34. Балдахин влажного тропического леса; вид сверху (Перу)

Нигде нет больше света, тепла и влаги, чем в Западной Африке, Юго-Восточной Азии, на островах в западной части Тихого океана и в Южной Америке — от Панамы и через бассейн Амазонки до юга Бразилии. Не удивительно, что все эти области покрыты самой густой и пышной растительностью, какой не найти в других частях Земли. Научное ее название — влажный тропический лес, или гилея. Но для простоты пользуются словом «джунгли», хотя, строго говоря, этим термином обозначают только лесные заросли Юго-Восточной Азии.

По сравнению с более северными областями условия там меняются за год довольно мало. Близость к экватору означает, что количество света и длина дня остаются практически одинаковыми все двенадцать месяцев. Единственное колебание в выпадении дождей довольно относительно — от обильного до обильнейшего. И продолжалось это столь долго, что все прочие варианты среды обитания, за исключением Мирового океана, кажутся зыбкими и преходящими. Озера заиливаются и становятся болотами за несколько десятков лет, зеленые равнины превращаются в пустыни за столетия, даже горы истачиваются ледниками за тысячелетия. Но жаркие влажные джунгли покрывают сушу вдоль земного экватора десятки миллионов лет.

Быть может, сама эта стабильность послужила одной из причин поистине невероятного разнообразия жизни, которое мы наблюдаем там теперь. Лесные гиганты отнюдь не принадлежат к одним и тем же видам, хотя именно на подобную мысль могут навести их одинаково гладкие стволы и копьеобразные листья. Только когда они цветут, наглядно убеждаешься, насколько мало родство между ними. Число видов достигает поистине астрономической цифры. На одном гектаре джунглей соседствуют свыше сотни разных видов высоких деревьев. И богатство это не ограничивается только растениями. В зарослях бассейна Амазонки обитает свыше тысячи шестисот видов птиц, а виды насекомых там почти не поддаются подсчету. В Панаме энтомологи собрали с деревьев одного вида свыше девятисот пятидесяти видов одних только жуков. По оценке ученых, на одном гектаре южноамериканского леса могут обитать сорок тысяч видов насекомых и других мелких беспозвоночных вроде пауков и многоножек. Создается впечатление, что в процессе эволюции, длившемся без перерывов в этой устойчивой среде обитания столько миллионов лет, успели возникнуть специализированные существа для заполнения самых крохотных экологических ниш.

Однако большинство их обитает в той части тропического леса, которая до самого последнего времени находилась вне пределов досягаемости для человека и оставалась неисследованной, во всяком случае вблизи: в густых кронах, сплетающихся в единый лиственный балдахин на высоте 40–50 метров над землей. Что балдахин этот населен самыми разными существами, становится ясно сразу же: всевозможные щелчки, треск, жужжание, завывания, визг, звонкие трели и покашливания гремят среди ветвей днем, а особенно ночью. Но кто именно и какие звуки издает… Вот тут открывается обширнейшее поле для догадок. Орнитолог, который, запрокинув голову, шарит биноклем по лиственному своду, может считать себя счастливцем, если он увидит что-нибудь более определенное, чем силуэт, смутно мелькнувший в просвете между сучьями. Ботаники, сбитые с толку однообразием гладких колонноподобных стволов, выстрелом ломали ветки, чтобы рассмотреть бутоны и по ним определить окружающие деревья. Один энтузиаст, решивший во что бы то ни стало составить наиболее полный каталог деревьев в лесах Калимантана, даже выдрессировал обезьяну, которая влезала на указанное дерево, срывала цветущую ветку и бросала ее вниз.

Но вот несколько лет назад кто-то разработал систему подъема по стволам на веревках, заимствовав идею у альпинистов-скалолазов, и началось систематическое непосредственное исследование балдахина влажного тропического леса.

Способ нехитрый. Сначала надо закинуть тонкую веревку на ветку повыше, либо просто зашвырнув ее туда, либо привязав к стреле и пустив ее вверх из лука. К концу тонкой веревки вы теперь привязываете альпинистскую веревку толщиной с палец, выдерживающую груз, во много раз превышающий вес человека. Тонкая веревка стягивается вниз, а толстая свисает с ветки. Надежно ее привязав, вы надеваете на нее два металлических зажима для рук: их можно передвигать вверх, но специальная собачка не дает им ползти вниз. Продев ступни в соединенные с зажимами стремена, вы медленно передвигаетесь по веревке вверх, перенося всю тяжесть на одну ногу, а другой вздергивая зажим еще на несколько сантиметров ближе к заветной цели. Ценой долгих утомительных усилий вы добираетесь до первой ветки, забрасываете еще одну веревку на сук над ней, перебираетесь туда, повторяете операцию, и в конце концов в вашем распоряжении оказывается одна длиннейшая веревка до ветви на самой вершине. И вы наконец-то можете взобраться на верх балдахина.

Впечатление такое, будто по темной душной лестнице вы поднялись на башню и вышли на ее крышу. Внезапно сырой сумрак сменяется свежим воздухом и солнечным светом. Вокруг вас простирается безграничный луг листвы, весь в буграх и ямках, словно невероятно увеличенный кочан цветной капусты. Кое-где над ним метров на десять поднимается вершина какого-нибудь лесного колосса. Такие деревья живут иной жизнью, чем их соседи пониже, потому что ветер свободно продувает их крону и они используют его для переноса пыльцы и семян. Гигантская южноамериканская сейба, называемая также хлопковым деревом, выбрасывает огромное количество семян на легких, как у одуванчика, пушинках, которые разлетаются на много километров вокруг. У подобных сейбе великанов Юго-Восточной Азии, а также Африки семена снабжены крылышками, так что падают они медленно, винтясь, и ветер, успевая их подхватить, уносит достаточно далеко, прежде чем над ними сомкнется листва балдахина.

