Новость была встречена ошеломляющим отсутствием поздравлений. Никто не произнес ни слова.

Антигона одновременно не чувствовала ничего и чувствовала все. Она оцепенела, жар иссушал ее легкие, не давая дышать и говорить. Но она слышала изумленные вздохи тех, кто ближе к ней, видела, как отпрянул Уилл Джеллико, словно она гадюка, и он сражен ее ядом.

Он отошел, чтобы она не могла его видеть. Джеллико медленно отступал от нее, забирая с собой радость, покой и очарование. Забирая с собой весь воздух, свет, всю ее волю.

— Это правда? — потрясенным шепотом спросила леди Клер. — Он такой старый.

— Клер, — сказал кто-то. Виконт Джеффри?

— Лорд Ивлин Олдридж? — осторожно переспросила леди Сандерсон. — Должна сказать, давно пора. Понадобилась такая чудесная девушка, чтобы соблазнить его расстаться с холостяцкой жизнью. Примите мои искренние поздравления, мисс Антигона.

— Да, поздравления, — эхом отозвался виконт Джеффри.

И все повторили следом за ним, слишком вежливые, чтобы сказать что-то еще.

— Надеюсь, вы будете очень счастливы, — добавила Клер, хотя ее тревожный взгляд красноречиво говорил, что думает она иначе.

Потом откуда-то сзади донесся голос Уилла, низкий и ровный, еще более жалящий из-за его безмятежного спокойствия:

— Вас следует поздравить, мисс Антигона. Я беспокоился, что вы не знаете, что делаете.

Антигона не могла сказать ничего, ровным счетом ничего, чтобы не устроить сцену самого прискорбного сорта. Но она не могла сидеть сложа руки, пока мама весьма вольно и быстро обращается с правдой.

— Мама. Тебе не следовало этого говорить… Еще ничего не согласовано.

Но мать прекрасно знала, что делает. Не обращая внимания на Антигону, она повернулась к графине:

— Все устроено, миледи, я почти стыжусь, как много времени потребовалось, чтобы прийти к согласию. Но, конечно, ничего не могло быть решено, пока мы в трауре.

— Конечно. Соболезную вашей потере.

— Вы так добры. — Мать потянулась похлопать графиню по руке. — Но я счастлива сказать, что все, наконец, уладилось. Это такое успокоение в моем возрасте — знать, что дочери хорошо устроены.

Каждое слово было хорошо нацеленной стрелой, пропитанной ядом. Каждое слово все дальше и дальше отбрасывало Уилла Джеллико, пока наконец он тихо не покинул комнату, и Антигона больше не могла его видеть.

И она знала, что ничто — ничто! — даже счастье самой обожаемой сестры, никогда не утолит боли, разрывающей сердце.

Уилл клял себя. Самонадеянный дурак!

Лорд Олдридж. Все это время, пока он, Уилл, был с Престон, обнимал и целовал, обдумывал сто двадцать четыре способа заполучить ее, она собиралась обручиться с лордом Олдриджем или уже была помолвлена. А он-то, глупец, носился по проселкам, считая, что спасает ее. Ведь она явно не испытывала никакого желания быть спасенной.

И все же тогда, в библиотеке, она сказала «он мне никто» с таким чувством, с такой отчаянной решимостью, что Уилл не мог примириться с этим фактом.

Эти слова день и ночь эхом отдавались в его голове, преследовали, как призрак погибшего друга, пока Уилл не почувствовал, что должен уехать из Даун-парка, иначе он сойдет с ума.

Пока семья под руководством матери усаживалась в дорожную карету, чтобы отправиться в Лондон, Уилл умчался в безопасную гавань от этого необычного шторма, и не было порта безопаснее, чем Портсмут. Он говорил себе, что рад путешествию. Твердил, что следовало сделать это скорее, в последний раз попытаться воспользоваться влиянием его друзей, бывших корабельных товарищей или офицеров военного флота, прежде чем он продаст душу дьяволам из Ост-Индской компании. Он говорил себе, что примет первое предложение, которое подвернется, и забудет ее.

