В течение нашего расследования Ди показала мне копию рукописи, написанной Моникой и отосланной ею одному американскому писателю, в которой описывалась её «жизнь» с Джими. Мы предположили, что она надеется найти издателя, как это сделали Мич и Ноэл. В рукописи было сказано, что Джими предупреждал её избегать меня, потому что я мошенница и лгунья и я украла все его вещи. Вся рукопись написана по–английски, но с использованием немецкой грамматики, и конструкции предложений вызывали улыбку. Она была полна фантастических и таинственных несуразиц. В одном месте она написала, что Джими как–то ей сказал, что Эл вовсе не его отец. Нелепая идея.

Я подумала, вряд ли она сможет найти приличного издателя. И несмотря на то, что неприятно видеть такую ложь ни о чёрных, ни о белых, я была готова пустить этому ход. Я не знала, что она возобновила обвинения в мой адрес при разговоре с Тони Брауном, который как раз в этот момент готовил к изданию ещё одну книгу о Джими.

Я не могла предположить, как много людей повторяют за ней эту чушь. В то время я не понимала, зачем ей всё это, но постепенно до меня дошло. Она просто хотела дискредитировать меня. И на моих костях воздвигнуть себе памятник, как величайшей любви Джими и невесте.

Из журнальных статей я узнала, что она уже цитирует меня, ту первую встречу с нами в Илинге, которую она записала на плёнку. Она выдала за своё, всё то, что я ей рассказывала о привязанностях Джими. Я не могла сама остановить этот поток и снова отправилась к своим адвокатам.

Её линия защиты, заключалась в том, что никакую рукопись она не писала и обвиняет американского писателя (которому она послала её), даже несмотря на очевидность её плохого английского. Её адвокаты предложили замять конфликт и отозвать иск из суда. Они принесли мне извинения и дали понять, что Моника впредь не будет распускать грязные слухи обо мне, и предложили возместить мне моральный ущерб в размере 1 тысячи фунтов.

Однако у Моники оказалось в запасе ещё несколько рукописей. По крайней мере шесть разных её опусов и осенью 1995 года она предложила Блумсберри издать книгу под названием The Inner World of Jimi Hendrix, в которой она официально заявила, что они с Джими были помолвлены (она даже отца Хендрикса якобы в этом уверила, но позже он утверждал, что фактически ничего не знает о личной жизни своего сына, после того как он покинул дом, ещё подростком уйдя в армию).

Я узнала об этой книге от репортёра Би–Би–Си Мартина Шенкльмана, делающего радиопередачу In the Wink of an Eye, о последних днях Джими Хендрикса. Мартин позвонил мне за несколько месяцев до этого и спросил, не буду ли я так любезна, дать ему интервью. Он уже разговаривал с Моникой и хотел бы знать мой взгляд на происходившее в те дни. Должна сказать, что ко всему, о чём я рассказала ему, он отнёсся с большим подозрением, полагая наверное, что главной моей целью было отомстить Монике, сочиняя истории дискредитирующие её. Я передала ему телефоны всех тех, кого мы с Ди нашли, что бы он мог сам услышать из их уст обстоятельства смерти Джими. Спустя несколько дней он вернулся и поблагодарил за телефоны и возмущённо сообщил, что не понимает, к чему Моника «ткала эти фантастические узоры». Он взял у них интервью для передачи и они в точности повторили всё, что рассказали нам тогда. Вряд ли с этого момента Моника найдёт, кто бы ей поверил, не считая, конечно, тех маниакально–ограниченных поклонников Хендрикса, которые уверовали в её фантастические сказки о сверхъестественных способностях Джими.

— Вы уже видели книгу, которую написала Моника? — спросил он меня в одну из самых последних встреч.

— Что за книга?

— Она опубликовала автобиографию. Вам следует почитать, что она пишет о вас на последних страницах.

— О, — сердце моё замерло, — если можно, пришлите мне факсом эти страницы.

— О, нет, — рассмеялся он, — я не собираюсь посылать их вам факсом.

— Почему?

— Потому, что я не хочу тиражировать то, что она пишет о вас, можно я лучше прочту? Но посылать вам их — нет.

