Ника я увидела впервые, когда он пришёл к нам в Лизгар–Террас с пачкой писем, адресованных моей компаньонке. Её кузина была его компаньонкой, и письма приходили на его адрес по ошибке. Он был стажёром в какой–то больнице и в его обязанности входило делать анестезию. Он уселся и стал оглядывать наше жилище, все эти ковры, развешанные по стенам платки и драгоценности. Он рассказал, что только что вернулся с Ближнего Востока, и что, в 60–х, будучи студентом, он на каникулы ездил туда покупать разноцветные одежды, всякие аксессуары и украшения, которые потом продавал в модные лавки на Портобелло–Роуд и Кингс–Роуд, в те самые, в которые я любила заходить с Брайаном и Джими. Он сказал, что некоторые из моих шарфов и платков привезены им из Алеппо, из Сирии. Волосы поднимались дыбом от его рассказов, что военные творили в 1967 году на дорогах Сирии и как ловили турецких контрабандистов в Хатайе. Он зашёл ещё пару раз на неделе и мы засиживались до поздна, болтая о том, о сём.

Однажды он позвал меня выпить и я сообразила, что он стал заходить через чур уж часто. Мы пришли в бар на Фулхам–Роуд и я была удивлена, что он знаком с барменом. Бармена звали Джош и он был один из немногих на кого напал Джонни Бриндон и остался жив. Бриндон был известен своей дружбой с принцессой Маргарет и в этом районе пользовался дурной славой за свою жестокость и драки с первыми встречными. Если я заходила в паб и видела, что он там, я пулей вылетала оттуда. Для меня он был настоящим психопатом. Анджела была с ним знакома, и он как–то напал на её парня и разбитой бутылкой ударил ему прямо по яйцам, того срочно пришлось отправлять в больницу, где ему наложили швы. Совсем недавно Бриндон умер от спида.

Домой мы ехали на такси, и Ник положил мне руку на колено. Я поняла, что он пойдёт дальше.

С каждым разом во мне росло чувство к Нику. Меня обезоруживала его интеллигентность, я могла с ним говорить буквально обо всём. Если не считать Маркса, я впервые встретила такого образованного человека. После окончания общеобразовательной школы, он изучал медицину в Кембридже, но вместо того, чтобы чувствовать пропасть в нашем образовании, его индивидуальность всё более меня привлекала, более, чем это было с Джими или Рэем. Он был невозмутим и жизнь свою вёл размеренно. Несмотря на это, мои действия он и не думал контролировать. Временами, у нас возникали разногласия, совсем как с Джими, но никогда они не наращивали обороты, так как мы обнаружили, что можем просто договориться. Я решила с ним сходить в больницу, когда его срочно вызвали на работу. Я осталась ждать его в ординаторской, и ловила на себе грязные взгляды медсестёр.

Не могу сказать, что прошло много времени, но он переехал ко мне в Лизгар–Террас и мы стали жить вместе. Однажды к нам завалились две экзотического вида арабские девушки из Ливана и заговорили на смеси арабского, французского и английского. Видно было, что с Ником они знакомы давно. Одна из них рассказала нам, что её брата убили палестинцы. Ник сидел с ними на полу скрестив ноги и расспрашивал их о Бейруте, о продолжающихся до сих пор уличных боях, и я поняла, что Ника ситуация на Ближнем Востоке волнует гораздо больше, чем я предполагала.

Ник сутками пропадал в операционной и взял творческий отпуск, чтобы подумать, чем ему заниматься в будущем. Он всегда интересовался морской биологией. У его друзей была во владении группа островов недалеко от английского берега, которые назывались Скалпей, недалеко от острова Скайе. Мы решили отправиться туда вместе с небольшой группой морских биологов из Японии и помочь им на ферме устриц.

Остров площадью всего 40 кв.км оказался дикой ветреной землёй со своим собственным источником чистейшей воды и немногочисленными одиноко–стоящими домами. Мы поселились в одном из них, обшитом дубовыми панелями и похожем на охотничий домик. На острове машин не было и мы ходили пешком или скакали на лошадях, а чтобы добраться на материк у нас было грузовое судно больше похожее на старую военную десантную посудину. Нам приходилось самим выращивать овощи, и когда погода особенно портилась мы пару раз перебирались на материк. Японцы были более находчивы, и питались копчёной рыбой, жареными моллюсками и морскими ежами.

