ПЕРЕПЕЛКИ В ЛЕПЕСТКАХ РОЗ

ПРОДУКТЫ:

12 роз, желательно красных,

12 каштанов,

2 ложки масла,

2 ложки маисового крахмала,

2 капли розовой эссенции,

2 ложки аниса,

2 ложки меда,

2 головки чеснока,

6 перепелок,

1 питайя (кисло-сладкий плод кактуса того же названия)

Способ приготовления:

Со всеми предосторожностями оборвать лепестки роз, с таким расчетом, чтобы не поранить пальцы. Помимо того, что уколы крайне болезненны, пропитавшиеся кровью лепестки могут не только изменить вкус мясного блюда, но и вызвать небезопасную химическую реакцию.

Но разве могла Тита помнить об этой маленькой детали, испытывая сильное волнение после того, как получила из рук Педро букет роз! Это было первое глубокое переживание со дня свадьбы ее сестры, когда она услышала любовное признание Педро, услышала о его чувствах по отношению к ней, которые он скрывал от сторонних глаз. Матушка Елена с присущей ей сметливостью и живостью ума догадывалась, что могло произойти, если бы Педро и Тита получили возможность остаться наедине. Вот почему, являя верх изобретательности, она делала все возможное, чтобы держать обоих подальше от взглядов и рук друг друга. Не учла она лишь одну маленькую деталь. Со смертью Начи Тита оставалась единственной женщиной в доме, способной занять ее место на кухне, а именно здесь от недреманного ока матери ускользали не только запахи кушаний и то, какие они на вкус и на вид, но и то, какие чувства ОНИ МОГЛИ вызывать.

Тита была последней в длинном ряду кухарок, с доколумбовских времен передававших из поколения в поколение секреты кухни, — она-то и была выбрана жрицей в древний храм кулинарии. Назначение ее официальной кухаркой ранчо было встречено домашними очень хорошо. Тита приняла пост с удовольствием, несмотря на то что ее так печалило отсутствие Начи. Ее неожиданная смерть повергла Титу в крайнее уныние. Со смертью Начи она почувствовала себя крайне одинокой, словно умерла ее настоящая мать. Педро, желая помочь ей выйти из этого состояния, решил, что было бы неплохо принести ей букет роз в первую годовщину ее воцарения на кухне ранчо. Совершенно по-другому поняла его поступок жена, ожидавшая первенца, и, когда Росаура увидела Педро с букетом в руках, подносящего этот букет не ей, а Тите, она разразилась рыданиями и тут же покинула залу.

Хватило одного начальственного взгляда Матушки Елены, чтобы Тита сообразила: из-за стола выйти, цветы выбросить! Педро догадался о своей дерзости слишком поздно. Матушка Елена, наградив его соответствующим взглядом, дала понять, что еще не поздно загладить вину, и он тут же, попросив прощения, бросился искать Росауру. Тита с такой страстью прижимала букет, что, когда она пришла на кухню, цветы, изначально розового цвета, стали красными от крови, сочившейся из ее рук и грудей. Надо было быстро придумать, что с ними делать. Они были такие красивые!

Невозможно было выбросить их в мусорный ящик потому, во-первых, что никогда раньше она не получала цветов, а во-вторых, потому, что их ей подарил Педро. Внезапно она услышала внятный голос Начи, диктующей один из доколумбовских рецептов с использованием лепестков розы. Тита когда-то знала его, но тут требовались фазаны, которых на ранчо никогда не выращивали.

Зато были перепелки, и она решила немного подправить рецепт, чтобы непременно использовать цветы Педро.

Не думая больше ни о чем, она вышла на двор и принялась гоняться за перепелками. Поймав семь из них, Тита запустила их в кухню и приготовилась забивать, что было для нее весьма не простым делом, если учесть, что она их выращивала и выкармливала в течение долгих дней.

