Я проснулся ночью от стука града. Представляю, каково было бы идти в такую бурю! Даже густые деревья, принимавшие на себя большинство градин, не давали полной защиты. Ледяные шарики неистово барабанили по крыше, влетали в разбитые окна и катились в углы, где уже собрались белые горки. Огонь в печке почти догорел. Янтарные угли перемигивались и шипели от попадающих на них градин. Я подумал, не подбросить ли дров, но отказался от этой мысли. Вылезать из спального мешка не хотелось.

И вдруг мое тело взбунтовалось. Сдавило горло и грудь. Кожа пылала жаром, а сердце бешено колотилось. Подобное случалось со мной, однако я все равно испугался. Началось это в детстве, вскоре после смерти матери. Тогда приступы мучили меня часто. Я никогда не рассказывал о них отцу. Единственной, кто знал об этом, была Маккейл. Она же и успокаивала меня, помогая справляться. Теперь это произошло из-за нее. Или потому, что ее не было рядом.

Я сел и несколько минут не мог совладать с дрожью.

— Ну почему ты покинула меня? — вдруг закричал я. — Почему взяла с меня обещание жить дальше?

Молчание. Только град барабанил по крыше. Я залез в спальный мешок и спрятался там с головой. Дрожь не проходила. Я безуспешно пытался заснуть.

На рассвете град стих. Я высунул голову из мешка. Спину ломило от лежания на жестком полу. Я вылез из мешка и несколько минут просто сидел, слушая ровный стук дождя и наблюдая, как он струится по восточной стене, увеличивая лужу на полу. Грудь все еще болела.

Впервые я пожалел о выброшенном мобильнике. Мне было одиноко. Отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить. С кем угодно, кто согласится слушать.

У меня болели не только грудь и спина. Ломило все тело, но это не являлось следствием усталости от ходьбы или болезни. Во всяком случае, физически я был здоров. Я выглянул в разбитое окно и вздохнул. Ну куда идти в такой дождь? Но еще невыносимее было находиться в ветхом сыром доме. У меня почти кончились съестные припасы. Я пошарил в рюкзаке и достал шоколадные плитки. Надорвал обертку и быстро сжевал первую плитку. Не особо раздумывая, съел и вторую. Больше есть было нечего. Обертки я бросил прямо на пол, внеся свой вклад в захламление лачуги. Гасить огонь в печи не потребовалось. Дождь уже постарался за меня.

Я надел куртку, рюкзак, набросил поверх пончо и, поплотнее надвинув шляпу, вышел в дождливое утро. Под ногами хлюпала грязь. Повсюду валялись опавшие листья.

Едва только я выбрался из-под полога деревьев, как дождевые капли принялись выстукивать по моей шляпе и пончо. Шляпа вызывала у меня самые нежные чувства. Разве плохо, что тогда я ее купил? Я представил, как австралийцы в таких же шляпах перегоняют стада овец или одомашненных кенгуру. Там ведь тоже бывают ненастные дни. И дожди хлещут по их шляпам «акубра». Чем дальше я шагал под дождем, тем больше влюблялся в свою шляпу. Вот только не покажется ли она смешной там, в жарком Ки-Уэсте?

Машин на шоссе было мало. Во-первых, еще рано, а во-вторых, умные люди, не в пример мне, предпочитали не вылезать из дома. Дорога по-прежнему шла под уклон, но стала более пологой, чем в первые мили после перевала. Это меня радовало, поскольку не только моя душа, но и тело всячески сопротивлялось ходьбе. Я буквально заставлял себя делать каждый шаг, надеясь, что в ближайшем городе найду место, где можно передохнуть.

Часа через полтора я заметил ресторанчик. Довольно амбициозное строение для городишки, где если и останавливаются, то по необходимости — заправить автомобиль. Такие здания строили в конце пятидесятых годов, с обязательным флагштоком и ярко-малиновыми флажками. Не удивила меня и неоновая вывеска: «Всемирно известные коктейли». Более того, я был рад ее увидеть.

С восточной стороны к зданию примыкал дворик с поросшей травой лужайкой и деревянной оградой. Казалось, будто кто-то задумал устроить обычную «распродажу во дворе», собрав старые велосипеды, красные тележки «Радиофлайер», парковочный счетчик, отмеряющий оплаченное время стоянки, и несколько громоздких громкоговорителей, какие увидишь в автомобильных кинотеатрах под открытым небом.

За двориком виднелись чистенькие, недавно выкрашенные бунгало. Они были вдвое больше лачуги, в которой я ночевал. По сравнению с лыжной базой они выглядели вполне жилыми.

