— Вдумайтесь хорошенько! — горячился Постель, — В человеческой жизни наблюдается константа: мужчина, женщина и искуситель. Иными словами, Адам, Ева и змей. В любую эпоху, когда дело доходит до серьезных событий, эта триада так или иначе себя проявляет.

Мишелю было скучно, и он вяло кивнул.

— Может быть, может быть. Из Венеции мне прислали вашу книгу «Первые новости из иного мира». Интересно, я ничего не говорю. Но мои интересы, господин Постель, отличаются от ваших.

Чтобы быстрее свернуть разговор, Мишель поднялся с кресла в самой просторной гостиной своего дома и подошел к камину, сделав вид, что подкладывает дрова. Зима в Салоне была по обыкновению мягкая, особенно в этот год. Стоял уже декабрь 1551 года, но на дворе не наблюдалось и следов снега. Люди надевали плащи скорее по привычке, чем по необходимости.

Гийом Постель, казалось, не заметил равнодушия хозяина дома.

— Господин де Нотрдам, по воле рока наши пути переплелись, а это говорит о том, что дело тут не в простой прихоти судьбы, — заявил он с чувством, — В Венеции мы едва познакомились, а мне уже пришлось иметь дело с негодяем, который выдавал себя за вас. Кроме того, многие мысли, которые я поддерживаю, высказаны нашим общим другом, Жюлем Сезаром Скалигером. Он также настаивает на превосходстве женщин над мужчинами и презирает Эразма Роттердамского, который утверждает обратное.

Мишель улыбнулся.

— Если бы вы, как и я, лично знали мадам Скалигер, вы бы заметили, что ее супруг не применяет на практике теорий, изложенных в его трактатах.

Постель проигнорировал это возражение.

— Помимо Скалигера мне говорил о вас один молодой британец, бывший недавно у меня в гостях. Его имя Джон Ди.

— Джон Ди? Не знаю такого.

— А он вас знает. Он прочел один из ваших альманахов и остался под большим впечатлением.

Мишелю изменило терпение, и он резко поднялся, уронив полено в камин и подняв тучу искр.

— Послушайте, господин Постель. Признаюсь, мне непонятен мотив вашего визита. Я рад высокой оценке Джона Ди, и что дальше? Я врач, и у меня мало времени. Да, я издаю альманахи, но делаю это только из соображений увеличения дохода. Меня не интересует оккультная философия, которую вы и ваши друзья развиваете вопреки запретам церкви.

В мутных глазах Гийома Постеля сверкнула искра понимания.

— Видимо, вы не знаете, каким уважением пользуетесь в определенных кругах. Я говорю о философах, которые интересуются каббалой и гносисом. Чтобы вы лучше меня поняли, скажу, что у юного Джона Ди имеется на правом плече маленький крестообразный шрам.

Это известие настолько потрясло Мишеля, что кочерга выпала у него из рук и громко звякнула об пол. Лицо свела непроизвольная судорога.

— Значит, вы тоже принадлежите… — прошептал он, но закончить фразу так и не смог.

— Нет-нет, — перебил его Постель, насупившись. — Майнцские иллюминаты не признают мессианского начала в великой венецианской святой Иоанне, умершей несколько месяцев назад. Узнав о ее кончине, я много дней не прикасался к пище. Потом, к счастью, в силу той связи между мертвыми и живыми, которую каббалисты называют Жигул, она получила реинкарнацию во мне. Так что теперь, господин Нотрдам, я женщина.

Мишель застыл, приоткрыв рот от изумления, которое и помогло пересилить охватившее его волнение.

— Мессер Постель, — спокойно сказал он, — я не понял ни слова из вашего повествования. Однако очень хотелось бы знать, кто вас ко мне направил и с какой целью. Скалигер?

— Нет-нет! Скалигер к вам очень хорошо относится, но считает вас гнусным евреем, на котором лежит печать всех бед вашего племени.