Он прочитал её раздражённые пассажи до последней строчки. В основном Моника говорила о том, что я лгала следователю и обвинения, выдвинутые мною в её адрес, необоснованны и её правота доказана во всех мелочах проведённым расследованием. В этот раз я рассердилась не на шутку и, позвонив в рок–магазин, в котором, как мне рассказали, прошла презентация этой книги (и назвали её медвежьим говном), спросила, не осталось ли у них экземпляра для меня. Они любезно согласились эти проблемные страницы прислать мне факсом. Я прочла их и снова была потрясена, но решила не предпринимать никаких действий. Полнейшая бессмыслица, нестоящая внимания, ничего более отвратительного я не читала. Полагаю, никто не воспримет их всерьёз: каждому ясно, что это бессвязные мысли сумасшедшей женщины и что всё это скоро само рассосётся.

Потом мне позвонил Боб Дёршук, которого только что назначили главным редактором американского журнала Musician, и спросил, «не найдётся ли у меня большой совковой лопаты». Сказал, что ему одному не разгрести мусор вокруг Моники, создавшийся в других рок–журналах. Он просил моей помощи и я согласилась. Сказал, что приедет в Лондон и хотел бы сам разобраться на месте. Юристы журнала настаивали, чтобы он всё выяснил, но так, чтобы не было повода выдвигать против Моники никаких обвинений.

Приехав в Англию, Боб остановился в местной гостинице, у него было в запасе 5 дней. И выслушал всю историю снова. Я рассказала всё, что знала, показала вырезки из газет. И… он провёл несколько недель, расследуя всё самостоятельно, отказываясь помещать в статье факты, непроверенные им самим. Всё, что бы он ни обнаруживал, противоречило рассказам Моники. Он взял интервью у Филипа Харви, кто был тем вечером вместе с ней и Джими, и Харви утверждал, что они не были влюблённой парой, как на том настаивает Моника. По его словам, она больше походила на адъютанта, чем на любимую женщину. Он сказал также, что в тот вечер его поразило поведение Моники: она ревновала его ко всем женщинам, с которыми Джими заговаривал, и сказал ещё, что видел, как на улице выстроилась огромная вереница кобылок, в надежде попасть в его конюшню.

Но проверил он не только её рассказ о последних часах Джими, но и помолвку, и отношения, по её словам, выходящее за рамки взаимоотношений звезды и группиз. И то, что они однажды встретились за много лет до этого, а снова только за несколько дней до его смерти. В результате статья была опубликована в февральском номере за 1996 год, как заглавная и Моника была в ярости. Одна из её подруг позвонила Бобу в Америку, а Боб перезвонил мне и вот что он мне рассказал:

— Женский голос на другом конце провода сказал мне, что она не знает вас, — сказал мне Боб по телефону, — но Моника рассказывала ей, что вы замужем за доктором, который спас вас от передозировки героина, когда нашёл вас, лежащей без сознания на улице. Ещё сказала, что вы и прежде были девочкой на одну ночь, такой остаётесь и ныне.

Трос натянулся и был готов вот–вот лопнуть. Мне были неприятны её выпады в мою сторону, но когда она начала вовлекать мою семью, я не стала молчать. Я не собиралась быть, по словам этой сумасшедшей, безнадёжной наркоманкой. Я не собиралась подставлять ни Ника, ни, тем более, детей под её удары. Ей было мало того, что она чудовищно игнорировала правовую сторону вопроса и не собиралась прекращать распускать ложь обо мне, она, казалось, наметила новый удар. Одного я не могла понять, как будто кто–то руководил ею, как марионеткой, а она повторяла за ним всё, как вызубренный урок. И неважно сколько и как она собиралась предпринять, я решила раз и навсегда оградить себя и свою семью от слухов. Я снова обратилась за помощью к адвокатам и они предупредили её о последствиях пренебрежения решениями суда.

Журналистскую мельницу Моника Даннеманн раскрутила на полные обороты, жернова журнала Hello трещали — на фотографии Эл Хендрикс с семьёй на могиле Джими вместе с безутешной невестой. Шесть журнальных страниц, 18 месяцев жизни. Вот она пишет портрет Хендрикса у себя дома, а вот она подаёт показания на полицейском расследовании.

За два дня до этого мы списались с её адвокатами, чтобы те передали ей оливковую ветвь перемирия, со словами, что мы не намереваемся доводить дело до суда, мы только хотим, чтобы с её стороны прекратились обвинения в мой адрес. Но они письменно отвергли наше предложение и отметили, что это только показывает слабость наших позиций и они с удовольствием встретятся с нами в суде. Уже позже оказалось, что та же адвокатская контора курировала её в ходе расследования смерти Хендрикса, которое полностью было сплошной мистификацией. В чём причина, зачем она продолжала настаивать на своих показаниях?

