Вечерний ветер, налетевший из Пирея, принес с собой долгожданную прохладу. Солнце в последний раз прикоснулось уставшими лучами к нагретым мраморным колоннам храма Афины Паллады и обреченно бросилось в море. Молодой мужчина в серой тунике и старых сандалиях вышел из дома во внутренний дворик. Он увидел троих детей, рисовавших цифры палочками на песке, двух худых собак непонятной породы и жену, которая пекла петуха в золе.

– Папа! Папа! – закричали дети. – Мама, папа закончил работать!

– Ты закончил работать, Сократ? – спросила женщина без радости в голосе.

– Не закончил. Но написал сегодня много, хвала богу. О богатстве и призрачности его...

Женщина отвернулась и кочергой перемешала золу.

– Вот есть у тебя богатство! – сказал Сократ Ксантипе, приблизившись к ней сзади и осторожно погладив ниже спины.

– Какое такое богатство? – спросила Ксантипа и сбросила Сократову руку. – Мне в театр выйти не в чем.

– Нет, ну предположим, есть у тебя богатство, – сказал Сократ. – Ты предположить можешь?

– Ну?

– А можешь ты то предполагаемое богатство взять и разделить – скажем, с соседом нашим, достойнейшим Аристофаном?

– Аристофан пишет комедии, получает за них большие деньги и очень богат, – сказала Ксантипа.

– Ну, хорошо, тогда с достойнейшим Анектидом?

– Если богатство разделить, оно уже не будет богатством, – подумав, сказала Ксантипа.

– Правильно, – быстро согласился Сократ, – об этом я не подумал. Спасибо, пойду запишу, покуда не забыл.

Через пятнадцать минут Ксантипа вошла к Сократу. Он работал, склонившись над папирусом.

– Почему ты не зажжешь светильники? – спросила она довольно ласково. – Испортишь зрение...

– Я не заметил, как стемнело, – скороговоркой ответил он.

Ксантипа села с ним рядом.

– Ужин готов...

– Спасибо, сейчас иду.

– Послушай, Сократ! – замялась она. – Ты, конечно, извини, что я снова об этом... Когда ты закончишь книжку?

– Скоро. Надеюсь успеть до начала Олимпийских игр.

– Это будет комедия?

– Нет.

– Трагедия?

– Нет, Кстантипа, я же много раз говорил тебе, это будет учение.

– Но это будет интересно людям?

– Надеюсь, что да.

Ксантипа встала, пригладила ему волосы.

– Я делаю ставку на тебя, Сократ. Мне надоело работать с утра до ночи. Я не ломовая лошадь.

– Но ведь я пишу учение, работаю каменотесом и еще подрабатываю в «Афинском вестнике».

– Ты мужчина, Сократ. А я – женщина. И я хочу украшений и отпусков. Я давно хочу поехать к родственникам в Спарту.

– Поезжай!

– Не на что! У нас нет денег.

– Нет? Что, совсем? – удивился Сократ.

– То, что есть – не деньги, – сказала Ксантипа. – Я не могу появиться в Спарте как бедная родственница.

– Может быть, у тебя есть родственники в каком-нибудь другом городе? – спросил он.

– Я люблю тебя, Сократ, – сказала она. – И очень верю в твой успех. Я надеюсь, что твоя книга будет популярной и к тебе потянутся ученики. За ученье хорошо платят, учителя, я знаю, живут в довольстве... Мы станем богаты...

– Ксантипа, – мягко сказал Сократ. – Я не смогу брать деньги за ученье. Я буду учить праведности. Как же за это деньги брать?

– Что? – возмутилась она. – Ты кто такой вообще?

– Поступило два вопроса, – невозмутимо ответил Сократ. – Поскольку первый, надеюсь, риторический, отвечу лишь на второй: я – философ.

– Философ? – воскликнула Ксантипа и, не найдя иных аргументов, схватила амфору с водой и окатила мужа.

– Был слышен гром, за громом дождь пролился, – философски заметил Сократ, стряхивая капли с рукописи.

Махнула рукой Ксантипа и вышла. Накормила и уложила детей, помыла посуду, присела. Думались ей тяжелые думы. Нет, вроде мужик ничего! Широк в плечах, смирен, ласков, умен. К тому же в руках – прекрасная специальность... Она выходила замуж за каменотеса, чтобы быть за ним как за стеною каменной. А вышло – за философа...

О философах Ксантипа знала только одно – они плохо заканчивают, а перед этим все поголовно живут в нищете. Потом – кого приговаривают к смерти, а кого – к изгнанию. И еще ни одного каменотеса не выгнали из Афин.