То, что он увидел, его отрезвило. Доки Королевского военного флота, где всегда бурлила жизнь, походили на призрачный город. В гавани стояли суда без вооружения, парусов и команды. Сокращения людские и материальные были суровые. За исключением одного-двух его бывших капитанов, которым еще повезло выходить в море на своих судах, все, кого Уилл знал в Портсмуте, жили в убогих пансионах или ветхих постоялых дворах, существуя на половинное жалованье и на случайные благодеяния публики, которая редко вспоминала Трафальгар.

Уилл узнал, что не всем так повезло, как ему, далеко не у всех была семья, на которую можно положиться, пища на столе и отсутствие волков-кредиторов у порога. И ему чертовски посчастливилось получить предложение работать в индийской торговле.

— Черт побери! — воскликнул его друг Маркус Бичам, которого Уилл нашел в тесных комнатах на Портси-стрит. — На твоем месте я бы на коленях умолял отца-графа встретиться с виконтом Мелвиллом в адмиралтействе, или в его гостиной в Мейфэре, или в любом месте, где в эти печальные дни можно найти первого лорда адмиралтейства, и посмотреть, что старик может сделать для тебя. А потом, когда получишь командование, можешь взять меня и дать мне какую-нибудь работенку.

— У тебя нет перспектив? Совсем никаких?

— Вообще ничего. Я даже обращался в таможенную службу. Но у них полно более молодых офицеров.

— Черт возьми, Маркус. Неужели дошло до этого?

— Дошло. Дошло до того, что я продам тебе свой совет за горячую еду.

— Ты вдвое продешевил. Пойдем поищем, где можно найти приличный бифштекс и кларет. У меня к тебе лучшее предложение. Как тебе нравится перспектива заработать состояние в Ост-Индской компании?

Уилл накормил друга, условился встретиться с ним в Лондоне и, когда на следующее утро вернулся в роскошь Даун-парка, наказанный судьбой и благодарный ей, был уже не так мрачен, как перед отъездом. У него пострадали только сердце и гордость, тогда как у других иссякали средства к существованию и рушилась жизнь. Он всего лишь расстроен, когда многие другие близки к отчаянию.

Возможно, следует написать отцу, выяснить, сможет и захочет ли граф использовать свое влияние на правительство, но эта идея по-прежнему была мучительной. Уилл всегда гордился тем, что сделал карьеру самостоятельно, независимо от семьи и влияния отца. Но едва шагнул через порог дома, обнаружил там отца собственной персоной.

— А, Уильям, вот и ты. Я надеялся увидеть тебя этим утром. — Словно граф всегда был в Даун-парке, а не проехал по долгу службы за прошедшие десять лет чуть не полсвета.

— Отец. — Уилл пожал протянутую руку. — Я не знал, что ты здесь. Как давно ты дома? Почему ты не в Лондоне?

— Пасхальные каникулы, мой мальчик. Парламент не может спорить круглый год, слава Богу, им хоть иногда нужен перерыв. И я счел, что твой брат Джеймс нуждается в моем совете и одобрении относительно невесты. Идем, посиди со мной. — Граф повернулся и пошел по коридору. — Я хочу с тобой кое-что обсудить.

Граф Сандерсон был не из тех, кому нужно повышать голос. Внушительный джентльмен, он в свои пятьдесят четыре года сумел остаться таким же прямым и красивым, каким был в двадцать пять, когда женился на графине. Даже седина, которая тронула его волосы и запорошила виски, придавала ему импозантности и подчеркивала твердость духа, которую он передал своим сыновьям. Он обладал силой характера и врожденной властностью, которые склоняли людей выполнять его предложения. Его сын не был исключением.

— Конечно. — Уилл последовал в библиотеку, где отец сел в кресло у камина и предложил сыну сделать то же самое.

— Разве Джеймс, мама и остальные не уехали в Лондон?

— Они уехали вчера, но я на день-другой останусь. Как Портсмут? Боюсь, этот режим сокращения не доведет нас до добра. Какие там перспективы?

— Мрачные.

— Гм. Не нравится мне это.

— Боюсь, мои планы попытаться найти работу в Ост-Индской компании понравятся тебе еще меньше.

Отец сделал философскую мину.

— Необязательно. Тебя тревожит связь с коммерцией?

— Не особенно. — Уилл слишком долго был действующим офицером, чтобы придираться к тому, что достойно джентльмена, а что нет. Капитан есть капитан, независимо от судна.

— Ты уже принял решение?

