столь неповторимыми запахами в закоулки памяти.

Как ни пыталась она вспомнить, когда впервые услыхала запах этих пирогов, сделать это ей так и не удалось: скорее всего, еще до того, как она родилась. Может быть даже, именно редкостное сочетание сардин с колбасками настолько привлекло ее внимание, что вынудило решиться покинуть покой эфира, избрать чрево Матушки Елены, которая, став ей матерью, приобщила ее тем самым к роду Де ла Гарса, где так изысканно питались и таким особым способом пекли пироги. На ранчо Матушки Елены приготовление колбасок было чуть ли не ритуальным действом. За день до этого начинали чистить чеснок, мыть перчики и молоть специи. В работе надлежало участвовать всем женщинам дома: Матушке Елене, ее дочерям Гертрудис, Росауре и Тите, кухарке Наче и служанке Ченче. Под вечер они усаживались в столовой, за разговорами и шутками время летело незаметно, пока не начинало смеркаться и Матушка Елена не говорила: — На этом сегодня и кончим. Второй раз повторять не приходилось: после этой фразы все знали, что им делать. Сперва сообща прибирали на столе, а там уж каждая занималась своим: одна загоняла кур, другая набирала воду из колодца и разливала ее по кувшинам для завтрашнего стола, третья приносила дрова для камина. В этот день не гладили, не вышивали, не кроили. Затем все расходились по своим комнатам, читали и, помолившись, отходили ко сну. В один из таких вечеров, перед тем как Матушка Елена разрешила подняться из-за стола, Тита, которой тогда было пятнадцать лет, дрожащим голосом объявила, что Педро Мускис хочет прийти поговорить с нею.

— О чем же этот сеньор станет со мной говорить? — спросила Матушка Елена после бесконечно долгого молчания, от которого у Титы душа ушла в пятки. Еле слышно она ответила:

— Не знаю.

Матушка Елена смерила Титу взглядом, напомнившим ей о бесконечно долгих годах муштры, которая царила в их семействе, и сказала:

— Так передай ему, если он хочет просить твоей руки, пусть не приходит. Понапрасну потратит свое и мое время. Тебе хорошо известно: как самая младшая из женщин этого дома, ты должна будешь ходить за мной до дня моей смерти.

Сказав это, Матушка Елена спрятала в карман передника очки и тоном, близким к приказу, повторила:

— Сегодня на этом и кончим!

Тита прекрасно знала: правила общения в доме не допускали диалога, и, однако, первый раз в жизни она решилась поперечить матери.

— Все же я думаю, что…

— Ничего ты не думаешь, и точка! Никто ни в одном из поколений нашей семьи никогда не шел против этого правила, не хватало еще, чтобы это сделала одна из моих дочерей.

Тита опустила голову, и с той же неотвратимостью, с какой ее слезы упали на стол,

Как nf i3 на нее свой удар. С этого /а она и стол поняли, что ни смогут изменить направление неыx сил, которые принуждают его дес Титой ее судьбу, принимая на себя с того самого дня, как она родилась, ее горючие слезы, а ее — смириться с непостижимым решением матери. Как бы там ни было, Тита была с ним несогласна. Множество сомнений и вопросов теснилось в ее голове. К примеру, она не прочь была бы узнать, с кого началась эта семейная традиция. Неплохо было бы растолковать столь изобретательной персоне, что в ее безукоризненном замысле — обеспечить спокойную старость женщинам их рода — имелся небольшой изъян. Если допустить, что Тита не может выйти замуж, иметь детей, — кто будет тогда заботиться о ней самой, когда она одряхлеет? Какое решение в этих случаях считалось бы приемлемым? Или предполагалось, что дочери, которые останутся присматривать за своими матерями, не намного их переживут? А что сталось с женщинами, которые, выйдя замуж, не имели детей? О них-то кто позаботился? Более того, она хотела бы знать, какие исследования привели к заключению, что более сноровисто ухаживает за матерью младшая, а не старшая дочь? Принимались ли когда-нибудь во внимание доводы ущемленной стороны? Позволялось ли, по крайней мере, не вышедшим замуж познать любовь? Или даже это не допускалось?

Тита прекрасно понимала, что все эти мысли неизбежно лягут в архив, где хранятся вопросы без ответов. В семействе Де ла Гарса подчинялись — и точка. Матушка Елена, не удостоив больше Титу ни малейшего внимания, взбешенная покинула кухню и за всю неделю ни разу не обратилась к ней.