Постель, видимо не отдавая себе отчета, что такая дефиниция может обидеть собеседника, хихикнул и продолжал:

— Возвращаясь из Венеции, я встретил в Марселе вместе с Джоном Ди еще одного вашего знакомого, доктора Пентадиуса. Это он попросил меня съездить в Салон.

Пентадиус! При мысли об этой дьявольской фигуре Мишель содрогнулся и нетерпеливо спросил:

— Он велел мне что-то передать? Говорите же!

Только что ярко блестевшие глаза Постеля снова потухли, он опять хихикнул и ответил:

— Да, и вот что он велел передать: мастер вернулся и собирается приехать с вами повидаться. Чтобы узнать о его прибытии, наблюдайте за цветами. И будьте готовы отдать ему книгу. Инквизиция предусмотрительно сожгла весь тираж, и ваша копия — одна из немногах оставшихся.

— О какой книге вы говорите? — в ужасе прошептал Мишель.

Он знал ответ, но ему надо было понять, до каких пределов безумец, сидящий перед ним, информирован о тайнах, которые он пытался вычеркнуть из памяти.

Постель развел руками.

— Я не знаю, какую книгу он имел в виду. Инквизиция их столько сожгла… и моих в том числе. — Он на миг опечалился, — Вы в курсе, что меня тоже судила инквизиция? Трибунал признал меня сумасшедшим. Думаю, судей сбило с толку то, что я назвался женщиной. Доминиканцы всегда плохо относились к дамам.

Мишель почувствовал, что больше не в силах продолжать разговор. Тут под окнами весьма кстати заколыхались пышные плюмажи прибывших гостей, и он с облегчением свернул беседу:

— Прошу прощения, я вижу, что ко мне прибыли двое гостей: первый консул Марк Паламед и барон де ла Гард. Я вынужден вас оставить. Желаю доброго пути.

На худом бородатом лице Постеля отразилось разочарование.

— Но я хотел рассказать вам об Иоанне, о Еве нашего века! Я счастлив, что принял ее в себя, и она могла бы моими устами открыть вам множество истин!

— Разве вы не слышите, что стучат? Расскажете в другой раз.

Мишель бесцеремонно взял гостя под локоть и повел к выходу. Жюмель уже открывала дверь вновь прибывшим.

Выталкивая Постеля из дома, Мишель немного не рассчитал силу, и ученый в буквальном смысле вылетел на улицу, затормозив только на другой стороне, как раз напротив мельницы. Первый консул и капитан Пулен с удивлением проводили его глазами и поспешили войти.

— Надоедливый посетитель? — поинтересовался Пулен.

— В некотором смысле — да, — мрачно ответил Мишель. И тут же, спохватившись, вежливо обратился к гостям: — Проходите, пожалуйста, располагайтесь. Вы пришли вместе, и, я думаю, на это есть достаточно веские причины. Верно, Пулен?

Барон сиял.

— Вы попали в точку. Нынче знаменательный день. Парижская магистратура, под влиянием его величества Генриха Второго, объявила, что следствие по делу преступлений в Любероне закрыто. Прошло три года, и все мы, бывшие добровольцы, признаны невиновными. Процесс, конечно, состоится, поскольку его назначил отец нашего суверена, но он будет чисто формальным: с этой минуты мы можем считать себя оправданными. Думаю, что на решение сильно повлияло то, что Папа даровал Мейнье д'Оппеду титул графа.

Мишель вздрогнул. Существовало много вещей, которые он старался вычеркнуть из памяти, и среди них резня вальденсов в Любероне. Он заставил себя улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.

— Это событие стоит отметить стаканчиком доброго вина. Анна, принеси бутылку.

— Ты забыл, что на столе уже есть бутылка? — ответила Жюмель, выпятив грудь и уперев руки в бока. — Максимум, что я сделаю, так это принесу чистые бокалы. А ты не пей слишком много. Я устала дышать по ночам винным перегаром и слушать, как ты храпишь под боком.

Мишель почувствовал, что краснеет. По счастью, Пулен со смехом пришел ему на помощь:

— Будьте уверены, мадам: тот, кто имеет ночью под боком такую красавицу, как вы, просто обязан быть трезвым. Это в его интересах.