— Не совсем. Я планировал в следующий понедельник поехать в Лондон и поговорить о перспективах с человеком из Ост-Индской компании. Но теперь, после Портсмута, вижу, что этого не избежать.

— Понятно. Не станем задерживаться на том, что в данный момент мы не можем изменить, — сменил тему отец. — Как я понимаю, твой брат положил глаз на довольно известную местную красавицу, мисс Кассандру Престон.

— Да, — искренне ответил Уилл, но застонал про себя. Не эту тему он хотел обсуждать с отцом, и чем меньше скажет о семействе Престон, тем лучше.

— Выбор жены — важное решение. — Граф удобнее устроился в кресле. — Но я чувствую, что Джеймс подошел к этому правильно. Он — основательный мальчик.

О да, Джеймс в своем ухаживании за местной красавицей был совершенно честным и абсолютно любезным. Болтаться тайком по округе или целоваться в руинах не для него. Когда Уилл подумал об этом, роман Джеймса показался ему неполноценным.

— Я приехал высказать свое мнение о юной леди и ее семье, я знаю их давно. Питер Престон был уважаемым ученым, математиком. У меня нет причин не давать согласия.

Вот дело и сделано, аккуратно и быстро, как и предсказывал Джеймс. И мисс Кассандра Престон станет Уиллу невесткой.

Черт побери! Его брат женится на сестре Антигоны.

Похоже, у него до конца дней на глазах будет напоминание о Престон. И, если фамильные черты окажутся сильными, у него появятся похожие на нее племянники или племянницы, дети, которые будут смотреть на него ее ясным бескомпромиссным взглядом. Господи помилуй!

Уилл в ответ лишь согласно кивнул, но его мудрого, закаленного в политических баталиях отца было не так легко провести.

— Признаюсь, у меня есть другие заботы, — с улыбкой откинулся на спинку кресла граф. — Я забеспокоился, когда получил известие, что ты, возможно, решил посоревноваться с братом за мисс Престон, но мне следовало бы знать, что тебя больше заинтригует пыл и смелость младшей, мисс Антигоны.

Черт! Уилл с трудом сглотнул, словно крепкий кулак с размаху угодил ему в горло.

— Заинтригует? — Это самое скучное и респектабельное определение, какое можно придумать.

— Тебя заинтриговала мисс Антигона Престон, — четко изложил отец. — Наша соседка из Западного Суссекса. Уверен, ты ее помнишь. Чудесная девушка. Мне говорили, что она — лихая наездница, и у нее прекрасная кобыла. Пожалуй, сними свой сюртук. Гейнз? Спасибо, дружище. — Граф взял предложенный дворецким стаканчик бренди и подождал, пока Гейнз поможет Уиллу освободиться от тяжелого морского сюртука.

Граф неторопливо отпил глоток, молча присматриваясь к сыну.

— Забавно, — начал отец. — Никогда не считал тебя порывистым. Не могу представить, чтобы ты в такой манере действовал на борту корабля, иначе ты бы так не продвинулся по службе.

— Да, — поколебавшись, ответил Уилл, не зная толком, к чему клонится разговор. Но отец прав, море научило его суровой самодисциплине. — Я никогда…

— …прежде не влюблялся, — дружелюбно закончил его фразу отец. — У тебя просто не было времени на это.

Вот оно, так ужасно сформулировано, что ему не уклониться. Да, эта странная смесь гнева, веселья, досады, закипавшая в его жилах от одной мысли о Престон, что-то значила. Но любовь?

Отец снова улыбнулся потрясенно молчавшему Уиллу.

— С нынешним законотворчеством Хлебные законы приведут к весьма предсказуемому и взрывоопасному результату, — энергично сказал граф Сандерсон. — Но я слишком увлекся делами палаты лордов и мало занимался делами Джеллико. Я намерен это изменить. И позаботиться о сыновьях, которые могут в этих делах напортачить.

— Как ты узнал? — Это ужасно, что кто-то из семьи знает или хотя бы догадывается о том, что Уилл считал своим личным делом.

— Мой дорогой мальчик, это мое дело — знать, что происходит в моем доме. И за его пределами, — мягко ответил отец, не обидевшись на горячий тон Уилла. — Ты бы удивился, сколько всего я знаю. Особенно о тебе.