Набрав побольше воздуха в грудь, она схватила первую перепелку и без охоты свернула ей шейку, вспоминая, как это столько раз на ее глазах делала Нача, но усилия к этому она приложила слабые, так что несчастная перепелка не умерла, а принялась с жалобным писком носиться по кухне со свисающей набок головкой. Эта картина ее ужаснула. Она поняла: нельзя быть малодушной, когда убиваешь, делать это надо уверенно, чтобы не причинять живому существу излишних мучений. И она подумала, как было бы хорошо иметь силу Матушки Елены — та убивала сразу, одним махом, безо всякой жалости. Впрочем, если хорошенько подумать, то нет. Она, Тита, является исключением: разве ее не начали убивать с детства, мало-помалу, все еще не нанося смертельный удар? Разве свадьба Педро с Росаурой не превратила ее в ту же перепелку с полуоткрученной головой и разбитой душой? И прежде, чем позволить, чтобы перепелка испытала те же муки, что и она, движимая состраданием, она со всей решимостью быстрехонько ее прикончила. С другими дело пошло куда быстрее. Она лишь старалась убедить себя, что каждая перепелка подавилась яйцом всмятку, вот она из жалости и освобождает ее от страданий — раз! — и головка откручена. Когда Тита была маленькой, ей много раз хотелось умереть, только бы не есть на завтрак обязательное яйцо всмятку. Матушка Елена была непреклонна. Тита чувствовала, как сильным спазмом схватывало пищевод, не способный продвигать какую-либо пищу, пока мать не заставляла ее проглотить кусочек хлеба, что оказывало чудотворное действие: спазм исчезал, и яйцо как ни в чем не бывало проскальзывало в пищевод. Она почувствовала себя спокойнее и действовать стала с большей расторопностью. Казалось, сама Нача, вселившись в нее, ощипывает птиц, потрошит их и ставит жарить.

После ощипывания и потрошения их укладывают на противень и связывают им лапки, чтобы придать жертвам более достойную позу, после чего жарят в масле, поперчив и посолив по вкусу.

Ощипывать следует всухую, потому что при ошпаривании вкус мяса меняется. Это один из бесчисленных секретов кухни, приобретаемых на практике. Так как Росауру никогда не тянуло на кухню с того дня, как она сожгла руки, то, естественно, она не ведала ни об этой, ни о многих других гастрономических премудростях. Однако то ли для того, чтобы понравиться своему супругу, то ли для того, чтобы посостязаться с Титой на ее же территории, а только однажды она попыталась стряпать. Когда Тита хотела дать ей несколько дружеских советов, Росаура оскорбилась и попросила оставить ее на кухне одну.

Нетрудно догадаться, что рис в этот день слипся, мясо было пересолено, а сладкое пригорело. Никто за столом не решился выказать какое-либо неудовольствие после того, как Матушка Елена задумчиво опередила всех следующим умозаключением:

— Росаура стряпала впервые, и я думаю, что все это приготовлено неплохо. Как Вы считаете, Педро?

Педро, сделав героическое усилие, ответил, никак не желая задеть супругу.

— Что ж, для первого раза не так уж и плохо…

Разумеется, в тот вечер вся семья маялась животами, что было сущей напастью, однако не такой, какая обрушилась на ранчо теперь. Соединение крови Титы с лепестками роз, подаренных ей Педро, оказалось поистине вредоносным.

Когда садились за стол, некоторая напряженность ощущалась, но все было относительно спокойно до той поры, пока не подали перепелок. Не удовольствовавшись тем, что вызвал ревность жены, Педро, отведав первый кусочек мясного, не мог удержаться, чтобы не воскликнуть, закатив глаза от истинного наслаждения:

— М-м-м! Пища богов!

Матушка Елена, хотя и признала рагу вкусным, недовольная обмолвкой Педро, сказала:

— Соли многовато. Росаура, сославшись на тошноту и обморочное состояние, не проглотила и трех кусков. А вот с Гертрудис, наоборот, произошло нечто странное.