Но от ветра можно ждать и неприятностей. Он может отнять у дерева жизненно важные запасы влаги, усиливая испарение из листьев. Одинокие гиганты в ответ на эту опасность обзавелись узкими листьями, площадь поверхности которых много меньше, чем у листьев в балдахине или даже у листьев того же дерева, но расположенных на нижних ветках, которые остаются в тени.

Кроны этих колоссов служат излюбленным местом гнездования самых хищных птиц джунглей — огромных орлов. У каждого тропического леса имеется собственный вид: гарпия-обезьяноед в Юго-Восточной Азии, гарпия в Южной Америке, ушастый сокол в Африке. У всех у них есть пышные хохолки, широкие, относительно короткие крылья и длинные хвосты. Такие крылья и хвост обеспечивают значительную маневренность в полете. Эти птицы строят из сучьев большие платформы, на которые возвращаются из сезона в сезон. На такой платформе они выращивают обычно единственного птенца, который почти год питается добычей родителей. Все они охотятся внутри балдахина, стремительно и яростно. Гарпия, самый крупный орел мира (хоть лишь на чуточку), преследует обезьян, лавируя и ныряя среди ветвей, и наконец, выхватив из убегающей в панике стаи отчаянно сопротивляющуюся жертву, уносит ее в гнездо. Там орлиное семейство в течение нескольких дней аккуратно раздирает труп и съедает его по кусочкам.

Сам балдахин, кровля джунглей, представляет собой сплошной свод зелени толщиной шесть-семь метров. Каждый лист в нем повернут точно под тем углом, который обеспечивает ему максимальное количество света. У многих в основании черешка есть своего рода суставчик, позволяющий им поворачиваться следом за солнцем, пока оно совершает свой ежедневный путь по небу с востока на запад. Все листья, кроме составляющих кровлю, укрыты от ветра, и воздух вокруг них жаркий и влажный. Условия настолько благоприятны для растений, что мох и водоросли растут там в изобилии. Они облепляют кору и свисают с веток. Если бы они выросли на листе, то лишили бы его необходимого солнечного света и закупорили бы устьица, через которые он дышит. Но от этой угрозы листья защищены глянцевой восковой поверхностью, за которую трудно зацепиться и ризоидам, и гифам. Кроме того, почти все листья завершаются изящными шипами — крохотными водостоками, благодаря которым дождевая вода, не задерживаясь на пластине, скатывается вниз, а верхняя часть листа, хорошо промытая, сразу же высыхает.

В джунглях нет четкой смены времен года, поэтому деревья не получают климатического сигнала, по которому они сбросили бы листья одновременно, как в других широтах. Но это вовсе не значит, что все деревья сбрасывают и снова отращивают листья весь год напролет. У каждого вида есть собственное расписание. Одни сбрасывают листья каждые полгода. Другие — после словно бы совершенно произвольного срока, например через год и три недели. А третьи — на протяжении всего года через некоторые промежутки по ветви за один раз.

Периоды цветения также варьируются, причем даже еще более беспорядочным и таинственным образом. Наиболее часты циклы по десять и четырнадцать месяцев. Некоторые деревья, против всякого обыкновения, цветут раз в десятилетие. И опять-таки это не какие-то прихотливые случайности — все деревья одного вида, разбросанные по джунглям на огромных площадях, зацветают одновременно, как и должно быть, чтобы они успели опылить друг друга. Однако, какой именно сигнал они получают, пока еще установить не удалось.

Цветки деревьев балдахина в отличие от цветков возвышающихся над ним гигантов не могут полагаться для опыления на ветер, поскольку воздух вокруг них практически неподвижен. Следовательно, они должны привлекать живых переносчиков, что и делают с помощью нектара, оповещая о нем ярко окрашенными лепестками. Многие опыляются насекомыми — грузными жуками, осами и бабочками с сильными крыльями, сверкающими всеми цветами радуги. Венчики, приманивающие птиц, пьющих нектар — колибри в Южной Америке и нектарниц в Азии и Африке, — почти всегда красные, а бледные с неприятным запахом посещают обычно летучие мыши.

Та же транспортная проблема возникает и с созреванием семян. Семена много больше зернышек пыльцы, и для них требуются переносчики покрупнее. Поэтому многие деревья прячут семена в сочной сладкой мякоти, привлекающей обезьян и птиц-носорогов, туканов и крыланов, — животных настолько больших, что они способны проглотить семена, даже их не заметив. Инжир поедается прямо на ветках. Более крупные плоды — авокадо, дуриан и плоды хлебного дерева — падают на землю, где их подбирают тамошние обитатели джунглей. Семена всех этих деревьев покрыты жесткой плотной оболочкой, так что они невредимыми проходят весь пищеварительный тракт животного и с испражнениями попадают на землю, в удачных случаях — вдалеке от того места, где были проглочены.

