— Спасать мне жизнь? — Катриона отступила под прикрытие чопорной маски мисс Анны Кейтс, чтобы держать на расстоянии этого обаятельного негодяя. Деловито принялась распутывать ленты шляпки, которые не давали дышать, впиваясь в шею, отвлекая его внимание от собственной лжи. — Не смешите меня.

Неужели он действительно пришел, чтобы ее спасти? Или намерен вручить ее правосудию, несмотря на то что кто-то в нее стрелял? Гибкие моральные принципы и ироничное представление о справедливости новоявленного английского Танвира Сингха вполне годятся на то, чтобы спасти ее от пули ради того, чтобы потом по всем правилам вздернуть на виселице.

Но он улыбнулся — ослепительный промельк белоснежных зубов в сумраке, что окутывал его лицо.

— Похоже, вы как-то упустили из виду — мисс Кейтс, так? — что в вас стреляли.

Ничего она не упустила в этой смехотворной ситуации. И до дрожи в коленях пугало ее кажущееся неумение стрелка при всей его беспощадности. Глупо было прятаться за стеной, пытаясь убить ее на расстоянии, рискуя промазать. Куда проще было подойти к воротам и объявить, что Анна Кейтс — обманщица, которая скрывается от правосудия, разыскивается судебными властями по крайней мере двух, а возможно, трех стран.

Смешно — кажется, кто-то соперничает за право ее убить. Смешно — после стольких лет они взяли на себя труд выследить ее. Она не совершила ничего такого, чтобы спровоцировать подобное желание. Не разболтала ни единой чертовой тайны. Она сдержала слово.

«Смехотворно» — кажется, теперь ее мир вертится вокруг этого определения.

— Что вы намерены делать?

Но человек, который сделался достопочтенным Томасом Джеллико, ее не понял. Он смотрел сквозь завесу тисовых ветвей.

— Сейчас — ничего. Здесь ты в безопасности. Думаю, что стреляли со стены к северу отсюда и стрелок находился снаружи имения. Полагаю, брат научил слуг, как вести оборону. По крайней мере я на это надеюсь.

Голос у него остался прежним — низким и выразительным, чуть хрипловатым, как раз настолько, чтобы отдаваться в ее душе томительной дрожью. Но манера речи, произношение англичанина резали слух, лишившись мелодичных полутонов, свойственных формальному субконтинентальному стилю. Уже не голос из воспоминаний, мучивший Катриону бессонными ночами бесконечного изгнания, не призрак, шепчущий о былых грехах.

Какая, однако, разница, каким показался ей его голос. Он здесь не для того, чтобы шептать слова любви ей на ухо. Эта мысль стала для Катрионы побуждением к действию. Нужно проползти сквозь зловещую путаницу веток у основания стены — возможно, так ей удастся сбежать.

Широкая ладонь сомкнулась на лодыжке, точно заключив в кандалы, и потянула ее назад.

— Не делай глупостей, Кэт. Ты никуда не уйдешь, пока стрелка не поймали. Сядь. — Джеллико силой усадил ее себе на колени. — И не спорь, — добавил он, когда она попыталась протестовать. — Ты выдашь наше местоположение.

Она не возражала, поскольку его руки прекратили свое импровизированное исследование ее особы. Следовало скорее отдышаться, чтобы успокоить разгоряченные нервы и подумать — найти выход из того отчаянного положения, в котором она оказалась. Дети целы и невредимы. Хоть одна хорошая новость среди океана несчастий. Да и она сама все еще жива. Равнодушный Бог, на которого никогда нельзя положиться, хоть тут он расщедрился.

Воздух нерешительно проникал в ее легкие. Катриона сидела тихо, изо всех сил стараясь вернуть самообладание, сохранять спокойствие и способность мыслить.

Ей остается Америка. Лорд и леди Джеффри платили щедрое жалованье, и она сохранила почти все, что заработала у предыдущей хозяйки, леди Гримой, а также почти все деньги, которые вдовствующая герцогиня, мать лорда Саммерса, оставила ей на то, чтобы она смогла исчезнуть.

