Я принимаю пенную ванну и плотно ужинаю. Выхожу в сад, когда соловьи затевают петь свои трели и рулады. Я слушаю и размышляю о том, что Асакуру заставляет быть Хранителем? Что его удерживает в этом мире? Зачем ему все это надо?

Все неувязочки, нестыковочки, странности — все встает на свои места. А потом подумалось, что в глазах Асакуры отражается весь мир, а в звездах зрачков дракона — только я. Великое и ничтожно малое, такое вот соотношение.

Из размышлений меня выдергивает Дас:

— Его арестовали.

Два слова. Много мыслей. И ни одного правильного вопроса.

— Он в посольстве, задержан личным распоряжением Императора и до его особого распоряжения. Пока это все, что известно.

— Спасибо, Иржи.

Чеканя шаг он уходит.

Сменяю Бьюи на посту за письменным столом. К утру он становится идеально чистым. Даже пыль не надо вытирать.

Рассвет ретуширую экраном портьер и прячусь в кровать. В висках колотится барабанной дробью и как приятно сосредоточиться только на этой боли. Когда она становится невыносимой я пропарываю когтем запястье и кап-кап, мажу по простыням.

Стягиваю свое сознание и накладываю на точку перехода, точку не искривленного пространства и вываливаюсь из континуума.

— Вот только не надо устраивать тут… — Хаос недовольно морщится, — Надоели, оба! Ультиматумы ставить надумали.

— Я не звала тебя. И не искала, — лгу в ответ.

— А я и не приходил. Это вообще не я!

— Тогда и говорить не о чем. Не интересно!

Я наслаждаюсь движением. Постигаю его суть. Сама становлюсь этим движением, вечным, безграничным, не уничтожаемым. Смертно все, преходяще, кроме этого движения. Своевольного, без цели, без смысла, без ограничений. Я становлюсь частью этого совершенства, пока мое «Я» полностью не растворяется. Все становится бессмысленным, кроме этого бесконечного движения.

— Уговорила, сдаюсь, — внутри моего восторга бытия пронзает шпилькой проблеска, меняя траекторию полета.

— Раскусила, познала, — глумится Хаос, — Проваливай! Тебе нельзя здесь долго находиться.

«Времени в этом пространстве нет»- приходит первая мысль и с ней ломается ровная линия бытия.

— Вот и славно, — поет Абсолют, приветствуя новую реальность возможностей.

Все во мне тянется к нему, дрожит и трепещет, в унисон.

— Хватит сопли распускать, смотреть на вас противно, — в наш дуэт вклинивается голос Хаоса, недовольно цыкает и начинает отсчитывая время.

Ну и не смотри, иди ты…  к Хаосу!

Он уже вполне и сам себе довольный, сбивая настройки, колеблясь внутри и вовне, равномерно заполняя, полощет светом, идет волнами.

— А хочешь я тебе погадаю? — говорит издевательски.

У меня появляется рот, с ним улыбка, я уже могу создавать слова и делаю это:

— Хаос, хоть ты не сходи с ума.

Тьма наполняется вспышками, они тянутся друг к другу, танцуют, соединяются.

— Мир и так абсолютно сумасшедший, — говорю заполняя пространство этой своей идеей.

Все взрывается, иллюминируя ярко, рождая новые искры, движение, танец.

— С чего взяла? Устойчивый, надежный. Логичный и предсказуемый. Бессмысленный правда.

— Существующий по твоим законам.

— А давай их вывернем наизнанку? — хохочет Хаос в ответ.

Я несусь приливной волной и выплескиваюсь на перинах своей постели. В ногах, валетом, валяется Хаос, с телом и лицом Августа, изучая потолок.

Как бы донести до него простую мысль, что брата ни в каком виде мне лицезреть не хочется?

— Ни-и-к и, — издевательски тянет он.

— Не смей унижать меня жалостью!

— А ты припирать меня к стенке! Что, сказать нечего? А зачем тогда звала?

А сама не знаю! Блондинка потому что, хоть и платиновая.

