Всякому начинанию, увенчанному впоследствии титулом «экспедиция», обычно предшествуют долгие месяцы тщательной подготовки. Разрабатывается план, получаются разрешения и визы, составляются списки и уточняется маршрут, аккуратно обклеиваются ярлыками горы поклажи и ящиков с оборудованием, наконец, решается вопрос о доставке их к месту назначения всеми видами транспорта, начиная с океанского лайнера и кончая вереницей босоногих носильщиков. Ничего подобного не было сделано перед поездкой в Индонезию. Когда мы с кинооператором Чарльзом Лейгусом поднимались в Лондоне по трапу в самолет, имея в кармане билет до Джакарты, а, надо признаться, уже сожалел о проявленном легкомыслии.

Оба мы отправлялись в Юго-Восточную Азию впервые; ни он, ни я не говорили по-малайски, а в Индонезии у нас не было ни одного знакомого. Вдобавок за пару недель до отъезда мы приняли решение не нагружаться особенно провизией: двое всегда смогут прокормиться — даже там, где экспедиция из десяти человек обречена на голодную смерть. По. тем же соображениям мы не стали заранее договариваться о месте жительства: вопрос о том, где мы будем ночевать в течение следующих четырех месяцев, оставался открытым. Правда, мы все же посетили индонезийское посольство в Лондоне. Нас приняли чрезвычайно любезно и обещали отправить в Индонезию письма в соответствующие инстанции с извещением о предстоящей экспедиции и просьбой оказать содействие. Но, зайдя в посольство накануне отъезда, мы выяснили, что там перепутали даты и письма еще не отосланы. Один из дипломатов предложил захватить письма с собой и опустить их в почтовый ящик прямо в Индонезии.

Нанизанная на экватор Индонезия протянулась на три тысячи миль от Суматры на западе до Новой Гвинеи (Ириана) на востоке; страна включает крупные острова — Яву, Суматру, Сулавеси, основную часть Калимантана и тысячи мелких островков. Мы собирались переезжать с острова на остров, снимая людей и животных в привычной среде обитания. Конечной целью был лежащий в центре архипелага крохотный островок Комодо — длиной двадцать две и шириной двенадцать миль. Туда нас влекла одна из самых поразительных диковин живой природы — гигантский ящер, сохранившийся до наших дней.

Хотя существование этого чудовища было научно доказано много лет назад, о нем ходило множество легенд, одна страшнее другой. В них мелькали огромные лапы, жуткие зубы, покрытое броней туловище и огненно-желтый язык. Эти легенды привозили рыбаки и ловцы жемчуга, которые отваживались бросить вызов опасным рифам, окружающим некогда необитаемый остров, по праву считающийся одним из самых недоступных в Зондском архипелаге. В 1910 году офицер голландской колониальной пехоты снарядил экспедицию на Комодо, где убедился воочию, что слухи были верны. В доказательство он привез на Яву шкуры двух убитых им гигантских ящеров и подарил их голландскому зоологу Оувенсу. Именно Оувенс первым описал это поразительное животное, назвав его Varanus Komodoensis (комодский варан). Широкая публика тут же окрестила его «драконом острова Комодо».

Участники последующих экспедиций установили, что животное — плотоядное, питается мясом диких кабанов и оленей, которые в изобилии водятся на острове, не брезгует падалью, а при случае и охотится. Ящеров обнаружили затем на соседних островах Ринджа и Флорес. Нигде больше драконы не водятся. Совершеннейшей загадкой остается ряд обстоятельств, связанных с его появлением.

Комодский ящер — потомок доисторических гигантов, чьи ископаемые останки находили в Австралии. Древнейшим из них, как считают, около шестидесяти миллионов лет. Между тем Комодо является вулканическим островом сравнительно недавнего происхождения. Почему драконы обитают только там и как они попали на остров? Непонятно.

Столь же непонятно было и то, как мы с Чарльзом попадем на Комодо. В Лондоне никто нам подсказать не мог. Оставалось надеяться, что ситуация прояснится в столице Индонезии.

Улицы Джакарты начисто лишены восточного колорита. Ряды аккуратных белых бунгало под черепичными крышами, отели из бетона и стекла, кинотеатры, похожие на окаменелые разноцветные воздушные шары, редкие старинные здания со строгими классическими фасадами, построенные голландцами в колониальную эпоху, — все это напоминало тропический город в любой другой части света. Зато жители в отличие от архитектуры куда менее подверглись западному влиянию. Мужчины в основном одеты в саронги (домотканые юбки длиной по щиколотку), головы украшают черные бархатные шапочки — пичи, некогда бывшие частью мусульманского одеяния, а в молодой республике ставшие символом национального единства.