Я направился в ресторан, вошел в зал, где вкусно пахло блинами и мороженым и гремела музыка пятидесятых годов прошлого века. Сверкающий неоновыми трубками музыкальный автомат был набит «сорокапятками». Из динамиков автомата звучал голос Элвиса Пресли. Возле стойки с безалкогольными напитками стояло несколько хромированных табуретов с пластиковыми сиденьями.

Чувствовалось, здесь серьезно относятся к своей славе по части «всемирно известных» коктейлей. На доске было выписано количество порций, проданных за год — 23419, — и выражалась уверенность, что ресторан побьет свой прошлогодний рекорд, когда было продано 27462 порции.

Ко мне подошла высокая женщина с льняными волосами, в ярко-розовом фартуке и с жетоном: «Бетти Сью».

— Замечательная у вас шляпа, — сказала она. — Вы один?

— Да, мэм.

— Тогда прошу сюда.

Она подвела меня к круглому столику у задней стенки. Столешница была покрыта ламинатом, имитирующим дерево.

— Вас устраивает? — спросила она.

— Более чем. Благодарю.

— Официантка сейчас к вам подойдет.

Я снял пончо и рюкзак, который прислонил к стене. Затем положил шляпу поверх рюкзака. Стены украшали коллажи из мира пятидесятых годов: автомобильные номерные знаки, обложки разных выпусков журнала «Лайф», фотографии вещей, принадлежавших Элвису Пресли, конверты от его пластинок, старые логотипы кока-колы и пепси-колы. Все это дополнялось фотографиями кинокумиров тех лет: Мэрилин Монро, Марлона Брандо, Джеймса Дина и Люсиль Болл.

На коллажах попадались рекламы той эпохи. В частности, одна расписывала достоинства утюга, обещая, что им можно гладить на тридцать процентов быстрее и «многие женщины уже оценили по достоинству эту новинку». Другая реклама восхваляла холодные компрессы «для усталых глаз».

На кронштейне висел небольшой черно-белый телевизор, показывающий «Трех недотеп» с английскими субтитрами. Уютное местечко. Приятно было окунуться в атмосферу жизни, которую знал только по фильмам и рассказам взрослых.

Я развернул меню. На завтрак предлагались блины с банановым сиропом и два яйца за 2 доллара 99 центов, а также бисквиты и подлива за 3 доллара 49 центов. Цены вполне приемлемые.

Ко мне подошла официантка, маленькая и худенькая. Джинсы болтались у нее на поясе. У нее были каштановые волосы, завязанные в конский «хвост», и темные миндалевидные глаза. Она посмотрела на меня так, словно когда-то меня уже видела и теперь узнала.

— Привет! Какая чудная шляпа.

— Спасибо.

— Меня зовут Фло, — объявила официантка.

Представляться было излишне: на груди у нее висела табличка величиной с автомобильный номер с крупно выведенным именем.

— Фло, — повторил я. — А как вас зовут на самом деле?

Девушка улыбнулась:

— Я работаю тут три года, и вы первый спросили. Меня зовут Элли.

— Рад с вами познакомиться, Элли.

Она уперла руки в бока (любимая поза официанток) и спросила:

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально. Промок немного. Точнее, сильно промок. А в остальном все замечательно.

Элли кивнула:

— Хорошо. И вы уже готовы что-нибудь заказать?

— Да. Я хочу блины с банановым сиропом, бисквиты и подливу.

— Смотрю, вы проголодались. — Она черканула в блокнотике. — Проголодались и промокли. А что будете пить?

— Апельсиновый сок и порцию горячего шоколада.

— Апельсиновый сок. Вместо шоколада принесу вам какао.

Элли повернулась и исчезла. Через минуту она принесла мне большую кружку. Больше половины содержимого занимали взбитые сливки.

— Вот, пожалуйста. Надеюсь, вы не откажетесь от какао со взбитыми сливками. Честно говоря, я их очень люблю. Но если они вам не нравятся, я их унесу.

— Я люблю взбитые сливки.

— Прекрасно.

— Вы что-нибудь знаете о бунгало, расположенных за вашим рестораном?

— Да. А что вас интересует?

— Есть ли свободные?

— Уверена, что есть.

— И сколько стоит аренда?

— Около сотни долларов за ночь.

— А там есть горячая вода?

— Конечно, есть. Все удобства, как в гостиничном номере.

— Как мне снять бунгало?

— Я принесу вам рекламку.

Она скрылась за вращающимися дверями и вернулась с цветной ксерокопией. Как и ресторан, бунгало были тематическими: западный мотив, «рай на тропическом острове» и «бип-боп», являвшийся продолжением оформления ресторанного зала.