— Пф-ф…  Плохо функционируешь, принцесса, эффективность падает, энергозатраты возрастают.

Он приподнимается, меняя на ходу облик и подползает поближе.

— Евгеник, бедный Евгеник! — юродствую, узнав и одновременно вспомнив, как мы с Августом играя, использовали череп предка как плевательницу.

— Узнала? А он вовсе был не дурак, зря его Глупым прозвали. Кстати, это мой был проект, неудачный надо признать. Один из многих. Было весело.

Мне — нет, разговаривать с заплеванными, обросшими плотью мощами не весело и не комфортно.

— Поэтому ты допускаешь убийства, войны?

Несправедливость, страдания…  Можно долго продолжать. Тебе просто весело?

— Не допускаю, позволяю. Я справедлив, в разумном своем проявлении, поверь на слово. Выбор есть. Свободный выбор. Все законы вторичны и проистекают из единственного — свободы выбора.

— А смерть? Случайная, нелепая?

— Случайность есть непознанная необходимость. А смерть? Ты скидываешь грязное платье с себя или рванье? К чему цепляться за негодное тело? — он опять меняется и глаголет губами одного из моих венценосных предков.

— Перерождение душ, реинкарнация?

Хаос зевает, но снисходит до ответа:

— Что-то типа того. Довольно, Ники. Не забредай в дебри, заблудишься.

— Слушай, не будь как Асакура… — не успеваю договорить, захлестывает внезапным озарением:

— А в чем заключается твое благословение?

— Возможностью более эффективно управлять моим материальны носителем. Твой коэффициент упал. Удачи, принцесса!..

Проснулась я без шрама на запястье.

Смахнула с ресниц солнечного зайчика.

В окно, распахнутое настежь, наперегонки испускались солнце и ветер, целуя щеки тепло и приветно.

У окна же сидел дракон, забавляясь с зеркальцем, смотрел на меня и, Хаос побери! — чему-то радовался!

— Как ты…  тут?

— Сбежал!

Отлично! Лир, ты тоже блондинка…  но ведь не скажешь ему такое!..

Лишь поздним вечером мы выбираемся из… м-м-м…  поместья. И даже начинаем членораздельно разговаривать…

— Лириан, это здорово, но как ты сбежал?

— Порталом.

— Невозможно мы проверяли защиту посольства.

— А двор?

Я смеюсь:

— Все проверили, каждый миллиметр, это ребячество — дразнить Императора таким образом.

— Ему полезно. Буду я сидеть взаперти, упускать время, когда можно его провести с пользой. Поухаживать за тобой, пригласить на обед, цветы…  какие ты любишь?

Мы вспоминаем пресловутые ландыши и смеемся до слез.

— Одуванчики, но они давно отцвели. К демонам цветы! А от обеда не откажусь.

— Я тоже. Мне нравится твое королевство, здесь и дышится как-то иначе. Легко.

«Потому что ты рядом», — думается одновременно.

Еще бы, если сам Хранитель здесь обитает, выпестовал для себя царство обетованное, заботливой рукой. Мысль об Асакуре тенью ложится на сердце, Лириан тут же отзывается:

— Что не так?

— Все так. Не будем терять время напрасно, ты прав.

«Рататуй» на вывеске. Вот сколько уже о нем слышала…  и опять мне смешно.

Я не столько ем, сколько умилённо слежу глазами, с каким аппетитом поедает наши блюда дракон. А потом убеждаюсь, что едальня «Рататуй», рассадник всяческих талантов.

Когда музыканты начинают наяривать, ноги сами начинают притоптывать.

Когда я в последний раз танцевала? Не вспомнить сходу…  ах, нет, танцевала же, с Лиром.

— Ваше Высочество, позвольте иметь удовольствие Вас пригласить! — кланяется Лириан.

Я манерно приседаю в реверансе и протягиваю ему пальчики.

Дракон подходит к исполнителям, кидает имперское золото и что-то напевает. Ритм меняется, мелодия уже не полька и не, излюбленный демонами, марш.