Похоже, что еда, которую она отведала, вызвала в ней крайнюю степень полового возбуждения. Внезапно она ощутила в ногах нарастающий жар. Какой-то зуд в самом центре тела не позволял ей сидеть смирно. Она начала потеть и воображать, что испытывала бы, сидя верхом на лошади в обнимку с солдатом армии Панчо Вильи — одним из тех, кого она неделей раньше заприметила, когда он въезжал на городскую площадь, распространяя запах пота, земли, тревожных и неясных рассветов, жизни и смерти. Она направлялась на рынок в компании со служанкой Ченчей, когда увидела, как он въезжает на одну из площадей города Пьедрас-Неграс. Он двигался впереди отряда и, по всей видимости, был командиром. Их взгляды встретились, и то, что она прочитала в его глазах, заставило ее содрогнуться. Она увидела в них множество ночей у костра, желание быть. с женщиной, которую бы он мог целовать, с женщиной, которую бы он мог обнимать, с женщиной… вроде нее…. Гертрудис достала платок в надежде, что вместе с потом она удалит и все свои греховные мысли.

Напрасно! Что-то необъяснимое творилось с ней. Она хотела найти опору в Тите, но у той был отсутствующий вид, и, хотя она прямо сидела на стуле, в ее глазах не было признаков жизни. Казалось, что под воздействием какого-то странного алхимического эффекта все ее существо растворилось в подливке из роз, в перепелиных тушках, в вине, в каждом из запахов душистого блюда. Вместе с ними она проникала в тело Педро — сладострастная, ароматная, жаркая, бесконечно чувственная.

Казалось, что они открыли некий новый шифр любовной связи: Тита была передатчиком, Педро — приемником, а Гертрудис той счастливицей, которой через еду удалось перехватить эти дивные сексуальные волны.

Педро не оказывал сопротивления, он позволил Тите дойти до самых потаенных уголков своего существа, при этом они не могли отвести друг от друга взгляда. Он сказал ей:

— Никогда не пробовал ничего более изысканного. Большое спасибо.

В самом деле, рагу было восхитительным. Розы придали ему поразительно тонкий вкус.

Когда лепестки оборваны, их толкут с анисом в большой трехногой ступе. Каштаны по отдельности выкладывают на комале для поджарки, очищают от кожуры и варят. Затем из них делают кашицу. Отдельно поджаривают мелко накрошенный чеснок. Когда он приобретет вид цуката, к нему добавляют каштановую кашицу, перемолотую питайю, мед, лепестки розы и соль по вкусу. Чтобы соус несколько загустел, можно добавить две ложечки маисового крахмала. И наконец все это пропускают через сито с добавлением не более чем двух капель розовой эссенции, — ни в коем случае не больше: от чрезмерно сильного аромата кушанье может потерять надлежащий вкус. После того как все это поспеет, соус снимают с огня. Перепелки погружаются в соус только на десять минут, лишь для того чтобы они пропитались запахом, после чего они из соуса вынимаются.

Аромат розовой эссенции был настолько крепок, что ступа, в которой Тита истолкла лепестки, пахла еще несколько дней.

Гертрудис должна была вымыть ее вместе с другой кухонной утварью. Эту работу она каждый раз после еды проделывала на дворе, где бросала живности то, что оставалось в кастрюлях. Так как кастрюли и казаны были больших размеров, лучше всего было мыть их под краном дворового слива. Однако сегодня, когда на обед было подано рагу из перепелок, она попросила об этом Титу. Гертрудис чувствовала, что сделать это ей будет не под силу. На всем ее теле выступил обильный пот, он был розового цвета и источал приятный и дурманящий запах роз. Она испытала неодолимое желание принять душ и побежала сделать необходимые приготовления.

В свое время на задней части двора, рядом с птичником и амбаром, Матушка Елена приказала устроить временный душ. Это было небольшое строение из досок с изрядными щелями, сквозь которые всегда7 можно было разглядеть, кто принимает, душ. В любом случае, это был первый душ, о котором узнали в округе. Его придумал племянник Матушки Елены, живший в городе Сан-Антонио, что в Техасе. Это был двухметровой высоты куб, вмещавший около сорока литров воды. Воду надо было наливать заранее, и уж она сама текла по законам земного тяготения. Стоило довольно больших усилий поднимать полные бадьи по деревянной лестничке, зато потом было настоящим наслаждением одним поворотом крана пускать воду и ощущать, как она обдает все тело сразу, а не малыми порциями, как это бывало, когда мылись, окатываясь водой из ковшика. Через несколько лет американцы, заплатив племяннику сущую мелочь за его изобретение, этот душ приобрели и усовершенствовали. Они произвели тысячи таких душей, правда, без присовокупления к ним упомянутого резервуара, поскольку для подачи воды использовали водопроводные трубы.