Мы пекли свой хлеб и вечера проводили за кухонным столом и принимали гостей, которые то приходили, то исчезали. Я вполне сносно готовила, поддерживаемая в моих начинаниях всеми, кроме Ника, который, к моему удивлению, готовил ещё хуже меня. Однако он ел всё, как и японцы. Я готовила по рецептам миссис Битон, книгу и всё необходимое я нашла на кухне. Было здорово отвлечься от Лондона, к тому же, это оказалось великолепной возможностью узнать друг друга ближе, было предостаточно времени подумать о жизни и о нашем будущем.

У нас не было телевизора и мы были полностью изолированы от остального мира. Вечерами мы играли в настольные игры, или удили рыбу до рассвета. Летом здесь нет тёмных ночей.

Ни Ник, ни остальные мужчины на острове ничем не напоминали тех с ружьями, которых я встретила на Гавайях. Они могли всю ночь обсуждать, какого из оленей–самцов следует пристрелить, потому что в стаде были и очень старые, и больные. У них были ружья с оптическим прицелом и они часами сидели в засаде или бесшумно ползли в мокрой холодной глине, исследуя с какой стороны дует ветер, чтобы незаметно подкрасться к намеченной цели и сделать один единственный выстрел. Им было тошно от бесполезной амуниции.

Ник каждый день нырял с аквалангом, проверяя длинные линии корзин, в которых выращивались устрицы. Обычно он нырял вместе с японцами или с Тедом, который жил на соседнем острове. Но однажды мы вышли в море только вдвоём на небольшой гребной лодке с мотором. Он показал мне верёвочные сигналы и исчез в пучине, оставив меня одну замерзать в Атлантическом океане и не показав даже, как завести мотор, чтобы в случае беды, я могла бы доплыть до острова за помощью, если он, вдруг, не появится через три четверти часа. Я почувствовала, как верёвка дёрнулась в моих руках, не зная что там произошло (я моментально забыла всё, чему учил меня Ник), мне на ум стали приходить всякие истории про китов–убийц и о неожиданно надвигающихся шквалах, сдувающих тебя за секунду. Когда наконец, он вынырнул, он никак не мог понять, почему я в ярости на него набросилась.

Однажды мы вдвоём взяли лодку, чтобы отобедать с парой, живущей на соседнем острове. Мы засиделись позже обычного и уже стемнело, когда мы были на полпути к дому. Не было даже луны, которая указала бы нам путь и мы добирались по звёздам. Нас выручил наш гость, который с фонарём в руках, вышел на мол выкурить сигарету. Если бы мы отклонились хотя бы на несколько градусов, мы бы доплыли до Северного Полюса или разбились бы о скалы. Наше счастье, что море было спокойно этой ночью, а Ник хорошо ориентировался по звёздам.

В 1977 году мы решили пожениться. Это была ещё более скромная свадьба, по сравнению с моей первой, только мы и ещё одна пара, которые были нашими свидетелями. Через семь месяцев родился Джеймс. Ник был первым в моей жизни мужчиной, от которого я захотела иметь детей. Я чувствовала себя с ним полностью защищённой и знала, что он никогда меня не бросит. Я никого так прежде не любила, как его.

Я знаю, что родители Ника были несколько разочарованы, когда узнали, что он женился не на «леди». Они показались мне такими важными в тот день, когда Ник меня с ними познакомил. Он не предупредил меня, что именно может им понравиться. У них был большой усадебный дом в пригороде Честера, обставленный прелестными ближневосточными вещами, с роскошным садом и видом на лес. Я была потрясена, когда под колёсами захрустел гравий перед их крыльцом, и когда нам показали наши комнаты, отдельно ему, отдельно мне. Я была вся на нервах, когда пришло время спуститься к завтраку. Мне его мать показалась очень правильной хозяйкой дома, и я не знала, в чём именно заключались эти правила. Ник же никак не мог понять, почему я так волнуюсь. Я, должно быть, показалась им сначала простушкой, но однажды, когда мы с Ником уже были вместе два года, его мать, прогуливаясь со мной по саду, сказала, что они «очень волновались за меня, когда Ник привёл меня впервые в их дом, но они поменяли свое мнение обо мне, когда увидели какое благотворное влияние я оказала на их сына».

Его отец пригласил нас на церемонию посвящения в рыцари, которая должна была состояться в ратуше, и я была очень смущена, когда мы подошли к королеве и он представил меня ей. Я пожала ей руку, у меня отнялся язык и помутилось в голове. Всё, что я помню, это то, что я подумала, какого же она маленького роста.

