Я с омерзением смотрела на иссохший труп, похожий на восковую куклу. Покатый лоб, известный на весь мир, казалось, уменьшился в размерах, а некогда пухлые щеки, красовавшиеся на пропагандистских плакатах, сдулись и стали похожими на печеные яблоки. Забальзамированный труп Великого Кормчего был облачен в военную форму. Руки Мао чинно сложил на груди. Тускло-оранжевый свет в полутьме освещал сморщенную кожу. Лицо зловеще поблескивало в полутьме, словно тыква в Хэллоуин.

По залу мавзолея расползался благоговейный трепет. Все разговаривали исключительно шепотом. Волнение толпы казалось просто физически ощутимым. Мое сердце заколотилось быстрее обычного, и волоски на теле встали дыбом. Я почувствовала непреодолимое желание остановиться и получше рассмотреть жуткую картину — останки человека, который обладал абсолютной властью над самой густонаселенной страной в мире. Несколько десятилетий назад одного слова, слетевшего с этих набухших теперь от формальдегида губ, было достаточно, чтобы решить чью-то судьбу, а в этой голове рождались ужасные идеи, из-за которых в мучениях погибли десятки миллионов. Но в то же время под ныне высохшей тугой кожей билось некогда сердце человека, способного, несмотря ни на что, зажечь столь яркий огонь в душах верноподданных, что жители огромной разношерстной страны, невзирая на бедность, все как один объединились и справились с нависшей над их родиной угрозой со стороны сверхдержав.

По словам Ли Чжисуя, лечащего врача Мао, бальзамирование тела Председателя доставило много хлопот. Господин Ли подробно описал эту процедуру в своей книге «Личная жизнь Председателя Мао». Проблема заключалась в том, что ни он сам, ни кто-либо другой в Китае до сих пор не пробовал бальзамировать трупы. За несколько лет до этого Ли лично посетил мавзолеи Сталина и Ленина и про себя отметил, что тела великих вождей сморщились и выглядят не лучшим образом. Ему по секрету сказали, что у Ленина сгнили нос и уши, и пришлось изготовить восковые копии, а у Иосифа Виссарионовича отвалились усы. Команда медиков пыталась выиграть время, накачав тело Мао формальдегидом.

«Мы путем инъекций ввели в общей сложности двадцать два литра раствора, — писал Ли. — Результат шокировал нас самих. Лицо Мао раздулось, словно мяч, а шея практически исчезла, став по ширине такой же, как голова. Кожа лоснилась, а формальдегид сочился из пор, будто пот. Уши тоже разбухли и торчали в стороны под прямым углом к черепу. Получился просто какой-то шарж».

Медики пришли в ужас, ведь кто-то должен был понести наказание за осквернение святыни, и попытались с помощью массажа вызвать отток жидкости из тканей лица в ткани тела, поскольку отек тела можно было скрыть одеждой. Один из врачей нажал чуть сильнее, чем требовалось, и у Мао лопнула щека. В конце концов, им удалось восстановить нормальные размеры лица, но теперь одежда не подходила по размеру, и пришлось распарывать куртку и брюки сзади, чтобы застегнуть их.

Перед тем как провести последние приготовления, Ли отправил двух специалистов в Ханой, чтобы разузнать, какие манипуляции проделывали с трупом Хо Ши Мина, однако вьетнамские власти отказались выдавать свои секреты и даже не допустили китайцев к телу, хотя в кулуарах кто-то из вьетнамских коллег признался, что они тоже не добились особых успехов — у Хо сгнил нос и отвалились усы.

В итоге Ли разработал собственную методику — он удалил все внутренние органы и заполнил образовавшуюся пустоту ватными тампонами, вымоченными в формальдегиде, а тем временем еще одна группа специалистов трудилась денно и нощно, создавая восковую копию на случай, если все пойдет не так и им потребуется фальшивый труп на замену настоящего.

Мне вдруг стало интересно, что передо мной — настоящее тело или его восковая копия? После смерти Мао прошло уже около тридцати лет, так что вполне возможно, что подлинник уже давным-давно сгнил, и его втихаря заменили искусно сделанной восковой статуей.

Но замедлить шаг мне никто не позволил. Служащий в темной военной форме жестом показывал, чтобы очередь не задерживалась, и меня вместе с десятком других туристов быстро выгнали из темного мавзолея прошлого на свет божий, на современную площадь Тяньаньмэнь.