Если бы Гертрудис знала об этом! Бедняжка раз десять карабкалась к баку с полными бадьями воды. Она едва не потеряла сознание, так как этот нечеловеческий труд усилил всеохватывающее жжение, которое она испытывала.

Единственное, что ее воодушевляло, так это мечта об освежающем душе, который вознаградит ее за все труды, но, к несчастью, воспользоваться им она не смогла: капли воды, летевшие из душа, не достигали ее кожи, так как на лету испарялись, не коснувшись ее. Жар, исходивший от ее тела, был настолько сильным, что древесина начала потрескивать и тлеть. Испытывая ужас от того, что, охваченная языками пламени, она может погибнуть, Гертрудис в чем мать родила выскочила из этой каморки.

К этому времени запах роз, источаемый ее телом, унесся далеко-далеко к предместью города, где революционеры и федералисты завязали жестокое сражение. Среди них выделялся храбростью тот самый панчовильист, который неделей раньше, въезжая в Пьедрас-Неграс, столкнулся с Гертрудис на площади. Розовое облако достигло его, обволокло и повлекло в сторону ранчо Матушки Елены, куда он и поскакал во весь опор. Хуан, а именно так звали этого субъекта, оставив недобитым полуживого противника, покинул поле сражения, совершенно не соображая, для чего он это делает. Неведомая сила направляла его действия. Им двигало мощное желание как можно скорее неведомо где достичь встречи с неведомо чем. И это ему было нетрудно. Его вел запах тела Гертрудис. Он поспел в самое время и приметил, что она бежит через поле. Тогда-то он и понял, для чего примчался сюда. Эта женщина неотвратимо нуждалась в мужчине, который погасил бы всеохватывающий огонь, разгоравшийся в глубине ее тела.

В мужчине, который, как и она, нуждался бы в любви, в мужчине, подобном ему.

Гертрудис остановилась, едва увидела, что он приближается к ней. Обнаженная, с распущенными, спадавшими до пояса волосами, излучающая негасимое сияние — в ней как бы слились ангелица и дьяволица. Тонкость ее лица и совершенство девственно-непорочного тела контрастировали со сладострастной чувственностью, порывисто исторгавшейся из ее глаз, изо всех ее пор. Это стремление, соединившись с похотливым желанием, которое Хуан так долго сдерживал, воюя, сделало их встречу поистине захватывающей.

Не переставая галопировать, дабы не терять понапрасну время, Хуан, перегнувшись, обхватил ее за талию, поднял и усадил в седло впереди себя и лицом к себе, поудобнее устроил ее и помчал. Лошадь, по всей вероятности, также ведомая наущениями свыше, продолжала скакать галопом, как если бы в точности уяснила конечную диспозицию, хотя Хуан и отпустил поводья, чтобы как можно крепче обнимать и как можно горячее целовать Гертрудис. Движения лошади сопряглись с движениями их тел в момент совершения ими их первого прелюбодейственного акта во весь опор по пересеченной местности.

Все произошло так стремительно, что эскорт, сопровождавший Хуана и пытавшийся его перехватить, так и не смог этого сделать. Потеряв всякую надежду, соратники сделали полуразворот и ускакали, и сообщение, которое они привезли, гласило, что капитан неожиданно спятил во время сражения, по каковой причине дезертировал из армии. Так, в основном, и пишется история через посредство показаний очевидцев, что не всегда соответствует действительности. Точка зрения Титы, к примеру, по поводу случившегося решительно опровергала мнение революционеров. Перемывая кухонную утварь, она могла видеть со двора, где находилась, абсолютно все. Она не упустила ни одной детали, несмотря на то что взгляд ей застили туча розового пара и языки пламени от загоревшегося банного закутка. Стоявший рядом с ней Педро также имел прекрасную возможность наблюдать за этим спектаклем, когда, желая совершить моцион, вышел во двор в поисках своего велосипеда.