В зеленом мире балдахина обитает многочисленное и разнообразное население. Его жители питаются листьями и охотятся, воруют и собирают падаль, размножаются и умирают высоко над землей, никогда туда не спускаясь. Благодаря тому что столько различных видов плодовых деревьев плодоносят в разное время, эта пища оказывается доступной круглый год, и потому животные могли специализироваться на ней и почти только на ней. Стаи птиц и млекопитающих кочуют с дерева на дерево и обирают плоды, едва они становятся съедобными. Нет лучше способа наблюдать жизнь в балдахине, чем отыскать дерево со спелыми плодами, а потом просто затаиться и смотреть. Инжир на Калимантане весь в душистых винных ягодах просто кишит всевозможными их любителями. Обезьяны прыгают с ветки на ветку, обнюхивая каждый плод, проверяя по его аромату, достиг ли он полной спелости, и, лишь убедившись в этом, лакомятся им. Рыжая человекообразная обезьяна, орангутан, — по натуре отшельник, и на дереве, как правило, появится одинокий самец или самка с детенышем. Зато гиббоны снуют среди его ветвей целыми семьями, а там, где ветки слишком тонки для тяжелых лакомок, порхают и кричат питающиеся плодами птицы. Попугаи лазают по сучкам, зажимают плод в когтях одной лапы, а на другой повисают вниз головой; птицы-носороги и туканы обрывают могучим клювом один плод, подбрасывают его и проглатывают на лету. Пиршество не прекращается и с заходом солнца. Во мгле собираются другие сотрапезники. Может быть, лори — полуобезьяна, ведущая ночной образ жизни, — выберется из своего дневного убежища, одетый в бледный мех, широко раскрывая большие круглые глаза, а на ветви, шурша кожистыми крыльями, опустятся крыланы — питающиеся плодами большие летучие мыши.

Другие животные специализируются на питании листьями, запас которых поистине неистощим. Однако целлюлоза нелегко усваивается организмом, и животные, которым она служит кормом, должны обладать вместительными желудками, где происходит сложный процесс ее расщепления. Поэтому листоеды почти все достаточно крупные, и среди них почти нет птиц, которым, чтобы не утратить способность к полету, необходимо сводить свой вес к минимуму. Некоторые обезьяны — ревуны в Южной Америке, лангуры в Азии, колобусы в Африке — научились питаться листьями, для переваривания которых у них в желудках появились большие специальные отделы. Но самый своеобразный листоед среди обитателей верхних ярусов тропического леса — это, конечно, южноамериканец, получивший название ленивца. Он живет, повиснув под ветками, и величаво передвигается по сучьям, перенося вперед по очереди каждую ногу. Когти его трансформировались в крючья, а конечности утратили гибкость суставов и превратились в жесткие приспособления для висения. Ворс его шерсти лежит в прямо противоположном направлении, чем обычно — от запястья к плечу и от середины брюха к позвоночнику, так что дождевые капли легко скатываются вниз. Трехпалый ленивец предпочитает жить пониже и питается почти исключительно листьями цекропии, но двупалый ленивец — истинный обитатель балдахина: он лазает по самым верхним веткам и ест не только самые разные листья, но и плоды.

Там есть и свои охотники. Кроме гарпий, ныряющих под зеленые своды, чтобы схватить обезьяну или птицу, есть еще и древесные кошки — онцилла в Южной Америке и дымчатый леопард в Азии. Они великолепно лазают и отлично умеют выслеживать и ловить в ветвях обезьян, белок и птиц. Они прыгают с сука на сук, висят на задних ногах, стремительно взлетают по стволам. Их рефлексы столь молниеносны, что, сорвавшись, они успевают на лету уцепиться одной лапой за какую-нибудь ветку и спастись. Имеются в балдахине и змеи. Нет, не многометровые чудовища, населяющие приключенческую литературу, которые оптимистично болтаются в воздухе, прицепившись хвостом к суку в ожидании, а не пройдет ли внизу рассеянный человек, но небольшие, порой тонкие как прутики, питающиеся лягушками и птенцами.

Многие обитатели балдахина обзаводятся своими территориями, большими или не очень, и эти ветки одна особь, или семья, или даже стая будут защищать от посягательств других членов своего вида. Угрожающие позы и движения плохо видны в густой листве, а пахучие метки, столь широко распространенные на земле, тут трудно и ставить и поддерживать, тем более что они вообще не очень понятны в хаотичном сплетении ветвей. Подавать звуковые сигналы значительно проще, да и разносятся они далеко, и среди верхолазов есть самые голосистые существа в мире. Обезьяны ревуны утром и вечером хором издают жуткие вопли, которые, то понижаясь, то повышаясь, звучат по нескольку минут без единой паузы. Самец гиббона распевает вместе с самкой целые дуэты, причем голоса их настолько сливаются, что создается впечатление, будто поет одна обезьяна. В лесах Амазонки одноусый звонарь — белая птичка чуть побольше дрозда — весь день сидит на вершине какого-нибудь древесного гиганта и непрерывно издает звуки, напоминающие удары молота по надтреснутой наковальне, так пронзительно и упорно, что люди внизу приходят в исступление.

Массивные ветви и сучья, несущие листву дерева, используются и совершенно посторонними растениями. В складки и трещины коры часто попадают крохотные споры папоротников и мхов, и, завершив так свой воздушный полет, пускают там корни. Прожив свой срок, они погибают, а их гниющие остатки превращаются в перегной, пригодный для существования более крупных растений. По мере того как дерево стареет, его широкие сучья обрастают рядами огромных папоротников, орхидей и бромелиевых, которые питательные вещества получают из накопившегося на суку перегноя, а влагу — из сырого воздуха с помощью свисающих с сука корней.