На заседание суда Моника пришла в пушистом цвета электрик пиджаке, под ним алая сатиновая рубашка, массивные бусы и серьги, змеевидные кольца на пальцах рук. Длинные обесцвеченные перекисью волосы, покрытое толстым слоем штукатурки лицо.

Судья, казалась, не обратил никакого внимания на то, что она принесла с собой в зал заседания пачки экземпляров своей книги, роскошно изданной, богато иллюстрированной психоделическими портретами Джими, сопровождаемыми эксцентричными бессвязными подписями о сверхъестественных силах и духовных посланиях, которые она продолжала развивать далее в тексте.

Монику сопровождал загорелый молодой человек с сильным кокни акцентом, пришедший с явной целью превратить заседание суда в фарс. Он окружил себя журналистами и с жаром рассказывал им о том, как я все эти 26 лет преследовала Монику и ещё, что я просила судью усадить Монику за решётку, но судья был против этого. На самом деле мы дважды просили судью избежать, по возможности, тюремного заключения, который ей грозил за пренебрежение к судебным решениям, а только лишь наложить на её судебный запрет.

В самом начале заседания она подошла к судье и подарила ему экземпляр своей книги, при этом королевский адвокат с моей стороны, немного наклонившись вперёд, пробормотал: «Ошибка первая.»

Казалось, всё, о чём говорила Моника, она считала истинной правдой, даже несмотря на то, что её не удавалось придать конкретную форму никаким обвинениям в мой адрес. Она не знала о показаниях полицейских и с каждым её заявлением для собравшихся в зале суда становилась всё более очевидной неуравновешенность её психики. Её адвокаты уже не старались заявить, что все её заявления в мой адрес это чистая правда, говоря вместо этого, что она всего лишь хотела защитить себя от меня. Судья, однако, выразился вполне ясно, что это тема для другого суда, в рассматриваемой же ситуации очевидно, что именно меня она преследовала.

— Мисс Этчингем, — было вынесено заключение, — никогда ни действием, ни словом не оскорбляла мисс Даннеманн.

Он нашёл её виновной в пренебрежении суду, выражаясь стандартной формулировкой, доказана её ‘beyond reasonable doubt’.

Когда суд завершился в нашу пользу, мы все вскочили со своих мест и стали поздравлять друг друга. Имея дело с законом, всегда есть доля риска и это всегда высокое нервное напряжение. Мы все, весело болтая, вышли в холл, Моника следовала за нами, идя зигзагами, как если бы была сильно пьяна. Создавалось впечатление, что человек не знает в какую сторону ему идти.

— Как по–твоему, она на транквилизаторах? — спросила я у Ника.

— Нет, — покачал он головой, — думаю, у неё сильное потрясение.

Когда она направилась к пожарному выходу, её адвокаты перехватили её, развернули и направили в нужном направлении. И она отправилась домой к своей матери.

На следующий день во всех газетах писали, что в суде я вела себя очень сдержанно, в то время как Моника выглядела «ушедшей на пенсию рок–цыпочкой». Я пожалела её, думая как это всё жестоко, но потом была удивлена, её адвокаты не советовали ей самостоятельно подавать жалобу в Верховный суд.

На следующий день из газет мы узнали, что соседи Моники видели, как она возилась с чем–то в своём саду. Вероятно, она пыталась длинный поливочный шланг разъединить на две части, при помощи которых она и убила себя этим же вечером.

Как только мать заснула, она вышла в гараж и плотно прикрыла за собой дверь. Она прикрепила шланги к выхлопным трубам своего Мерседеса и через окно просунула внутрь машины. Затем заклеила скочем щель в окне, села на переднее сиденье и завела мотор. Как только она стала терять сознание, она выключила двигатель, чтобы шум мотора не привлёк внимание. Должно быть она очень серьёзно подошла к тому, чтобы уйти из жизни. Скорее всего она верила в то, что сможет воссоединиться с Джими, где бы он ни был.

Я знала, что как только новость дойдёт до агентства Рейтер, дом осадят репортёры и быстро подготовила заявление, в котором сообщала, что потрясена случившимся и с сожалением услышала о смерти Моники, и что личной неприязни у меня к ней никогда не было и очень сочувствую её семье. К тому времени, как я вернулась из магазина, совершив многочисленные покупки к наступающему уикенду, моё заявление было напечатано на первых полосах всех газет.