Словно зачарованные зрители в кино, Педро и Тита со слезами на глазах следили за отважной четой, предававшейся любви, которая им самим была заказана. Был момент, один только миг, когда Педро мог переменить ход истории. Взяв Титу за руку, он решился произнести:

— Тита…

Только это. Ему не хватило времени, чтобы сказать еще что-то. Грубая действительность помешала этому: послышался крик Матушки Елены, спрашивающей, что происходит. Если бы Педро попросил Титу бежать с ним, она не задумалась бы ни на одну секундочку, но он этого не сделал, поспешно оседлав велосипед и выместив свое бешенство на педалях. В его сознании никак не мог стереться образ Гертрудис, бежавшей по полю в чем мать родила! Ее огромные груди, болтавшиеся из стороны в сторону, зачаровали его. Никогда прежде не видел он нагую женщину. В интимных связях с Росаурой он ни разу не испытал желания увидеть или приласкать ее обнаженное тело. В этих случаях он неизменно использовал брачное покрывало, которое оставляло для обозрения лишь благородные части супружеского тела. Закончив свое дело, он удалялся в заднюю комнату, прежде чем жена раскрывалась. И сейчас в нем проснулось назойливое желание видеть Титу как можно дольше без какой-либо одежды.

Чтобы вызнать, высмотреть до последнего сантиметра кожи: каким было ее статное влекущее тело? Скорее всего, она походила на Гертрудис — ведь они сестры.

Единственной частью тела Титы, знакомой ему, помимо ее лица и рук, была плотная икра, которую ему довелось увидеть. Это воспоминание мучило его по ночам. Ему страстно хотелось обласкать это место, потом все тело, подобно тому, как у него на глазах это сделал человек, похитивший Гертрудис, — жарко, необузданно, сладострастно!

Со своей стороны Тита попыталась крикнуть Педро, чтобы он подождал ее и увез подальше отсюда — туда, где им не мешали бы любить друг друга, где еще не изобрели правил, которым надо следовать и которые надо уважать, где не было бы матери, — но с губ ее не слетело ни единого звука. Слова, застревая в горле, одно за другим умирали, прежде чем зазвучать.

Она чувствовала себя такой одинокой, такой покинутой! Последний индейский перчик в соусе из орехов и пряностей, оставшийся на подносе после большого приема гостей, не чувствовал бы себя так отвратительно. Не один раз, когда на кухне никого не было, Тита заставляла себя уминать эти деликатесы, не допуская и мысли, что они попадут в мусорное ведро. Гости деликатно оставляли на подносе несъеденный перчик, чтобы не выказать свое обжорство, и, хотя им очень хотелось бы его слопать, никто на это не решался. Пройти мимо аршированного перчика, содержащего все мыслимые запахи, сладкого, как аситрон (Конфитюр из кактусового растения биснага), пикантного, как перец-чиле, тонкого по вкусу, как соус из ореха и пряностей, освежающего, как гранат, — замечательного перчика под соусом из орехов и пряностей! Пропитанного всеми тайнами любви, но оставленного на подносе из-за каких-то правил приличия!

Да будут прокляты эти правила вместе с руководством Карреньо! Не по их ли милости ее телу суждено медленно увядать без всякой надежды на леремену? Будь проклят Педро, такой добропорядочный, такой вежливый, такой мужественный, такой… такой любимый!

Если бы Тита ведала в тот день, что недолго ждать поры, когда она познает любовь плотскую, она бы так не убивалась.

Новый окрик Матушки Елены пресек ее мудрствования и заставил поискать приличествующий ответ. Она не знала еще, что сказать матери: сказать ли сперва, что горит задняя часть двора или что Гертрудис удрала с панчовильистом на лошади и при том… вся раздетая?

Она решилась на версию, по которой ненавидимые Титой федералисты, налетев гурьбой, подожгли душ и умыкнули Гертрудис.