Она должна была это предвидеть. Ей давно следовало уехать. Зачем она ждала так долго? Позволила себе тешиться мыслью, что ей ничто не грозит. Позволила себе пользоваться уважением лорда и леди Джеффри, позволила себе полюбить их детей, хотя и старалась этого не допустить, — детей, которые во второй раз сделались ей родными, ее единственным утешением.

Но оставалась главная беда — как отделаться от Томаса Джеллико?

Его левая рука по-прежнему обнимала Катриону за талию, и ладонь почти рассеянно поглаживала ее ребра, как будто он сам не замечал, что делал. Но она-то замечала, да еще как. Даже малейшее из этих ленивых движений зажигало ее огнем, пульсирующим под кожей, и очень скоро она едва могла справляться с нахлынувшими чувствами. Жар его тела составлял поразительный контраст с холодной сыростью земли под ее ладонями, и Катриона зарыла пальцы в почву, чтобы успокоиться. И чтобы избежать соблазна до него дотронуться.

Катриона сидела скорчившись рядом с ним, чувствуя пружинящую силу его большого гибкого тела, и не могла противиться нахлынувшим враз воспоминаниям. О том, как хотела его, искала его защиты, его тепла и силы, зная при том, что этого делать не следует. Просто нельзя.

Как все-таки она слаба! Потому что не сумела удержаться, чтобы не кинуть на него взгляд и не подивиться тем изменениям, что сотворили с ним эти два года. Его гладкий подбородок был задран вверх — он прислушивался: что там, за пределами маленького кокона их спасительного приюта? Она никогда не видела его чисто выбритым, без длинной, тщательно ухоженной бороды, которая служила знаком отличия сикхов-монотеистов в Пенджабе. Без бороды он казался странно уязвимым, чуть ли не обнаженным. Решительные, чеканные линии скул и подбородка были открыты любопытному взгляду, и кожа здесь казалась бледнее, чем на других участках лица. Некогда длинные волосы, которые рассыпались по плечам, когда он выпускал их из-под тюрбана, теперь были безжалостно подстрижены по английской моде. Ее пальцы ерзали в грязи, изнывая от желания прикоснуться к коротким непокорным прядям.

Слишком поздно заметила Катриона, что он наблюдает за тем, как она разглядывает его новое лицо, и явно усмехается в душе. Уголок рта приподнялся в улыбке, которая всегда делала его совершенно неотразимым.

— Что ж, поздравляю вас, мисс Кейтс. Вот так номер. Нас чуть не застрелили во время праздника в саду. В веселой старой Англии. Если бы я только знал, что в Гэмпшире водятся столь интригующие загадки, не стал бы тянуть с приездом сюда.

Это было в его духе, в духе Танвира Сингха, делать забавным любую ситуацию и шутить над ней. Это было в его духе — пытаться позабавить ее в то время как мир рушится. Когда-то она находила это его свойство очаровательным. Теперь же оно разбивало ей сердце.

Тем более что он продолжал:

— Или это ты, а вовсе не Англия, подбрасываешь мне интереснейшие загадки. Кажется, если в деле замешана ты — непременно кого-нибудь застрелят.

Вот, наконец он заговорил и про убийство.

Этот мужчина приехал не для того, чтобы очаровывать ее и развлекать. Разумеется, он приехал, чтобы предъявить ей обвинение.

Но странно — голос его был исполнен мягкого, но недовольного удивления. И этот взгляд из-под опасных угольно-черных ресниц, полный такого пристального внимания, словно она казалась ему совсем незнакомой, иностранкой, как и он сам. Как если бы она была картой места, где он бывал когда-то, да совершенно забыл об этом.

И пусть ее сердце превратилось в камень, но ум кипел от возмущения, ее тщеславие — вернее, то, что от него осталось, — не могло вынести этой внезапной атаки. Она подняла руку, чтобы убрать с лица буйные пряди растрепанной прически.

Он молча покачал головой. Помедлив, протянул руку и провел большим пальцем вдоль ее подбородка.

— Ты испачкалась, — прошептал он, вытирая грязь с ее лица. — И ты что-то сделала с волосами, отчего они потемнели и стали не такими красивыми. Это просто преступление. И по-прежнему одеваешься в безобразный серый. Вечно этот серый! Но, убей меня Бог, ты все равно прекрасна, и мне ужасно хочется тебя поцеловать.

