Внезапно Homo sapiens — человек разумный — стал самым многочисленным из всех крупных животных. Десять тысяч лет назад в мире насчитывалось около 10 млн. людей. Они были изобретательны, находчивы и активно общались между собой, однако как биологический вид они как будто подчинялись тем же законам и ограничениям, которые определяют численность животных. Затем, примерно четыре тысячи лет назад, их численность стала стремительно возрастать. Две тысячи лет назад она достигла 300 млн., а еще через тысячу лет кое-где уже возникает перенаселение, толкающее к освоению прежде пустынных областей. Сейчас население Земли превышает 4 млрд. человек. К концу века, если современные тенденции не изменятся, его численность перевалит за 6 млрд. Эти поразительные существа самым беспрецедентным образом распространились по всему земному шару. Они живут среди полярных льдов и в тропических лесах на экваторе. Они поднимаются на высочайшие вершины, где не хватает кислорода для дыхания, и в специальных костюмах разгуливают по морскому дну. А некоторые даже покинули нашу планету и ступили на поверхность Луны или месяцами жили в космосе.

Почему это произошло? Какую способность внезапно обрел человек, которая помогла ему стать самым преуспевающим биологическим видом? История эта началась 5 млн. лет назад в африканских саваннах, примерно так же, как и теперь, поросших травой и кустарником. Некоторые из обитавших там животных были гигантскими разновидностями современных — щеголявшие метровыми клыками свиньи величиной с корову, колоссальные буйволы, слоны на треть выше своих нынешних родичей; другие же мало отличались от тех, которых мы видим сегодня, — зебры, носороги и жирафы. И еще там жили обезьяноподобные существа ростом с шимпанзе. Они были потомками большой лесной обезьяны, которая около 10 млн. лет назад широко распространилась не только в Африке, но и в Европе, и в Азии. Первые окаменелости саванной обезьяны были найдены на юге Африки, отсюда ее название «австралопитек» — «южная обезьяна». Однако позднее в Африке обнаружили остатки нескольких сходных видов, и теперь ученые кропотливо распутывают их происхождение. Каждый раз, когда удается найти новые окаменелости, возобновляются бурные дебаты — ведь все ученые согласны, что какое-то из этих существ является прямым предком современного человека. Представителя этой группы называют обезьяночеловеком (питекантропом).

Их было немного, и оставшиеся от них окаменелости попадаются редко, но тем не менее находок уже довольно, чтобы получить достаточно ясное представление о том, как они выглядели при жизни. Кисти и ступни у них походили на конечности их предков, обитателей деревьев, и были отлично приспособлены для хватания, пальцы завершались ногтями, а не когтями. Такие конечности мало подходили для бега и в любом случае не могли соперничать с ногами антилоп и даже плотоядных. Черепа обезьянолюдей также ясно свидетельствовали о лесном прошлом. Глаза, насколько можно судить по глазницам, были хорошо развиты. Зоркость требовалась этим животным не меньше, чем любым обезьянам — и большим и маленьким. Однако обоняние у них вряд ли было особенно острым, так как носовые ходы черепа коротки. Зубы мелкие, тупые, мало подходящие для того, чтобы измельчать траву или перетирать древесные волокна. Нет у них и режущих зубов-лезвий, как у хищников. Чем же питались эти существа в африканской саванне? Возможно, они выкапывали съедобные корни, собирали ягоды, орехи и фрукты, но, кроме того, они стали еще и охотниками, хотя их телосложение не очень подходило для преследования.

С самого раннего этапа освоения открытых равнин они начинают превращаться в прямоходящих, о чем свидетельствует форма их бедренных костей. Тенденция к вертикальной постановке туловища намечалась уже среди приматов, которые обитали на деревьях и использовали передние конечности, чтобы срывать листья и плоды. Многие из них были способны, спускаясь на землю, некоторое время стоять на задних конечностях. Однако для жизни на равнинах, бесспорно, крайне полезна постоянная вертикальная поза. Обезьянолюди были небольшими, беззащитными и медлительными по сравнению с хищниками саванн, а потому им особенно требовалось заблаговременно увидеть приближающегося врага. Вот почему способность встать прямо и оглядеться оказывалась для них жизненно важной в буквальном смысле слова. Большое значение имела она и для охоты. Все хищники на открытых равнинах — львы, гиеновые собаки, гиены— значительную часть необходимой информации получают с помощью чутья, а потому держат носы близко к земле. Но для обезьянолюдей, как и для их предков на деревьях, важнейшее значение имели глаза. Высоко поднимая голову и вглядываясь в даль, можно было узнать гораздо больше, чем обнюхивая клочок пыльной травы. Мартышки гусары, обитающие в степных областях, придерживаются именно такой тактики и при малейшей тревоге становятся на задние лапы.