— Вот и объясните ему это, — ответила Жюмель, тряхнув головой, — С тех пор как родилась дочка, он все время откладывает момент снова сделать меня матерью, ссылаясь на то, что пьян. Можно подумать, что бывают счастливые семьи без кучи детишек.

У Мишеля вспыхнули уши.

— Прошу вас, господа, — резко сказал он, входя в гостиную. Подождав, пока знатные гости усядутся в кресла, он приказал Жюмель: — Выйди! Принеси бокалы моим друзьям и исчезни. Каждое твое слово — оскорбление в мой адрес.

Жюмель вытаращила глаза:

— Чего ты так обижаешься? Они сами видят, что я не беременна. И прекрасно знают, что, когда ты не пьян, ночи ты проводишь, наблюдая за звездами.

И она удалилась с оскорбленным видом.

Мишель давно уже перестал сердиться на жену. Каждый раз, когда он пытался ее упрекнуть, она тут же отвечала, что роскошную жизнь они ведут на ее деньги. Это была горькая, но правда: как врач он зарабатывал мало, альманахи приносили весьма скромный доход. К счастью, ему удавалось заработать немного на составлении гороскопов, которые вошли в моду в высшем обществе Салона.

Однако на этот раз он почувствовал себя униженным.

— Прошу вас, извините ее. Вы должны понять: у нее с головой не все в порядке.

Первый консул, крепкий молодой человек с добродушным лицом в обрамлении высокого складчатого воротника, беспечно рассмеялся.

— О, не тревожьтесь, мы знаем женщин. Вы ученый, а слабый пол философию не жалует. Ваша супруга не в состоянии постичь тех высоких материй, которыми вы занимаетесь. Женщины — изящные животные, способные только на самые примитивные мысли.

Мишель подумал, что Жюмель, несмотря на свою врожденную вульгарность, умеет читать и ей с успехом удается держать его в узде.

— То, что я напиваюсь, — неправда, — заявил он, чтобы отвести самое позорное обвинение, — Анна принимает за опьянение определенные состояния, в которые я погружаюсь все чаще и чаще. Иногда мне удается их контролировать, иногда нет. Мне случается предвидеть восстания, катастрофы, конфликты… но, боюсь, вам будет трудно понять меня.

— Напротив, я вас понимаю, — заметил Пулен. — И склонен думать, что астрология, которой вы усиленно занимаетесь, призвана, по существу, завуалировать ваше истинное предназначение. Вы сами говорили, что происходите из еврейского рода, где был силен дар пророчества.

— Да, из колена Иссахарова.

Всего несколько лет назад Мишель изо всех сил добивался бы мало-мальски почтительного отношения к своему еврейскому происхождению. Теперь же главной проблемой Франции стали гугеноты. Евреи перестали быть козлами отпущения и даже за пределами графства Венессенского переживали период относительного спокойствия. Все ветви инквизиции, кроме испанской, казалось, переключились на другие дела.

Марка Паламеда эти разговоры мало интересовали.

— Став матерью еще раз, ваша жена станет послушнее. Но в одном она права: вы должны уделять ей больше внимания, господин де Нотрдам, — Он подмигнул, — Я знаю, у вас прелестная служанка… представляю, как славно вы проводили бы с ней время.

— О, что вы! Она совсем ребенок, и, потом, она худая как былинка.

— Если вы будете ждать, чтобы служанка оказала вам благосклонность, то точно попадете в переплет. Я, к примеру, их обрюхатил не один десяток, и почти всех силой. Поначалу они визжат, а потом вспоминают, что вы их хозяин, и сдаются.

Вся эта пошлая болтовня вызывала у Мишеля острую неприязнь. Он нахмурился.

— Вы продолжали их держать и после родов?