Энджи

В те времена, когда мы с Ником только познакомились, Энджи жила с парнем по имени Терри де Хэвилланд, общественным сапожником, который был так великодушен, что берёг её очень тщательно. В 1973 году у них родился сын, Цезарь, год спустя Энджи ушла от Терри, сняла квартиру в Фулхаме и связалась с человеком, который торчал на героине. Соседи сообщили в Опекунский Совет, что ребёнок часто остаётся без присмотра, и городские власти настояли, чтобы Энджи отдала его в школу с продлённым днём.

Энджи дала им мой номер на случай, если они не дозвонятся до неё. Они звонили мне довольно часто и сообщали, что все дети уже ушли домой, а Цезарь всё ещё здесь и никто не знает, где Энджи. К этому времени у меня родился ещё один ребёнок, поэтому один из учителей приводил Цезаря ко мне домой сам, а моя задача была найти Энджи. Служащая из Опекунского Совета предупредила меня, что они будут вынуждены в этом случае взять заботу о ребёнке на себя.

Остальные члены семью Энджи эмигрировали в Австралию в город Перт, но поддерживали со мною связь. Они попросили меня прекратить давать Энджи деньги, справедливо предполагая, что она их тратит на героин. Для меня это стало проблемой, я не могла ей отказывать ни в чём. Пришлось лгать и говорить, что у нас сейчас у самих затруднительное положение с деньгами.

Она никогда со мной не разговаривала об этом, я же, со своей стороны всегда находила интересные темы для разговора.

Всегда получалось так, как если бы я была ей второй матерью, которая вечно ворчит и недовольна увлечениями своей дочери. Она знала, что я этого не одобряю. Но мне оставалось только вздыхать: «О, Энджи». Сожалея вслух, что смак делает мою подругу агрессивной и разрушает её жизнь и жизнь Цезаря.

«О, Кати, — обычно слышала я в ответ. — Это единственное, что может сейчас мне помочь, но я обещаю, что это в последний раз," — обещания, на которые так щедры все торчки.

Как–то, когда Джеймсу было всего четыре месяца, я после прогулки решила зайти к Энджи. Дверь была не заперта и мы прямо с коляской поднялись к ней. Я окликнула её, но ответа не услышала. Я прошла через неприбранную кухню и нашла её и её парня, стоящими на столе, и склонившимися друг над другом. Ясно было, что ничего кругом не существовало для них в этот момент. На предплечьи — резиновый жгут, а игла со шприцем всё ещё качалась, оставаясь воткнутой в её руку. Повсюду брызги крови. Впервые, как я застала свою подругу в таком омерзительном и безысходном положении.

Я развернулась и унесла Джеймса прочь. На душе было горько от того, что такую замечательную и весёлую девушку, с которой я познакомилась на её 17–летнем дне рождения, я нашла в такой грязи. У неё всегда была склонность к приключениям, связанным с риском, для неё не существовало ограничений и делала такие вещи, которые мы обе знали, насколько они глупы и опасны, многие отговаривали её, но это только разжигало её любопытство. И теперь я увидела, как далеко она смогла уйти.

В её поведении было для меня много непонятного, потому что ничего, что бы предсказывало это, не было в её семье. Ничего, что предвещало бы, что она сойдёт с рельс. Её семья это — очень милые отзывчивые люди. Если Судьбой и было предначертано кому–нибудь окончить жизнь в канаве, так это мне и моему брату Джону, но такое даже и не снилось любому из нас. За всю мою жизнь у меня так и не было лучшей подруги, чем Энджи, но теперь у меня были Ник и Джеймс и я не хотела, чтобы кто–нибудь вовлёк нас в свой водоворот. Я понимала, что отношения наши скоро прекратятся. Я по–прежнему любила её, и не думаю, что у меня когда–нибудь будет ещё такая подруга, как она. Я поняла, что нашим жизням теперь идти параллельно, так иногда бывает между старыми друзьями, но от этой мысли мне становилось грустно.

Хотя мы продолжали перезваниваться, её, стоящую тогда на столе, совершенно бессознательную, я видела в последний раз живой. Мы обе вместе одновременно дошли до жизненного перекрёстка, но выбрали разные дороги. Её семья убедила её переехать в Австралию поближе к ним, подальше от людей, с которыми она связалась в Лондоне. Она выдержала битву с австралийским посольством, хотя её и грызли сомнения, правильно ли она поступает, но, в конце концов, она уехала. Я стала регулярно получать от неё письма с рассказами о себе. Она рассказала, что встретила солиста из группы INXS, звали его Майкл Хаченс и у него были необычные сексуальные запросы, но более всего он её удивил, когда спросил, как это быть «цветной». Этим вопросом он её уложил на обе лопатки. Ей никогда в голову не приходило, что она может быть «цветной».

