В конце этой замечательной речи Томас, наклонившись в седле, привлек ее к себе и поцеловал. Уверенный поцелуй, открытый жест обладателя — сейчас, во дворе конюшни, на глазах у всех он целовал Катриону так же, как в уединении ее спальни. На губах остался его вкус, сильный и чистый, как вода, или надежда, или терпение. И Катрионе казалось, что никогда не сможет она заполнить колодец своей жажды этой живительной сущностью, которой стал для нее Томас.

А потом он ее отпустил. Губы Катрионы задрожали, щеки опалил жаркий румянец. Но вокруг не было никого, разве что несколько безучастных к происходящему работников. Похоже, главный конюшенный и кучер по прозвищу Верзила Хэм незаметно удалились, чтобы им не мешать. Поэтому Катриона могла бороться с подступающими слезами без свидетелей. Только и оставалось ей, чтобы взмолиться Небесам. Пусть Томас вернется живой и невредимый!

Казалось, это слишком — довериться Богу, который уже доказал ей свое полнейшее равнодушие.

— Будьте осторожны. — Вот все, что она могла сказать.

— Я всегда осторожен. — И, поцеловав в последний раз, он отпустил ее и ускакал прочь. Питхар неслась по подъездной аллее, цокая копытами, из-под которых брызгами летел мелкий гравий.

Катриона смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом привратницкой, а затем повернула к дому, где ей, несомненно, предстояло сходить с ума от тревоги и беспокойства. Придумывать гадкие — и любовные — слова, которые скажет ему, если он не вернется к ней меньше чем через…

Дорогу ей загородил один из грумов из Даунпарка. Сначала она отметила лишь бросающуюся в глаза коричнево-желтую с синей отделкой ливрею, которую носили лакеи и грумы, когда приходили из имения Даунпарк, чтобы прислуживать графу Сандерсону и его семье.

— Прошу прощения, мисс, — заговорил он насмешливо, тоном преувеличенной любезности.

Его грубый тон заставил Катриону отступить на шаг. Она хотела было обойти его, но он снова встал перед ней и, протянув руку, схватил за запястье, словно она сбилась с дороги или была так слаба, что могла бы упасть.

И только тогда она подняла взгляд выше и обнаружила, что смотрит прямо в сияющие злорадством голубые глаза, принадлежащие не кому иному, как Джонатану Беркстеду.

О Боже! Только не это!

Катриона попятилась в направлении аллеи, где скрылся Томас, и хотела закричать — крик уже рвался из горла, — но мерзавец жестоко сдавил ей лицо, закрыв рот, и с ее губ успел слететь лишь жалкий возглас удивления. И прежде чем она могла что-то сделать, молча потащил ее за угол, выкручивая ей шею и крепко прижимая ее голову к своей груди.

— Что, мышка, никак не ожидала меня увидеть?

Услышав это ненавистное слово, Катриона почувствовала, как по коже ползут ледяные мурашки. Она попыталась крикнуть, чего бы ей это ни стоило. Ее сдавленный стон застрял на зажатых его рукой губах и не привлек к ним никакого внимания. А Беркстед тем временем тащил ее вниз по тенистой боковой аллее, которая пролегала между конюшней и стеной фруктового сада.

Она вцепилась в его руку ногтями в надежде его отвлечь, одновременно пытаясь схватиться за что-нибудь по пути, чтобы замедлить продвижение. Беркстед продолжал тащить ее в сырую аллею позади каретного сарая. Рука, зажимающая ей рот, пахла лошадьми и навозом и носила свидетельства работы с медью и кожей. Не ухоженная рука, привыкшая носить перчатку, рука привилегированного офицера! Однако это был Беркстед во плоти. Не привиделся ей этот черт, исчадие ада! И жуткий страх, что разливался по ее жилам, был вполне реален. Не менее реален, чем тогда, когда она в последний раз видела это лицо, напряженно всматривавшееся сквозь дым в охваченной огнем резиденции, чтобы найти ее, Катриону!

Но он сильно отличался от того человека, каким она его помнила. Она смогла оценить перемены краешком глаза. Лицо серафима уродовал перебитый нос. Элегантно взбитые локоны превратились в грязную, небрежно остриженную шевелюру человека, привыкшего носить парик.