Вертикальное положение туловища, разумеется, не способствовало развитию быстроты, скорее оно сделало обезьянолюдей еще более медлительными. Тренированный спортсмен — вероятно, самый быстрый двуногий бегун среди приматов — с трудом поддерживает скорость около 25 км/ч на относительно коротких дистанциях, тогда как удирающие на всех четырех конечностях небольшие обезьяны способны бежать вдвое быстрее. Однако двуногость давала одно важнее имущество. Обезьянолюди унаследовали от предков руки с мощной и точной хваткой, отвечавшие условиям жизни на деревьях. Выпрямившись, они использовать руки так, что вполне компенсировали отсутствие клыков и когтей. Когда на них нападали, они могли защищаться, швыряя камни и размахивая палками. Им не удалось бы разорвать тушу зубами на манер львов, но они кромсали ее острым камнем, зажав его в руке. Они даже могли взять камень и оббить его о другой, чтобы получить режущий край. Камни, сознательно расколотые с такой целью, имеют грани, совершенно непохожие на грани камней, расколотых морозом или оббитых речным течением. Их легко опознать, и вместе с костями обезьянолюдей было найдено много таких камней. Животное научилось изготовлять орудия. Вот так обезьянолюди отвоевали себе постоянное место в сообществе животных на открытых равнинах.

Такое положение сохранялось очень долго — возможно, добрых три миллиона лет. Медленно, из поколения в поколение тела одной линии обезьянолюдей все больше приспосабливались к жизни в саванне. Ступни сделались удобнее для бега, утратили способность хватать, и стопа приобрела небольшой свод. Кости ног изменились, бедренный сустав сдвинулся к центру таза, чтобы уравновесить вертикальное туловище, а сам таз стал шире и приобрел форму чаши, что дало место для прикрепления сильных мышц, соединяющих его с позвоночником и служащих для того, чтобы поддерживать живот в новом положении. Позвоночник получил некоторый изгиб, который обеспечивал лучшее равновесие верхней части туловища. И самое главное — изменился череп. Челюсть уменьшилась, а лоб стал выше. Мозг первых обезьянолюдей имел тот же объем, что и мозг гориллы, — около 500 куб. см. Теперь он стал вдвое больше. И рост этого нашего предка достиг полутора метров. Ученые дали ему название, отражающее его новое телосложение и рост, — Homo erectus, что значит «человек прямоходящий».

Орудия он изготовлял много искуснее своих предшественников. Некоторым из оббитых им камней тщательно придавалась нужная форма: заостренный конец, режущие края по обеим сторонам, причем размер камня подбирался точно по руке. Свидетельства одной из успешных его охот удалось найти в Олоргасаилии, на юго-западе Кении. На небольшом участке там были обнаружены остатки разбитых и расчлененных скелетов вымерших крупных павианов. Судя по всему, жертвами охотников стали по меньшей мере 50 взрослых обезьян и с десяток детенышей. Их кости перемешаны с сотнями оббитых и несколькими тысячами необработанных камней. Причем ближайшее место, где можно было найти такие камни, расположено в 30 км оттуда. Напрашивается несколько выводов. Форма оббитых камней неопровержимо указывает, что охотником был человек прямоходящий. Поскольку похожих камней в окрестностях нет, значит, охоты планировались заранее и охотники запасались оружием задолго до того, как отыскивали добычу. Павианы, даже современные более мелкие виды, — опасные противники с мощными челюстями и грозными клыками. В наши дни человек, у которого нет при себе ружья, несомненно, предпочтет уклониться от встречи с ними. Число убитых животных в Олоргасаилии показывает, что подобные охоты были коллективными и требовали большой сноровки. Несомненно, к этому времени человек прямоходящий превратился в могучего охотника.

Пользовался ли он тем, что мы называем теперь устной речью, для обсуждения планов такой облавы и при ее проведении? На основании особенностей его черепа и шейного отдела позвоночника многие исследователи пытались реконструировать строение его горла, и в настоящее время принято считать, что при несомненной способности издавать гораздо более сложные звуки, чем бормотание и визги современных обезьян, говорил он — если это слово тут вообще подходит — очень медленно и с трудом.

Однако в его распоряжении было другое средство общения — жесты, и мы можем с уверенностью предположить, какими были эти жесты и что они означали. Лицо человека имеет заметно больше отдельных мышц, чем морда любого животного. Мышцы эти обеспечивают возможность совершенно по-разному двигать губами, щеками, лбом, бровями, на что не способно ни одно другое существо. Поэтому можно не сомневаться, что лицо было основой системы общения, выработавшейся у человека прямоходящего.

