Зал ожидания № 8 был огромным и походил на пещеру. Чахлые лампы на потолке давали грязновато-серый свет. Каждые несколько минут табло посреди зала вдруг оживало, начинало моргать, бросая на ожидающих пассажиров желтоватые отблески, а потом снова умирало. По всему периметру зала тянулись ряды оранжевых пластиковых кресел, привинченных к полу. На креслах и на полу в полумраке сидели сотни людей. Они болтали, играли в карты и ждали отправления своего поезда.

Время от времени окружавшую меня серость прорезал голос из скрипучего динамика, делавший объявления по-английски и по-китайски. Учитывая, что на весь Западный вокзал я была единственной иностранкой, объявления на моем родном языке казались невероятной любезностью, хотя, скорее всего, являлись отчаянной попыткой вокзального начальства убедить в первую очередь самих себя, что вверенный им объект не что иное, как центр международного сообщения, куда стекаются толпы гостей из-за рубежа. Огромное несуразное здание в ночи подсвечивали оранжевым светом, что напомнило мне недавно увиденный труп Председателя Мао.

Сидя в оранжевом кресле, я снова задумалась, в чем секрет Великого Кормчего, почему он внушал простым людям столь верноподданнические чувства. Китайцы боготворили Мао. Именно он сумел объединить страну в 1949 году после десятилетий беспорядков и гражданской войны и управлял ей вплоть до своей смерти в 1976 году. Мао изгнал иностранные державы, которые с середины девятнадцатого века пытались урвать кусок пирога и создать собственные концессии. Он поклялся уничтожить коррупцию, которая отравила последнюю из правящих династий Цин, и националистический проамериканский режим, пришедший на смену Цин. При Мао китайцы перестали курить опиум, он изгнал «триады» и вернул простым людям чувство собственного достоинства. Китайцы пришли в дикий восторг. Хотя, возможно, их восторги сильно поутихли бы, узнай они пару малоизвестных фактов о Великом Кормчем.

Во-первых, Председатель никогда не чистил зубы. Как рассказывал личный врач Мао, о котором я уже упоминала, этому скучному занятию он предпочитал полоскание рта чаем по утрам, после чего жевал чайные листья.

«Однажды я заглянул ему в рот и увидел, что зубы покрыты зеленым налетом. Многие расшатались. Я легонько дотронулся до десен, и оттуда потек гной», — писал доктор Ли о том времени, когда Мао перешагнул шестидесятилетний рубеж.

Кроме того, Председатель страдал от запоров. Во время Великого похода в 1930-х годах, когда группа коммунистов перешла в северный район провинции Шэньси, Мао мучился так, что заставлял охрану засовывать пальцы в анус и прочищать кишечник вручную.

Мао периодически проводил совещания в спальне или у бассейна, прямо в пижаме, не переодеваясь. Его беспокоила бессонница, и Председатель частенько вызывал к себе подчиненных посреди ночи, а днем ложился спать, приняв снотворное, к которому здорово приохотился.

Напуганные до полусмерти подхалимы, окружавшие Мао, не оспаривали его методов и не сомневались в правильности его планов. В конце 50-х Мао вдруг объявил, что отныне необходимо все силы направить на коллективизацию. Начался так называемый «Большой скачок». Мао заявил, что если всем отказаться от частной собственности и вступить в коммуны, то это пойдет на пользу экономике страны. Коммуны должны были помочь государству не только собрать невиданный урожай, но и вывести Китай в лидеры по производству стали. Мао считал, что за пятнадцать лет его страна догонит и перегонит Великобританию по этому показателю. Всем учреждениям и организациям предписывалось приобрести мартеновские печи и установить их на заднем дворе, чтобы в свободное от основной деятельности время выплавлять сталь. Поскольку железной руды не хватало, то простые китайцы приносили свои кастрюли, сковородки и ножи и бросали их в печи, чтобы выполнить план. Весь уголь уходил на топливо для печей, поэтому в ход шли деревянные кровати, столы и стулья. Крестьяне не могли добиться тех объемов производства, которые требовали партия и правительство, и в ажитации отложили тяпки и полностью сосредоточились на плавке стали. Обрабатывать поля стало некому, рабочая сила требовалась у плавильных котлов.

Урожай 1958 года сгнил на полях, при этом коммунам надо было платить налоги зерном. Местные власти, опасаясь репрессий, намеренно завышали цифры в отчетах, в итоге коммунам приходилось отдавать практически весь урожай. На следующий год во многих районах зерновые не уродились, а в других районах урожай снова не собрали. Начался массовый голод, в результате которого погибло больше тридцати миллионов человек, хотя некоторые историки считают, что эта цифра сильно занижена. Низкокачественный чугун, который выплавили ценой стольких жертв в доморощенных мартеновских печах, оказался бесполезным.