Звучало так, как если бы всё прошло гладко. Цезарь стал жить у своей тётки Бетти, а Энджи соскочила с героина. Она кого–то встретила и они поженились, хотя я очень сомневаюсь, была ли она разведена с Эриком. Но такие мелочи не волновали Энджи. Но не так долго она наслаждалась своим новым мужем, встретила какого–то парня, звали его Стив, который тоже недавно покинул Англию. Она влюбилась и у них родилось двое детей. Недавно я смогла все эти события связать воедино. Как выяснилось, она начала сильно пить, поскольку стала снова торчать. Она продала даже холодильник, так необходимый в жарком климате. Мать купила ей новый, но когда Мэвис навестила её на следующей неделе, его уже не было, Анджела успела и его продать за четверть его стоимости.

— Все мои соседи, добропорядочные граждане, говорят нам, чтобы мы не давали ей денег, — жаловалась мне Мэвис со слезами на глазах, смятение и тревога за свою хорошенькую младшую дочь были написаны на её лице, — но тогда ей не на что будет купить еды.

Как и прежде Энджи арестовали за хранение, в тюрьме она вела себя примерно, писала мне письма, начинающиеся словами: «Моя дорогая подруга, это снова я», а далее следовали обещания избавиться от дурных привычек. «Мы со Стивом решили избавиться от них вместе," — написала она мне в последнем письме.

Стив, как я узнала позднее, встретил кого–то, ушёл от Энджи и забрал детей. В декабре 1992 года между ними разразился кухонный скандал, Энджи напала на него с кухонным ножом, он тоже схватился за нож, чтобы защитить себя, и началась драка. Его нож вошёл в грудь Энджи и, по словам её матери, «отрезал 6 дюймов её аорты». Она умерла мгновенно. В свою защиту Стив сказал, что это было преступление на почве страсти и его приговорили к четырём годам. Дети остались с родителями Стива, поскольку, хоть мать Энджи и чувствовала себя хорошо в свои 70, сил взять ответственность за них на себя у неё не было.

«Кати, — часто говорила мне Энджи, — ты всегда была более благоразумна, чем мы все," — и, удивительно, она оказалась права. Я была с ними в Нью–Йорке, но я бежала от них. Я не хотела такого конца, как Брайан, как Джими, как Кит, как Энджи и как все остальные, кто пытался сбежать, спрятаться от себя с помощью наркотиков. Я всегда была более консервативна. В то время, когда они рядились в слои воздушного шифона или в средневековые платья и драгоценности, вплетая в волосы цветы, я носила простые платья и туфли. Мне всегда нравилась простая одежда. Наркотики меня просто не интересовали.

Все эти годы, пока на другой половине нашей планеты разыгрывалась драма, главной героиней которой стала моя подруга, я строила свою жизнь с Ником. Мы переехали в Илинг, там родился наш второй сын, Вильям. Ник отошёл от своей хирургии и стал практикующим врачом. Теперь я респектабельная докторская жена и мать двоих чудесных мальчишек.

Я обнаружила, что с рождением детей я стала больше понимать отца. Я стала представлять, как увижу его снова, я хотела увидеть его пока не поздно, если, конечно, ещё не было поздно.

Перед моим совершеннолетием моя бабушка написала ему, что он должен, что–нибудь мне подарить. Она знала, что он только что продал наследственную землю, и у него были деньги. Он сообщил Чёрной Нане, что собирается сделать мне подарок, но хочет вручить мне его лично, после стольких лет как мы жили врозь. Я очень разволновалась и написала ему, что была бы счастлива повидаться с ним. Он ответил мне и написал, что приедет 8–ми часовым поездом на вокзал Кингс–Кросс.

Мы с Энджи поехали на вокзал. Поезд пришёл вовремя, но отца в поезде не было. Не приехал он и на следующем. Мы встретили ещё несколько поездов. Бродя по вокзалу, и тщетно ещё на что–то надеясь, я испытала дикое одиночество. Это же был мой 21–й день рождения и никто из моих родителей не приехал и не поздравил меня. Чувство заброшенности, так знакомое мне с детства, нахлынуло на меня с новой силой. Я так хотела увидеть, как он сходит с одного из этих поездов! Но он не приехал.

Несмотря на все эти эмоциональные барьеры, я росла с 10–и лет одна, я билась, чтобы стать человеком. Я была уверена, что он это сделает ради меня, но он не приехал. Я не могла найти ни одной причины, почему он не приехал. Что это, перепад настроения? Мы с Энджи поехали в Сент—Джеймс и опустошили бутылку виски на двоих. Мне не нужно было объяснять ей, что я чувствовала в тот момент, она понимала меня лучше, чем я сама себя понимала. Утром я взяла папку с завязками, положила туда свою боль и, поставив на полку, отправилась на работу, как ни в чём ни бывало. С тех пор я о нём ничего не слышала.