Она твердо решила еще раз поговорить с мужем и обещала себе на этот раз быть более сдержанной. Ночью, когда возлежали они на клинэ, а луна вовсю серебрила Пелопоннес, Ксантипа сказала:

– Объясни мне учение свое, Сократ!

Но Сократ не смог или не захотел объяснить ей свое учение, а вместо этого пожаловался, что никак не может сбросить напряжение минувшего дня. И Ксантипа умело помогла ему сбросить напряжение и снова сказала:

– Ну а теперь, Сократ, ты можешь объяснить мне учение свое?

Тут уж, конечно, Сократу деваться было некуда. И он начал:

– Мой прадед был каменотесом, и дед, и отец мой – все они были каменотесами. И, разумеется, специальности я был обучен сызмальства. Но бедному моему отцу хотелось, чтобы познал сын его высшую грамоту и прошел я все ее стадии. А после последней из них, когда учиться уже было нечему, понял, что, зная все, я ничего не знаю. Это, конечно, хорошо, что теперь я знаю, что ничего не знаю, но что толку было столько учиться, чтобы узнать лишь наверняка, что я ничего не знаю.

– Не поняла, – честно сказала Ксантипа.

– Я выучил все науки и прочитал сочинения всех членов союза греческих писателей, но главного – ответа на вопрос «Как сделать так, чтобы людям жилось лучше?» – в этих сочинениях не нашел. Раньше, когда я работал простым каменотесом, мне казалось, что я многого не знаю. Теперь я знаю точно, что не знаю ничего. Понимаешь?

– С трудом, – призналась Ксантипа.

– Ну вот. Когда я выяснил, что ровным счетом ничего не знаю, я снова пошел в каменоломню и снова стал работать каменотесом.

– Зачем же ты столько лет учился? – спросила она.

– Чтобы познать, что я ничего не знаю, – ответил Сократ.

– Но это же идиотизм! – сказала Ксантипа.

– Не скажи, дорогая. Это не идиотизм, а отправная точка всего моего учения. Итак, я снова стал каменотесом. Это, как тебе известно, работа в высшей степени монотонная, каковой, впрочем, является любая работа при условии, что человек владеет основами того или иного ремесла. И вот, чтобы не соскучиться, я стал думать во время работы. И додумался однажды до того, что людям нужно новое учение – такое, что поможет им стать лучше. Но как создать его?

Я обратился к богам. У нас много богов и богинь. И главный, естественно, Зевс, бог неба. Стал я вспоминать все, что известно о нем. Ну, во-первых, начнем с того, что для того чтобы взойти на Олимп, он отправил в преисподнюю своего родного папашу. А воцарившись, и это, во-вторых, метал громы и молнии направо-налево, калеча и убивая разночинный народ. Остальные боги вели себя под стать Зевсу: они ссорились, интриговали, лоббировали свои и чужие интересы, любили чужих жен и мужей и устраивали в Греции гражданские войны, стравляя города и веси. Зевс все это видел и поощрял. И понял я, что потому нет на свете учения справедливого и полезного, что взяться ему было не от кого. Поскольку Зевс и сам не знал, как жить. И жена его Афина, даром что богиня мудрости, а только никакой мудрости от нее не было, сплошные недоразумения. Короче, боги только звались богами, а поступки их, если посмотреть, были совсем человеческие, а оттого другим людям только вредили.

И догадался я тогда, что боги – придуманы. И должен быть один – настоящий, который видит и знает все, который в состоянии научить нас тому, как отличить дурное от доброго, чтобы не совершали мы столько постыдных ошибок и понимали, что – слишком, а что – в самый раз.

Я понял, что настоящий бог, конечно, тут же увидел, что я догадался о его существовании, и все, что мне оставалось делать, это ждать знака. И вскоре, Ксантипа, он мне послал тебя. Правда, потом от него долго не было никаких вестей. Только в прошлом году настоящий бог явился мне. Это было по дороге на рынок, куда ты послала меня за оливковым маслом. На рынке я случайно наступил на кошелек с деньгами. Это был красивый, туго набитый монетами кожаный кошелек. В нем было, наверное, столько денег, сколько мне не заработать на каменоломне за три года каждодневной работы. Я огляделся – вокруг шумела толпа и никто не обращал на меня ровно никакого внимания. Я нагнулся и уже хотел поднять кошелек, и тут Некто тихим голосом, немного картавя, сказал мне:

– Не совершай этого, Сократ!

– Но почему? – вопросил я.

– Просто запомни: никогда не кради! – спокойно сообщил голос.

– Но я и не думал красть! – сказал я. – Кошелек просто валялся тут в пыли...

– Не будем спорить, – произнес голос. – Просто запомни.