Из-за провала «Большого скачка» Мао вынужден был отказаться от ведущей роли в принятии экономических решений и уйти с поста главы государства, оставшись при этом председателем коммунистической партии. Возникла новая проблема — в высших эшелонах власти начался период фракционализма. Рыба гнила с головы. Мао всегда страдал манией величия, которая со временем усилилась, и когда он осознал, что власть ускользает из рук, то это, вкупе с извечной классовой борьбой, привело в конечном итоге к страшной трагедии, разыгравшейся спустя десятилетие, — к «Культурной революции».

Однажды Председатель увидел пьесу, в которой содержалась скрытая критика его деяний. Он пришел в ярость и объявил войну интеллектуальной элите. Эту идею радостно подхватили его лакеи. Правительство подстрекало студентов выступить против преподавателей, спровоцировав в итоге молодежный бунт «красных охранников», или хунвэйбинов, которые буквально терроризировали страну своей неконтролируемой жестокостью, пока боролись с «четырьмя пережитками» — старыми идеями, старой культурой, традициями и привычками. «Культурная революция» привела к закрытию школ и университетов, студенты которых взялись за своих учителей и жестоко их наказывали, заклеймив позором как «буржуазных реакционеров» и «капиталистических прихвостней». Встали заводы и фабрики, поскольку инженеров и ученых или сослали в деревни на перевоспитание, или бросили в тюрьму. Производственный процесс застопорился, поскольку рабочие постоянно ходили на занятия по политподготовке. Шайки хунвэйбинов оскверняли монастыри. Развлекательные и культурно-просветительские мероприятия находились под запретом. «Культурная революция» продлилась долгих десять лет, с 1966 года и вплоть до смерти Мао Цзэдуна.

Мао проповедовал перед народными массами аскетизм и простоту, а сам при этом ни в чем себе не отказывал и в последние годы жил на широкую ногу. Мао уже было под семьдесят, при этом он вовсю волочился за женщинами, проверяя на практике даосскую теорию: якобы если спать с как можно большим количеством женщин и при этом не достигать оргазма, то можно сохранить силу и мужественность, впитывая влагалищный секрет. На пике «Культурной революции», когда за любое удовольствие могли запросто обвинить в контрреволюционных наклонностях и приверженности к буржуазному образу жизни, сам Мао, по словам доктора Ли, иногда ложился в постель сразу с пятью женщинами.

Простые люди ничего этого не знали. Они по-прежнему обожали своего кумира, а те, кто сомневался в Мао, предпочитали помалкивать, чтобы выжить. Когда в середине 1950-х вышел цитатник Великого Кормчего, более известный как «Маленькая красная книжка», то культ Мао достиг невиданных высот. На всех фабриках, во всех школах и коммунах книжку выучивали наизусть и постоянно цитировали слова Председателя. Появилось множество плакатов: маленькие дети, улыбаясь, воздевали к небу руки, в которых алела знакомая каждому китайцу книжица. Мао стал божеством.

Доктор Ли писал:

«Для большинства китайцев просто увидеть Мао, с бесстрастным лицом стоявшего на трибуне на площади Тяньаньмэнь, было верхом мечтаний, самым радостным моментом в жизни. Те счастливцы, которые удостоились рукопожатия, неделями не мылись, а друзья и знакомые ехали к ним за несколько километров, чтобы прикоснуться к руке, которая дотронулась до вождя, и тем самым разделить это необыкновенное переживание».

Ли описывает необычный случай времен «Культурной революции». Мао утратил веру в студентов, поскольку группировки хунвэйбинов враждовали между собой, и, решив продемонстрировать свою благосклонность рабочим, послал на пекинские фабрики в подарок плоды манго, которые ему преподнес министр иностранных дел Пакистана. Пекинская текстильная фабрика, на которой в тот момент оказался по делам службы доктор Ли, получила от щедрот одно манго.

«Рабочие устроили торжественную церемонию в честь прибытия манго, на которой цитировали слова Мао Цзэдуна, а потом поместили фрукт в воск в надежде сохранить его для потомков. Эти манго стали настоящими святынями, объектами поклонения. Манго поместили на импровизированный алтарь посреди актового зала, а рабочие выстраивались в очередь, чтобы пройти мимо священного плода и поклониться», — писал доктор Ли.

К несчастью, через пару дней фрукт начал гнить, поэтому партком завода принял решение очистить с манго шкурку и сварить гниющую реликвию в большом количестве воды, после чего устроили еще одно торжественное собрание, на котором каждый рабочий выпил по ложке священного отвара.

Я оглядела зал ожидания и прикинула, кто из старшего поколения сидевших рядом со мной пассажиров пережил те ужасные годы. Интересно, работал ли кто-то из них на текстильной фабрике, пил ли ту воду из-под манго? Любят ли они Мао до сих пор, или же ошибки, совершенные вождем в последние годы, настроили кого-то против него?