Оно несет, в частности, важнейшую информацию — определение индивида. Для нас само собой разумеется, что наши лица совершенно непохожи друг на друга, но эта особенность крайне необычна в мире животных. При осуществлении заранее организованных коллективных действий, в которых каждому принадлежит своя особая роль, совершенно необходимо, чтобы участники могли сразу же узнавать, кто есть кто. Многие животные, ведущие групповой образ жизни, например гиены или волки, различают индивидов по запаху. Но обоняние людей давало им заметно меньше информации, чем зрение, а потому для индивидуального опознания служили не резкие запахи выделений тех или иных желез, а черты лица.

Поскольку человеческое лицо на редкость подвижно, оно является также источником информации о настроении или намерениях данного индивида. Мы и теперь без труда понимаем мимические выражения восторга или радости, отвращения, гнева или веселости. Но кроме такого обнажения нашего эмоционального состояния с помощью игры лицевых мышц мы способны выражать и конкретные мысли — соглашаться или не соглашаться, приветствовать или подзывать. Являются ли жесты и мимика, которыми мы пользуемся теперь, чисто произвольными, перенятыми от родителей и понятны ли они окружающим только потому, что мы все — члены одной какой-то социальной группы? Или же они имеют более глубокую основу и унаследованы нами от нашего доисторического прошлого? Некоторые жесты — например, оскорбительные или служащие для счета — у разных народов совершенно не совпадают и явно заучиваются. Но другие, по-видимому, более универсальны и глубоко в нас заложены. Кивал ли человек прямоходящий в знак согласия и покачивал ли головой в знак неодобрения, как делаем мы? Ответ подсказывают нам жесты, которыми пользуются члены общества, не имевшего никакого соприкосновения с нашим обществом.

Новая Гвинея — одно из последних мест на земном шаре, где еще можно найти подобное общество. Но даже там мало отыщется таких людей, которые вовсе избежали хотя бы косвенного воздействия европейской цивилизации, поскольку этот остров исследован уже почти целиком. Тем не менее лет десять назад среди лесистых гор в верховьях реки Сепик нашелся уголок, куда не заглядывал посторонний глаз. Летчик, пролетавший над этим районом, заметил хижины на полянах в местности, которая до сих пор считалась необитаемой. Австралийские власти, под чьим контролем находился в то время остров, решили выяснить, что это за неведомые люди. Под руководством окружного комиссара была организована экспедиция, и мне удалось принять в ней участие. Продовольствие и палатки несли сто мужчин, нанятые в селениях ниже по реке. Жители последней известной деревни на берегу одного из притоков Сепика, сами крайне редко соприкасавшиеся с внешним миром, сообщили нам, что дальше в горах действительно кто-то живет, но этих людей никто не видел и никто не знает их языка или даже того, как они сами себя называют. Обитатели речных долин называли их «биами».

После двухнедельного перехода по горам, где на нас ежедневно обрушивались ливни, а есть было нечего, кроме того, что мы взяли с собой, мы наконец обнаружили следы человека. Впереди нас шли двое, и шли очень быстро. Мы пошли за ними. Утром, снимаясь с лагеря, мы увидели их следы поблизости и догадались, что накануне вечером они прятались тут и следили за нами.

Вечером мы положили в лесу подарки, но они остались нетронутыми. Мы выкрикивали приветствия на языке речных жителей, хотя и не знали, понимают ли его биами. Как бы то ни было, они не откликнулись. Так продолжалось из вечера в вечер, пока мы не потеряли их след. Через три недели мы совсем отчаялись и решили, что установить с ними контакт так и не удастся. Но затем, проснувшись утром, мы увидели семь человек в кустах рядом с нашей палаткой. Они были маленького роста и совсем нагие, если не считать обмотанного вокруг талии пучка сахарного тростника, за который спереди и сзади были воткнуты ветки с листьями. Некоторые носили серьги и ожерелья из костей животных. Один держал плетеную сумку, полную съедобных корней и плодов.

Мы высыпали из палаток, но они не убежали. Это было свидетельством огромного доверия, и мы поспешили как можно убедительнее показать им, что намерения у нас самые дружеские. Речные жители заговорили с ними, но биами ничего не поняли. Оставалось только рассчитывать на какие-то жесты, одинаковые и у нас, и у них, — и таких жестов оказалось довольно много.