Слуга!

Невероятно. Несмотря на панический страх, лишавший ее способности думать и парализовавший дыхание, Катриона попыталась связать воедино эти факты — Беркстед, с грубыми руками и неопрятной наружностью; слуга в ливрее имения Даунпарк здесь, в Уимбурне!

Неужели он действительно нанялся слугой в дом графа Сандерсона? Наверное, прибыл в Уимбурн несколько дней назад с каретой Сандерсонов, которая привезла гостей из Даунпарка, в качестве лакея, или грума, или верхового сопровождения. Не для того чтобы найти ее, Катриону, но в попытке найти Томаса — достопочтенного Томаса Джеллико, третьего сына графа Сандерсона. Ему не составило особого труда выяснить, где обитает семья Томаса. Их имение Даунпарк было хорошо известно в этой части Гэмпшира.

Возможно, он и не догадывался, что гувернантка мисс Анна Кейтс на самом деле Катриона Роуэн, если вообще слышал о столь незначительной особе, как гувернантка. Но в конюшне он наверняка услышал, что брат хозяина вернулся домой, и мог собственными глазами увидеть весьма примечательную лошадь, которую он привез с собой. Должно быть, он искал Томаса, а нашел заодно и ее. Вот он, новый злосчастный поворот ее судьбы!

Не важно, что он искал Томаса. Теперь у него в руках Катриона.

Она брыкалась и царапалась, но Беркстед тащил ее вниз по аллее, мимо дымящихся куч опилок и навоза, в обнесенный стеной фруктовый сад, где густая мягкая трава заглушала шаги, под темную сень стоящих в цвету деревьев.

Катриона отчаянно сопротивлялась с каждым шагом. Дралась, лягалась и вырывалась из его рук. Царапала ногтями руку, которая сдавила ее горло. Делала все, что могла, только бы замедлить его продвижение прочь, подальше от конюшен, где полно народу.

Беркстед грязно выругался вполголоса, когда ее ботинок угодил ему в голень. Но он был силен, дьявольски силен. Легко швырнул ее на землю и поставил сапог ей на горло. Потом из-под полы сюртука извлек каретный пистолет с двойным стволом, который приставил к ее переносице.

— Может быть, так ты надумаешь вести себя тихо. — Катриона слышала, как затвор пистолета отходит назад со злобным металлическим щелчком. — И держать рот на замке. — Она почувствовала на себе его нечистое дыхание. — Ни слова, мышь. Если не хочешь помереть в следующие пять секунд.

Но ей не хотелось с ним соглашаться, с его ногой, надавившей ей на горло. Поэтому Катриона закрыла глаза, чтобы не видеть прямо перед своим лицом металлический блеск пистолетного ствола. Не видеть, как он стоит над ней, исполненный злобного торжества.

Но не могла же она держать их закрытыми все время. Нужно было смотреть. Нужно было примерить образ надменного красавца, каким она его знала, и этот жалкий призрак былого великолепия. В своей ливрее он выглядел весьма заурядно. Куда подевалась его змеиная улыбка. Не было больше жестокого и смазливого лица, как и алого офицерского мундира, который так его выделял. Ни одной из примет, что помогли бы понять — в их окружение затесался один из самых опасных убийц, что встречались Катрионе на жизненном пути.

Сейчас, когда он был близко, в рассеянном свете английского летнего дня Катриона заметила те опустошительные перемены, что принесло ему время. И их запах она тоже чувствовала. С тех пор как она видела его в Сахаранпуре, его прекрасная наружность заметно потускнела. Лицо падшего ангела казалось потасканным и огрубевшим, щеки ввалились — возможно, от перенесенных физических страданий. Левая рука, явно не действующая, висела плетью. Сильный запах одеколона, въевшийся в ткань его безупречного мундира, теперь сменился зловонием жареного лука и застарелого пота.

Как будто порочность, что всегда жила внутри его, сумела наконец пробиться наружу, и мрак, царящий в его душе, окрасил некогда светлую кожу.

Должно быть, эта мысль ясно читалась в ее лице, потому что Беркстед улыбнулся и укоризненно покачал головой.

— Теперь идем, и веди себя тихо, мышь. Я не чудовище.

