Самые пессимистические прогнозы сбывались один за другим. Войска Карла V продолжали оккупировать Прованс, но нехватка кулеврин не позволяла с надлежащей скоростью брать осажденные города. Отряды наемников, состоявшие из испанцев, итальянцев и, наконец, из пресловутых ландскнехтов, шныряли по деревням, сея ужас, но не достигая никаких стратегических результатов. Кто знает, может, Карл V рассчитывал на воссоединение с другим имперским войском под командованием графа Нассау, которое с севера угрожало Парижу. Но осада слишком затянулась, и дух солдат был сломлен.

Прованс, как и предвидел герцог Монморанси, стал для имперских войск моральной западней. Некогда цветущие поля покрылись пеплом, лавки в брошенных селениях были удручающе пусты. Перебив бессчетное число крестьян и изнасиловав женщин всех возрастов, войско Карла V было застигнуто врасплох начавшимся голодом. Правда, оставались еще монастыри, где укрывалось население, по всей видимости захватив с собой какую-то провизию. Но император, желая сохранить за собой славу доброго христианина и снискать расположение Папы Павла III, разослал своим наместникам строжайший указ не трогать монастырей и культовых сооружений. Даже ландскнехтам пришлось покориться, может, потому, что теперь в войске они составляли меньшинство. Если кто из них и выпаливал когда из аркебузы по монастырской стене, то только для того, чтобы напомнить сидельцам, что их смертный час всего лишь откладывается.

Как всегда, скопление полуголодных, грязных и плохо устроенных солдат способствовало вспышкам болезней. Все началось с золотухи, кишечных заболеваний, паразитов, лихорадки от дурной воды. А потом, в который уже раз, появилась и царица всех зараз — чума. Первыми с ней столкнулись жители Лангедока и областей, лежащих к северу, где находился и Аген. Именно эти места дали приют многочисленным беженцам из Прованса. Среди беженцев стали попадаться люди с пятнами зловонного гноя на коже, они бредили и совсем не держались на ногах. Зачастую больные падали на землю и тут же умирали, в последнем содрогании избавляясь от мучившего их озноба. Однажды в Аген заехала телега, нагруженная трупами. Возница давно умер по дороге, и испуганные, в пене, лошади мчали телегу куда глаза глядят. Тогда бальи велел закрыть городские ворота и беженцев больше не впускать.

Когда Диего Доминго Молинас узнал от Скалигера о том, что в городе объявлен карантин, он стал взвешивать все «за» и «против» такой ситуации.

— Ведь выехать можно? — озабоченно спросил он.

— Конечно, выехать можно, по крайней мере пока. Но тот, кто уедет, вернуться уже не сможет.

Молинас обдумал новость. Он уже с месяц гостил у Скалигера, а в Аген регулярно наведывался в течение двух лет. Обычно он останавливался у кардинала делла Ровере, однако тот предпочел уехать из города после оккупации Прованса. Без особого энтузиазма Молинас поселился у Скалигера, сломив его сопротивление щедрым подарком, преподнесенным в качестве компенсации за беспокойство.

— Вы полагаете, что нынче Нотрдам нанесет вам визит? — спросил испанец.

Скалигер поморщился.

— Думаю, да, но это будет один из последних визитов. Я благодарен ему за то, что он своими настоями исцелил от эпилепсии мою жену. Однако я не выношу его дружбы с этим гугенотом Филибером Саразеном. Саразен славный малый и прекрасный аптекарь, но он еретик, достойный костра, и, как говорят, мохнатый осел в человеческом облике.

— Однако еще вчера вы говорили, что прочите его в наставники своим детям, когда они подрастут.

— Ну да, я надеюсь, что со временем он вернется к истинной вере.

С каждым днем Молинасу было все труднее переносить бесконечные противоречия своего хозяина. Он предпочел сменить тему.

— Вы просмотрели рукопись, что я вам оставил?

— Ту, что называется «Arbor Mirabilis»?

— Кажется, других я вам не давал.

Скалигер развел руками.

— Я все еще знакомлюсь с ней. Это истинная загадка. Она написана на незнакомом языке, хотя алфавит наш. Ясно, что это шифр, но на первый взгляд — это язык другого мира, и он чужд и нашему, и всем другим языкам.