– Хорошо, – сказал я. – Позволь спросить тебя: почему ты так долго не давал о себе знать?

– Не так уж и долго. Сейчас – триста девяносто седьмой год до нашей эры.

– Какой год, какой эры? – спросил я, ничего не понимая.

– Так, забудь, это даже для тебя будет чересчур... Будем просто считать, что не было подходящего повода, – ответил он. – Ты все время проводишь на каменоломне и дома и не совершаешь ничего дурного. Сегодня – первый случай.

– Кто ты и как называть тебя? – осторожно спросил я.

– Имя мое тебе ни к чему, – молвил он, – чтобы не было у тебя соблазна упоминать его всуе.

Я подавленно замолчал. Умолк и он. В полнейшем смятении я побрел вдоль рядов с тем, чтобы разыскать старика-амфиктионца, у которого мы всегда покупаем масло. Старика на рынке не было, но вместо него торговала молодая красивая женщина, оказавшаяся его женою. Продав масло, она улыбнулась мне и поманила за собой в палатку. Но, вспомнив о том, что ты, Ксантипа, с нетерпением ждешь меня, я зашагал прочь. В этот момент Некто вздохнул и произнес:

– Нет, Сократ, так мне придется за тобой ходить годами. Слишком уж ты какой-то порядочный. Остановись и послушай-ка меня. Память у тебя, я знаю, хорошая, и я почти уверен, что ты запомнишь все с первого раза. Итак, для того чтобы людям жилось лучше, тебе необходимо запомнить несколько довольно простых советов, стараться следовать им и распространить их для начала среди греков. Насчет «не укради» я тебе уже говорил. Как и насчет того, чтобы обо мне понапрасну никто не распространялся. А вот – кое-что новое для вашего демократического общества: не стоит желать жены ближнего своего, равно как и его дома, и раба, и рабыни его, и осла и, короче, ничего, что принадлежит ближнему твоему.

– А кто есть ближний мой?

– Да любой человек и есть твой ближний. Даже родственники жены твоей в Спарте и неведомые тебе люди иных полисов и стран. Продолжим-с. Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что и на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.

– Нельзя ли поконкретней, – попросил я.

– Разберешься, – ответил он. – И перестань меня перебивать. Это, впрочем, не совет, а просьба. Далее. Почитай отца твоего и мать твою. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего. И помни день субботний. Впрочем, с этим пока можно повременить. Как-нибудь потом. Но остальное – обязательно к применению. Ежедневно – до и после завтрака, обеда и ужина.

Он сделал паузу, после которой добавил:

– Да, кстати, чуть не забыл: да не будет у тебя других богов перед лицом моим. Действуй.

И вот, моя дорогая Ксантипа, я действую. Вот ты говоришь – книжка... Учение мое я своим назвать не могу, поскольку только записываю то, что мне говорят. А говорят мне языком лаконичным и часто путано, так что приходится творчески переосмысливать сказанное. И после шести часов работы каменотесом это не так-то легко сделать. Поэтому я безмерно благодарен тебе за твое долготерпение и такт. Сегодняшний инцидент с водой отнесем на счет твоих спартанских генов и забудем о нем.

Теперь о деньгах. Их, вероятно, не будет. Зато мне яственно видятся проблемы – лишения и гонения. Видишь ли, с учением мне нужно будет познакомить как можно больше греков, и я совсем не уверен, что кто-нибудь из них не донесет на меня куда следует, причем не исключаю и лжесвидетельства. Некто обещал снабдить меня учениками, дабы ускорить процесс. Так что готовить тебе придется на целую ораву.

Я спрашивал его о судьбе моей. Он ответил, что не хочет меня огорчать. Я не думаю, что это добрый знак. Но преисполнен решимости довести дело до конца, опираясь на совесть и знания мои и поддержку твою...

И в этот момент Ксантипа всхрапнула и повернулась на бок. А утром, собирая мужа на каменоломню и подавая ему жареную с помидорами брынзу, сказала:

– Ты вчера так интересно рассказывал... Ну, про то, что ты знаешь, что ничего не знаешь. Я пыталась это понять и сразу же заснула...

Сократ перестал жевать и прислушался. Посидев так с минуту, он как-то странно улыбнулся и сказал:

– Пожалуйста, не надо искать кого-нибудь другого. Я исправлюсь... Это интересно, постараюсь запомнить: лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Понял...

– Что? – закричала Ксантипа. – Это я дура?

И вот тогда на голову Сократа и был вылит легендарный ушат помоев. А Платон, зафиксировавший сей бесчеловеченый акт для истории и до конца жизни терявшийся в догадках относительно причин поступка Ксантипы, наверное, просто поленился побеседовать с Сократом подол ь ше ...