Контраст между величественным домом, в котором Генри Джекил жил и практиковал, и обветшалым строением за углом, где этим утром на наших глазах скрылся Хайд, был поразителен. Здание отделялось от улицы полосой травы, ровной и зеленой, словно сукно бильярдного стола, с высаженными на ней конической формы кустами: как видно, искусный садовник потратил не один год на совершенствование своего мастерства. Довершал атмосферу симпатичного сельского дома, столь неуместного в лоне грязного города, плющ, увивавший красные кирпичные стены и затенявший большие, с блестящими стеклами окна. С трудом можно было поверить, что сие уникальное произведение архитектуры могло являть миру две столь несходные наружности, и все же достаточно было пройти несколько шагов, чтобы убедиться в его двуличности.

Дворецкий, ответивший на звонок Шерлока Холмса, полностью соответствовал той части здания, перед которой мы стояли. Высокий, представительный, с шевелюрой белоснежных волос и крайне бледным худощавым лицом, державшийся необычайно прямо, имевший вид одновременно горделивый и смиренный – словом, человек, привычный к услужению и исполняющий свои обязанности с достоинством и знанием дела. Он взял двумя пальцами визитку, предложенную Холмсом, осторожно поднес ее на расстояние дюйма к своим слезящимся голубым глазам и продержал так значительно дольше, нежели требовало прочтение единственного нанесенного на нее имени. Наконец поклонился, на удивление бодрым голосом предложил нам войти и подождать, взял наши шляпы, пальто и трости, развернулся и бесшумно двинулся по выложенному плиткой залу к филенчатым дверям. Он заворил их за собой со звуком не громче вдоха.

Зал, в котором мы ожидали, был не особо вместителен, однако отсутствие размаха здесь с лихвой компенсировалось роскошью отделки. Изящные занавеси приглушали проникавший через окна свет. Справа от нас, в углу, за четырьмя добротными на вид деревянными и обитыми сатином стульями, которые выстроились в ряд закругленными спинками к стене, скромно стоял на тумбе превосходный бюст Гёте из красивейшего мрамора. Упомянутая стена и противоположная ей были увешаны равным количеством масляных холстов в подобающих позолоченных рамах, и картины эти показались мне знакомыми. Некоторое время я разглядывал их, пока наконец не понял, что они выполнены в той же манере, что и полотно, виденное нами в комнатах Хайда. Быть может, то был дар его покровителя?

– Когда речь идет о лучших полотнах Дега, слова «впечатляюще», пожалуй, будет недостаточно, – изрек Холмс, словно откликаясь (я уже давно не удивлялся невероятной проницательности моего друга) на то самое слово, что в этот миг как раз пришло мне в голову. – А вот эти стулья принадлежат эпохе Людовика Четырнадцатого. По крайней мере, три из них. Четвертый – копия, хотя и очень хорошая. Должен заметить, что любезный доктор – жизнелюб, в натуре которого неустанно ведут борьбу колоссальная ответственность, присущая его профессии, социальный статус и некоторая тяга к запретному. Людовик Четырнадцатый представляет стабильность и респектабельность, а Дега олицетворяет авантюризм и склонность к риску. При подобном сочетании он – сущая находка для шантажиста.

Холмс собирался сказать еще что-то, однако двери плавно открылись, и вошел дворецкий.

– Доктор Джекил примет вас сию минуту, джентльмены.

Он провел нас через короткий коридор с огромными окнами и негромко постучал в простую дверь, которой этот коридор заканчивался. Приглушенный голос пригласил его войти. Дворецкий вошел, однако оставался там ровно столько времени, чтобы доложить о прибытии гостей, после чего отступил в сторону и впустил нас. Затем он удалился, закрыв за собой дверь.

Мы оказались в кабинете, три стены которого, за исключением двери, от пола до потолка были заставлены различной толщины книгами в красивых переплетах; судя по изрядно потрепанным корешкам, ими и вправду постоянно пользовались, а не держали, как это случается, для интерьера. Названия книг в основном были медицинскими и научными, кое-какие относились к области закона, однако на полке рядом с дверью я заметил и собрание сочинений Гёте в оригинале, подтверждавшее явный интерес хозяина к творчеству великого поэта. Б́ольшую часть единственной стены, не уставленной книгами, – напротив двери – занимали два французских окна. Они выходили на небольшой дворик, выложенный плиткой и засаженный кустами роз. И если бы не серая громада каменного здания, призрачно вздымавшаяся из тумана на расстоянии метров десяти, вполне можно было бы подумать, что мы оказались в загородном поместье в нескольких милях от Лондона.