— А иллюстрации ни о чем вам не говорят?

— Они меня пугают. В первой части изображены растения, но если одни из них известны, другие не встречаются ни в одном из регионов познанного мира. Когда же в ней появляются человеческие фигуры, загадочность только возрастает. Здесь в рукопись включены какие-то заметки на арабском, которые невозможно расшифровать.

— Они-то меня и интересуют. Вы же говорили, что знаете арабский.

Молинас все более раздражался.

— Я его знаю, как и все западные и восточные языки, но почерк там замысловатый и очень мелкий. Мне кажется, что это вставки из другого автора, некоего Аль-Фараби.

— Вы знаете, кто это?

— Нет, и уж если я не знаю, то не знает никто. Нынче истинные гуманисты стали редкостью. Вам повезло, что вы встретили меня. Я из них лучший и, конечно, самый известный. Но мне нужно еще немного времени. Даже мои знания, столь обширные… О боже!

Скалигер бросился к открытому окну, высунул голову наружу и в ту же минуту отпрянул, бледный и испуганный.

— Посмотрите! Посмотрите сами!

Молинас отказался:

— Вы же знаете, что я не могу показаться. Что там такое?

— По улице идут люди в белом, — прошептал Скалигер, — у них большие птичьи головы, длинные клювы и сверкающие глаза. Монстры! Ужасные монстры!

Молинас вскочил на ноги и все-таки осторожно выглянул в окно, стараясь остаться незамеченным.

— Это врачи и санитары, — раздраженно объяснил он. — Клювы — это респираторы, а блестящие глаза — стекла, вставленные в полотняные маски. Ими пользуются во время эпидемий. Понимаете, что это значит?

— Нет. Скажите вы.

— Это значит, что в Агене официально объявлена эпидемия чумы. Не пройдет и нескольких часов, как улицы будут заполнены трупами.

Скалигер вскрикнул. В этот момент раздался громкий стук в дверь. Итальянец разинул рот и всплеснул руками.

— Alarbres! Они уже здесь!

Молинас пожал плечами.

— Да нет же! Вы что, не узнаете стука? Это же ваш друг Нотрдам. Иду прятаться в обычное укрытие.

Скалигер в тревоге переплел и заломил пальцы.

— Как я могу ему открыть? Может, он уже зачумлен. Еще умрет здесь и всех заразит!

— Такие, как он, так просто не умирают. Не тратьте времени, спрячьте меня и ступайте открывать.

Повинуясь его приказам, Скалигер распахнул почти невидимую дверцу в стене за кирасой, пропустил Молинаса вперед и осторожно закрыл ее за гостем. Снова послышался стук в дверь. Скалигер пошел было открывать, но его опередила служанка, быстрыми шагами спустившаяся по лестнице. Через минуту ее голова просунулась в гостиную. Она, казалось, удивилась, застав хозяина одного.

— Там господин Мишель де Нотрдам. Он хочет поговорить с вами, — объявила она с одышкой.

Итальянец вздохнул.

— Ладно, пусть войдет.

Нотрдам шумно ворвался в гостиную, что было для него необычно.

— Господин Скалигер, вы знаете новости? — спросил он с ходу.

— Знаю. В городе чума.

— Да нет, я не об этом. Я только что получил потрясающее известие. Два дня назад скончался дофин.

В темноте своего чуланчика Молинас прильнул ухом к тонкой дверце. Сердце у него сильно заколотилось, и удары отдавались в висках. Он затаил дыхание, изо всех сил напрягая слух. Скалигер, казалось, больше удивился, чем огорчился.

— Это несчастье, большое несчастье, — сказал он так тихо, что Молинас скорее почувствовал его слова, чем услышал. — Такой верный монархии человек, как я, служивший в Италии господину Лотреку, должен скорбно склонить голову перед трагедией, которая…

— Вы меня не поняли! — прозвучал в чуланчике раздраженный голос Нотрдама. — Дофин умер, выпив стакан воды! И подозревают, что его отравил граф Себастьяно Монтекукколи!

— Да, но что все это может значить?