Именно чудовищем он и был. Это Катриона знала как нельзя лучше. Просто находиться возле него, слышать его голос было достаточно, чтобы пульс разрывал ее жилы, а желудок болезненно сжался. Инстинкт кричал ей — беги!

В ушах гремели слова того кучера, Верзилы Хэма, сказанные в конюшне: «Ветераны, как же», — сказал он. Ведь он говорил о Беркстеде! Должно быть, трудно, почти невозможно, быть грумом на конюшне, если у тебя действует лишь одна рука. Неудивительно, что Беркстед выглядит столь побитым жизнью. И это хорошо.

Если она хочет остаться в живых, ей следует воспользоваться этим обстоятельством. Он не сможет удержать одновременно ее и пистолет. Ему придется выбирать.

Эта мысль немного успокоила Катриону. «Успокоила» — очень относительно, если к твоему лбу приставили пистолет. Просто она поняла, на чем можно сосредоточиться. Катриона пошарила в траве рукой в тщетной надежде отыскать что-нибудь, что могло послужить ей оружием. Палка, увесистый камень. Что угодно.

Но ничего ей не попалось.

Дуло уже не врезалось ей в лоб, но он тащил ее за волосы. Резкая боль разрывала кожу головы. Потом вдруг боль исчезла, быстро сменившись толчком пистолетного дула в мягкую кожу под подбородком, грозившим сорвать на ней всю тяжесть его гнева.

Он рывком прижал ее к груди, и в ушах зазвучали громовые раскаты его голоса.

— А теперь двигайся. Тихо, как мышка. — Он кивнул в направлении живой изгороди дальше к востоку. — И быстро. Прежде чем я уступлю соблазну свершить месть раньше времени.

Месть. Как будто это она причинила ему зло! Как будто он и вправду полагал, что это она разрушила его надежды и чаяния в Сахаранпуре, а не наоборот! Как будто он не имел никакого отношения к смерти лорда и леди Саммерс!

С запрокинутой головой — пистолет давил немилосердно — ей было трудно видеть. Но она понимала, что он движется медленно, осторожно делая шаг за шагом с ней вместе, прочь из фруктового сада, сквозь шпалеры высоких живых изгородей, уводя все дальше и дальше от спасительных стен главного дома.

Мир сузился до полосы пустого серого неба над головой, режущей боли там, куда вонзалось пистолетное дуло, звука его дыхания — или это она сама дышала так натужно? — и вони его сюртука, пропахшего табачным дымом, лошадьми и потом.

Но тот факт, что Беркстеда взяли на работу в Даунпарке, вызывал новый вопрос. Неужели Беркстед с самого начала знал, кто скрывается под маской Танвира Сингха, с его бородой и тюрбаном? Неужели лейтенант все время играл с ними во время банкетов, верховых прогулок и намеренных стычек, призванных внушить робость? Неужели он перешпионил шпиона?

— Поняла наконец, мой серенький мышонок? — Дыхание его было тяжелым — ему стоило немалых усилий тащить Катриону, — но она тем не менее слышала в его голосе злорадные, торжествующие нотки. — Если нет — я разочарован.

Катриона попыталась проглотить слюну.

— Ты дожидался его в Даунпарке.

— Отлично. Проницательная, как всегда, наша умная, честолюбивая мисс Роуэн. — Он хрипло, сдавленно рассмеялся. — Вообрази мои удивление и восторг, — он выплевывал слова ей в ухо, — когда после путешествия на задах этой чертовой кареты в этот чертов Уимбурн я был на следующий день вознагражден, обнаружив, что эту твою чертову кобылу — ее ни с какой лошадью не спутаешь — ведут в стойло. Только представь! — Беркстед умолк на минуту, зорким взглядом быстро осматривая живую изгородь, прежде чем заставить Катриону двигаться дальше.

— Ты оказался намного умнее меня. Я никогда не догадывалась, что он был… — Катриона не закончила, пытаясь вздохнуть как следует под безжалостным напором пистолета, от которого саднило горло.

— Нет? — Он презрительно фыркнул. — Но он дал понять, что ты знала все с самого начала, — когда давал показания в Сахаранпуре.

