Падре Михаэлис не был ханжески враждебно настроен к светской жизни, но банкет в огромном зале замка Сен-Жермен-ан-Лейе его шокировал. Для французских подданных настали тяжелые времена. Генрих II и герцог Гиз назначали все новые и новые поборы на войну в Италии и защиту южных границ, и даже клир был обязан платить в королевскую казну определенную квоту со своих доходов. Только знать, чьи отпрыски отправлялись на войну, пока была освобождена от военных налогов.
Львиная доля отчужденных таким образом сумм была бы доступна, если бы двор хотя бы на месяц отказался от этих безрассудных праздников. Но никто, кроме падре Михаэлиса, не осмеливался об этом даже помыслить. Для всех было естественно часами сидеть за столом и отказываться от большинства роскошных блюд только потому, что к горлу от переедания подступала тошнота.
— Я действительно больше не могу, — не выдержала блондинка, сидевшая справа от иезуита.
Он знал, что ее зовут Джулия, и она любовница одного флорентийского астролога. На этом его сведения заканчивались.
— Взгляните, падре, они несут куропаток и кроликов. Еще немного — и кого-нибудь вырвет. А ведь еще не носили рыбу.
Мажордом, оруженосец и целая армия пажей тащили к столу Екатерины Медичи, после ветчины, фрикаделек, сосисок и птичьего фрикасе, новые мясные блюда. Королева беседовала с каким-то бородачом, сидевшим слева от нее, и не сразу подала знак ставить блюда на стол. Слуги остались стоять, почтительно склонив головы, с дымящимися подносами в руках. Наконец она слегка кивнула головой, и кушанья поставили на стол в центре зала. По тому, как морщились лица прислуги и как быстро шуршали по ливреям обожженные пальцы, можно было догадаться, что подносы были горячие. Ожидание монаршего соизволения оказалось болезненным.
Тут вперед выступили резчики с острыми ножами. Нарезанное на куски мясо выложили уже на сервировочные подносы. Кравчие тем временем разливали белое вино либо предлагали миндальное молоко или сладкую розовую воду. Спросом пользовалось главным образом вино. К другому питью прикоснулись, похоже, только трое сыновей королевы, смирно сидевшие справа от матери. На хорах над дверью музыканты играли изящные пьесы Жаннекена и Клода Лежена.
Дама по имени Джулия жестом обвела застолье:
— Смотрите, они все уже навеселе. Иначе им не сохранить аппетит. Во времена Валуа в этот момент начинали петь фривольные баллады с намеком. По счастью, у вашей королевы изысканный музыкальный слух, и она терпеть не может вульгарности.
Падре Михаэлис с симпатией взглянул на молодую женщину, которая разделяла его отношение к банкету. У нее было овальное лицо с правильными чертами и живые голубые глаза. Ни одна из дам за столом явно не могла сравниться с ней красотой. К тому же она, наверное, была скромна и стыдлива, поскольку упорно не замечала прелата, что сидел напротив и отпускал в ее адрес нескромные комплименты. Нынче прелат состоял в кавалерах Элен д'Ильер, подруги королевы, прославленной своими любовными похождениями. Джулия была одета в скромное платье с мужским жабо, а на голове у нее красовался расшитый чепец, из-под которого выглядывала непокорная прядь белокурых волос, выбившаяся из косы. Ничто в ней не располагало к соблазну, разве что природное обаяние.
— Почему вы говорите ваша королева? — спросил Михаэлис, который в привычных условиях не стал бы тратить время на разговоры с женщиной. — Разве вы не француженка?
— Я итальянка и родилась в Камерино, в Тоскане.
— Могу я узнать ваше полное имя? Вы велели называть себя Джулией, и это действительно итальянское имя, но так и не сказали фамилии.
На ее лице застыла учтивая улыбка.
— Позвольте, падре, не раскрывать моего полного имени. Могу вам сообщить только то, что вскорости буду носить. Я буду зваться Симеони.
— Ваш жених в Италии?
— Да, в Пьемонте. Он принимает участие в осаде Вольпиано. Как только он вернется, мы поженимся.
— О, долго вам ждать не придется!
Это сказал человек, сидевший слева от Михаэлиса. Иезуит сурово на него взглянул, и тот, смущенный таким взглядом, счел необходимым прибавить:
— Извините, что вмешался. Я не смог удержаться, услышав слова мадемуазель.
Он поклонился Джулии.
— Уверяю вас, Вольпиано продержится несколько месяцев, а потом падет. Карла Пятого уже не интересуют поля сражений и победы его генералов. Он стар и болен и надеется только достойно умереть. У имперского войска больше нет командующего. Его агрессия похожа на последние судороги умирающего зверя.