Девушка, сидевшая через два ряда, повернулась, пристально посмотрела на меня и захихикала. Она родилась уже в более благополучную эпоху. Завитые волосы, на которые она нанесла большое количество геля, спадали на плечи по обе стороны круглого личика, напоминая гофрированный металл. Казалось, мое присутствие ее забавляет. Через пару минут китаянка подсела на свободное кресло рядом. Откуда вы? Хи-хи. Как вас зовут? Хи-хи. Вам нравится Китай? Хи-хи-хи. При каждой фразе круглые щечки вспыхивали румянцем, отчего моя собеседница выделялась на фоне бледных китайцев, сидевших в зале ожидания, словно маяк.

Я отвлеклась от своих мыслей, попыталась изобразить улыбку и вежливо отвечала на ее вопросы. Часы показывали начало двенадцатого. Хотелось спать. К усталости примешивалась нервозность. Я заставила-таки себя покинуть безопасное гнездышко Гая и Нэнси и с головой нырнула в бесконечную неизвестность.

— Не волнуйся. Поезда тут нормальные. Все на них ездят, — успокоил меня Гай, забронировав для меня верхнюю полку.

Я не знала, стоит ли ему верить после массажа, но делать нечего, и вот я тут, сижу и жду посадки на ночной поезд до Датуна. Поезд отходил в половине двенадцатого, а прибывал в шесть тридцать утра.

Посадка на поезд в Китае — это целый процесс, не то, что в других странах, когда можно запросто примчаться на платформу за две минуты до отправления поезда и запрыгнуть в последний вагон. Нужно ведь трудоустроить всех верноподданных коммунистов! Посадка на поезд в Китае во многом напоминает посадку на самолет, с той лишь разницей, что грешную землю вы так и не покинете, если только случайно.

Сначала вам предстоит войти в здание вокзала через главный вход, продемонстрировав билет Работнику вокзала № 1, после чего нужно пройти через турникет, где заправляют Работник № 2, Работник № 3 и Работник № 4. После того как вы плюхнули тяжелый чемодан на ленту для проверки на предмет наличия запрещенных к перевозке предметов, следует пулей мчаться на другую сторону, чтобы успеть поймать свой багаж, пока его не затоптала орда пассажиров. При этом нужно сдержаться и не разозлиться на Работников № 2–4, которые стоят в паре метров от ленты, весело щебечут и не собираются вам помогать, как, впрочем, не собираются выискивать в багаже огнестрельное оружие, бомбы и взрывчатые вещества, да и рентген, по всей видимости, не работает.

Затем, воссоединившись с родным чемоданом, следует обнаружить табло с информацией об отходящих поездах и попытаться идентифицировать свой поезд, сравнивая иероглифическое название пункта назначения, которое вы нашли в путеводителе, с закорючками на табло. Если попытки не увенчались успехом, всегда можно обратиться за помощью к Работнику № 5 или Работнику № 6, которых легко узнать в толпе — они стоят на небольшой подставочке посреди зала и ничего не делают. Номер справа от названия пункта назначения обозначает, в какой зал ожидания вам нужно пойти.

Примерно за полчаса до отправления поезда у турникета в дальнем конце зала появляются еще два работника вокзала. Это сигнал. Толпа пассажиров вскакивает и несется к турникету, прокладывая дорогу локтями, чтобы оказаться первыми в очереди. Самое важное в этот момент не поддаться соблазну и не побежать вместе со всеми, если, конечно, вы не хотите подкорректировать форму своего тела путем уминания и сжатия со всех сторон. Наконец, когда драка у турникета окончена и все желающие прорвались на платформу, можно пройти через турникет.

Девушка с фальшивыми кудряшками снова улыбнулась:

— А куда вы едете?

— В Датун!

Внезапно хихиканье прекратилось, и китаянка ахнула в голос. Ее румяное личико побледнело от ужаса.

— В Датун? В Датун? — завизжала она и замахала рукой в сторону потасовки, завязавшейся у турникета. Работники вокзала пока даже не появились, и очередь не двигалась.

— Куай лэ! — завопила девушка. — Быстрее!

Она орала так, будто моя жизнь висела на волоске. Еще бы! По ее представлениям, мне нужно было бежать в сторону застывшей очереди, чтобы весело толкаться, пихаться и орать. Я с дрожью поднялась с кресла и нехотя направилась в сторону турникета, чтобы присоединиться к сутолоке.

Примерно минут через пятнадцать, получив лишь пару поверхностных синяков, я очутилась на платформе. Поезд казался бесконечно длинным. Его хвост исчезал за горизонтом. Я нашла свой вагон, где меня встретили ряды полок в три яруса. Я без особого труда взгромоздилась на верхнюю полку, обитую мягким покрытием, на которой лежали сложенное одеяло, маленькое полотенце и подушка.

Попутчики мне попались с виду неплохие: женщина средних лет с дочерью, какой-то бизнесмен и пожилая пара. Все улыбались мне и помогли сложить багаж. Затем пассажиры расселись по полкам. В наш отсек вплыла проводница и в обмен на билеты выдала пластиковые жетоны. Свет погас. Разговоры постепенно стихли, и вагон погрузился в глубокий сон, порой прерывавшийся чьим-то громким храпом.