— Все бунгало свободны. Девяносто восемь долларов за ночь. Думаю, я сумею договориться, чтобы снизили цену.

— Спасибо, Элли.

— Сейчас я принесу ваш завтрак.

Через несколько минут она вернулась с подносом.

— Вот и завтрак. Только осторожнее. Все очень горячее.

Когда Элли снимала тарелки с подноса, я заметил на ее правом запястье два крупных горизонтальных шрама. Она перехватила мой взгляд и спрятала руку.

— Я поговорила с владельцем бунгало. Он согласился взять с вас всего пятьдесят девять долларов. Занимать бунгало можете прямо сейчас.

— Спасибо. Я так и сделаю.

— Когда вы позавтракаете, я вас туда провожу. Вам еще чего-нибудь принести?

— Апельсиновый сок.

— Ой, извините. Я мигом.

Она сбегала за соком. Стакан мне Элли подавала левой рукой.

— Вот, пожалуйста. Приятного аппетита.

Завтрак был выше всяких похвал, особенно бисквиты и подлива. К тому времени, когда содержимое тарелок перекочевало ко мне в желудок, Элли принесла счет.

— Хотите еще чего-нибудь? — спросила она.

— Нет. Я сыт.

Я протянул официантке кредитную карточку.

— Сейчас я сниму с нее деньги за ваш завтрак, а потом покажу вам бунгало.

К счастью, моя карточка не была пуста. Элли вернула мне ее и помахала ключами. Каждый был прикреплен к большой деревянной цепочке с биркой, где значилось название бунгало.

Я подписал чек, надел шляпу, подхватил рюкзак и вышел вслед за Элли через заднюю дверь.

В «тропическом» бунгало, как и следовало ожидать, стены были разрисованы экзотическими растениями, на ветвях которых и между ними порхали экзотические птицы. Из всех пород я узнал лишь попугая и кореллу. Я мог бы остаться и здесь, однако Элли непременно хотела показать мне ее любимое бунгало в стиле «бип-боп».

— По-моему, из трех оно самое симпатичное, — заметила она, отпирая дверь.

Внутри было чисто. Стены выкрашены в лазоревый цвет — такой же, как подарочные коробки от «Тиффани». Стены украшали картинки времен пятидесятых годов прошлого века: портреты Фрэнка Синатры, Марлона Брандо, Элвиса Пресли. Но всех их числом превосходила Мэрилин Монро. Тут же висело репринтное издание афиши, изображавшей кинодиву стоящей на коленях на кровати. Пол в гостиной был покрыт черно-белыми керамическими плитками. Интерьер дополняли диванчик и телевизор.

В кухоньке я увидел микроволновку, небольшой стол с пластиковой столешницей и двумя металлическими стульями, холодильник, электрический вентилятор и фарфоровую раковину. Над ней с потолка свешивались два больших игральных кубика, что, видимо, тоже относилось к оформлению интерьера. В ванной комнате была ванна с душем и яркой занавеской с силуэтами девушек в коротких юбках.

— Прекрасное местечко, — улыбнулся я. — Здесь я и останусь.

— А бунгало в западном стиле посмотреть не хотите?

— Нет. Вы же сказали, что это — ваше любимое. Поверю вам на слово.

— Вот ваш ключ. — Элли шагнула к выходу. — Я сегодня работаю до семи. Если вам что-нибудь понадобится, вы знаете, где меня найти.

— Спасибо за хлопоты.

— Устраивайтесь и отдыхайте.

Она вышла, и я запер за ней дверь.

Я развязал рюкзак и вывалил его содержимое на черно-белый пол. Зрелище не из приятных. Вся моя одежда была мокрой, грязной и пахла потом. Я напустил ванну горячей воды и бросил туда одежду, включая и ту, что была на мне. Я не догадался взять с собой стиральный порошок. Пришлось воспользоваться шампунем. Вода приобрела желто-кофейный цвет. Выстирав все, что было в ванне, я выпустил грязную воду и набрал чистой. Я даже не стал добавлять холодной. Оставив одежду отмокать, я обвязался купальным полотенцем, открыл входную дверь, вывернул наизнанку рюкзак и тщательно вытряхнул его, удалив крошки и грязь.

Затем я вернулся в ванную, выпустил воду (полоскать было лень), отжал все свои вещи и развесил сушиться везде, где только мог: на спинках стульев, на диване, на сушилке для полотенец и на спинке кровати. То, что я собирался надевать, я отнес на кухню и включил вентилятор. Была у меня шальная мысль высушить теплые брюки в микроволновой печи, но этому искушению я не поддался. Не хватало еще устроить в бунгало пожар!