Мы улыбнулись — и биами улыбнулись в ответ. Казалось бы, не слишком удачное приветствие, поскольку оно показывает зубы — единственное естественное оружие человека. Однако главную роль в нем играют не зубы, а движение губ. У других приматов это жест умиротворения — молодой самец шимпанзе таким способом показывает вожаку, что готов ему подчиниться. У людей губы не просто раздвигаются — при этом вздергиваются их уголки, что выражает дружелюбие и радость. И конечно, мы не просто научились этой мимике от наших родителей, она входит в репертуар наших природных жестов — ведь и слепоглухонемые младенцы улыбаются, когда их берут на руки, чтобы покормить.

Мы постарались укрепить наш контакт с биами. У нас были для них разные полезные вещи — бусы, соль, ножи, куски ткани, но отдать им все это просто так, значило проявить высокомерие и пренебрежение, а потому мы указали на плетенку и вопросительно подняли брови. Биами сразу поняли нас и вынули клубни таро и зеленые бананы. Мы начали торговаться. Указывали на предмет, прикасались к пальцам, обозначая количество, и утвердительно кивали. Все эти жесты были совершенно ясны и недвусмысленны. Все мы усердно двигали бровями, которым в человеческой мимике принадлежит очень большая роль. Да, вполне возможно, что они предохраняют глаз от пота, но эта функция не объясняет их большой подвижности. Несомненно, они особенно важны как средство сигнализации. Выражая неодобрение, биами сдвигали брови. Если это сопровождалось покачиванием головы, становилось ясно, что им не нужны бусы, которые мы предлагали. Разглядывая наши ножи, они поднимали брови в знак удивления. Перехватив взгляд мужчины, нерешительно жавшегося с краю группы, я чуть-чуть поднял брови и одновременно слегка дернул головой. Биами проделал то же самое: движение это, видимо, означало, что мы рады приветствовать друг друга.

Такой взлет бровей известен в мире всюду. Он одинаково понятен на фиджийском рынке и в японской лавке, в английской пивной и при встрече с индейцами в бразильском тропическом лесу. Оттенки его смысла могут варьировать от места к месту, но подобные сигналы распространены столь широко и используются столь различными группами, что напрашивается вывод: это общее наследие человечества. И вполне возможно, что человек прямоходящий прибегал к ним, планируя свои облавы, приветствуя друзей, совместно с другими преследуя дичь и относя добычу на стоянку к великой радости его подруги и детей.

Благодаря развитию способности к общению и возросшей сноровке в изготовлении орудий человек прямоходящий преуспевал все больше. Численность его увеличивалась, и он начал расселяться по миру. Из Юго-Восточной Африки он перебрался в долину Нила, а оттуда на север по восточному побережью Средиземного моря. Его останки были найдены еще восточнее — на Яве и в Китае. Перебрался ли человек прямоходящий в Азию из Африки или тамошние окаменелости принадлежат потомкам азиатского обезьяночеловека? Пока еще мы не располагаем достаточными данными, чтобы ответить на этот вопрос с полной уверенностью. Некоторые африканские группы добрались до Европы. Одни воспользовались перешейком, некогда соединявшим современные Тунис, Сицилию и Италию. Другие обогнули Средиземное море с востока и прошли на север через Балканы.

Около миллиона лет назад человек прямоходящий был в Европе довольно многочисленным. Но примерно 600 тысяч лет назад климат изменился. Наступило похолодание. Происходило это постепенно и отнюдь не непрерывно. Выпадали долгие периоды потепления, когда наползавшие с севера ледники останавливались и даже отступали. Однако в целом климат стал гораздо холоднее. Ледники сковали такое количество воды, что уровень Мирового океана понизился и возникли новые перешейки. В результате люди со временем смогли перекочевать в Америку там, где теперь Сибирь и Аляску разделяет Берингов пролив, а по островной цепи Индонезии — в Австралию и на Новую Гвинею.

В Европе человек прямоходящий, несомненно, очень страдал от усиливающихся холодов. У него, уроженца жарких африканских районов, не было густой шерсти, согревавшей млекопитающих, которые долгое время обитали в более холодных областях. При подобных обстоятельствах многие животные либо отступили бы туда, где было теплее, либо вымерли бы. Но человек, существо с ловкими руками и деятельным умом, не отступил и не вымер. Он охотился на животных с густой и пушистой шерстью, сдирал с них шкуры и кутался в теплый мех Кроме того, он научился укрываться в пещерах.