Матушка Елена во всю эту историю поверила и от горя слегла, но она едва не преставилась, когда через неделю узнала из уст отца Игнасио, приходского священника из города (а как он об этом проведал, известно одному Господу Богу), что Гертрудис работает в борделе на Границе (Имеется в виду северная, граничащая с США область Мексики). С той поры Матушка Елена запретила упоминать имя дочери и приказала сжечь все ее фотографии и свидетельство о рождении.

Однако ни огонь, ни годы не смогли вытравить всепроникающий запах роз, источаемый тем местом, где когда-то был душ, а ныне расположена автостоянка. Точно так же ни огонь, ни годы не смогли стереть в памяти Педро и Титы картину, свидетелями которой они были. С этого дня перепелкам в лепестках роз неизменно сопутствовало немое воспоминание о столь захватывающем событии. В ознаменование свободы, которую обрела ее сестра, Тита готовила это яство каждый год, уделяя особое внимание декорированию перепелок.

Перепелки выкладываются на большое блюдо и поливаются соусом, в центре помещается целая роза, а вокруг — лепестки; можно подавать перепелок всех вместе на общем блюде, а можно на тарелках по отдельности. Тите второй способ нравился больше, ибо при этом, когда надо было взять перепелку, не нарушалась гармония целого. Именно так она и описала это ку-, шанье в кулинарной тетради, которую начала заполнять в ночь после того, как связала добрый кусок покрывала. Пока Тита вязала, в ее голове проносился и проносился образ бегущей по полю Гертрудис, перемежаемый домыслами по поводу того, что могло происходить после, когда сестра совсем исчезла из виду. Разумеется, воображение Титы в этом смысле было достаточно ограниченным, учитывая отсутствие какого-либо опыта.

Девушку снедало любопытство: носит ли теперь Гертрудис поверх наготы какую-нибудь одежду или по-прежнему ходит… нагишом! Ее беспокоило, не зябнет ли Гертрудис, как она сама, и пришла к заключению, что нет, не зябнет. Скорее всего, где-нибудь поблизости есть огонь, а так как она находится в объятиях своего мужчины, то уж точно не должна зябнуть.

Внезапная мысль, поразившая ее, заставила Титу вскочить и поглядеть на звездное небо. Она знала, каким могущественным может быть пламенный взгляд, — не ее ли собственная плоть испытала это?

Такой взгляд может воспламенить само солнце. А если так, что произошло бы, если бы Гертрудис поглядела на одну из звезд? Да уж конечно, жар ее воспламененного любовью тела вместе с ее взглядом, не потеряв энергии, одолел бы беспредельный простор, пока не коснулся бы звезды, на которую она глядела. Разве огромные звезды не прожили миллионы лет благодаря тому, что старались улавливать пылающие лучи, которые ночь за ночью посылают влюбленные всего мира? Благодаря этому они накапливают внутри такое количество тепла, от которого давно могли бы разлететься на тысячи кусков. АН нет — настигнутые каким-нибудь взглядом, они тут же его и отбрасывают, отражают в сторону земли, что твое зеркало. А иначе разве смогли бы они так мерцать ночами! И Тита стала надеяться, что, сыскав среди всех звезд небосклона ту, на которую сейчас глядит ее сестра, получит хоть немножко отраженного тепла, которого у той было в избытке.

Что поделать, такой была ее мечта, но сколько бы девушка ни вглядывалась то в одну, то в другую звезду на небе, она так и не ощутила никакого тепла, скорее наоборот. Дрожа от холода, Тита вернулась в постель, ни чуточки не сомневаясь в том, что Гертрудис сладко спит с крепко закрытыми глазами, из-за чего, само собой разумеется, опыт и не удался. Тогда она накрылась покрывалом, которое к этому времени складывалось втрое, и, пробежав глазами записанный рецепт, чтобы убедиться, не пропустила ли чего, добавила: «Сегодня, когда мы съели это блюдо, убежала из дома Гертрудис…»

Продолжение следует… Очередное блюдо: Рагу из индюшки с миндалем и кунжутом.