Теперь можно было заняться собой. Я достал новый одноразовый станок и отправился в ванную. Там я пустил горячий душ и смотрел, как пространство ванной заполняется паром. Потом я залез туда и задернул занавеску. До чего же приятно было стоять под струями воды и смотреть, как с тебя ручейками стекает грязь. Я намылил лицо и побрился, потом стал отскребать тело с мылом и мочалкой.

Когда я почувствовал, что достаточно чист, я заткнул ванну пробкой, подождал, пока она наполнится, и лег, прикрыл глаза мочалкой. Так я провел около часа. Вода уносила боль из моих мышц и суставов, заодно прочищая и разум. Когда я, наконец, вылез из ванны, то ощущал себя заново родившимся.

Вытершись, я проверил, как сушится под вентилятором моя одежда. Высохло почти все, кроме некоторых мест на лыжных брюках. Их я досушивал феном для волос.

Теперь можно было одеться и вновь навестить ресторан, чтобы пообедать. Почти все столики оказались занятыми. Заметив меня, Элли улыбнулась и подошла.

— Ну как вам бунгало?

— Замечательно. Принял ванну.

— Ванна всегда помогает. Смотрю, вы и побрились. Давайте, я найду вам место.

Она повела меня в ту часть зала, где столики разгораживались невысокими стенками.

— Посмотрите меню. Будете сразу заказывать или мне подойти к вам позже?

Я прочитал меню:

— Что такое «Элвис-бургер»?

— Обычный гамбургер, только добавлено арахисовое масло и бананы.

— Вы шутите?

— Конечно. Это такой… мясистый гамбургер. Почти полфунта говядины. Подается с жареным картофелем и огурчиком в укропном маринаде.

— Отлично. Значит, «Элвис-бургер» и ваш знаменитый черничный десерт.

— Замечательный выбор. А пить что принести?

— Воды будет достаточно.

— Хорошо.

Минут через пятнадцать Элли принесла мой заказ. Порция жареного картофеля была значительно больше, чем полагалась к «Элвис-бургеру».

— Это я от себя добавила, — пояснила она, касаясь моего плеча. — Если захотите еще чего-нибудь, крикните, и я подойду.

Пока я ел, зал заполнили современные амазонки. Судя по всему, женская волейбольная команда. Элли порхала между столиками, будто пчелка среди цветков азалии. Я закончил есть и сидел, ожидая ее возвращения. Мне нравилось, что никуда не надо спешить.

— Ох, извините, что заставила вас ждать. — Вид у Элли был запыхавшийся. — У нас как автобус подъедет — просто стихийное бедствие.

— Это называется «в поте лица зарабатывать хлеб свой», — рассмеялся я.

— Зарплата здесь никудышная. Честно говоря, я живу на чаевые, — призналась она. — А университетские девочки, — Элли кивнула в сторону «амазонок», — не особо щедрые. На прошлой неделе мне вместо денег подарили мячик для гольфа… Хотите что-нибудь еще?

— Да.

Я вынул бумажник и, помимо оплаты чека, добавил щедрую сумму чаевых.

— Элли, я хочу вас кое о чем спросить.

— Я слушаю.

— Почему, когда утром я сюда пришел, вы спросили, как я себя чувствую?

Она наморщила лоб.

— Мне показалось, что с вами не все в порядке. Я ошиблась?

— Нет.

— А сейчас?

— Тоже нет.

Мои слова заставили ее задуматься.

— Знаете что? Я заканчиваю около семи. Если вы не собираетесь уйти раньше, я могу принести вам ужин прямо в бунгало. Там и поговорим… Конечно, если вам хочется поговорить. Если нет, я пойму.

— Согласен.

— Тогда я приду около семи. Может, немного запоздаю. — Она взяла чек и деньги. — Главное, чтобы больше не было автобусов.

— Будем надеяться. Сдачу оставьте себе.

— Спасибо.

Элли наградила меня улыбкой и ушла в кухню.

Вернувшись в бунгало, я проверил, как сохнет белье. Сохло оно плохо, поэтому я передвинул регулятор термостата на пять градусов выше. Потом добавил записи в дневник и лег, глядя на медленно вращающийся потолочный вентилятор. Незаметно я уснул.

Меня разбудил стук в дверь. Я открыл глаза. За окнами было темно. Я не сразу сообразил, где нахожусь. Я включил свет и направился к двери. На пороге стояла Элли с двумя пакетами в одной руке. Другой она прижимала к груди два больших пластиковых стакана с солодовыми напитками. Элли успела переодеться в облегающий свитер и джинсы.