Михаэлис слушал незнакомца с любопытством и уважением. Его собеседнику на вид было лет пятьдесят, по краям почти лысого черепа спускались длинные светлые волосы, черные глаза, окруженные легкой тенью, живо поблескивали. На нем была сутана, по которой невозможно было определить, священник он, прелат инкогнито или член какого-то пока не утвержденного ордена.
Незнакомец понял, что его изучают, и поспешил представиться.
— Мое имя Пьеро Карнесекки. Я прибыл из Венеции, где живу постоянно, а по рождению я флорентинец.
Падре Михаэлис вздрогнул, не веря своей удаче. Он знал, что человек, которого он разыскивает, находится при дворе: за тем он и приехал в Сен-Жермен. Но никак не мог себе представить, что тот окажется рядом с ним за столом.
Прежде чем он успел ответить, Джулия воскликнула:
— Мне кажется, мы с вами знакомы! Вы меня не помните? Мы познакомились в прошлом году в Лионе!
Карнесекки кивнул.
— Верно. Я прекрасно помню вашу матушку, герцогиню…
— Молчите! Мама умерла. А упоминать ее имя все еще опасно. Пусть покоится с миром. Не знаю, заслужила ли она уважение при жизни, но к мертвым надо относиться почтительно.
Тут подоспели слуги, раздающие мясное блюдо. Вместо тарелок перед Михаэлисом и его собеседниками положили большие куски черного хлеба и начали накладывать на них мясо. Джулия, поморщившись, отказалась, остальные взяли по маленькому кусочку с ароматным соусом.
Падре Михаэлис был очень доволен тем оборотом, который начал принимать обед. Поскольку все замолчали, он принялся поддерживать разговор.
— Вы здесь по приглашению королевы? — без особых церемоний спросил он.
— Я — да, — ответила Джулия. — Габриэле принадлежал к группе придворных астрологов. В нее входили еще Лука Гаурико, Жан Фернель, Козма Руджери…
Карнесекки согласно кивнул и указал на центральный стол:
— А самый знаменитый из них сидит рядом с королевой. Вон тот краснолицый человек с бородой, в квадратной шапочке.
— Я его уже заметил, — сказал Михаэлис, — и решил, что это придворный врач.
— Нет. Это знаменитый Нострадамус, автор пророческих альманахов. Вот уже несколько месяцев, как о нем говорит вся Европа.
Михаэлис снова вздрогнул. Поверить в такую удачу было трудно. Теперь уже двоих необходимых людей он нашел за одним столом с собой. Если бы он оставался доминиканцем, он расценил бы это как перст судьбы. Но он был иезуитом и поэтому отнесся к счастливому совпадению просто как к милости Божьей. В обоих случаях речь шла просто о стечении обстоятельств.
Теперь нужно было время, чтобы выработать план действий. Он обернулся к Джулии:
— Почему же тогда Габриэле Симеони отправился на военную службу? Обычно свой патриотизм приберегают для родной страны, а не для той, что служит пристанищем.
Джулия согласилась:
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Дело в том, что родина Габриэле, Флоренция, принесла ему одни разочарования. Теперь он француз в полном смысле слова. Но он записался в королевское войско вовсе не по этой причине.
— По какой же, если не секрет?
— По причине страсти Екатерины Медичи к древностям. Это кажется странным, но это так. Возле Вольпиано есть одна римская гробница, которая очень интересует королеву. Габриэле отправился с нашим войском в Италию не для того, чтобы воевать. Он должен вскрыть гробницу. А дальше я ничего не знаю, и пожалуйста, не спрашивайте меня.
Михаэлис нашел объяснение весьма странным, но понял, что Джулия не сможет сообщить деталей. Да и не до того ему сейчас было. Он отпил глоток вина и повернулся к Карнесекки:
— Вы носите рясу, но непонятной принадлежности. Вы священник?
Карнесекки улыбнулся.
— О, даже более того. Вернее, был. А потом инквизиция сочла нужным лишить меня всех отличий.
Он произнес эти слова просто, словно речь шла о событии абсолютно банальном.
Михаэлис нахмурил брови. Он был в курсе случившегося, но виду подавать не хотел.
— Инквизиция Франции?
— Нет, римская, во главе с самым фанатичным из моих врагов, братом Микеле Гизлери. Успокойтесь: с меня сняли обвинения. За меня заступились кардинал Хуан Альварес из Толедо, Козимо Медичи и сам Папа Юлий Третий.
— Интересно, — пробормотал Михаэлис.
Он пальцами оторвал кусочек крылышка куропатки, отправил его в рот и начал рассеянно жевать, обдумывая свои сложные комбинации. Одна деталь не вписывалась. Он попросил разъяснения:
— Падре Карнесекки… я ведь могу называть вас падре? Если среди ваших друзей Козимо Медичи, то как вы оказались здесь? Известно, что королева враждебно относится к Козимо и благоволит к флорентинцам, восставшим против его диктатуры.
