Раньше Лешка не был таким беспокойным. Но когда Гале, наконец, удалось убедить его в том, что он хочет уехать, в Лешке проснулся прадедушка. Этот прадедушка когда-то поцеловал молодую жену, погладил ее по заметно округлившемуся животу и поехал на заработки. Он присылал открытки из Варшавы, Бухареста, Праги, Женевы, Брюсселя, Марселя и Саутгемптона. В открытках он кратко описывал города, интересовался, как поживает дочка, заверял жену в вечной негасимой любви и скором своем возвращении.

В начале 1902 года прадедушка на некоторое время замолк, но потом пошли открытки из Америки: судя по почтовым штемпелям (а все открытки Лешина прабабушка аккуратно сохранила и передала Лешиной бабушке), он целеустремленно искал хорошую работу, сохраняя когда-то выбранное западное направление движения – Бостон, Нью-Йорк, Буффало, Кливленд, Детройт, Чикаго, Канзас-Сити...

Открытка из Сан-Франциско была двадцать девятым и последним известием от Григория Кона. Его правнук впоследствии выдвигал следующие версии исчезнования предка: он так и не нашел работу, ему стало стыдно, и он спрыгнул с моста «Золотые Ворота»; он нашел работу, но платили мало, и у него не было возможности купить открытку, не говоря уже об обратном билете; он продолжил свое кругосветное путешествие и был потоплен ураганом «Люси» в Тихом океане; он нашел не только работу, но и другую жену. Последняя версия представлялась Леше наиболее правдоподобной, причем он подозревал, что это случилось в день отъезда прадедушки с Рижского вокзала, а может, и раньше.

Если бы Галя знала, что прадедушка проснется в Леше, она бы, думаю, не стала бы убеждать мужа в необходимости последовать примеру Кадышевичей и Златопольских и немедленно эмигрировать в Соединенные Штаты. Но Галя этого не знала и выпустила джинна из бутылки. За двенадцать лет, что прошли с момента их отъезда, они только в Америке сменили восемь городов. Я не считаю Италии, где Леше сначала не нравилось в Риме, потом в Остии и, наконец, в Ладисполи.

В прошлом году мы встречали Новый год в Лейк-Тахо. Днем Лешка в дорогом костюме осторожно спускался с гор, а вечером хватал гитару и кричал нам: «Помните? “Поспели вишни в саду у дяди Вани...”» Галя призналась моей жене, что боится распаковываться. Как только ей начинает казаться, что из Лешки улетучился дух беглого Кона, он начинает собираться в дорогу. Правда, каждый раз условия становятся все лучше. Лешка – отличный тренер по фигурному катанию, а Галя – бывшая гимнастка и замечательный хореограф, и они в Америке – нарасхват.

– Пора школу открывать, – рассуждала Галя. – Но разве с ним можно хоть что-то планировать?

– Поговорите с папой! – попросил меня их сын Димка. – Надоело таскать вещи, он категорически отказывается от грузчиков... И вы же знаете, у нас рояль...

...Приехав в Чикаго, Лешкина семья с неделю жила у нас. Лешка бродил в окрестностях улицы Диван в поисках подходящего жилья. Я не торопил его, но Леша ужасно желал поскорее заказать клеющуюся этикетку с собственным адресом, наклеить ее на конверт и отослать куда-нибудь. Наверное, это тоже было проявлением прадедушкиной генетики.

На девятый день своей американской жизни Леша вернулся к вечеру полностью счастливым. Он потащил нас смотреть «апартаменты». Три комнатки располагались на третьем этаже трехэтажного дома.

– Летом под крышей будет жарко, – сказал я.

– Замечательно, – ответил Леша. – Я так продрог в той жизни...

В единственную спальню Леша прописал свою бабушку. Я помню эту потрясающую женщину с собственного детства. Она курила папиросы и постоянно прощалась с нами.

– Какой хороший сегодня день! – говорила Лешина мама, подогревая вкусные блинчики для нас, в ту пору восьмилетних.

– Жаль, что не дожить мне до вечера... – откликалась бабушка. – Давления совсем нет. Сердце дорабатывает по инерции...

– Как вы себя чувствуете? – вежливо спрашивал я на шестнадцатилетии друга. Ответом служил печальный вздох, означавший горькое недоумение бабушки по поводу моей беспросветной глупости – ну разве не видно, что до последнего вздоха человеку осталось всего ничего?!

Первую Лешкину свадьбу бабушка чуть не испортила, мастерски разыграв сцену падения в обморок. Во время второй свадьбы я стоял рядом с ней и поддерживал на всякий случай: когда Лешка стал расписываться в брачных ведомостях, она доверительно прошептала:

– Вот и пульса нет...

Однако, несмотря на наличие у бабушки неизлечимых недугов, она продолжала курить папиросы, смотреть передачу «Служу Советскому Союзу!», пить кефир и вообще – жить. Леша рассказывал, что когда бабушка узнала о предстоящем отъезде, она улыбнулась и промолвила:

– Вот этого мне уже не вынести. И слава Богу!..

Впрочем, она доблестно держалась в Австрии и в Италии. Превосходно перенеся длительный перелет через океан, она прибыла в Чикаго и, едва завидя меня в аэропорту, сказала:

– Вот, приехала помирать на чужбину...

Короче, бабушку расселили в спальне, и она тут же приступила к своему обычному занятию – закурила папиросу и стала дожидаться смерти. Маму и дочку они устроили во второй комнате, сами расположились в третьей, а сын на раскладушке устроился на кухне.