— Я вас разбудила?

— Нет… впрочем, да. Сам не заметил, как заснул. Входите.

Она прошла в кухню.

— Я принесла сандвичи.

У них было звучное название, которое я не запомнил. Наверное, тоже связанное с каким-нибудь старым фильмом или мюзиклом. Сандвичи были с индейкой, ветчиной, беконом и сыром. Так же Элли принесла два больших куска мясного хлеба, сообщив, что их повар Дэн просто виртуозно умеет готовить мясной хлеб. Кроме этого, она захватила печеный картофель по-мексикански, нарезанный кружочками лук и фирменный напиток ресторана — шоколадный с солодом, куда добавила побольше солода, отчего он получился совсем густым.

Пакеты Элли положила на стол, а стаканы с напитками убрала в холодильник.

— Хотите перекусить? — спросила она.

— Да. Но сначала уберу вот это, чтобы не портить вам аппетит.

Я подхватил сушившиеся на спинках стульев трусы и швырнул их на кровать.

— Теперь можно располагаться и есть. Вы принесли столько, что хватило бы на все три бунгало.

— Но нас же никто не заставляет съесть все сразу.

Элли деловито расставила тарелки и достала из кухонного ящика вилки и ножи.

— Терпеть не могу пластмассовую дребедень, — призналась она. — Не возражаете, если мы сандвичи разрежем пополам?

— Конечно.

— А у вас тут, смотрю, была внушительная стирка.

— Да. Надеюсь, до моего ухода все высохнет. Я даже собирался кое-что высушить в микроволновке.

— Очень неподходящая сушилка, — улыбнулась Элли. — А бунгало вам понравилось?

— Просто пятизвездочный отель по сравнению с тем местом, где я вчера ночевал.

— И где же?

— Да милях в пяти отсюда, в сторону гор. Старые заброшенные домишки. Похоже, когда-то там было нечто вроде лыжной базы.

— Знаю, о каком месте вы говорите, — кивнула Элли. — Там четыре или пять домиков. Один вообще развалился.

— Вот-вот.

— Летом туда любят наведываться местные подростки.

Я откусил кусочек мясного хлеба. Незнакомый мне Дэн действительно мастерски умел это готовить.

— А вы местная?

— Нет. Я из Далласа.

— Что же погнало вас из Далласа в захолустное местечко в штате Вашингтон?

— У меня был парень. Он поехал к тетке, починить ей дом. Позвал меня с собой. Я согласилась. А потом, — она нахмурилась, — он сбежал с какой-то девицей. Даже работу не доделал.

— А вас оставил здесь?

— Я не вещь и не рабыня. Пока мне тут нравится. А в нашем ресторане никто особо долго не задерживается. Только Дэн.

— Ваш повар?

— Главный повар. Ресторан принадлежит ему.

Она окунула луковое колечко в кетчуп.

— У вас красивые глаза, — заметила Элли. — Грустные, но красивые.

— Спасибо.

— Это не комплимент. А вы сами откуда?

— До недавнего времени жил в пригороде Сиэтла.

— А еще раньше?

— Родился в Колорадо, вырос в Пасадине.

— Я была в Колорадо. В окрестностях Боулдера. Летом. Я там много ходила. Мне очень понравилось. Вы давно в пути?

— Дней пять или шесть.

— И куда вы направляетесь?

— Прочь от того места, где жил.

— Но прочь можно уйти куда угодно. У вас, наверное, есть какая-то цель.

— Когда я уходил из Бельвью, то решил найти самую дальнюю точку, куда можно добраться пешком. Оказалось, это Ки-Уэст во Флориде.

— Значит, держите путь в Ки-Уэст?

— Да.

— Потрясающе! И сколько же миль вам нужно еще пройти?

— Три с лишним тысячи.

Элли задумалась.

— Я восхищаюсь вами. Наверное, многие люди мечтают, чтобы вот так пойти пешком, но ничего для этого не делают. У жизни слишком много привязок. Кто решится все оставить и уйти? Ведь у вас наверняка была работа, друзья, семья.

— Да.

— Все это было, пока вы их не покинули?

— Правильнее сказать, они меня покинули.

Элли кивнула и вдруг задала мне типичный вопрос психоаналитиков:

— Хотите об этом поговорить?

Странно, но я хотел об этом поговорить.

— Классическая история богача, превратившегося в нищего. Я считал свою жизнь состоявшейся и исключительно успешной. И менее чем за полтора месяца потерял все.