В воскресенье раздался телефонный звонок.

— Это Кати Этчингем? — спросил женский голос в трубке.

— Да.

— Я только хочу, чтобы вы знали, — завопил голос, — что раз вы заинтересованы, вы и есть убийца.

И повесили трубку.

Я гадала, кто бы это мог быть. Многие подруги Моники мне уже раньше звонили, представляясь репортёрами, чтобы вынудить меня сказать что–нибудь нелицеприятное о ней, с тем, чтобы потом она смогла меня обвинить в этом. Я никогда на это не ловилась. Я всегда такие разговоры записываю на ленту. Я набрала 1471 и станция определила номер, с которого мне только что позвонили. Мы подождали примерно с час и Ник набрал её номер.

— Ещё раз позвоните сюда и я вынужден буду позвонить в полицию, — спокойным голосом произнёс Ник и повесил трубку.

К счастью родители Ника были с нами — они приехали на Пасху — и помогли спокойно разобраться в случившемся.

— Эта женщина очевидно не совсем в себе, — рассудили они. — Очень жалко, что её друзья и семья поддерживали её в этих фантазиях, вместо того, чтобы помочь больному человеку.

Я до сих пор чувствую ужасную неловкость перед этой женщиной. Она тщательно продумала до самых мелочей свою выдумку о её взаимоотношениях с Джими, чтобы защитить себя от правды той ночи, когда он умер. И понемногу из целостной картины исчезали фрагменты, пока окончательно она не рассыпалась.

Больше не было звонков от этой кричащей подруги, но в интернете на Hey Joe были помещены отзывы её «доброжелателей», называющих меня и проституткой, и убийцей. С этим мы ничего сделать не могли, так как невозможно проследить путь таких писем, но я со временем научилась не обращать на такое внимание.

Через месяц в Нью–Йорке состоялась презентация книги Ноэла, и в тот момент, когда он начал подписывать экземпляры в магазин Virgin Megastore, ворвался человек и, назвавшись старинным приятелем Моники Элом Ромеро, стал кричать, что Моника всё время говорила ему, что я и убийца, и насилую детей, и извращенка. Охране пришлось выкинуть его вон.

Я всё время не могла понять, что кроется за ложью Моники, кто за ней стоит. Вскоре я это обнаружила.

Сомневаюсь, что в любом другом бизнесе найдётся так много пресмыкающихся и чешуйчатых как в музыкальном. Как если бы не хватало действительно работающих, они изобретают себе роль и место. Одни занимают сексуальную нишу, другие просто болтаются около, присваивая себе статус «личного секретаря» или «роуди». Некоторые называют себя «ближайшим другом», другие снабжают звезду наркотиками. Возможно, сама музыка привлекает их или так спроектирован основанный на сексе имидж. Как бы там ни было, оставшиеся в живых скорее несут на себе грусть шестидесятых, чем необычность того времени.

Хотя в Ди я нашла преданную подругу, я всегда осознавала, что она «немного непредсказуема». Она, казалось, полностью была увлечена музыкальным миром. Впервые при мне её эксцентричность проявилась в Нью–Йорке на фуршете после вручения музыкальных наград. Мы вместе ехали на лимузине и Ди рассказала, что подружку Ноэла, Кандаче, избила какая–то пуэрториканка из обслуживающего персонала прямо в женской комнате. Я удивилась всей нелепости ситуации, так как приём был закрытый и на нём присутствовали такие люди, как Нил Янг и Фил Спектор.

Когда Кэнди, которую я прежде никогда не видела, приехала с Ноэлом, Ди понесло и в исключительно ярких выражениях она описала своё отношение к ней. Мне говорили, что с ней бывает такое, но я всегда пропускала мимо ушей всё, что касалось плохих манер других людей. И в этот раз Ди вихрем пронеслась по моим ушам. Мне рассказывали о ней разные истории, но я не верила.

Работа над выяснением обстоятельств смерти Джими нас сблизила, и наши отношения оставались очень тёплыми. Она часто звонила мне домой просто так, поболтать. Постепенно эти звонки становились всё регулярнее, пока однажды, она не позвонила мне семь раз подряд. Ника эти звонки начали раздражать, телефон не умолкал с самого утра и до вечера.

— Она очень одинока, — пыталась я защитить подругу, — Мича подолгу не бывает дома. Она даже машину не водит.