— А ну-ка, за мной, бы-сы-ты-ло! Бы-сы-ты-ло!

Китаец в замызганной спортивной куртке, мешковатых тренировочных штанах и потертых туфлях-лодочках заорал на туриста, который стоял в очереди, извивавшейся, словно змея вокруг квадратного мавзолея. Толпа туристов, приехавших в Пекин на один день, галдела и щелкала фотоаппаратами со скоростью света. Посреди этого гама иностранец явно растерялся: он судорожно сглотнул и нервно прижал сумку к себе. Китаец схватил его за плечо и попытался вытащить из очереди, чем привел беднягу в ужас.

На самом деле беспокоиться не стоило. Я пару минут назад прошла через то же самое испытание. В мавзолей запрещалось проносить сумки, а камера хранения располагалась на другой стороне оживленной улицы. Увидев мою сумку, китаец точно так же схватил меня и заверещал на ломаном английском:

— Бы-сы-ты-ло за мной!

Мы понеслись через всю площадь, увертываясь от парочек в теплых куртках и распугивая семейные группы. Я изо всех сил старалась не отстать, и тут Мистер Лодочки бросился наперерез прямо через проезжую часть. Я встала как вкопанная.

— Бы-сы-ты-ло-о-о! — заорал неугомонный китаец через завесу выхлопных газов, перекрикивая автомобильные гудки.

Всерьез опасаясь за собственную жизнь, я помчалась через дорогу что было сил, и через пару метров мы оказались у «камеры хранения».

Мистер Лодочки сгреб мою сумку.

— Десять юаней! Бы-сы-ты-ло!

Я выудила из кошелька требуемую сумму.

— И еще десять мне! — скомандовал Мистер Лодочки.

Вот такой вот новый Китай: место, где нужно уметь быстро бегать, ведь время — деньги. Если бы Мао вдруг проснулся в своем мавзолее всего-то в паре десятков метров от нас, то не узнал бы страну. В прошлое ушли коммуны. «Общие котлы» расплавлены или отправились в утиль. На место старой системе, гарантировавшей пожизненную трудовую занятость, пришел «социализм с китайской спецификой», в рамках которого предпринимательская жилка только приветствовалась. «Быть богатым хорошо», — провозгласил преемник Мао Цзэдуна, Дэн Сяопин. После долгих лет голода и страха Китай вдруг получил возможность сколотить состояние.

Площадь Тяньаньмэнь стала сердцем культа Мао. Именно здесь он первого октября 1949 года под одобрительные крики уставших от войны китайцев объявил о создании Китайской Народной Республики. Тяньаньмэнь — самая большая площадь в мире. Шутка ли, это огромное пятно из серых плит и прямоугольных монументов, строго ориентированных по сторонам света, расползлось аж на сорок гектаров. Изначально площадь, правда, куда менее впечатляющих размеров, построили еще в пятнадцатом веке как проход к Запретному городу, где обитали императоры правящего дома, но в 50-х годах двадцатого столетия Мао решил увеличить размеры Тяньаньмэнь, чтобы сделать ее отличительным знаком собственного режима. Площадь должна была стать огромной, незыблемой и целиком серой.

Великий Кормчий решил приурочить открытие новой площади к пятнадцатой годовщине создания КНР. Работы начались в ноябре 1958 года, таким образом, до намеченной даты оставалось всего около десяти месяцев. На стройку мобилизовали около двадцати тысяч «добровольцев». Они работали круглосуточно, сменами по шестнадцать часов, чтобы расчистить территорию, затем отстроили здание Всекитайского собрания народных представителей с залом на десять тысяч человек и банкетным залом на пять тысяч гостей.

Теперь все изменилось. В двадцать первом веке монументы, правда, все еще стояли на своих местах, но пекинцы сняли унылую синюю униформу времен Мао и вовсю запускали на площади воздушных змеев, переодевшись в модные джинсы и разноцветные пиджаки. По дорогам вокруг площади, где в 60-е маршировал миллион хунвэйбинов, «красных охранников», чтобы получить от Мао приказ безжалостно перетрясти всю страну, ныне рассекали новые БМВ и «фольксвагены». Ожидалось, что в 2003 году объем продаж автомобилей вырастет на восемьдесят процентов. Сияющие автомагистрали блестели в тумане. За какие-то десять лет в Китае построили столько дорог, что хватило бы обогнуть земной шар по экватору шестнадцать раз. В Шанхае поезда на магнитной подушке неслись в нескольких миллиметрах над рельсами со скоростью четыреста тридцать километров в час. Двести пятьдесят миллионов китайцев без умолку трещали по мобильным телефонам.