— Чем же вы занимались в своей состоявшейся и исключительно успешной жизни?

— Владел процветающим рекламным агентством в Сиэтле. Деньги не являлись самоцелью. Я делал что мне нравилось. А потом… моя жена каталась верхом, и ее сбросила лошадь. В результате — паралич нижней части туловища. Я смирился с тем, что жизнь уже не будет прежней, и тут — второй удар. Жена умерла от осложнений. А за то время, что я проводил у постели жены, мой партнер фактически украл у меня агентство. Из-за просроченных платежей у меня отобрали дом. Я потерял все. И решил уйти прочь из тех мест.

— Значит, вы ни на шаг не отходили от жены?

Я вздохнул.

— Представляю, сколько всего вы перенесли. Я вам искренне сочувствую. Наверное, это очень больно.

Я кивнул.

— А ваш партнер оказался настоящим мерзавцем. Для таких тварей в аду есть особое место.

— Я тоже про это слышал.

Мы замолчали. Невольно поднятая тема была слишком серьезной, чтобы говорить о ней с набитыми ртами.

— Достать вам напиток? — спросила Элли.

— Пожалуйста.

— В вашем путешествии есть один положительный момент. Пока вы идете, можно не ограничивать себя в еде и есть все, что понравится.

— Думаю, я сжигаю в день около пяти тысяч калорий. Наверное, столько же и в вашем знаменитом солодовом напитке.

Она улыбнулась.

— Эти порции я готовила сама. В них калорий меньше.

Я зачерпнул ложечкой и попробовал густую жидкость.

— И долго вы еще собираетесь жить в этом месте? — спросил я.

— Вообще-то, я живу не здесь, а в Пеншастине. Насчет сколько — пока не знаю. Может, год или два. Я жду.

— Чего именно?

Элли пожала плечами:

— Более выгодного предложения. А вы? Утром снова в путь?

— Собираюсь. Как называется ближайший город?

— Ливенуорт. До него около двадцати миль. Вы когда-нибудь там бывали?

— Нет.

— Он бы вам запомнился. Настоящая приманка для туристов.

— А что за приманка?

— Раньше Ливенуорт был городом сплавщиков леса. А затем лесосплав стал затухать, лесопилки закрылись. Город почти умирал. И тогда кому-то пришла спасительная идея превратить его в баварскую деревушку.

— Во что?

— В баварскую деревушку. Кусочек Германии в центре штата Вашингтон. И попробуйте доказать, что это не так. Говорят, у них самый крупный Октоберфест после Мюнхена. Жаль, что вы пропустили эти торжества.

— Не рассчитал время, — произнес я, радуясь, что этот праздник миновал.

— Во всяком случае, Ливенуорт действительно выжил. Теперь туда ездят миллионы туристов. Действительно маленький уголок Германии. Все, как игрушечное. А самая главная достопримечательность — Музей щелкунчиков. Их там пять тысяч, и вы не найдете двух одинаковых.

— Надо будет туда заглянуть, — сказал я, понимая, что меня вряд ли потянет разглядывать фигурки щелкунчиков.

— Вам понравится, — весело заверила Элли. — Как это не иронично, но ведь если бы с городом не приключилась беда, Ливенуорт не стал бы кусочком Германии. Был бы обычным городишком, похожим на тысячи других. Это доказывает, что плохие события на самом деле не являются совсем уж плохими. — Она зачерпнула новую порцию напитка. — Наверное, вы очень устали от ходьбы.

— Не то чтобы сильно, но устал. Идти через Стивенс-пасс, когда там снег, нелегко.

— Разумеется. А как ваши ноги?

— Побаливают.

— Давайте, я вам помогу.

Элли взяла меня за руку и повела к дивану.

— Садитесь, — велела она.

Я послушно сел. Элли уселась по-турецки на полу и стала развязывать шнурки моих ботинок.

— Вы уверены, что это поможет? — спросил я.

— Да. Если, конечно, вы не станете убеждать себя в обратном.

— Не буду.

Элли сняла с меня ботинки и принялась осторожно разминать ступни и икры ног.

— Скажите, если я мну очень сильно или, наоборот, слабо.

— Меня все устраивает.

Некоторое время мы сидели молча. Я даже не представлял, сколько облегчения способен принести ногам такой нехитрый массаж. Я откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

— Расскажите о себе, — попросила Элли.

— Я уже рассказывал.

— Вы рассказывали о себе прежнем. Никто не проходит через подобные испытания, не изменившись.

Я открыл глаза.

— А что вы хотите узнать?

— Правду. Например, чем вы собираетесь заняться, когда придете в Ки-Уэст?