— Вы не помните? Ведь вы рассказывали, что два года назад после очередного приступа ваша жена говорила, что видела, как дофин тонул, и причиной его смерти назвала графа Себастьяно.

— А ведь вы правы! Во имя Господа, это чудо!

— Это не чудо! — ликовал Нотрдам. — Это подтверждение моих изысканий. Где теперь ваша жена?

— Она отдыхает наверху. Вы знаете, она снова беременна.

— Можете провести меня к ней?

— Да, но…

— Вот и прекрасно. Идемте.

Молинас подождал, пока двое выйдут из комнаты, и осторожно открыл дверь чуланчика. Услышав, что и на лестнице стихли, он выскользнул из своего укрытия, тщательно закрыв дверцу. Быстро и бесшумно миновав коридор, он открыл засов и вышел на улицу. Плащ он набросил так, чтобы нижняя часть лица была закрыта.

На залитой ярким солнцем улице разворачивалась сцена, напоминающая ночной кошмар. Врачи, медленно и неуклюже двигаясь в тяжелых кожаных жилетах, засовывали во все щели длинные трубки, из которых опрыскивали все подряд эссенциями алоэ и мускуса. В своих угловатых гротескных масках они походили на чудовищных кур, чем приводили в ужас и наводили панику на всех, кто глядел на них сквозь закрытые ставни. Прохожих не было, разве что пара беженцев, оставшихся без приюта, да дрожащий в лихорадке солдат, обнявший столб. В удушливом зловонном воздухе дребезжал далекий колокольчик. Может, это была повозка alarbres. Вскоре ему ответил мощным набатом колокол кафедрального собора.

Молинас двинулся по улице. Как он и ожидал, двое птицеподобных медиков преградили ему дорогу.

— Куда вы идете? — спросил тот, что был пониже ростом.

— К дому господина Мишеля де Нотрдама, аптекаря. Моей семье нужны мази.

Медик вздрогнул и обернулся к товарищу.

— Мишель живет здесь?

Тот кивнул.

— Да, а ты не знал? Он уже много лет как здесь поселился. А раньше здесь жил Франсуа Рабле.

Тот, что пониже ростом, поглядел на Молинаса.

— Кажется, где-то я вас видел, но могу и ошибаться. Послушайте, мэтр Широн, которого король назначил сюда магистратом здравоохранения, приказал всем сидеть по домам. Но если вы идете к Нотрдаму, мы не станем вас задерживать. Передайте ему, пожалуйста, что в городе два его старых друга — Гийом Рондле и Франсуа Робине, и они будут рады его видеть.

Молинас мысленно поблагодарил ворот плаща, который скрыл от этих двоих, как дернулся его кадык. Рондле он помнил прекрасно, а вот образ Робине стерся из памяти. Судя по росту, это мог быть самый высокий из тех парней, что избили его много лет назад в Монпелье. Он слегка поклонился и пробормотал:

— Благодарю вас, господа, от имени жены и детей. Не премину передать ваш привет.

И быстро за ал прочь.

Он слишком хорошо знал, где живет Нотрдам. Теперь сбоку к скромному, но богато украшенному палаццо прилепилась крытая тентом деревянная постройка. Маленькая вывеска на греческом, выведенная готическим шрифтом, гласила: «Apotheke», и сбоку была пририсована змея. За накрытой скатертью стойкой, где стояли мензурки, чашки и вазочки, никого не было.

Улица была пуста, только несколько прованских беженцев, не обращая внимания на эпидемию, делили свой скудный обед. А чуть поодаль солдаты, вернувшиеся с войны, уже без тесных шлемов, но еще в кольчугах, сидели на лавке возле брошенной прачечной и галдели, передавая друг другу фьяску с вином. Молинас направился прямо к главному входу в жилище Нотрдама и дважды постучал дверным молоточком. Прошло несколько минут, потом женский голос спросил:

— Кто там?

— Это я, Магдалена, быстро открой.

За дверью явно возникло замешательство, потом снова раздался голос:

— Сейчас вернется муж. Вы же не хотите, чтобы он застал вас здесь?

— Нет, скоро он не вернется. Открывай и не упрямься!

Послышалось звяканье запоров, и дверь открылась.