Яванцы, как правило, невысокого роста, с прямыми черными волосами, оливковой кожей и сверкающей улыбкой. По выщербленным тротуарам семенят торговцы с гибкими бамбуковыми коромыслами на плечах. К концам коромысел подвешены огромные тюки с одеждой, сетки с глиняной посудой, а то и жаровни с раскаленными углями; по знаку покупателя владелец ставит жаровню на землю и через минуту потчует его сатэ — кусочками наперченного мяса, нанизанными на бамбуковый шампур. Под носом у свирепо рычащих машин американских марок и бренчащих трамваев с дьявольской ловкостью крутятся бечаки — трехколесные велотакси. На каждом намалеван фантастический пейзаж или какой-нибудь монстр; между колесами натянута резиновая лента, издающая при быстрой езде своеобразный звенящий звук. Главные магистрали города тянутся в основном вдоль каналов, которые голландцы считали своим долгом прорыть во всех заморских колониях. Женщины, сидя у кромки воды, моют там фрукты, полощут белье, другие купаются; в некоторых местах каналами пользуются в качестве отхожих мест.

Такова Джакарта — шумная, многолюдная, суетливая, порой не очень чистая, но абсолютно всюду очень, очень жаркая. Нам не терпелось двинуться в путь.

Несколько дней все же пришлось провести в городе, потратив их на визиты вежливости и получение различных разрешений. Мы надеялись быстро покончить с формальностями, поскольку имели при себе письма из посольства в Лондоне. Но все оказалось не так просто, как виделось издалека. Теперь задним числом я понимаю, что трудности, с которыми мы столкнулись, следовало предвидеть: мы были иностранцы, сильно смахивавшие на голландцев, которых всего шесть лет назад изгнали из страны после долгой борьбы, стоившей немалых жертв. Мы просили разрешения на провоз кинокамер и магнитофонов в отдаленные районы молодой республики, о которых многие чиновники в Джакарте даже не слышали. Более того, мы очень спешили, и это, по-видимому, вызывало особую настороженность.

День за днем, изнывая от мучительной жары, приходилось обивать пороги различных учреждений. Таможенный досмотр занял неделю. Неделю кряду мы каждое утро отправлялись на склад, где хранилось наше снаряжение. Предстояло получить таможенные свидетельства, разрешение на обмен валюты, пропуска от военных и полицейских властей, отношения из министерства сельского и лесного хозяйства, заручиться согласием министерств информации, внутренних дел, иностранных дел и обороны. Все сотрудники, принимавшие нас, были очень любезны и внимательны, но никто не решался подписать документ, пока его не подпишет чиновник другого ведомства.

Наконец после недели бесплодных хождений по инстанциям нами занялась дама с печальными глазами из министерства информации, прекрасно говорившая по-английски. Нас направили к ней поставить какую-то особо важную печать на одном из бесчисленных документов. Мы просидели час в очереди. Дама с любопытством просмотрела наши бумаги и приложила к ним внушительный штамп. Затем она медленно сняла очки и чуть улыбнулась уголками губ:

— Зачем вам это?

— Мы из Англии, приехали снимать фильм. Надеемся побывать на Яве, Бали, Калимантане и добраться до острова Комодо. Наша цель — киносъемки и отлов зверей для зоопарка.

Улыбка, появившаяся на ее лице при слове «фильм», начала таять, когда я произнес «побывать», и вовсе исчезла при слове «звери».

— Адух (Увы), — грустно вздохнула она, — боюсь, это невозможно. Впрочем, — тут ее лицо просветлело, — я вам все устрою. Поезжайте-ка посмотреть Боробудур. — И она указала на рекламный плакат на стене с изображением знаменитого буддийского храма в центре Явы.

— Ньонья, — сказал я, употребив уважительное индонезийское обращение к замужней даме, — храм, конечно, очень красив, но мы приехали в Индонезию снимать фильм о животных, а не о храмах.

Она была крайне удивлена.

— Все, — строго сказала она, — снимают Боробудур.

— Возможно. Но мы снимаем животных…

Дама взяла бумаги, которые только что самолично проштамповала, и с мрачным видом разорвала их:

— В таком случае придется начать все сначала. Приходите через неделю.

— Мы можем прийти завтра, у нас очень мало времени. Мы и так уже задержались в Джакарте.

— Завтра, — возразила дама, — начинается большой мусульманский праздник лебаран. Все будут отдыхать.

— Что, праздник продлится целую неделю? — осведомился Чарльз с плохо скрываемым нетерпением.

— Нет, но сразу за лебараном идет троицын день, и все вновь отдыхают.