А в столице радостно ровняли с землей хутуны, старинные переулки, чтобы расчистить место под новый, чистый, полный зелени город, каким хотели видеть Пекин к Олимпийским играм 2008 года. Речь шла уже не просто о подтяжке лица. Нет, столице сделали инъекцию ботокса, перекроили нос и закачали силикон. Чтобы выглядеть наилучшим образом, она подверглась всем мыслимым косметическим процедурам, какие только предлагались на рынке. Сносились целые микрорайоны, чтобы на их месте разбить парки. Когда я в последний раз была в Пекине два с половиной года назад, там имелось две кольцевых дороги, а теперь их уже шесть. Только за 2002 год здесь посадили два миллиона деревьев. В воздухе постоянно висели цементная пыль и песок. Рабочие сновали туда-сюда с кирками и лопатами. Китай находился в процессе перестройки.

А высоко-высоко над моей головой в этот самый день, пятнадцатого октября 2003 года, у первого китайского космонавта в прямом смысле слова летали звездочки перед глазами. Пока я пялилась на маринованный труп Мао, лейтенант Ян Ливэй любовался космосом и, возможно, перекусывал какой-нибудь специальной едой для космонавтов, устроившись на орбите Земли. Тридцативосьмилетний бывший летчик-истребитель по спутниковой связи пообщался с партийным руководством, а потом поболтал с женой и восьмилетним сынишкой. Через двадцать один час, совершив четырнадцать витков вокруг Земли, новоиспеченный герой приземлился уже в новом качестве — суперзвезды. Выбравшись из корабля, он заявил, что чувствует себя хорошо.

Да, знаю-знаю. Русские и американцы отправили своих космонавтов и астронавтов в открытый космос еще сорок два года назад. И сейчас некоторые циники бурчали, что вся эта затея — выброшенные на ветер деньги, ведь в стране большая часть населения едва сводит концы с концами, а полеты в космос вышли из моды вместе с юбками трапециевидной формы, да и вообще, круто быть только первым. Китайцы плевать хотели на недоброжелателей, поскольку их родина все-таки вступила в космический век. После десятилетий нестабильности, раздоров и голода Китай поправился и теперь, чиркнув по небу черным следом от ракетного горючего, заявил всему миру, что с ним отныне стоит считаться.

Вместе с экономическим и техническим прогрессом произошла и культурная революция, правда, на этот раз в ином обличье. Различные культурные ценности матерей и дочерей вывели привычный спор между поколениями на совершенно новый уровень. По статистике, в 1980 году только пятнадцать процентов пекинцев практиковали добрачный секс, а через двадцать лет эта цифра выросла до восьмидесяти процентов. Разводы стали обычным делом. В стране, где власти испокон веков пытались жестко контролировать иностранное влияние, как грибы после дождя появлялись интернет-кафе. Китайцы получили доступ к интернет-страницам иностранных газет, а еще чаще заглядывали на сайты кабельного телевидения и Си-эн-эн.

Все вышеизложенное и стало причиной моего визита в эту страну. Китай несся в новую эру, словно скоростной поезд, внезапно потерявший управление. При этом, как я слышала, пока горожане мчались по своей автостраде в светлое будущее, в некоторых деревнях продолжали жить по старинке — неспешно ездили в тележках, запряженных ослами, тряслись по разбитым дорогам в автобусах со сломанными сиденьями и подвеской, которая держится на честном слове. Китай населяют полтора миллиарда человек, но для большей части жителей скачок в современность, с поездами на магнитных подушках и сверхзвуковыми ракетами, мало что менял. И я рассудила, что, если хочу увидеть странную двойственность в этой двухъярусной стране, то сейчас самое время туда поехать.

Чтобы увидеть происходящее глазами простых китайцев, я решила путешествовать вместе с ними — добираться до исторических достопримечательностей исключительно на поездах и автобусах дальнего следования, изъездить пекинские переулки на велике и проплыть на корабле вниз по Великому каналу.