– Шерлок Холмс, – задумчиво произнес человек, вышедший, чтобы поприветствовать нас, из-за стоявшего перед окнами огромного письменного стола эпохи империи Наполеона I. – Не думаю, что мне знакомо ваше имя. – Они с Холмсом обменялись рукопожатием.

– Зато я определенно слышал о вас, доктор Джекил, – отозвался мой друг. – Позвольте представить вам доктора Уотсона, вашего коллегу.

Я ответил на твердое рукопожатие хозяина. Он был высок, почти так же, как и Холмс, и для пятидесятилетнего мужчины сохранил на удивление хорошую фигуру. Черты его лица были точеными, глаза – голубыми и твердыми (в противоположность того же цвета слезящимся глазам у его слуги), а вьющиеся каштановые волосы подернуты серебром на висках именно так, как желали бы большинство мужчин на пороге старости, хотя везет в этом лишь немногим. Гладко выбритое лицо Джекила было широким, но не грубым; особенно обращали на себя внимание высокие скулы, правильный нос и большой, словно вылепленный рот. Если и можно выглядеть на четверть миллиона фунтов стерлингов, то Генри Джекилу это удавалось в полной мере, вплоть до последнего двухпенсовика. Однако, с удивлением отметил я, хозяин дома все еще был в халате, хотя время уже близилось к двум часам дня. Впрочем, как ученый, он, наверное, подобно Холмсу, привык работать в предрассветные часы, ставя химические эксперименты, а потому вставал поздно, – так что больше к этому вопросу я не возвращался. Под глазами у Джекила действительно были мешки, да и вид у него в целом был изнуренный, что как будто свидетельствовало о правильности моей гипотезы.

– Чем обязан вашему визиту? – спросил он у Холмса.

– Насколько я понимаю, вы знакомы с человеком, который называет себя Эдвардом Хайдом, – начал Холмс. Его манера говорить неожиданно сменилась с вежливой на холодную. Вдобавок в тоне моего друга зазвучала также и некоторая официальность, весьма схожая с той, что напускают на себя хорохорящиеся детективы Скотленд-Ярда, с коими он сам частенько конфликтовал.

– Могу я узнать, почему вас это интересует?

При всей видимой прямоте и искренности Джекила поза его все же казалась напряженной, словно он знал наперед вопрос, который собирался задать мой друг. С другой стороны, этот человек лишь недавно проснулся и, возможно, еще не обрел должную ясность восприятия. Рассудив подобным образом, я успокоился.

– Хайд проявил интерес к небольшому имению под Лондоном, – спокойно объяснил мой друг. – Он назвал вас в качестве поручителя. Продавец нанял нас, дабы выяснить, способен ли этот человек заплатить требуемую сумму.

– Понимаю. – Доктор отвернулся и уставился в окно. – Странно, что в данном случае решили привлечь третью сторону. Согласитесь, что в конторе по продаже недвижимости вполне могли бы с тем же успехом проделать это самостоятельно.

– Речь идет о весьма значительной сумме. Наш клиент не желает рисковать и прибег к услугам специалиста. Когда у вас течет крыша, для ремонта нанимают плотника.

Джекил не возразил.

– Так вы знакомы с упомянутым джентльменом? – повторил вопрос Холмс.

– Да.

– Могу я узнать, в каком качестве?

– Мы друзья.

– А давно ли вы знаете друг друга?

– Думаю, год. Может, дольше.

– Как вы познакомились?

– Нас представил общий приятель.

– Могу я узнать имя этого приятеля?

– Нет, не можете.

– Очень хорошо. – Сыщик неохотно кивнул. – А когда вы с Хайдом виделись в последний раз?

– Думаю, я ответил на достаточное количество вопросов. – Джекил повернулся к нам. Его голубые глаза были холодны как лед. – Сэр, вы презренный лжец! – воскликнул он. – Ваш клиент вовсе не тот, за кого вы его пытаетесь выдать! А Хайд в жизни не собирался покупать никакого имения под Лондоном! Не знаю, чего вы надеялись добиться этим фарсом, но я определенно не намерен помогать вам! Пул! – Он дернул шнур звонка над столом.

В следующий миг появился старый дворецкий.

– Да, сэр?

– Пул, проводи джентльменов до дверей. Нам больше нечего обсуждать.

– Да, сэр. – Пул поклонился и, подняв брови, повернулся к нам.

– Мне жаль вас, доктор Джекил, – холодно произнес Холмс. – Несчастен тот человек, кто не узнаёт друга, когда видит его. Пойдемте, Уотсон. – Он развернулся и пошел перед почтенным слугой.