Бромелиевые в свою очередь обзаводятся собственной крохотной общиной жильцов. Их листья растут розетками, и основания так плотно накладываются друг на друга, что они образуют чаши, в которых скапливается вода. У этих миниатюрных прудиков обосновываются сверкающие яркими красками лягушки. Но икру они откладывают не в них, а где-нибудь на листе. Когда из икры выходят головастики, самка дает одному из них вползти к себе на спину, отправляется к бромелиевой чаше и внимательно всматривается в воду. Если никаких признаков жизни там не обнаружится, она поворачивается и начинает аккуратно пятиться, пока ее туловище не коснется поверхности воды, и головастик получает возможность соскользнуть в свой личный бассейн. Так поступают лягушки некоторых мелких видов в расчете, что комары и другие насекомые отложили в той же чаше свои яйца и головастик голодным не останется. Но один вид лягушек заботится о своем потомстве даже еще тщательнее. Самка навещает каждого из нескольких своих отпрысков раз или два в неделю и откладывает в воду рядом с ним одну неоплодотворенную икринку. Головастик быстро прокусывает желатинообразную оболочку и добирается до желтка. Таким способом самка кормит своих головастиков полтора-два месяца, а к этому времени у них отрастают ноги и они уже способны сами добывать себе корм.

Но не все растения на древесных ветвях просто безобидные жильцы, как бромелиевые. Есть среди них и беспощадные разбойники. На сучьях нередко прорастают семена фикуса, но его корни не покачиваются безобидно в воздухе, как корни бромелиевых, а продолжают расти вниз, пока не достигают земли. Там они проникают в почву и начинают всасывать гораздо больше питательных веществ и воды, чем из воздуха. С этого момента их листья на суку вверху начинают бурно расти. Новые корни ползут по суку к стволу или тянутся к нему горизонтально от уходящих в землю корней и начинают его оплетать. Крона разрастается так энергично и становится такой густой, что начинает отнимать свет у дерева-хозяина. Мало-помалу жилец закрепляет свое господствующее положение и в конце концов — быть может, столетие спустя, после того как семечко фикуса прижилось на суку, — дерево-хозяин, лишившись доступа к свету, погибает. Ствол его сгнивает, но сплетшиеся корни фикуса уже успели стать такими толстыми и крепкими, что образуют полый переплетенный цилиндр, способный стоять без опоры. Вот так фикус-душитель избавляется от своего хозяина и занимает его место в балдахине.

Другие, менее опасные приживалки — лианы — взбираются к балдахину по лесным великанам. Жизнь они начинают на земле как маленький кустик, но затем выпускают многочисленные усики, которыми нащупывают молодое деревце. Если лиане это удается, она крепко за него цепляется, и по мере того, как деревце тянется вверх, поднимается с ним и лиана, пока они вместе не добираются до балдахина. Но поскольку корни лианы остаются в земле, она не требует от дерева ничего, кроме поддержки.

Лианы, фикусы-душители и воздушные корни бромелиевых и папоротников фестонами свисают с дерева, точно канаты на корабельной мачте. Или как ваша веревка — если вы добрались до верха балдахина. Спуск вниз нетруден, хотя и требует от вас умения вязать узлы. Пропустив веревочную петлю сквозь металлическую восьмерку, вы пристегиваете ее к поясу и, стоя в стременах, можете просто соскользнуть на землю, регулируя скорость руками. Метров через десять балдахин останется вверху, и вы повиси те среди лиан и воздушных корней, за которыми видны только могучие гладкие стволы, точно массивные колонны в нормандском храме. Может показаться, что в этой пустоте между зелеными сводами вверху и землей внизу наблюдать нечего. Однако в этом воздушном пространстве происходит постоянное движение вверх-вниз: кто-то поднимается к балдахину, кто-то спускается на землю. Некоторые, как и вы, пользуются веревками. Белки взбегают наверх по лианам. Орангутан, становясь с возрастом все грузнее, уже не всегда рискует перебираться из кроны в крону по веткам, а иногда предпочитает спуститься на землю и уже оттуда по другой лиане подняться на облюбованное дерево, с завидной небрежностью перебирая руками. Как ни странно, ленивцы испражняются только на земле и обычно в одном и том же месте, а потому нередко можно увидеть, как один из них медленно спускается вниз, чтобы посетить свой нужник.

Многие птицы предпочитают перелетать из одного места в лесу в другое под балдахином, чтобы не попадаться на глаза орлам, высматривающим добычу над зеленым морем верхних ярусов. А многие и гнездятся здесь. Ары, птицы-носороги и туканы пользуются дуплами; трогоны выскребывают гнездовую нору в шаровидных гнездах древесных муравьев; хохлатые стрижи, с помощью слюны склеивая кусочки коры и перья, пристраивают к суку сбоку крохотный выступ, в котором единственное яйцо лежит так уютно и плотно, словно желудь в чашечке.

Но мимо вас в воздухе могут промелькнуть не только птицы. Есть и другие недурные воздухоплаватели, хотя и не способные к настоящему полету, потому что у них нет взмахивающих крыльев. Они не летят, но планируют. Особенно богат ими Калимантан. Среди белок, бегающих по стволам и веткам, надежно цепляясь за кору острыми коготками, есть одна, особенно большая и красивая, золотисто-рыжая и сверху и снизу. Скорее всего, ее можно увидеть под вечер, когда она вылезает из дупла. Обычно за ней появляется вторая, потому что эти белки живут парами. Минуту-другую они будут описывать спирали по стволу, а затем одна внезапно прыгнет в воздух, одновременно растягивая две большие кожные складки, соединяющие передние и задние лапки. Длинный пушистый хвост вытягивается, видимо играя роль руля. За ней тотчас следует вторая, и пара проплывает мимо вас, чтобы через тридцать — сорок метров уцепиться за другой ствол. Приближаясь к нему, они взмывают вверх, что тормозит их полет и позволяет им сесть на ствол головой к вершине, куда они и устремляются быстрым галопом, а меховые складки хлопают их по бокам, точно полы не по росту большого пальто.

