Вновь столкнулись. Все в этой же области знаний. Воскресая, опухшие тени живых Усыхают до прежних своих очертаний, Испытав безнадежное таянье их На себе — на краю предварительно вскрытой Треугольной могилы — как гость из страны, Не такой уж богатый, но сытый и бритый Отутюженный смокинг — с другой стороны, Где, не шибко волнуясь по поводу сроков, Экскортируют прямо из оперы в ад. Мы расстались давно и без лишних упреков И немного фальшивим на северный лад. Так строят ракурс. Неприличность в том, Что в негативе смачно и красиво. Я начал им позировать в слепом Повиновеньи силе объектива. Я здесь родился. Прежде молока Переварил солидный колкий воздух И фразу о глядящих сорока Веках. Здесь деревянный посох Заделался драконом и уполз, Задействовав довольно мерзкий опыт. Здесь я любил. Здесь я любил работать, Зимой бездельничал, а летом мерз, Хотя конечно, десять лет назад Во мне бродили жизненные соки. Так трудный быт и родовой уклад Из недостатков делают пороки. Я точно помню — снежная крупа Дешевле манной. Переводим лупу С простительного "молодежь глупа" На выспренное "разводиться глупо, Еще глупее, чем курить "Казбек". Москва как многолетнее растенье Видала зимний дождь, весенний снег, Никчемное осеннее цветенье И вовсе не обиженный судьбой И явственно к погоде непричастный Развесистый кленовый разнобой Не красножелтый и не желтокрасный. Здесь я постился и играл в любовь, Но неудачно. Со второго раза Пришлось сдавать слюну, мочу и кровь И прочищаться возле унитаза. Куда деваться? Взять и исказить Текущие из города в предместья Стремительные шумные предметы Еще труднее, чем изобразить, Но я справлялся. Правда, не всегда. По счастью, у меня больших талантов Как килек в бочке. Наконец, суда На целых сорок бочек арестантов. Огромный мост склонился над рекой. Опасно опираясь на перила И морщась оттого, что ты курила, Я пробовал достать до дна рукой. Беседовать не значит не жевать. Мы поедали сладкое печенье И всматривались в сонное теченье, Пытаясь за него переживать. Здесь я встречал безумную весну, Усваивал текущие жаргоны И совершал ночные перегоны В ущерб карману, принципам и сну. Ну, и кропал. Понятно, не о том И не о сем. Попробовал об этом, Но накололся. Я зимой и летом Любил жену, Прокофьева и дом, И то слегка. Подкармливая их, Как вертопрах на собственные средства Хозяев, от которых ждет наследства, Но вовсе не горит застать в живых. И был, наверно, и не так уж плох, Но, чередуя города и веси, Усох, как лист фиговый, и присох Как банный лист. Зато прибавил в весе, Как греки, превращенные в свиней. Облизываясь на ворота рая, Я смаковал изгнание, корней От тучных площадей не отрывая. Да и чего за сливу жизнь губить! Я покупал их утром на базаре. Господь велик — по паре каждой твари Ему легко, мне страшно воскресить. Я получил наследство. В сером небе, В торжественно распахнутом окне Горело солнце, и палящий стебель Колол глаза и заползал ко мне. Земля струилась как вода в протоке, В бесцветной дымке строили вокзал, И быстрый день зимы голубоокой Рождался, был и тихо изчезал. Все было живо и необычайно Похоже на кошмарный детский сон, На жизнь игрушек и на их сусально Сосулечно-свирепый перезвон, Щемящий сердце с первого захода. По сути, с детства. Узкая кровать Прелестная клиническая мода Так преуспеть и разочаровать! Мой друг синоптик чокнулся и запил, И в пятницу сбежал, как от чумы, От белоснежных дротиков и сабель Закончившей вторжение зимы. Я получил бесценное наследство, Опасное для всякой мелюзги Отличное лекарственное средство Одновременно деньги и долги И сотню писем. Окажите милость, Возьмитесь счесть. Начните с тех же слив Я так старался! Голова кружилась От страха и ужасных перспектив. Так поливают снег холодным потом. День раскололся. Прямо надо мной Дул южный ветер. Как кулик — болотом, Он в минус десять управлял страной. На плеск воды, на колкое признанье, На едкий чих — как фокусник лихой, Без отвращенья — с легким содроганьем Он взмахивал прозрачною рукой И этим самым отвечал имущим И неимущим их материал, И нимб горящий, словно хлеб насущный, С высоких лбов к желудкам воспарял. Как хорошо вести себя примерно! Я упражнялся, не боясь тюрьмы, К восторгу доброхотов и, наверно, К отчаянью дававших мне