Но я согласилась с тем, что это стало немного утомлять. Если же она не звонила несколько дней, она потом долго извинялась, в выражениях принятых в их аристократической семье Бонэм—Картер. Я уже стала подозревать, что истории, которые она мне рассказывала, далеки от правды. В один из звонков она сказала, что собирается ехать в Женеву посмотреть квартиру, которую они с Мичем собираются купить, так как им нужно уехать из Лондона, чтобы не платить слишком большие налоги.

— Вы не можете так просто переехать в Женеву, — сказала я невинным голосом, — они не принимают иностранцев.

— С чего ты это взяла? — вспыхнула она и бросила трубку.

Объясняя откуда у неё лёгкий американский акцент, она всегда мне говорила, что её отец работал послом в Америке. Отец Ника всю жизнь проработал с дипломатами и как–то сказал, что никогда не слышал о человеке по фамилии Бонэм—Картер в Вашингтоне.

— Насколько мне известно, — сказал он, — в дипломатических кругах нет никаких Бонэм—Картеров.

Ещё она нам рассказывала, что посещала школу Св.Марии, хорошо известную католическую школу для девочек в Эскоте, недалеко от Виндзора. Мы были знакомы с одной семьёй, девочки которой учились там примерно в то же время, но никто из них не знает её. Колокольчик тревоги зазвенел у меня в голове, но Ди была настолько внешне искренней и такой занятной, что я не стала прислушиваться к нему.

Бывает говоришь с ней, и вдруг она сообщает, что ей срочно нужно куда–то, «потому что кто–то смотрит в окно». Затем она снова перезванивает и сообщает, что эта была соседка, которая пыталась увидеть через окно Мича, так как «Мич — звезда». Оглядываясь назад, понимаешь, что её поступки были несколько странноваты, но когда видишься с человеком часто, почти каждый день, всё, что он говорит, тебе кажется таким естественным и простым. Тем более что меня отвлекали неприятности, связанные с Моникой.

У Ди ещё была одна странная привычка, встанет сзади и начнёт машинально перебирать мои волосы. Что–то во мне говорило, что это сексуальные вибрации, которые человек улавливает в воздухе, но я всегда придерживалась другого мнения, что если на них не обращать внимания они исчезают. Но однако, я чувствовала что–то, иногда оставаясь у неё ночевать, когда Мич был в отъезде. Она заходила ко мне в спальню часов в 6 утра совершенно голая и сообщала, что ей срочно понадобилась какая–то книга. Или когда утром я бежала в уборную, она следовала за мной и залезала в душ, весело сообщая: «Не обращай на меня внимания.»

Ответ не заставил себя долго ждать и наши отношения сошли на нет. Я уже упоминала, что временами она была чем–то раздражена, но не видела в этом ничего плохого. Телефон мог зазвонить в любое время суток, днём, ночью, поднимали трубку — иногда отвечал какой–то другой голос, а иногда в трубке тишина или странное шуршание, как будто комкают лист бумаги. Однажды вечером позвонил брат Ника.

— Думаю, вы должны знать, — сказал он, — Полиция хочет задать вам несколько вопросов.

— Что за вопросы?

— О распространении наркотиков.

Несомненно двое в штатском следили за бывшей невесткой его брата. Они сказали, что есть сведения, что Ник подделывает книги учёта лекарств и продаёт наркотики.

Когда я сообщила Нику последнюю часть известия, мы решили отправиться в участок и выяснить, что происходит. Мы пошли прямо на приём к инспектору.

— Я ничего не знаю об этом, — сказал он. — Детективов, которые этим занимаются, сегодня нет на месте, но я постараюсь разъяснить ситуацию и сообщить вам.

— Если они ведут расследование о подделывании мной книг учёта лекарств, — сказал Ник, насколько мог спокойно, — не лучше ли обратиться к Медицинскому совету, чем к бывшей невестке моего брата?

Мы видели, как неловко себя чувствовал инспектор, очевидно было, что он не знал, о чём идёт речь, поэтому мы пришли к выводу, что лучше подождать от него известий. Но прежде чем уйти мы поделились нашими сомнениями на счёт Ди, как она завладела нашим вниманием и, как мы знаем, досаждает и другим. Покидая участок, мы представляли себе как они позвонят в Медицинский совет и узнают, что не только Ник не подделывал учётные записи, но и то, что он является членом этого совета и, вдобавок, советником министра здравоохранения. Ещё я представила, как это расследование ускользнёт из рук не в меру усердных и опрометчивых молодых полицейских, которым уже позвонила Ди и которые уже доложили своему начальнику.