— Не знаю. Может, войду в море.

— Не делайте этого.

— Что еще вы бы хотели узнать? — спросил я.

Она помолчала.

— Вы верите в Бога?

— Сложный вопрос.

— И у вас совсем нет ответа?

— Я очень сильно сердит на Бога за то, что Он не вмешался.

— Вините Его в том, что с вами произошло?

— Наверное. Мне так кажется.

Она нахмурилась. Видимо, мои слова ей не понравились.

— Простите, Элли. Я не хотел вас обижать.

— Вы и не обидели. Я просто подумала: почему мы виним Бога за все, кроме того, что нам кажется добром? Разве вы обвиняли Его, что он дал вам замечательную женщину? Размышляли, сколько людей за всю жизнь не испытали даже крупицы такой любви?

Я опустил голову.

— Конечно, вы имеете право сердиться. Жизнь сурова.

По ее тону чувствовалось, что она знает, о чем говорит, и что говорит далеко не все. Я вспомнил о ее шрамах на правом запястье.

— Элли, мне тоже хочется спросить вас кое о чем. Откуда у вас шрамы на правой руке?

Она перестала массировать мои ноги. Некоторое время она глядела в пол, а когда подняла глаза, в них я увидел решимость и силу.

— Это подтверждение моих слов о суровости жизни… У отчима был нездоровый интерес ко мне. В семь лет он начал ко мне приставать, и так продолжалось до двенадцати. Я взрослела, и его извращенный сексуальный интерес усиливался. Однажды мне стало совсем невмоготу, и я решила вскрыть себе вены. Это тоже надо уметь делать. У меня не получилось. Я потеряла много крови. Может, я бы и умерла, если бы не соседская девочка. Она позвонила в службу спасения.

— Вы попали в больницу?

— Да. Там со мной возилась социальный работник. Я отмалчивалась, но ей все-таки удалось вытянуть из меня, почему я вздумала резать вены. Отчима судили и дали семь лет тюрьмы. Мать во всем обвинила меня. Обзывала малолетней шлюхой и утверждала, будто я сама соблазнила отчима. Потом она заявила, что у нее больше нет дочери, и выгнала меня из дома. В тринадцать лет я впервые попала в приют. В пятнадцать я убежала из шестого по счету приюта вместе со своим парнем. Ему было девятнадцать. Очень скоро я ему надоела, и он бросил меня.

Почти год я прожила на улицах Далласа. Меня поймали в крупном супермаркете, где я подворовывала еду, и направили в окружной центр содержания несовершеннолетних правонарушителей. Там я встретила Лею.

— Тоже несовершеннолетнюю правонарушительницу?

— Нет. Она была старше меня. Работала волонтером. Лея стала мне подругой и наставницей. Когда я освобождалась, она пригласила меня к себе жить. Мне хотелось поскорее убраться из Далласа. Я сказала, что поживу у нее не более недели. Но она была настолько добра ко мне, что я добавляла одну неделю за другой.

Чувствовалось, Элли было приятно вспоминать о дружбе с Леей. Она улыбалась.

— Я прожила у нее целых пять лет. Потом уехала учиться в колледж.

Она завернула рукав и показала мне шрамы.

— Странно, но сейчас я испытываю к этим шрамам благодарность. Они мне постоянно напоминают…

— О чем?

— О необходимости жить, — ответила девушка, глядя мне в глаза.

Я задумался над ее словами.

— Когда Маккейл умерла, я едва не покончил с собой. Высыпал на ладонь горсть таблеток и уже готовился проглотить их.

— И что вас остановило?

— Голос.

Мне было неловко рассказывать об этом, но в ее взгляде не было ни капли скептицизма.

— Что вам сказал тот голос?

— Что я не вправе обрывать свою жизнь. А Маккейл перед смертью взяла с меня обещание жить дальше.

Элли кивнула.

— Думаю, нам всем приходится делать подобный выбор. В ресторане я каждый день вижу мертвых людей.

— Каких?

— Тех, кто перестал бороться за жизнь. А ведь этого смерть от нас и добивается — перестать бороться за жизнь.

Может, и я показался Элли одним из таких ходячих мертвецов?

— Самый важный признак жизни — это рост. А рост сопряжен с болью. Значит, выбирая жизнь, мы одновременно принимаем боль. Некоторые люди всеми силами стремятся избежать боли и ради этого готовы отказаться от жизни. Они раньше времени хоронят свои сердца или травят их наркотиками и алкоголем, пока сердца не превратятся в кусочки льда или камень. И только в конце эти люди убеждаются, что бегство от боли еще болезненнее, чем ее принятие.