На юге Франции и в Испании найдены многочисленные места его обитания. В известняковых долинах центральной Франции — например, в бассейне реки Дордонь — ив предгорьях Пиренеев обрывы изобилуют пещерами, и чуть ли не в каждой из них обнаруживаются следы пребывания древних людей. Найденные там предметы рассказали нам о них очень много. Так, они использовали костяные иглы и сухожилия, чтобы сшивать одежду из шкур. Они били рыбу зубчатыми острогами, тщательно вырезанными из кости, а на дичь в лесах охотились с копьями, у которых были кремневые наконечники. Закопченные камни показывают, что они умели пользоваться огнем и, конечно, всячески его оберегали, потому что зимой он дарил им столь необходимое тепло и давал возможность поджаривать мясо, слишком жесткое для их мелких зубов.

Зубы у них стали даже мельче, чем у их предков, зато череп увеличился и сравнялся по величине с нашим. Судя по слепкам, снятым с их черепов изнутри, те части мозга, которые контролируют устную речь, были уже полностью развиты, и есть все основания полагать, что эти люди говорили хорошо и на сложном языке Короче говоря, скелет человека, обитавшего во французских пещерах 35 тысяч лет назад, принципиально ничем от нашего не отличался. И антропологи дали этим людям то же название, каким (несколько нескромно) они обозначают всех современных людей: Homo sapiens, человек разумный.

Различие между жизнью одетого в шкуры охотника, который с копьем на плече выходил из пещеры, чтобы поохотиться на мамонта, и элегантно одетым дельцом, который по скоростному шоссе едет из пригорода к себе в контору где-нибудь в Нью-Йорке, Лондоне или Токио, чтобы «посоветоваться» с компьютером, объясняется не тем, что на протяжении разделяющих их тысячелетий произошли какие-то дальнейшие физические изменения тела или мозга, но совершенно новым эволюционным фактором.

Люди всегда старались выделить какие-то особые свои таланты, которые отличали бы их от животных. Одно время мы считали себя единственными существами, способными изготовлять орудия и пользоваться ими. Теперь мы знаем, что это не так: то же самое можно сказать о шимпанзе да и о галапагосских вьюрках, которые отламывают и очищают длинные колючки, чтобы, точно булавками, извлекать личинок из древесной коры. Даже наша сложная устная речь несколько утрачивает ореол исключительности по мере того, как мы все больше узнаем о средствах общения, которыми пользуются шимпанзе и дельфины. Однако мы — действительно единственные существа, создающие рисованные и скульптурные изображения предметов, и именно этот талант привел к сдвигам, которые в конечном счете преобразили жизнь человечества.

О первом расцвете этого таланта повествуют древние пещеры Европы. Люди смело проникали в их черные туннели, освещая себе дорогу еле мерцавшими огоньками каменных светильников с растопленным животным жиром. И там в отдаленных проходах и залах, добираться до которых приходилось часами и нередко ползком, они покрывали стены всевозможными изображениями. В качестве красок использовали красную, коричневую и желтую охру, а для черного цвета — древесный уголь и марганцевую руду. Кисточками служили палочки с расщепленными на волокна концами или просто пальцы, а иногда краска выдувалась на нужное место — возможно, прямо изо рта. Порой рисунок выцарапывался с помощью кремневого орудия, а кроме того, найдены фигурки, вырезанные из кости и вылепленные из глины. Изображались почти исключительно животные, на которых охотились древние люди: мамонты, олени, лошади, дикие быки, бизоны и носороги. Часто новый рисунок накладывался на прежний. Пейзаж отсутствует полностью, а человеческие фигуры крайне редки. В одной-двух пещерах люди оставили особенно загадочный памятник своего пребываний там: прижав ладонь с растопыренными пальцами к стене, они дули на нее краской, так что на камне запечатлевался ее абрис. Среди изображений животных попадаются абстрактные узоры— параллельные линии, квадраты, решетки и ряды точек, кривые линии, которые, по мнению некоторых исследователей, символизируют женское начало, и шевроны, возможно обозначающие стрелы. Эти рисунки не так эффектны, как фигуры животных, но они знаменуют будущее.

Даже теперь мы не знаем, что побуждало этих людей рисовать. Может быть, рисунки входили в культовый обряд: если шевроны, окружающие большого быка, символизируют стрелы, то назначением их было обеспечивать успех на охоте; если вздутые бока коровы подразумевают беременность, их, вероятно, рисовали в процессе ритуалов, которые должны были увеличивать плодовитость диких стад. А может быть, все было гораздо проще и люди брались за кисти и краски потому лишь, что им нравилось рисовать и искусство давало им радость само по себе. Не исключено, что будет ошибкой искать одно всеохватывающее объяснение. Считается, что самые древние рисунки появились 30 тысяч лет назад, а наиболее поздние — около 10 тысяч. Промежуток между этими двумя временными точками примерно в шесть раз превышает протяженность всей известной истории нашей цивилизации, а потому объяснять создание всех этих рисунков какой-то единой причиной можно не более, чем утверждать, будто музыка, гремящая в современном ресторане, несет ту же функцию, что и средневековые духовные песнопения. Тем не менее адресовались ли они богам, или подросткам, проходящим инициацию, или ценителям живописи среди соплеменников, все они несомненно служили средством общения. И это свое свойство они сохраняют по сей день. Хотя точное их назначение нам неизвестно, мы глубоко ощущаем ту проникновенность, ту эстетическую чуткость, с какой неведомые художники сумели запечатлеть своеобразие и неповторимость силуэта мамонта, тревожно поднятых голов оленьего стада или грузной громады бизона.