У Уилла возникло отчетливое ощущение, что ему предстоит худшая выволочка. Он неловко шевельнулся в кресле, ожидая неудовольствия отца.

— В моем возрасте у меня масса друзей, которые бывают во многих местах и делают множество дел, — обычным ровным тоном продолжал отец. — Они мне и сообщают. Например, один мог сообщить «твой мальчик был отмечен за выдающуюся храбрость в действиях при Бресте», или «твой второй сын весьма успешно провел абордаж в ближнем бою». А другой мог рассказать, что недавно видел тебя на Лондонской дороге с чудесной леди. «Красивая пара», — сказал он мне. И это действительно так, если я хорошо помню мисс Престон.

Граф Сандерсон посмотрел на сына, прежде чем продолжить:

— Больше того, у меня есть друг, который рассказал, что мой сын посреди ночи завел компанию, а потом продолжил развлекаться в «Веселом погонщике». Не смотри так удивленно, — сказал он, когда лицо Уилла вспыхнуло. — Этот человек — мой кучер, и он очень осторожный. И ты таким был по большей части. Сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме меня, Здоровяка Хэма и, возможно, твоей сестры Клер, понимает истинную природу твоего участия в этой истории.

Уиллу нечего было сказать такого, что не смутило бы их обоих.

Граф прервал разговор, чтобы сделать очередной глоток бренди.

— На мой взгляд, твое стремление к осторожности высоко характеризует силу твоего характера и твою привязанность к мисс Престон. Я хочу сказать, что твой характер, чувство чести и собственного достоинства, твое поведение всегда заставляли меня гордиться тобой. Ты стал человеком слова. Ты подтверждаешь свое слово делом и поступком.

Уилл был ошеломлен размахом того, что затронула неожиданная речь отца. Он чувствовал себя выставленным напоказ, словно его личные мысли, равно как и личные поступки, откровенно выложены не только перед отцом, но и впервые в жизни перед ним самим.

Если Уилл и влюбился в Престон, то, черт его забери, понятия не имел, что с этим делать. Сейчас он только был способен сказать:

— Спасибо.

— Наша страна вполне процветает, но было бы гораздо лучше, если бы она меньше руководствовалась влиятельностью, а больше качеством. Влияние, конечно, помогло тебе получить место гардемарина, но я всегда знал, что у тебя более чем достаточно качеств, чтобы самому проложить себе дорогу. Что ты и сделал. Я всегда считал, что ты из тех, кто предпочитает именно такой подход. Ты был таким с детства. Ты всегда расценивал помощь как вмешательство в твои дела. — Он торжественно взглянул на сына. — Я ошибался?

— Нет.

— Узнаю своего мальчика. Ты сам себе хозяин. — Отец одобрительно кивнул. — Так что ты намерен делать со своей мисс Престон?

— Мисс Антигоной Престон. — Уилл хотел, чтобы никакой путаницы или недопонимания между двумя молодыми леди не было.

— Да, дорогой, да, мисс Антигона Престон, — улыбнулся граф. — Может, я и старею, но еще не настолько дряхл, чтобы перепутать двух мисс Престон. Обе они — настоящие драгоценности, но если одна — отполированный и сияющий бриллиант, то другая осталась необработанным алмазом. Как я понимаю, она прекрасно справилась с этим ослом Стаббс-Хеем?

— Поразительный удар правой.

— Замечательно. — Отец, запрокинув голову, улыбался. — Именно так, алмаз с острыми шероховатыми гранями.

Уилл почувствовал, что сам улыбается, но остроумие отца не решит задачу. Что он собирается предпринять? Разве что-то можно сделать?

— Увы, отец, боюсь, мои чувства не в счет. Она помолвлена.

Уголки рта графа опустились.

— Я не знал, — в замешательстве сказал он. — Я думал, вы оба довольно целеустремленны в симпатии друг к другу.

Так думал и Уилл. И утрата обернулась жгучей, болезненной раной.

— Очевидно, нет.

— И кто, позволь спросить, твой соперник?

— Лорд Олдридж. — Это имя казалось Уиллу на вкус столь же гадким, как и самой Престон.

Его отец застыл в кресле.

— Ивлин Олдридж?

— Из Торнхилл-Холла. А что, есть другие?