Тем же способом переносится с лианы на лиану, с ветки на ветку маленькая ящерица. Ее летательная перепонка не одевает ее всю, как белок, а представляет собой полукруглую кожную складку по бокам, растягивающуюся на сильно удлиненных ложных ребрах, которые являются продолжением настоящих ребер. Обычно складки эти плотно прижаты к бокам вдоль туловища, но, когда ящерица раздвигает ребра по направлению к голове, они расходятся и растягивают складки. Эти миниатюрные создания не терпят никаких посягательств на свои охотничьи участки среди ветвей. Стоит появиться чужаку, как владелец участка взмывает в воздух и опускается на сук возле соперника. И начинается яростная угрожающая демонстрация: ящерица топырит треугольный горловой мешок и мотает им, пока наконец у непрошеного гостя не сдают нервы и он, отбежав по ветке, не уплывает по воздуху прочь.

Кое-какие лягушки тоже научились планировать, пользуясь обычными для всех лягушек перепонками между пальцев, помогающими им плавать. Летающая лягушка обзавелась очень длинными пальцами — стоит им растопыриться, как каждая лапка превращается в крохотный парашют и все четыре вместе позволяют лягушке планировать от дерева к дереву на порядочные расстояния.

Однако самый необычайный из планеристов, чья сноровка долгое время считалась плодом разгоряченной фантазии легковерных путешественников, — это летающая древесная змея. Она невелика, тонка и на редкость красива, благодаря сине-зеленой чешуе в золотых и алых крапинках. При обычных обстоятельствах о ее особой способности догадаться невозможно. Зато сразу становится очевидно, как велико ее умение лазать по деревьям: она взбирается по вертикальным древесным стволам с поразительной быстротой, цепляясь за кору краями широких щитков, расположенных вдоль брюха, и извивая тело так, чтобы опираться то одним, то другим боком о неровности коры и стебли ползучих растений. Добравшись до вершины дерева, она перебирается на соседнее следующим способом: стремительно движется по ветке к ее концу и взвивается в воздух, тут же уплощая свое тело так, что из округлого оно превращается в подобие широкой ленты. Одновременно змея изгибается волнистыми зигзагами. В результате ее тело больше опирается на воздух, чем при простом падении, и она планирует. Возможно даже, что, извиваясь в воздухе, она меняет направление полета, словно в вираже, и в какой-то мере определяет место, где ей предстоит приземлиться.

Вы продолжаете соскальзывать по своей веревке и вновь оказываетесь в ярусе листвы, правда не такой густой, как в балдахине, и далеко не такой многометровой. Образуют этот ярус некоторые невысокие деревья, в том числе пальмы, приспособившиеся к тусклому свету внутри джунглей, и молодые деревца, относительно недавно проросшие из семян, упавших с балдахина. Миновав их, вы наконец достигаете земли. При толчке вы ощущаете под подошвами твердую поверхность, которая совсем не пружинит. Хотя она и покрыта опавшими листьями и всяким мусором, слетающим сверху, но слой этот на удивление тонок. Застоявшийся жаркий воздух там полон сырости. Это идеальные условия для процесса гниения. Бактерии и плесень работают без перерывов. Бесчисленные грибы пронизывают нитями гифов опавшие листья, над которыми поднимаются их плодовые тела самой разной формы: тут и зонтики, и шары, и столики, и острые клинья, нередко в кружевных юбочках. Скорость гниения просто удивительна. Если в холодных северных лесах сосновая хвоя сгнивает за семь лет, а дубовый лист в европейских рощах превращается в прах примерно за год, то лист, сброшенный деревом в тропическом лесу, полностью разлагается за какие-нибудь шесть недель.

Питательные вещества и минеральные соединения, высвобожденные таким способом, недолго остаются в почве. Ежедневные ливни быстро смывают их в ручьи и реки, а потому деревьям, чтобы не лишиться этих бесценных сокровищ, необходимо забрать их из почвы как можно скорее. Для этого они раскидывают почти у самой ее поверхности густую сеть мелких корней. Но такая неглубокая корневая система не обеспечивает должной устойчивости лесным гигантам. И вот многие деревья окружают нижнюю часть ствола мощными досковидными корнями, напоминающими контрфорсы средневековых соборов; они поднимаются над землей на четыре-пять метров и отходят от комля примерно на такое же расстояние.

Здесь мир вечных сумерек. Ведь сюда просачивается менее пяти процентов солнечного света, льющегося на балдахин. Это обстоятельство вкупе с бедностью почвы заведомо препятствует появлению пышной травянистой растительности. В джунглях вы не увидите пестрого цветочного ковра, который мог бы соперничать с коврами колокольчиков в лиственных лесах умеренной зоны. Порой впереди ваш взгляд замечает какое-то яркое пятно, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что оно состоит из мертвых венчиков, упавших с балдахина. И все же кое-какие живые цветы увидеть можно. К большому удивлению тех, кто прежде видел только леса умеренной зоны, целые букеты цветков торчат прямо из того или иного ствола в нескольких метрах над землей. Такой способ цветения косвенно связан с бедностью почвы. Чтобы семя могло хорошо развиваться в ней, дерево должно снабдить его запасом питания, поскольку верхний слой почвы слишком скуден. А потому плоды многих деревьев представляют собой орехи с большим запасом питательной мякоти, которого ростку вполне хватает на первых стадиях роста. Но большие тяжелые орехи лучше доспевают на стволе, чем на тонких веточках по концам могучих сучьев в балдахине. К тому же цветки внизу ничем не заслонены, и животные-опылители их легко находят. Многие полагаются на летучих мышей, потому-то и окраска лепестков у них бледная, чтобы цветки были виднее в ночной темноте. Курупита гвианская, «пушечное дерево», позаботилась об удобствах своих ночных гостей даже еще больше: над ее цветками вырастает особый шип, так что летучие мыши могут сосать нектар, вольготно вися вниз головой в привычной позе.