Есть уголки мира, где еще возможно установить, какой смысл могут иметь подобные рисунки для охотничьего племени. Австралийские аборигены по-прежнему покрывают скалы рисунками, во многих отношениях очень похожими на доисторические рисунки в европейских пещерах. Для этого они выбирают обрывы или ниши, нередко в труднодоступных местах, и используют минеральные охры. Рисунки накладываются один на другой, они включают абстрактные геометрические узоры и обведенные абрисы ладоней и очень часто изображают животных, служащих аборигенам пищей: рогозубов, черепах, ящериц и кенгуру.

Некоторые рисунки неоднократно обновлялись, так как считается, что до тех пор, пока изображения животных на скале четки и свежи, сами эти животные будут в изобилии водиться в ее окрестностях. В других местах рисунки имеют культовое значение. Вальбири, например, живущие в Центральной Австралийской пустыне, верят, что мир создан великим духом-змеей — радугой, чей многоцветный хвост пересекает небосвод после грозы. Старики рассказывают, что змея-радуга обитает в норе у подножия крутого обрыва длинной, сложенной из песчаника гряды, которая находится в самом сердце племенной территории. Самой змеи ни разу не видел ни один человек, хотя на песке иногда остается след там, где она проползала. Много поколений назад люди нарисовали на обрыве белой охрой изображение змеи-бога — огромную волнистую дугу, обведенную красными полосами. Подковообразные фигуры рядом с ней, схожие с некоторыми геометрическими рисунками доисторического человека, обозначают людей, ее потомков. Рядом с ними на обрыве есть и другие символы — параллельные линии и концентрические круги, точки и шевроны: это следы предков-животных, ковровые змеи и копья.

Все эти рисунки из поколения в поколение восстанавливались мужчинами племени. Сам процесс восстановления уже является актом культового поклонения — общение со змеей, являющейся богом-созидателем. Старики вальбири регулярно отправлялись к обрыву, чтобы декламировать нараспев древние мифы и размышлять об их смысле. В расселинах на обрыве хранились реликвии змеи — округлые камни с выцарапанными на них абстрактными символами. Старики благоговейно их доставали, мазали красной охрой с кенгуровым жиром и пели. Прежде под изображение змеи приводили юношей, проходивших посвящение в мужчины, — им объясняли значение символов, пели и представляли в пантомимах древние легенды.

Нет никаких оснований полагать, будто австралийские аборигены находятся в более тесном родстве с доисторическими обитателями французских пещер, чем мы, но вот образ их жизни все еще очень близок к образу жизни людей каменного века. Человек разумный вел именно такое существование — охотился, собирал плоды, семена и съедобные корни — повсюду в мире на протяжении многих тысяч лет. Подобная жизнь очень сурова и полна опасностей. Медлительные и беспечные почти наверняка становились жертвами хищников, слабых подстерегала голодная смерть, старики не выдерживали тягот засухи. Те же, чьи организмы благодаря случайным генетическим изменениям лучше переносили воздействие окружающих условий, получали некоторое преимущество по сравнению с остальными. Они выживали и передавали это преимущество своим детям.

Так человеческое тело реагировало на среду обитания и запечатлело в своих генах последние из значимых физических изменений. Люди, обитавшие в тропиках, — например, австралийские аборигены или африканцы — стали темнокожими. Такая пигментация могла приобретаться неодновременно и независимо, поэтому сама по себе темная кожа не может считаться доказательством близкого родства между теми или иными темнокожими народами. Это просто защитное приспособление. Избыток солнечного света представляет собой значительную опасность. Если подвергать его воздействию незащищенную светлую кожу, это может вызвать заболевание раком. Темная же пигментация обеспечивает надежную защиту. Многим народностям Африки, Индии и Австралии присуща еще одна общая физическая особенность — узкие вытянутые туловища. Подобное телосложение также представляет результат воздействия жаркой сухой среды обитания. Оно обеспечивает большую поверхность кожи на единицу массы тела, так что ветер и испаряющийся пот охлаждают его более эффективно.