Карнесекки кивнул.
— Все это так, но я близкий друг Франсуа Оливье, главного придворного канцлера. Вон он, у торца стола, элегантный брюнет с длинными усами. Примите также во внимание, что нынче власть Козимо Медичи над Тосканой не вызывает споров. Он покорил Сиену, и пока достаточно. Флорентийские эмигранты вправе рассчитывать если не на конкретную поддержку, то на симпатию.
Михаэлис понял и больше спрашивать не стал. Он получил все интересовавшие его сведения. Теперь можно было внимательно разглядеть королеву и сидящего с ней рядом человека с бородой. Редкостную некрасивость Екатерины Медичи еще больше подчеркивали выпученные глаза. Иезуит всего раз видел Диану де Пуатье, но легко догадался, почему Генрих II предпочел ее Екатерине. И дело было не столько в чертах лица, сколько в манере себя держать. Хотя Диане уже перевалило за пятьдесят, в каждом ее жесте сквозила соблазнительность. К тому же ее голос, звучный, с легкой хрипотцой, безошибочно воздействовал на мужчин и гораздо сильнее, чем ее красота.
Между тем настало время рыбных блюд: внесли лавраков, золотых рыбок и камбалу. Наиболее прожорливые из гостей спешили скорее разделаться с мясом, чтобы не пропустить рыбу. Все были уже достаточно навеселе. Во времена Франциска I в этот момент мужская часть стола, как правило, начинала распускать руки и заигрывать с женщинами, забавляясь их возмущенным повизгиванием, которое отнюдь не означало недовольства. Теперь же вся сложная игра соблазна и кокетства сосредоточилась во взглядах, перешептываниях и смущенно-зазывных улыбках. Жизнь продолжалась и под скипетром Генриха II, только желание, чтобы получить законное гражданство, теперь маскировалось под добродетель.
Падре Михаэлис наклонился к Джулии. Он вполне оценил ее красоту, но не делал никаких далеко идущих планов. Отказ от земных радостей был для него хоть и мучителен, но окончателен.
— Я полагаю, ваш друг Симеони знаком с Нострадамусом?
— Да, они очень дружны. Я тоже с ним знакома, хотя и бегло. Думаю, он меня позабыл. Он пару раз посмотрел в мою сторону, но не думаю, чтобы узнал.
— Что он за человек?
Джулия развела руками.
— Я не настолько близко с ним знакома, чтобы судить. Несколько лет назад он не казался мне таким уверенным в себе. Он был рассудочен и осторожен, как и всякий обращенный еврей. А теперь, если бы не его академическое одеяние, я бы приняла его за особу королевской крови.
Мишель де Нотрдам и вправду чувствовал себя рядом с королевой весьма вольготно. Он редко первый обращался к ней, но когда Екатерина задавала ему какой-нибудь вопрос, он отвечал сдержанно и непринужденно. Выглядел он серьезным, задумчивым и чуть-чуть грустным. Михаэлис заметил также, что шевелюра пророка сохранила цвет воронова крыла, а вот в бороде серебрились седые пряди.
Джулия продолжала:
— Он обращается с Екатериной Медичи слишком свободно. Со стороны любого другого она сочла бы такую фамильярность наглостью. Она долго уговаривала его, прежде чем залучила ко двору. Получив приглашение, он приехал в Париж, а потом еще месяц заставил себя ждать, ссылаясь на подагру.
Карнесекки отрицательно покачал головой.
— Дело было не совсем так. У меня сведения из первых рук, от Франсуа Оливье: еще в день прибытия Нострадамуса тайно привезли сюда, в Сен-Жермен. Он навещает Екатерину почти каждый вечер. Вот почему у них такие доверительные отношения.
— У всякой таинственности есть мотивы, — прокомментировал Михаэлис. — О чем же они беседовали по вечерам?
— О сыновьях королевы, — уверенно ответил Карнесекки. — Нострадамус сказал ей, что царствовать будут все трое. Понимаете, что это означает?
— Конечно.
— А я не понимаю, — возразила Джулия. — Объясните, пожалуйста.
Карнесекки решительно взмахнул рукой.
— Если будут царствовать все трое, значит, двое из них умрут молодыми.
Взгляд Михаэлиса скользнул по детям, сидящим на углу стола. Им явно было тяжело находиться здесь так поздно. Есть им уже не хотелось, и, чтобы скоротать время, они кидались кусочками рыбы.