Возобновление прерванных отношений произошло, когда, просматривая шитье чад и домочадиц. Матушка Елена отметила, что, хотя работа Титы самая распрекрасная, она не наметала шитье перед тем, как его прострочить.

— Поздравляю тебя, — сказала она. — Стежки безукоризненные, но надо было их сперва наметать, не так ли?

— Зачем? — возразила Тита, пораженная тем, что наказание молчанием отменено.

— Придется все распороть. Наметаешь и прострочишь заново, а после придешь показать. Чтобы не забывала: ленивый да скупой дважды путь проходят свой.

— Ведь это когда ошибаются, а вы сами только что сказали, что мое шитье самое…

— Снова бунтуешь? Да как ты осмелилась шить не по правилам!..

— Прости меня, мамочка. Я больше не буду.

Этими-то словами ей и удалось унять гнев Матушки Елены. Слово мамочка она произнесла с особым старанием в надлежащий момент и надлежащим голосом. Мать считала, что слово матушка звучит несколько пренебрежительно, и приучила дочерей с самого детства при обращении к ней пользоваться только словом мамочка. Единственная, кто противилась этому или произносила это слово неподобающим тоном, была Тита, из-за чего она схлопотала бессчетное число оплеух. Но как хорошо она произнесла его на этот раз! Матушка Елена испытала удовлетворение при мысли о том, что, скорее всего, ей удалось сломить упрямство младшей дочери. Однако эта уверенность просуществовала недолго: на следующий день в доме появился в сопровождении своего отца Педро Мус-кис с намерением испросить руки Титы. Их приход вызвал большой переполох. Визита не ждали. За несколько дней до этого с братом Начи Тита послала Педро записку с просьбой отказаться от его намерений. Брат Начи поклялся, что послание дону Педро передал. И все же они заявились. Матушка Елена приняла их в гостиной, держалась она весьма любезно и изложила им соображения, по которым Тита не может выйти замуж.

— Конечно, Вы желаете, чтобы Педро женился, и я хотела бы обратить Ваше внимание на мою дочь Росауру, она старше Титы лишь на два года, никакими обязательствами не связана и готова выйти замуж…

Услыхав это, Ченча едва не опрокинула на Матушку Елену поднос с кофе и печеньем, которые она принесла, чтобы угостить дона Паскуаля и его сына. Извинившись, она поспешно ретировалась на кухню, где ее ожидали Тита, Росаура и Гертрудис, и подробнейшим образом поведала им то, что происходит в гостиной. Она ворвалась, как тайфун, и все тут же прекратили свои занятия, чтобы не упустить ни словечка.

На кухне они собрались, чтобы приняться за рождественские пироги. Из самого названия явствует, что пироги эти пекутся на рождественские праздники, но на этот раз их делали на день рождения Титы. Тридцатого сентября ей исполнялось шестнадцать лет, и она хотела отпраздновать годовщину одним из своих наилюбимейших блюд.

— Это как же! Матушка-то ваша что говорит, будто готова к свадьбе, словно это пирог какой с перцем испечь! Надо же! А это все не одно и то же! Взять да заменить лепешки на пирожки, ну дела!..

Ченча так и сыпала всякого рода замечаниями, пересказывая им, на свой манер, конечно, сцену, при которой она только что присутствовала. Тита знала, какой выдумщицей и вруньей бывала Ченча, поэтому не позволила печали овладеть своим сердцем. Она отказывалась верить тому, что услышала. Выказывая безразличие, она продолжала разрезать свежеиспеченные хлебцы для сестер и Начи, которые готовились их начинять.

Лучше всего печь хлебцы дома, а когда это не представляется возможным, самое верное — заказать их в пекарне, но размером поменьше: большие не так подходят для этого блюда. После начинки хлебцы минут на десять ставят в печь и подают к столу горячими. Но лучше оставить их на ночь завернутыми в тряпицу — тогда хлебец лучше пропитается жиром колбаски.

Тита заканчивала начинять пироги, которые готовились к следующему дню, когда Матушка Елена вошла в кухню сообщить, что она согласна на женитьбу Педро, но — только на Росауре.