— Правда? — Она повторила его вопрос, чтобы выиграть время и не дать ему замолчать. — Он всех нас провел, не так ли? — Катриона и понятия не имела, зачем говорит все это. Лишь бы успокоиться и не думать о том, как испуганно стучит в груди сердце и тошнота рвется к горлу. Лишь бы Беркстед не умолкал, не успев за болтовней пристрелить ее. Лишь бы выиграть еще немного времени!

— И я понял, что шансы снова на моей стороне. — Беркстед хрипло рассмеялся. — И точно. Я не только нашел этого Томаса, чертова Джеллико — помяни черта, и он появится, — но застал его за трогательной сценой обретения Катрионы Роуэн, которую бедняга считал погибшей. В конце концов мне всегда везло.

— Не так уж везло, — скрипнула она зубами. — Ты промазал.

Его возмущение вырвалось наружу жалким стоном.

— Вот уж невезение! Но за мной еще один выстрел, не правда ли? И на сей раз мишень так близка, что не промахнуться.

От торжествующей радости в его голосе, зловещего спокойствия, с каким он сделал это заявление, кровь ее застыла в жилах. А затем Катриона поняла, что уже не чувствует ни пальцев, ни ступней. Наступало онемение, и это был шок, страх — она не знала точно. Она больше ничего не знала. Осталась только его яростная злоба, убийственная в своей силе, какой была когда-то в Сахаранпуре.

Даже с одной рукой он оставался очень силен. Он сумел затащить ее на зады церковного двора. У нее мелькнула мрачная мысль — он намеревается убить ее здесь и зарыть глубоко в тени под высоким можжевельником.

Похоже, однако, что у Беркстеда были другие планы. Толкнув ее к прохладной каменной стене, он ударом плеча вышиб боковую дверь и втащил Катриону в едва освещенное помещение.

Приходская церковь Уимбурна была посвящена святым Марии и Варфоломею — как эти двое могли сойтись вместе, так и осталось тайной древних строителей. Она служила приходской церковью для всей деревни, хотя стояла на земле поместья. В прошлое воскресенье во время службы тут яблоку было негде упасть. Все тянули шеи, чтобы поглазеть на гостей семьи виконта, особенно на графа Сандерсона и его элегантную супругу в бельгийских кружевах. Сейчас в церкви было пусто как в склепе.

Потребовалось немало времени, прежде чем глаза, которым пришлось смотреть в залитое утренним светом небо, привыкли к полумраку. Но она хорошо могла видеть безлюдный зал, когда Беркстед грубо тащил ее мимо длинного ряда аккуратных скамей, мимо крестильной купели, где сегодня утром, после воскресной службы, собирались крестить крошку Аннабел, к маленькой двери, отделявшей неф от колокольни.

Вид этой узкой щербатой двери и ступенек, взмывающих круто вверх, заставил ее запаниковать снова. Беркстед толкнул ее вперед, и она уже не могла хвататься за пистолет, который упирался ей в челюсть.

Катриона выбросила левую руку в сторону, а правой ногой зацепилась точно за дверную раму. Она чувствовала, что от страха теряет рассудок, и сердце ее готово выскочить из груди, и дыхание сделалось хриплым и прерывистым. Она попыталась дышать через нос. Пыталась думать.

— Куда мы идем?

Она задыхалась и пищала как мышь. Она была в отчаянии.

— Мы идем наверх, — прошипел он ей в ухо, выламывая руку, которой она хваталась за стену — долго и старательно, и Катриона почувствовала нестерпимую боль в локтевом суставе, но руки не отняла. Затем еще раз, еще дольше, пока ее рука не начала дрожать от неимоверного усилия.

Стиснув челюсти, Катриона чуть не прокусила себе нижнюю губу. Нужно было заставить себя терпеть. Сколько сможет выдержать. Нужно быть сильнее Беркстеда. Нужно найти способ взять над ним верх. Нужно его перехитрить. Ведь она пережила и пожар, и пустыню, и изгнание. Она не может сломаться сейчас.

Но Беркстед был не менее силен, чем умен, при всей своей ничтожности. Как раз в тот миг, когда она решила, что не может терпеть больше, он вдруг отпустил ее руку и всем телом толкнул прочь от двери, и она не удержалась на ногах. Чтобы не упасть, ему пришлось привалиться к стене, и Катриона больно ударилась виском о дубовую панель двери.