А рыба, запеченная в ароматическом уксусе, была великолепна. Михаэлис взял себе кусочек: вкусный запах разбередил остатки аппетита. Проглотив, он спросил Карнесекки:
— Вы знаете, на чем основаны пророчества Нострадамуса? Только не говорите, что на астрологии. Астрологический прогноз не в силах предсказать смерть человека.
— Не спрашивайте меня об этом. Думаю, судьба каждого из нас уже начертана и Господь знает ее в деталях. Тот, кто хочет узнать свою судьбу, должен обратиться к Богу, а не к звездам.
Падре Михаэлис не удержался и бросил на Карнесекки злобный взгляд, которого тот, по счастью, не заметил. Джулия сказала:
— Мне известен метод Нострадамуса. Астрология тут ни при чем. Габриэле считает, что он слабый астролог и плохо смыслит в расчетах. Свои пророчества он получает магическими средствами.
Михаэлис взглянул на нее с интересом.
— Естественная магия?
— Нет, магия ритуальная. Думаю, он предсказал судьбу сыновей королевы, пользуясь магией зеркал. Он также практикует геомантию и искусство древних египтян. Он был любимым учеником Ульриха из Майнца.
— А кто такой Ульрих из Майнца? Я никогда не слышал этого имени.
— Может, для вас это и к лучшему. Ульрих… — начала объяснять Джулия, но тут же осеклась.
Екатерина Медичи резко встала, собираясь покинуть трапезу. Все гости тоже поднялись и поклоном приветствовали королеву. Она вышла, за ней принцы, камергеры, пажи и придворные.
Все еще не успели сесть на места, как Михаэлис увидел, что Нострадамус обошел стол и с улыбкой движется к Джулии. Он слегка прихрамывал, и каждый шаг вызывал у него гримасу. Михаэлис внимательно к нему пригляделся. Нострадамус был среднего роста, пухлое и симпатичное лицо его казалось строгим только из-за длинной, с проседью, бороды. Серые глаза смотрели с искренней добротой и чуть грустно, хотя, может, он просто так улыбался. В руке он держал квадратную шапочку, которую, согласно этикету, не снимал за столом. На нем была длинная черная тога, как и подобало профессору и ученому мужу.
Нострадамус остановился перед Джулией.
— Наверное, вы меня не помните, но я вас не забыл. Я знаю, как вас любит мой друг Симеони. Я еще во время обеда вас заметил, но не мог подойти поздороваться.
Михаэлис заметил, как Джулия все ниже опускает голову.
— Господин де Нотрдам, вы поистине великодушны. В прошлом я немало помогала моей матери делать вам зло. Теперь я прошу у вас прощения и от ее имени тоже.
— Вы не должны просить у меня прощения. Трагический конец вашей матери искупил любую ее вину. Что же касается вас, то вы были тогда наивны, да, впрочем, и теперь тоже. Кроме того, вас любит близкий мне человек, и мне этого достаточно, чтобы относиться к вам по-дружески.
Услышав такие слова, Михаэлис вдруг обнаружил, что его охватывает чувство, которого он никак не ожидал. Он ревновал к Симеони и, может быть, даже к Нострадамусу. В мозгу неожиданно вспыхнуло подозрение, что обаяние Джулии задело его больше, чем следовало. Он в ярости отогнал эти мысли, досадуя на себя за то, что поддался им. Единственным истинным чувством он считал равнодушие, но именно его-то и не хватало.
Чтобы отвлечься, он повел себя слегка развязно.
— Мадемуазель, не хотите ли представить меня доктору Нотрдаму? — сказал он, подходя. — Я много о нем слышал и буду рад познакомиться.
Слегка опешив, Джулия кивнула.
— Это падре…
— Падре Себастьян Михаэлис из ордена Иисуса, — уточнил он.
Нострадамус внимательно на него взглянул.
— Иезуит? Вот так так! Вы — первый иезуит, которого я встретил. Однако я слышал, что ваш орден собирается перевернуть всю церковь вверх дном.
Михаэлис подыскивал слова для ответа, как вдруг Джулия глухо вскрикнула:
— Господи боже!
Она в ужасе указала на кусок хлеба, который оставила на столе. Он весь переливался от черных, блестящих скарабеев. Карнесекки отпрянул от стола. Элен д'Ильер упала в обморок и повисла на руках прелата-сердцееда, который, пользуясь отсутствием королевы, принялся жадными руками расшнуровывать ей корсет.
Нострадамус взглянул на Михаэлиса, и глаза его стали жесткими. Джулия прижалась к его руке, словно пытаясь предотвратить вспышку гнева.
— Это не он, — быстро шепнула она. — Вы упомянули Ульриха из Майнца.
Они обменялись понимающими взглядами, и пророк, прихрамывая, удалился. А тем временем дамы, кавалеры и слуги сбегались, чтобы собственными глазами посмотреть на пугающее чудо.