взаймы. Что там необычайные расходы! Я понимал, что при таких серьгах Могу никак не меньше, чем полгода За просто так не думать о деньгах И экономить разве что на спичках Меняя пять минут на пять рублей, Я меньше думал о залетных птичках, Чем средний некурящий дуралей. Я получил наследство. Я гордился Своим богатством. Так монгольский хан Считал своими тысячи традиций Легко разбитых им культурных стран. Значительный мелкопоместный барин Восьмой с бревном и первый на коне Пленил меня. Сидящий в нем татарин Пошел вприкуску к остальной родне. Но чем он правил? Покоренным миром? Что там друзья, и что им уколоть, Когда плывет и заплывает жиром Недавно обожаемая плоть И стыдно протекает между пальцев Или, напротив, явно мимо рта! В конце концов, попользовавшись сальцем, Мы завопим: "Какая красота, Какая прелесть — просто кровь играет! Не полно ей? А лучше встречный иск В парижский суд". Там снова выбирает Из трех богинь — и вновь ее — Парис. Жестокий грек делил мое наследство. Я должен был, вконец замерзнув, ждать, И должен был, сцепив ладони, греться И для того чужой костер искать. Я ехал на шестнадцатом трамвае, Отчаянно скрипевшем на бегу, Из своего трехкомнатного рая В кирпичный блок, укрывшийся в снегу, Чтобы подняться до Новокузнецкой Не как обычно, из берлоги льва, А утомив коленки по-турецки Не через битый час, а через два, Замерзнув вместе с хлипким даром речи. Чего не дашь без всяких прав любить? Я был готов вконец испортить встречу, Чтобы хоть как-никак ее продлить. Наверное, не так уж глупо помнить И теребить предательницу-нить, Ведущую в одну из мрачных комнат, Где не боятся прошлое хранить, Когда уже совсем не держит память Гуманный век — но в этом-то и соль, Что здесь по недомыслию не давят Платоном обожравшуюся моль. Как скучно быть так подло бережливым! Чем зарывать добычу как пират, Запри ее и назови архивом Пусть превратится в антиквариат, А то сегодня всяк себе историк И может без нужды в поводыре, Как даму сердца, зло окликнуть дворик Как там он было звался при Петре И улыбался дедушке-гусару, И, обернувшись лечащим врачом, Лягнуть проспект и подмигнуть бульвару Мол, в том и том-то ты разоблачен. И неизвестно, то ли отзовется Соседский сеттер, то ли оживет Боярский дог, и в городе начнется Не то пожар, не то переворот. Я ехал в центр покуда суть да дело В Бейрут, в Тифлис, в Кампалу и Триест И отгонял отравленные стрелы От ноющих и уязвимых мест. Я разрешил распутному Парису Занять мой дом, и далее, найти Мою пяту, и на одежде вышить Куда стрела должна в меня войти. А он, бедняк, занялся соблазненьем Нагих богинь, разделом их вещей… Я ехал в центр, подальше от сомнений, От факелов, от ламп и от свечей Бессовестным и бесколесным рикшей В трамвае, освещенном изнутри, Вдвоем с тобой, от холода притихшей И яростно считавшей фонари. Я здесь родился. Здесь нашел тебя И до сих пор встречаю и теряю, И сочиняю глупые тирады, Твоих гостей и мужа теребя. Здесь мой герой разбил свою судьбу Как разбивают сад, как строят город Или выносят на своем горбу Целительный и беспроцентный голод. Здесь я впервые в жизни вышел в свет И живо пал в общественное мненье. Здесь приобрел известность Магомет, Здесь я задумал светопреставленье И здесь Господь его осуществит, Я думаю, как только потеплеет. Здесь в семь утра не больно-то светлеет, И даже нефть не очень-то горит. И неодушевленная земля Тоскует терпеливо и уныло, Поскольку здесь, дрожа от страха, я Остановил горящее светило. Колокола, моя больная нота, Чего еще такому дураку? Я написал обидную остроту На обнаженном бронзовом боку. Я не питал малейшего расчета При виде их в меня вселился бес… Колокола, моя больная нота… Одушевляя маленький прогресс, Париж растит, Москва стирает грани, Но над Парижем не было Кремля… Нам не соткать благословенной ткани Без бедного больного короля. Я чувствовал себя печально медным Под тошнотворный звон гудящих век В ночную тишь, к своим владеньям ленным Сорвался с места обнаженный снег. Он бил в меня, как в башне бьют тревогу. И, скармливая ночь под хвост коту, Взмывал как жребий, неугодный Богу, Или как танк по пыльному мосту. В итоге белоснежная дремота От этих ласк мне в волосы легла. Колокола, моя больная нота Нет, не звучат во мне колокола.