Нормальная, вполне счастливая жизнь Имоэн десять дней назад стала буквально адской смесью скуки, боли и ужаса. Причем сейчас доминировал последний.

Неожиданное появление Абделя принесло огромное облегчение и надежду. Конечно, ей пришлось довольно долго ждать, пока пожалует этот так называемый «Герой Врат Балдура» и примется ее спасать. От этой его новой подружки пока было мало толку, впрочем, неудивительно, ведь ее мало того что связали, так еще и рот заткнули зачем-то. «Координатор» — он назвал себя Айреникус, имя, которое, похоже, он сам себе присвоил — был чокнутый лунатик с мощными магическими способностями, но, к счастью, он совсем не мог контролировать свое превосходившее по величине Хребет Мира самомнение, а заблуждения так глубоко въелись в его изъеденную червями душу, что было непонятно, как он может управлять кем-то, чей интеллект превышает интеллект сковородки.

Сидение в железной клетке было далеко не безболезненным, впрочем, как и кожаный ошейник, цепи, веревки, и холодные руки целой оравы вампиров. Кормили пленников редко, а когда все же кормили, то только кашей, очевидно приготовленной поваром, разбиравшимся в кулинарии не больше, чем, скажем, сахуагины в скалолазании.

Абдель ворвался в комнату, грозно размахивая сверкающим мечом, но позволил себя убить. Он успел сделать всего несколько шагов от сферы тьмы и был повержен другим заклинанием. Имоэн уже приходилось раньше видеть, как умирали люди. Толстый Регинелд, монах, которого она знала с детства, замертво упал, сраженный сердечным приступом, войдя к ней во время ее купания, и эта смерть тяжелым грузом легла на ее сердце. Йорик — другой монах — упал с вершины святилища Огмы, хотя никто и понятия не имел, как он вообще там оказался. Все попытки вдохнуть жизнь в его измочаленное тело ни к чему не привели, и многие в Крепости Свечи решили, что Огма предпочитает оставить его мертвым по каким-то причинам.

Смерть Абделя больше походила на смерть Регинелда, чем на смерть Йорика. Его тело просто тихо осело на пол.

Имоэн зарыдала, когда поняла, что он мертв. Но пока какая-то часть ее оплакивала Абделя, другая часть возмущалась изо всех сил. «И это был могучий Абдель? Наемник, победивший Саревока, сына Баала, и спасший Побережье Меча от многих лет кровавой войны? Айреникус же был магом, так зачем, во имя Девяти Адов, Абдель понесся на него, размахивая мечом? Хотя, — тут же подумала Имоэн, — а что, собственно, еще ему оставалось делать? Айреникус очевидно воспользовался каким-то заклинанием смерти. Маги имели множество творческих, драматичных, болезненных и оскорбительных способов избавляться от противников».

И тут Айреникус объявил мертвому телу Абделя, что он не был по-настоящему мертв, а затем приказал своему прихвостню запереть Абделя в его железной клетке.

В голове Имоэн вспыхнул маленький лучик надежды, хотя и необоснованной. Ведь Абдель теперь в любом случае заперт, так же как она и Джахейра. Но ей все равно казалось, что если бы он был жив, у них был бы хоть какой-то шанс. Она уже видела, как он гнул металл, более прочный и толстый, чем прутья висящих клеток. Могущественному, но все же зависящему от своих заклинаний Айреникусу не поздоровилось бы, если бы Абдель смог дотянуться до него кулаком или клинком.

А тут еще эта басня о том, что она была сестрой Абделя — ну или наполовину сестрой. Не то чтобы она нуждалась еще в каких-то доказательствах того, что Айреникус давным-давно свихнулся, но здесь было еще и заблуждение, причем бессмысленное. Допустим, она всегда знала, что была удочерена, что добрый старый владелец гостиницы по имени Винтроп не был ее родным отцом. В Крепости Свечи было много сирот — и это было далеко не все, что делали монахи.

Она слышала, что Абдель был сыном какого-то мертвого бога, но… это что, означает, что каждый сирота в Крепости Свечи был сыном или дочерью бога? И выходит, что Крепость Свечи — место обитания сонма полубогов, так что ли? Чушь какая-то.

Кроме того, если бы она была дочерью какого-то мертвого бога, разве не унаследовала бы она хоть частичку его силы? Разве не должна она уметь ну хотя бы пленять мужчин — богини вроде как на такое способны, разве нет? А еще она должна была бы уметь, например, поднять валун или противостоять дыханию дракона (к счастью, это у нее не было возможности проверить), или сделать хоть что-нибудь, лежащее вне пределов возможностей обычных людей.

Имоэн была вполне смертной.

Она прекратила задавать вопросы лишь много времени спустя. Айреникус почти никогда не отвечал на них, но когда отвечал, то это всегда было какое-нибудь саркастически тонкое замечание, которое ничего ей не объясняло и казалось специально придуманным, чтобы или разжечь любопытство, или заставляло чувствовать себя еще хуже. Имоэн никогда не была слишком любопытной, так что намного хуже от ответов Айреникуса ей не стало, и игра быстро наскучила обоим.