Услышав подтверждение новости, Тита ощутила, будто во всем ее теле вдруг наступила зима: мороз был таким сильным и сухим, что ей обожгло щеки, они стали красными-красными, точь-в-точь как лежавшие перед ней яблоки. Этот охвативший Титу холод еще долго не отпускал ее, ничто не могло его смягчить, даже слова Начи, пересказавшей подслушанный ею разговор дона Паскуаля Мускиса и его сына, когда она провожала их к воротам ранчо. Нача шла впереди, стараясь делать шаги поменьше, чтобы лучше слышать беседу отца с сыном. Дон Паскуаль и Педро шли медленно и говорили тихими голосами, сдавленными от раздражения.

— Зачем ты это сделал, Педро? Согласившись на брак с Росаурой, мы оказались в смешном положении. Где же любовь, в которой ты клялся Тите? Выходит, ты не хозяин своему слову?

— Да хозяин я слову! Но если тебе напрочь отказывают в женитьбе на любимой девушке и единственный выход, который тебе оставляют, чтобы быть к ней как можно ближе, это женитьба на ее сестре, — разве Вы не приняли бы то же самое решение, что и я?

Наче удалось расслышать не весь ответ — в этот момент их пес Пульке с лаем помчался за кроликом, которого он принял за кошку, — а только конец фразы.

— Выходит, ты женишься не по любви?

— Нет, отец, я женюсь именно потому, что испытываю безграничную и неувядающую любовь к Тите.

С каждым шагом становилось все труднее слышать их голоса, заглушаемые шорохом сухой листвы под ногами. Было странно, что Нача, которая к тому времени была изрядно глуховата, расслышала их беседу. Конечно, Тита в душе поблагодарила ее за рассказ, однако с той поры она относилась к Педро с холодной уважительностью. Говорят, глухой не слышит, но сочиняет. Может быть, Наче припомнилось то, что и сказано-то не было. В эту ночь ничто не могло заставить Титу уснуть, она не знала, как выразить то, что испытывала. Жаль, что в ту пору в космосе еще не были открыты черные дыры, потому что тогда она могла бы очень просто объяснить, что в ее груди черная дыра, через которую в нее и просачивался бесконечный холод.

Всякий раз, когда она закрывала глаза, перед ней явственно вставали картины той рождественской ночи, год назад, когда Педро и его семья были впервые приглашены к ним в дом на ужин, — при этом мороз в ее душе усиливался. Несмотря на то, что прошло время, она могла отчетливо вспомнить звуки, запахи, шуршание праздничных платьев по только что навощенному полу и беглые, поверх плеча, взгляды Педро… Ах, эти взгляды! Она несла к столу поднос со сладким желточным желе, когда ощутила жаркий, прожигающий кожу взгляд. Она оглянулась, и ее глаза встретились с глазами Педро. В этот момент она ясно поняла, что должен испытывать пончик при соприкосновении с кипящим маслом. Было настолько реальным ощущение жара, охватившего все ее тело, что в страхе от того, не высыпят ли у нее, как у пончика, пупырышки по всему телу, — на лице, животе, на сердце, на грудях, — Тита не смогла выдержать этот взгляд и, опустив глаза, быстро пересекла гостиную в противоположном направлении, в ту сторону, где Гертрудис педалировала на пианоле вальс «Юные очи». Она оставила поднос на столике посреди гостиной, рассеянно взяла попавшийся ей по пути бокал с ликером «Нойо» и присела возле Пакиты Лобо с соседнего ранчо. Установившаяся дистанция между ней и Педро ничуть не помогла — Тита чувствовала, как струится по ее жилам охваченная пламенем кровь. Густой румянец покрыл ее щеки, она не знала, куда спрятать взгляд. Пакита заметила, что с ней происходит нечто странное, и, весьма озабоченная этим, завязала с ней разговор:

— Вкусный ликерчик, не правда ли?

— Простите?..

— Тита, ты рассеянная какая-то. Что

С тобой?

— Да, да… Большое спасибо.

— В твоем возрасте порой не зазорно пригубить немного ликера, птичка. Но скажи, твоя матушка разрешает тебе это? Мне кажется, ты возбуждена и вся дрожишь, — и заботливым тоном добавила: — Лучше не пей больше, а то цирк получится.