После выходных к нам пришёл следователь и мы рассказали ему целую историю.

— По существу, — суммировал Ник за меня, — эта женщина преследует мою жену.

— Понятно, — сказал он. — Вижу, что мы собрались здесь, по чьему–то злому умыслу.

Так как у нас уже только что был опыт распутать клубок лжи, спутанный Моникой, мы выяснили чем занималась Ди за кулисами. Всплыло, что она назвала полиции имя Тони Брауна, автора книги и биографа Джими Хендрикса, как ещё одного свидетеля, что я торговка наркотиками, и они задали ему вопрос, предлагала ли я ему когда–нибудь наркотики.

Брауна очень удивило такое предположение и он категорически его отверг.

Она также звонила в попечительский совет и сообщила им, что я издеваюсь над своими детьми. Полиция попросила разрешения встретиться с детьми, которые приехали на выходные домой, и они были разочарованы, увидев почти взрослых детей. Я заметила им, что оба посещают школу закрытого типа и предложила позвонить их наставнику, чтобы убедиться, не замечал ли он каких–либо следов побоев на их теле. Они задали тот же вопрос Джеймсу, он долго смеялся, а затем сказал, что если и есть в нашей семье человек, который может наказать, так это только он сам и есть. Здесь полицейские сообразили, что не только потеряли своё рабочее время, но их ещё и повели по ложному пути. Ди так мастерски лгала, что все ей верили. Мы все в равной степени оказались заинтересованы остановить её кампанию.

Когда полицейские уходили, они сообщили, что сами разберутся с ней. Третьи лица нам сообщили, что они навестили её через час с четвертью в её доме в Райи и предупредили её, чтобы она впредь не тратила их рабочее время на свои фантазии.

Мы узнали, что она продолжает распространять слухи о нас телефонными звонками в Нью–Йорк. Мы отправились в Ассоциацию по защите медицинских работников. Объяснили им, что я подвергалась преследованию женщиной, выдающей себя за английскую леди, и теперь просим у них защиты, потому что она также начала преследовать Ника. Они обещали подумать. Они послали Ди составленное адвокатом предупредительное письмо и через несколько дней мы узнали, что она с Мичем уехали во Францию. В ходе полицейского расследования выяснилось, что она не та за кого она себя выдаёт, но у них нет разрешения на то, чтобы открыть, кто она есть на самом деле.

Прежде она уже была на французской земле и, как нам позже удалось узнать, оттуда наладила связь с Моникой, рассказывая ей про меня всякие гадости и подстрекая описать меня в своей книге в худших тонах. Она обещала поддержку, если я подам на неё в суд. Адвокатам Моники пришлось вырезать многие отвратительные пассажы, но не всё. И когда настало время Монике защищать свои слова в суде, Ди, конечно, исчезла, а несчастная Моника оказалась покинутой и сыграла свой похоронный марш в одиночестве.

Параллельно, исследуя направления, в которых действовала Ди, мы обнаружили, что она методично обкладывала всех людей, которые были связаны с Джими, не обойдя даже Ноэла Реддинга. Она даже переехала в Ирландию, чтобы быть поближе к нему и однажды напала на него на улице, что чуть не привело к разрыву его 17–летних отношений с Кэрол. Когда же Кэрол погибла в автомобильной катастрофе, Ди посчитала это удачей и, сжигаемая ревностью, начала войну против Кэнди, визажиста с Эн–Би–Си. Она позвонила начальнику Кэнди на Шоу Леттермана, назвавшись агентом Мич Мичелла, и сказала, что собирается обвинить компанию, так как слышала, как Кэнди на одном из фуршетов на Би–Би–Си заявляла, что Мич алкоголик и наркоман. В итоге Кэнди чуть не потеряла работу, но сумела доказать, что в те дни её не было в Англии.

Вдруг я поняла, что за драка была на обеде в Нью–Йорке (у Ди зрел план рассказать людям, что я избила Кэнди, тогда как сделала это она). В то время я ещё не знала о нападении на Ноэла.

Похожая история случилась с Селией, когда Ди работала в благотворительном фонде кошек, основанном бывшей моделью Селией Хаммонд. И чем больше людей мы встречали, тем больше ужасных историй нам рассказывали.