— Не понимаю, — сказал я. — Ведь ваша страна мусульманская. Неужели христианские праздники тоже отмечаются?

Тут впервые за время разговора паша собеседница вышла из себя:

— Разумеется! Когда мы завоевали свободу, мы заявили своему президенту, что желаем отмечать все праздники, и он их нам даровал.

К концу следующей недели мы разрешили ряд проблем, но на смену им пришли новые, куда более серьезные, Мне пришлось вылететь в Сурабаю, на востоке Явы, за очередными пропусками, оставив Чарльза сражаться в одиночку в Джакарте. Когда я вернулся, доброжелательница из министерства информации уже вплотную занималась нашими делами. Чарльз как раз закончил оформление анкеты. Более подробного документа мне до той поры видеть не приходилось: на восьми экземплярах красовались его фотографии анфас и в профиль, специально изготовленные для этой цели, полный набор отпечатков пальцев и ряд разнокалиберных печатей. На заполнение анкеты у Чарльза ушло три дня, проведенные главным образом в очередях, так что он был весьма доволен благополучным завершением испытания. Мне стало немного обидно.

— Ньонья, — спросил я, — а разве мне не полагается такой анкеты?

— Нет. Это, можно считать, излишняя роскошь. Просто мне надо было чем-то занять туана Лейгуса, пока вы были в отъезде.

По прошествии трех недель мы были так же далеки от получения требуемых официальных бумаг, как и в первый день. Я решил довериться нашей доброжелательнице.

— Завтра мы должны уехать, — сказал я ей заговорщицким тоном. — Больше у нас нет времени на хождение по инстанциям. Ждать бессмысленно.

— Прекрасно, — ответила дама, — вы совершенно правы. Я организую вам поездку к храму Боробудур.

— Ньонья, — простонал я, — поймите же наконец, мы — зоологи. Нас интересуют животные. Мы не поедем смотреть Боробудур.

Стоя перед Боробудуром, мы ничуть не сожалели, что уступили настояниям ньоньи. Она так убеждала нас, что мы решили последовать ее совету, хотя бы для того, чтобы отдохнуть от хождений по канцеляриям в Джакарте. Кроме того, поездка обещала стать интересной, поскольку здесь, как мы узнали, готовились праздновать 2500-ю годовщину рождения Будды. Наконец, уговаривали мы себя, храм лежит на пути к острову Комодо, и дополнительные пропуска можно будет раздобыть в провинции, если столичных документов окажется недостаточно.

Честно признаюсь, при виде грандиозного храма всякие соображения о будущем ушли на задний план. Он производил ошеломляющее впечатление. Террасы, ниши и ступени, поднимаясь ряд за рядом по склонам холма, слагались в величественную пирамиду, заканчивающуюся гигантской колоколообразной ступой, устремившей шпиль прямо в небо. Вокруг расстилались зеленые равнины Явы, покрытые чеками рисовых полей и пальмовыми рощами, а вдали на горизонте высился голубой конус вулкана, откуда в бирюзовое небо тянулся тонкий шлейф дыма.

В основании храм — правильный квадрат; с каждой стороны имеется вход. Мы стали подниматься по ступенькам в восточной части святилища под мрачными взглядами чудовищ, пялившихся на нас с арочного свода. Только попав внутрь, понимаешь, что храм, кажущийся издали сплошной каменной пирамидой, на самом деле как бы надет на холм и состоит из рядов уходящих к вершине террас. Мы оказались в коридоре, огражденном с одной стороны стеной террасы, а с другой — высокой балюстрадой. Стены украшены резными фризами дивной красоты, барельефами и орнаментами из цветов, деревьев, ваз и лент. В нишах сидят, скрестив ноги, будды, молитвенно сложив руки перед грудью и полуприкрыв в глубокой задумчивости глаза. Человек чувствует себя буквально подавленным массой каменных изваяний.

Мы медленно обходили каждую террасу и поднимались по ступенькам на следующую; наши сандалии выбивали гулкое эхо из потрескавшихся каменных плит. Будды на каждой стороне пирамиды сидели в определенной позе. На востоке их руки касались земли, на юге они молитвенно вздымались вверх, на западе были сложены на груди, символизируя медитацию, а на севере будды сидели, опустив левую руку на колени, а правую воздев в умиротворяющем жесте. Барельефы на стенах нижних террас изображали сцены из раннего периода жизни Будды. Его окружали цари, придворные, воины и прекрасные женщины. на заднем плане и по углам многих панелей красовались, завершая композицию, очаровательные фигуры животных и птиц — павлинов, попугаев, обезьян, белок, оленей и слонов. Скульптурные композиции на террасах повыше постепенно становились все более строгими, очищаясь от мирской суеты и сосредоточиваясь на канонических изображениях молящегося и проповедующего Будды.