— Конечно нет. До сих пор я их убеждал… не рожать вовсе. Но к сожалению, нынче король постановил обнародовать каждую беременность. При всем моем уважении к его величеству, это кажется мне явным превышением власти. Теперь мы имеем множество вздутых животов, но лишены возможности все улаживать тайно. А кому нужна беременная служанка? Мне уж точно нет.

Барон де ла Гард фыркнул.

— Думаю, это очередная уступка гугенотам. Эдиктом Шатобриана король Генрих обязал их присутствовать на мессе, а потом удовлетворил их моралистические фантазии. И все по вине Папы…

Он осекся, потому что вошла Жюмель с бокалами и разлила всем вино, опустошив бутылку. Мишель надеялся, что она сразу же выйдет из комнаты, но она, презрев все приличия, уселась на скамью.

— Надо минутку передохнуть, — пояснила она, видимо, поймав на себе растерянные взгляды гостей, — Дом у нас большой, и держать его в порядке стоит немалых усилий. Да к тому же Мишель уговорил меня купить еще один, в Мурье, возле Марселя.

Пулен, потягивавший вино, оторвался от бокала.

— В самом деле? Вы мне об этом не говорили, Мишель.

— О, я не собираюсь там жить, а только сдавать дом внаем. Жена может не беспокоиться.

Жюмель покачала головой.

— Ну да? А почему ты велел выбить на архитраве SOLI SOLI SOLI? Дом, предназначенный для чужих, так не украшают.

Не зная, что ответить, Мишель сгорбился в кресле.

Паламед был поражен.

— SOLI SOLI SOLI. Это похоже на SOLI DEO, девиз, который вы, господин де Нотрдам, выбили на этом доме. Фраза легко читается под эмблемой вашего рода: кругом с восемью лучами, который прерывается от одного луча к другому.

Капитан Пулен сделал протестующий жест.

— Нет, здесь значение совсем другое. SOLI SOLI SOLI означает: ЕДИНОМУ СОЛНЦУ ЗЕМЛИ. То есть почести воздаются не трем разным солнцам, а трижды — одному. Что вы скажете по этому поводу, Мишель?

Тот вздрогнул, подумав, насколько близка к истине первая интерпретация. Три солнца в ряд на небе были навязчивой галлюцинацией, которая преследовала его даже днем. Он хорошо знал, что они символизировали троих убитых им людей: Магдалену и детей. Надпись, выбитая на архитраве нового дома, была данью их памяти, все еще мучившей его, и он надеялся, что это останется тайной.

— Ничего не скажу, — бросил он резко. — Поклонение солнцу — прадедовское суеверие, сохранившееся со времен древних египтян, если не раньше.

Пулен согласно кивнул.

— Верно. Я читал вашу книгу о Гораполлоне и интерпретацию египетских иероглифов. Вы все время упоминаете поклонение солнцу и даже описываете город Гелиополис. Это была воистину примитивная религия.

Паламеда, казалось, осенило:

— А разорванный круг вашего герба, случайно, не намекает на солнечный? Ведь солнечный диск часто изображают с восемью лучами.

Прежде чем Мишель смог ответить, Жюмель развязно расхохоталась.

— Не там ищете, господин первый консул! Когда-то евреи были обязаны носить похожий знак из желтой ткани, нашитый на одежду. Семья моего мужа мудро сообразила, сделав этот знак своим гербом и разорвав его контуры, чтобы подчеркнуть свою независимость. Только солнце тут ни при чем!

Мишель сделался почти нечувствителен к теме своего происхождения, но это было уж слишком. Покраснев от гнева, он вскочил на ноги и обратился к гостям дрожавшим от ярости голосом:

— Господа, я полагаю, что оторвал вас от важных дел. Не смею больше отнимать у вас время. Ваш визит доставил мне огромное удовольствие. Надеюсь увидеть вас снова.

Гости, понимая его состояние, поставили бокалы, поклонились Жюмель и направились к выходу. Мишель пошел их проводить. На пороге барон де ла Гард взял друга под руку и шепнул ему на ухо:

— Мишель, вы не обидитесь, если я скажу, что у вашей супруги очаровательный задок? И сдается мне, что неплохо было бы время от времени придавать ему пунцовый оттенок плеткой. От этого ваша семейная жизнь очень бы выиграла.