— Когда ты оживишь его? — требовательно спросила она. — Давай побыстрее, чего ты еще ждешь!

Айреникус остановился и посмотрел на нее. На мгновение их глаза встретились, затем он моргнул и вернулся к прерванному занятию.

«Мужчины, — подумала Имоэн, — они иногда такие ублюдки».

Имоэн безразлично наблюдала за приготовлениями к ритуалу. Этот странный человек продолжал свою странную возню; возню, которая безусловно закончится ее смертью. Страх временно отступил, осталась только скука; Имоэн решила провести свой последний час на попытку как-нибудь выбраться из этой проклятой клетки и попытаться спастись.

Комната была освещена факелами, множеством свечей, да еще в придачу множеством жаровен, которые довели воздух в комнате чуть ли не до кипения, и она обливалась потом. Рассматривая прутья клетки, Имоэн заметила, что другая женщина — женщина Абделя — тоже искала слабые места в прутьях или основании своей клетки и ничего не нашла. Судя по всему, она тоже страдала от жары. Абдель, голый и то ли спящий, то ли без сознания — причем скорее без сознания — тоже обливался потом. Он так ни разу и не открыл глаз, даже когда люди Айреникуса готовили его к ритуалу.

К моменту начала песнопений Имоэн уже была скорее раздражена, чем испугана. Звуки песнопения трудно было назвать приятными. Через некоторое время ей стало казаться, что это продолжается уже несколько дней подряд, хотя прошло от силы несколько часов. Вот они стали передвигать ее клетку, и все, что ей осталось делать, это разве что стараться сохранить равновесие в крутящейся клетке, чтобы не приложиться лицом о прутья. У нее мелькнула идея как бы случайно раскачать клетку и таким образом нечаянно уронить ее на слуг Айреникуса, но попытка с треском провалилась. Мужчины, которые помогали Айреникусу, явно были безумны — некоторые вообще бредили — и все поголовно ужасно воняли. Кое-кто из них смотрел на нее с открытым голодом в глазах и когда Имоэн это заметила, то помимо крутящейся клетки пришлось бороться еще и с тошнотой.

Они подтащили ее клетку близко достаточно близко к Абделю, чтобы она поняла, что он жив, и надежда вспыхнула в ней с новой силой. Первые несколько минут ритуала она была в сознании. Потом были только звуки пения, бормотания, ропота, ворчания — и свет, жара и разрывающая, иссушающая боль. Имоэн помнила только, что сначала кричала что-то, затем взорвалась смехом, затем ударилась в слезы.

Айреникус пробормотал что-то вроде: «Это происходит. Это действительно происходит».

Все перед глазами Имоэн расплылось, стало желтым, затем расплывчатость постепенно исчезла. Она видела мельчайшие трещинки на камнях, но никак не могла понять, что она видит. Вот трещина в одном кирпиче в дальнем углу комнаты или, может, это какой-то огромный каньон, на который она смотрела с огромной высоты. Айреникус захохотал, и все перед ее глазами опять стало желтым, а потом она услышала рев Абделя и ее тело чуть не загорелось, затем стало теплым, влажным, затем как будто сжалось.

Внезапно все чувства исчезли и осталось только одно. Она хотела убивать. Она жаждала этого. Смерть. Убийства. Боль.

Она хотела найти кого-нибудь ценимого и любимого окружающими и убить его или ее. Хотела заставить кого-нибудь кричать. Хотела почувствовать в руках горячее мясо, в то время как кричащая жертва — ее жертва — корчилась бы в ее руках. Она хотела, чтобы кровь потекла по ее лицу, наполнила ее рот, растеклась по груди и по всему телу. Хотела погрузиться в кровь и купаться в криках.

Она закричала прямо в непроницаемую тьму перед глазами. Это было единственное слово, слово, которое никогда ничего для нее не значило:

— Отец!

Но ее голос был какой-то неправильный; ее тело тоже ощущалось неправильно. Она услышала кого-то, возможно, это был лев или дракон, или Бог Убийств, кричавший в гневе и муке рядом с ней, и звук придал ей сил. Ее руки теперь стали больше, она вся теперь стала больше, и клетка не могла вместить ее — она даже не осознавала, что была в клетке.

— …слишком много, — говорил мужской голос рядом с ней — …слишком быстро, я не могу… — а затем послышались хлюпающие звуки, которые заставили Имоэн злобно улыбнуться, и она тряхнула клетку с огромной силой, которой, как она знала, никогда не обладала.

Тоненький голос, подобный голосу ребенка, дошел до ее сознания, и она с трудом узнала в нем собственный голос.

— Чем я стала? — спросила Имоэн себя, и то, во что она превратилась, в ответ на этот вопрос запихало в рот голову одного из обитателей убежища и стало ее смаковать. С чавкающим хрустом лопнул череп, мозг растекся во рту — и это было так приятно.

Через дикий желтый туман Имоэн увидела вспышку света, затем услышала, как кто-то произнес: «Он оставил нас! Он…» Затем она снова стала кормиться горячей, восхитительно вкусной кровью и хотела еще, еще, еще!