— Раздели со мной радость, — проговаривает мне явно ритуальную фразу.

А на ушко шепчет:

— Это наш…  танец.

Даже знаю — какой. По драконоведению у меня всегда были лучшие баллы.

Мы лихо отплясываем драконий брачный пляс, мой партнер крутит меня, и все что остается — просто подхватывать его…  именно радость. Что завтра будет в донесениях, совсем про то не думаю. И еще очень надеюсь, что знатоков обычаев имперцев здесь не много.

Увы, в предположениях я ошиблась! Потому что, когда в завершение Лириан меня крепко целует, присутствующие взрываются криками одобрения, хлопками и стуком, выкриками и советами — кто во что горазд. А потом музыканты, стоя и торжественно, без всяких монет — начинают исполнять гимн дома Адали. Встают все, в едином порыве, пьющие, жующие, вся пестрая смесь: либерасты, в щегольских камзолах, полуобнаженные работяги, в грубых штанах и жилетах, эстетствующие девицы в шелках с длинными папиросками и томным взглядом, юнцы, в боевой ипостаси.

— Виват Адали! — рождает публика.

Дракон прижимает крепче, и с последним аккордом, под очередное: «Виват!» долго и жарко целует.

А потом, без имперского золота, мы повторяем нашу драконью программу на бис, ловим аплодисменты, кланяемся.

И выбираемся прочь.

Звезды неба, уступающие великолепием блеска глазам Лира, подмаргивают нам, изогнутый клинок месяца приветствует улыбкой. Я позволяю вести себя, куда ему будет угодно.

— Мне нравятся ваши мостовые, как стучат твои каблучки по камням, запах имбиря, лавка закрыта, а запах еще зовет, но ты пахнешь лучше: лесом, полем, солнечной лужайкой. Это непостижимо…

Как и твои слова. Ты сам. Непостижимый.

Я закрываю глаза, Лир водит, показывая мне мой город. Башенки, шпили, цветники и садики. Увитые плющом дома, крошечные балкончики. Цветные занавесочки в распахнутых окошках и море запахов. Здесь живет кожевенник, дальше, пахнет молоком, пригорелым мясом, потом и металлом…  На запахе меда ритм шага сбивается, Лир подхватывает раньше, чем я останавливаюсь:

— Я все улажу, слышишь? Веришь мне?

— Да, да, да, — то ли шепот, то ли стон ему в ответ, — Отпусти.

— Ты легонькая, совсем крошка. Кроха моя. Носить буду. На руках. Всегда. Хочешь?

Всегда. Или хотя бы сегодня, пусть бы эта ночь никогда не кончается…

Фонарщик тушит огни и отбивает время.

— Береги себя, заклинаю. Что он может сделать?

Мы говорим про Императора, не произнося его имени вслух. Но от этого тревога моя не становится меньше.

— Ничего мне не сделает. Ничего.

— Я напишу ему… На посла могу надавить, но тот ведь ничего не решает?

— Император решает. Подбросишь? — склоняется, вопрошая дракон, — Пойду сдаваться.

Пугая горничную и кухарку, спустя три четверти часа мы спускаемся к завтраку из его спальни.

— Моя Ники, — представляет меня дракон, — Никаких ромашек!

Стряпуха с помпой нас поздравляет, улыбается. Не перестает улыбаться и накрывая на стол.

Эллочка перехватывает наши взгляды, восторженно охает и исчезает, спеша с кем-то обсудить новость.

— К Императору…  не пора? — спрашиваю лукаво, утолив первый голод.

Дракон отвечает пристальным взглядом, забываю как дышать и машинально облизываю губы.

— Император…  подождет, — отвечает совершенно дурной Ланита. И утаскивает меня наверх.

Лишь к утру возвращаюсь в поместье.

Оранжевый рассвет мажет полосами фиолетовые облака. Дом сонно дышит, негой и спокойствием.

Письменный стол, к моему удивлению, все так же девственно чист.