Один-два цветка растут непосредственно на земле, однако растения, которым они принадлежат, добывают свое питание не из почвы, а высасывают его из деревьев. Это паразиты. Среди них раффлезия может похвастаться самым крупным цветком в мире. Само растение почти всю свою жизнь существует в виде тонких нитей, сеть которых разрастается внутри корня лианы. Оно обретает видимость, когда по подземному корню начинают появляться вздутия, которые затем поднимаются из почвы, точно ряд капустных кочанов. Несколько видов раффлезиевых можно найти во многих местах Юго-Восточной Азии, но цветок-чемпион украшает только джунгли Суматры. Он имеет в поперечнике около метра и торчит прямо из земли без единого листика, наводя жуть. Его коричневато-оранжевые лепестки, толстые, кожистые, все в бородавках, окружают большую чашу, дно которой щетинится шипами. От нее распространяется тошнотворный запах разлагающейся падали. То есть тошнотворный для человеческого обоняния, но приманивающий мух, как кусок тухлого мяса. Мухи и опыляют раффлезию. Развивающиеся затем семена — мелкие, в твердой оболочке. Как они переносятся на другую лиану, которую затем заражают, не знает точно никто, но скорее всего они прилипают к ногам крупных, бродящих по джунглям животных, которые ненароком наступают на вьющийся по земле стебель лианы и тем помогают прорастающему семени раффлезии внедриться в него.

Однако в любых джунглях число таких животных невелико, поскольку там слишком мало для них листьев. На Суматре кое-где встречаются относительно мелкие лесные слоны. Есть там и носороги, но они уж совсем малочисленны. Эти толстокожие ощипывают скудную листву подлеска, которой им, конечно, не хватало бы, если бы не богатая растительность по речным берегам, куда проникает больше света. В Африке таким же образом питается окапи, примитивный родственник жирафа, а в Южной Америке — тапир, но всех этих животных очень мало, и они живут на больших расстояниях друг от друга. Нигде в джунглях вам не встретятся большие группы убежденных вегетарианцев, какие существуют почти во всех других областях мира. Вы не вспугнете стада антилоп, кролики не прыснут в панике во все стороны, чтобы укрыться в норах. Вегетарианцы в джунглях живут наверху, в пышной зелени балдахина. А на диете из опавших на землю листьев не смогло бы существовать ни одно крупное животное.

В отличие от множества мелких. Полчища различных жуков и на стадии личинок, и став взрослыми, без устали грызут веточки и гниющую древесину. А самые многочисленные и самые распространенные там насекомые — термиты — прилежно трудятся в лиственном мусоре, перетаскивая его кусочек за кусочком в свое гнездо. Чаще всего они остаются невидимками внутри упавших трухлявых стволов или под верхним слоем гниющих листьев, однако иногда вы можете увидеть целую их колонну: рядами по двадцать — тридцать особей они ползут по тропинке, утрамбованной прикосновениями тонких как волоски ножек, повторявшимися миллионы раз. Они движутся сплошной лентой сотни метров длиной и исчезают в какой-нибудь норке или в трещине, глубоко уходящей в древесный ствол, который служит входом в их гнездо.

Целлюлоза — вещество, из которого состоят стенки растительных клеток, — плохо поддается перевариванию в пищеварительных трактах подавляющего большинства животных. А потому мертвая растительная ткань, утратившая сок и жидкое содержимое своих клеток, мало годится в пищу. Однако термиты нашли способы ее употребления. У некоторых из них в средней части кишечника имеются целые колонии жгутиковых — особых микроорганизмов, обладающих способностью расщеплять целлюлозу и выделять из нее сахар. Термиты не только поглощают этот побочный продукт жизнедеятельности жгутиковых, но заодно переваривают и немалое число этих последних, получая таким образом и белок. Молодые термиты таких видов, едва выйдя из яйца, тотчас обзаводятся собственной культурой столь драгоценных простейших, присасываясь к анальному концу тела взрослых особей. Впрочем, многие термиты превращают целлюлозу в питательную пищу с помощью особого гриба. Собранные снаружи кусочки сухих листьев рабочие термиты складывают в гнезде в особых камерах. Там они пережевывают добычу в губчатую массу. Гриб пронизывает ее переплетением нитей, поглощает свою пищу и оставляет легко рассыпающееся вещество золотисто-медового цвета. Именно оно, а не гриб служит кормом для термитов. Когда молодые крылатые самки отправляются в брачный полет, чтобы основать новое гнездо, они захватывают с собой споры этого гриба, как необходимейшее свое приданое.

Поскольку термиты принадлежат к очень немногим живым существам, способным претворять гниющие растения в живые ткани, они являются важнейшим звеном в переходе питательных веществ от одного организма к другому. Их поедают самые разные животные. Некоторые виды муравьев существуют практически только тем, что нападают на термитники и уносят личинки и рабочих термитов — свой постоянный корм. Птицы и лягушки усаживаются возле марширующей колонны и выхватывают из нее то одно, то другое насекомое, а колонна продолжает упрямо двигаться вперед, словно ничего не происходит. Панголины в Африке и в Азии, муравьед тамандуа в Южной Америке питаются почти исключительно термитами. Для всех этих животных характерны сильные передние ноги, способные* разламывать термитники, узкие вытянутые морды и длинные гибкие языки, которые они молниеносно засовывают в обрушенные ходы, извлекая по нескольку сотен насекомых зараз.