Через четыре месяца к ним пришел багаж. Он состоял, в основном, из предметов бабушкиного туалета. Кроме этого, прибыл рояль. Поскольку в этой семье только бабушка и Леша могли похвастаться музыкальным слухом, было ясно, что именно она настояла взять с собой инструмент, втайне надеясь, что, почувствовав приближение смерти, она успеет сыграть фрагмент из любимой «Волшебной флейты».

Как-то Леша пришел ко мне грустный. Я знал, что с бабушкой ничего случиться не может, и поэтому не стал задавать никаких вопросов.

– Старик, – начал он. – Ты знаешь, что я – интернационалист. Но я не могу больше жить в этом аромате Ганга. С моими соседями что-то случилось! Они все время готовят национальные блюда! Это невыносимо. Вдобавок еще и жара... Словом, я решил переезжать. Как ты на это смотришь?

Я смотрел на это положительно. Потом я вспомнил о рояле и посмотрел на это отрицательно.

– Ты потеряешь денежный залог, – сказал я.

– Я уже договорился. И даже нашел другую квартиру! – воскликнул он.

За два года своей чикагской одиссеи Леша сменил четыре квартиры. Сначала он метнулся в Скоки, но вскоре вернулся на Диван, откуда десятимильно шагнул в Вилинг. Рояль они таскали за собой. Вернее, таскали его мы, проклиная мастеров, век назад изготовивших его из особо тяжелых пород дерева.

К обычным трудностям американской жизни добавилась еще одна: обычно тихо умиравшая бабушка, привезенная в Вилинг, неожиданно взбунтовалась.

– Папиросы не шлют, – жаловалась она мне. – Скукотища! Ни одной передачи на русском – показывают чепуху какую-то! Днями никого не бывает. Людей на улицах нет. Телефон сам Лешкиным голосом разговаривает, пугают они меня! Хочу жить как человек!

Последняя фраза меня поразила. Сколько себя помню, бабушка всегда мечтала о смерти, а тут захотела жить. Лешка посоветовался с Галей, они собрали кое-чего, нашли каких-то людей, которым это кое-чего передали, и... вскоре бабушка получила отдельную квартирку в хорошем, многоэтажном, русском, недорогом, замечательном доме, в котором жили другие бабушки.

Леша счел нужным сообщить об этом на дне рождения моей жены.

– Переезжает, значит? – уточнил я тускло. – Какой этаж?

– Десятый, – ответил Леша.

– Когда?

– Через неделю.

– О, черт, – воскликнул Боря-врач. – Как жаль, что я не сумею помочь: уезжаю в командировку.

Остальные члены нашей компании тоже посетовали на то, что как раз на следующие выходные они еще три года назад были приглашены на рождение дочки двоюродной сестры из Киева.

– Хорошо, мы перенесем переезд на неделю, – невозмутимо сказал Леша.

...Со всей возможной осторожностью мы засунули рояль в грузовичок. Нас было семеро. Леша вышел на порог и крикнул, чтобы мы посадили бабушку в кабину, а сами ехали в кузове и что как только он догрузит бабушкины вещи в свою машину, то немедленно покатит вслед за нами.

Боря-врач подхватил бабушку, упаковал ее в кабину и крепко пристегнул ремнем. Бабушка посмотрела на него ласково и сказала:

– Что-то дыхания нету...

– А это лето на дворе, бабушка! – мстительно сказал Боря, и мы поехали.

Бабушку несколько раз возили смотреть квартирку, и она сразу же узнала свой дом и подъезд. Боря стал высаживать бабушку, а я пошел убеждаться в том, что грузовой лифт бабушкиного дома слишком мал для ее чертового рояля. Убедившись, я стал прикидывать, каким образом мы поднимем инструмент на десятый этаж. Сложные расчеты показали, что теоретически это возможно. Когда я вернулся, Боря уговаривал бабушку срочно поменять рояль на пианино и соглашался взять заботы на себя.

– Прости, Господи, вот дурак-то какой! – миролюбиво сказала о Боре бабушка, обращаясь к черному человеку, сидевшему за стойкой. Черный человек согласно кивнул.

– Где Леша? – раздраженно спросил Боря.

– Сейчас приедет. Начнем без него, а то до темноты не управимся...

И мы понесли... Бабушка семенила сзади, действуя нам на нервы рассказами о ценности рояля и меткими характеристиками тех, кто когда-то нажимал на его прохладные матовые клавиши.

Через час, пребывая, между третьим и четвертым этажами, мы вспомнили о Леше.

– Сволочь он все-таки, – устало сказал Боря.

Еще через час мы были у окна седьмого этажа. Мы обливались потом, изнывали от духоты, но все же, не сговариваясь, инстинктивно ринулись к окну, очевидно – чтобы глотнуть свежего, влажного, горячего воздуха. В этот момент во дворе бабушкиного дома появилась Лешкина машина. Леша захлопнул дверь и стал озираться.

– Мы здесь, Шумахер! – крикнули мы. – Где ты умудрился застрять?

– Да пока все собрали... А что вы там делаете?

– А мы тут, Лешенька, вещицу одну носим...

– Но бабушка будет жить в этом доме... – и Леша указал рукой на такую же коричневую коробку, стоявшую по соседству с «нашей».

Воцарилось молчание. А потом мы услышали, как отставшая на пролет бабушка сказала:

– А вот Абрам Львович Вивальди обожал... Бывало, сядет за клавиатуру и скажет: «Что-то у тебя, Диночка, вторая октава расстроена, нехорошо...»

Не подумайте плохого: Лешина бабушка умерла естественной смертью только лет через пять после описываемых событий. На похоронах под зонтами топталось человек пятьдесят. Дождик без особого усердия гасил не желавший остывать сентябрь. Лешка прилетел на похороны, кажется, из Солт-Лейк-Сити...