В областях с холодным климатом положение было прямо обратным. Солнечное облучение в умеренных дозах крайне необходимо для здоровья. Без него организм не способен вырабатывать витамин D, а потому на Дальнем Севере, где солнце не показывается месяцами, такие народности, как, например, саамы в Скандинавии, имеют светлую кожу. Эскимосы, живущие за Полярным кругом, также светлокожие, а по сложению противоположны тонким долговязым жителям тропических пустынь. Они невысоки и коренасты, что обеспечивает относительно небольшую площадь кожи на единицу массы тела и тем самым уменьшает излучение тепла. Редкая растительность на лицах тоже, вероятно, представляет собой приспособление к холодному климату, поскольку в подобных условиях оледенение усов и бороды может привести к различным нежелательным последствиям.

Поскольку благодаря естественному отбору эти изменения запечатлелись в генах, они будут проявляться из поколения в поколение, где бы ни жили люди с таким цветом кожи или телосложением, если только процессы, сходные с теми, которые создали данные особенности, не приведут со временем к дальнейшим изменениям.

До сих пор на Земле существуют племена, живущие охотой и собирательством. Австралийские аборигены и африканские бушмены обитают в пустынях. Другие народы довольствуются тем, что могут найти в тропических лесах Центральной Африки и Малайзии. Все они живут в полной гармонии с окружающей природой, не изменяя ее и довольствуясь тем, что она предлагает им сама. Их численность нигде не бывает особенно большой. Средняя продолжительность жизни невелика, а скудость пищи и опасности, сопряженные с их существованием, ограничивают рождаемость и выживание детей. Именно в таком положении человек находился с дней своего возникновения и до относительно недавнего времени. Почти тот же образ жизни вел человек прямоходящий около 1 млн. лет назад. Он сам и его потомок, человек разумный, продолжали так жить еще около 990 тысяч лет. И на протяжении всего этого срока численность человечества, насколько мы можем судить, увеличивалась примерно на одну десятую процента в столетие.

Затем, около восьми тысяч лет назад, положение начало стремительно изменяться. В областях, лежащих вне лесов и пустынь, численность людей стала заметно увеличиваться. Причиной вполне мог послужить дикий злак, который рос, как растет и теперь, на песчаных холмах и в плодородных дельтах рек Ближнего Востока. Он приносит обильный урожай питательных зерен, которые нетрудно вышелушить из колоса, а потом провеять. Без сомнения, люди, охотясь на открытых равнинах, собирали ч грызли эти зерна, когда находили их. Однако положение изменилось, только когда человек понял, что не обязательно ограничиваться лишь случайным сбором зерен. Если некоторую часть этих зерен не съесть, а посеять в землю в каком-нибудь удобном месте, то на следующее лето можно будет уже не отправляться на поиски диких растений — достаточно устроиться поблизости от места посева и дождаться, чтобы новые колосья налились зерном. Так человек перестал быть собирателем и превратился в земледельца, построил постоянные хижины и стал жить в селениях. Появились первые города.

Один из них, Урук, был построен в Двуречье — тогдашней болотистой, заросшей тростником общей дельте Тигра и Евфрата. Теперь там пустыня. Урук был городом-государством. Его жители возделывали поля вокруг и держали стада овец и коз. Они знали гончарное искусство, и черепки их изделий все еще в изобилии усеивают те места. А в центре города они возвели искусственный холм из обожженных глиняных кирпичей, скрепленных прослойками из переплетенного тростника. Оседлая жизнь, которую вели граждане Урука, открыла перед ними возможность сделать еще один решающий шаг в развитии способов общения между людьми. Люди, постоянно кочующие, вынуждены сводить свое имущество до минимума. Но люди, живущие в домах, могут обзаводиться любым количеством всевозможных предметов. На месте одного из урукских домов была найдена глиняная табличка, испещренная глубокими бороздками. Это самый древний памятник ранней письменности. Пока еще никому не удалось точно расшифровать смысл знаков на табличке. По-видимому, они представляют собой запись запасов продовольствия. Форма знаков как будто связана с внешним видом предметов, которые они обозначают, но это отнюдь не попытка реалистического их изображения. Знаки просты и схематичны. Но те, кому они адресовались, безусловно, должны были понимать их значение.

Эта обожженная табличка знаменует момент, когда человечество обратило ход эволюции в новое русло. Теперь индивид получил средство передачи информации другим людям независимо от того, видел он их или нет — и даже после своей смерти. Еще не рожденные потомки могли теперь узнать о его достижениях и неудачах, о его прозрениях и гениальных находках. При желании они могли изучить накопившиеся разрозненные факты и отобрать семена знания и мудрости.