Кроме опавших листьев на земле под балдахином можно найти и кое-какую другую растительную пищу. Скажем, подбирать упавшие сверху орехи и плоды, выкапывать клубни и нежные корешки. Или ощипывать листья и почки с попадающихся в подлеске кустарников. И в тропических лесах каждого континента по меньшей мере один вид млекопитающих вполне обходится таким кормом: в Азии — оленьки, в Африке — карликовые антилопы, в Южной Америке — агути. Все они принадлежат к совершенно разным семействам. Оленьки (или канчили) в родстве со свиньями и примитивными жвачными, карликовая антилопа — действительно антилопа, но на редкость миниатюрная, а агути принадлежит к грызунам. Несмотря на это, внешне они очень похожи: ростом с зайца, тоненькие ножки-спички, завершающиеся острыми когтями или копытцами, создающими впечатление, будто животные бегают на цыпочках. Похожи они и повадками, и пугливым нравом: при малейшей тревоге застывают на месте, а затем бросаются наутек отчаянными зигзагами. Даже сигналы, которыми пользуются оленьки и агути, они подают одинаково, дробно стуча ногой. И питаются все они листьями, почками, плодами, орехами, семенами и грибами.

Многие птицы также находят себе достаточно корма на земле и редко ее покидают, вспархивая на ветки только в случае крайней необходимости. К ним относится банкивский петух, прародитель наших домашних кур. В Малайзии они все еще достаточно многочисленны, и на заре банкивские петухи издают пронзительное, хрипловатое, но совершенно несомненное «кукареку», которое как-то не вяжется с тропическими джунглями. Гокко, черные, смахивающие на индюшек древесные куры, представляют собой эквивалент банкивских кур в Южной Америке. Кое-где эти наземные птицы стали настолько большими и тяжелыми, что почти утратили способность летать. Например, аргус — крупный фазан, который водится в Юго-Восточной Азии. Самка тоже напоминает индеек и размером, и общим видом, зато самец — редкостный красавец. У него внушительный, метровой длины хвост, а огромные маховые перья в крыльях покрыты большими глазчатыми пятнами, которым он обязан своим названием: у великана Аргуса, как утверждает древнегреческий миф, все тело было усеяно глазами. Самец аргус расчищает в лесу площадку, метров шести в поперечнике, и сразу же убирает листья и прутики, падающие сверху. Если ему не удается вырвать укоренившийся древесный росток, он обклевывает землю вокруг. На эту площадку он призывает самку, ежедневно оглашая лес громкими криками. Когда она является, он ведет ее на площадку и начинает танцевать перед ней, возбуждаясь все больше, и, наконец, внезапно ставит торчком свой огромный хвост и разворачивает крылья, словно пеструю ширму с узором из больших красивых глаз.

Некоторые новогвинейские райские птицы тоже устраивают в лесу такие танцплощадки и проделывают на них столь же сложные ритуальные движения. Шестивымпеловый лофорин выпрямляется, развертывает бархатисто-черную юбочку перьев и помахивает, кивая, шестью длинными тонкими перьями на голове. Другой лофорин исполняет свой танец на невысокой ветке, поблескивая в смутном свете большим треугольником переливающихся зеленых перышков на груди. В Южной Америке танцуют скалистые петушки, причем не соло на собственной эстраде, а в компании еще с десятком себе подобных. Самец щеголяет в ярко-оранжевом наряде, крылья у него черные, а голова украшена хохолком-гребнем, ниспадающим на клюв. В брачный сезон самцы собираются в одном каком-нибудь лесном уголке, и каждый заявляет права на небольшую площадку, после чего садится на деревце или лиану возле нее и так коротает время. Но стоит появиться невзрачной самочке, как все они с криком спрыгивают на свои площадки и начинают брачный танец: наклоняют голову набок так, что гребень принимает горизонтальное положение, подпрыгивают, громко щелкают клювами. Потом внезапно замирают в напряженных позах. В конце концов самка спархивает на чью-нибудь площадку и пощипывает пух под хвостовыми перьями ее владельца. Он мгновенно спаривается с ней тут же на площадке. И уже через несколько секунд самка улетает в лес, где одна будет насиживать кладку и выкармливать птенцов, такая незаметная в своем коричневом оперении, а самец, яркий, как язычок пламени, продолжает прыгать и кланяться на своей площадке.

Самый вездесущий и всеядный обитатель джунглей — разумеется, человек. Как биологический вид он сложился в открытой саванне, но джунгли, вполне возможно, начал осваивать еще на заре своей истории. Вначале, без сомнения, он был бродячим охотником, как заирские пигмеи, как некоторые «лесные люди» в Малайзии и индейцы в бассейне Амазонки в наши дни. Все они малы ростом. Собственно говоря, заирские мбути — самые маленькие люди на Земле: взрослые мужчины в среднем ниже полутора метров, а женщины и того меньше. Возможно, объясняется это отчасти относительной скудостью их питания. Но безусловно и то, что такое телосложение отлично подходит для жизни в джунглях, позволяя передвигаться быстро и бесшумно. Торсы у них тонкие, почти безволосые, и они почти не потеют, поскольку такой метод охлаждения тела при всей своей эффективности в других областях мира в джунглях никаких результатов не дает: воздух там настолько влажен, что пот испаряется крайне медленно. Путешественники, попадающие в тропический лес из умеренных широт, убеждаются в этом на горьком опыте. Пот льет с них градом, промачивает насквозь одежду, но ни на йоту не понижает их температуру. А проводники идут себе совсем сухие и чувствуют себя превосходно.