– Ну, доктор? – начал мой товарищ, когда мы уже направлялись домой в кэбе. – Что скажете о нашем последнем достижении?

Подобный поворот дела удивил меня:

– Лично мне не показалось, что мы чего-то достигли.

– И тем не менее это именно так! А каким образом, по-вашему, Джекил распознал обман?

– Полагаю, Хайд рассказал ему о нашей встрече.

– Вполне возможно. Но почему Джекил был столь уверен, что его друг не интересуется недвижимостью под Лондоном?

– Видимо, и это ему известно со слов Хайда.

– Если доктор и впрямь осведомлен обо всех подробностях жизни Хайда, то эти двое друг другу ближе, чем родные братья. Подобная близость, как мне кажется, опровергает теорию шантажа: вряд ли с человеком, который вымогает у вас деньги, возможны доверительные отношения. Хорошо, пусть так. Но тогда возникает вопрос: почему Джекил разоблачил нашу маленькую ложь не сразу? Чем вы это объясните?

– Ничем, – признался я.

– Ему нужна была информация, Уотсон! Приняв наши условия игры, доктор надеялся выяснить, что именно нам известно: в противном случае разоблачение последовало бы немедленно! Теперь ясно, зачем Хайд нанес ему визит нынче утром. Он предвидел, что мы навестим доктора, и велел тому выяснить, насколько мы опасны. – Холмс потер руки. – У этого дела появляется больше граней, чем у бриллианта. Возможно, оно самое захватывающее из всех, в каких я участвовал. Однако у нас посетитель.

Мы как раз остановились перед домом 221Б, и внимание Холмса сосредоточилось на окне нашей гостиной, в котором горел свет. За опущенными занавесками туда-сюда нервно расхаживала угловатая тень.

– Аттерсон! – поздоровался Холмс, когда мы поднялись по лестнице и вошли в комнату. – Я еще с улицы узнал вас по характерной сутулой осанке. Чем можем служить?

Едва лишь мы успели снять пальто, как взволнованный адвокат устремился к нам. Глаза его сверкали, а худые щеки, обычно бледные, пылали, словно железнодорожный красный фонарь. Наш посетитель явно был на кого-то очень сердит. Первые его слова, однако, показались мне загадочными.

– Мой кузен жестоко ошибся! – выпалил Аттерсон.

Холмс с любопытством поднял брови.

– Он поклялся мне, что вы человек, на которого можно положиться, – продолжил Аттерсон. – И вы сами дали мне обещание хранить тайну вот в этой самой комнате. Однако стоило лишь мне повернуться к вам спиной, как вы побежали прямиком к Джекилу и все ему разболтали. Вам не стыдно?

– Ваши слова граничат с оскорблением, – предупредил его Холмс.

– Хотите сказать, что все было не так?

– Я хотел бы узнать больше, прежде чем ответить на вашу тираду.

– Я только что от Джекила. Ему известно о вашем участии в деле, и он поставил мне ультиматум: либо я отказываюсь от ваших услуг, либо теряю в его лице клиента. И от кого, спрашивается, Джекилу все стало известно, если не от вас самого.

– Я и сам хотел бы это узнать, – спокойно парировал Холмс.

Гнев на лице Аттерсона сменился недоверчивостью.

– Вы утверждаете, что не нарушали нашего соглашения?

– Позвольте напомнить, что я обещал вам хранить тайну лишь на определенных условиях. И тем не менее Джекил узнал о нашем соглашении не от меня.

– Тогда от кого же?

– Я отнюдь не ясновидящий, пускай даже вы и слышали обратное. Догадаться, однако, не так сложно, поскольку менее сорока восьми часов назад я познакомился с Эдвардом Хайдом.

– И вы сказали ему, что я вас нанял?

– Не имел такой возможности, хотя я не сделал бы этого в любом случае. Несомненно, Хайд сам пришел к такому заключению. При всей его омерзительности, он весьма сообразительный молодой человек. Не стоит в данном случае искать виноватого, мистер Аттерсон. Вы прекрасно понимали, когда еще только нанимали меня, что Джекил вполне может обо всем узнать.

Аттерсон смущенно кивнул. Логика моего друга погасила его ярость, как ведро воды, вылитое на пламя.

– Я был ужасно несправедлив к вам, мистер Холмс. Пожалуйста, примите мои извинения.

Холмс отмахнулся:

– Возможно, ваше обвинение было не таким уж и необоснованным. Мы с Уотсоном как раз только что вернулись от Джекила, где правда обнаружилась столь же верно, как если бы я сам все ему выложил. Другого выхода у меня просто не было.