— Нет, слава Богу. — Граф Сандерсон поставил стакан, поднялся и пошел к книжным полкам.

— Тебе он не нравится.

— Нет. — Отец подошел к камину и положил руку на каминную полку. — И никогда не нравился.

В свои взрослые годы, переписываясь с отцом, Уилл никогда не слышал и не видел, чтобы отец позволил себе нечто столь личное и непрофессиональное, как выражение неприязни. И если граф Сандерсон дошел до того, что высказывает нелюбовь Олдриджу, значит, на то есть веские причины.

— Что ты знаешь о нем?

Отец поднял брови и возвел глаза к потолку.

— Достаточно, чтобы сказать, что он не из тех, кому следует жениться. И достаточно, чтобы думать, что брак с ним для этой юной леди станет трагедией. Это определенно.

— У меня нет причин ошибаться. Миссис Престон высказалась на этот счет весьма ясно, когда несколько дней назад мама пригласила ее сюда на чай.

Граф устало провел рукой по глазам.

— Жаль, хотя ее мать, возможно, не понимает, что делает.

Преследующее Уилла чувство горячего сожаления подняло его на ноги.

— И что она делает?

— Отдает свою дочь человеку, который ее никогда не оценит.

— Отец, довольно загадок и вежливого изложения неприятностей. Что ты знаешь?

Отец посмотрел ему прямо в глаза.

— Он питает нездоровый аппетит к мальчикам.

Уилл достаточно пожил на свете и прослужил на флоте, чтобы приходить в изумление от существования иных сексуальных наклонностей. Но отец намекает на что-то большее.

— К мальчикам? Не к мужчинам?

— Да. И к самым юным, насколько я понимаю. Это просто омерзительно. — Граф пересек комнату, взял свой стакан и отпил глоток. — В прошлом у него были неприятности, но большинство, похоже, забыло старые скандалы. Олдридж ухитрялся долгие годы сохранять благопристойность, по крайней мере здесь, в провинции, где общественное осуждение имеет вес. Или, скорее, он не создавал недоразумений, о которых мне стало бы известно. Он держал себя в узде, пока не оказывался в Лондоне, а там возможности найти детей, которых эксплуатируют таким способом, куда шире.

Зарождавшийся гнев был сродни жажде крови, слепой и глухой к доводам.

— Она не могла знать. Ее мать не могла знать. — Даже сказав это, Уилл не мог убедить себя. Было что-то странное в поведении Престон в тот день, какая-то виноватость и неловкость. Что-то от дикого зверя, посаженного в клетку, который прекрасно сознает, что неволя убьет его. Какое-то безразличие. — Как это возможно?

— Как я сказал, тема пренеприятная. Люди предпочитают закрывать глаза и уши. Они не хотят знать, не хотят слышать разговоры. Это одна из худших сторон человеческой натуры — пожертвовать другими, чтобы оградить от беспокойства себя.

Негодование и страх — да, настоящий, выворачивающий нутро страх, — закипали в Уилле. Престон, возможно, его не любит, но он не настолько бесчувственный, чтобы отпустить ее в жизнь, которая будет полна такого ужаса.

— Непростительно отводить глаза, независимо от того, как это неприятно.

— Мир был бы куда более приятным местом, если бы все рассуждали, как ты, Уильям. Но, увы, это не так. Олдридж голосует определенным образом, поддерживает какое-нибудь дело, и люди, которым следовало бы задуматься, находят причину отвести глаза.

— И ты тоже? — Черт побери, его даже замутило от отвращения.

— Твой гнев понятен, Уильям, поэтому я не откажу тебе в любезности и скажу, что никогда сознательно так не поступал. И не советую так делать.

— Тогда ты должен сказать ей. Ты должен сообщить ей об этом. Ты должен убедить миссис Престон расторгнуть помолвку, пока не стало слишком поздно.

— Я? Думаю, мой мальчик, нам пора вернуться к главному вопросу этой беседы, который состоял в том, что собираешься делать ты.

Не оставалось ничего другого.

— Мне нужно ехать к ней.

Теперь. Сейчас же.

Этого он хотел в глубине души, в самой ее сердцевине, надежно запертой и спрятанной от бушующих штормов жизни. Но слишком поздно думать о ее безопасности.

— Хорошо. — Отец взял его руку. — Мы уедем в Лондон утром.