Молинас по-хозяйски прошел через прохладный и влажный вестибюль. Только подойдя к лестнице, ведущей в кабинет, он оглянулся на Магдалену, державшую за руки детей. Мальчик был побойчее, а девочка цеплялась за мать. Магдалена была все еще очень красива, если не считать неровной, порченой кожи. Красное пятно на правой щеке было явным следом недавней пощечины, трещины на коже говорили о частом использовании абразивной косметики.

Молинас указал на кабинет.

— Пойдем, устроимся там. И будет лучше, если ты отошлешь детей спать.

Магдалена покачала головой.

— Нет, в это время они не заснут, и скоро мне надо кормить Присциллу. У меня нет ни кормилицы, ни женщины, которая помогала бы за ними присматривать.

— Мишель скуп на расходы?

— Это не его вина. Он совсем недавно открыл аптеку, и она приносит мало дохода.

Молинас вошел в кабинет и с хозяйским видом уселся в кресло у окна. Магдалена устроилась на диване, взяв на руки Присциллу, а Рене играл рядом на коврике.

Молинас пристально разглядывал Магдалену, пытаясь ее смутить. Поняв, что его усилия напрасны, он резко бросил:

— Я уже давно не получал твоих отчетов. Счет молчанию идет уже на месяцы.

— Хорошо еще, что я могла писать вам, пока вы были на Сицилии. Мишель не позволяет мне писать и не дает бумаги и перьев. — Голос Магдалены звучал с уверенностью, которая раньше была бы просто немыслима. — В конце концов, вы приезжаете так часто, что переписка теряет смысл. Не понимаю, чего вы беситесь. Вы давно могли бы поквитаться с Мишелем, если бы захотели.

Молинас вздохнул.

— На самом деле Нотрдам меня мало интересует. Я ищу признаки тайного заговора против христианства. Ищу следы новой церкви, гораздо более опасной, чем церковь гугенотов, потому что она пересматривает положение человека в мироздании. Ты ничего не слышала от Мишеля о церкви иллюминатов?

— Ничего. Вы уже много раз спрашивали.

— А об Ульрихе из Магонсы?

— Я уже говорила вам, что это имя он иногда повторяет по ночам, когда ему снятся кошмары. Похоже, оно вызывает безграничный ужас.

— А я уверен, что Ульрих был его наставником. Именно до него я надеюсь добраться через Мишеля. Нет в Европе уголка, где иллюминаты не оставили бы следов своей деятельности, направленной против царства Христова. Потому-то Великий инквизитор Испании и уполномочил меня являться сюда время от времени. — Молинас слишком поздно заметил, что пытается оправдать свои действия перед женщиной. Он закусил губу и попытался отвлечь внимание Магдалены единственно возможным способом: — Я вижу, твой Мишель продолжает тебя бить?

Магдалена машинально поднесла руку к щеке и смущенно пробормотала:

— Теперь гораздо реже. Не так, как раньше. Правда, нельзя сказать, что он стал ко мне добрее, когда я родила ему детей. — Она протянула руку и положила ее на хрупкое плечико девочки, сидевшей у нее на коленях. ‹- Но он не упрекает меня больше за то, что у меня не было приданого. Он прекрасный отец.

— Но отвратительный муж. — Молинас сложил руки. Наступал решающий момент задуманного им разговора, который надо было провести осторожно и логично. — Послушай, Магдалена. Мы с тобой уже давно работаем вместе. Поначалу я держал тебя шантажом. И я себя не виню, ибо поступал так во имя Господа и дела, которому служу. Но с тех пор, как ты вышла замуж за Нотрдама, я понял, что тебя удерживают возле меня не только угрозы. Естъ еще два мотива, и они гораздо сильней.

— Какие? — спросила пораженная Магдалена.

— Во-первых, потребность в жизни более яркой и полной событиями, чем твоя грустная повседневность. Мишель держит тебя взаперти, как индюшку в клетке или как наседку. Я тебе ненавистен, но я в какой-то мере позволяю тебе разнообразить серое убожество жизни. Я заставляю тебя участвовать в игре, выходящей за эти скучные стены. Уже, по крайней мере, год ты почти любезна со мной. И не говори, что я неправильно назвал первый мотив.