Выйдя на улицу вместе с первым консулом, он надвинул на лоб шляпу с плюмажем.

Мишель постоял на крыльце, обдумывая последние слова барона, но тут же отверг его намек. Он никогда не ударит Жюмель, даже если она того заслужит. Бесчисленные провокации на эту тему он расценивал как искупление бесчисленных ударов, которые он раздавал другой женщине, отняв у нее всякую возможность счастья. И жизнь тоже.

Погрузившись в свои мысли, он не сразу увидел, что к нему с той стороны улицы приближается Этьен Лассаль, хозяин мельницы, что находилась напротив его дома. Пузатый, вечно перемазанный мукой мельник был очень возбужден.

— Доктор де Нотрдам, — начал мельник, стащив берет с лысой головы, — мне надо с вами посоветоваться.

Мишель с трудом оторвался от своих мыслей.

— Что случилось? Кто-нибудь из мальчиков заболел?

— Нет, это я не в порядке, очень волнуюсь.

— А в чем дело?

— Дело в странных цветах. — Лассаль сглотнул, — Видите ли, я сам развожу кукурузу на муку. Так вот, уже с месяц среди початков, которые хранятся в амбаре, я нахожу какие-то невиданные цветы. Нет, бывает, что попадаются всякие сорняки или побеги винограда, но цветы, которые я нахожу в последнее время, меня пугают.

Мишеля передернуло, когда он представил себе, что сейчас увидит. Но, пересилив дрожь, он протянул руку:

— У вас есть с собой хоть один? Покажите-ка.

Мельник положил ему на ладонь пригоршню цветков. Они чуть завяли, но не засохли. Мясистые, складчатые лепестки были липкими на ощупь и склонялись к дрожащим пестикам. Они были похожи на маленькие желтые глаза с выкаченными глазными яблоками и внушали ужас.

Мишель прекрасно понял, что это означает.

— Он уже здесь, — неосторожно прошептал он, — может быть, совсем близко.

— Вы о ком? — спросил Лассаль.

— Да так, ничего. А скажите, вы, случайно, не слышали разговоров о каких-нибудь необычных событиях? О двойных звездах на небе, о рождении уродцев или о дождях из вязкой красной грязи?

Мельник перекрестился.

— Вы меня пугаете, доктор. Раньше я слышал что-то подобное, но вот уже годы, как никто…

— А может, о двойных красноватых кругах вокруг луны, о рождении двухголовых телят, о появлении двойных кругов вокруг солнца? Как будто к нам заглядывает иной мир?

— О господи, нет! — Мельник побледнел. — Вы на самом деле меня напугали. Единственное, что необычно, так это дымка, которой в Провансе отродясь не было.

Мишель поднял глаза.

— Дымка? Что за дымка? Облачка случаются, но небо ясное.

— Она обозначилась к югу отсюда и быстро распространяется, — Лассаль обвел рукой вокруг себя. — Путешественники говорят, что от Марселя до Экса горизонт стал не таким прозрачным, как обычно, он словно затянут дымкой. Солнце днем не греет, а ночью так темно, что даже звезд не видно. Люди говорят, что дело в фокусах зимы.

Мишель выронил цветки и поднес руку к плечу, ощутив странный запах.

— Значит, дымка распространяется?

— Да, последний путник, который о ней говорил, был из Авиньона. А что, здесь есть какая-то опасность?

— Нет, успокойтесь. Боюсь, это касается только меня, по крайней мере пока. Забудьте о цветах и дымке, господин Лассаль, тем более что все равно ничего не поймете.

Он кивнул мельнику и, не обращая внимания на его удивление, вошел в дом. Маленький шрам на плече невыносимо разболелся. Закрыв дверь, он опрометью бросился по лестнице на верхний этаж, лихорадочно стараясь вспомнить точную дозировку белены и ястребиной травы для зелья.