Здесь уже попахивало безумием. Или по крайней мере очень и очень дурными намерениями. Он больше не Танвир Сингх. И больше ей не друг.

Она с негодованием отмела все это прочь — и тщеславие, и неудовлетворенное желание, которое пыталось воскреснуть в ее сердце.

— Я прошу вас этого не делать.

— Нет. — Он снова покачал головой, и в уголке его рта залегла чудесная усмешка, в которой была и горечь и сладость. — Не выйдет. Я проделал этот чертов долгий путь, чтобы тебя найти. И к черту английские церемонии.

Но прикосновение его рук было осторожным, неспешным и заботливым. Так мужчина подносит к губам налитый до самых краев стакан. Его губы приблизились к ее губам. Она твердила себе, что это недопустимо, что следует его оттолкнуть и бежать от него со всех ног, без остановки, пока не доберется до океана, — но вместо этого наблюдала, как приближаются его губы. Широко открытыми глазами рассматривала она его лицо в отчаянной попытке примирить воспоминания о Танвире Сингхе с этим красавцем англичанином.

Первое прикосновение его губ было нежным, почти невесомым, как будто он тоже наблюдал и сравнивал. Как будто так же, как и она, пытался преодолеть пропасть времени и пространства. Целую минуту она отчаянно молилась в надежде, что сумеет уберечься, что не почувствует к нему ничего, что наконец колодец страстной тоски и былого желания высох досуха.

Однако его губы по-прежнему были, как кожица спелого плода, гладкие и упругие, и на вкус как сливы. Он отпрянул на мгновение, закрыв глаза, и глубоко вздохнул, точно хотел втянуть ее в себя. Точно она была необходима ему как воздух.

В ответ ее губы раскрылись, изнывая от жажды, глупого желания снова почувствовать его на вкус. Как умирающая в пустыне женщина, готовая напиться из соленейшего из озер, она сделала еще один глоток, впившись губами в его губы.

Склонив голову, он поцеловал ее сильнее, исследуя, узнавая. Пальцы перебирали шпильки ее строгой прически. Распустили низкий тугой узел, и шпильки посыпались на землю. И Катриона падала в пропасть, или таяла, или уносилась в дальние-дальние пределы, становилась одновременно и всем, и ничем. Большие пальцы гладили ее щеки, а ладони обнимали ее затылок, чтобы оказаться ближе, еще ближе к нему. Он целовал ее со страстью и самозабвением, жадно лаская ее и языком, и губами, и каждым своим вздохом — как если бы она была его воздух, его вода.

В уголке ее сознания еще жива была мысль, что нужно думать головой, что она должна использовать его вожделение и страсть в своих целях, но эта мысль была ей невыносима. Все померкло, и не осталось ничего, кроме жажды чувствовать прикосновение его губ, жажды наслаждения столь острой, что она казалась Катрионе болью. Жар его тела, его аромат окружали ее точно облако. Она узнавала знакомое тепло, исходящее от его тела, согревающее ее подобно костру, но аромат, столь характерное для англичанина сочетание запахов лошади, сапожной кожи и социальных привилегий, был для нее совершенно чужим. Ей невольно захотелось узнать этот запах получше, и она ткнулась носом в его шею пониже уха, пробуя кожу мимолетными поцелуями полураскрытых губ. Как хотелось ей уловить слабый аромат пачулей, которым некогда благоухали его прекрасные длинные волосы!

Из его груди вырвался тихий стон — благодарности и поощрения, и она забыла обо всем на свете. Каждое биение сердца теперь было посвящено ему. Их дыхание смешалось. Тело Катрионы лишилось веса, и она парила выше и выше, повинуясь вздымающемуся прибою страстного желания.

Они забыли об осторожности. То, что он назвал английскими церемониями, было отброшено прочь. Они целовались, зная, что надежно укрыты от посторонних глаз и что хотят соединиться, что давно изголодались по этому обжигающему соединению тел и неизбежному наслаждению. Действительно, ее ладони сжимали его сильные запястья, чтобы прижать к себе, держать так близко, чтобы забыться наконец в греховном, опасном наслаждении. В обещании его страсти.