Прошло почти 20 лет и я решила, что пришло время ещё раз попробовать встретиться с ним. Но у меня не было никаких идей, где он может быть теперь и вообще, жив ли он. Помню, кто–то из нашей семьи говорил, что слышал, что он в Ирландии с жестянщиками, но с тех пор многое могло измениться. Я послала запрос в Армию Спасения, они переслали его в СОБЕС. Я написала моей тёте Катлин. И получила ответ с его адресом почти одновременно и от тёти, и из министерства. Он жил у одной семейной пары по фамилии Мёрфи, поэтому я написала в письме к нему, чтобы он заботился о них.

Я получила письмо от Сейди Мёрфи, в нём она сообщала, что мой отец много лет назад пришёл к ним и они пустили его к себе в дом, и что он живёт у них до сих пор. Это как если бы они его усыновили, объяснила она мне, а дальше, в это трудно поверить, пишет, что он лёгкий, милый человек. Пишет, что у них нет телефона. Так мы обменялись парой писем. Я послала их адрес моему брату Джону, и он им тоже написал. В конечном счёте, мы с Ником сели на самолёт и отправились в Ирландию с намерением забрать его к себе и показать ему внуков.

Мы нашли его в углу передней, сидящим в кресле среди вороха старых газет, которые, судя по виду, он собирал все эти двадцать лет. Мёрфи поставили специально для него кресло в саду, чтобы он мог пересматривать свои газеты на свежем воздухе в течение всего лета. Мы взяли его с собой и прокатились до Росслари, кажется, он всё же был рад видеть нас, хотя, как обычно, ничем не выказал свою радость. У не было и малейшего желания вспоминать прошлое и мы не настаивали. Он с интересом выслушал, что Лил жива, что до сих пор живёт с Томом, но только потому, думаю, что это всё уже в прошлом. Через несколько лет умер Билл Мёрфи, но отец продолжал жить в их доме, мирно уживаясь с Сейди. Джон виделся с ним часто, не то что я, но я писала ему каждый раз, как вспоминала о нём.

Мы с Ником переехали в очень миленький дом в Строберри—Хилл и я стала подумывать не вернуться ли мне на работу, ведь Джеймс уже подрос. Я просмотрела объявления о приёме на работу и выбрала одно. Я купила себе строгий костюм, так называемый «костюм деловой женщины» и стала выглядеть, как женщина, строящая себе карьеру. Я открыла для себя, что ходить на работу даже интересно, и через несколько месяцев нашла себе более активную работу менеджера, совершенно не ожидая к чему она меня приведёт. Однажды получаю, как обычно, конверт, а в нём совершенно другие деньги. Наш руководитель, достаточно пожилой человек, попрощался со мной и сказал, что продал своё дело Пруденциалу, и что они решили назначить меня главным менеджером. Когда в конце 80–х многие фирмы стали закрываться, наша фирма выдержала кризис, но мне пришлось стать просто менеджером, так как мы слились с Эббей Националь.

В начале 90–х Ник, разочаровавшись в своей работе практикующего врача, решил поменять специальность. Его всегда интересовали психические и физические возможности человека и он нашёл себе работу в Департаменте Социальной Безопасности, в качестве эксперта по психическим и физическим расстройствам. Мы переехали за город и я решила на некоторое время бросить свою работу в офисе.

К этому времени мальчики подросли и мои 60–е казались мне далёкой сказкой. Как и прежде, когда я слышу в новостях, что–нибудь из тех лет, на меня накатываются воспоминания, как это было с убийством Джона Леннона. Я была на кухне, когда услышала это печальное известие по радио. Я вспомнила Джими, облеплённого поклонниками и раздающего автографы. Такое хладнокровное убийство привело меня в замешательство, это же не такая смерть, какую нашли себе Брайан, Кит и Джими. Майка Джеффери тоже не было в живых, он погиб в авиакатастрофе. Возвращаясь из Испании авиакомпанией Иберия, их самолёту подрезал крылья военный истребитель во время забастовки французских авиадиспетчеров, и все, кто был на борту, погибли.

Я всё ещё поддерживала отношения со всеми с кем была знакома в те годы и мы подолгу болтали по телефону, вспоминая те времена, но в целом, я мало думала обо всём этом, пока однажды, всё не изменилось.