Эти лесные кочевники знают джунгли как свои пять пальцев. И умеют находить в них пищу лучше кого бы то ни было. Они выкапывают съедобные клубни и подбирают орехи, раскалывают трухлявые стволы и извлекают личинки жуков, считающиеся даже лакомством. Они влезают на деревья и срывают плоды, добывают тяжелые от меда соты в гнездах диких пчел, ловко надрезают стебли некоторых лиан и утоляют жажду струйкой воды, текущей словно из водопроводного крана. А охотники они очень искусные и смелые. Мбути ловят карликовых антилоп и окапи в сети, устраивают длительные и опасные охоты на лесных слонов. Все они умеют подражать крикам наземных птиц и млекопитающих, чтобы подманивать их на расстояние броска копья или полета стрелы. Южноамериканские индейцы пользуются духовыми трубками. Они очищают внутренность тонкой бамбуковой палки или высокой тростинки от перегородок и вкладывают ее в деревянный футляр, обеспечивающий ей сохранность и жесткость. Дротики, намазанные с острого конца ядом, а с другого укутанные в пух от семян, чтобы плотнее входить в трубку, выбрасываются с такой силой, что поражают цель метров на тридцать по вертикали. Яды их действуют столь молниеносно, что животные при удачном попадании разжимают когти или лапы и падают вниз через минуту-другую. А самый «выстрел» и полет дротика настолько бесшумны, что стайка птиц спокойно остается на месте и после того, как одна из них будет убита, давая возможность охотнику поразить следующую жертву.

Лесные кочевники, подобно людям в любом другом месте, нуждаются не только в еде, и джунгли снабжают их еще многим и многим. Поджариваемые на вертелах лягушки источают яд для дротиков, из волокон ползучих растений плетутся сети, смола некоторых деревьев идет на изготовление отличных факелов, листья пальм обеспечивают водонепроницаемую кровлю для шалашей. Для праздников и церемоний из семян выжимаются краски, чтобы расписывать тело и лицо, а из перьев попугаев и шкурок колибри создаются великолепнейшие головные уборы.

Тем не менее кочевая жизнь очень нелегка, а поиски пищи отнимают массу времени и сил. И потому многие лесные жители предпочитают расчищать участок земли под огороды. Прежде они пользовались каменными топорами, тщательно обколотыми и отшлифованными, что требовало больших усилий. Даже с металлическими топорами валить деревья — работа долгая и трудоемкая. Но вот все деревья повалены, листья и ветки сожжены и между горизонтальными стволами посеяны маниок или кукуруза, таро или рис. Однако почва настолько бедна, что, собрав три-четыре урожая, люди вынуждены приниматься за расчистку нового участка — на прежнем уже ничего путного вырасти не может.

Деревья в лесу рано или поздно падают и без помощи топора. Многие высились тут не одно столетие, но со временем сок все медленнее поднимается по могучим стволам. Одряхлевшие ветви, изъеденные плесневыми грибами, просверленные древоточцами, уже не выдерживают тяжести собственной листвы и растений-паразитов. Вдруг обламывается старый сук, и это роковым образом смещает центр тяжести. Конец обычно наступает в бурю. Ливень утяжеляет перекосившуюся крону, обрушивая на нее тонны воды, и случайный удар молнии довершает дело. Медленно гигант накреняется. Лианы, связывающие его с соседями, натягиваются. Некоторые рвутся, другие обламывают окружающие ветки. Дерево клонится все быстрее и быстрее, проламывая балдахин с оглушительным непрерывным треском. Когда его ветки ломаются о землю, кажется, будто по лесу гремят частые ружейные залпы, а затем раздается сотрясающий землю двойной пушечный удар — это ствол ударился о землю, подскочил и еще раз ударился. И воцаряется тишина, прерываемая только шуршанием листьев, сорванных воздушной волной, а теперь мягко планирующих на хаос сломанных и торчащих ветвей.

Смерть и падение одряхлевшего дерева лишают привычного приюта птиц и змей, обезьян и лягушек, зато молоденькие деревца внизу, до этих пор погруженные в тень, обретают надежду на жизнь. Многие в ожидании этой минуты уже лет десять как задерживали свой рост на трети метра. Теперь для них начинается бешеная гонка. Приз и финиш — вон тот широкий просвет в балдахине, оставшийся после того, как великан рухнул. Яркие солнечные лучи, каких они прежде не знали, дают им сигнал расти. Но как ни быстро начинают они теперь выбрасывать новые ветки и листья и тянуться вверх, их обгоняют. Семена, дремавшие в почве, теперь дают ростки. Бананы и имбирные, геликонии и цекропии, все растения, купающиеся в солнечном свете на речных берегах или на больших полянах, мгновенно оживают и развертывают огромные листья, чтобы впивать солнце, цвести и плодоносить. Однако через несколько лет свора деревьев обгоняет эти травянистые многолетники и продолжает тянуться вверх. Но два-три — то ли потому, что они сильнее других, или начали удачнее, или корни их уходят в чуть более богатую почву, — опережают остальных. Раскидывая ветви, они погружают соперников в тень. Лишенные света, те хиреют, перестают тягаться с сильнейшими и погибают. Через несколько десятков лет лишь одно-два дерева достигают полного роста и могут начать цвести. Балдахин тропического леса вновь обретает целостность, и стабильность жизни под ним восстанавливается.

35. Лесной великан (Перу)

36. Гарпия-обезьяноед (Филиппины)

37. Паукообразная обезьяна, пьющая нектар из цветка в балдахине (Центральная Америка)

38. Двупалый ленивец

39. Древолаз маленький с головастиком на спине

40. Белка-летяга (вверху). Летучий дракон (внизу)

41. Грибы джунглей

42. Досковидные корни великана джунглей (Бразилия)

43. Раффлезия

44. Таманду

45. Райская птица (Новая Гвинея)

46. Тропический лес (Эквадор)