Шершавая кожа, лишенная бороды, но с намеком на пробивающуюся щетину оцарапала ее, когда он запрокинул ей голову, чтобы целовать изгиб шеи. Она чувствовала, как его зубы скользят вниз по коже, чтобы дразняще покусывать ямку в основании шеи.

— Да, бог мой! Кэт, моя Кэт!

Ее глаза были закрыты. Она кивнула, соглашаясь, в ожидании блаженства, которое разливалось под кожей, как мед. Она не слышала ничего. Ее оглушало биение собственного пульса и хриплое дыхание, вырывающееся из его груди. Ее собственное дыхание сбилось — она задыхалась. Она его хотела. Только бы чувствовать на своем теле прикосновение его губ и рук — прочее не имело значения.

— Дай мне прикоснуться к тебе, — слышала она его хриплый шепот. — Позволь взять тебя.

Пальцы уже развязывали шнуровку ее серого платья, и она чуть не лишилась сознания — в душе расцветало предчувствие сладости, которая успокоит ее страдания.

— Танвир, — прошептала она.

— Да, моя принцесса, да. Я тебя нашел. Ты снова моя.

Она открыла глаза, чтобы взглянуть в его лицо, чтобы увидеть обещание в его потемневших зеленых глазах. Но он не был Танвиром Сингхом. Не был ее возлюбленным. Перед ней был англичанин по имени Томас. Человек, который отдавал ей свое тело, но отказывал в доверии.

И она не его принцесса, потому что он больше не ее Танвир. Даже будь он им, все, что Танвиру Сингху, очевидно, было от нее когда-либо нужно, Катриона как раз в эту минуту столь опрометчиво предлагала ему сама.

От этой мысли кровь застыла в ее жилах.

Уперевшись локтями ему в грудь, она выпрямила спину.

— Боже! Что я делаю? Ведь я вас не знаю.

Разжав объятия, он тихо и грустно рассмеялся, хотя грудь его все еще вздымалась, словно ему только что пришлось бежать. И глаза его, эти смеющиеся, дразнящие глаза, рассматривали ее в упор из-под упавшей на лоб черной пряди волос. Ни дать ни взять шакал, выслеживающий зайца.

— Вы меня не знаете? Тогда позвольте вас просветить, каур. Я тот мужчина, которого вы когда-то поимели грубо и безжалостно, как последняя шлюха.

Катриона вздрогнула. Ей следовало предполагать, что она услышит обвинение, тяжелое, как удар кулака. Ей следовало быть к этому готовой. Стоило отдавать себе отчет — как ни нежны были его поцелуи, его мнение на ее счет было хуже некуда.

Ладно. Если он не простил ее ошибок, тогда и она не простит ему обмана.

— Не называйте меня так. Я вам не принцесса и никогда ею не была. Это вы меня бросили. Бросили там умирать. Или вы забыли? — Она толкнула его в грудь. — Убирайтесь. И не прикасайтесь ко мне.

На сей раз он отпрянул, словно она всерьез его ударила. Глядя на его стиснутые зубы, она поняла — ее справедливое обвинение ударило точно в цель.

— Возможно, — сказал он, овладев собой, — мне следовало просто позволить тому ублюдку, кем бы он ни был, влепить вам пулю промеж глаз. Какая тогда была бы разница, чьи руки к тебе прикасаются? Ведь ты была бы уже мертва. — Он наклонился к ней, впиваясь в нее взглядом зеленых глаз, в которых полыхал огонь. — Но будь я проклят, если позволю этому случиться, раз уж я проделал этот путь, чтобы найти тебя. Так что, черт подери, в твоих интересах снова ко мне привыкнуть, принцесса.

«Тому ублюдку, кем бы он ни был»?

Так он не знает, кто хотел ее убить?

Ей следовало почувствовать облегчение, но давящее ощущение в груди — словно ее загнали в клетку — порождало скорее панический страх, нежели облегчение. А от пристального и жаркого взгляда всего в нескольких дюймах от ее лица хотелось заплакать — столько в нем было недоверия и злости.