— Я и не говорю, — опустив голову, тихо прошептала Магдалена.

— Но есть и еще мотив. — Довольный первым успехом, Молинас постарался не выдать радость от предвкушения второго. — Может, Мишель и любит тебя, но держит в подчинении, как вещь, которая принадлежит только ему. Он не разрешает тебе даже ходить в церковь по воскресеньям. Кроме того, ты страшишься боли, разрывающей чрево, а он хочет, чтобы ты рожала ему детей одного за другим. Совсем как эта тупоумная кукла, жена Скалигера. Не считая уже того, что Мишель всегда находит повод побить тебя и отказывает тебе в любом развлечении, если только оно не кончается родами. Тебя насилуют во всем — вот что хуже всего.

Случись это несколькими годами раньше, Магдалена расплакалась бы. Теперь же она глядела на испанца ясными и сухими глазами.

— Допустим, все это так. Что вы предлагаете?

— Стать не пассивным сотрудником, а действующим агентом инквизиции! Опереться на самую могущественную силу христианства и отомстить! Мы будем уже не хозяин и служанка, а брат и сестра в нашей миссии. Мы разоблачим Мишеля де Нотрдама и выведем на чистую воду его дьявольские замыслы и связи с проклятыми иллюминатами! Уничтожить человека, который бьет и унижает тебя. Освободить тебя и твоих детей от мучителя и не подчиняться больше его воле. В общем, ты поняла… Что скажешь?

Наступило короткое молчание, потом, вместо ответа, Магдалена спросила:

— Что я должна делать?

— Ничего, кроме того, что уже делаешь, но с большей отдачей. Мне нужны сведения о Саразене, с которым так дружен твой муж. Мне нужны описания всех трав и мазей, которые он держит в лаборатории на чердаке. Я должен знать названия всех новых текстов, которые он изучает. Кстати, вспоминает он о той книге, что я у него забрал?

— Все время. Наверное, там содержалось что-то очень важное.

— Так… В общем, ты понимаешь, чего я добиваюсь от тебя. Согласна?

Магдалена нахмурила лоб, немного помолчала и кивнула:

— Согласна.

— Очень хорошо. — Молинас был в восторге, и, наверное, эйфория, вызванная осознанием своей полной победы, подтолкнула его произнести слова, которых он и сам от себя не ожидал: — А теперь покажи.

— Что?

— Сама знаешь, уже показывала.

Магдалена застыла, приоткрыв рот, щеки ее зарделись, а глаза блеснули холодно и враждебно. Она крепко прижала к себе дочь и ближе придвинула сына.

— Я уже не та, что прежде, — решительно прошипела она. — Я мать, и вы не можете требовать от меня таких вещей.

Молинас понял, что неизвестный демон заставил его совершить непоправимую ошибку. Капли пота выступили у него на лбу. Он попытался выправить ситуацию, но оправдание получилось еще более неуклюжим:

— Прости, я не хотел говорить того, что сказал… Дьявол овладел мною, сам не знаю как… Я не хотел тебя понуждать, я хотел… Я думал, ты это делаешь по доброй воле…

— По доброй воле?! — Негодование захлестнуло Магдалену. Она схватила дочь и бросилась к окну. — Помогите! В моем доме испанец! — закричала она, свесившись на улицу.

Молинас в испуге вскочил.

— Что ты делаешь? Учти, что…

С улицы раздался сиплый от вина голос:

— В чем дело, мадам?

— Здесь испанский солдат! — орала Магдалена. — Из войска Карла Пятого! Он хочет меня изнасиловать!

Снаружи раздался рев. Молинас, яростно вскрикнув, бросился к выходу. Оказавшись на улице, он увидел, что за ним гонятся беженцы и солдаты. Испанец попытался вытащить из-под плаща шпагу, но она выскользнула из руки и со звоном покатилась по мостовой.

Что есть духу помчался он к площади, откуда выезжала повозка, груженная трупами. Плащ сковывал движения, и он безуспешно пытался сбросить его на бегу. В этот момент булыжник ударил его по затылку.

Молинас всем телом рухнул вперед, кровь из разбитого носа залила лицо. Сквозь шум в ушах он различил победные крики преследователей и звон чумного набата.