Как–то однажды Ди мне рассказала о знакомом музыкальном продюсере и я его имя упомянула при разговоре с Кэнди. К этому времени я уже начала, по–возможности, накапливать материал о Ди. Кэнди его знала и мы позвонили ему. Он рассмеялся и сказал, что про Ди он знает всё. Она как–то была замужем за английским музыкантом Робином Клейтоном, и у неё «навязчивая идея замучить всех, кто вышел из лондонских 60–х. Это самая величайшая лгунья в мире.»

От него мы направились прямиком к Робину Клейтону, в Фулхам.

— Знаете ли вы кого–нибудь по имени Ди? — спросили мы, когда мужчина открыл нам дверь.

— О, — вздохнул он, — вам лучше зайти. Ну, что ещё она натворила?

Мы рассказали ему всю историю, он слушал внимательно, но без тени удивления.

— Ну, — произнёс он, когда наш рассказ подошёл к концу, — характер у неё, видно, стал ещё хуже, но лгуньей она была всегда. Я подцепил официантку из Кембриджа, штат Массачусетс, женился, привёз в Англию. Звали её Долорес Каллен. Как только мы оказались здесь, она развелась со мной.

Он настоял на том, чтобы мы посмотрели фотографию группы и попросил забыть всё, если нашей Ди там не окажется. Сомнений не было. Мы оба знали этого человека.

— Откуда она родом? — спросила я, поражённая услышанным.

— Кливленд, штат Огайо. Она американка, разве вы об этом не знали? Она была одержима британским роком и старалась научиться говорить с английским акцентом. Моя мать дала ей полторы тысячи фунтов, чтобы она смогла вернуться в Штаты, но она этого не сделала. Последний раз я её встретил на Фулхам–Роуд, на ней были луноходы и обтягивающие брюки. «Кис, кис, кис», шла она, подзывая котиков. Я спрятался в ближайшей парадной. Пожалуйста, не говорите ей, где я живу.

Мы подобрались совсем близко к решению головоломки. У Кэнди была копия свидетельства о рождении Долорес Каллен, а Робин дал мне копию их свидетельства о браке. Мы чувствовали, что у нас в руках то, что она меньше всего хотела видеть.

Одним ранним утром Ди позвонила Ноэлу, автоответчик был включён, он записал разговор, который привёл к несчастному случаю.

— Извини, что так рано, — сказала она, но я сегодня уезжаю. Неужели ты веришь во всю ту ложь обо мне, которую несёт Кати?

Ноэл проснуться не мог и она недовольно буркнула, а он передал трубку Кэнди.

— Привет, — сказала Кэнди.

— Это ещё кто? — возмутилась Ди.

— Кэнди.

— Ди на проводе.

Кэнди внезапно проснулась:

— Долорес!

— Меня не так зовут! — огрызнулась Ди.

— Долорес Энн Каллен, — сказала Кэнди, — ты же вышла замуж за Робина Клейтона.

— Ты не за тот конец палки схватилась, это не моё имя.

— Я знаю, что ты проделала с Кати и с Ником.

— Раз знаешь, так докажи, — выпалила она и бросила трубку.

Это последнее, что кто–нибудь из нас слышал о Диане Бонэм–Картер, о Ди Клейтон, о Ди Мичелл и о Долорес Каллен.

*

Однажды, это было в 1992 году, позвонила Ронни Мани, она только что вышла из депрессии и спросила адрес. Я должна была по делам ехать в Лондон и решила навестить её в Фулхаме. О моём намерении она, наверно, сообщила Часу, потому что совершенно неожиданно для меня раздался звонок. Было здорово снова услышать его голос.

Мы не виделись 23 года и к концу встречи мы утонули в воспоминаниях и в вине, мы просидели с полудня до самого вечера, оказалось, нам так много нужно было сказать друг другу. Час сказал мне, что страдает от разрыва аорты и что наверно скоро умрёт. Сказал, что его привлекли к новому проекту, строительству концертной площадки на 10 тысяч мест Арена Ньюкасла, которая станет соперником Wembley. Но в основном, мы вспоминали старые времена. Я сказала, что он сильно набрал в весе — он никогда не мог обойтись без пива, но ноги так и остались на удивление худыми.

Это был всё тот же милый старик Час, раздобревший с возрастом, всё ещё отфыркивающийся от сигаретного дыма, и всё ещё говорящий с роскошным джорди акцентом, с каким впервые приехал в Лондон. Но сейчас, вместо того чтобы снова удивиться и сказать, что мог Джими найти во мне, он спросил совершенно противоположное. Оглядываясь назад, он никак не мог понять, что я нашла в Джими! Он с большой нежностью вспоминал часы проведённые всеми нами вместе. Мы расстались, пообещав звонить друг другу. И перед тем как съездить в Шотландию мы заехали к нему в Ньюкасл. Он жил в пригороде в хорошем доме, стоящем на берегу моря, с женой Мэдлин, бывшей мисс Британией, и со своими детьми. Он выглядел счастливым и работал над проектом строительства новой арены.