Боль полоснула ее точно острый серп. Перед глазами пошли странные круги, и все вокруг сделалось неузнаваемым. Воцарилась звенящая тишина, столь полная и бездонная, что оглушила Катриону на долгий миг, прежде чем все — каждое отдельное ощущение ее тела — вернулось к ней, обрушиваясь на нее с такой жестокой силой, что поглотило целиком.

Боль была подобна вулканическому извержению. А когда немного смягчилась, Катриона обрела хоть какую-то способность думать и услышала, как падает железная задвижка двери, отрезая путь назад, и почувствовала, что ее снова тащат за шею вверх по шатким деревянным ступенькам, на самый верх колокольни.

Панический страх, заливавший грудь, был так горяч, что ей казалось, будто она истекает кровью. Катриона чувствовала во рту ее металлический привкус — там, где прикусила себе щеку.

Она немедленно возобновила сопротивление, сражаясь с рукой, зажимавшей ей горло. Лягалась и топтала его ногами, делая все, что могла, лишь бы замедлить этот страшный путь наверх. Потому что там, наверху, произойдет ужасное. Потому что путь вниз с колокольни уимбурнской церкви очень, очень долгий!

Беркстед рычал и шипел, когда ее удары попадали в цель.

— Все равно все кончено, мышка. Ты у цели. Сейчас ты повесишься, не выдержав угрызений совести.

Что-то было не так. Роковым образом не так — даже воздух шептал об этом Томасу. Он чувствовал серную вонь — где-то здесь затаилось зло, отравляя своим дыханием мирные поля.

Томас остановил лошадь, не доехав до середины тихой аллеи. Он свалял дурака. Следы, по которым он шел, те же самые следы, которые обнаружил вчера егерь со своими помощниками, были его собственными. Он сам ехал вчера по этой аллее из «Грошового Хэндли» на своей лошади с маленькими копытами и очень приметными подковами, остановившись как раз на этом месте, чтобы охватить взглядом дом, о котором он столько читал в письмах Джеймса, но ни разу еще не видел. Он сам стоял тут, восхищаясь видом высокого, с зубчатыми выступами дома, а луговые травы такого необычного зеленого цвета тем временем шептали ему свои приветствия.

В это утро травы и зеленые изгороди молчали. Как будто звери и птицы попрятались. Как будто сама земля скрывала от него что-то, а он до сих пор не сумел разгадать этой тайны. Где-то здесь рядом был Беркстед. Томас чувствовал это — как будто негодяй уже сомкнул руку на его горле.

Что же он упустил? Томас смотрел на цепочку своих следов, что вели назад к уединенному постоялому двору, «Грошовому Хэндли», мысленно припоминая каждый свой шаг. Прав ли Джеймс, предполагая, что Беркстед последовал за ним в Уимбурн? Ведь и правда мисс Анна Кейтс действительно жила здесь тихо и мирно целый год, пока не появился Томас. И выстрелы прогремели сразу после его приезда. Может быть, брат не ошибся и черная метка как раз у Томаса.

И здесь, среди живых изгородей, он не отыщет никаких доказательств. Вчерашний ночной ливень стер почти все следы. Томас направил лошадь к востоку, где под боком у поместья Уимбурн угнездилась деревушка. Маленькая деревня — всего одна главная улица с отходящими от нее тропинками. Единственный большой общественный дом. Томас медленно ехал по главной улице — так, бывало, Танвир Сингх неспешно проезжал мимо дворцов, — внимательно глядя по сторонам, сохраняя при этом внешнюю невозмутимость и даже беззаботность, маскируя живую настороженность, с которой он разглядывал линию заборов и крыши отдельных домов, и напрягал слух, чтобы не пропустить ни единого звука шагов. Но все, казалось, было как обычно.

Что-то толкнуло его оглянуться на Уимбурн-Мэнор — может быть, странная тишина? Уши уже привыкли к необычным для Томаса звукам английской деревни — жужжанию пчел и стрекоз, мелодичному чириканью воробьев, стремительно взмывающих над полями, и монотонному гулу занятой повседневным трудом деревни. Но никакой живой суеты, лишь поднимающийся ветер зловеще свистел в кронах деревьев.

Было воскресенье — раннее утро, и служба в церкви еще не началась. Может быть, поэтому было так тихо. Но что-то иное крылось тут — и деревня, и поместье казались подавленными и странно настороженными.