Вошла миссис Хадсон с кофе. Когда наша хозяйка покинула гостиную, Холмс усадил адвоката в кресло для посетителей.

– Вы говорите, что приехали сюда прямо от Джекила, – заметил сыщик, занимая свое обычное место напротив. – Когда это было?

– Мы расстались с ним в половине второго.

– А мы прибыли туда в два. Мы, должно быть, разминулись по дороге. Как Джекил выглядел?

– Он был рассержен на меня, но обошлось без скандала. Доктор заявил, что знает о моей затее, и предъявил ультиматум, о котором я уже вам рассказывал.

– И это все?

Аттерсон покачал головой и нахмурился, держа чашку кофе в руке.

– Я объяснил Джекилу, почему обратился к вам за помощью. Он не проявил понимания и потребовал, чтобы я оставил все как есть. Потом вновь упомянул о своем особом интересе к Хайду, но не стал вдаваться в подробности. Напоследок доктор заверил меня, что ничего не должен этому парню и может избавиться от него в любой момент.

– И что вы ответили?

– Будучи другом, я мог лишь согласиться на его требования. Но то была не единственная причина. Мистер Холмс, у Генри Джекила есть свои секреты – в свете недавних событий было бы глупо это отрицать, – но этот человек никогда не лжет. И если уж он сказал, что может избавиться от этого создания, то это наверняка правда. Вопреки всем нашим подозрениям, история эта хоть и кажется странной, однако не представляет никакой опасности. И лишь я один виновен в неправильных выводах. Естественно, я компенсирую то время и усилия, что вы потратили. – Он полез во внутренний карман пиджака.

Холмс поднял руку:

– Оставьте вашу чековую книжку, мистер Аттерсон. Я ничего не возьму с вас. Но прежде чем уйти, выслушайте, пожалуйста, совет.

Адвокат уже поднялся. Теперь он остановился и выжидающе посмотрел на сидевшего сыщика.

– Я верю вам, когда вы говорите, что слова вашего друга есть бесспорная истина. Однако, каковы бы ни были его затруднения, по-моему, доктор Джекил просто не понимает, сколь глубоко он запутался. Дело это крайне темное и зловещее, и, боюсь, прежде чем оно закончится, может быть погублена не одна жизнь. Я лишь смиренный частный детектив, и вы имеете полное право отвергнуть мои услуги. Но поверьте, из того, что я узнал об Эдварде Хайде, следует, что от этого человека невозможно отделаться так же легко. И недалек тот день, когда вы пожалеете, что подчинились воле друга. И когда этот день настанет, я прошу вас вспомнить обо мне.

– Непременно, – пообещал Аттерсон. – Если только этот день вообще когда-нибудь настанет. – Он кивнул нам обоим и вышел.

Холмс вздохнул.

– Боюсь, слова эти были потрачены впустую. Я надеялся, что мне все же удастся переубедить адвоката.

– Вы действительно думаете, что Джекил навлекает на себя несчастье? – спросил я.

– Я уже говорил сегодня, что отнюдь не являюсь ясновидящим. Но Аттерсон заблуждался, когда утверждал, будто его друг никогда не лжет. Точно так же он может ошибаться и в другом. – Холмс поднес спичку к папиросе.

– Где же доктор сказал неправду?

– Здороваясь с нами, он упомянул, будто имя Шерлок Холмс ему незнакомо. Но всего за полчаса до этого он заявил Аттерсону, что знает о моем участии в деле. А затем Джекил разыгрывал полнейшее неведение относительно нашего интереса к Хайду. Паук, который прядет столь изощренную сеть, неизбежно попадется в нее сам. Да, Уотсон, беда уже на пути к дому Джекила. Не так уж и важно, нагрянет она сегодня, завтра или через год. Она неминуема.

Холмс умолк и какое-то время сидел, попыхивая папиросой и глядя на пылавший в камине огонь. Наконец тень покинула его чело, и он снова обратился ко мне.

– Что ж, мой дорогой друг, – начал он. – Пора вспомнить о том, что я обещал вам отпуск. Будьте так добры, посмотрите в «Брадшо» на этот месяц, когда будет следующий поезд до Ноттингема, и передайте мне скрипку. У меня возникли затруднения с третьей частью в том маленьком концерте Чайковского, и если я разберусь с ней сегодня, то буду считать, что день прошел не впустую.

Несмотря на напускную веселость Холмса, стоило лишь ему взяться за инструмент Страдивари, как его подлинные чувства вышли наружу: когда мой друг начал играть, это оказался вовсе не упомянутый концерт Чайковского, а «Похоронный марш» Шопена.