В 1996 году мне нужно было съездить в Лондон на встречу с Мартином Шенкльманом, репортёром, готовящим программу для Би–Би–Си о последних днях Джими и когда его секретарь вышла, чтобы пригласить меня в его кабинет, он сообщила, что только что умер Час.

— Он лёг на обследование в больницу. Они даже не успели его осмотреть, он умер сегодня ночью.

Меня снова захватили воспоминания, Джими, Энджи, Брайан, Кит, Майк Джеффери, Джон Леннон, а теперь Час. Вот только что мы все были молодыми, все были вместе в нашем Лондоне, а сейчас… уже многих нет.

Мы с Ноэлом приехали в Ньюкасл на похороны. Когда мы добрались до места, мы зашли перекусить в местный паб, нас окружили постаревшие, но знакомые лица из его и нашего прошлого, все в основном из мира бизнеса. В церкви я увидела Джимми Нила и остальных членов Slade, группы, которую Час взял под своё крыло после Джими и сделал из них национальную гордость. Я сидела рядом с Тони Гарландом, пресс–атташе Джими и старинным другом Мэдлин Белл.

— Я не знаю ни одной из этих песен, — прошептал мне он, — я еврей.

— Я помогу вам, — так же шёпотом сказала я, — я католичка.

Выходя их церкви, Хилтон Валентайн и Джон Стил стали забрасывать меня вопросами, как вдруг, Ноэл пнул мне в бок:

— Смотри, кто здесь.

Я обернулась и увидела невысокого худого старика.

— А ему то что здесь нужно! — возмутилась я. — Он и Часа никогда не видел!

— У Часа осталось много плёнок, — объяснил кто–то рядом, — вот они и приехали забрать их для своей Experience Hendrix!

Мне тут же вспомнилась наша с ним встреча в Дорчестере, когда Час взял с меня слово ничего никому не отдавать из моего прошлого, даже интервью, чтобы никто чужой не смог извлечь выгоду из моего жизненного опыта. И я очень надеюсь, что те плёнки, которые у него остались после работы с Джими, надёжно защищены.

Эл Хендрикс приехал со своей совершеннолетней дочерью и её мужем. Она узнала меня, подвела его к нам и представила нас. Он знал кто я, поскольку помнил моё имя.

— Мы говорили с вами однажды, — сказала я Элу, когда поблизости никого не оказалась, — много лет назад.

Он улыбнулся, кивнул, но не произнёс ни слова.

— Вы тогда сказали, чтобы я передала вашему сыну, чтобы он только писал письма, потому что не собираетесь платить за его звонки.

— Помню, помню, — грустно улыбнулся он, — я помню.

*

В 1991 году мне посчастливилось принять участие в повеске мемориальной доски «Джими Хендрикс жил здесь» над парадной, соседней с парадной Генделя. И как тогда, с чего началась вся эта история, я отправляюсь на Брук–Стрит часто в сопровождении толпы, достаточно большой, чтобы запрудить улицу.

Я не считаю её доской памяти одной из рок–звёзд 60–х. Для меня она память о всех тех, кто в вихре того времени так много преград разрушил, что оставшимся в живых, жить теперь намного легче. Джими, Брайан, Кит и Энджи были сметены им. Многие поступили скверно. Бедная Моника стала жертвой фанатички, одержимой рок–музыкой, встретившейся на её пути, её настоящее имя — Долорес Каллен.

Моя жизнь оказалась частью истории, странное ощущение, особенно, когда читаешь о себе, написанное чужими людьми. И здесь, на последних страницах, хочу сказать, что я думаю о том времени. Даже несмотря на роковые встречи, весёлые и трагические дни, несмотря на нестерпимую боль, я не хотела бы изменить в своей жизни ни одного дня. Как бы там ни было, это было и это было весело.

Перевод: sasikainen, 27 октября 2013, Париж

Kathy Etchingham

Jimi Hendrix, Through Gypsy Eyes

Издательство: Orion (1998) / Firebird Distributing (1999)

ISBN-10: 0575066199

ISBN-13: 978–0575066199