Итак, прошел всего час, может быть, чуть больше, а она уже растянулась на моей постели, как у себя дома, позволяя мне любоваться собой.

— Это что, тоже последствия производственной травмы? — сказала она наконец.

— Что? — не понял я.

— Вот это молчание, пристальный взгляд.

— Возможно.

Я попытался улыбнуться, но я давно не смеялся и не улыбался. Сработали не те мышцы, мое лицо исказилось.

— Что с тобой? — спросила она.

— Я пытался изобразить радость.

— Лучше не надо, — ответила она. — А то таким и останешься.

— Ты выглядишь чертовски привлекательно.

— Тонко подмечено. А у тебя — чертовски усталый вид.

— Да, я чертовски устал.

— Тебе страшно?

— Немного.

— Чего ты боишься? — спросила она. — Того, что может случиться с тобой на улице, или того, что может произойти между нами?

— Всего, — ответил я.

И в ту же секунду пожалел. Она еще не доказала, что заслуживает такой откровенности.

— Дать тебе снотворное?

— Снотворное? — Я вспомнил одну из финских медсестер, которая будила меня в больнице, чтобы задать похожий вопрос. — Еще чего не хватало.

— Я же вижу, — ответила она. — Ты на пределе. В таком состоянии нельзя принимать никаких решений. Ведь ты же об этом сейчас думаешь? Ты думаешь, что должен принять решение…

Тут я встал с постели, пошел на кухню и налил себе еще выпить. Льда в морозилке конечно же не было, хотя я не помню, заглядывал я туда или нет. Кажется, я тут же опустошил бокал и наполнил его снова. Она, разумеется, отлично знала, как выглядит мужчина, которому кажется, что он должен принять решение, несмотря на то, что валится с ног от усталости. Прожив столько лет бок о бок с промышленным магнатом, она знала, как выглядит человек, от которого зависят жизни многих, но который не знает, что с ними делать, и лучше бы занялся чем-то другим — поспал, выпил или провел время с женщиной. От меня ничья жизнь не зависела, даже моя собственная, но я тоже был на грани полного истощения.

Она лежала в постели и курила уже новую сигарету, когда я вернулся с недопитым бокалом.

— У меня есть еще сигареты, — она кивнула в сторону своей сумочки, лежащей у нее в ногах.

Она думала, что я сам возьму себе сигарету, но я не хотел копаться в ее вещах, так что я просто пододвинул ей сумку. Она скривилась — то ли из-за моей тактичности, то ли из-за своего поражения. Она сделала мне предложение — вот, дескать, я лежу перед тобой, я совершенно откровенна, можешь обыскать мою сумку, если угодно, можешь обыскать и меня, мне нечего скрывать. Но я отказался, до поры до времени. Она вынула пачку и кинула ее мне. Я уже снова сидел на подоконнике. Поймав пачку, я достал сигарету. «Принц» с фильтром, не могу сказать, что мои любимые. На пачке не было шведской акцизной марки. Подарок контрабандиста или дипломата, возможно, в одном лице. Я сделал две затяжки, чувствуя, что скоро заговорю басом.

— Ладно, — сказал я. — Ты права. Я вконец измотан. Мне надо поспать. Я должен принять решение. Так продолжаться не может. Мне это не по силам.

— Для начала тебе надо выспаться.

— Ты сказала, что хочешь остаться. Я тебе разрешил. Что же я теперь, лягу спать?

Она выпустила дым в потолок. Вдруг мне показалось, что она пожалела об этом, а может, ей не понравилось что-то другое.

— Ты мне не доверяешь?

— Тебя это удивляет?

— Да нет, все понятно, — согласилась она. — Я даже не знаю, как доказать обратное, чем заслужить твое доверие…

Она затушила сигарету, хотя выкурила только треть.

— Я же вот лежу здесь… — сказала она. — Могу даже глаза закрыть. Можешь связать меня, запереть… Скажи, чего ты хочешь…

Ее глаза были слегка воспалены, как будто она долго не спала или немного всплакнула, — такие глаза непонятно почему подчиняют себе, разоружают и заставляют капитулировать того, кто еще секунду назад готов был держать оборону. Я смотрел на нее, из последних сил удерживая себя на месте. Мне было нечего ей ответить. Я знал, чего хочу, но я знал также, что получить это могу лишь ценой предательства, вечного проклятия. Она принадлежала другому мужчине, на самом деле, их было даже двое, и всех моих запасов спиртного не хватило бы, чтобы забыть об этом и стать третьим.

И все же:

— Я хочу… верить тебе.

Это была легкая победа. Мод провела здесь всего чуть больше часа.

— Чего тебе еще надо? — сказала она. — Разве этого недостаточно? — Она развела руками, словно желая подчеркнуть свою позу, как будто именно это доказывало ее беззащитность.

— Недостаточно, — ответил я.