Это не первое мое путешествие в Китай. Вообще-то я прожила в Гонконге почти четыре года и пару раз пересекала границу. В бывшую британскую колонию я приехала через семь месяцев после того, как исконно китайскую территорию вернули Китаю. Еще свежа была память об азиатском экономическом кризисе, разразившемся в октябре 2007 года, и вспышке птичьего гриппа, из-за которого погибли около полутора миллионов птиц.

Китайцы, жившие в Гонконге, разделились на два лагеря. Одни искренне радовались воссоединению с родиной и избавлению от колониального господства, другие считали, что хрен, в роли которого выступало коммунистическое правительство, не слаще колониальной редьки. После печально известных событий на площади Тяньаньмэнь, когда в июне 1989 года власти жестоко подавили там студенческие волнения, что привело к гибели сотен, а может быть, и тысяч мирных демонстрантов, Гонконг запаниковал. Те, кто обладал достаточным капиталом или востребованной профессией, выстроились в очередь перед воротами консульств готовых их приютить иностранных держав. Большинство стран требовали от претендующих на гражданство лиц прожить на их территории какое-то время, потому средний класс разъехался по всему миру, и большая часть гонконгцев так и не вернулись обратно.

Отношения с материковым Китаем осложнялись еще и тем, что большинство гонконгских семей в свое время иммигрировали из Китая. В 1945 году население послевоенного Гонконга составляло всего лишь шестьсот тысяч, а сегодня там живут более семи миллионов, и деторождение тут особо ни при чем. Гонконгцы всегда считали своих родственников, оставшихся по ту сторону границы, необразованными и, что еще хуже, бедными, и смотрели на них сверху вниз.

Ну а у иностранцев, даже у тех, кто считали себя истинными фанатами Китая, это государство вызывало смешанные чувства — любовь и ненависть. С одной стороны, это потрясающе интересная страна с богатейшей историей, но она в то же время славилась и ужасной жестокостью — культурное наследие безжалостно уничтожалось самими китайцами в попытке избавиться от пережитков феодального прошлого. Здесь очень интересно, но кругом ужасная грязь и тяжело путешествовать, и даже сейчас, в век глобализации, Китай остается своего рода закрытой книгой и местом, где чертовски сложно вести дела.

Зная об этих особенностях Китая, я пришла к выводу, что если хочу объехать Поднебесную на общественном транспорте, то мне стоит попытаться выучить язык. Было бы здорово знать пару фраз типа «Да этот автобус ползет медленнее, чем моя бабушка» или «Простите, а в этом поезде вообще убирались со времен династии Мин?» и т. д.

Я записалась в Школу востоковедения и африканистики при Лондонском университете и перед тем, как отправиться в путь, два семестра по средам таскалась на площадь Рассела, чтобы присоединиться там к небольшой группе заблудших душ, с какого-то перепугу решивших, будто изучать китайский ‒ это увлекательно. Мы сидели и, вытаращив глаза, смотрели на нашу преподавательницу Вэй Сань, пытаясь понять, что за странные звуки вырываются из ее рта. Все остальные дни я пыхтела над тетрадками в клеточку и коряво выводила иероглифы, пытаясь точно перевести скучные предложения, в которые добрые составители учебника ухитрились втиснуть весь набор грамматических трудностей: «Мистер Ли позвонил мне вчера вечером и сказал, что сегодня не придет»; «Знаешь ли ты, что та дама, которая заходила к нему на прошлой неделе, это его старшая сестра?».

Разве такая банальщина способна разжечь огонь в сердцах учащихся и пробудить интерес к предмету? Почему бы не придумать что-нибудь позавлекательней, например: «Рябой Чжан позвонил мне вчера ночью и сказал, что передумал и не придет сегодня вырезать мою семью» или «Знаешь ли ты, что та дама, которая заходила к нему на прошлой неделе, это его старшая сестра, и он, между прочим, отец ее чудаковатого ребенка?».

Однако недели шли, и постепенно иероглифы перестали казаться мне набором палочек и черточек, а обрели смысл. Я научилась спрашивать по-китайски, сколько стоит билет из Пекина до Шанхая, и узнавать время отправления поезда. Освоила, как выражать удивление по поводу цен на сливы и восклицать, что они нынче непомерно дороги, а еще я выучила такие полезные слова, как «пиво», «вино» и «шоколад».

И вот, наконец, я, все еще не уверенная, стоит ли вообще это делать, собрала чемодан, положив туда разговорник и пачку влажных салфеток, и отправилась в загадочную и страшно притягательную Поднебесную.