Только этого не хватало! Чего доброго, Пакита Лобо решит, будто она пьяна. Тита не могла допустить, чтобы у той осталась хотя бы тень сомнения, — еще нашушукает про это Матушке Елене. Страх перед ней заставил ее на время забыть о существовании Педро, и она постаралась вести себя так, чтобы Пакита ни на миг не усомнилась в ясности ее рассудка и в живости ее ума. Она поболтала с ней о некоторых слухах и разных пустяках. Сверх того она поведала Паките рецепт ликера «Нойо», которым та восхитилась. На этот ликер уходит четыре унции косточек абрикоса альберчиго и полфунта косточек простого абрикоса, все это заливают одним асумбре воды и оставляют на двадцать четыре часа, чтобы косточки размякли, после чего их перемалывают и настаивают на двух асумбре водки, срок выдержки пятнадцать дней. После чего делается перегонка. Когда два с половиной фунта хорошо толченного сахара растворятся в воде, добавляют четыре унции апельсинного цвета, все это перемешивается и процеживается. И, чтобы у Пакиты не оставалось сомнения по поводу физического и умственного состояния Титы, она как бы вскользь напомнила ей, что один асумбре содержит 2,016 литра, ни больше ни меньше.

Так что, когда Матушка Елена подошла, чтобы спросить Пакиту, хорошо ли о ней заботятся, та с воодушевлением ответила:

— Я чувствую себя превосходно! У тебя чудесные дочери. И беседовать с ними одно удовольствие!

Матушка Елена велела Тите отправиться на кухню за сандвичами, чтобы обнести ими присутствующих. Педро, который совсем не случайно оказался рядом, вызвался помочь ей. Не зная, что ответить, Тита торопливо пошла в сторону кухни. Близость Педро заставила ее нервничать. Она вошла в кухню и стремительно направилась к подносу с аппетитными сандвичами, которые на кухонном столе покорно ожидали своей участи — быть съеденными.

Навсегда запомнила она случайные касания их рук, когда оба в одно и то же время нескладно ухватились за поднос.

Именно тогда Педро и объяснился ей в любви.

— Сеньорита Тита, я хотел воспользоваться случаем поговорить с Вами с глазу на глаз и сказать, что я очень люблю Вас. Я знаю, что это объяснение самонадеянно и поспешно, но так трудно приблизиться к Вам, и я решил сделать это не позднее сегодняшнего вечера. Единственное, о чем я Вас прошу, так это чтобы Вы мне сказали, могу ли я надеяться на Вашу взаимность?

— Я не знаю, что Вам ответить, дайте мне время подумать.

— Нет, никак не могу, я нуждаюсь в ответе именно сейчас. Любовь не размышляет, ее чувствуешь или не чувствуешь. Я человек немногих, но очень твердых слов. Клянусь Вам, что моя любовь будет с Вами вечно. А Ваша? Вы испытываете то же самое по отношению ко мне? — Да!

Конечно, тысячекратно «да»! С этого вечера она полюбила его навсегда. И вот теперь она должна была от него отказаться. Нельзя желать будущего мужа своей сестры. Она должна была каким-то образом изгнать его из своих мыслей, чтобы уснуть. Она принялась есть рождественский пирог, который Нача поставила ей на ночной столик вместе со стаканом молока. Множество раз до этого пирог давал блестящие результаты. Нача с ее огромным опытом знала: не было такой печали, которая бы не улетучивалась, едва Тита бралась за вкуснейший рождественский пирог. Но на этот раз было не так. Пустота, которую она ощущала в желудке, не исчезала. К тому же она почувствовала приступ тошноты. И поняла: пустота не от голода — скорее всего, это было леденящее чувство боли. Надо было как-то освободиться от этого беспокоящего холода. Перво-наперво она надела шерстяное белье и залезла под тяжелое одеяло. Но холод не исчез. Тогда она натянула связанные из шерсти башмачки и накрылась еще двумя одеялами. Напрасные усилия. Наконец она достала из своего швейного столика покрывало, которое начала вязать в день, когда Педро заговорил с ней о браке. Такое вязанное крючком покрывало можно было закончить приблизительно за год. Как раз за то время, какое, по предположению Педро и Титы, должно было пройти до их вступления в брачный союз. Она решила закончить вязанье: зачем пропадать шерсти! И принялась яростно вязать: вязала и плакала, плакала и вязала, пока к рассвету не закончила покрывало и не накрылась им. И это не помогло. Ни в эту ночь, ни во все последующие ночи ее жизни она так и не могла согреться.

Продолжение следует…

Очередное блюдо:

Пирог Чабела (Свадебный).