Я с трудом оторвал от нее взгляд и выглянул в окно. Моя спальня выходила во двор, почти всегда погруженный в тень: только в определенный час луч солнца выглядывал из-за соседних домов и освещал определенную часть стены. Возле нее, именно в этом освещенном месте стоял столик с красными пеларгониями. Сейчас, прислонившись к освещенной солнцем стене, там курили две женщины. Я узнал их, обе жили по соседству, и я частенько слышал, как они переругиваются: то из-за собаки, то из-за мусора, словом, из-за всего того, что делает соседей врагами. Сейчас они стояли рядом, курили, закрыв глаза, и без умолку болтали. Чудная была картина. Словно они специально искали яркого света, потому что только с закрытыми глазами они могли беседовать как друзья.

— Хорошо, тогда вот что я тебе скажу. Свой выбор я уже сделала. Далось мне это непросто, но деваться было некуда. Я все бросила, решила начать все с начала. Звучит, быть может, глупо, но это так. Меня ничто больше не связывает с этим… политиком.

В ее голосе не было ни напряжения, ни фальши. Она говорила искренне, она была искренна даже в своем презрении. Слово «политик» в ее устах прозвучало так, будто она сказала «убийца» или «торговец оружием».

— А сюда ты зачем пришла?

— Затем что… возможно, ты знаешь то, чего не знаю я. — Этого было недостаточно, она и сама это поняла. — И наоборот. Я знаю много такого, о чем ты и не догадываешься.

Уже лучше. Это прозвучало гораздо убедительнее. Возможно, чтобы завоевать мое доверие, ей действительно ничего другого и не оставалось, кроме как заявиться ко мне и улечься на моей кровати, демонстрируя свою беззащитность и доступность.

— И ты готова потерять доверие других людей, чтобы завоевать мое? — спросил я.

— Можно сказать и так.

— Зачем?

— Не знаю… — не задумываясь, ответила она. — Я еще не все продумала. Я, как и ты, ни в чем не уверена. И тем не менее, готова это сделать.

— Почему?

— Потому что… Я думала, что… Генри… Генри сказал, что ты все равно напишешь об этом. Вероятно, только так можно… придать этому хоть какой-то смысл. То есть… если об этом станет известно, они же не тронут нас, правда?

— А если они захотят отомстить?

— Нет, — отрезала она. — Они выше этого. Если все это всплывет на поверхность, они просто сменят тактику.

Думаю, она почувствовала мое сомнение, хотя я стоял, отвернувшись, глядя во двор, где две женщины, докурив, мило прощались друг с другом, чтобы вернуться к своим занятиям.

— Я в этом уверена, — сказала она.

Это прозвучало убедительно. В глубине души я хотел, чтобы меня убедили. Мне и в голову не приходило, что мести добивалась именно она.

Усталость снова навалилась на меня, алкоголь сделал свое дело. Напряжение, которое я испытывал в ее присутствии, те усилия, которых стоила мне беседа с живым человеком после стольких недель полного молчания, — все это неожиданно обернулось измождением и покоем. Я уже сложил оружие и объявил безоговорочную капитуляцию. Но благодаря тому, что в самом начале, когда она только легла на мою постель, мне удалось побороть инстинкт, успели вступить в силу многочисленные «но» и «если» — все те колебания и сомнения, которые порой посещают нас в самом начале, а иногда приходят слишком поздно и остаются ждать за дверью, пока совершается преступление.

В ту минуту мне не нужно было принимать никаких сиюминутных решений, надо было лишь смириться с определенными свойствами человеческой природы, с необоримой силой, которая заставила меня лечь на постель рядом с ней. Она немного подвинулась, и когда мы уже лежали рядом, бок о бок, уставившись в потолок, она повернулась ко мне, оперев голову на руку.

— Придется нам привыкать друг к другу, — сказала она.

— Не проблема, — ответил я.

— Для меня тоже, — сказала она. — Ты сможешь уснуть?

— А ты этого хочешь?

— Тебе надо поспать. У меня есть таблетки. Проспишь двадцать часов как убитый.

— А ты? — спросил я. — Что ты будешь делать?

— Я люблю читать.

— У меня даже еды не осталось, — сказал я.

— Хлебцы есть?

— Разве что хлебцы.

— Мне хватит.

Она достала из сумки коробок спичек. Сверху он был украшен блестками. Внутри лежали маленькие белые таблетки. Она достала одну и протянула руку к моим губам. Я посмотрел сначала на таблетку, потом на ее пальцы — у нее были длинные, ухоженные ногти, покрытые темно-красным лаком. Раньше мне никогда не доводилось принимать что-либо из пальцев с такими длинными ногтями.

Я проглотил таблетку, запил ее тем, что оставалось в бокале, и разделся. Забравшись под одеяло, я слышал, как скрипит за дверью паркет у нее под ногами. Я не просто капитулировал, я лег на спину, безгранично доверившись другому человеку, — я позволил ей усыпить меня, я целиком и полностью отдался в ее руки. Я не знал, что заставило меня уснуть, и тем более не знал, от чего проснусь, и проснусь ли вообще. Но усталость, завладевшая моим телом, не позволяла мне задумываться над такими вещами. Даже если мне не суждено было проснуться, я все равно не мог не уснуть.