Неужели он не понимает — он, кто видел все на свете! Как они докатились до такого — пришли к суровому осуждению, которое столь опасно граничит с ненавистью? Как чувство, столь сладостное и чудесное, могло вывернуться наизнанку, обернувшись низостью и подлостью? Но она не станет плакать. Не станет. Она достаточно пролила по нему слез, и что толку?

— Оставьте меня.

— Сэр? — Со стороны лужайки под сень их темного укрытия проник взволнованный крик. — Мистер Джеллико? Вы меня слышите? Лорд Джеффри послал меня сказать, что все спокойно.

Томас Джеллико как будто и не собирался выдавать их местонахождение, полагая и дальше удерживать ее силой со всеми чертовыми последствиями. Но наконец поднялся и раздвинул густые ветви, придерживая их за собой и протягивая ей руку, чтобы помочь встать на ноги.

Но она ни за что не дотронется до него снова! Вздернув плечо, Катриона обошла его кругом, не обращая внимания на то, что иглы царапают ее лицо и одежду.

Пусть задирает нос, если хочет, — он схватил ее за локоть и с силой сжал.

— Спасибо, — сказал он Майклу, сыну привратника, который в ответ постучал себя по лбу костяшками пальцев. — Поймали негодяя?

— Кто-нибудь ранен? — взволнованно перебила Катриона. — Как дети?

— Нет, мисс. Все целы. Кажется, нам повезло выбраться из этой передряги.

— Слава богу. — Вот теперь ей действительно стало немного легче. Измученные легкие сумели втянуть немного воздуха.

— А стрелок? — повторил свой вопрос Томас Джеллико.

— Нет, — ответил Майкл. — Но, сэр, если угодно, мой отец нашел свежие следы с южной стороны, на дороге, что ведет к «Грошовому Хэндли». А его светлость отправил его с всадниками, чтобы пошли по следу и нашли этого убийцу.

Томас Джеллико кивнул и внимательно оглядел линию деревьев за стеной поместья. В этот миг перед ней снова был осторожный пенджабец, хитрый и несравненный вождь Танвир Сингх, которому пришло в голову скрыться за маской английского джентльмена. Но он заговорил, и это был голос брата лорда Джеффри, сына графа Сандерсона, повелительный и не допускающий возражений.

— Молодец. Где сейчас лорд Джеффри и граф?

Должно быть, она была слепа, если ни разу не заметила: это умение отдавать приказы — врожденное для аристократа. Должно быть, потеряла рассудок от страсти, если проглядела очевидное в человеке, который был ей столь близок. Слишком близок.

И она снова попыталась вырвать локоть из цепкого захвата его ладони.

Но он привлек ее к себе.

— В оружейной, сэр, — говорил тем временем Майкл. — Лорд Джеффри сказал, чтобы я привел и вас туда, если наша мисс Кейтс не ранена.

«Наша мисс Кейтс»! Она принадлежит этому дому. Эта мысль согрела и придала ей сил. Она даже смогла выговорить:

— Нет. Я не ранена.

Майкл отважился слегка улыбнуться в ответ.

— Я рад, мисс. Тогда вам нужно идти к леди Джеффри и детям.

— Да, конечно. Спасибо. — Она дернула локтем, чтобы освободиться от Томаса Джеллико, на сей раз сильнее. — Я иду прямо к ним.

Но Томас Джеллико не давал ей уйти. Продолжал игнорировать просьбу Майкла, вернее, просьбу лорда Джеффри, поступая так, как хотелось ему, — он всегда делал что хотел.

— Я провожу вашу мисс Кейтс.

— Но я не ваша мисс Кейтс. Вообще не ваша, как ни назови.

Он смотрел на нее сверху вниз, подавляя своим ростом и шириной плеч, облаченных в темное английское пальто.

— Кэт, мы не закончили, — пообещал он ей. — Ни в коем случае.

Она подняла на него взгляд и как будто впервые в жизни ясно увидела жесткий, суровый английский гранит за кожей цвета меда и ослепительной улыбкой. Катрионе хотелось думать, что она, возможно, видит его в последний раз, тем не менее у нее не было ни малейших оснований сомневаться, что он сдержит обещание.