Я смотрел на эту хрупкую девушку с рассуждениями философа.

— Вы правы, Элли. Но не знаю, смогу ли я жить без своей Маккейл. Вместе с ней умерла и часть меня.

— Я понимаю вас. Но ваша жена не ушла совсем. Она по-прежнему остается частью вас. Какой именно — зависит от вашего выбора. Она может быть источником радости и благодарности. Или фонтаном горечи и боли. Все целиком зависит от вас.

Мне и в голову не приходило, что я способен сделать память о жене источником страданий.

— Вам нужно решиться и посмотреть сквозь боль.

— То есть?

— Лея мне говорила: мы находим именно то, что искали. В этом состоит величайший секрет жизни. Не какие-то силы, а мы сами решаем, направить ли свою жизнь на добро или на зло, сделать ее красивой или уродливой.

Я задумался над ее словами.

— Лея рассказала мне историю. Одна газета решила устроить эксперимент. Город не помню, но это и неважно. Человек спустился в метро и стал играть на скрипке. Был час пик. Мимо него спешили тысячи людей. А он играл. Редко кто бросал ему деньги. Большинство даже не поворачивали головы и проходили мимо. Потом он закончил играть, убрал скрипку в футляр и ушел.

— И кто же это был? — спросил я, впервые слыша про такой эксперимент.

— Один из величайших скрипачей мира — Джошуа Белл. Билеты на его концерты в Карнеги-Холле распродаются заранее. Самый дешевый стоит сто долларов. Пьеса, которую он играл, — одна из красивейших и сложнейших произведений для скрипки. К тому же он играл на скрипке Страдивари стоимостью в два миллиона долларов… Мне очень нравится эта история. В ней — все жизненные принципы Леи.

— Наверное, ваша подруга остановилась бы и дослушала до конца, — предположил я.

— Не сомневаюсь. Накануне моего отъезда она сказала: «Элли, в мире хватает тех, кто перестал искать красоту. А потом они еще и удивляются, почему все в их жизни складывается отвратительно. Не будь одной из них. Способность воспринимать красоту дана Богом. Особенно способность видеть красоту в других людях. Ищи ее в каждом, кто тебе встретится, и ты ее найдешь. Каждый несет в себе искорку божественности. И каждый, кого мы встречаем, способен нам что-то передать».

Мне почему-то вспомнился Уилл — безрукий и бездомный бородач, толковавший мне что-то об «учительской книге».

— Наверное, вы до сих пор переписываетесь или перезваниваетесь с Леей, — произнес я.

— Нет. Лея покинула этот мир. Она умерла от рака, когда я училась на первом курсе. — В ее глазах блеснули слезы. — К счастью, в последние минуты ее жизни я находилась рядом.

Элли опустила голову, вытерла слезы и продолжила:

— За день до смерти Леи я сидела возле ее постели. Она протянула руку, потрепала меня по щеке и сказала: «Когда тебя привезли к нам после кражи в супермаркете, члены суда видели в тебе еще одну проблемную девчонку. А я увидела тебя иной. Способной на большее. И не ошиблась».

— Она умирала в сознании?

— Да. А в тот вечер она мне сказала еще вот что: «Всегда помни, Элли: Бог не просто так приводит к нам людей. Только помогая другим, мы можем спасти себя».

— Потому вы утром и спросили меня, как я себя чувствую?

— Я поняла: вы — один из тех, кто послан мне на жизненном пути.

— Я очень рад, — признался я.

Элли сильно стиснула мою ногу.

— Пожалуй, вам пора спать, — сказала она.

У меня в голове еще звенели слова Элли. Мне не хотелось ее отпускать.

— Вы завтра работаете?

— Нет. Я обещала подруге помочь ей с покраской гостиной.

Я встал, взял Элли за руку и помог подняться. Мы дошли до двери и некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Спасибо вам, Элли. И за массаж, и за пищу для тела, и за пищу для размышлений…

— Надеюсь, вам помогло.

Она обняла меня. Когда мы расставались, она произнесла:

— Дадите мне знать, когда доберетесь до Ки-Уэста?

— Конечно. Как мне вас найти?

— Через «Facebook». Эллисон Линетт Уокер.

— Значит, ваша фамилия — Уокер?

— Она бы лучше подошла вам, — улыбнулась Элли.

— Обещаю прислать вам песка с океанского побережья.

— Буду очень рада.

Она вышла на крыльцо.

— Элли! — окликнул я.

Она повернулась.

— Спасибо вам.

Элли поцеловала меня в щеку.

— Легкой вам дороги.

И она растворилась в темноте.