Или это разыгралось его воображение? Везде ему чудится предательство! Укоренившаяся в нем за долгие годы привычка подозревать всех и вся заставляла его видеть привидения там, где их вовсе не было.

Осмотрев деревню, Томас повернул назад, на земли поместья. Тут и нашел он Верзилу Хэма, который шагал — ни дать ни взять медведь — по направлению к загонам.

— Хэм?

По тону хозяина Верзила Том догадался, в чем дело, без дальнейших уточнений.

— Дело нечисто! Лошади брыкаются, точно их заели слепни.

— Точно. — Ему немного полегчало. Значит, не почудилось.

— Он где-то здесь, наш стрелок. Светлые волосы, росту примерно вот такого. — Томас показал рукой. — От двенадцати до тринадцати с чем-то стоунов весу. Был когда-то красивым парнем, с белокурыми локонами. Сейчас у него сломан нос. Может быть, еще что похуже.

— У меня полно этих, со сломанными носами. Но хуже, вы говорите? Может быть, негодная рука?

— Где? — только и мог спросить Томас.

— На конюшне. Один из тех парней, о которых я вам толковал. Ветеран! Баррингтон, так его зовут. Ушел от нас, и дешево отделались. Бесполезный тип, толку от него никакого.

Томас грязно выругался на пенджаби, присовокупив для пущей ясности еще более грубое англосаксонское выражение, отчего брови Верзилы Хэма поползли на лоб, чуть не к самой линии роста волос.

Слепец. Ограниченный тупица. Томас рассматривал конюшни. Почему он был уверен, что знает все лучше других? Думал, что лишь у него одного есть глаза и уши. Будто он один умеет видеть то, что нужно! Он бы уберег себя и всех их от неоправданного риска, если бы только прислушался к словам Джеймса и положился на ум его людей! Но нет. В его мыслях была только Кэт. А стоило проверить слова главного конюшего Фаррелла и Верзилы Хэма. Нужно было думать головой!

— Давно он вас покинул?

— Не вернулся сегодня утром, после того как ему выпало идти ночью патрулем. Я поставил своих ребят в охрану, в помощь людям вашего брата, виконта. Нужны были обученные ребята. А ваш приятель, Баррингтон, как раз служил в армии. Ветеран, как я уже сказал, хотя у него только одна годная рука.

Похоже, и Беркстед усвоил, что прятаться надо на виду у всех. И второе правило — скрыть прошлое, взяв другое имя.

— Гореть ему в аду. Значит, он вооружен? Это тот, кого мы ищем, Верзила Хэм!

— Стрелок? — Верзила Хэм презрительно фыркнул. — Там, на лужайке? Не знаю, не знаю, молодой сэр. Право же, как это может быть? Он может управиться с каретным пистолетом, но не больше. У него только одна здоровая рука. Даже навоз убрать толком не может. Сущая благотворительность, что его держали в конюшне. Но меткий стрелок с длинноствольным пистолетом? Быть такого не может. Ему просто не удержать такой пистолет, не так ли?

Но это как раз объясняло, почему выстрелы были со стороны живой изгороди. Беркстеду нужно было опереться дулом о сучок или ветку. Зато ему было трудно перезарядить пистолет. Скорее всего их у него было два, и второй выстрел был сделан из каретного пистолета. Такой выстрел смертелен, если стрелять с близкого расстояния, но на больших расстояниях это оружие малоэффективно. Вот почему, кстати, на лужайке выстрелы ложились так широко.

— Которая рука, Хэм?

— Левая, безвольно висит сбоку. Сказал, шальная пуля, там, в армии. Разбила кость.

Это Томас разбил Беркстеду кость, в ту ночь в саду. Хорошо. На краткий миг Томас порадовался, что именно он сам изувечил мерзавца. Может быть, это помешало ему тогда убить Кэт. Но изувеченная рука могла стать еще одной причиной, чтобы злоба Беркстеда переросла в ненависть, алчущую жестокого отмщения. Еще одна причина, почему Томасу надо было действовать в ту ночь по-другому.

Но прошлого не изменить — можно повлиять только на будущее.

— Где, черт подери, он может сейчас быть?

И в этот момент ожил церковный колокол.