Поднявшись по ступенькам последней, пятой террасы, мы оказались на первой из трех верхних круговых платформ. Здесь все было уже иначе, Барельефы исчезли. Углы галерей, ориентированные по странам света, уступили место безупречно ровному пространству круглых террас. Позади осталась относительная темнота глубоких коридоров, мы вступили в царство света. Семьдесят два каменных «колокола» несколькими рядами окружали гигантскую центральную ступу. Каждый «колокол» — полый, его стенки представляют собой решетку, а под ним заточена каменная статуя Будды в позе, символизирующей наставление. Лишь в одном месте Будда не был защищен «колоколом», его фигура отчетливо просматривалась со всех сторон. На последней платформе к небу устремлялась завершающая ступа, огромная, гладкая, с мягкими контурами — центр, сердце, зенит всего храма.

Боробудур, едва ли не лучшее творение буддийской архитектуры периода ее расцвета, был воздвигнут в середине VIII века. Каждая его деталь символизирует буддийское представление о мире. Мы не смогли увидеть нижнюю террасу храма, поскольку она лежит ниже границы нынешнего его основания. Считалось, что создателям храма пришлось засыпать ее, чтобы предохранить пирамиду от разрушения: еще в ходе строительства она якобы стала оседать под тяжестью каменного груза. Но когда один за другим стали откатывать захороненные барельефы, то выяснилось, что на них изображены дьявольские сцены страстей и раздоров, и теперь полагают, что нижнюю террасу сознательно засыпали землей, тем самым отведя ей особое место в символической структуре храма. Прежде чем переступить порог, паломник должен подавить и похоронить в себе все мирские страсти и желания. Затем по мере восхождения по ступеням храма он как бы символически повторяет жизнь Будды, очищая дух от повседневной суеты, и, достигнув верхней террасы, приближается к простоте и высшей гармонии, олицетворением которой является последняя гигантская ступа.

Строительство Боробудура было завершено незадолго до того, как буддизм уступил место индуизму, ставшему официальной религией страны. Шестьсот лет спустя индуизм, в свою очередь, был вытеснен с Явы, найдя прибежище на Бали, где сохранился и поныне, а господствующей религией в стране стало мусульманство. Великий храм оказался в чужом краю — одинокий холм, покинутый богомольцами. И все же, хотя буддизм на Яве почти полностью отошел в прошлое, одухотворенное величие Боробудура передается каждому, кто поднимается по его ступеням. Окрестные жители по-прежнему относятся к нему с благоговением; к единственному незащищенному Будде на верхней террасе ходят с подношениями: перед скульптурой всегда стоит простая корзинка с дарами, а в руках у Будды — лепестки цветов.

Юбилейные торжества должны были состояться ночью. Весь вечер бурлящая толпа паломников тянулась к верхней террасе, собираясь вокруг открытой фигуры Будды. Вскоре появились два бритоголовых монаха в желтых тогах и, встав возле божества, затеяли горячий спор. Кто-то из присутствующих пояснил нам, что старший монах приехал из Таиланда специально для проведения церемонии и сейчас договаривался с другим о порядке отправления ритуала. Наконец процессия под монотонное пение монахов медленно двинулась по краю террасы. Пройдя круг, паломники вытащили бутылки с водой и поставили их рядами у ног Будды. Затем они стали самым непочтительным образом карабкаться на ступы, усаживаться на «колокола» и виснуть на шпилях, весело болтая и хохоча. Индонезийский фотограф пытался криками разогнать толпу, закрывшую фигуру Будды. Защелкали фотоаппараты. Монах гневно завопил, призывая богомольцев слезть со священных ступ, но это не возымело никакого действия. Группа самых благочестивых участников продолжала распевать у ног Будды. Второй священнослужитель, сидевший до этого времени скрестив ноги и погрузившись в размышление, вдруг встал и обратился к толпе со страстной речью. Я спросил кого-то из рядом стоящих, что он говорит.

— Поначалу он рассказывал про жизнь Будды, — ответил тот, — а теперь спрашивает, у кого есть машина, чтобы довести его до города.

Молящиеся должны были провести всю ночь в медитации. Мы простояли почти до полуночи, наблюдая за шумной толпой. В кругу слабо мерцающих парафиновых ламп отрешенно сидел в одиночестве Будда, глядя на стоящие у его ног ряды бутылок с дешевой минеральной водой и обугленные палочки ладана. В толпе толкались, пересмеивались, болтали. Мы ушли, оставив паломников продолжать свою шумную медитацию.