И другие общества в других местах — в долине Нила, в джунглях Центральной Америки и на равнинах Китая — сделали тот же шаг. Схематические изображения предметов упростились, обрели новый смысл. Теперь они нередко по принципу ребуса обозначали не целые слова, а сочетания звуков. Люди, обитавшие на восточном побережье Средиземного моря, создали последовательную их систему с помощью которой они изображали произносимые ими звуки знаками, вырезанными на камне, выдавленными в глине или нарисованными на бумаге.

Эта возможность сохранять опыт и распространять знания привела к коренным изменениям. Китайцы тысячу лет назад пошли еще дальше, изобретя механический способ множественного воспроизведения таких знаков. В Европе Гутенберг независимо от них, хотя и много позже, разработал метод книгопечатания с помощью наборного шрифта. Наши современные библиотеки, преемники древних глиняных табличек, могут считаться колоссальным общественным мозгом, объем памяти которого далеко превосходит способности реального человеческого мозга. Более того, их можно рассматривать как внетелесную ДНК, дополняющую наше генетическое наследие и играющую столь же важную роль в определении нашего поведения, как хромосомы наших клеток — в определении физической формы нашего тела. Именно эта накопленная совокупность знаний позволила нам стать независимыми от жестких требований окружающей среды. Наше умение вести сельское хозяйство и создавать механические приспособления, наши достижения в медицине и технике, математике и освоении космоса — все это опирается на накопленный опыт. Отрезанный от библиотек и от всего, что в них воплощено, очутившись на необитаемом острове, любой из нас очень скоро вынужден будет вернуться к существованию охотника-собирателя.

Стремление человека к общению, к передаче и получению информации, по-видимому, является такой же основой его успеха в качестве биологического вида, как плавник дня рыб и перо для птиц. В своем общении мы не ограничиваемся только своими знакомыми или даже только своим поколением. Археологи трудятся над расшифровкой глиняных табличек, ценой огромных усилий найденных там, где некогда стоял Урук и другие древние города, и бережно сохраняемых в надежде, что некий человек в незапамятные времена запечатлел на обожженной глине что-то более важное, чем хвастливая родословная царька или список отданного в стирку белья. В наших собственных городах ученые оставляют вёсти для грядущих поколений, погребая их в стальных цилиндрах, достаточно прочных, чтобы уцелеть в любой непредвиденной катастрофе Другие ученые, убежденные в том, что самый универсальный язык из всех выработанных человечеством — это математика, выбирают одну вечно справедливую истину, не подверженную, по их понятиям, никаким изменениям во времени, а именно формулу длины световой волны, и посылают ее в направлении других миров Млечного Пути, оповещая их, что здесь, на Земле, после 3 млрд. лет эволюции возникло существо, создавшее собственный способ накопления и передачи опыта из поколения в поколение.

Эта последняя глава была посвящена только одному биологическому виду — нам самим. В результате может возникнуть впечатление, будто человек представляет собой завершающий триумф эволюции и все эти миллиарды лет развития имели только одну цель — создать его. Подобная точка зрения не подкрепляется никакими научными данными, и было бы безосновательно полагать, что для человечества никогда не придет его срок, как пришел он через 150 млн. лет для динозавров. Эволюция растений и птиц, насекомых и млекопитающих продолжается. И почему бы не предположить, что какое-то скромное, незаметное существо не разовьется когда-нибудь в новую форму, способную занять наше место, если в неизмеримо далеком будущем мы по той или иной причине его освободим?

Однако хотя отрицание того, что мы занимаем в мире природы особо привилегированное место, и может выглядеть в глазах вечности подобающе скромным, мы не вправе превращать его в предлог для того, чтобы уклониться от лежащей на нас ответственности. Ведь ни один биологический вид никогда еще не обладал такой всеобъемлющей властью над живой и мертвой природой, какой обладаем мы. А это, хотим мы того или нет, возлагает на нас колоссальную ответственность. Ведь от нас зависит не только наше собственное будущее, но и будущее всех живых существ, с которыми мы делим Землю.

Доисторическая пещерная живопись (Нио, Франция)

Старейшины племени вальбири натирают жиром священные камни возле раскрашенных обрывов

Представитель племени биами называет реки (верховье р. Сепик, Новая Гвинея)

Глиняная табличка из Урука

Пунаны — лесные охотники

Упрощенное древо жизни

Дэвид Эттенборо и морские львы (Галапагоские о-ва)